Красный карандаш

У супругов- Гриппы Осовны, и мужа ее, Тима Ахтовича,  кроме них самих, членами семьи считались Маркс, Энгельс, а также В.И. Ленин, собрания сочинений  которых, в одинаковых, полыхающих кострами обложках, составляли их ежедневную духовную пищу.
Супруги проводили вечера, зачитывая друг другу вслух выбранные места из (переписки с друзьями) знакомых сочинений, и, с особым сладострастием, подчеркивали красным карандашом наиболее ударные строки. Постепенно, весь их золотой фонд покрылся этими подобострастными подчеркиваниями, ибо не было ни слова в пророчествах классиков, которое не ложилось бы на душу обоим супругам одновременно и навечно.

Подражая любимой паре голубков – Ленину и Крупской – супруги всю свою, и без того не раритетную мебель, затянули, для пущего соответствия  пролетарскому минимализму, суровыми полотняными чехлами. Избавились от пошлых занавесочек и безделушек, спали раздельно, на посиделках – они называли их маевками -  с немногими друзьями пели маршеобразные кумачовые песни с бодрящими припевами, типа, давай, вперед, смело, и никогда не отдадим.

И тут профсоюз секретного лабаза, где трудилась Гриппа Осовна,  подгадал с отпуском, и, с напутственными шутками-прибаутками, выпроводил ее в один прекрасный день на все четыре стороны – гуляй, сотрудница, три недели, не считая выходных.
-Товарищи! – попробовала было возразить Гриппа Осовна, - Ленин никогда не отдыхал!

Но приказ по бухгалтерии уже был отдан, а против приказа самая дисциплинированная  в лабазе партийка пойти не могла.
-Что скажешь, Тим Ахтович? – обратилась она вечером к супругу. Семья соблюдала субординацию, и Гриппа нередко именовала мужа по имени отчеству. Надежда Константиновна не фамильярничала, и нам велела.
- Езжай завтра же! - почему-то необычайно вдохновился новостью Тим Ахтович. – Билет беру на себя!
С помощью телефона он реанимировал несколько проржавевшие связи с соратниками по партсобраниям, и объявил: летишь утром на Моравке!

Большевики, конечно, народ бесстрашный, но, услышав, что ей предстоит, Гриппа Осовна убоялась:
- Это же стрекоза, а не самолет! Там всего четыре места, и Моравку, я слышала, болтает в воздухе, как воздушный шарик. Совсем недавно подобный транспорт разбился под Новороссийском! Правда, это секретная информация, но факт остается фактом! Куда ты меня спроваживаешь, Тим?
- Ленин по льду Финский залив перешел, Гриппа! – строго окоротил жену за мещанские выкрики супруг.
- В общем, ты прав,- быстро пришла в себя соратница, - пойду собирать чемодан. Хотя, у меня ведь даже путевки нет!
-Тебе не стыдно, Гриппа? – удивился Тим Ахтович. – В Крыму живут наши, советские люди. Неужели они не сдадут тебе комнату или угол? А буржуазной роскоши нам не надо.

Наутро Гриппа Осовна стояла на распахнутом до самого горизонта летном поле, и солнечный ветер вздымал ее красную революционную косынку. Когда она воочию  увидела подрулившую Моравку – в ужасе вцепилась в руку провожавшего ее (Ленина) Тима Ахтовича.
-Ну-ну, свергать временное правительство было посложнее! – усмехнулся тот. -  Вперед, Гриппа!
И Гриппа Осовна пошла на заведомую гибель.

Внутри стрекозы уже находилось трое пассажиров. Пока моторы раскочегаривались, храбрые путешественники познакомились. Постыдный, не свойственный большевикам, страх тут же покинул Гриппу – рядом были свои, простые советские люди, а на миру и смерть красна.
Напротив нее сидели две сестры-близняшки, учительницы младших классов, и, по совместительству, как оказалось,родственницы главы города. А рядом с ней – какой-то дядечка в белом  летнем костюме, душистый, радостно возбужденный,  и горячий даже через пиджак, рукавом которого он теснился к Гриппе. Дядечка представился Алетом Веевичем, о профессии ничего не сообщил, но, судя по внешнему виду, был не менее, чем секретарем парткома.

Взлетели, выровнялись, и, примолкшие было пассажиры, с новой энергией – будто окончательно уверившись, что полет будет безопасным – вверглись в дорожную беседу.
Нарядный дядечка стал развлекать дам анекдотами. Ничего подобного Гриппа Осовна в жизни своей не слышала. Это была такая ароматная, бьющая в нос смесь из непроизносимых слов, бесстыдных подробностей и антигосударственных лозунгов, что она всерьез посмотрела на дверь, ведущую из помещения наружу. Но из самолета так просто не выйдешь!
Происходи дело на суше, верная ленинка, безусловно, покинула бы меньшевистский митинг, но тут – вынуждена была терпеть! Ко всему, смешно было до безумия, и Гриппа Осовна, поначалу крепившаяся, залегла, наконец, на плечо возмутителя спокойствия в приступе неконтролируемых сокращений телесных мышц.
Дядька, в смысле Алет Веевич, который, как поняла Гриппа Осовна, секретарем парткома никак быть не мог, а кем был, так и не сказал, оказался неиссякаемым тамадой. Если бы пассажирские места не были отделены от кабины пилотов стеклянной перегородкой, из-за которой экипаж ничего не мог слышать, Моравка рухнула бы от сокрушительного смеха всего населения летающей крепости, ибо летчики поневоле разделили бы участь оказавшейся на поверку такой слабой Гриппы Осовны, и сестричек, моральный облик которых остался невыясненным, но,судя по сумасшедшему смеху, тоже не слишком устойчивым.

Алет Веевич самоотверженно помогал Гриппе Осовне справляться с естественными реакциями организма. Он прижимал ее к себе в изнурительно смешных местах, распрямлял согнувшееся в судорогах смеха тело, похлопывал по плечу, и вообще, по всем частям организма, до которых рука дотягивалась – и это было оправдано, Моравку потряхивало.

К концу пути соседи по креслам сроднились дальше некуда.
Но вот, наконец, иллюминатор продемонстрировал горы, все заахали, и тут Алет Веевич задал, наконец, своим спутницам естественный вопрос – кто куда едет?
Под крылом самолета разворачивался Симферополь, но от него пути вели в разные стороны. Выяснилось, что учительши направляются в некий выдающийся санаторий, расположенный чуть не в царском дворце. А Гриппа Осовна призналась, что едет в никуда. Алет Веевич посмотрел на нее с удивлением, прижал теснее, и сказал, что по прилете разберется.

Когда они оказались на твердой земле, он, в самом деле, отвел Гриппу Осовну в сторонку, и провентилировал вопрос.
- Вот что, - сказал он после короткого доклада Гриппы (они уже были на ты, и по именам) – проводить тебя не смогу, прилетел на пару часов по делам, и скоро отбываю дальше. Но дам адрес и записку. Больше ничего не надо. Скажешь – от меня, и ни о чем не беспокойся.

Прощание получилось трогательным. Дорожная пыль, осевшая на губах, не помешала новым знакомым пустить их в ход со всей щедростью, и они, хоть и наспех, но прочувствованно попрощались, понимая, что вряд ли увидятся еще когда-нибудь.
- Ты хорошая, Гриппа, - сказал Алет. – Понравилась мне. Правда, вы, женщины, нравитесь мне все подряд, и осечек у меня еще не было. И с тобой не было бы, Гриппа, правда?
- Инесса Арманд, если только  буржуазные историки не лгут,...- смущенно пролепетала Гриппа.
- Кто? – удивился Алет. Он не слыхал этого замысловатого имени.

Через два часа Гриппа Осовна входила в пансионат, разместившийся  на самом берегу моря, бережно сжимая в кулачке сложенную вчетверо записку.
Услышав имя Алета Веевича, девушка за столиком регистрации изменилась в лице, и тут же позвала директора. Он прибежал, буквально слетел по лестнице, на ходу расправляя невидимые крылья. Бросил быстрый взгляд на протянутый клочок бумаги, и почтительно склонился перед Гриппой Осовной.

- Сейчас все сделаем, пойдемте! – и он провел ее в какой-то коридорчик, где открыл своим ключом затянутую темной занавеской дверь. За ней оказался лифт. Гриппа Осовна удивилась, потому что двухэтажное с виду здание лифта вроде бы не предполагало. Потом уже, прожив в пансионате положенный срок, она привыкла к этому лифту, которым в дальнейшем пользовалась одна: остальные постояльцы даже не подозревали о его существовании.
Директор показал Гриппе Осовне ее апартаменты. Привычного вида окон не было, их заменяли стеклянные панели потолка, не заметные снизу. Номер состоял из двух комнат и, покрытой цветами и зеленью, террасы, с косой стеклянной крышей, тоже скрытой от наружных наблюдателей. Единственное неудобство – ни море, ни улица отсюда не просматривались. Зато этот минус искупали плюсы, о существовании которых Гриппа Осовна вообще не подозревала, а, если и видела подобное, то разве что в буржуазных фильмах.

Огромная ванная была выложена  розовым мрамором, и все в ней подобрано в тон основному цвету:  полотенца, халаты, коврики, пушистые тапочки. Сюда тоже лился солнечный свет через прихотливо вмонтированные в потолок прозрачные квадратики.
Спальню неведомый дизайнер решил в кремовых тонах: ее середину занимала огромная кровать с кружевным покрывалом, и, как потом Гриппа Осовна обнаружила, с родственным ему по цвету нежным бельем, обведенным оборочками, и усыпанным викторианскими розочками.

Кабинет был обставлен старинной легкой мебелью - бюро красного дерева, банкетки, пуфики. Лампы, торшеры делали эту сказку из 1001-й ночи светлой  и сияющей даже в ночное время суток.

- Еду вам будут приносить в номер, - сказал директор. - С вечера можете делать заказ – буквально, любой, дайте волю фантазии – сочтем за честь соответствовать! Благодарю за то, что облагодетельствовали своим посещением! - он поклонился.
 - Если позволите, советую обратить внимание на служителя, которому  мы предоставим почетное право опекать вас. Отличник  коммунистического труда, боевой и политической подготовки! Никаких нареканий. Можете смело решать с его помощью все вопросы, понимаете? - все. Любые ваши желания – закон для него! Покажет вам, кстати, несколько наших пляжей на выбор, и будет отвозить вас туда, когда захотите. Располагайте им! – особым  нажимом подчеркнул эти слова директор. – Рекомендация, с которой вы пришли, открывает перед вами двери в рай. Кстати, меня и зовут Петр.
Директор осклабился, и оставил Гриппу Осовну наедине с ее новой жизнью.

И эта жизнь, как в воронку, утянула в себя ничего подобного не ожидавшую большевичку без возврата и остатка. У нее не было сил противиться ласковому напору аполлонистого служителя, который, на деле, стал ее опекуном, куратором, спутником, гидом, водителем, а также изобретательной постельной принадлежностью.
За двадцать один день в пансионате Гриппа Осовна сбросила лет двадцать, превратившись в раскованного легкомысленного подростка, напиталась морем, загаром и чудодейственными маслами, которые втирали в нее умелые ручки массажисток. А довершал сеансы служитель, или как его лучше назвать? – паж, близкий человек, для которого Гриппа Осовна на три недели стала королевой-повелительницей.

"Королева играла в башне замка Шопена, и, внимая Шопену, полюбил ее паж".

...Обратно Гриппу Осовну отправили рейсовым самолетом, заботливо доставив на аэродром ее багаж так, что она даже не заметила, как это произошло. Уже дома она обнаружила в этом багаже подарки от принимавшей стороны – дорогую бижутерию, и ворох одежды своего размера, который, кстати сказать, уменьшился на три пункта.

Тим Ахтович, встречавший супругу в аэропорту, прошел мимо – не узнал жену. Зато она его узнала, и слишком хорошо вспомнила подробности совместной жизни!

Пока ехали домой, муж не сводил глаз с Гриппы Осовны, а, едва переступили порог квартиры, предъявил права, и немедленно потащил на деревянную кушетку, затянутую полотняным чехлом. Чего сроду себе не позволял. Гриппа Осовна, сцепив зубы, перетерпела напор, который закончился так же быстро и неожиданно, как начался.
Да уж, к другому обращению, и к другим результатам общения привыкла она за эти три недели!

Ночью Тим Ахтович пожелал спать с супругой, и они с трудом уместились на ее узкой, с продавленным пружинным матрасом, кроватке. Муж, ошеломленный переменами, которые он не в состоянии был постичь, заснул мгновенно, будто в обморок упал от удивления.
Гриппа Осовна не спала. Лежала, и думала. Проникала сквозь темноту в обстановку комнаты, которую успела забыть. Вот книжный стеллаж...  ааа, да,там собрания сочинений этих, как их... ну, да, имена она помнит, но не хочет называть даже мысленно.
Только сейчас у нее образовалось ничем не занятое время для того, чтобы сосредоточиться на личности Алета Веевича – кто он такой? И эта  волшебная мансарда, которая служила ей приютом целых три недели... как соотносятся с ней пламенеющие даже в ночи шеренги книг, с подчеркнутыми красным карандашом абзацами? И ведь это ее собственная рука  в самозабвенном восторге водила красным карандашом по страницам!..

На работу Гриппа Осовна не вышла. Ждали-ждали сотрудники – не вышла. Тим Ахтович, рассеянный, молчаливый, ничего пояснить не мог. Жена покинула дом в одночасье,в известность предварительно не поставила. С собой взяла только чемодан, который был с ней на юге. В розыск Тим Ахтович объявлять не стал, ясно было, что Гриппа Осовна совершила свой удивительный поступок сознательно. Она ведь оставила записку. Состоявшую всего из нескольких слов. И все эти слова были далекими от общепринятых и печатных.