Браслеты

Панпсихизм учит: все в мире имеет душу, включая созданные людьми материальные изделия. Русский визионер Даниил Андреев в «Розе мира» уверяет, что даже детские игрушки одушевлены: ребенок наделяет плюшевого мишку или зайца частицей своей души.

Кто знает, быть может, и взрослые каким-то образом одушевляют любимые вещи, души которых потом общаются друг с другом в некоем потустороннем мире, раю рукотворных предметов. Что говорят, скажем, души браслетов? Давайте прислушаемся к их разговору…

- Здравствуйте, друзья! Меня сотворил первобытный мастер из куска хлоритолита. Тридцать тысяч лет назад камнерез Итир под сводами пещеры в горах, которые люди современного вида зовут Алтайскими, при свете смоляного факела старательно орудовал каменным сверлом, методично шлифовал меня – ведь я был не простым украшением, а свадебным подарком для Тейм, девушки из соседнего племени. Камень, из которого сделан я, он выменял у торговцев на соболиные шкурки: ведь в том месте, где обитало племя Итира, хлоритолит не добывали. Когда работа была закончена, он пропустил кожаный ремешок в отверстие и приспособил украшение на своем широком запястье. До свадьбы оставалось полгода. Боясь потерять сделанное собственными руками сокровище, Итир постоянно носил его на руке. Как сверкал я, гладко отшлифованный, в лучах солнышка – не налюбуешься! Как переливался всеми оттенками зеленого! Каждое утро, проснувшись, мастер проверял, на месте ли я. Снять меня с руки во сне было не так уж и трудно: браслет разъемный, а его создатель обычно спал крепко. Хотя помню, как однажды проникшая в пещеру мышь стала обнюхивать меня и царапать своими коготками. Что уж привлекло ее, не знаю, но прикосновение зверька к руке разбудило мастера. Он вскочил, рявкнул, схватился за каменный нож, но, увидев убегающего грызуна, рассмеялся. Ни минуты Итир не расставался со мной. В результате моя поверхность покрылась множеством царапин и мелких сколов из-за случайных ударов. Это весьма огорчало владельца, но он продолжал носить меня. И вот однажды, когда Итир возвращался с охоты, навстречу вышли трое Высоколобых – представителей людской породы, которая враждовала с племенем Итира. Они погнались за ним вдоль берега бурной и порожистой реки Тлитле (сегодня она называется Ануй). Итир перепрыгивал через стволы плавника, прибитые к берегу, как убегающий от волков лось; карабкался вверх по склону невысокой горы, как снежный барс; проламывался сквозь бурелом, как медведь, оставляя на сучьях капли крови. За ним, гогоча, неслись трое иноплеменников с копьями. Он споткнулся о пень, упал и сломал меня. Охотнику удалось-таки уйти от преследователей, но один из них ранил его копьем. В пещере, не обращая внимания на боль, Итир аккуратно склеивал меня. В итоге я приобрел изначальный вид, а мой создатель вскоре умер от загноившейся раны. Тейм так и не получила подарка-сюрприза от суженого и стала женой другого человека. Я же некоторое время служил забавой для детей племени Итира, которые, играючи, вскоре вновь, и на этот раз уже окончательно, сломали меня. А спустя тридцать тысячелетий потомки племен Высоколобых, вытеснивших и обрекших на вымирание народ Итира, обнаружили меня при раскопках в Денисовой пещере.

- Ты рассказал занимательную историю, Хлоритолитовый. Теперь послушайте все меня, Золотого. Я родился в Египте. Умелец, изготовивший меня, жил при царском дворе и работу свою исполнял на совесть. Еще бы: попробуй-ка сделать для царицы что-нибудь тяп-ляп… Я имел форму змейки, кусающей собственный хвост. Мистики и гностики прозвали странное существо Уроборос. Моими глазами были крохотные бриллианты, а змеиную голову венчала сапфировая корона. Как и подобает змее, в пасти ее имелись два ядовитых зуба… Нет, первоначально они вовсе не были ядовитыми. Когда вам в тысячный раз повторяют, что Клеопатра лишила себя жизни посредством змеиного укуса, знайте: речь в данном случае обо мне. Никакого пестрого аспида в корзинке со смоквами – ядом царский лекарь смочил зубки змеи-браслета. Возлегши на ложе, царица легким движением пальчиков повернула змеиную головку, пасть разомкнулась – и на изящной руке остались две еле заметные ранки. Ток крови разнес смертоносный яд по телу владычицы Египта. Рука безжизненно свесилась с ложа, браслет соскользнул на пол с холодеющей кисти. Слуги подобрали меня и бросили на дно александрийской гавани, здесь мое тело и поныне покоится под толщей ила. Я буду лежать так до скончания веков, вспоминая, как многие годы украшал державную руку, которая одним росчерком утверждала новые законы и испещряла пометками труды великих мудрецов античности, подписывала смертные приговоры и миловала преступников, отправляла воинов в походы и заключала мирные договоры. Она держала пиршественные чаши и царские регалии, срывала в саду розы и кормила птиц, нежно гладила голову юного Цезариона. Я помню прикосновение шершавой ладони Цезаря и влажных губ Антония, мягкое касание короткой шерсти священных египетских кошек, которые, мурлыча, терлись о мой металл.

- Я тоже Золотой, но меня никогда не касалась рука царя или царицы. Некоторое время я служил украшением купеческой жены Манефы. Муж Потап, сумевший в короткий срок нажить немалое состояние, торгуя льном, пенькой и мукой, приобрел в Астрахани меня. От роду мне было тогда два года; золотых дел мастер из Астрабада славно потрудился надо мной, украсив изысканным персидским узором. Потап подарил золотой браслет Манефе на Рождество. Но недолго купчиха радовалась мужнину подарку. В стране назревали крупные исторические события, уже объявили сбор средств, чтобы вооружить народное ополчение, Козьма Минин бросил клич – и люди потянулись к нему, жертвуя порой самым дорогим, что у них имелось. Потап сказал супруге: «То сокровище, что носишь ты на руке, пусть пойдет в народную копилку. Золото нужно, дабы приобрести коней, доспехи, ружья и ружейное зелье, снарядить наших земляков в поход на Москву. Отдай на благое дело эту красивую игрушку, придет время, я другую куплю, краше прежней». И жена отвечала: «Для меня твое слово – закон. Если велишь отдать – так и быть, отнесу на рыночную площадь, где сбор идет. Уж коли Русь в беде, последнюю рубашку с себя отдадим». Так я оказался в общей куче с самоцветными камнями, золотыми перстнями, серьгами, унизанными жемчугом ожерельями, золотыми монетами и прочими драгоценными вещами. Послужил я правому делу! Этим и горжусь: я вам не дорогая безделушка заморской царицы, а вклад в победу над супостатом!

- Я – еще один Золотой. Чтобы меня не путали с вами, зовите меня Золотой-с-Рубинами. Да, именно таким я был, когда молодой испанке Исабели пришлось расстаться со мной, чтобы откупиться от наглых и жадных флибустьеров. Так пришлось поступить тогда всем богатым горожанам: кто-то отдавал накопленные эскудо, кто-то снимал с себя дорогую бижутерию. Я завидую русскому Золотому: он послужил делу спасения своей страны, а не чьих-то жалких шкур с кружевами. Я же достался штурману пиратов Джонни Кларку. Он выковырял рубины и в ту же ночь проиграл в кости. А меня он гордо носил. По этой-то отличительной примете его через год опознали, судили и вздернули в одном из портов Карибского моря. Когда ноги Джонни отплясывали джигу над эшафотом, я лежал на столе перед строгим судьей как вещественное доказательство преступления. Меня должны были возвратить хозяйке, но к тому времени семейство благородного гранда умерло от лихорадки, включая очаровательную молодую сеньору. И я достался судье. Когда блюститель и хранитель законности вернулся в Испанию, я «поселился» в его родовом замке как живое свидетельство торжества правосудия.

- Позвольте, и я вклинюсь в вашу беседу. Я не Золотой, а всего лишь Медный, мой возраст не столь почтенный, как у Хлоритолитового, но и за моими плечами (хотя откуда у браслетов плечи?) интересная история. Меня носил на руке землепашец, который возделывал нивы на берегах реки, ныне называемой Дунаем. Его племя говорило на древнем языке, от которого доныне не сохранилось ничего, кроме пары странных географических названий, оно жило в богатых селах, поклонялось Богине-Матери и лепило красивую посуду из глины. А еще у нас были замечательные кузнецы-медники. Один из них и выковал меня. Однажды из-за реки на селение обрушилось незнакомое кочевое племя. Люди в панике бежали от страшилищ с двумя человеческими руками и четырьмя конскими ногами, которые на скаку осыпали их стрелами, сея смерть. И не было спасения от неумолимой напасти. Но староста селения внезапно закричал: «Остановитесь, жалкие трусы! Ведь это не чудовища, а люди, сидящие на лошадях. Мы способны дать им отпор!» Селяне встретили непрошенных пришельцев топорами, копьями и кольями. Но силы оказались не равны, ибо «арьев» (так они именовали себя) было слишком много. Почти всех жителей перебили, а с ними пал и мирный пахарь, мой владелец. Вождь арьев снял меня с руки убитого, так как сначала принял блестящую, начищенную медь за золото. Поняв ошибку, выругался и забросил меня далеко в траву. Я пролежал в земле четыре тысячи лет. И только теперь могу гордиться: откопавший меня болгарский археолог написал целый научный труд, посвященный медной металлургии древних балканских земледельцев. Мои фотоснимки и подробное описание есть в этой книге!

- Меня сделал из мамонтовой кости пещерный обитатель. Я моложе, чем Хлоритолитовый… этак на десять тысячелетий, но старше Медного. Наше племя жило в пещерах на территории, которая  теперь называется Францией. Люди этого племени умели распрямлять мамонтовые бивни. Хотите, расскажу секрет, как это делается? Или вам неинтересно? Ладно, пусть современные косторезы сами додумаются. Я сопровождал вождя племени Ыйфа на охотах, в стычках с соседями, во время ритуальных плясок, камланий, пиршеств, собраний старейшин, в общем, днем и ночью. Я так и лежу по сию пору в пещере под толстенным культурным слоем вместе со своим обладателем и жду, когда, наконец, милостью ученых увижу свет.

- Слушайте мою речь, собратья. Я – Железный! Не улыбайтесь, не хихикайте, ведь я был сделан в те времена, когда железо в моей стране ценилось превыше золота. Моим отцом был хеттский кузнец. Царь Тудхалия наградил мной храброго и умелого военачальника Цапаруваса, который вместе с ним ходил под стены Трои – той самой, об осаде которой ахейцами вы, конечно, наслышаны. А вот о победоносном походе хеттов знают только историки. Сменилось несколько поколений потомков Цапаруваса, пока я ржавчина не разъела меня. Тогда меня, полуживого калеку, «благодарные» праправнуки просто выкинули!

- Мы, покрытые позолотой Латунные латиняне, тоже служили воинской наградой, блистая на руках славного Руфия Целестина, первым ворвавшегося в укрепленное галльское поселение и за это отмеченного самим Цезарем! Руки, которые украшали мы, разили мечом и держали щит, отражая нападения врагов, подавляя бунты, а затем участвовали в гражданских войнах, где римляне убивали римлян. Потом сотни лет мы покоились в фамильном склепе, пока его не разграбили вторгшиеся в Италию готы. Воин счел нас золотыми, но прибившийся к армии варваров скупщик золота быстро разочаровал его, и с досады гот утопил нас в водах Тибра.

- Я тоже тысячи лет лежал на дне реки, пока русло ее не пересохло. И сегодня моя физическая оболочка покоится под спудом песков в Нижней Месопотамии. Итак, я – Лазуритовый браслет из гробницы самого популярного в истории шумерского царя Гильгамеша. О боги, сколько насочиняли про его похождения, какие невероятные, фантастические истории приписали моему владельцу… Одно могу сказать вам точно: его верный друг Энкиду – реальное существо, один из последних неандертальцев, доживших до появления первых на земле государств разумных людей. Большая часть того, что вы знаете о властителе Урука – это набор мифов. Меня же сработал ювелир из страны, которую теперь именуют Афганистаном. С караваном купцов отправился я далеко на запад, в землю шумеров. Придворный толмач Гильгамеша превосходно знал буришанский язык, которым теперь владеют только жители нескольких селений Гиндукуша, а когда-то на нем общалась значительная часть Передней Азии. Он расписал царю достоинства браслета филигранной работы, и Гильгамеш приобрел меня у заезжего торговца. Я ушел вместе с правителем в мир мертвых, как и множество других вещей, окружавших его в земной жизни.

- Да будут к вам благосклонны духи и сам Маниту! Я – Горнохрустальный, символ власти вождя племени. Меня украшают перья, хвостовые погремушки гремучей змеи и клыки койота. А сам я уже полтора века украшаю собой этнографический кабинет в одном из университетов Среднего Запада. Хотите услышать еще одну драматическую историю? Вот, пожалуйста: меня снял с руки убитого бледнолицыми вождя Удара Молнии командир отряда Мэтью Томсон. Несколькими годами раньше род вождя спас и выходил американского офицера. Тогда бледнолицые истребляли друг друга в кровавой междоусобной войне. Так получилось, что Мэтью приказали найти и уничтожить  проникший глубоко в тыл эскадрон мятежников-южан. Он преследовал врагов и был серьезно ранен. Знахарь Седой Филин и дочь вождя Луговая Собачка выходили его… А потом он командовал бледнолицыми, решившими изгнать приютившее и исцелившее его племя. Неблагодарный, мерзкий скунс, он хвалился тем, что собственноручно застрелил Удара Молнии. Хороший индеец – мертвый индеец, так говорят бледнолицые. Он потрясал амулетом перед своими солдатами и гоготал.
 
- А я Деревянный браслет. Не ухмыляйтесь – я сделан из африканского черного дерева, этот материал высоко ценится! Меня носила женщина, которую, и с ней еще полсотни соплеменников, продал в рабство их собственный вождь, обменяв на огненную воду и старые ржавые ружья. Трюм был уже битком набит, обреченные на смерть или тяжкий труд люди едва втиснулись между такими же собратьями по несчастью. Я плыл с ними среди смрада и стона, и моя хозяйка страдала, как и все. Маленькая девочка прижималась к ней и что-то шептала, а мать успокаивала ее. На полпути из Конго в Сенегал на корабле вспыхнул пожар – кажется, во время тропической грозы молния ударила в мачту, вспыхнули паруса, снасти… и белые работорговцы, не в силах справиться с огнем, сели в шлюпки и стали грести к ближайшей фактории. Они еще успели забрать с собой часть груза слоновой кости. А невольники оказались между всепожирающим пламенем и беспокойным морем, в котором уже суетились в предвкушении добычи акулы. Задыхающиеся, обгорелые люди наконец-то выбили крышку трюма, и мать с дочкой прыгнули в воду. Тотчас рядом вынырнуло морское чудовище и, ощерив пасть со страшными зубами, вырвало из рук ребенка. Мать отчаянно кричала, захлебываясь в волнах. С той адской ночи я так и лежу посредине Гвинейского залива, рядом с обломками затонувшего парусника, облепленными моллюсками и прочей подводной живностью, все так же охватив костлявую руку со скрюченными пальцами.

- Могу ли слово молвить я, Кожаный браслет? Я был сделан из тюленей кожи, давным-давно истлел, но дух мой жив. Мне непонятна причина вашего смеха! Между прочим, меня носил великий шаман, целитель, мудрец и учитель Альдый. Опять смешно? Кстати сказать, ему поклонялись как живому богу многие племена Севера. Разве его вина, что родился и жил он на периферии обитаемой ойкумены? Живи он в другое время и в другом месте, мог бы стать великим вероучителем, как Эа, Заратустра, Будда, Конфуций, Христос, Мохаммед…  Ах, извините, не стану поминать всуе двух последних, ставших первыми. Я не имел намерения оскорбить ваши религиозные чувства, браслет Великого Инквизитора и браслет Старца Горы.

- Что рассказать мне, Коралловому браслету, о своей жизни? Меня купил молодой островитянин Туатаи за связку раковин каури и не расставался со мной, пока его не съели иноплеменники, захватившие владения доброго вождя Паокуи. Я стал игрушкой для каннибала и его наследников, последнего из которых убили высадившиеся на архипелаг французы. Я вернулся в подводное царство коралловых полипов. Эти удивительные существа миллионы лет строили рифы, о которые потом разбивались многопарусные корабли европейских путешественников и скромные лодочки туземцев, созидали атоллы, которые заселили племена канаков. И, поверьте, мне куда милей безмолвный мир океанских глубин, обиталище моих закаменевших родичей, чем опаленный солнцем жестокий мир людей.

- Перед вами – Бронзовый браслет, произведение великой и трагической эпохи, которую люди нарекли «Бронзовым веком». Я блестел на запястье Менефера, жреца храма Упуата – бога с волчьей головой. Когда напавшие на город ливийцы ворвались в храм, он смиренно молился богу караванных путей. Погибая под ударами ножей, мой старый хозяин проклял варваров именем бога: «Вы никогда не найдете дорогу домой и сгинете в пустыне». Варвары только рассмеялись в лицо умирающему, сняли с него браслет и отдали его своему предводителю Шебаху, а затем обчистили сокровищницу храма. Набив тюки награбленным добром, ливийцы двинулись в родной оазис. Когда до него оставалось совсем немного, налетела свирепая песчаная буря. Представьте себе шквал песка, который обрушивается на незадачливых кочевников. Шебах, отбившись от своего отряда, заблудился в бескрайних песках. Он знал Ливийскую пустыню как свои пять пальцев, но, потеряв привычные ориентиры, вынужден был вновь и вновь выписывать круги под палящим солнцем, подниматься на барханы и напряженно всматриваться вдаль, тщетно пытаясь увидеть на горизонте раскидистые пальмы родного оазиса, устремляться навстречу миражам и жестоко разочаровываться. Конь под ним пал, иссякла вода в бурдюке. Гибель вожака пустынных разбойников была ужасна. Наверное, та же судьба постигла и других участников набега, не знаю. Умирая от жажды, вспоминал он проклятие Менефера. Египтяне часто отождествляли бога караванных троп Упуата с Анубисом – богом мертвых. Шебах с ужасом убедился, что «путая» двух их своих многочисленных богов, египтяне не сильно грешат против истины. И вот уже четыре тысячи лет я лежу под грузом песков в плену мрака и безмолвия. Но, быть может, некая катастрофа извергнет меня на поверхность, и я вновь увижу солнечный свет.

- Поклон всем от Нефритового! Меня носила на тонкой ручке танцовщица Бао Цюй, некогда услаждавшая взоры, слух и плотские вожделения придворных китайского императора. В этом-то нефритовом браслете и танцевала она свой последний, предсмертный танец перед пьяными, похотливыми степняками, захватившими столицу царства. На ней не было ничего, кроме нефритового браслета искусной работы с выгравированными на нем фазанами и сливовыми деревьями с эмалевыми цветами. Она порхала как бабочка, распаляя страсть грубых завоевателей. Что было потом, догадаться нетрудно. В завершение оргии варвары сняли с руки мертвой куртизанки браслет и вручили своему вождю. А потом я сменил множество хозяев. Меня носили наложницы уйгурских ханов, мною играл юный Джучи, отпрыск великого Чингисхана, купец-китаец собирался продать меня Пржевальскому, но торговец и покупатель что-то не сошлись в цене, меня рассматривал кровавый барон, вертел в руках командир красных монголов. И вот уже, которое десятилетие подряд я красуюсь в музее под стеклом, отреставрированный, и молодые девушки мысленно примеряют меня.

- Послушайте мой рассказ. Я – Обсидиановый браслет, меня носил сын индейского вождя из дебрей Юкатана. Однажды на их поселок напали майя и забрали самых знатных юношей племени для жертвоприношения. Я помню, как обреченно поднимался мой хозяин по ступеням пирамиды, сердце его гулко стучало в такт шагам, и я ощущал биение пульса. А потом это молодое сердце, не узнавшее еще радости первой любви, острым ножом, тоже сделанным из обсидиана, вырезал жрец. Оно было торжественно съедено, а мертвое тело покатилось по ступеням, оставляя кровавую дорожку. И я соскользнул с руки юноши. Один из слуг жреца подобрал его и долго носил, пока не потерял его в стычке с испанцами. Зато конкистадор Хосе Альварес нашел меня и, приняв за четки, вручил отцу Себастьяну. А тот долго пользовался мною, пока епископ не сделал отцу Себастьяну строгое внушение за то, что применяет в качестве четок языческий фетиш. И тогда падре подарил меня собирателю древностей. Теперь я содержусь в частной коллекции потомственных антикваров Родригесов. 

- Вам поведает историю своей жизни Янтарный браслет. Живший на берегу холодного Амальхидского моря мастер Кейтас делал превосходные украшения из «слез солнца», которые в изобилии дарило море местным жителям. Он продавал их греческим торговцам через посредников – живших в озерном крае славян. И так было многие годы. А однажды его подросшие дочери, Милда и Дайна, сами отправились в далекую и сказочную Элладу с купеческим караваном. Девушки не вернулись на родину, поскольку обе нашли свое счастье в далеком городе, где жили славные мореходы и почтенные мудрецы. Одна стала супругой наварха, другая – мыслителя, которого звали Лисимедом. Так я оказался в семье философа. А когда Милда (которую здесь звали Лаодикой) скончалась, Лисимед в память о любимой стал носить ее браслет. Он часами мог любоваться крохотной мушкой, навеки заточенной в солнечной слезе, а, если строго следовать науке – в закаменевшей капле сосновой смолы. Мы с Лисимедом умерли в один день. Когда бунтующий охлос обрушил дубины на знатных горожан, одним из первых пал благородный мудрец. Он был образцом скромности, довольствовался в жизни немногим, и, когда мародеры стали обыскивать тело, то не нашли ни золотых безделушек, ни драгоценных камней. Тогда один из мятежников в гневе разбил меня на множество осколков. Ведь браслет из солнечного камня гораздо дешевле золотого.

- Дамы и господа, то есть женские и мужские браслеты! Я – Луннокаменный, барон Герхард Фридрих фон Лебенкранц нашел меня в арабской лавчонке, чей хозяин сбежал, когда крестоносная братия грабила святой город. Геометрический орнамент и выведенная  арабской вязью надпись «Нет Бога кроме Аллаха» украшали изделие из камня цвета священного полумесяца. Крестоносец не знал сарацинской грамоты, как, впрочем, и никакой другой, поэтому охотно присвоил явно нехристианскую вещь. Барон преподнес меня в дар своей супруге, несравненной Матильде, которая не расставалась с изысканной восточной поделкой, лишь перед сном снимая его и оставляя на резном туалетном столике. Только однажды она зачем-то сняла и позабыла меня в одной из многочисленных комнат старинного замка. Спохватившись, подняла переполох. Большинство слуг были пороты плетьми и розгами, однако ни вора, ни похищенный предмет так и не нашли. И только на следующее утро один из лакеев случайно наткнулся на меня, убирая комнату. Не смыкавшая глаз всю ночь, заплаканная Матильда увидела, наконец, свой талисман – и радости ее не было предела, она покрыла поцелуями утраченный и вновь обретенный браслет. Экзотическая вещица передавалась из поколения в поколение, от хозяйки к хозяйке, пока во время очередной феодальной распри замок не был разрушен. Это был уже пятнадцатый век, когда громовой голос артиллерии заглушил свист стрел и арбалетных болтов. Пушечное ядро ударило в каменную стену, массивная плита обвалилась – и превратила меня, лежавшего на бархатной подушечке в будуаре, в нечто бесформенное и более уже не представляющее ценности…

- Приветствую вас! Оловянный браслет с островов, которые в древности именовались «Оловянными». Бард Гвеннад обладал мной. Звуки его чудесной арфы заставляли плакать прекрасных женщин и веселили огрубелые души храбрых воинов, не раз смотревших в пасть смерти, радовали сердца мудрых стариков и дерзновенных юношей, и сам Артур, бывало, задумчиво внимал звону струн и мелодичному голосу певца, отставив кубок. Из рук короля и получил бард свое украшение, сделанное в те, поглощенные туманной пеленой времена, когда отчаянные бритты обращали в бегство надменных сынов Рима. Рисунок, нанесенный на металл старым художником, изображал священного вепря и языческого жреца-друида с ветвью омелы в руке. Из множества моих  владельцев Гвеннад был последним; долгие годы я хранился в  дубовом ларце, так сказать, в «наградном отделе» короля кельтов. Я погиб вместе с бардом в тот роковой день, когда англы внезапно напали на незащищенное поселение (войско ушло в поход на север, против пиктов) – и подожгли старый деревянный дворец; Гвеннад погиб в огне, а я расплавился, погибла и передававшаяся от отца к сыну арфа.

- Достославные собратья, вот вам печальная история. В далеких Рипейских горах камнерезы изготовили меня из прекрасного камня малахита. Я прошел через руки многих торговцев, пока не достиг столицы великой и славной империи – Константинополя. Византийский сановник Христофор купил меня у торгового гостя с берегов Танаиса и подарил на Рождество дочери своей, несравненной Аглае. Не было предела радости и восторгу девушки; подолгу рассматривала она меня, любуясь затейливой резьбой безвестного мастера. Однажды, стоя на балконе и следя за бегом парусников по волнам Босфора, она случайно обронила браслет на мостовую. В отчаянии бросилась Аглая прочь из дома, прыгала по ступеням мраморной лестницы, а следом за нею – отец, тщетно пытавшийся остановить ее бег. Я лежал посреди улицы, а колесница, запряженная двумя резвыми конями, приближалась ко мне. «Куда ты, дочка!» - вскричал отец. «Колеса и копыта изуродуют его, я должна…», - воскликнула Аглая, и это были ее последние слова. Конь на бегу сшиб ее, красавица упала на камни и разбилась насмерть; несчастный, безутешный отец не вынес горя и навсегда покинул мир, уйдя в монастырь; меня же перед этим проклял и в гневе выбросил вон вместе с бытовым мусором.

-  Шолом! Я старый Серебряный браслет, меня носило несколько поколений, безвылазно живших в убогом местечке между Варшавой и Калишем. Кто я? Кольцо потемневшего серебра с вырезанной на нем цитатой из притч Соломоновых. Рахиль ни за что не хотела расстаться со мной, когда ее муж, сапожник Рувим разорился и стал распродавать вещи, даже включая семейные реликвии. «Лучше я умру с голоду, но никогда не продам фамильную ценность», - неизменно отвечала жена. Однажды она скончалась, но не от голода, а от сердечного приступа: нищета и безнадега раньше срока загнали ее в могилу. Рувим хранил меня как память о горячо любимой супруге. А потом пришли враги… И все население местечка погнали в лагерь, откуда уже нет возвращения. Но по дороге передумали, и обреченных людей согнали к наспех вырытому рву. Рувим скрывал браслет жены под рукавом пальто и кожаной перчаткой, чтобы полицаи не заметили и не отобрали последнее, что сохранил он в память о любимой. Немцы, не любившие пачкать руки, поручили всю грязную работу коллаборационистам. Грянул залп. Мертвый Рувим лежал сверху. Один из расстрельщиков стянул с мертвого перчатку в поисках золотых колец и перстней и обнаружил серебряный браслет. Он не мог снять с натруженной руки сапожника буквально вросший в нее женский браслет. И тогда пьяный палач  принялся штыком отрезать руку своей жертве. Увидевший это немецкий офицер пришел в ярость и выстрелил в голову своему прислужнику. Так они и лежали рядом, палач и жертва. Потом уже немцы перекусили меня и отправили на переплавку. И меня больше нет в земном мире! От моего владельца остались лишь обугленные кости (оккупанты облили мертвецов керосином и подожгли, при этом некоторые из расстрелянных еще шевелились!). А я стал частью грубого слитка серебра.

- Разрешите представиться. Я – Гранатовый браслет. Нет, не тот, из повести Александра Куприна, моя история куда ужасней и трагичней. Меня носила княгиня Игнатовская, жена действительного статского советника. Они бежали из Петрограда к финской границе. Вроде бы ее благоверный был замешан в каком-то антисоветском заговоре, а, может, это все фантазии чекистов. Во всяком случае, они успели покинуть город за час до предполагаемого ареста и направились на север. Здесь двое проводников, Кеша Болдырь и Триша Стеклянный Глаз (он потерял настоящий в уличной потасовке) за соответствующую плату обещали перевести беглых аристократов в Финляндию. Вы, думаю, уже поняли, что это были за экземпляры человеческого рода. Но других проводников, увы, не нашлось. Действительный статский советник расплатился золотыми николаевскими червонцами, которых алчным проводникам показалось мало. Тогда супруги сняли обручальные кольца, а Маргарита Васильевна отдала свой старинный браслет. Заночевала чета и проводники в избе финского крестьянина Марти Лахья. Почему-то Кеша Болдырь решил, что у Игнатовских должны быть при себе драгоценности. Их убили во сне, ударами поленьев; обыскав одежду и саквояжи, ничего не нашли. Убийцы отдали пару червонцев финну-подельнику – и скрылись в лесах Карельского перешейка, а тела несчастных беглецов утопили в болоте. Суетясь с трупами, бывалый душегубец Трифон обронил браслет. Порыскал, плюнул – невелика потеря! – и ушел едва заметной в тайге тропинкой. А я с той поры валяюсь в болотной жиже и тине.

- Здрасьте, я Шунгитовый. Торговые фирмы рекомендуют меня в качестве чудодейственного средства от всех известных болезней, поэтому простофили так охотно покупают меня и заказывают в Интернете. Вот и Борис Геннадьевич, которому перевалило за шестьдесят, решил приобрести меня, и носил целый год, но не исцелился ни от одной болячки – напротив, у него открылись новые недуги. И тогда он с негодованием вышвырнул меня в мусорный бак.

- Здорово, пацаны! Ну и жуткие же истории вы рассказали! Можно, я вклинюсь в ваш базар? Меня, Платинового, носил Серега Косой…  Неужели никто не знает, да у него под началом была бригада, весь город в страхе держала?! Он ходил весь в золоте: цепь золотая, «гайки» на пальцах – золото, половина зубов – золотые и крест на груди тоже золотой, под старину! Я один платиновый. Короче, взорвали его в собственном «Мерсе», когда на сходняк собирался, а меня взрывом изувечило. Схоронили вместе с хозяином, и памятник шикарный поставили!

- Хэллоу! Мы – Стальные Братья, близнецы, может, даже сиамские близнецы, крепкой цепочкой связанные. Нас надевали на запястья только в принудительном порядке. Нас носили на руках восемь уличных хулиганов, пять грабителей-налетчиков, три торговца кокаином, два вора-карманника, два сутенера, один мошенник, один потрошитель банкоматов и один настоящий Потрошитель, маньяк, вечерами охотившийся на женщин в темных переулках на окраинах большого города. Мы еще долго работали бы в паре, в связке, как два копа, если бы однажды арестованный верзила не порвал цепочку при побеге, порвал, как силач рвет плохонький эспандер. Потом он спилил нас и выкинул в зловонную канаву в одном из злачных кварталов. Говорят, позже его застрелили при сопротивлении. И поделом!