Палач, скрипачка и дракон. Глава 10

Фабиано Моттола шел впереди, не оглядываясь. Лиза семенила следом, то и дело спотыкаясь – легкие туфли отнюдь не предназначались для ходьбы по такому снегу. Ряса, кстати, тоже, но Лизу грела накинутая поверх теплая куртка Рокко. Он выскочил из дома – даже дверь не успела закрыться – и окликнул Лизу:

– Сестра! Да что ж это вы мерзнете почем зря? Примите уж утепление какое-никакое!

Фабиано остановился шагах в десяти, а Лиза позволила Рокко одеть себя.

– Спасибо вам, синьор…

– С Гиацинто – ни слова, – прошипел на ухо Рокко. – Он кретинически опасен.

– Критически, – машинально поправила Лиза и тут же спохватилась: – А что – убьет?

– Кретинически! – настаивал Рокко. Теперь он развернул недоделанную монахиню к себе лицом и тщательно застегивал пуговицы. – Не убьет, кишка тонка. Я про другое. Через койку его и не такие недотроги проходили. Вернее, пролегали. Уж простите, сестра.

Щеки Лизы заалели.

– Да как вы смеете! Я – монахиня, возлюбленная Дио!

– С Дио он потом как-нибудь порешает, – поморщился Рокко. – Если чего – папка заступится, не впервой. А вы поостерегитесь, не просто так говорю. Эта падла даже Энрику одурманить умудрилась, а она – стальная девка, из нее только гвозди делать, в гробы жрецам забивать. Да, кстати, за Энрику ему предъявлять тоже не надо, лучше прикиньтесь, что вообще ничего не знаете. И Ванессе – тем более ни слова! А то…

– Молодой человек! – окликнул Фабиано. – Прекратите уже лапать монахиню!

Рокко, в который уже раз расстегнувший и вновь застегнувший пуговицу куртки, вздрогнул. Лиза, завороженно следящая за его действиями, содрогнулась тотчас же и с досадой подумала, что слишком уж подозрительно и глупо выглядит это одновременное движение.

– На тепло заговариваю, ваше святейшество, – оскалился мигом пришедший в себя Рокко. – Застудите к Диасколу возлюбленную Дио, то-то он вам спасибо не скажет! Мне зато руку пожмет. Молодца, скажет, Рокко, я в тебе ни разу не сомневался, что ты любую девчонку согреешь как надо!

И Рокко, напоследок хлопнув Лизу по плечу, скрылся в доме. А Лиза поплелась вслед за жрецом по дороге, покрытой рыхлым снегом. Очень скоро стало ясно, что Рокко действительно сотворил что-то с курткой – она грела, как теплый бок печки, и Лиза с удовольствием в ней поеживалась.

А вот ноги мерзли. И точно так же раздваивались и мысли Лизы Руффини. То она представляла себе, как будет хорошо в тихих каменных стенах монастыря, проводить дни в молитвах и благочестии. То вспоминала безжизненное лицо Выргырбыра (уже забыла настоящее имя, вот Рокко спасибо! Надо у синьора Моттолы выспросить, а то неудобно получится: «Здравствуйте, Выргырбыр, сестра Руффини к вашим услугам») и хмурилась. Не было на этом лице ни следа благочестия, а уж разговор его со жрецом и вовсе отдавал чем-то нехорошим. «У нас тут Дио – не в большой чести», – вспомнила она.

Что это за монастырь, где Дио не в чести?! Странно. И страшно. Может быть, взять, да и спросить Фабиано? Признаться, что подслушивала…

Вдруг Лиза отчетливо поняла одну вещь: ничего она не скажет, потому что знает, каким будет ответ. Фабиано поглядит не нее свысока, поморщится и пояснит: «Это Диаскол искушал вас, сестра Руффини, и Рокко был орудием его. Все колдуны – приспешники Диаскола, но мы боремся за их души, и иногда одерживаем победу. На деле же мы с Выргырбыром говорили совсем о других вещах…»

«Неужели я считаю синьора Моттолу – лгуном?» – в ужасе подумала Лиза. И тут же разозлилась на себя. Да нет же! Если кто и лжет, так это Рокко! Для него лгать – как дышать, всегда ж очевидно было. И Дио он презирает, уж не раз доказывал. Жреца оболгать – вовсе раз плюнуть. Зафинтифлюшил куда-то бедную Рику и теперь старается на кого-то другого ответственность переложить. И про Гиацинто врет, скорее всего. И вообще, пошляк и негодяй! И какая же теплая у него куртка…

– Пришли, – сказал Фабиано, и Лиза остановилась, чуть не врезавшись ему в спину.

Фабиано достал ключ, вставил в замок приземистого одноэтажного домишки и попытался повернуть. Ключ не повернулся.

– Дио, дай мне силы пережить эту ночь, – пробормотал Фабиано и трижды громыхнул кулаком по двери.

С той стороны послышался частый стук пяток по деревянному полу. Лиза представила себе бегущего открывать Гиацинто и хихикнула в рукав.

Стукнул засов, распахнулась дверь.

– Папочка! – завопила растрепанная, задыхающаяся Ванесса в бледно-розовом сарафане и босиком. – Дайте я вас обниму!

И, не дожидаясь согласия, повисла у жреца на шее. Фабиано что-то невнятное заворчал, стараясь отделаться от ведьмы, которая, увидев, наконец, Лизу, и сама вдруг присмирела. Соскочила с Фабиано, попятилась, кланяясь, приглашая войти.

Фабиано, повернувшись, мотнул головой и зашел первым. Лиза последовала за ним, прикрыла дверь и наконец-то очутилась в тепле. В темноте сенцов быстро скинула туфли, а вот с курткой отчего-то расстаться не решилась. Фабиано долго пыхтел стаскивая сапоги.

Наконец, вошли в небольшой зал с камином. На полу расстелена медвежья шкура, на которой расположились в окружении разбросанной одежды Ванесса и Гиацинто. Оба – потные, тяжело дышащие, но весьма довольные собой. Лиза подумала, что впервые в жизни видит Гиацинто в чем-то кроме черного пальто. Он сидел в пижамных штанах и ночной рубахе.

– Вы. Чем. Тут. Занимались? – проскрежетал Фабиано. – Девушке еще нет восемнадцати лет, я думал, ты соображаешь…

Гиацинто поднял руку, останавливая отца:

– Ничего такого! Что я, совсем ополоумел, что ли?

– Это я и собираюсь выяснить.

– Мы просто играли в карты на одевание.

– Что? – Фабиано, казалось, совершенно искренне удивился, да и Лизе стало интересно, что же это за игра такая.

– Очень просто, – охотно принялся пояснять Гиацинто. – Кон – что-то из одежды. Кто проиграл – тот надевает, да так и сидит дальше. Ну, уж когда до шуб дело дошло, тут-то мы и спеклись…

– Ты спекся! – ткнула в него пальцем Ванесса. – Меня жаром не напугаешь!

– А ты зато по партиям проиграла! – не остался в долгу Гиацинто.

– Потому что ты мухлюешь!

– Стоп-стоп-стоп! – Теперь уже Фабиано поднял руку, и Гиацинто с Ванессой посмотрели на него. – Я, должно быть, ослышался. Во что вы играли?

– В карррр… – застопорился Гиацинто, увидев тихой мышкой замершую за плечом отца Лизу. – В… Э-э-э-э… В ладушки!

– В ладушки? – переспросил Фабиано.

– В ладушки! – заулыбалась Ванесса и, повернувшись к супругу, подняла руки:

Ладушки-ладушки,

Дедушки и бабушки

Мерзнут, зубками стучат,

Надевают все подряд!

С каждой строчкой «ладушки» делались все быстрее, и, наконец, Гиацинто сбился с ритма.

– Ага! – воскликнула Ванесса. – Надевай рубаху, продул!

Фабиано покачал головой, но, кажется, объяснениями ведьмы вполне удовлетворился. Повернулся к Лизе:

– Мне нужно съездить в Дируо;н, достать порошок для перемещений. Сестра Руффини, вы пока побудете здесь. Располагайтесь. Вот прекрасное кресло. Гиацинто! Подвинь кресло к камину, у сестры Руффини, должно быть, замерзли ноги.

Гиацинто немедленно подскочил исполнять отцовский приказ. Схватил массивное кресло-качалку и подтащил к огню.

– Садитесь, сестра, – улыбнулся он Лизе. – Может, винишка?

– Гиацинто! – повысил голос Фабиано. – Ты говоришь с монахиней. И откуда, скажи на милость, в нашем благочестивом доме может взяться вино?

– Да я шуткой, – заулыбался Гиацинто.

– Оставь эти шутки. Они бросают тень не только на тебя, но и на меня. И потрудитесь найти себе развлечение поспокойнее. – Фабиано вытащил из кармана часы, отщелкнул крышку, покачал головой. – Покидаю вас. Надеюсь на благоразумие.

Не сказав больше ни слова, жрец вышел. Лиза опустилась в кресло, с наслаждением вытянула ноги в черных чулках к огню. Поначалу никакие другие мысли, кроме удовольствия от теплого помещения, Лизу не тревожили, но, лишь только ноги согрелись, она принялась осматриваться.

Жилище верховного жреца только с первого взгляда казалось простеньким, на деле же таило немало важных мелочей. Вот, например, медвежья шкура, на которой шепчутся о чем-то Ванесса и Гиацинто. Откуда она? Куплена? Но ничего подобного в Вирту никогда не продавалось. Значит, в соседнем Дируоне? Неужели Фабиано или Гиацинто специально ездили в такую даль, чтобы купить дорогущее украшение для дома? Лизу передернуло от мысли, чтобы сидеть рядом с любимым человеком на шкуре мертвого зверя. А эти – ничего, сидят, смотрят друг на друга, шепчутся.

Или камин. О, нет, не печь, как во всех остальных домах. Совершенно ясно, что здесь не готовят. Значит, в соседнем помещении – кухня. Камин облицован декоративными плитками. Откуда взялся мастер, что делал этот камин? Его надо было найти, привезти сюда… Лиза вспомнила монетки, которые утром бросила в шапку Ламберто, и снова содрогнулась.

На стенах висят картины в массивных золоченых рамах. Сплошь диоугодные сюжеты, да… Но где, скажите на милость, взять такие картины? На рынке их не продают. В церкви – подавно. Или золотое блюдо, под которым скрестились две сабли? Или это кресло, в котором так уютно сидится? Лиза покачалась, наслаждаясь мягким перекатыванием полозьев. У многих ли в доме есть такое кресло? Лиза ни разу не видела. Знала лишь из сказок, что бывает такое – кресло-качалка.

Вывернув голову, Лиза увидела две двери, ведущие из этой комнаты, очевидно, общей. Одна, должно быть, в кухню, другая… Куда? К другим комнатам? А может, в кладовую? Посмотреть бы, что в кладовой у жреца…

Послышался зевок, Лиза посмотрела на Гиацинто. Тот повалился на спину и ожесточенно тер глаза.

– Нет, я уже не могу, – сказал он. – Вы как хотите, а я – спать. Сестра Руффини, если вам что-то понадобится, обратитесь к моей дражайшей супруге.

– Эй! – Недовольная Ванесса хлопнула его по колену. – Я что, уже тебе надоела?

– Вовсе нет, – вздохнул Гиацинто. – Скорее наоборот. Ты пленила мне сердце и разум, и всем существом своим влекусь я к тебе, моя возлюбленная. Но еще три месяца не дозволено мне будет обладать тобою всецело и безраздельно. И устал я бороться со страшным искушением Диаскола, ибо я слаб и грешен. Позволь же мне забыться сном, в котором видеть я буду лишь тебя, но хотя бы восстановлю силы, чтобы… Потом… В ладушки…

Тут он захрапел, чем немало удивил Лизу, которая полагала, что Гиацинто удалится в спальню.

– Вот зараза! – обескураженно сказала Ванесса. – Нет, я понимала, конечно, что брачная ночь будет скучной, но не думала, что до такой степени… Эх, с Рокко Новый год справлять куда веселее! Что ж он на меня надулся-то, дурак этакий…

Ванесса пригорюнилась, подперев подбородок кулаком. Блуждающий взгляд ее скользнул по картинам, задержался на камине и остановился на Лизе. Хмыкнула, встала, подволокла к камину еще одно кресло – простое, легкое – и села.

– Ну что? – прищурилась она. – Возлюбленная Дио, значит?

– Еще не совсем, – вежливо наклонила голову Лиза. – Но надеюсь, что скоро мое намерение осуществится.

От разговора с Ванессой ее бросило в жар. Если уж Рокко, у которого вся душа нараспашку, она опасалась и стеснялась всю сознательную жизнь, то его названная сестра пугала Лизу просто до бесчувствия. Что у Ванессы на уме – этого, наверное, даже она сама не всегда могла объяснить. Загадочная, хитрая, коварная – вот какая. А вообще-то, подумала вдруг Лиза, они с Гиацинто, кажется, великолепная пара.

– И не пожалеешь? – Ванесса потянулась, заурчав как кошка, и поджала ноги, свернулась в кресле клубком, не отрывая от Лизы пытливого взгляда. – Тишина, скукота, бессребреничество…

Тут Лиза неожиданно осмелела:

– А у тебя разве не то же самое?

Ванесса захлопала на нее удивленными глазами:

– В смысле? Я ж не монашка!

– Ну… Выйти за сына жреца – не то же самое, что стать монахиней? Жить в бедности и благодарить Дио за кусок хлеба?..

Ванесса фыркнула, закатила глаза. Потом опять прищурилась:

– Ты точно монашкой станешь? Не раздумаешь?

Лиза покачала головой:

– Нет. Как тут раздумать? Мне восемнадцать. Откажусь – на руке тут же черная метка появится. Один мне путь остался, по нему и иду с великою радостью.

Ванесса покивала с хитрой мордочкой:

– Значит, с мирянами тебе якшаться нельзя?

– Очень нежелательно общаться с мирянами, – поправила ее Лиза и отвернулась к огню, изображая обиду.

На деле же обидой и не пахло. С удивлением Лиза ощущала в глубине души нечто такое, чего там отродясь не было, да и быть не могло. Гнев. Она пыталась подавить его молитвой, просила Дио о помощи, но тщетно: ярость распалялась с каждым вдохом, как будто внутри горел костер. А виной тому была ложь.

Еще утром в церкви все казалось простым и понятным. Церковь – оплот Дио на земле, благочестивые жрецы, глупые миряне, не желающие принимать с распростертыми объятиями благословление… Теперь же Лиза чувствовала ложь. Со всех сторон, нагло ухмыляясь, на нее наваливалось вранье – грубое, беспринципное, даже не сомневающееся, что в него поверят.

– Я тебе тогда скажу по секрету, – понизила голос Ванесса, – не просто так я за жреческого сынка вышла.

Лиза ненавидела себя. Лиза кляла себя мысленно последними словами. В памяти у нее воскресли некоторые наставления матери, которые она всегда пропускала мимо ушей, полагая, что душе, искренне преданной Дио, ни к чему подобные ухищрения.

«Видишь, как кто-то играется с чем-то, что тебе потребно, – говорила мама, дымя папиросой, – не важно, что это – игрушка, драгоценность, признание или секрет. Отвернись и сделай вид, что тебе не интересно. И тогда тебе это в руки пихать станут, знаешь, почему?»

«Почему?» – послушно спрашивала маленькая Лиза, мыслями устремляясь к Дио.

«Потому что ничто в мире не ценно само по себе. Любая вещь, любое слово, любая мысль ценна ровно настолько, насколько ее ценят люди. И если человек глупый обладает чем-то, ему нужно, чтобы все говорили, насколько оно ценное, чтобы сам поверил. И всучит он тебе эту вещицу, чтобы ты ее в руках подержала, чтобы поняла, какая она ценная, и позавидовала!»

– Да, – зевнула Лиза. – Рокко рассказал, что ты за него мстила.

Ванесса расфыркалась, как гневный ежик:

– Вот еще! Стала б я ради него молодость свою губить! Нет, подруга, у меня и другие резоны были…

И вновь Ванесса таинственно замолчала. А Лиза зевнула еще раз, потерла глаза.

– Спать хочется, – пожаловалась она Ванессе. – Прошлую ночь без сна провалялась, думала, нынче высплюсь в келье, да не судьба… Что ж, все – испытания Дио.

Ух, как рыжую покоробило! Даже подпрыгнула в кресле, глазищами засверкала. Ну давай, давай, цветочек, распускайся.

Лиза чуть заметно вздрогнула, услышав этот жестокий голосок у себя в голове, но стиснула зубы и твердо решила идти до конца.

– Тебе что же, не интересно? – привзвизгнула Ванесса, заставив Гиацинто ворочаться.

– Ой, прости, – улыбнулась ей Лиза. – Ты говорила о каких-то резонах. Я помыслами уж далека от мирского…

– Потому тебе и рассказываю! – Ванесса вновь попыталась принять величественный вид. – Так вот: денег у Моттолы – куры не клюют. Еще годика два-три, и Фабиано уйдет в отставку, его Ламберто сменит. А мы все оставим этот унылый городишко и переедем в Ластер. А уж там-то заживем, как короли!

Ластер! Опять этот Ластер. Там, где Выргырбыр. Вспомнились тут же и его слова, подтверждающие слова Ванессы: «А вот вы сгниете в своем диобоязненном Вирту. И ваш сын. И его дети». Вот, значит, чего хочет всем сердцем Моттола. Вот чего он боится.

Лиза тихонько рассмеялась. Глаза Ванессы блестели от удовольствия, и Лиза не отказала себе в удовольствии раздуть в них пламя:

– «Куры не клюют»? Это мама так говорила, бывало: «Денег у нас – куры не клюют. Денег нет, кур нет, вот и не клюют».

Длинные ногти Ванессы пропороли обивку кресла, но ведьма этого даже не заметила. Ироническое сочувствие в голосе Лизы выводило ее из себя.

– Да как ты смеешь! – зашипела она. – Ты что же это – жалеть меня вздумала?

– Ни в коем случае! – Лиза сложила руки в молитвенном жесте. – Я восхищаюсь твоей жертвою во славу Дио! Ты так преданно служишь ему, что даже выдумываешь небылицы, чтобы никто не думал, что ты идешь на жертвы. Ты куда благочестивей меня, Ванесса. Преклоняюсь перед тобою!

Ванесса утробно зарычала, но удержалась от нападения. Знала, что такую битву не выиграть, даже если убить соперника. Тут нужно другое оружие.

– Я не приношу жертвы, сестра Руффини. – С видимым усилием Ванесса вернулась к надменному тону. – Это – исключительно ваше занятие. А если вы сомневаетесь в том, что Моттола богат… Что ж, не буду колебать вашу веру. Однако я видела сокровищницу, что укрыта за алтарем.

– Кто ж тебе ее показал-то? – усмехнулась Лиза. Теперь она отбросила предосторожности и играла внаглую.

– Мой благоверный и показал. Я ему за то поцелуй дозволила, да под кофточкой рукой потрогать. Уж это-то он превыше любых денег ценит!

Ванесса пытливо смотрела на Лизу, пытаясь, наверное, понять, потрясло ли ее признание. Лиза сделала вид, что потрясло. Округлила глаза:

– П-п-под кофточкой? Даже до брака? Но как же…

– Не такая уж я благочестивая, да? – оскалилась Ванесса. – То-то же, сестра Руффини. Ладно, скучно мне с тобой, пойду до дома. Тут все равно, – она покосилась на спящего Гиацинто, – мертвое царство. Не брачная ночь, а Диаскол знает что… Но мы еще наверстаем. Гиацинто обещал, что как только мне восемнадцать исполнится, мы с ним на тех самых сокровищах супружеский долг исполним.

И, полагая, что этой фразой добила Лизу окончательно, Ванесса принялась одеваться. Лиза смотрела в огонь, кипя от гнева, и не знала даже, кого ненавидит больше: Ванессу, Гиацинто или Фабиано. Вспомнился вдруг Рокко. Показался таким маленьким и одиноким, ввязавшимся в неравную борьбу со страшным злом. Слезы на глаза навернулись.

– Куртку-то давай.

– Что? – повернула голову Лиза.

Ванесса стояла перед ней в коротком пальтишке, теплых колготках и протягивала руку.

– Куртку! Мне с Рокко мириться надо, скучно, когда он дуется, а так хоть будет, с чего разговор начать.

Лиза решительно скрестила руки на груди:

– Он мне ее подарил!

Ванесса несколько раз удивленно моргнула.

– То есть… Как так – подарил? Тебе ж нельзя имущества! А тут – куртка, да мужицкая еще.

С каждым мигом Лиза все отчетливей понимала странную вещь: куртку она не отдаст. По крайней мере, не этой рыжей пакостнице.

– Об этом я его святейшество потом расспрошу, – заявила Лиза. – А если нельзя, так ему и передам, чтоб вернул. Мне еще до церкви идти, а на улице – холодина.

Ванесса всем видом изобразила неудовольствие, но возражать не стала, только рукой махнула:

– Диаскол с тобой, сестра Руффини. Ладно, бывай. Сиди тут тихо, молись шепотом. Муженька не разбуди, а то он спросонок страстный! Испортит тебе все монашество, поминай как звали.

И, хихикая над собственной шуткой, Ванесса удалилась. Хлопнула одна дверь, приглушенно – вторая. Лиза сидела, вцепившись в подлокотники кресла, неподвижная, но готовая сорваться с места в любую секунду. Не теперь, не теперь…

Будто пружина ее подбросила: вот теперь Ванесса точно далеко! Лиза соскочила с кресла, подошла к Гиацинто и уставилась на него. Во сне лицо жреческого сынка утратило обычную непроницаемость, стало наивным и капризным. Лиза уже открыла было рот, чтобы крикнуть, разбудить, но тут посмотрела на себя. Монахиня… В черном бесформенном одеянии. Гиацинто ее даже не заметил, когда она вошла. Нет, если уж осуществлять коварный план, так бить наверняка.

Лиза, развернувшись на пятках, двинулась к выходу. Дверь за собой прикрыла аккуратно, почти бесшумно.

***

В огромной надвинутой на глаза шапке Нильс чувствовал себя куда как уютнее. И уши не мерзнут, и народ не присматривается. А уж такой попутчик как Адам Ханн, которого в городе каждая собака знает, и вовсе снимал всякие подозрения. Друг Адама Ханна – человек свой, надежный.

До «Хиллербранда» добрались в кэбе. Доро;гой почти не разговаривали: Нильс знал, что извозчики обладают способностью слушать чужие разговоры и распускать сплетни, а Адам прекрасно понимал нежелание друга пускаться в неосторожные откровения.

Местечко под названием «У Хиллербранда» располагалось на окраине Ластера и сейчас, в бледных лучах усталого солнца, выглядело унылой гранитной глыбой. Это с наступлением темноты зажгутся огоньки, обычные и волшебные, засияет вывеска, зазвучит музыка. Пока же только одинокие путники захаживают сюда выпить пива, да перекусить.

Гостиница, бар, сцена, танцплощадка, ресторан… У Хиллербранда есть все. Не самое дешевое местечко в городе, но вот цены на номера – очень сладкие. По простой причине: если постоялец устал не до смерти, заснуть под музыку, вопли и грохот, каждую ночь сотрясающие здание, ему не удастся.

Нильс сел за столик в углу вытянутого зала. По счастливому стечению обстоятельств все ближайшие места пустовали. Адам Ханн торговался у стойки, Нильс сбросил шапку и наконец-то позволил себе немного расслабиться.

Да уж, операция началась погано. Стычка со стражниками, ссора с родителями, ненависть брата… Краденая шапка, простреленная, прожженная шинель. А Энрики и след простыл. Упаси Дио, если найдет себе какого-нибудь пьяного «жениха», который согласится произнести слова ритуала.

Нильс поморщился, представив Энрику замужем за каким-то проходимцем из Ластера. Почему-то в голову настойчиво лез тот оборванец со шпагой и крысой.

А почему, собственно, ему это так неприятно? Ну да, Энрика уйдет от ответственности, Нильс не справится… Но он ведь сделает все возможное, его не за что осудить!.. Однако картина, которую рисовало воображение, все равно оставалась неприятной до дрожи.

– Жалко, – тихо сказал он, глядя в стол. – Красивая молодая девчонка, не глупая, а жизнь себе испортит. С другой стороны, смерть-то ничем не лучше…

– Чем не лучше? – Адам Ханн поставил перед Нильсом кружку кофе, размерами больше напоминающую пиалу. – Кто не лучше? – Сел напротив с огромной кружкой пива.

– Спросил? – вопросом на вопрос ответил Нильс.

– Так точно. Никаких одиноких брюнеток, ни со скрипками, ни без скрипок сегодня не поступало. Номеров вообще никто не снимал.

– Не врет?

– Не врет. Я видел – все ключи висят.

– Это ничего не значит…

– Нильс, в глаза мне глянь.

Нильс посмотрел в глаза старого друга. И тот, улыбнувшись, повторил:

– Никакой скрипачки здесь нет. А ты бы лучше пива выпил.

– Я на службе. – Нильс отвел взгляд и глотнул горячего, крепкого и переслащенного кофе. – Эх… Впрочем, надо полагать. С чего этому парню говорить мне правду? Просто трепал языком, чтобы внимание отвлечь. А всего скорее, никакой Энрики он и не видел, меня узнал и решил выслужиться.

Адам Ханн таинственно хмыкнул. Нильс поднял на него взгляд.

– Видишь ли, друг мой, – сказал Адам, – тут тебя многие хотят со свету сжить. И вовсе не затем, чтобы выслужиться. Помнишь наши правила? Пойми, чего на самом деле хочет твой враг, и ты поймешь, как его победить. Так вот: убить тебя – дело чести каждого ластерца. После нападения дракона почти каждый чего-нибудь да лишился. Друзья, родственники, имущество… Тебя ненавидят все, дорогой друг.

– Лучше бы дракона ненавидели, – проворчал Нильс.

– Дракон – это стихия, данность. А ты – заноза в заднице. Занозу можно вытащить из задницы, а со стихией ничего не поделаешь.

Нильс отпил еще кофе и усмехнулся:

– Ну, в одном ты прав: я определенно в заднице. – И, посерьезнев, добавил: – Как Арианна?

Адам Ханн вытаращил на него глаза:

– Друг мой… Ты полагал, что она жива?

Нильс опустил голову. Нет, он не полагал, не надеялся, но… Нет, наверное, все же надеялся. Черноокая, черноволосая красавица одним своим взглядом насквозь пронзила тогда душу и сердце Нильса. Целый год он каждую возможность использовал, чтобы увидеть фрейлину короля, но ни разу не сумел остаться с ней наедине, перемолвиться хоть словом. Когда же выяснилось, что ей суждено сделаться следующей королевой и послужить кормом для дракона, Нильс посчитал это вызовом, брошенным судьбой… И втоптал свою судьбу в грязь.

– На следующий же день ее скормили дракону, как полагалось, – сказал Адам Ханн, чуть приглушив голос, отдавая должное скорби друга. – Мне очень жаль…

– Неправда, – буркнул Нильс.

– Неправда?! – воскликнул Адам. – То есть, ты хочешь сказать, я не ведаю, какие чувства испытывает человек, чья возлюбленная выходит замуж за другого, а потом погибает в пасти кровожадного чудовища? Не знаю, какая это боль? Какая незалечиваемая рана в сердце?

Адам Ханн схватился за грудь с таким видом, будто у него и впрямь сейчас случится сердечный приступ. Зная друга, Нильс не сомневался, что такое возможно.

– Ну-ну, успокойся, я не то имел в виду, – махнул он рукой, и Адам перевел дух. – Твоя скорбь мне хорошо известна и понятна, но ты ведь не сделал ничего такого, что привело бы к таким жертвам, как мой поступок…

После непродолжительного молчания Адам сказал:

– Иногда мне жаль, что не сделал. Будь у меня возможность… Как знать.

Адам Ханн с детства обожал девочку, жившую на той же улице, что и он. Девочку со сказочным именем Леонор. И все бы у них сложилось прекрасно, потому что и девочка тоже отвечала Адаму теплотой и улыбкой, но вышло иначе. Род Леонор Берглер, несмотря на то, что пришел в упадок, оказался куда как древнее и значительнее, чем род Ханнов, поэтому родители девочки и думать не желали о подобном мезальянсе. Их целью был королевский отпрыск, и не меньше. Адам Ханн полагал это неосуществимой блажью и спокойно выжидал, но…

Но когда принц увидел Леонор Берглер, все произошло мгновенно. Свадьба прогремела на весь Ластер, и Адам Ханн, разинув рот в недоумении, стоял и смотрел, как его возлюбленная, в нежнейшем тринадцатилетнем возрасте, стоя в открытой карете, бросает цветы в ликующую толпу, а рядом с ней, сверкая белозубой улыбкой, гордо подбоченился принц. Торстен Класен и Леонор Класен…

Адаму тогда было пятнадцать, и он только-только поступил на службу в городскую стражу. Потому ему и «посчастливилось» стоять в первых рядах. Он сумел поймать взгляд возлюбленной, та побледнела и отвернулась. Это был последний раз, когда они встретились лицом к лицу. И Адам навсегда запомнил взгляд ярко-синих глаз и белокурые волосы, выбивающиеся из-под тонкой серебряной короны с огромным рубином.

Не успела боль Адама Ханна утихнуть, как его постиг новый, куда более страшный удар. В новогоднюю ночь только-только обжившаяся в королевском замке принцесса Леонор погибла с одной из своих фрейлин. Никто не знал, что за страшные силы навлекли проклятье на королевскую семью. Лучшие колдуны разводили руками, но все, как один, сходились на том, что принцу Торстену отныне не найти счастья в браке. Более того, он не сможет и избегать брака. Каждый год он обязан жениться, и каждый год его возлюбленную будет пожирать гигантский дракон. В противном же случае дракон уничтожит Ластер. Потом – всю страну. Потом – весь мир…

Адам Ханн просился в отряд, сформированный, чтобы убить дракона. Он хотел отомстить за любимую и хотя бы так, в болезненных видениях своих, приблизиться к ней. В отряд его не взяли. Отряд погиб, а дракон, разъяренный тем, что его потревожили, напал на Ластер. После того ужасающего пожара никто больше не пытался нарушать условий проклятия. Но принц, хоть и оставался безутешным, все же пекся о своих подданных, и повелел изыскивать ему невест издалека, чем дальше от Ластера, тем лучше. Наверное, это было хорошо и правильно. Никому не было жалко неизвестных девушек, каждый год умиравших в пасти дракона. До тех пор, пока одну из них не пожалел Нильс Альтерман.

– За настоящую любовь. – Адам Ханн поднял кружку. – За то, чтобы она жила вечно.

Нильс стукнул по его кружке своей пиалой и, отпив кофе, задумчиво сказал:

– «Любовь – она у бездельников. А когда дело есть – не до любви, право слово».

– А? – переспросил Адам, утирая губы от пива.

– Так сказала Энрика Маззарини. В чем-то была права. Только работа и может от любви спасти. Потому ты и стал в своем деле лучшим, Адам.

– Я всегда был вторым номером после тебя, Нильс. Но оставим это, мы не девочки, чтобы рассыпаться в комплиментах. Давай лучше подумаем, где может быть эта твоя скрипачка. Что о ней известно?

Нильс пожал плечами, почесал макушку:

– Да что… Ничего. Дерзкая, неугомонная, бесстрашная. Сумасшедшая. При любой удобной возможности начинает играть на скрипке. Ее семья на грани полного разорения, поэтому она хотела выйти за сына местного жреца, но тот ее обманул.

– Значит, – подхватил Адам, – у нее две цели: выйти замуж и спасти семью? Ну, насчет первого ничего не скажу, не знаю. А вот для спасения семьи нужны деньги. И мы приходим к простому вопросу: где в Ластере строптивая скрипачка может найти деньги?

Адам смотрел на Нильса, будто ожидая, что тот ответит на вопрос, ответ на который сам собой разумеется.

– Проституция? – выдал тот.

Адам картинно приложился лбом о стол. Нильс, хмурясь, допил кофе. Представления друга его всегда только раздражали.

– Это ж со сколькими она должна переспать до полуночи?! – простонал Адам Ханн. – А еще замуж выходить. Нет, герр Альтерман, вы совсем не думаете. Вирту вас расслабил.

– Слушай, я не знаю. Меня год здесь не было, я… Я старался все забыть.

– Похвально. – Адам поднял голову. – Но сейчас ты здесь, и пора начинать вспоминать. Вспомнить, например, о ежегодном конкурсе скрипачей, объявление о котором висит в каждом кабаке. Победитель получает сто тысяч крон. На эти деньги можно спасти от разорения что угодно, а заодно и поднять собственные котировки на рынке невест.

Рука Нильса, игравшая с пиалой, дрогнула, замерла и вдруг хлопнула по столешне так, что даже кружка с пивом подскочила.

– Ты… Ты сто тысяч раз прав, Адам! – вполголоса воскликнул Нильс. – Она ведь утащила у родителей скрипку Лилиенталя!

– Да ну?! – Адам Ханн залпом осушил кружку, грохнул ей по столу и вытер рот тыльной стороной ладони. – Эта дерзость должна быть наказана. Что же мы сидим? За ней!

***

Синьора Руффини уснула поздно и с тяжелым сердцем, полагая, что отныне так будет каждую ночь. Лиза ушла, обняв ее на прощание. Ушла, не оглядываясь, к своему распроклятому Дио. Фабиано Моттола пообещал наутро привезти обещанное золото – семьям монахинь полагалась разовая выплата.

– Родную дочь продала, – шептала в темноту синьора Руффини, хотя прекрасно понимала, что это не так. Даже если бы за монашество надо было, наоборот, доплачивать, Лиза бы все равно пошла. Сколько же веры в этом ребенке…

Ночь выдалась отвратительно тихой и спокойной. Никто не орал, пьяный, на улице, не гомонила ребятня. Будто и не праздник вовсе. На этой вот грустной мысли синьора Руффини забылась тревожным сном. И, как это часто бывает, ей показалось, будто она только сомкнула глаз, как ее разбудил некий звук.

Поначалу она лежала и прислушивалась, думая, будто показалось. Но вот что-то стукнуло, брякнуло, а потом оглушительно порвалось. Воры?! Нашли куда забираться! Или, может, подумали, что золото уже получено? Вот напасть, теперь и об этом извольте трястись… Нет, не может быть счастья в Вирту, не может…

Шум становился все наглее, и синьора Руффини тихо сползла с постели, взяла старинный канделябр и, сделав несколько пробных замахов, подкралась к двери.

Сквозь щели пробивался неровный свет свечи. Вот это наглость! Раньше синьоре Руффини не приходилось сталкиваться с ворами, но она полагала, что те действуют исключительно в полной темноте, как и положено темным личностям. Им, небось, сам Диаскол ночное зрение дает, за добрую службу.

Синьора Руффини потянула на себя дверь, медленно, стараясь, чтобы петли не скрипели. Как только промежуток между дверью и косяком оказался достаточным, она скользнула в него.

Свет лился из кухни, оттуда же доносилось шуршание, постукивание и ворчание. Заведя за спину канделябр, синьора Руффини осторожно высунула нос в коридорчик, соединявший прихожую и кухню. Канделябр выпал из рук, с грохотом покатился по полу.

– Лиза?! – ахнула синьора Руффини.

– Ах, мама? Хорошо, что ты проснулась! Мне очень нужна твоя помощь.

Синьора Руффини не могла шевельнуться. Широко раскрыв глаза, смотрела на свою дочь, которую и представить не могла ни в чем другом, кроме глухих и свободных одеяний. Что же с ней внезапно произошло?

Левую ногу в украшенном блестящими цепочками ботинке Лиза поставила на табурет и резкими, злыми движениями шнуровала. Взгляд синьоры Руффини пробежал выше, по обнаженной ноге дочери, и добрался до неровно обрезанной короткой юбчонки. Полупрозрачная кофточка, застегнутая на две пуговки из десяти возможных, распущенные волосы рассыпаются по плечам…

Управившись со шнуровкой, Лиза поставила ногу на пол, выпрямилась и повернулась к матери:

– Ну как?

Хороший вопрос. Лиза до боли напоминала синьоре Руффини ее саму в молодости. И уж точно Вирту ничего подобного много лет не видел. Что скажет Фабиано? Ничего, должно быть. Помрет от удара сию секунду…

– Ну… – Синьора Руффини откашлялась. – Если ты в монастырь так собираешься, то очень плохо. А если на пирушку веселую, то будешь там сиять, как звезда.

– А если на войну? – сверкнули глаза Лизы.

– Тогда не позавидую твоему врагу, если это мужчина.

– Если это можно назвать мужчиной! – Лиза скрипнула зубами. – У меня мало времени, мама. Дай мне каких-нибудь соблазнительных советов.

– Да без проблем. – Синьора Руффини прошла в кухню, нашла на столе папиросы и прикурила дрожащими руками. Взяла ножницы. – Спрашивай. Дай хоть юбку подровняю… Постой. Это что ж, от балахона монашеского?! Ох, Лизка, чую, будет нам веселье!

Продолжение: http://www.proza.ru/2018/01/23/1620


Хотите читать в удобном формате? Купить электронную книгу, а также заказать бумажную версию можно здесь: https://vk.cc/7GhiaX