Обещаю тебя не мучить

Живи хоть где , в любой точке города Донецк , все равно в окне будет торчать террикон.
У Поли  он зарыт в балконный хлам. Когда погонит с кухни курить , втиснешься на площадочку между аккордеоном и банками с вареньем , поднимешь локти над теликом "Юность" , а впереди, за санками, за крышами стоит террикон. Положишь руки на стопку "Огоньков" , затянешься, и в упор смотришь на него , бурого , щетинистого. Э нет , братец , нехорошо - подумаешь , потирая собственную щетину,- не трожь меня.
Вторую , третью закуриваешь , и ржавый огонек перекидывается с сигареты на террикон , порхает там по деревьям , и наконец тухнет в вечерним дыме. Я тоже выдыхаю дым, добавляя его небу.
Поль , а , Поль , давай заниматься дыханием. И долго занимаемся им , выдыхая длинные струи воздуха , коротенькие , шипучие , а потом набираемся до боли в легких и слегаем на пол от головокружения. Потому что  другим заниматься уже нет смысла.  Поля что-то рассказывает о своей родственной душе , которая уехала в Белгород на заработки , а я присасываюсь к своей белой гладкой пятиминутной душе , потому что курить оказывается легче, чем дышать , потому что даже вдвоем дышать - это одиночество, а курить всегда неодиноко... Ну , вы же не тупые , что объяснять.
Второй террикон окружает Тошину конуру , я смотрю на него и из туалета , из кухни , и комнаты , а больше в Тошиной квартире ничего и нет. Часто и его самого нет , он полностью в Москве.  Поливаю его фиалки , кормлю его рыбку. Ума не приложу , как у меня получается следить за живностью , ведь мне на нее наплевать. А все равно собаки ластятся , синицы ползают вертикально по стёклам , садятся на плечо. Тоша и Поля тоже туда...дружат со мной, дружат со всей мочи. Ко мне все липнет , на что мне наплевать.
Жаль , что мне , как и всем , не наплевать на деньги и счастье. Вдруг бы появились. Но они испугано бегут прочь , прижав уши , в чужие руки, и там над ними издеваются, бьют, оставляют на пустырях.
- сашааа, - воет под окнами счастье в нижнем белье. - сашаааа ну открой!
Взаимность у меня только с терриконами.  Вокруг этого, самого любимого, я объезжаю на трамвае "десятка" , как вокруг божественного ада , перевернутого вверх тормашками. Когда маршрутка пытается обогнуть пробку , проскочив на Федора Зайцева по газону, и выходишь , где не надо - поднимешь глаза , во рту уже догорает сигарета , а он - впереди. Жутковато. Стоит.
Ему не холодно , не жарко, ни пальто не нужно , ни новой обуви . Как меня достало быть человеком , а не терриконом.  Он в этом городе отовсюду , хоть где , хоть как живи. А от него во все стороны - смертельные пробоины под землей , в которую оседают дома.
Зеленые волосы света испускает  трц Грин плаза , витрины вибрируют под блестками снега , пешеходы в намасленных ботинках топают,  а на заднем плане городского великолепия -  украинская хата оседает под землю, и это , внимание,  центральная улица.
На бульварные клумбы весной сажают розы - как в тюрьмы , на год за проституцию , потому что они всем красивые , а не только обладминистрации. Зимой земля падает вниз , захлопываясь над останками цветов. И вот сейчас нет ни розы, и от этого муторно идти вдоль цветочного кладбища. Но я знаю, что  весной приедет грузовик с новой землей. И снова розы , это ведь город роз.
Низа куда больше , чем верха. Низ бесконечен. И его переворачивают , добуоравливаясь до взрывов , дырявят песочницу, поглубже закапывают шахтеров.
 Лужи бездонные круглый год , с весны по последнего снега, я их знаю еще с детства. Все донецкие знают свои лужи.
Маму сломали в такой луже , шапку сорвали и серьги с мясом. А мне было не больно от ее смерти , я думал , почему я такой несчастный , как из анекдотов про президента.
 Мне больше всех и повезло, убийца матери точно депутатом станет, он уже со всех телевизоров сияет, какой не включи, а я не могу ни помочь , ни защитить. Некого больше защищать...
 Двадцать девять лет мы с  ней прожили , и на следующий день после ее смерти я выгнал отчима. Больше никто не будет называть меня голубем и бить. А я никого больше не буду терпеть. И дочь его беременную тоже вон , пусть убираются , пусть все убираются. Кошку только оставил , хотя плевать я на нее хотел , на больную. Наконец квартира была моя , пустая , все вещи выбросил. И никто не пытался со мной заговорить , а потом наорать , а потом обидеться , и ничего ни про кого  не нужно было знать.
Как будто своим собственным стал. Первый раз в жизни сам себя поимел.
И в моих окнах нет террикона , я в безопасности: видны только другие дома , и свет , проходя на закате сквозь окна квартир напротив , ложится в мою комнату испачканным.
- Молодой человек , я могу вам чем-то помочь?
Спрашивает меня молодой , с голубыми глазами. Всегда думал , что если назову другого молодым - все , пора осуществлять план.
- Вряд ли, - качаю я головой. План серьезный, ладно что непродуманный. В сороковое лето надо покончить с собой. Поехать на автобусе в Мелекино , дождаться самой теплой ночи. Купить лодку.... Или своровать . Нет , своровать я не смогу. Купить лодку , много вина. Снотворное . Наглотаться и - выбить пробоину... Чтобы тепло , именно море и именно уснуть. Кто может помочь с таким планом ?
- А мне все-таки кажется , что могу помочь. - он положил ладонь на мою руку. Я с пятнадцати перчаток не ношу , в карманы не всовываю , тренирую волю. Он прикоснулся - я сначала ничего не почувствовал. Потом отдернулся глупо , и неожиданно сам просунул руку под его пальцы. Он решил засмеяться. Но руку не отдернул.
- ты...того ? - глухо спрашиваю я , глядя под ноги. Потому что руке тепло , и убирать не хочется. А об этом надо же узнать сразу.
На Пожарке стоит памятник , всегда думал - Пушкину , оказалось - Феликсу. Потом Феликс оказался Дзержинским. Здесь меня оставляли ходить по маленькой площади , пока не приедет папа и не отведет гулять. Папа всегда опаздывал на полчаса час и всегда умел красиво извиняться голубыми глазами.
- пошли гулять ? - еще глуше спрашиваю я. Вот и курю потому , что отец курил , потому что когда тебе шесть лет , думаешь , что папа единственный курящий в городе , в городе, первом в списке по туберкулезу и спиду. Только от него такой сладкий жгучий дух. Ну конечно, у  других-то и поводов нет , чтобы затягиваться, а  вот от папы ушла мама , теперь на его руках следы самодельных ожогов.
Вот теперь гулять пойду с мужиком , потому что - папа, потому что - голубые глаза. Нет , я не извращенец. Просто честный перед собой .
Он легко берет меня под руку .  Потом обнимает , кричит внезапно :
- Вадя , сколько лет , сколько зим! Ты чего , номер сменил ? Как Люда , как доча ?
- что , знакомые рядом ? - тихо спрашиваю его в ухо.
Голубоглазый сильнее сжимает меня, силуэты на заднем плане проходят мимо, отпускает наконец. Он пахнет имбирем , в бороде золотые пружинки... Зачем представление устраивать ? Зачем брать меня за руку ?
- зачем гулять ? - он  тоже  ничего не понимает во мне сначала  - давай в бар.  Ты замерз же.
- это обманчиво, - отвечаю я.
Вот так , не понимая друг друга,  всю жизнь можно пролюбить. Мы уже начали.
Мы идем по Артема , вдоль троллейбусов , трамваев, которые сломались один за другим. Красные - синие - зелёные вагончики по всему проспекту  . Груда металла и мужики носятся . Он улыбается розовыми губами , облизывает зубы , если долго держит их на морозе.
Я уже потрогал его перчатку , нечаянно засунув свою руку в его карман.  На ремне у него пряжка , так что я пребольно ударился об нее животом , а когда по животу поползли его холодные пальцы , пришлось очень сильно убеждать себя , что мне понравилось , что он завел меня в этот подъезд.
Вырвался и пошел своим путем.
Он снова приблизился , смеялся , снова так же фальшиво. Зачем ты мне , если я не могу тебя рассмешить ? Наконец , рассказываю ему про терриконы. Он говорит, от его дома можно идти недолго , и пройдешь на заброшенный курьер. Узкая тропинка , слева - котлован розовых деревьев , озеро с головастиками , справа - поверхность луны и бурильные установки на ней. Дальше - террикон. ТАМ орут брошенные псы, от них надо скорей бежать на самую верхушку, прятаться за деревьми , скользить , падать , смотреть на город с высоты.
- сейчас зима , нет деревьев , нет озера. - говорю я.
- но собаки-то есть.
Я представил , как они ходят капая слюной вокруг подножия холмов.
- боишься темноты ? Поэтому мы ушли из подъезда ?
- может быть. Знаешь , осталось одиннадцать зим и лет. Я постоянно смотрю на этот город , и он засыпает меня землей.
- потому что ты не смотрел на него сверху , как птица.
- а в этом доме живет Костя. Я одержим Костей был... Ждал его с трубой на лестнице.
- трубой...это справедливо...за невзаимность
- за невзаимность  никого не надо убивать , а то никого не останется. Костя каждый раз с женой выходил , с дочерьми , он как чувствовал , что я его жду. Однажды посмотрел прямо в глаза - и не узнал.
- ну как можно не узнать ?! - возмутились солнечные ресницы. От холода овал его лица стал еще тоньше. Вот уголок глаза - а вот уже падающий снег.
- как можно не узнать ...- согласился я...- ты разрушаешь  мальчику жизнь и не узнаешь его парня , стоящего с металлоломом у твоей квартиры. Здесь жил Костя , я был им одержим. Следил за его страницей , искал фотографии , упоминания. Изучил распорядок дня. А  мальчик сворачивался в клубок у моих ног по ночам и просил прощения.
- такой хрупкий , голый. - придумывает он.
- как иероглиф. Мы еще два года жили вот так , я почти полюбил Костю. А потом они вместе уехали в Киев.
- почему не в Москву ?
- там... Нельзя.
Он запахнул воротник и потянул меня к бульвару Пушкина. Надо бы пойти, встать за колонны , расслабиться.  Я когда расслабляюсь , мне кажется , из меня вся жизнь уходит. Из меня человек уходит. Поэтому не могу.
Расстегиваю его куртку , глядя на черный затылок Пушкина. Железные члены фонтанов протыкают небо.
Хочу обвести их краешки языком. Расстегиваю его куртку , залезаю пальцами к сердцу. Он дергается.
- приятно?- спрашиваю.
- нет , но давай...
Вот так можно  всю жизнь:  больно , но ты продолжай.
У меня опять ничего не получается.
 Я вообще не для этого поехал в центр , мне надо на работу. А с ним пошел , потому что показалось... Не важно , что и почему , - показалось.
Очень долго напивались в ресторане Шансон с интересным оформлением туалета. Ром оказался на вкус дубом плюс спирт. А ему... даже румянец был к лицу , даже цыпленок табака. А я весь вечер нюхал костяшки своих пальцев, сжатых в кулак у рта. Выходить курить было уже слишком холодно.
Судя по хорошей дубленке, мобильнику, кольцу с красным камнем , это он должен был пригласить меня к себе , но поскольку он даже не пытался, я штопорил и штопорил выпивку, смазывая очертания предметов , нежнея и раскачиваясь.
Дело в том , что ночью , если ты не видишь фальшивых гор , то на их место приходят пылающие синим огнем трубы. Они - повсюду над тобой.
- Поэтому мне все равно , кто следит за нами. Перестань ерзать ,- повторяю и повторяю я.
- Ты ведь врач. Твои пациенты могут тебя узнать.
- не притворяйся, что беспокоишься обо мне...
- это смешно , только ты мне и важен.
Сейчас мы флиртуем , года через два эти слова прозвучат серьезно, может , будут частью ссоры.
Вы тоже это видите? Мне хочется видеть в нем мерзавца. Все мои милые мальчики не стоили и мизинца тех , кто их в конце концов соблазнял и убивал. Мне кажется , есть предел в мудаках , есть надо всеми такой монстр , от которого не уйти...
А он может избить мне на виду у всех так же легко , как и обнять. Чувствую по нему, порода такая. Если нас рядом увидят , сразу решат, что я педовка, он жертва. Может , это он и есть ?... Мой самый лучший монстр? Конечно , это он. Каждый бокал звенит "он,он,он". И эти мантры превращают терриконы в головы и груди ласкового Будды , о котором я точно знаю , что он - не ад, он...
- я тебя не буду мучить...
Обещаю я упавшей на стол золотой голове с воронкой в самом центре макушки. Такая есть на картине Ван Гога , дорога в пшеничное поле , которая заканчивается ничем. Он слишком быстро глотал абсентовые шоты и теперь отдыхает , мой принц.
- я не буду тебя мучить!
Я выхожу на улицу покурить и скольжу по визгливому льду. Хватаюсь за прохожую в хвойной шубке , и она еле уворачивается от моих губ. В моей жизни тоже есть место красоте , особенно сейчас , когда я так ловок. Ее каблуки так узки , кажется , она идет на паре гелиевых ручек. Прощай, прощай...
Если бы мне было сорок , он бы не подошел знакомиться.
 Значит , пока я не упал в море, все хорошо? Значит , сейчас все хорошо?
 Я удивленно озираюсь , как кошка, обнаружившая , что за ней никто не гонится. Неужели то, что сейчас - можно жить?
Сел на ступеньку. Нервам было так приятно, будто я вытащил их из-под кипятка и вынес на холод. Значит , все хорошо...
К весне все-таки умерла рыбка ,но от старости, а Поля уже писала из Белгорода. На день рождение пришло случайное как бы сообщение мальчика из Киева... Что-то о продуктах, о встречах. Чтобы я знал - они живут , они  забыли о занесенной в подъезде трубе.
Терриконы растеклись под дождями. Синие огни зияли реже, видимо , не так гнали топливо на заводе.
 Иногда в маршрутке я ловил тонкий леденцовый запах абсента, слышал звон серебряного камушка, который я обнаружил языком в его пупке. Может быть , я тогда проглотил этот камушек , и это он бьется в груди? Не знаю.
 У меня все  хорошо. Я не помню о смерти.