Н А Т А Л И Я Я Х Т О В А
О С Т Р О В Б Е Л Ы Х
«Остров Белых», написанный в жанре антиутопии, рисует картины из жизни Европы недалекого будущего. Европейцы, будучи вытеснены мигрантами со своих исторических земель, вынуждены заново налаживать свое существование на Острове, где создают Новый Европейский Союз. Поначалу все вроде бы идет неплохо, технический прогресс и умелое управление приносят ощутимые результаты. Но можно ли, не меняя себя, изменить свою жизнь к лучшему?
СОДЕРЖАНИЕ
1. Башни до небес на краю обрыва
2. Игра в камешки
3. И те же звезды
4. Скажи ей: «Нет»
5. Эль Греко и северный путь
6. Соло для фагота
7. Тропой аборигенов
8. На душе становится легче
9. Утка по-баварски
10. Нежданный гость
11. Точка отсчета
12. Последний рейс
1.
БАШНИ ДО НЕБЕС НА КРАЮ ОБРЫВА
Выйдя из лаборатории, Ингрид решила немного прогуляться по набережной, прежде чем возвращаться домой. День был пасмурный, ветреный, но дувший с океана ветер уже не пробирал насквозь промозглой сыростью, как недавно, а нес с собой приятную свежесть; чувствовалось, что весна, предвестница жаркого, короткого лета, уже полностью вступила в свои права.
В лаборатории, где работала Ингрид, окна в помещениях были герметичны, из-за этого к концу рабочего дня она обычно испытывала нехватку кислорода и с нетерпением ждала момента, чтобы покинуть здание и продышаться свежим воздухом. В последние месяцы чувство дискомфорта на работе усилилось и по другой причине: в связи с назначением нового начальника, Андерса Лентца. Этот тип пришел со стороны, из бизнеса, и имел к микробиологии весьма опосредованное отношение. Возглавив лабораторию, он сделал ставку на развитие коммерчески выгодных прикладных направлений, а теоретические исследования, которыми занималась Ингрид, оказались не в фаворе. Отношения с новым начальником у нее с самого начала не заладились, и любимая работа стала вдруг утомлять и вызывать раздражение. Ингрид, никогда не прибегавшая ранее к использованию семейных связей в карьерных целях, стала теперь всерьез подумывать о том, чтобы обратиться за поддержкой к Магнусу.
В последнее время она все чаще задумывалась над тем, как же неустойчиво человеческое благополучие. Много лет подряд она считала себя счастливейшей женщиной. Когда в Европе бесславно закончилась Мигрантская война, им с мужем удалось перебраться на Остров в составе Большого европейского переселения. Вопреки их опасениям, привычная жизнь была налажена на Острове на удивление быстро. Сформировалось европейское правительство, Остров был поделен на национальные сектора – составные части Нового Европейского Союза. Новые города с индустриальными парками и жилыми кварталами вырастали по всему Острову. Промышленность и другие сферы экономики, преодолев непростой период становления, вышли на позитивную динамику развития. По прибытии на Остров Магнус практически сразу получил хорошую должность в крупной компании, благодаря чему они смогли приобрести чудесную квартиру в Шведском секторе на побережье. Их сын Эрик демонстрировал в школе незаурядные успехи, а его участие в соревнованиях по плаванию было отмечено рядом наград. Безмятежное, лучезарное время! И вот спустя несколько лет Магнусу предложили пост в правительстве Новой Европы. С этой удачи и начались все ее беды. Она словно сразу почувствовала, чем обернется для нее это новое назначение мужа, и противилась грядущим переменам. Ей совершенно не хотелось переезжать в Центральный округ, где находился правительственный офис: в Шведском секторе, к которому она уже привыкла, все было знакомо, любимо и так напоминало ее родной Хетнесанд! Отсюда можно было в любой момент быстро добраться до бухты и гулять по побережью, дыша свежим океаническим воздухом. Да и ее собственная карьера была в то время в самом зените.
В правительстве Нового Европейского Союза действовал ротационный принцип – высшие назначения осуществлялись на три года, за исключением должности премьер-министра, избираемого на пять лет. Взвесив все «за» и «против», Ингрид решила, что три года они с Магнусом смогут прожить порознь в разных секторах, встречаясь в выходные и праздники. Она с сыном осталась в Шведском секторе, а Магнус переехал в Центр. Однако по истечении трех лет Магнус не покинул правительство, а проявив незаурядный административный талант, сделал головокружительную карьеру и был избран Премьер-министром Острова. Этот блестящий служебный взлет означал, в частности, что он задержится в Центральном округе еще на целых пять лет. Не успела Ингрид осмыслить этот новый поворот в их семейной жизни, как от Магнуса пришел запрос на развод. Для Ингрид это было как гром среди ясного неба: хотя они с Магнусом не часто встречались в последнее время, их отношения были ровными, ей и в голову не приходило, что при его занятости и высокой ответственности, с его эгоистичным, честолюбивым характером он захочет вдруг каких-то личных перемен. Возможно, у него там появилась другая женщина? Ингрид с горечью и запоздалым сожалением осознавала, что слишком долго была занята собой, что переоценила себя, воспринимая их семейный союз как некую безусловную данность, – и в результате потеряла мужа.
После развода Магнус поначалу время от времени заезжал к ним – главным образом чтобы повидаться с сыном, но потом эти встречи утратили регулярность, живое общение было вытеснено скайпом; Ингрид переживала, видя, насколько Эрику не хватает отца, и испытывала чувство вины за случившееся. Вступив в переходный возраст, сын забросил учебу и спорт и теперь все свое свободное время проводил за компьютером. Она чувствовала, что стремительно теряет с ним контакт… Господи, как же все тяжело и сложно!
Ингрид быстро шла по широким, ровно выложенным плитам набережной, делая глубокие вдохи-выдохи, пытаясь восстановить душевное равновесие. Но по мере приближения к дому тоска, сдавливавшая ей грудь, все более нарастала. Она знала причину: сын. Сейчас она войдет в квартиру и увидит знакомую картину: Эрик в электронном шлеме сидит за компьютером, полностью погруженный в игру. Руки и ноги его выделывают хаотичные движения в такт происходящему действу. На нем – неизменные старые джинсы и футболка. Кажется, он давно вообще не встает из-за стола, не ест, не пьет, не спит, не моется и не переодевается. И он не видит ее, не замечает. Она будто не существует для него вовсе. Неужели ничего нельзя изменить? Неужели ее сын никогда впредь не выбежит ей радостно навстречу, как раньше, не заглянет в глаза, не обнимет?!
* * *
Премьер-министр Нового Европейского Союза Магнус Сивертс имел обыкновение допоздна засиживаться на работе. Сквозь просторные – во всю стену – окна своего овального кабинета, расположенного на шестьдесят четвертом этаже Европейского правительственного центра, он имел возможность созерцать, не отрываясь от дел, течение времени и смену сезонов: зимний пейзаж с его сизыми холмами и оледенело-тусклым небом постепенно сменялся буйным весенним цветением, потом наступало короткое знойное лето, а затем земля словно укутывалась в золотистый бархат, а небеса приобретали вид голубоватого хрусталя.
В течение дня его кабинет совершал плавное движение вокруг своей оси, и когда он ранним утром приходил на работу, то видел зарождающийся день, а потом наблюдал, как он набирает силу, торжествует и угасает – совсем, как человеческая жизнь. Глядя на эти величественные картины с высоты своего положения – в прямом и переносном смысле слова, – он испытывал чувство глубокого удовлетворения от того, чего сумел достичь благодаря собственным талантам и счастливому стечению обстоятельств. Начиная шесть лет назад свою политическую карьеру, он и думать не смел о таких вершинах. Почти неограниченная власть оказалась вдруг, неожиданно для него самого, сосредоточена в его руках. Наверное, нечто подобное испытывали фараоны в Древнем Египте или цезари Римской империи. Иногда ему казалось, что даже движением солнца он управляет из своего кабинета. Конечно, в его случае верховное положение имело временный характер, но это его не смущало: Магнус Сивертс умел ценить каждый миг своей жизни и был вполне доволен тем, что имел в данный момент.
Срок председательства в Совете Министров был установлен Конституцией Острова в пять лет, из них половину срока он уже отработал. В отличие от четырех своих предшественников, которым выпала нелегкая задача по налаживанию на Острове административного устройства, экономики и новых институтов совместного управления, Сивертс мог сосредоточиться на иных задачах, работая в условиях устойчивого экономического роста, характерного для последнего десятилетия. В каком-то смысле он шел по накатанному пути; кто-то иной мог бы на его месте довольствоваться продолжением движения в заданном направлении - но только не он.
Сивертс открыл на экране файл с поступившей отчетностью министерств за первый квартал и полистал его. Что ж, все идет неплохо, практически все важнейшие показатели на высоте. Он снова не без гордости подумал о том, как много удалось сделать за последние годы. Во-первых, Остров наконец избавился от пагубной сырьевой зависимости: с переходом на ветряную и гейзерную энергию была достигнута энергетическая самообеспеченность, стимулировавшая в свою очередь развитие промышленности и аграрного сектора. Теперь не надо было завозить, как прежде, ни нефть, ни продовольствие – все необходимое для экономики производилось на Острове. Во-вторых, в последние годы начались масштабные работы по расширению площади Острова за счет насыпных территорий. То, что многим казалось поначалу фантастикой, буквально на глазах превращалось в реальность. Министр землепользования Маттиас ван Дюйн оказался умелым управленцем - благо, у голландцев накоплен в этом плане обширный практический опыт. Если все пойдет по плану, Остров сможет через пять лет принять еще около миллиона переселенцев из Старого Света. Пока же численность населения на Острове жестко регламентировалась: новые граждане допускались лишь в том случае, если по каким-либо причинам убывали ныне проживающие, причем по каждому национальному сектору велся строгий учет. Ничего не поделаешь: возможности Острова были не безграничны. Принимались на Остров, разумеется, только европейцы, почему он и был переименован в «Остров Белых». Ни под каким предлогом – ни политическим, ни экономическим, ни гуманитарным ни один иной мигрант не мог быть допущен на Остров. Этот постулат, закрепленный в Конституции Нового Европейского Союза, являлся запоздалой реакцией на допущенные прежним руководство ЕС непоправимые ошибки, приведшие к Мигрантской войне и поражению в ней. А ведь и в то время было понятно, к чему всё идет. По крайней мере, Сивертс, еще будучи студентом осознавал неразумность проводимой в ЕС политики и недоумевал по поводу происходящего. Тучи иммигрантов из Азии и Северной Африки наводнили Швецию и другие европейские страны. Можно было бы еще понять, если бы статус беженца предоставлялся только женщинам, старикам и детям, но ведь тысячами приезжали и здоровые молодые мужчины, полные сил и наделенные собственным представлением об устройстве жизни. Разве не должны были они оставаться в своих странах, чтобы налаживать там мирную жизнь? Так нет, они устремлялись на запад, к стимулируемому Европой паразитизму!
Экономические и политические достижения последних лет на Острове были сами по себе весьма масштабны и значимы, но Сивертс в глубине души жаждал большего. Он всегда, с юных лет, был максималистом и ставил перед собой амбициозные задачи. Возможно, именно благодаря этому он и смог в результате сделать блистательную карьеру и достичь столь завидного положения.
Мысли Сивертса были постоянно заняты будущим Новой Европы - и что с того, что через два с половиной года его полномочия как Премьера закончатся? Он без труда найдет для себя новую сферу приложения сил. За время, поведенное на Острове, он успел полюбить его, ценил его суровую природу, знал историю и главное – вложил столько сил в его развитие! Остров стал для него второй родиной, и он мечтал о том, что со временем эта небольшая часть суши станет мощнейшим государственным объединением, центром планеты. Ни с кем он не делился своими планами: посещавшие его мысли обычно казались другим несбыточными, фантастическими, но он- то знал, как добиваться поставленной цели, тем более в нынешних геополитических условиях. Он давно пришел к убеждению, что все человечество находится ныне будто в глубокой дреме, катится неведомо куда по инерции. В Старом Свете – тлеющие конфликты с пришедшими к власти мигрантами, причем у европейцев не заметно ни воли, ни решимости для того, чтобы объединиться и изменить положение; Старой Европы как единого целого больше нет – остались лишь разрозненные национальные осколки. Другие страны - США, Китай и Россия – три мировых гиганта, распростертые на земной поверхности, находятся в состоянии холодной войны и экономических санкций, тратят огромные средства на противостояние и взаимное сдерживание. Про остальные государства и говорить нечего. Никто, похоже, не осознает, что близится коренной перелом в мировой истории. И придет он с их Острова. Мало кто сейчас понимает, что в настоящий момент уже не численность населения, не экономические показатели и даже не военная мощь обеспечивают глобальное превосходство – только уровень развития сверхновых технологий. Именно это направление деятельности он и форсировал в последние годы, умея обеспечить строгую конфиденциальность. Разработки требовали серьезного финансирования, и часть средств, поступающих от негласно сотрудничающих с правительством компаний, он переводил в офшоры. Формально это было не вполне легитимно, но игра стоила свеч. Людям его уровня, обремененным столь высокой ответственностью, всегда нужна некая «подушка безопасности»: для тех целей, которые он ставил перед собой как политик, в любой момент могли экстренно понадобиться крупные средства. Да и никто из непосвященных не мог узнать об этих финансовых операциях: банковская тайна исключала возможность любой огласки.
Гораздо больше Сивертса беспокоили научные разработки единственно сильных зарубежных конкурентов - Японии и Кореи. Секретные отчеты спецслужб свидетельствовали о ведущейся там деятельности по усовершенствованию человеческих возможностей, но у него были основания предполагать, что Остров продвинулся в этом направлении гораздо дальше. За последние годы Министерство науки Новой Европы, объединившись с передовыми институтами национальных секторов, создало мощную исследовательскую сеть, которая по ряду направлений уже демонстрировала выдающиеся результаты. Важно было продолжить эту деятельность, не сбавляя темпа. Особый интерес представляли последние совместные разработки бельгийского Центра по изучению мозга, британского Института информационных технологий и финской Лаборатории генной инженерии. Результаты исследований, державшиеся в строгой тайне, обещали революционный прорыв в развитии человеческих возможностей – от устранения наследственных болезней до дистанционного управления мыслительными процессами. Порой, когда Сивертс размышлял об открывающихся возможностях, его охватывал неудержимый восторг. Подумать только: небольшой остров сможет возвыситься над всем миром! Вот тогда-то и вернут они все утраченное!
Он нажал кнопку соединения с Институтом информационных технологий.
На крупном экране, размещенном на боковой стене, показался худощавый человек средних лет в очках и белом халате.
- Привет, Майкл! – поприветствовал его Магнус. – Как идут дела?
- Все неплохо, - ответил тот, - продвигаемся по графику. Позавчера провели очередной плановый эксперимент – результаты весьма обнадеживающие.
- А как, коллеги из других секторов, сотрудничают с вами?
- Да, как раз тот эксперимент, о котором я говорю, мы проводили совместно. Опыт ставился на мышах, результат фантастический: две мышиные особи, находящиеся в нашем Институте, продемонстрировали полную управляемость из бельгийского Центра.
- Ого! – впечатлился Сивертс.
И после короткой паузы добавил с ехидной улыбкой:
- Надеюсь, вы там еще не в курсе, что именно я собираюсь есть сегодня на ужин? Нет, я поставлю вопрос иначе: то, что я собираюсь есть на ужин, - это, случайно, не плод вашего выбора?
Оба от души рассмеялись.
- Ну, ладно, продолжайте, - напутствовал его Сивертс. – И докладывайте мне регулярно.
- Слушаюсь, Ваше Председательство! – полушутя отрапортовал Майкл, приставив вытянутую ладонь к виску.
Когда экран погас, Сивертс сделал пометку в досье – надо будет со следующего квартала добавить финансирование по этому направлению. Время торопит. Информационные технологии должны быть выведены на принципиально новый уровень. IT – вот новый бог, действительно великий и всемогущий, единственный, которому стоит поклоняться. Он призывает к себе сильных и умных, таких, как интеллектуальная элита Острова. И он сделает их еще более сильными - самыми сильными на планете, вознесет их на неведомую доселе высоту, покорит им другие народы – добровольно, мирно, без крови и ужасов войны.
* * *
Сивертс взглянул в окно – день близился к концу; в потемневшем небе, похожем на перевернутую асфальтовую дорогу, плыли белесые лужи-облака. К простиравшимся внизу холмам мигающей диагональю тянулась сверху цепь светлячков – это спускались фуникулеры, доставлявшие правительственных служащих в жилые кварталы, расположенные в долине. Сивертс жил в одном из них – в шикарной большой квартире. Он отказался от положенного ему правительственного особняка - зачем привыкать к тому, что тебе не принадлежит? - и купил квартиру поблизости. Его жена и сын не захотели в свое время переезжать сюда, несмотря на вся блага и преимущества, предоставляемые европейским чиновникам и их семьям, и остались жить в Шведском секторе – там, где они изначально поселились с Ингрид, прибыв на Остров двадцать с лишним лет назад. Поначалу он старался сохранить с ними связь, навещал каждые выходные, но вскоре ему стало очевидно, что при его положении и занятости это просто блажь. Личные встречи уступили место видеообщению. В то время ни ему, ни Ингрид не приходило в голову, что после двадцати трех лет совместной жизни длительные перерывы в живом общении смогут разрушить их союз. Они с Ингрид были знакомы еще со студенческой скамьи, и когда поженились, были твердо уверены: общность научных интересов, скрепившая изначально их отношения, станет залогом их прочного семейного союз, заключенного по взаимной любви. К тому же, оба были однолюбы, не смотрели по сторонам, серьезно и ответственно относились ко всему в жизни. И, тем не менее, их семейный союз распался – по его инициативе и взаимному согласию. В какой-то момент своего раздельного существования они поняли, что могут обходиться друг без друга, что помимо семейной жизни, у них есть и другие интересы и что повзрослевший сын уже не нуждается в них, как раньше. Расстаться – было честным поступком. Возможно, Ингрид думала, что у него в Центре закрутился новый роман, но это было не так: работа, настоящее и будущее Острова занимали все его время и мысли. Если уж суждено ему было возглавить правительство, то он должен отработать эту миссию добросовестно и сполна.
На столе замигала синяя лампочка, и он нажал кнопку.
- Звонит ваша супруга, - доложила секретарша.
Он почувствовал, как она опять споткнулась на словах «ваша супруга», так и не решаясь произнести: «ваша бывшая супруга».
- Соедините, - ответил он.
- Магнус, надо что-то немедленно делать! – громкий голос Ингрид, переходящий на всхлипы, нарушил царившую доселе кабинетную тишину. – С Эриком происходит что-то ужасное, он совершенно не отрывается от компьютера!
- Ну, это общее явление среди молодежи, - устало ответил Сивертс, чертя в блокноте линии карандашом. Он уже привык к истеричным звонкам Ингрид, которые в последнее время повторялись все чаще. Раньше она была совсем другой – сдержанной, рассудительной. Ингрид, на его взгляд, чрезмерно беспокоилась за сына, будучи не в силах понять и разделить его интересы и увлечения – вечная проблема взаимопонимания детей и родителей!
- Нет, я говорю буквально! – прокричала Ингрид. – Он отрывается от экрана только для того, чтобы справить нужду и перехватить что-нибудь поесть.
- Со мной происходит почти то же самое, - усмехнулся Сивертс.
- Ты не понимаешь: он пропадает, Магнус! Это же и твой сын, в конце концов! Зачем ты только подарил ему эту последнюю модель игротеки!
- Ну сломай ее, если ты не видишь другого выхода! – раздраженно ответил Сивертс.
Он отключил связь и постучал тупым концом карандаша по столу. Что делать, если электронные игры и технологии совершенствуются так быстро, что молодежь от них просто фанатеет! Он на месте Эрика, наверное, вел бы себя точно так же. С появлением последней модели игр, сопровождаемой электронным шлемом, стала возможна полная имитация изображаемой картины, включая сенсорику – запахи, осязание, объемное перемещение в пространстве. Это было на самом деле захватывающе интересно. «Ничего, - подумал Сивертс, - наиграется и пресытится. Перерастет».
* * *
Эрик, поправив на плечах лямки джет-пака , стал осторожно передвигаться между коралловыми рифами. Подплыв к темному илистому гроту, он притаился за уступом. Сквозь прозрачную прорезь в шлеме он четко различал позиции противника, откуда вскоре должен был появится батискаф с предводителем морских пехотинцев, вознамерившихся захватить Остров.
- Внимание, - услышал он в наушниках твердый голос адмирала Стехерса, - объект приближается. Помните, что ваша сила – во внезапности и точности.
Через долю секунды по дну проскользнула тень, и из-за камня появился край батискафа. Эрик вжался в риф – он знал, что раскрас гидрокостюма делает его практически незаметным, главное – ни малейшим движением не выдать своего присутствия! Он позволил батискафу появиться полностью – круглый металлический шар медленно передвигался в воде. Сердце Эрика бешено колотилось. Когда расстояние между ними критически сократилось, Эрик выстрелил. Батискаф остановился и, подрагивая, застыл на месте. Эрик понял, что своим попаданием он разрушил управляющую систему военной единицы противника и скорее всего уничтожил в нем все живое. Однако через несколько секунд у батискафа откинулся люк и из него показалась огромная фигура. Тяжело ступая по илистому дну, она направилась в сторону Эрика. «Андроид», - понял Эрик и, мгновенно определив, как его учили, уязвимую точку, выпустил очередь в приближающуюся фигуру. Та тут же разлетелась на части в мощном взрыве.
- Молодцом, лейтенант! – услышал он бодрый голос адмирала. – В результате ваших действий проход в западную лагуну открыт. Возвращайтесь на базу.
Эрик ликовал: поставленная перед ним задача была блестяще выполнена. Теперь можно было вернуться домой, на базу, и передохнуть вместе с ребятами. Но что это? Он вдруг почувствовал, как кто-то резким движением сорвал шлем с его головы. Вода хлынула в легкие, он стал захлебываться. С силой оттолкнувшись от дна, он попытался резко всплыть на поверхность. Когда он открыл глаза, его обжег резкий свет. Где он? Он не сразу понял, что эта склонившаяся над ним женщина с одутловатым лицом – его мать. Что она кричит? Чего она от него хочет? Он чувствовал, что задыхается, в глазах потемнело, его мутило.
- Зачем, зачем ты это сделала? – закричал он, увидев валявшийся на полу разорванный шлем. – Как я теперь вернусь назад?! - До него дошел наконец весь ужас случившегося. - Мне же надо возвращаться на базу! Как я теперь туда попаду?!
Он затопал ногами, сполз со стула и в отчаянии стал кататься по полу.
«Пустите, пустите меня назад!» - снова и снова кричал он, требуя прекращения насилия над своей личностью – пока какие-то люди не скрутили его и не вонзили ему под лопатку иглу. Только тогда он постепенно затих, медленно погружаясь в туманное марево неизвестной лагуны, где, совершенно очевидно, не было никакого противника и никакой опасности.
* * *
Сивертс, закончив телефонный разговор, тяжело откинулся в кресле. Звонили из клиники. Дела с сыном, похоже, и впрямь приняли серьезный оборот.
Ему вдруг показалось, что вся усталость последних лет, которую он обычно не замечал, вдруг высвободилась из глубин его сущности и навалилась на него. Что же делать? Некоторое время он сидел неподвижно, уставившись в темноту за окном. Потом нажал кнопку соединения с бельгийским Центром изучения мозга. На экране появился бледный молодой человек в джинсах и светлой рубашке. Сивертс каждый раз, видя его, изумлялся обманчивости человеческой внешности: кто бы мог подумать, что за этой невзрачной физиономией скрывается гениальный мозг!
- Привет, Тим! – поприветствовал его Сивертс.
- Здравствуйте, господин Премьер! – ответил тот, безучастно глядя в экран.
- Извините за поздний звонок. Вы уже, наверное, собирались уходить?
- Не беспокойтесь, для нас работа – сплошное удовольствие, - ответил Тим. Сивертсу послышалась в его словах легкая ирония, но понять настроение собеседника было невозможно: лицо его оставалось непроницаемым.
- Как дела в вашем Центре, Тим? Я слышал про последние успехи в опытах с мышами.
- Да, господин Сивертс, это действительно крупный успех, - ответил Тим. Экспериментально подтвержден наш абсолютно новаторский подход к моделированию поведения и психики живых организмов путем воздействия на их персональное электромагнитное поле. С теоретической стороной вопроса вы уже знакомы, а теперь мы в принципе готовы перейти на новую ступень экспериментов.
- Вы имеете в виду воздействие на человеческое сознание? – уточнил Сивертс.
- Да, именно.
- Скажите, а можно ли воздействовать на сознание человека таким образом, чтобы избавить его от пагубной зависимости, например, от виртуальных игр?
- Да, теоретически это возможно. Но есть этическая проблема – для экспериментов над людьми требуется решение парламента, которого пока нет: рассмотрение этого вопроса на закрытых слушаниях отложено на год.
- Мы можем проделать это экспериментально, без парламентского решения – на основании моего прямого указания как Премьер-министра, - твердо проговорил Сивертс.
- Но есть риск: родственники подопытного могут подать протест, и дело получит общественный резонанс.
- Не беспокойтесь, - ответил Сивертс, помолчав, - этого не случится: речь идет о моем сыне.
Сивертсу показалось, что впервые на лице Тима отразились некие эмоции: в его глазах промелькнуло изумление и испуг. Он молчал, не произнося ни слова.
- Приступайте, - подтвердил свое распоряжение Сивертс. – Личный код электромагнитного излучения индивидуума, о котором идет речь, – С- 46/6216.
- Задание принято, - ответил Тим. Он снова выглядел абсолютно безучастным. - Мы делаем благое дело, - тихо проговорил Сивертс, глядя на уже потухший экран.
– Мы избавим людей от пагубных страстей. Это будет сильная и здоровая нация Новой Европы, достойная выполнения своей исторической миссии.
Но, как ни странно, после отданного распоряжения он не почувствовал ни ожидаемого облегчения, ни спокойствия.
«Надо просто выспаться», - решил он, покидая свой кабинет.
2.
ИГРА В КАМЕШКИ
Войцек гнал по скоростной автомагистрали, лихо обгоняя впереди идущие машины. Он выехал из дома пораньше, чтобы не попасть в пробки и успеть к десяти часам, непременно к десяти на встречу в Центральном округе, где базировались правительственные офисы Острова. Навигатор тем не менее предупреждал о небольшой пробке через тридцать километров, и это обстоятельство несколько нервировало его: опаздывать было никак нельзя. Войцек крепко сжал руль и прибавил скорость.
Одним касанием руки он выбрал на панели нужный трек – в ушах тут же загремел бешеный ритм «Огненного мустанга». С тех пор как два года назад Apple предложил услугу по имплантации микронаушников в ушные раковины, слушать музыку стало все равно что дышать. Стоит подумать и о приобретении последней новинки – микроперископа, монтируемого в область темени, для обеспечения кругового обзора. Классная штука!
В свои тридцать четыре Войцек был вполне уверен в себе. Высокий, худощавый, подвижный, успевший уже многого добиться в жизни, он был мобилен и вездесущ. Войцек владел в Польском секторе Острова сетью магазинов одежды, где продавались недавно раскрученные, но уже пользовавшиеся популярностью бренды. Он сотрудничал с дизайнерами по всему миру, интуитивно угадывая трендовые направления и создавая оригинальные коллекции стильной одежды. В его магазины частенько заглядывали не только поляки, но и французы, и немцы. Почти каждый месяц в продаже появлялись новинки, вокруг которых благодаря умелой рекламе всегда возникал ажиотаж. Доходность этого бизнеса была весьма приличной – главным образом из-за постоянно растущих объемов продаж и относительно низкой себестоимости производства: почти все изделия производились его соотечественниками в Старой Европе и затем переправлялись контейнерами на Остров – по большей части легально, но иногда и по «серым» каналам. Но не только торговля одеждой позволяла жить ему на широкую ногу – обитать в престижном жилом районе, ездить на дорогой машине, посещать каждое воскресенье с семьей ресторан «Ля Куполь» во Французском секторе, обучать детей в международной школе, заниматься спортом - все это было бы невозможно, занимайся он только модным бизнесом. Главный доход приносили ему не магазины одежды, а рискованные операции с паспортами для иммигрантов – дело это было хотя и противозаконным, и опасным, но тем не менее благодаря тщательно отлаженным связям и прикрытию со стороны старшего брата, работавшего в правительственных структурах, шло уже много лет как по маслу… Так было до недавнего времени – пока его не «кинули» в феврале. Войцек сжал зубы, припомнив тот день, когда он, придя в очередной раз в Международный таможенно-паспортный офис за паспортами, не увидел там, как обычно, Редуччи и был вынужден отправиться ни с чем восвояси. Деньги за паспорта к тому времени были уже уплачены. Немалые деньги, и вернуть их так и не удалось. Его осторожные расспросы выявили, что Редуччи уволился и в связи с болезнью матери временно покинул Остров. Все это были, конечно, отговорки, и Войцек не верил ни единому слову. Тем не менее предпринятые им собственные расследования показали, что Редуччи на Острове действительно нет. Пришлось заново выстраивать канал, на что ушло около двух месяцев. И вот теперь опять приходится иметь дело с итальяшками: «макаронники» прочно засели в Таможенно-паспортном офисе, возглавлял его некий Туфано, и среди находящихся у него в подчинении клерков чуть ли не каждый второй был итальянцем. На этот раз с помощью своих знакомых, имевших связи в Итальянском секторе, Войцек вышел на некого Джованни Сорти. В результате была достигнута сделка – на условиях, менее выгодных, чем прежде, но все же вполне приемлемых. Это если рассуждать о самой сделке. Войцек скривился в ухмылке: на этот раз его голыми руками не возьмешь.
Он подъехал к офису вовремя: часы показывали без пяти десять. В утренний час людей в просторном зале ожидания было немного. Он взял талон и, неспешно проходя мимо прозрачных экранов, за которыми сидели клерки, увидел Сорти и подал ему знак. Не прошло и пяти минут, как над окном, где находился Сорти, зажегся номер его талона.
Войцек присел на стул у окошка и придвинулся к Сорти как можно ближе. От других посетителей его отделяли невысокие матовые перегородки. Служащие, находящиеся по соседству, казалось, были полностью заняты своими клиентами, и он едва попадал в поле их зрения.
- Вы принесли с собой все документы? – буднично спросил Сорти, прощупывая его взглядом своих темных, навыкате, глаз.
- Да, конечно, - ответил Войцек, с трудом подавляя чувство неприязни, которое вызывал в нем этот тип.
«Зажравшиеся твари, - подумал он, - катаются тут, как сыр в масле. Зарплаты – будь здоров, а всех-то и дел – бумажки перекладывать. Этакая сытая рожа, волосы – гладкие, зализаны назад, черные, как вороново крыло, а руки белые и пухлые, как у бабы».
Он протянул Сорти подборку бумаг, среди которых виднелся банковский перевод. Сорти осторожно выудил его и быстро, но внимательно пробежал глазами. Все верно – его имя, номер счета в «Банко дель Помпа», оговоренная сумма, дата перевода – десятое апреля, вчера. Сорти спрятал банковский перевод в нагрудный карман и, быстро оглянувшись по сторонам, достал откуда-то снизу пакет и передал его Войцеку.
Войцек с бьющимся сердцем покинул офис и, сев в машину, вскрыл пакет. На этот раз – все как надо: семь новеньких паспортов – два с польскими именами, для своих, и пять – для иностранцев. Сегодня же вечером он встретится с агентами и получит свой куш. Войцек на секунду задумался – не простить ли этим итальяшкам их прошлую подставу, но решил сохранять твердость своих решений, ибо был уверен, что в этом и состоит секрет успеха. Он соединился по телефону с братом и произнес одну короткую фразу: «Все о’кей, запускай», после чего завел машину и направился в обратный путь.
Паспортный бизнес, которым он занимался, шел активно: клиентов всегда хватало. Не проходило и месяца, чтобы не поступало сообщения об очередном судне с европейскими беженцами, потерпевшем крушение у берегов Острова. Несмотря на огромные трудности и риски, связанные с длительным плаванием в океане, не переводились смельчаки, пытавшиеся нелегально перебраться из Старой Европы на Остров в поисках лучшей доли. Едва ли треть из них достигала цели. На Острове их помещали в особую зону для беженцев на двухмесячных срок; если в течение этого времени освобождались по каким-либо причинам места в соответствующих секторах, то им разрешалось остаться, если нет - их отправляли обратно. Законы Острова на этот счет были весьма суровы: численность населения как в целом, так и в национальных секторах строго регламентировалась. Но у этого дела с беженцами была и другая, скрытая сторона: далеко не все объявленные погибшими или пропавшими без вести в океане, действительно погибали. Некоторым из них удавалось добраться до берега и разыскать своих родственников или друзей на Острове, после чего для них начиналась нелегкая, полная опасностей жизнь. Вот их-то существование и облегчал Войцек, снабжая их периодически через своих агентов за определенную мзду фальшивыми паспортами, которые, впрочем, и фальшивыми-то нельзя было назвать: они были изготовлены по всем правилам, только не на тех лиц, на кого следовало.
* * *
- Министр у себя? – подтянутый, гладко причесанный клерк в светло-оливковом костюме уверенно вошел в приемную и остановился у массивной двери с табличкой «Министр финансов Андре Селуа».
- Да, господин Анджей, министр ждет вас, заходите, - ответила ему полная светловолосая секретарша, одаривая его приветливой улыбкой.
Анджей вошел в кабинет министра, держа наготове объемную кожаную папку.
- Господин министр, позволите? – он почтительно склонил голову и замер на пороге.
- Здравствуйте, Анджей! Проходите, присаживайтесь! – радушно ответил министр, грузно откидываясь в кресле. – Ну, что у вас нового? Как дела на банковском фронте?
Анджей мгновенно оценил обстановку: министр выглядит вялым, видимо, опять сказывается желудочное недомогание. Скорее всего он не склонен сейчас к долгому разговору с разбором деталей. Действовать надо решительно.
- В целом все благополучно, господин министр, - бодро ответил Анджей, раскрывая папку. – Как я уже вам докладывал на прошлой неделе, банковский сектор Острова работает устойчиво. Анализ полученной отчетности за первый квартал показал рост прибыли у 16 банков. Готовится два крупных слияния – в этом плане мы отслеживаем ситуацию совместно с Антимонопольным департаментом.
- Ну, хорошо, - кивнул министр. - Вы квартальный отчет уже подготовили?
- Да, я как раз собирался вам его показать. – Анджей протянул министру пухлый том в мягком переплете.
Министр полистал отчет и, зевнув, отложил его в сторону.
- Ну, это я попозже внимательно посмотрю.
После обеда его неизменно тянуло в сон, и он не испытывал в данный момент желания изучать документ.
- Да, вот еще, - вспомнил Анджей, протягивая министру еще одну бумагу. – Мы продолжаем санацию неблагополучных банков. К тем двум, о которых я вам уже докладывал на днях, прибавился еще один – итальянский «Банко дель Помпа». Вот здесь подпишите, пожалуйста.
- А что там, с этим «Банко дель Помпа»? – неожиданно заинтересовался министр.
- Недостаток финансового покрытия с клиентскими операциями. Сомнительные сделки, - не раздумывая, ответил Анджей.
- Ну, так их и надо, - согласно кивнул министр, ставя на бумаге свою подпись. - Банкротить их, нещадно банкротить.
- Сообщение для прессы уже готово, - ответил Анджей, поднимаясь.
Вернувшись на свое рабочее место, он позвонил брату и тихо произнес:
- Запуск прошел успешно.
* * *
Посещая время от времени принадлежащие ему магазины, Войцек неизменно испытывал чувство отеческой гордости за свое детище: все здесь ему нравилось, отвечало его вкусу, носило печать элегантной изысканности; вложенный труд приносил желанные плоды. И на этот раз, зайдя в «Моден стори» и поприветствовав на ходу продавцов, он сразу оценил ситуацию в торговом зале – покупателей было много, торговля шла бойко - и направился в свой кабинет, чтобы перекинуться парой слов с управляющим.
Войдя в кабинет, он прилег на кожаный диван, подложив под голову подушку и закинув ноги на валик. Рядом расположились Артур и Ева, принесшая им кофе. Войцек взял пульт и включил висевшую на стене «плазму». Настроение у него было превосходное: только что блестяще провернутая операция переполняла его бурлящей радостью, и ему хотелось разделить свой кураж с друзьями.
- Пусть кто-нибудь сбегает за шампанским! – обратился он к Артуру. – Сегодня день рождения у моего сына. Давайте отметим!
Артур быстро отдал распоряжение и вернулся.
На экране шли новости: Демографическая комиссия Острова провела свое заседание и приняла рекомендации для правительства. Комиссия рекомендует устранить в ближайшие годы все остающиеся барьеры между национальными секторами на Острове ради укрепления единства и поощрять смешанные браки в целях недопущения деградации населения.
- Так прямо и побежали смешиваться! – насмешливо воскликнула Ева.
- В таких смешанных браках как раз и деградируешь! – подхватил Артур.
- Вот именно! – согласился Войцек, махнув рукой.
Войцек, хотя и считал себя международным риэлтором и часто разъезжал по всему Острову, наиболее комфортно чувствовал себя в своем Польском секторе, среди родных и знакомых. Он был убежден, что поляки – и те, кто остался в Старой Европе, и те, кто переехал на Остров или родился здесь, - сохраняли в себе особый исторический код, отличавший их от всего остального человечества. Поляк поляка понимал с полувзгляда, тут же оценивал любую ситуацию и с ходу изобретал остроумные решения, которые другим и в голову не приходили. Благодаря этому, положение в Польском секторе на Острове было лучше, чем в других, занятость была практически полной, малый бизнес процветал, стимулируя потребительские расходы…
Войцек вспомнил вдруг один эпизод из детства, когда он жил еще в Старой Европе. Как-то летом его отправили в международный лагерь на Северном море. Впервые оказавшись среди ребят из других стран, он тут же осознал свое превосходство, которое проявлялось во всем – и в физических упражнениях, и в разгадывании головоломок, и в умении постоять за себя. Как-то, гуляя на берегу моря, ребята затеяли игру в камешки – чей плоский камешек, будучи брошен в воду, подскочит большее количество раз и улетит дальше. Равных Войцеку не было – он неизменно выходил победителем, а в душе недоумевал: как это другие не могут понять элементарного способа кидания камешков – как надо наклониться, как завести руку, под каким углом бросить, – ведь это так просто!.. И потом, в своей дальнейшей жизни, он всегда наперед знал, как поступать, чтобы преуспеть, – шла ли речь о бизнесе, моде, политике или женщинах.
Вдруг Войцек прислушался и прибавил звук новостей. Ведущий передавал сообщение о крахе нескольких банков. На экране возникла картина: толпа разъяренных граждан пыталась прорваться внутрь банка, напирая на закрытые двери. Полиция оттесняла их к тротуару. Войцек громко расхохотался и хлопнул себя ладонями по ляжкам: в мечущейся толпе ему почудилось перекошенное от злобы лицо Джованни Сорти.
- Ну что, съели, поганые макаронники? – весело воскликнул он. – Пожалуй, теперь мы квиты.
- Артур, разливай! – махнул он рукой. - За наши успехи, ребята!
* * *
Несколько дней спустя, выходя вечером из спортивного зала после занятий на тренажерах, Войцек увидел на телефоне пропущенный звонок от жены. Он перезвонил ей:
- Солнышко, что случилось? Ты же знаешь: я на тренировке.
- Это срочно, - ответила Ядвига срывающимся голосом. – Нам только что пришло сообщение, что наш дом подлежит скорому сносу.
- Что за чушь! – устало ответил Войцек, направляясь к лифту, ведущему в подземный гараж. – У нас вся документация в полном порядке. Это какая-то ошибка, не волнуйся. Надо будет просто позвонить в Строительную инспекцию и разобраться.
- Я уже позвонила, - ответила Ядвига, плача. – Они говорят, что застройщик был недобросовестный, в этом месте нельзя было строить: тут находится почвенный излом. Застройщик уже арестован.
- У нас есть разрешение на застройку от самого Строительного комитета, за подписью Майкла Тергера, - напомнил Анджей.
- Он тоже арестован.
- В любом случае дом застрахован, и даже если что-то случится, мы получим полную компенсацию, - сказал Войцек, чтобы хоть как-то успокоить жену: женщинам свойственно поддаваться глупой панике. Конечно же, им ничего не грозит.
- Нет, - всхлипнула Ядвига, - они говорят, что мы тоже виноваты, что это был сговор. Войцек, нас будут судить?
- Успокойся, мы все уладим. Я сейчас приеду, - ответил он, чувствуя, как уверенность покидает его и как каменеют мышцы. – С кем ты говорила?
- Я дозвонилась до нового главы Строительного комитета, - ответила Ядвига сквозь слезы. – Его зовут Роберто Бертоли.
«Господи, как же быстро, – думал Войцек, выезжая из гаража, – как же быстро все происходит!»
Почему-то мысли его были заняты сейчас не теми неприятностями, которые неизбежно ожидали его и его семью в ближайшее время, – он вдруг словно прозрел, впервые увидев действительность без прикрас, и она наполнила его глубокой печалью. Оказалось, что он – не единственный рискованный авантюрист, каковым он мнил себя до сих пор. Оказалось, что все люди на Острове (а может, и во всем мире?) заняты теперь тем, чтобы «кинуть» друг друга – кто быстрее, кто ловчее, кто круче. И делается это без малейшего зазрения совести, с холодным расчетом, с самодовольным потиранием рук. Современную этику формируют деньги – кто успешен, тот безгрешен. Повсюду – жесткое соперничество, толкание локтями, а в выигрыше остается тот, кто наиболее нагл и циничен. И это не что-то предосудительное, это - «новая нормальность», присущая всему обществу, от низов до элиты. Ее надо принять… Как и то, что он сам, оказывается, далеко не самый ловкий и бесстрастный. Но по этому поводу вряд ли стоит переживать.
3.
И ТЕ ЖЕ ЗВЕЗДЫ
Оставив машину на стоянке у подножия холма и довольно быстро преодолев затем крутой подъем, Драган и Елена достигли цели своего маршрута, оказавшись рядом с небольшой белокаменной церковью, увенчанной серым куполом с крестом. Они остановились на пустынной площадке перед храмом и перевели дух.
- Ты только посмотри, какая красота! – воскликнула Елена, обводя взглядом открывающиеся с холма просторы.
Какое-то время они стояли, обнявшись, не в силах оторвать глаз от захватывающей картины: перед ними, словно бескрайнее волнистое море, простирались пологие холмы, едва начавшие зеленеть после долгой зимы, но уже покрытые голубыми и белыми первоцветами – и было совершенно непонятно, где спрятался город, из которого они только что прибыли.
Елена, ухватившись за локоть Драгана, стянула с ноги ботинок и вытряхнула камешек.
- Так-то будет лучше! – хмыкнула она.
Они подошли к церкви. Драган потянул за массивное металлическое кольцо на двери – она оказалась незапертой, и они проследовали внутрь и сразу погрузились в полумрак и прохладу.
Церковь была пуста. Слабые лучи апрельского солнца с трудом пробивались сквозь цветные витражи узких арочных окон, донося в храм лишь бледные отсветы внешнего мира. Молодые люди, сняв рюкзаки, молча стояли посреди храма, осматриваясь по сторонам. Когда их глаза привыкли к полумраку, они, запрокинув головы, стали разглядывать витражи в высоких оконных проемах.
- Не пойму, что изображено вон там, слева? – спросила Елена, прищурившись.
Драган взглянул в ту сторону, куда она указывала.
- Похоже, это – Господь, наполняющий рыбой сети апостолов, - ответил он. – Помнишь, когда Он после Своего Воскресения явился ученикам - они накануне всю ночь рыбачили и ничего не поймали. А после того как Господь указал им, куда забросить сеть, уже едва могли вытащить ее.
Елена отошла на несколько шагов, чтобы получше разглядеть изображение и, остановившись у стены, осторожно провела пальцем по шероховатой белесой поверхности.
- Смотри, какие старые камни! – тихо проговорила она. – Кажется, будто этой церкви тысяча лет! Хотя, конечно, этого не может быть…
- Да, – вздохнул Драган. – Отсюда не хочется уходить.
Они разговаривали вполголоса, но, казалось, эхо тут же подхватывало их слова и разносило по всему храму.
Неожиданно они услышали позади себя шаги и, обернувшись, увидели старого священника, одетого в темную рясу. На голове у него была черная скуфья , из-под которой виднелись седые волосы. Такой же, совершенно белой, была и его небольшая окладистая борода, однако глаза смотрели молодо и ясно. Драган и Елена переглянулись.
- Простите, вы служите в этой церкви? – спросил Драган.
- Да, я настоятель этого храма. Меня зовут отец Николай, - ответил священник, внимательно глядя на молодых людей.
- Отче, - обратился к нему Драган, - мой отец посоветовал мне приехать сюда. Он рассказывал про вас и этот храм - он сам как-то бывал здесь... Я и вот эта девушка, - он указал на Елену, - хотим обвенчаться. Как это можно сделать?
- Обвенчаться? – переспросил священник, словно удивляясь услышанному. – Это замечательно. Не часто такое случается в наше время. Последний раз я венчал одну пару с полгода назад. Ваше намерение весьма похвально. Когда бы вы хотели?
- Как можно скорее, - ответил Драган.
- Дело в том, что он, - Елена кивнула в сторону Драгана, - работает пилотом, а я стюардесса. Через две недели нас отправляют в длительный полет: через Европу – в Австралию, и обратно мы вернемся только через месяц. Вот мы и хотели бы обвенчаться до полета.
- Елена немного боится: это ее первый полет, - добавил Драган с улыбкой, слегка подтрунивая над своей спутницей. – Хочет, чтобы мы были повенчаны на небесах, если что случится.
- Ничего я не боюсь, - смутилась Елена. – Просто зачем откладывать, если уже решили?
- Что ж, - ответил священник, немного подумав. – В таком случае приходите в следующее воскресенье, и я вас обвенчаю. Только перед этим надо будет исповедоваться и причаститься Святых Христовых Тайн. Вы поняли? И да благословит Господь ваш союз, а вы храните в семье святую веру и любовь. Как вас зовут? Откуда вы?
- Драган и Елена. Мы, как вы, наверное, уже поняли, из Сербии, - ответил молодой человек. - Родители привезли нас на Остров детьми, и с тех пор мы живем здесь. Моя семья – из Призрена, а Елена – из-под Крушеваца.
- Призрен, Крушевац... - задумчиво произнес священник. – Благословенные места! Что там сейчас творится? Невозможно подумать без боли. Многострадальному народу нашему выпали новые испытания, но надо держаться до конца. Как говорится в Святом Писании: «Претерпевший же до конца спасется» .
Драган с Еленой молча стояли рядом со священником, и хотя они уже выяснили все, ради чего сюда приехали, отправляться в обратный путь не спешили. Какой-то необыкновенный покой наполнял их души в этой небольшой церкви, таинственно освещаемой косыми лучами, падающими с высоты. Лики святых на иконах были словно озарены нетварным светом, при взгляде на них на душе становилось мирно и тихо, куда-то далеко отступала привычная суета.
- Хорошо здесь? – спросил священник, угадав их настроение. – Это потому, что здесь постоянно проходят службы, возносятся молитвы. Храм – это нить, связующая человека с Царством Небесным… Видите эти камни? – он указал на стены церкви, сложенные из крупных светлых блоков, - все они привезены из Сербии. Когда двадцать пять лет назад случилось в Европе это массовое нашествие иноплеменников, закончившееся войной, и европейцы были вынуждены спешно искать для себя нового прибежища и перебрались на Остров, наш патриархат решил направить сюда нескольких монахов. Большая часть священнослужителей осталась в Сербии и продолжает разделять судьбу простого народа, но кому-то надо было ехать и сюда, чтобы помогать переселенцам, молиться за них. Выбор пал на нас, монахов монастыря Рача - того, что располагался на склонах горы Тары. Тогда мы с братией, получив благословение патриарха, разобрали старую церковь, в которой служили, и перевезли с собой на Остров эти камни. Из них сложили здесь заново эту церковь. Это старинный Петров храм. Вон, видите справа от алтаря храмовую икону апостолов Петра и Павла?
Драган подошел к алтарю и стал внимательно разглядывать икону.
- Зачем, скажите, - продолжил священник, - надо было сербам вообще переезжать вместе с другими на Остров? Да, мы – европейская нация, но это вовсе не означает, что мы должны быть в составе Европейского Союза и играть по его правилам. Если бы мы действовали более самостоятельно и осмотрительно, то не оказались бы втянутыми в эту авантюру. Знаете, раньше наши монахи шли не на запад, а на север. Один сербский монах, Савва, еще в пятнадцатом веке, когда не было ни интернета, ни авиации, добрался до северных русских окраин и основал там, в безлюдных крыпецких землях, монастырь во имя святого апостола Иоанна Богослова. Если доведется вам когда-нибудь оказаться в России, обязательно посетите эту и ныне действующую православную обитель , откуда возносятся молитвы к Богу.
- А у вас здесь, на Острове, какая-то особая миссия? – спросил Драган священника.
- Миссия у нас везде одна, - ответил тот. - Нести Благую Весть о Боге и Царствии Божьем, которое внутри нас есмь… Давайте-ка, дети мои, выйдем во двор, на солнышко, а то, сдается мне, вы тут совсем застыли.
Они прошли сквозь низкую арочную дверь и оказались во дворике, отгороженном от остального мира плотными рядами высоких туй. Дворик был залит солнцем; налетевший весенний ветер дохнул им в лица свежим ароматом луговых цветов и трав.
- Давайте, присядем, если вы не торопитесь, - предложил священник. - Хотите чаю?
- О да! – радостно воскликнули они, потирая замерзшие руки и присаживаясь на скамейку у дощатого стола.
Священник отлучился ненадолго и вернулся с горячим чайником и тремя маленькими керамическими стопочками.
- Угощайтесь, дорогие мои, - сказал он, разливая чай и высыпая на блюдечко изюм из пакетика. – Чай свой, из местных трав.
Некоторое время они сидели молча, после чего Драган решился задать давно мучивший его вопрос.
- Отче, - спросил он, - а как все-таки случилось, что иноземцы одержали верх в той войне?
- Ах, молодой человек, вопрос этот непрост, - вздохнул священник. – И ответ надо искать прежде всего в самих себе, и тогда придется сказать то, о чем не принято говорить... Знаете, как жила Европа перед войной? В сытости, самонадеянности и попустительстве греху. Европейцы так возгордились своим экономическим прогрессом и демократией, что ослепли духовно и решили, что смогут обойтись без Бога. Высшую силу получил мирской закон и придуманные ими самими нравственные нормы: толерантность, права меньшинств, терпимость, на деле означавшие вседозволенность и распущенность. В результате произошла неизбежная утрата истинных ценностей. И когда в Европу стали прибывать мигранты – все больше и больше, европейцы не увидели в этом угрозы ни своим духовным основам, ни культуре, ни даже своему существованию. Европейские страны хоть и представляли собой в то время некий союз, но это был не праведный союз, а новый Вавилон – тщеславный, разобщенный, духовно опустошенный, уже обреченный на падение. Мигранты же, напротив, были сплочены своей религией, хорошо организованы и к тому же вооружены. Европейским властям казалось, что к ним прибывают законопослушные мусульмане, способные интегрироваться в их общество. Но они в массе своей трансформировались не в европейцев, а в радикальных исламистов. Их деятельность направлялась из единого центра с четкой задачей захвата нового жизненного пространства и создания на нем собственного, исламского государства. Когда им был отдан приказ, они моментально мобилизовались и пошли в решающее наступление. В результате произошло то, что всем известно: европейцы утратили контроль над ситуацией. Война была проиграна. Это был бич Божий. Кто смог, уехал на Остров, кто не смог – остался в Европе, и им сейчас не позавидуешь: они фактически превращены новыми поселенцами в людей второго сорта.
- У меня там остались дядя с тетей, - грустно промолвила Елена. – Им приходится несладко.
- Мы постоянно молимся об этих людях – и здесь, и в самой Сербии, - сказал священник. – Милостивый Господь не оставит их, как никогда не оставлял наш народ. Подумать только, - добавил он после паузы, - во всей Европе удержались лишь Святая Гора Афон, да Швейцария, заблаговременно превращенная его жителями в неприступный бастион! А европейский Вавилон переместился сюда, на Остров и, похоже, так и не сделал никаких выводов из случившегося.
- Долго ли так будет продолжаться, отче? – взволнованно спросил Драган. – Неужели мы никогда не вернемся на землю наших предков?
- Как говорится, «всякое время несет свое бремя», - ответил священник. – Тяготы, которые нам выпали, это на самом деле задачи, которые нам предстоит решить с помощью Божьей. Случались в нашей истории и раньше времена, когда стоял вопрос: быть Сербии или не быть? Пятьсот лет был наш немногочисленный народ под османским игом ; подвергался геноциду со стороны фашистов и усташей ; бомбили его натовские войска , - но он выжил, потому что уповал всегда на Господа и сражался «за крест честной и свободу златую». И сегодня в старой Сербии в оставшихся храмах продолжаются службы, и даже в многострадальном Косово по-прежнему стоят сербские домики и древние святыни. Проявим же и теперь веру и терпение. Как говорил апостол Павел, будем делать то, что в наших силах, а в остальном поможет Господь.
- Отче, но что конкретно можем мы сделать, находясь здесь, на Острове? – с сомнением спросил Драган.
- Я опять приведу слова апостола Павла: «Едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте в славу Божию» .
Священник поднял голову, и взгляд его устремился в небо, где среди желтоватой мглы вдруг открылось ясное синее «оконце», будто приглашая взмыть в надоблачную высь, в открывающийся там простор.
- Вот где наше Отечество, - ответил он, указав рукой на небо. - Здесь же мы все странники… А чтобы вернуть свободу нашей земле, нам всем надо молиться и быть людьми, - добавил он. - И настоящее, и будущее наше могут стоять только на истине, а истина эта – наш Бог, Иисус Христос.
- Отче, а как вы стали священником? – спросила вдруг Елена, отпивая чай из чашечки.
- О, это долгая история! – отец Николай устремил свой взор вдаль, словно пытаясь разглядеть там истоки своей жизни. – Но если у вас есть желание, то послушайте. Я ведь в молодости и не думал о том, чтобы стать священником, но события тех лет и рука Господня вывели меня на этот путь. Можно сказать, в один день. Вот как это было.
Шел последний год двадцатого века, мне тогда было четырнадцать лет. Мы с родителями и моей старшей сестрой Мирьяной жили в Белграде. Город был охвачен тревогой: ситуация в Косово и Метохии обострилась до крайности, и все опасались новых столкновений. Но все же жизнь в городе шла своим чередом, и люди продолжали заниматься привычными делами. Моя сестра только что устроилась в Национальную библиотеку, и в то утро, как сейчас помню, все крутилась перед зеркалом, собираясь на работу. Я, чтобы отомстить ей за что-то или просто из озорства – не помню точно - спрятал ее любимую голубую косынку и со злорадством наблюдал, как она, пораскидав все вещи с полки, так и убежала, расстроенная, нигде ее, конечно, не найдя.
Я же, сделав свое черное дело, отправился гулять – был конец мая, и у нас в школе уже начались каникулы. Мы встретились с приятелем и отправились на Врачар. Погода стояла чудесная, ярко светило солнце, деревья высились, свободно раскинув кроны с молодой листвой. Мы гоняли мяч, когда вдруг услышали пронзительный вой и последовавший затем сильный глухой удар, потом еще один. В небе пронеслись незнакомые самолеты. Мы увидели людей, бегущих к Храму Святого Саввы, и бросились за ними. На бегу мы ухватывали долетавшие до нас отрывки страшных фраз: «американские бомбардировки…», «обстреляны МИД и соседние кварталы…», «авиаудары НАТО…», «бомба попала в трамвай…». Мы вбежали в огромный храм – он был полон народа. Люди молились, плакали, обнимались, утешая друг друга.
Я остановился и оказался прижат толпой к стене, на которой находилась икона Господа; сердце у меня билось как сумасшедшее. В тот миг я был почти уверен, что Мирьяна убита, и понимал, что не смогу этого пережить. Особенно меня мучила почему-то мысль о косынке – что сестра умерла без своей любимой косынки! Я упал на колени и стал, рыдая, умолять Господа, чтобы Мирьяна осталась жива. Я пообещал, что если Господь спасет ее, то я всю свою жизнь буду служить Ему.
Через какое-то время снаружи все стихло, народ стал расходиться, и я пешком вернулся домой. Родители бросились мне навстречу, заключили меня в объятия, плакали. Вскоре появилась бледная как смерть Мирьяна… Почти все ее коллеги погибли в тот день под бомбежкой: натовские удары полностью разрушили Национальную библиотеку. Я понял, что произошло чудо, что это Господь спас мою сестру, услышав мою молитву. Я рассказал обо всем родителям, и они поддержали мой обет, данный Богу. Закончив школу, я поступил в духовную семинарию, а потом стал священником… Неисповедимы пути Господни!
Священник умолк, и они еще какое-то время сидели молча, согреваемые лучами весеннего солнца.
- Ну что ж, дети мои, - сказал он, наконец, поднимаясь, - заговорил я вас, наверное. Давайте, собирайтесь домой и возвращайтесь в следующее воскресенье. Буду вас ждать. И да хранит вас Господь!
* * *
Проводив гостей, отец Николай вернулся в свою келью, затеплил лампадку перед иконой Вседержителя - мягкий свет разлился по небольшому помещению с каменным сводом, раскрыл Псалтирь и начал тихо читать:
- «Господь воцарися, да радуется земля, да веселятся острови мнози. Облак и мрак окрест Его, правда и судьба исправление Престола Его. Огнь перед Ним предъидет и попалит окрест враги Его. Осветиша молния Его вселенную; виде и подвижеся земля. Горы яко воск растаяша от лица Господня, от лица Господа всея земли. Возвестиша небеса правду Его, и видеша вси людие славу Его. Да постыдятся вси кланющиеся истуканным, хвалящиеся о идолех своих. Поклонитеся Ему, вси Ангелы Его…» .
Когда он вышел из своей кельи, было уже темно. На Острове ночь всегда опускалась быстро и внезапно. На небе горели яркие звезды. Глядя на них, священник чувствовал, как отступает боль, прочно угнездившаяся в его сердце с тех пор, как он прибыл сюда, оставив родную Сербию и свою паству. Но никогда его не покидала вера в могущество Господа, упование на Его помощь. Вот и теперь он чувствовал, как касается его сердца благодать Божья, объединяя его с далекими братьями и сестрами. Везде един Господь, везде Его любовь... И те же небеса, и те же звезды…
4.
СКАЖИ ЕЙ: «НЕТ»
Каштановая аллея, протянувшаяся параллельно рю Делакруа до самой площади Независимости, была в этот ранний час тиха и безлюдна. Паскаль Лагриан шел мимо раскидистых деревьев, за которыми проглядывали силуэты многоэтажек Нового района; в одном из этих домов он жил, и каждый день вот уже на протяжении нескольких лет проделывал по утрам этот путь на работу – в Коммерческий банк. Жилой район, выстроенный в западной части Французского сектора семь лет назад, так и назывался: Новый район - дурацкое название, если учесть, что оно сохранится и через десять, и через двадцать лет, когда вокруг появятся новые компаунды, которые растут в последнее время на Острове как грибы после дождя. В свое время он купил квартиру в этом дорогом районе из-за близости к офису, что позволило ему впоследствии добираться на работу пешком, избегая ежедневных автомобильных пробок. Обычно короткая утренняя прогулка давала ему заряд бодрости на весь день - обычно, но не сейчас.
Двадцать четыре часа назад Паскаль Лагриан был уволен из банка, в котором проработал семь лет и семь месяцев. Самым что ни на есть гнусным образом его, заместителя директора Инвестиционного департамента – одного из крупнейших в банке – обвинили в профессиональной некомпетентности! И это при том, что их департамент работал эффективно, обеспечивая стабильную прибыль. Предъявленные ему претензии были смехотворны и касались его якобы недостаточной способности к стратегическому планированию. Истинные причины случившегося были Паскалю очевидны. С недавних пор в банке ходили слухи, что племяннику префекта понадобилось хорошее место, и вот, стало быть, его подыскали. Паскаля передернуло при мысли, что этот тип, возможно, уже сидит за его столом, тупо перелистывая досье… Как могло такое случиться? Ведь раньше ему всегда удавалось контролировать ситуацию и предотвращать нежелательное развитие всякого рода интриг, неизбежных в крупных структурах. Еще когда он учился в Университете, его считали одним из самых способных на курсе и прочили ему блестящую карьеру. Отлично сложенный, физически крепкий, с лицом несколько грубой лепки, придававшей ему мужественный вид, Паскаль всегда был в хорошей форме. Этому способствовало и то, что он занимался спортом и входил в университетскую сборную по виндсерфингу. Имея прекрасные стартовые условия, он не сомневался в своем успешном будущем. Поначалу всё так и складывалось. Едва закончив Университет, он смог устроиться на работу в крупный банк и за истекшие семь лет существенно продвинулся по служебной лестнице – от простого клерка до руководящего сотрудника. К концу года он рассчитывал занять место директора департамента, сменив на этом посту престарелого Бертрана, собиравшегося на пенсию. Казалось, все шло гладко – и вот полный, неожиданный крах!
Паскаль огляделся по сторонам. Как изменилось все вокруг за прошедшие сутки! Или у него просто открылись глаза? На каштанах раскрылись бледно-розовые соцветия – давно ли? Небо – высокое и по-весеннему бледное. Взгляд жадно впитывал все, что попадало в поле его зрения. Вот два сизых голубя пьют воду из небольшой лужицы, вот быстрой спортивной походкой прошла мимо пожилая женщина – красный шейный платок повязан пышным узлом. Город продолжал жить своей жизнью. А он, куда идет он? Просто вышел рано утром из дома, как обычно, потому что не мог усидеть в квартире, - и ноги сами понесли его привычной дорогой. Как глупо!.. Паскаль Лагриан вышвырнут с работы! Вот уж перемоют ему кости в эти дни его бывшие сослуживцы! Он почувствовал, что его трясет, нервная дрожь охватила все тело. Организм развинтился, перестал подчиняться ему. «Как же это могло случиться?» - снова и снова спрашивал он себя. Почему уволили именно его, а не других заместителей – Филипа или Эрика, куда менее способных? Ну понятно, убрать именно его наверняка предложил директору банка Бертран – из зависти, что молодой Паскаль займет его место. Может, Бертран решил подзадержаться в банке еще на пару лет? А может, он вообще и не собирался никуда уходить – только делал вид, разнюхивая обстановку и выявляя наиболее опасных конкурентов? Между ними никогда не было симпатии – Паскалю казалось, что Бертран, его непосредственный начальник, то и дело, якобы невзначай, подставлял его, чтобы потом при случае выставить в неприглядном свете. Паскаль не опускался до выяснения отношений со своим боссом по этому поводу, но с недавних пор стал втихаря фиксировать его неправомочные действия. Думал: «Так, на всякий случай» - а оказалось вот, что теперь эти факты будут ему крайне полезны. Он оспорит решение о своем увольнении в суде – не может быть, чтобы такое самоуправство осталось безнаказанным. Время покажет, кто из них некомпетентен.
Но что делать теперь, когда перед ним будто разверзлась пропасть? Вопрос не в деньгах – сбережения, слава богу, у него имеются, хотя средства, не имея подпитки, имеют обыкновение быстро заканчиваться. Но главное все же – сохранять присутствие духа, не впасть в депрессию от сознания того, что он вытолкнут из привычного социума. Гнать, гнать подальше неожиданно мелькнувшую в сознании мысль о том, что первая, успешная половина жизни закончилась, а дальше – движение по наклонной! Сколько ему? Тридцать два. Он прекрасно знал, что при приеме на работу предпочтение отдается тем, кому еще нет тридцати. Но это же не касается таких профессионалов, как он! Вся эта история – временное, досадное недоразумение. Но как теперь встречаться со старыми знакомыми – успешными и сильными? Переносить их сочувственные взгляды и злорадные пересуды? Как объявить о произошедшем родителям, так гордящимся его успехами? Нет, он, пожалуй, никому не будет ничего говорить, пока не устроится снова на работу. Кулаки его сжались. Он чувствовал себя как загнанный зверь: один на один со сплотившимися против него негодяями. Надо взять себя в руки, твердо решил Паскаль, не поддаваться панике. Ничего страшного не произошло. Он сам, по своей воле будет менять свою жизнь к лучшему. Для начала надо порвать с прошлым и не истязать себя постоянными упреками и самокопанием. Не видеться с прежними знакомыми. Начать новую жизнь, принципиально новую.
А как быть с Энн? – осмелился он наконец задать себе вопрос, который подспудно мучил его. Невозможно сказать ей правду: эта неисправимая максималистка будет презирать его за поражение, начнет читать ему нотации – в чем он был не прав, что не так сделал… Она ему говорила, она его предупреждала… Нет, это невыносимо! Он должен расстаться с ней как можно скорее, пока она не вынула из него всю душу. Он должен собраться с силами и сказать ей решительное «нет» - как бы это ни было сложно. Жизнь жестока – но и он будет тверд. Надо оборвать эту связь, и наплевать на взаимную привязанность, на ее красоту, на ее слезы, возможные мольбы и истерики. «Скажи ей - нет», - приказал он себе.
Паскаль дошел до конца аллеи, не встретив больше ни одного человека. Лишь на подходе к площади у киоска стояла, листая какую-ту брошюру, сгорбленная женщина, опираясь на трость. При взгляде на нее Паскаль невольно подумал, что в жизни у людей бывают гораздо более драматичные обстоятельства, чем внезапное увольнение с работы, и, как это часто бывает, чужое горе отчасти успокоило его. Поравнявшись с женщиной, он не без удивления обнаружил, что она довольно молода и, несмотря на свой физический недостаток, недурна собой – узкое лицо, обрамленное темными волосами, одета в элегантное черное полупальто, из-под которого выглядывает распахнутый ворот белой рубашки. Их глаза случайно встретились – и у Паскаля перехватило дыхание. Решение надо было принимать немедленно.
* * *
Энн сидела на открытой террасе кафе, на пересечении улиц Дебюсси и Вольтера. Этот район на удивление правдоподобно воссоздавал атмосферу Старого Парижа – тенистые бульвары, уютные уличные кафе под бордовыми маркизами, с круглыми столиками и плетеными креслами; вдали маячит силуэт Эйфелевой башни. Последнее, конечно, было голограммой, но весьма убедительной. С помощью таких вот технических штучек европейцы пытались сохранить на Острове свою культуру и историческую память - «соорудили» здесь заново Биг Бен, Колизей, Нотр-Дам и множество других национальных архитектурных «икон». Они были так искусно вписаны в городской ландшафт, что трудно было поверить в их призрачную сущность. И только раз в году, в День природы, когда на всем Острове на три часа отключали вечером электричество и он погружался во тьму, можно было, гуляя в темноте по знакомым кварталам, внезапно обнаружить отсутствие привычных достопримечательностей. В этом плане бельгийцам повезло больше всех: их главный национальный символ – скульптура «Писающий мальчик» - был реально воспроизведен в Бельгийском секторе – и никуда не исчезал даже в День природы…
Энн с нетерпением вглядывалась в мелькающие лица прохожих – с минуты на минуту должен был появиться Паскаль. Что за срочность заставила его назначить ей это свидание средь бела дня? Ее сердце заныло в смутном предчувствии. С недавних пор ей стало казаться, будто почва уходит у нее из-под ног, что с приходом весны все в ее жизни стало зыбким и хрупким, как тающий лед… Энн достала из сумочки помаду и зеркало и подкрасила губы. В воздухе витал аромат распускающейся сирени, от которого у нее слегка кружилась голова. Энн накинула на плечи тонкую шаль, ей было зябко, но она все же не стала перемещаться вглубь зала: отсюда ей было легче увидеть Паскаля. Что он скажет ей на этот раз? Когда он позвонил, чтобы договориться о встрече, голос его звучал непривычно сухо. В его словах Энн почудилось напряжение и усталость. Что тому причиной? Служебные дела или что-то иное? Не охладел ли он к ней? При этой мысли словно иголки вонзились ей в грудь. Они встречались с Паскалем вот уже около двух лет, и он как партнер вполне ее устраивал. Паскаль – решительный, мужественный, преуспевающий, уверенный в себе. Не всегда, правда, последовательный в своих словах и поступках, но такой любящий и нежный! Она настолько привязалась к нему за это время, так вросла в него всеми своими мыслями и желаниями, что уже не могла представить своей жизни без него. Да и в самом деле, разве не чудесная они пара? Когда они появлялись где-нибудь на людях, то неизменно привлекали к себе внимание: высокий плечистый брюнет и рядом с ним она – красивая светловолосая женщина с прекрасной фигурой – высокая грудь, округлые бедра, стройные ноги. Энн Селуа знала себе цену.
У них все сложится отлично. Они поженятся, и со временем ее отец передаст Паскалю акции своего конного завода – а это немалый бизнес. После переезда на Остров отец продолжил дело, которым занимался раньше в Нормандии. Коннозаводчик, он разводил в основном лошадей известной породы Хафлингер, отличавшихся своими универсальными качествами, а также французских рысаков, которых поставлял на ипподромы – скачки были весьма популярны на Острове, равно как и соревнования по выездке и конкур.
Энн была единственной горячо любимой дочкой стареющего, но по-прежнему бодрого Филипа Селуа. Иногда он, шутя похлопывал ее по округлому заду, приговаривая:
- Ты – лучшая кобылка моего табуна, никто с тобой не сравнится. Вот спарить бы тебя с каким-нибудь арабским жеребцом – знатные получились бы у вас детки – настоящие французские сели! Ах, надо было оставить тебя в Старой Европе! – добавлял он, смеясь.
Энн не обижалась на своего отца, простого и несколько грубоватого, но добросердечного, баловавшего ее с детства и ни в чем ей не отказывавшего. Она мечтала о том времени, когда Паскаль станет ее мужем, – наверняка он поладит с ее отцом; они будут частенько вместе выезжать за город на конные прогулки, которые она так любила!
За время, прошедшее с их знакомства, они с Паскалем узнали, казалось, друг о друге практически все, и их жизни, текшие раньше как два самостоятельных потока, слились в одну полноводную реку. Энн не сомневалась, что Паскаль вскоре сделает ей предложение. Все к этому шло. Да и друзья уже надоели ей своими вопросами и намеками – она была бы рада объявить наконец о долгожданной помолвке.
Энн вздрогнула: в дверях появился Паскаль. Она помахала ему рукой и приветливо улыбнулась. Высокий, элегантный, в сером плаще с поднятым воротником, он уверенной походкой прошел к столику, поцеловал ее в щеку и, скинув плащ, опустился на стул напротив.
- Ты уже что-нибудь себе заказала? – Вопрос прозвучал отрешенно, и его взгляд, на мгновение задержавшись на ее лице, скользнул в сторону улицы.
- Да, эспрессо, - ответила Энн, невольно прослеживая его взгляд.
Паскаль подозвал знаком официанта:
- Черный кофе, пожалуйста.
- Ну, как у тебя дела? – обратился он к Энн. И она снова с болью отметила будничность его голоса и холодность взгляда.
- Все хорошо, - ответила она. – Кэрин и Бруно зовут нас в выходные на пикник в лагуну. Поедем?
Паскаль помолчал, глядя мимо нее. Тяжело вздохнул.
- Энн, дорогая, - начал он после паузы, - я должен сказать тебе что-то важное.
- Да? Что же? – Энн натянуто улыбнулась, чувствуя, как у нее начинают дрожать колени.
- Понимаешь, сегодня я неожиданно встретил женщину, свою давнюю знакомую, с которой не виделся много лет.
- Что за женщина? – спросила Энн надтреснутым голосом, медленно размешивая сахар в чашечке.
- Ее зовут Камилла. Мы были знакомы с детства, когда еще жили в Старой Европе, в Париже, и ходили в одну школу. Она из румынской семьи, отец ее был издателем, а мать работала декоратором в театре. Наши семьи были дружны, да и жили мы в одном районе – в Пасси. Мы с Камиллой были неразлучными друзьями и все свободное время проводили вместе. Когда началась Мигрантская война, нам, детям, было по восемь лет. Наша семья сначала переехала на север Франции, а потом решила перебраться на Остров. Отец закрыл свое производство и вложил все средства в переезд. Семья Камиллы тоже собиралась уехать из Парижа, но сразу не смогла, и мы потеряли друг друга из виду. Прошло восемь лет, я поступил в Университет на Острове, и вдруг объявилась Камилла: ее родственники смогли оформить ей временное приглашение на стажировку в Художественной академии – к тому времени на Острове уже были введены жесткие национальные квоты на постоянное проживание, и приехать она могла лишь на ограниченный срок. Когда мы встретились, я был поражен: с одной стороны, это была все та же девчушка с озорными зелеными глазами, и в то же время я видел перед собой повзрослевшую красивую девушку, необыкновенно привлекательную. С первого взгляда я понял, что влюблен в нее, что любил ее всегда, не отдавая себе в том отчета, и что жить без нее не смогу. Мы стали встречаться и целый год были бесконечно счастливы. Но вот у Камиллы закончился срок визы, ей надо было возвращаться назад. К тому времени район Пасси в Париже стал уже полностью мусульманским кварталом, родители Камиллы уехали оттуда, найдя приют у родных в Бретани. Туда она и направилась. Мы договорились: как только окончу Университет, я приеду и заберу ее. Какое-то время после ее отъезда мы переписывались, а потом она исчезла – ни слуху ни духу. Я не находил себе места, искал ее повсюду, но безуспешно. И вот сегодня утром я вдруг случайно встретил ее! Я не сразу ее узнал, - Паскаль горестно вздохнул. – Оказалось, что два года назад Камилла пыталась перебраться на Остров, примкнув к группе беженцев, нелегально переправлявшихся через океан на яхте; по пути они попали в сильный шторм, и во время спасательной операции она получила серьезное увечье – был задет позвоночник, и она стала калекой. Бедная Камилла! Мое сердце разрывается от горя и радости одновременно: я понимаю, что по-прежнему люблю ее и не смогу бросить, особенно теперь, в ее нынешнем положении! Энн, дорогая, прости меня. Ты – умная, сильная женщина, ты все поймешь.
- Почему ты не рассказывал мне о ней раньше? – спросила Энн, глядя в лихорадочно блестящие глаза Паскаля. Давно не доводилось ей видеть его в таком возбуждении.
- Я полагал, что ее уже нет в живых, - ответил Паскаль. – Столько людей погибло в последние годы во Франции… Зачем тебе было знать о том, чего не вернешь?
Энн чувствовала, что в любой момент может потерять сознание: пока Паскаль говорил, ее голову то и дело будто сжимал железный обруч, глаза застилал туман. «Может, это сон? - подумала она, прикрывая глаза рукой. – Сейчас очнусь, и все будет как прежде».
- Я хотел бы познакомить тебя с Камиллой, - услышала она откуда-то издалека голос Паскаля. – Она чудесная женщина, я хотел бы, чтобы вы подружились.
Энн попыталась тут же встать, чтобы убежать подальше, выкричаться во всю мощь, но ноги не слушались ее.
- А вот и она! – Паскаль привстал и помахал рукой.
Энн обернулась и с изумлением увидела, как к их столу приближается, сильно прихрамывая и опираясь на палку, молодая темноволосая женщина в черном полупальто. За спиной у нее высился горб, накатывающий на плечи, отчего казалось, что шеи у нее нет, а голова посажена прямо на туловище, как у птицы.
- Камилла, здравствуй! – Паскаль приобнял ее за плечи и придвинул свободный стул.
- Знакомьтесь, - представил он женщин друг другу. – Энн – моя добрая знакомая. Камилла.
Камилла опустилась на стул, сняла лайковые перчатки, обнажив изящные тонкие руки. Достала из лакированной сумочки сигареты и закурила. Паскаль заботливо поднес ей зажигалку. Никто и не подумал спросить у Энн, нравится ли ей это. А ей это не нравилось: сама она не курила, и Паскаль никогда не позволял себе курить в ее присутствии.
- Ристретто, - бросила Камилла подошедшему официанту. Голос у нее оказался хрипловатым, низким.
- Я как раз рассказывал о тебе Энн, - обратился Паскаль к Камилле. – До сих пор не могу поверить, что встретил тебя!
Камилла взглянула на Энн, и та почувствовала в ее взгляде нескрываемую насмешку. Энн жадно, не стесняясь, разглядывала свою соперницу. Узкое смугловатое лицо, глаза цвета спелого крыжовника, тонкие брови и губы. Темные вьющиеся волосы собраны сзади в низкий хвост… Вполне ничего, можно даже сказать, красивая… горбунья. Но откуда в ней такая надменность, такая уверенность в себе? Держит себя как прирожденная аристократка. Однако есть в ней что-то притягательное, какая-то необъяснимая сила.
Энн почувствовала, что ей становится дурно.
- Мне пора идти, - сказала она, поднимаясь. – Рада была знакомству.
- Я позвоню тебе! – ответил Паскаль.
Она вскользь посмотрела на него, но он, уже повернувшись к Камилле, был увлечен разговором с ней.
Энн с трудом, будто на ней были тяжеленные башмаки, а не туфли на шпильках, прошла по залу и оказалась на улице. Дойдя до первого переулка, свернула в него, прошла сквозь арку и оказалась во внутреннем незнакомом дворике. Она сбросила туфли и присела на каменные ступеньки у небольшого фонтана. Ее трясло, внутренности выворачивало наружу. Слезы потоком лились из глаз. Ее жизнь, словно поезд, потерпевший крушение, стремительно неслась под откос. Перед глазами стояли лица Паскаля и Камиллы. «Это сон, это бред, такого не может быть!!!» - говорила она себе, но тут же приходило понимание: «Нет, это не сон и не бред, это просто твоя … раз-эдакая жизнь!»
* * *
Паскаль и Камилла молча допили кофе и вышли на улицу. Закурили. Какое-то время они стояли, глядя на уличную толпу.
- Ну что ж, спасибо, что выручили, - заговорил наконец Паскаль с извиняющейся улыбкой. – Вот ваши деньги, - он протянул ей две новенькие купюры.
Камилла, не глядя, сунула их в карман пальто.
- Не стоит благодарности, - ответила она с усмешкой, выбрасывая окурок в урну. Затем повернулась и, не попрощавшись, направилась вверх по улице, опираясь на палку и приволакивая ногу.
Паскаль сел в машину и, через пару секунд нагнав ее, притормозил.
- Эй, слушайте, я как раз еду в эту сторону – могу подбросить.
- Мне надо на автовокзал, - сухо бросила женщина, останавливаясь.
- Садитесь.
Камилла села рядом с ним на переднее сиденье, примостив у ног палку. Они тронулись, и Паскаль снова уловил исходящий от нее приятный аромат: какие-то незнакомые духи, запах лимонной цедры и дыни – или, может, так пахнет ее тело?
- Почему вы решили бросить эту женщину? - спросила Камилла, не поворачивая головы. - Мне она показалась весьма интересной. И вообще, зачем был нужен весь этот театр?
- В жизни случаются моменты, когда приходится все начинать с чистого листа, - ответил Паскаль, не отрывая взгляда от дороги. – В моем случае это был наилучший способ порвать с прошлым… Могу я в свою очередь узнать, кто вы и чем занимаетесь?
- Я приезжала навестить своих знакомых. А так живу в Румынском секторе – скоро будет пять лет, как я эмигрировала из Бухареста. Работаю в музее. Заработок небольшой, но, как вы понимаете, калеке непросто найти работу.
- И давно это с вами случилось? – Паскаль кивком головы указал на лежащую у нее в ногах палку.
- В детском доме, где я росла, прошла эпидемия полиомиелита. С тех пор я и стала такой.
- А в каком музее Вы работаете? – спросил Паскаль, чтобы переменить тему.
- В Этнографическом. Рассказываю посетителям о происхождении нашего Острова. Детям особенно нравится интерактивная панорама: когда включаешь реле, то из вершины Вулкана с ревом начинает изрыгаться пламя, а потом огненная лава красными языками расползается с шипением по острову. Захватывающая картина. Постепенно лава остывает, темнеет и превращается в знакомую нам черную вулканическую пемзу, покрывающую побережье. Приезжайте, как-нибудь увидите сами.
- Я никогда не был в Румынском секторе, - просто заметил Паскаль.
- Вот здесь остановите, - попросила Камилла, взглянув в окно.
Паскаль затормозил, и она вышла, захлопнув за собой дверцу. Сделав пару шагов, она обернулась и прокричала ему в приоткрытое окно:
- Когда в следующий раз надумаете ретироваться, не заморачивайтесь столь сильно! Не стоит того. – И, повернувшись, заковыляла, припадая на правую ногу, к автобусной остановке. Паскаль усмехнулся, откинувшись на спинку сиденья. Несколько секунд он сидел в задумчивости, затем завел машину и направился к зданию суда.
5.
ЭЛЬ ГРЕКО И СЕВЕРНЫЙ ПУТЬ
- Мигель, детка, где ты там пропал? Иди скорее, завтрак уже готов!
Мария, полная темноволосая женщина средних лет, одетая в короткое цветастое платье, сняла с плиты раскаленную сковородку и поставила ее на металлическую подставку. Достала с верхней полки большие керамические тарелки и разложила на них мигас , тортилью и жареные бобы. Отдельно поставила на стол тарелку с фламенкином и две миски - с томатами и фруктами. Комната наполнилась призывными, дразнящими ароматами.
- Всё, садимся за стол, не будем больше ждать! – решительно проговорил Хуан, отец семейства. Он тяжело поднялся из кресла, оторвавшись от просмотра воскресных новостей, и подсел к просторному столу, стоящему посреди столовой. Их дочь, десятилетняя Сильвия, бегала, пытаясь помогать матери, но толку от нее было мало – одна суета. Вот и задела миску с фруктами – яблоки раскатились по полу.
- Да сядь ты уже! – прикрикнула на нее мать.
- Ты слышала? - обратился Хуан к жене, продолжая думать о своем. - Сейчас передали, что с июня введут обязательное сезонное снижение цен на овощи и фрукты, это будет называться «веселые цены»!
- Да не будет этого! – уверенно отозвалась Мария, вытирая губкой жир с плиты.
На узкой лестнице, ведущей со второго этажа, показался заспанный взлохмаченный Мигель. Мягкий спортивный костюм выгодно подчеркивал его рослую фигуру и широкие плечи. Потягиваясь, он поприветствовал отца, чмокнул на ходу в щеку мать и уселся за стол рядом с сестрой, вальяжно развалившись на стуле.
- Сильвия, разлей всем сок! – скомандовала мать, ставя на стол кувшин.
-Мне не надо, - буркнул Мигель, доставая из холодильника банку пива.
- Не успел глаза продрать, а уже за пиво! – недовольно проворчал отец.
- Уже скоро одиннадцать, папа, - ответил Мигель, наполняя свою кружку. - И я, между прочим, с восьми часов на ногах – к экзамену готовлюсь.
- А что это у тебя вмятина от подушки на щеке? – хихикнула Сильвия, за что тут же схлопотала от брата подзатыльник.
- Хватит вам препираться! – призвала их Мария. – Давайте уже есть!
- А вы знаете, - воодушевленно объявил Мигель, не переставая жевать, - правительство Острова на днях приняло решение об увеличении числа праздников! Вот здорово! Теперь кроме общеевропейских праздников будут еще и национальные. У нас, в Испанском секторе, праздничный фестиваль назначен на июль, мы с друзьями уже подумываем об участии.
- Вот чем твоя голова занята, - скептически отметил Хуан, намазывая горчицу на толстый ломоть хамона.
- А что, что там будет? – нетерпеливо затараторила Сильвия, ерзая на стуле. – Куклы-великаны будут? А деревянные святые? А Томатина? ?
- Они, может, и Сан-Фермин сюда перенесут? – хохотнула Мария.
- Да, энсьерро на Острове – это был бы прикол! – подхватил Мигель.
- Лишь бы дурака валять! – возмутился отец. – Кто только работать будет?
- Ешь, ешь, сынок! Возьми еще кусочек! – Мария подложила Мигелю на опустевшую тарелку подрумяненный фламенкин.
- Да и что все время работать? – обратилась она к мужу. – Люди сейчас, слава богу, в достатке живут, можно и поотдыхать, и повеселиться.
- Ма-ам, - решила попытать счастья Сильвия, - а можно в следующее воскресенье с девочками на «Пупси-секси» пойти?
- Какие еще «Пупси-секси»? – возразила Мария. – Мы в воскресенье идем вместе в парк аттракционов.
Сильвия насупилась – пусть все видят, как она расстроена, хотя другого ответа она от матери и не ожидала.
Мария обернулась и пристально посмотрела на дочь.
- Сильвия, ты что, опять накрасилась?
- Совсем немножко.
- Я же запретила тебе прикасаться к моей косметике!
- Но у нас в классе все девочки уже подкрашиваются.
Мигель, управившись с завтраком, подлил себе пива и, взглянув мельком на разомлевшего от еды отца, решил, что настал подходящий момент для осуществления задуманного.
- Да, кстати, - начал он, позевывая, - завтра я собираюсь в Голландский сектор на футбольный матч, наши играют с «Аяксом», едем с ребятами поболеть. Можно, пап, взять твою машину?
- Еще чего! – взвился отец. – Ты бы учился лучше! Сессия на носу, а он на футбол собрался! Да и что-то ты зачастил, смотрю, к голландцам – не амуры ли там у тебя?
Мигель презрительно скривился.
- А к нему недавно подружка заходила, они в комнате запирались, - доложила Сильвия, за что опять получила от брата подзатыльник.
- Я, похоже, в этой семье один занят делом, - сердито продолжил Хуан, - работаю с утра до ночи. Тебе уже, между прочим, третий десяток пошел! – обратился он к сыну. - Я в твои годы уже самостоятельно зарабатывал на жизнь и семью кормил!
- Да ладно тебе, Хуан! – урезонила его жена, - тогда были другие времена. Мальчику только что 21 год исполнился, наработается еще. Пусть сейчас учится!
Она с любовью взглянула на сына. Тот был ее гордостью и надеждой: Мигель учился в Финансовом университете и имел шансы со временем сделать карьеру и подняться по социальной лестнице.
Понимал это и сам Мигель, что укрепляло его самооценку и позволяло относиться с пренебрежением к отцовским укорам.
- Давай, давай, потакай бездельникам! – ответил Хуан жене, размахивая вилкой в воздухе.
Мигель выпрямился на стуле и поднял голову.
- Это я бездельник? А что толку в твоей работе? Подумаешь, владелец продуктового магазина! Велика заслуга! – проговорил он, надменно глядя на отца. - Похоже, скоро все испанцы на Острове станут торговцами, другого места для нас нет. Раньше в Европе этим занимались мигранты, а теперь нас держат здесь за людей второго сорта: подай, принеси, убери! Ты и твои друзья даже не осознаете своего унизительного положения. Но мое поколение так жить не хочет. Мы добьемся того, что нас снова будут уважать. Мы – великая нация, давшая миру Эль Греко, Веласкеса, Сервантеса, Колумба, наконец! Ты хоть слышал эти имена?
- Не горячись, сынок! – поспешила успокоить его мать. – Конечно, всё мы знаем – не такие уж и темные. Но не забывай, что пока твой отец кормит всех нас, и не дерзи.
Зазвонил телефон и Мария нажала включение.
- Ах, Луиза! – радостно проговорила она, выслушав непродолжительную тираду. - Да, я поговорю с Хуаном. Думаю, мы приедем. А Фернандо будет? А Вероника?.. Да что ты! Вот так новость! Ну, замечательно. Созвонимся! Целую вас!
- Луиза звонила, - доложила она мужу, едва закончив разговор. – Представляешь, у них – 25 лет со дня свадьбы! Подумать только, как время летит! Вероника придет со своим новым поклонником, говорят, он работает на бирже. Представь, они уже вместе отдыхали в горах, и он подарил ей золотую подвеску с топазом!
Хуан, рассеянно слушая жену, молча завершил завтрак. В душе у него происходила борьба: с одной стороны, он негодовал на строптивого сына, а с другой - не мог не согласиться с ним. Действительно, испанцы, так же как португальцы и румыны, находились на Острове как бы в подчиненном положении у северян. Те занимали практически все руководящие посты в правительственных структурах, являясь, так сказать, «белой костью» на Острове Белых, - делали политику и моду, снимали сливки со всех видов деятельности. Южане же формировали в основном средний класс, зарабатывали на жизнь своим трудом и не влияли на принятие важных решений. Так сложилось с самого начала, к этому привыкли, с этим смирились. Но как знать, может, молодому поколению удастся изменить положение? Может, и впрямь Испанию ждет великое будущее?
- Возьми ключи на полке! – буркнул он сыну, поднимаясь из-за стола. – Да поосторожнее там на дороге, не гоняй!
- О’кей! – невозмутимо ответил Мигель.
В душе он ликовал: полдела сделано, теперь осталось только незаметно загрузить товар в машину – и дело в шляпе! Он занимался этим бизнесом около года. Да, был риск, но в результате дело оправдывало себя, принося большие доходы. Раз в месяц он доставлял в Голландский сектор так называемым северным путем, через горный перевал, сенсимилью , расфасованную партиями в бумажных пакетах. Обратным рейсом он привозил изготовленные голландцами блоки «сигарет» и «сигар». Бизнес шел великолепно, в клиентах – всех рангов, из всех секторов – не было отбоя. Мигель прикидывал, что через пару лет такой жизни его состояние превысит банковский счет его недалекого папаши.
Хуан накинул куртку и вышел на балкон. Несмотря на яркое апрельское солнце, воздух был еще по-зимнему холодным. Он закурил трубку, задумчиво оглядывая окрестности. За рядами невысоких блочных домов тянулись длинные вереницы прозрачных теплиц, в которых круглогодично выращивались томаты, огурцы, баклажаны и множество других овощей и фруктов. Теплицы располагались на горячих источниках и потому всегда были окутаны легкими клубами пара, что придавало пейзажу инопланетный вид. За теплицами вырисовывалась узкая полоса океана – Хуан жадно всматривался в нее, и ему начинало казаться, что он различает бег пенистых волн, с шумом накатывающих на берег.
Он закрыл глаза, и его мысленному взору предстало ласковое синее море, ослепительно белый песок, сверкающий на ярком солнце. «Ах, Андалусия!» , - его сердце сжалось при воспоминании о родном крае. В это время на склонах там уже зеленеют виноградники, а в воздухе парит пьянящий аромат цветущего тимьяна и тамариска… На солнце так тепло! Зачем мы только уехали оттуда? Как-нибудь прожили бы и там – ведь жили же наши предки бок о бок с мусульманами столько веков! Чья она, Андалусия, – европейская, арабская? То одна набежит волна, то другая. По большому счету, ему все равно, кто правит этим краем, – ему попросту хочется вернуться на родину, в свой дом в Адре, к своим занятиям и друзьям, которые, кстати, пишут, что все там не так уж и страшно.
***
Весна была в разгаре, тем не менее темнело довольно рано. Эрик, помня об этом, торопился закончить этюд. Несмотря на холодный ветер, он был без верхней одежды – поверх рубашки была надета лишь стеганая безрукавка. Из-под бейсболки, сдвинутой козырьком назад, выбивались светлые волосы. Его худощавая невысокая фигура словно противостояла разгулявшейся стихии. Стоя на открытой веранде лицом к океану, он энергично клал кистью мазки на стоящий перед ним мольберт, то и дело бросая взгляд на раскинувшиеся перед ним сизые бездны воды и неба, сходящиеся у горизонта. Сквозь тучи то и дело пробивалось солнце, меняя созвучья цветов, – Эрик пытался ухватить эти рефлексы, запечатлеть их на картине.
- Может, пройдемся перед матчем? - На веранде показался Дирк в сопровождении пегого фокстерьера. Он был высок, подтянут и совершенно лыс, поэтому казался гораздо старше Эрика, хотя ему было всего тридцать – на четыре года больше, чем Эрику.
- Да, я почти закончил, - ответил Эрик, быстро подводя кистью светлые штрихи в верхней части картины.
Дирк подошел сзади и, положив руку ему на плечо, оценивающе посмотрел на этюд.
- Неплохо, - заметил он. – Только вот здесь, мне кажется, следует добавить интенсивности.
Эрик отошел на шаг, взглянул и согласился:
- Да, пожалуй.
До океана было рукой подать, и вскоре они в сопровождении верного пса уже бодро вышагивали вдоль ревущего прибоя. Оба худые, поджарые, они свободно двигались по влажному гравию пружинистой походкой. Они любили эти морские прогулки, и с тех пор как стали жить вместе, оформив свой брак, регулярно предпринимали их в любую погоду. Оба были убеждены в пользе океанического воздуха для здоровья, да и, кроме того, получали истинное удовольствие от таких прогулок, когда словно сражаешься с налетающими порывами ветра, слышишь рев прибоя, ощущаешь на лице соленые морские брызги! Все это напоминало им побережье Северного моря, Нордвейк, откуда оба были родом. Только вместо песчаных дюн на побережье громоздились черные окаменелости застывшей вулканической магмы.
- Как ты оцениваешь перспективу сегодняшнего матча? – спросил Дирк.
- Не знаю, - равнодушно ответил Эрик. – У испанцев, кажется, неплохая команда.
- Да брось ты, - энергично парировал Дирк. – Наш «Аякс» разделает этих «анчоусов» под орех. Бьюсь об заклад, что разобьют их под сухую!
- Посмотрим, - ответил Эрик, вглядываясь в океаническую даль.
Футбол не слишком интересовал его, и он посещал матчи только за компанию со своим партнером. Эрик смотрел на набегающие волны, стараясь запечатлеть в сознании их причудливые изгибы, белые пенящиеся гребни, чтобы воспроизвести потом на своих полотнах.
- Нам надо что-нибудь купить на ужин? – поинтересовался Дирк, когда они поравнялись со стоящим на берегу супермаркетом. – Или перекусим после матча в пабе?
- Лучше дома, - ответил Эрик.
Он предпочитал общество Дирка шумным сборищам фанатов. Обычно они ужинали дома, и это его вполне устраивало.
- Тогда зайдем, купим что-нибудь на ужин, - предложил Дирк.
- А что слышно от испанца? - спросил Эрик, когда они вышли из магазина. - Как там насчет «травки»?
- Мы договорились с ним встретиться перед матчем, - ответил Дирк. - В этот раз должна быть двойная партия.
- Ну и отлично, - с довольной улыбкой ответил Эрик, - дело не должно простаивать.
Сам он, как и большинство голландцев, наркотиков не употреблял, предоставляя это удовольствие чумным иностранцам вроде испанцев и англичан, готовых за свои же деньги гробить собственное здоровье. Роль же голландцев в этом деле была чисто коммерческой – как говорится, «бизнес, и ничего больше».
Эрик, размахнувшись, закинул подальше палку, и пес стремглав помчался за ней.
- Как поживает твоя сестра? – спросил Дирк. - Я слышал, ты вчера разговаривал с ней по скайпу?
- Неплохо. Через месяц ей предстоят вступительные экзамены в университет, сидит зубрит… С тетей Алисой вот совсем плохо – последняя стадия рака. Она подписала заявление на эвтаназию .
- Наверное, это единственный выход в ее положении, - сокрушенно вздохнул Дирк.
- Да. Я вот что подумал, - продолжил Эрик после паузы, - когда ее не станет, может, мы усыновим Тома?
- Ее сына? А сколько ему сейчас?
- Двенадцать.
Дирк помолчал, задумавшись.
- В целом я не против, - ответил он. – Но давай еще все как следует обдумаем.
Пес с палкой в зубах вернулся и резво крутился под ногами.
- Что, пробежимся? – предложил Дирк.
Побросав рюкзаки в пустую лодку, стоящую на берегу, они побежали наперегонки вдоль моря. С ними вместе помчался и пес, то перегоняя их, то отставая, когда удавалось обнаружить что-либо интересное по пути.
* * *
Мигель ехал со скоростью сто тридцать километров. Близилась ночь, и дорога была почти пустой. Он выехал из Голландского сектора сразу после матча, заскочив лишь ненадолго в квартал «красных фонарей», - да и кто же не заглянет туда, оказавшись в Голландском секторе? Благо, голландцы воспроизвели его в соответствии с тем, как это было до последнего времени в Амстердаме (пока этот район полностью не разрушили мигранты), – с той только разницей, что теперь в витринах публичных домов красовались в одних бикини не мулатки, как прежде, а девицы из Восточной Европы. В первые годы после Большого переселения некоторые ханжи инициировали в парламенте дебаты о недопустимости этого явления на Острове, но большинство решило, что проституция отвечает естественным потребностям человека (не говоря уже о приносимом доходе), и дело ограничилось тем, что для «персонала» квартала «красных фонарей» был учрежден свой профсоюз и введена шкала налогов.
Мигель уже почти миновал французскую территорию; скоро появятся испанские указатели и знакомые места. Ему не терпелось оказаться в кругу своих товарищей, чтобы разделить с ними горечь поражения национальной команды и свое негодование на весь мир.
Ну вот и знакомый рекламный щит; он проехал по узкой улице, состоявшей из приземистых темных домов, и резко затормозил у таверны.
При появлении Мигеля в небольшом полутемном зале таверны Хосе, хозяин заведения, и присутствовавшие тут молодые парни и девушки повскакали из-за столов, приветствуя его радостными возгласами.
- Я уж думал, ты не приедешь, - сказал Хосе, запирая за ним входную дверь. – Ты с товаром?
- Как не приехать, мы же договаривались, - ответил Мигель. Он присел за стол и достал из рюкзака пачку «сигарет». К ней сразу потянулось множество рук.
- По одной, по одной! – остановил он тех, кто пытался ухватить разом две-три штуки.
Молодые люди жадно затянулись, развалившись на лавках; помещение наполнилось сладковатым, приторным запахом марихуаны.
Мигель, едва отхлебнув пива, обратился к присутствовавшим:
- Ну и как вам вся эта сегодняшняя футбольная феерия?
- Сплошные подставы! – гневно воскликнул Фернандо, приподнявшись на локте. – Я уж тут говорил: эти голландцы всю дорогу блокировали наших нападающих, а судьи – хоть бы хны!
- Да чего ожидать от бельгийского судейства? Заранее все было ясно, - язвительно заметил Тони.
- Ладно, мальчики, не горюйте! Все равно вы – самые лучшие! – игриво воскликнула Сонья. - Она подсела к Мигелю и, просунув руку под его локоть, прижавшись к его плечу.
- Этим голландцам все сходит с рук! – недовольно заметил Филип. – С самого прибытия на Остров они всех под себя подмяли. Сравните, сколько в Европе у них было населения, и сколько у нас, и какие территории! А на Острове установили, что приоритет будет у стран – исторических основателей ЕС . Куда только смотрели наши предки?
Все притихли, слушая Филипа. Он был в компании безусловным авторитетом, и не только потому что был старше всех – он уже окончил университет и работал старшим техником на станкостроительном комбинате. Филип всегда задавал тон дискуссиям, умея повернуть в политическое русло любую беседу, отчего собравшиеся начинали чувствовать себя причастными к историческому процессу, членами некого тайного движения, призванного совершить великие перемены.
- Да скупили тогда, небось, всех с потрохами, - заметил с горечью Мигель.
- Значит, надо перекупить, - ответил Филип. – Я вот что думаю, - он обвел взглядом окружающих, - надо готовить парламентский билль о переделе земель и квот населения на Острове.
Ребята скептически загудели, выражая сомнение в эффективности такого шага.
- Не надо пасовать, - многозначительно произнес Филип. – Все не так безнадежно, как кажется. Я тут уже потолковал со знакомыми из некоторых секторов: общее мнение такое, что через два года, когда на Острове будет новое правительство, такой билль можно будет пропихнуть. Даже примерную цену «смазки» назвали – миллион евро.
- Ни хрена себе! – воскликнул Фернандо. - Это за восстановление исторической справедливости?!
- А что сделаешь, если другого выхода нет? – поддержал Филипа Хосе. – Не воевать же нам с ними!
- А что, я бы и повоевал! – ответил Фернандо.
- Нет уж, лучше откупиться! – послышался женский голос из дальнего угла. - Вы нам нужны живыми.
- Знаете, что, - сказал вдруг Филип решительно, - если мы будем только сопли распускать да лясы точить, дело никогда не сдвинется с места. Мы – взрослые люди, пора брать на себя ответственность. Надо всеми правдами и неправдами пропихнуть этот билль. И быть готовыми внести свою лепту в это дело.
- Ладно, поговорим еще об этом, - сказал Мигель. – А сейчас пора идти спать. Мне завтра рано вставать. – Приобняв Сонью за талию, он поцеловал ее в шею. – Ты со мной, голубка?
* * *
Мигель мчался, не снижая скорости. Столь ранним утром, когда никого нет на дороге, можно и полихачить. Ветер трепал его волосы, наполняя легкие свежим высокогорным воздухом. Справа – скалистая стена, слева – отвесный уступ, у подножия которого простирается равнина, разрезанная узкой змейкой асфальтовой дороги. На нее-то он вскоре и вынырнет, миновав еще несколько поворотов на спуске и небольшой туннель. Вот только что-то сердце бьется учащенно и в голове – странный гул. С чего бы это? Он выкурил вчера всего один косячок – не привыкать. Но ощущение какое-то необычное, дурманящее…
Он просчитал в голове предстоящую выручку от продажи полученных у голландцев сигарет – получалась солидная сумма. Все отлично, но вместе с тем что-то не так… Какой-то озноб, тяжесть в теле. Примешали, что ли, голландцы нечто новое? Мигель почувствовал легкую дурноту, глаза его словно налились свинцом. В голове мелькали обрывки вчерашнего разговора в таверне о переделе территорий. «Надо будет потолковать об этом отдельно», - подумал он и тут же поморщился от сдавившей виски боли. Ему вспомнился футбольный матч и пережитое унижение. Если бы судья не закрывал глаза на нарушения, счет вполне мог бы быть ничейным. Перед глазами поплыли оранжевые круги… И вдруг из-за поворота неожиданно выскочила на полной скорости машина. Мигель в панике засигналил и резко подал вправо, в сторону скалы. И тут от серого морщинистого уступа отделилась высокая фигура Эль Греко в темном длинном плаще и двинулась на него. Узкое лицо приблизилось к нему почти вплотную, и он встретил взгляд, в котором за долю секунды прочел всю тысячелетнюю историю Испании и все ее тайны.
От последовавшего затем сильного удара Мигель потерял сознание. Когда через какое-то время он пришел в себя, то не мог сначала понять, где он и что произошло. С трудом вылез он из машины и, прихрамывая, осмотрел ее – бампер смят, стекло разбито. Каким-то чудом он остался жив, не получив даже серьезных увечий. Но что теперь делать? Надо вызывать полицию – но только полиции ему теперь не хватало!
- Черт! – огрызнулся Мигель, ударяя ногой по колесу. Он открыл багажник, вытащил оттуда коробку с сигаретами и закинул ее вниз, в овраг. После чего обессиленно опустился на корточки рядом с машиной. Провел рукой по щеке – на ладони остались следы крови.
- Черт! Черт! Черт! – проговорил он в отчаянии, с каждым разом повышая голос. – И все эти проклятые голландцы!
6.
СОЛО ДЛЯ ФАГОТА
Коренастый мужчина с седой гривой развевающихся волос стремительным шагом прошел по длинному коридору театра, лишенному в столь ранний час привычной суеты, поднялся по узкой лестнице на второй этаж и, дойдя до двери с табличкой «Директор театра», вошел, не удосужившись предварительно постучать.
- Зденек, ты подписал мое заявление о гастролях? – с ходу обратился он к сидящему за столом мужчине, занятому разбором лежащих перед ним бумаг. - У тебя здесь сумрачно и душно! – продолжил он, подходя к окну и по-хозяйски распахивая его, - а на улице, между прочим, уже настоящая весна! Ты в курсе?
Ветер свежим порывом ворвался в помещение и затеребил лежащие на столе бумаги. Зденек придержал их рукой и поморщился:
- Виктор, ты напустил холода! А я, чтоб ты знал, еще не вполне оправился после простуды. Садись, что ты нависаешь надо мной, как грозный Зевс?
Виктор, придерживаясь за подлокотник, опустился в кресло, выставив вперед левую ногу, которая из-за артрита причиняла ему временами нешуточную боль.
- Что ты надумал? – обратился к нему Зденек, выуживая заявление Виктора из стопки бумаг. – Какие еще гастроли?
Оба прекрасно понимали, что этот вопрос – риторический, ничего не значащий и не изменяющий: если уж Виктор что задумал, то от своего не отступится.
Виктор и Зденек были ровесники – обоим шел седьмой десяток; они были знакомы много лет, еще со времен Старой Чехии, что позволяло им без лишних слов понимать друг друга. Казалось, вся их жизнь прошла бок о бок. Раньше она была тесно связана с Музыкальным театром Пражского муниципалитета – Зденек был дирижером оркестра, а Виктор музыкантом, чьи произведения наряду с Дворжаком и Сметаной неизменно присутствовали в репертуаре театра. «Славное было время!», - думал Виктор, вспоминая Старую Прагу. К началу Мигрантской войны Виктор был уже широко известен. Он часто гастролировал, но главной площадкой его выступлений оставался Пражский театр – здесь была его родина, его сердце, его наиболее восприимчивая публика. Выступая с оркестром под руководством Зденека, он представлял свои симфонии и этюды, непременно исполняя при этом соло на своем любимом фаготе, обладающем фантастическим звукорядом. После концерта они обычно шли в старинный, девятнадцатого века, ресторан «Альфонс Муха», над входом в который красовалась изумительная фреска, выполненная когда-то этим художником, а огромные окна-витрины просторного зала выходили на многолюдную Ратушную площадь. По вечерам в ресторане яблоку негде было упасть: горожане приходили сюда отдохнуть, обсудить последние новости, обменяться впечатлениями после концерта. На стоящих рядами круглых столиках лежали красочные буклеты - меню, выполненные в стиле Мухи; в огромных зеркалах сверкал и искрился праздничный, нарядный город… Что стало со всем этим? Он уже более двадцати лет не был в Праге – с тех пор как они перебрались на Остров с остатками труппы и основали здесь, в Чешском секторе, Музыкальный театр. По сравнению с концертным залом Пражского муниципалитета он казался крошечным, но все же это было спасение - иметь свой театр и продолжать заниматься любимым делом. Зрителей, правда, не всегда набиралось много – у людей теперь были иные интересы: житейские нужды, шопинг, спортивные состязания, видеошоу, – вот, что занимало их досуг. Похожая ситуация наблюдалась по всему Острову: в каждом национальном секторе имелось не более двух театров, и только у итальянцев насчитывалось пять, включая Оперу, где блистало даже несколько звезд из прежней «Ла Скала».
- Я получил приглашение из Крумлова, - объяснил Виктор. – Чехам удалось восстановить там театр - ты помнишь этот чудесный вращающийся зал в стиле барокко? – И они намерены возобновить свои музыкальные фестивали! Первый запланирован на май, меня пригласили выступить. Я намерен исполнить там свою «Симфонию Возрождения», которую только что завершил.
- Ты просто сошел с ума, - спокойно констатировал Зденек. - У нас на май уже сверстана программа, и, напомню, в ней значатся три твоих концерта. И потом, ты что, не знаешь нынешней ситуации в Чехии? Тебе что, жизнь не дорога?
- Зденек, Зденек, прекрати! – нетерпеливо замахал на него руками Виктор. – С тех пор как ты стал совмещать дирижерство с административной работой, ты сделался совершенно невыносим, будто оглох душевно. А я предупреждал тебя об этом! Неужели ты всерьез полагаешь, что интересы личной безопасности остановят меня? Я не бюргер, не приспособленец, я ничего не боюсь. Заменишь мои концерты другими, - решительно предложил он. - Не ехать нельзя: люди живут там, как на баррикадах! Да, я знаю ситуацию в Старой Европе: агрессивные мигранты, не приемлющие нашу культуру; разрушенные памятники, церкви, переделанные в мечети, – и не пустующие, заметь, как в наше время; шариатский суд. Но ведь там остаются наши соотечественники – чехи! Подумай, в каких условиях они живут! Чего им стоило возобновить музыкальный фестиваль в Крумлове! Как я могу не откликнуться на их приглашение? Ведь именно о них и для них я и писал свою последнюю симфонию – я верю в возрождение нашего края и народа.
Зденек слушал его с грустью: что тут можно возразить? Он хорошо понимал своего старого друга и в душе даже несколько завидовал его решимости и целеустремленности.
- Делай как знаешь! – сказал он наконец устало, подписывая заявление Виктора. – Но я рассчитываю, что ты проявишь осторожность и благоразумие и к началу июня будешь снова с нами. – Он взглянул на Виктора с усмешкой. - Надеюсь также, что на границе твой фагот не примут за автомат Калашникова и не арестуют тебя.
- Спасибо тебе!
Виктор тяжело поднялся, опираясь на край стола, и взял свое заявление. Они обнялись со Зденеком, убедившись в том, что ничего не изменилось за эти сложные годы: они по-прежнему видят друг друга насквозь и им глубоко импонирует то, что они находят друг в друге.
* * *
Виктор ехал на своем автомобиле в сторону Букового леса, испытывая невероятное облегчение. Завтра же он вылетит в Старый Свет – любым рейсом, а там уж как-нибудь доберется до Крумлова. Ему не терпелось осуществить задуманное. Сердце в предчувствии встречи с давно покинутой родиной трепетало у него в груди от радостного волнения. В таком настроении лучше всего было прогуляться в лесу неподалеку. Чешский сектор, располагавшийся в юго-восточной части Острова, был богат девственными лесами и просторными долинами. Всего в нескольких километрах от столицы начиналось предгорье, тянулись холмы, покрытые смешанным лесом. Здесь он часто проводил время, гуляя по склонам, внимая пению птиц и шороху высоких стройных деревьев. Открывающиеся взору картины до боли напоминали ему родные места, Чехию с ее мягкой природой, туманами и разлитым в воздухе покоем. Временами ему казалось, что он снова – в Блански лесу , проходит его гористыми тропами, как когда-то, когда-то…
Сейчас, в апреле, лес только начал пробуждаться от зимней спячки – весна на Остров приходила поздно. Буковые деревья, еще не успевшие зазеленеть, высокими колоннами вздымающиеся над землей, сквозь кроны легко пробивался сдержанный холодный свет, и лес казался легким, прозрачным.
Виктор поднялся по узкой, едва приметной тропинке и оказался на поросшем мелким кустарником склоне, с которого открывался великолепный вид на простиравшуюся внизу долину: она уже не казалась безжизненно-серой, как ещё совсем недавно, а была подернута зеленоватой дымкой; земля проснулась и дышала, готовясь одеться покровом из мягких трав и луговых цветов. Воздух, пропитанный весенней свежестью, бодрящим потоком вливался в его легкие. Виктор спустился по склону и оказался в роще. Подойдя к своему старому знакомцу – высокому раскидистому буку, он коснулся ладонью гладкого темно-серого ствола и почувствовал тепло, исходящее от тонкой, словно древний папирус, коры. Над ним плотным шатром смыкались ветви – пока еще голые; но присмотревшись, он увидел почки – длинные, заостренные на концах – скоро из них выпорхнут молодые листья, роща оживет, зазеленеет. Его взгляд переместился к подножию дерева, где, пробившись из-под темного мха, тяжелыми узлами переплетались мощные корни. «Пока мы живы и помним свою историю, у нас есть шанс, - подумал он. – Как бы мы ни были стары и скрючены, мы еще можем вдохнуть жизнь в молодую поросль. Пока у нас есть воля и музыка – есть шанс, что нас услышат».
В нем зазвучала мелодия – та, что родилась несколько ранее в этих местах, во время таких же прогулок, та, что влилась потом в его «Симфонию Возрождения». Фагот выводил плавную линию, словно река, огибающая холмы в летний полдень. Такой она кажется издали, но вот ты подходишь ближе - и видишь быстрое течение, пороги, яркие валуны. Небо заволакивают грозовые облака, тревожно носятся над землёй птицы. Вступают контрабас и трубы, но и сквозь их громовое звучание постоянно слышен неповторимый по своей красоте тембр фагота, столь богатый обертонами. Вдали слышатся раскаты грома, звук движется от низкого си-бемоль до среднего фа. Резкими всплесками свергаются с гор потоки воды, бушует высвободившаяся стихия, грозя уничтожить все на своем пути. Фа-диез и соль малой октавы на нижнем регистре звучат сдавленно и хрипло. Фагот выводит свою тему печально, обреченно. Но вот проглядывает солнце – сначала робко, неуверенно, но эти слабые лучи предвещают окончание бури; музыкальные скачки сменяются волнообразными фразами – по долине медленно разливаются спокойствие и безмятежность; звучит тема возрождающейся после бури, обновленной жизни. Весенний гул вбирает в себя множество звуков - это легкие порывы ветра, шум листвы, пение птиц, скрип телеги; звучат кларнет, скрипки и гобой; музыка наполняет все пространство волнующим ожиданием прекрасного и, мягко отрываясь от земли, плавно возносится к ясному голубому небу...
* * *
Заслышав звук открывающейся двери, Петра поспешила из кухни навстречу Виктору, вытирая на ходу руки о край фартука. Где это только его носило столько времени? Обещал быть к обеду в два часа, а уже четыре! Петра готова уже была выпалить гневную тираду, но, взглянув на мужа, поняла, что тот принял какое-то важное решение – и, как всегда, оказалась права в своих предположениях.
- Петра, нам надо поговорить, - решительно объявил Виктор, проходя в комнату и снимая на ходу куртку. – Помнишь, я говорил тебе, что наши ребята в Крумлове решили возродить музыкальные фестивали и они позвали меня выступить? Так вот, Зденек подписал мое заявление, и я решил ехать завтра же!
- Прекрасно, - сухо ответила Петра, глядя на мужа. Рядом с ним она казалась совсем маленькой – миниатюрная седовласая женщина с короткой стрижкой, что, однако, никогда не мешало ей проявлять твердость в отношениях с мужем. - Зденек подписал его заявление! Посмотрите на него! А моим мнением ты поинтересовался?
- Петра, другого решения здесь просто не может быть, - уверенно проговорил Виктор, опускаясь на диван.
Петра, усевшись в кресло напротив, и не думала сдаваться.
- Ты, мой друг, витаешь в облаках и, видимо, совершенно не в курсе последних событий. Так вот, в Старой Чехии очень неспокойно. Всего лишь на прошлой неделе в Праге произошли крупные столкновения из-за решения властей открыть медресе в здании Национальной библиотеки. Людей хватали на улицах и бросали в тюрьмы без суда и следствия.
- Медресе в Национальной библиотеке! – горьким эхом отозвался Виктор. – Подумать только!.. Но это лишь укрепляет мое решение. Если кто-то в таких условиях находит в себе силы противостоять, устраивать музыкальные фестивали, то я должен быть с ними! Ведь именно к этим людям и обращена моя последняя симфония, и я должен ее впервые исполнить именно на чешской земле!
Петра не помнила, когда в последний раз она видела мужа в таком волнении: волосы растрепаны - торчат на голове седыми вихрами, глаза блестят, голос звучит отрывисто и резко.
- Ты будешь обедать? – спросила она обреченно. – Я уже дважды разогревала жаркое и за результат больше не ручаюсь.
- Давай попозже, - ответил он, поднимаясь. – Мне надо собраться. Петра, дорогая, пойми меня и прости: я не могу иначе!
- И каким же образом ты намерен туда добираться? – сурово спросила Петра.
- Завтра в Старый Свет летит «Синяя ласточка» - это новый скоростной самолет сербских авиалиний. Небольшая частная компания, самолет всего на несколько пассажиров. Но места еще есть – я уже забронировал билет.
Он направился в свой кабинет, но тут же обернулся:
- Петра, собери, пожалуйста, мой чемодан. Все только самое необходимое.
Когда примерно через час он вышел из кабинета, держа под мышкой разобранный фагот, то увидел посреди комнаты два стоящих бок о бок чемодана. Петра сидела в кресле и, не удостоив его взглядом, продолжала вязать крючком.
- Что это? – в недоумении спросил Виктор, глядя на чемоданы.
- Где? – Петра оторвалась от своего занятия. – Ах, это. Это – наши чемоданы.
- Наши чемоданы? – переспросил Виктор. – Что это значит?
Петра встала, аккуратно положив на кресло вязанье, выпрямилась, поправила волосы и подошла к мужу.
- Это значит, - сказала она, глядя в его изумленные глаза, - что я еду с тобой.
- Но Петра! – начал было он, испуганно взмахнув руками.
- Ты знаешь Петру вот уже сорок лет, - твердо ответила она, - и поэтому понимаешь, что спорить бесполезно. Да, там опасно, особенно для белых женщин. Мы это знали с самого начала, когда в панике бежали из Праги на Остров. Но ты прав: невозможно всю жизнь проводить в страхе. Чтобы его преодолеть, надо в какой-то момент решительно выйти ему навстречу.
- Петра! – прошептал Виктор, с восхищением глядя на жену.
- И потом, надеюсь, ты не забыл, что мы познакомились с тобой не где-нибудь, а именно в Крумлове – на джазовом фестивале? Так разве я могу не поехать теперь туда с тобой?!
- Но тогда надо заказать еще один билет, - заторопился Виктор.
- Я уже побеспокоилась об этом, - ответила Петра.
Виктор с чувством прижал ее к себе, накрыв ладонью ее затылок.
- Ты всегда была невозможно решительной и упрямой, - тихо проговорил он. – Но в некоторых ситуациях это оказывается полезным.
Петра приподняла голову и улыбнулась в ответ:
- Именно такая жена и должна быть у гениального музыканта.
7.
ТРОПОЙ АБОРИГЕНОВ
Перекинувшись парой слов с коллегами-преподавателями, Дана покинула административный корпус и направилась в учебную часть. После перерыва ей предстоял еще один урок – в младшем классе, после чего можно было наслаждаться свободным временем вплоть до понедельника!
Зайдя в аудиторию, она окинула взглядом присутствующих. Учеников в этот раз было немного: кто-то все еще болел, кто-то, возможно, просто ленился, и, хотя эпидемия гриппа закончилась, родители не спешили отпускать своих детей в школу.
«Нет смысла начинать сегодня новый материал, - решила она. – Лучше повторить пройденное, а на следующей неделе приступим к новой теме».
Дана вот уже второй год преподавала географию в международном лицее, находящемся в центральной части Острова. Ради этой работы ей пришлось покинуть Болгарский сектор, где она жила раньше, и снять квартиру неподалеку от лицея. Аренда жилья в Центральном округе, даже если речь шла о небольшой студии, обходилась весьма дорого, но это были неизбежные издержки ее нового статуса. Перемены в жизни произошли внезапно. Вообще-то педагогика не являлась ее призванием: окончив географический факультет Университета, Дана намеревалась заняться исследовательской работой, однако подходящие вакансии все не открывались, поэтому, узнав о возможности преподавания в лицее, она отправила заявку на конкурс и успешно его прошла. Это можно было считать большой удачей: работа в лицее, где обучались дети международных чиновников и состоятельных граждан, считалась весьма престижной и хорошо оплачивалась. Однако охвативший ее кураж в связи с новым назначением продолжался недолго: порядки, установленные в лицее, с которыми она столкнулась с первых же дней, неприятно удивили ее своей строгостью и жесткостью. Нынешние реалии совершенно не походили на то, что она помнила о годах своей учебы в болгарской школе - веселых и беззаботных. В лицее учебный процесс имел серьезную идеологическую подоплеку: детям начиная с младших классов настойчиво прививали «базисные ценности» общества, к коим относились верховенство закона, всеобщее равенство, свободное волеизъявление и толерантность. На научном языке это именовалось Доктриной разумной вольности, автором которой считалась сама министр образования Элеонор Вайлен. И если в национальных секторах доктрина носила рекомендательный характер, то в Центральном округе, где воспитывалась будущая элита Нового Европейского Союза, требовалось ее неукоснительное соблюдение. Дети с раннего возраста усваивали, что граждане Союза, в котором они проживают, свободны в своих правах и поступках – настолько, насколько это разрешено законом и не причиняет вреда другим членам общества.
Дана добросовестно разъясняла своим подопечным основы доктрины, хотя в душе сомневалась: разве может основным критерием поведения быть «невредность»? И только-то? Такой подход был значительно уже тех ценностей, на которых она воспитывалась в детстве – взаимопомощи, сострадания, милосердия. Значит ли это, что они устарели? Тогда, возможно, устарела и она сама, несмотря на то что ей всего двадцать четыре… Она не находила ответа на этот вопрос, а поговорить было не с кем: любое проявление сомнения в господствующей доктрине рассматривалось как нелояльность к государству и могло стоить должности…
Гендерные признаки были в лицее максимально нивелированы – дети воспитывались в духе «юнисекс», отражающем идею всеобщего равенства. И для детей, и для педагогов была принята определенная форма одежды: белые рубашки; комбинезоны – синие для учеников и красные для преподавателей. В качестве головных уборов, которые надо было носить даже, находясь в классе, полагались сетчатые шапочки, под которые убирались волосы. Глядя на учеников, не сразу можно было понять, где тут мальчик, а где девочка. Все эти порядки невероятно раздражали Дану, особенно потому, что затрагивали ее лично. Ей казалось, что бесформенный комбинезон уродует ее и без того несовершенную, немного угловатую фигуру, а ее густые красивые волосы были почти не видны из-под тесной шапочки.
Обращаться к ученикам было принято по имени, а те в свою очередь должны были говорить учителям: «Ваше учительство»; в отношении родителей нужно было употреблять термин «родитель» - вместо устаревших «мама» и «папа», дабы не провоцировать детей на ненужные вопросы. Поначалу Дана была возмущена увиденным и начала было посмеиваться над установленными в лицее порядками, однако по совету некоторых симпатичных ей педагогов быстро остановилась и прикусила язык. «Раз уж ты попала сюда, - сказал ей как-то Петр, учитель математики, - то придется подстроиться под здешний режим. Лицей наводнен осведомителями, и вольнодумцев здесь не потерпят. Понятие толерантности в здешнем обществе весьма своеобразное – терпимым надлежит быть там, где укажут, а если ты идешь против, то тебя затравят и изничтожат».
Подойдя к карте, Дана высветила электронной указкой Остров и обратилась к ученикам:
- Ну что ж, продолжим изучение нашего края. На прошлом уроке мы выяснили, что наш Остров лежит в океане и занимает площадь в сто тысяч квадратных километров. Раньше, до прихода на Остров европейцев, здесь жило только коренное население – аборигены-схенсы. Это было малочисленное и слабо развитое государство с низкой культурой. Приход иностранцев позволил им влиться в европейскую семью – именно здесь, на Острове, образовался Новый Европейский Союз, а остров получил название Остров Белых, так как на нем проживают люди только с белой кожей; все они, за исключением аборигенов, европейцы.
- А у Карлоса и его родителей кожа вовсе не белая, а смуглая, - перебил ее Макс, указывая на мальчика, сидящего за соседней партой.
Тот вспыхнул, и щеки его залились румянцем.
Дана испытующе взглянула на дотошного Макса.
- Не говори глупости!
Но на самом деле Макс затронул тему, которая ее саму весьма волновала и в которой ей не удавалось до конца разобраться. Мигрантская война, разразившаяся двадцать лет назад и вызвавшая массовое переселение европейцев на Остров, привела поначалу к резкому идеологическому противостоянию двух цивилизаций. Исламистов, захвативших европейские страны, руководство Острова объявило главным врагом, а основной задачей граждан Новой Европы стало сохранение своей идентичности, строительство на Острове мощного государственного объединения и обеспечение неприкосновенности его границ. Однако Дана хорошо знала о том, что происходило в Старой Европе в последние двадцать лет: значительная часть оставшегося там европейского населения, особенно на юге, стала смешиваться с пришельцами, вступать с ними в браки и принимать их веру – таким образом, теперь было уже трудно понять, где «свои», а где «чужие». Да и здесь, на Острове, глядя на некоторых учеников из Испании, Португалии, Франции, Дана с ужасом признавалась себе в том, что не знай она их национальной принадлежности, не отличила бы их, пожалуй, внешне от турок или марокканцев. И если раньше основой идентичности европейцев выступало христианство, определявшее их мораль, культуру и поведение, то теперь, когда население Острова полностью отошло от Бога, секуляризовалось, а христианство вспоминается лишь в историческом контексте - что, что, спрашивается, должно было стать главной отличительной чертой, национальной особенностью европейцев?
- Итак, - продолжила она, - сколько человек проживает на Острове? Правильно, Яна, около тридцати миллионов. Новую Европу не надо путать с той Европой, которая находится на материке – та часть называется Старая Европа, и в ней проживают теперь преимущественно выходцы из Азии и Северной Африки, переселившиеся на Запад в начале XXI века. В Старой Европе осталось и немало коренных жителей, европейцев, но их численность постоянно снижается. Именно наш Остров является теперь центром обновленной Европы, - заключила она в строгом соответствии с методикой.
Дане было сложно удерживать внимание учеников: день выдался погожий; апрель наконец позволил себе немного яркого солнца; снизу, со спортплощадки, доносились возгласы старшеклассников, игравших в волейбол, и малышне тоже не терпелось поскорее выбежать на улицу. Дана, почувствовав настроение ребят, решила не перегружать их информацией, да ей и самой хотелось поскорее закончить урок.
- Ну вот, дети, на сегодня всё, - сказала она, взглянув на часы. И хотя до звонка оставалось еще десять минут, Дана решила посамовольничать – на радость себе и детям.
Ученики повскакали из-за парт и с гвалтом ринулись к выходу, стараясь поскорее протиснуться сквозь двери.
Дана осталась одна. Она сложила в сумку книги и журнал и какое-то время сидела в блаженном ничегонеделании, какое бывает в конце недели, прошедшей спокойно, без всяких эксцессов и нервотрепки. Впереди ее ждали чудесные выходные, и воображение уже рисовало заманчивые картины.
Дана любила активный отдых и часто выезжала за город для знакомства с природой Острова – суровой и таинственной, которая была ей по нраву. Иногда она путешествовала с Петром, с другими коллегами и друзьями, но чаще в одиночку – такие прогулки она любила больше: когда остаешься с природой наедине, то та подступает ближе, становится более доверительной и щедрой, радует неожиданными открытиями и впечатлениями.
На этот раз Дана решила посетить вулканическую часть Острова. Давно собиралась она предпринять эту вылазку, и вот наконец собралась. Подъем этот, по описаниям, был не слишком сложным, но в туристическом бюро посоветовали все же взять гида, что она и сделала – но заказала его не в самом бюро, а в Спортивной секции схенсев – так казалось дешевле и интереснее.
Схенсы - коренные жители Острова, после массового наплыва европейцев в результате Мигрантской войны, были оттеснены в северную, вулканическую часть Острова, которая была наименее приспособлена для хозяйственной деятельности, но в то же время располагала изумительными природными ландшафтами. Схенсы поначалу пытались противостоять наступлению европейцев, но силы были не равны, и вскоре они отступили, заключив с новыми поселенцами Договор о совместном проживании на Острове. Согласно Договору схенсам отошла довольно широкая полоса северного побережья с находящимся там Вулканическим кряжем, где им было позволено учредить свою автономию. В первые годы существования Нового Союза схенсы пытались не пускать европейцев на свою территорию, но потом смирились с их наездами и даже стали извлекать из них определенную выгоду: в этой части Острова со временем развился этнический туризм; особенной популярностью пользовались восхождение на потухший вулкан и отдых на горных озерах.
* * *
Проехав на автомобиле добрых двести километров по извилистой горной дороге, Дана оказалась наконец на стоянке в условленном месте и позвонила в Спортивную секцию. Почти тут же из мотеля напротив появилась статная девушка в узких брюках и короткой кожаной куртке. Ее прямые светлые волосы, доходившие до плеч, были перехвачены узким ремешком посередине лба.
Уверенной, пружинистой походкой она подошла к Дане и представилась:
- Нора. А я уже жду вас!
- Извините, немного опоздала, - ответила смущенно Дана.
Нора была типичной аборигенкой – высокая, физически крепкая, с молочно-белой кожей и зелеными глазами. «Красивая девушка, - подумала Дана, разглядывая своего гида. - И даже темная родинка над верхней губой не портит ее, придавая некоторую пикантность». Рядом с ней Дана почувствовала себя мелкой и невзрачной, но постаралась не концентрироваться на этом неприятном ощущении.
- Ну что, - улыбнулась Нора. – Здесь вам надо пересесть в мою машину, и мы двинемся дальше. А потом – пешком. Берите все, что нужно, с собой.
Дана достала из багажника своего автомобиля теплую куртку и рюкзак и двинулась следом за Норой к ее машине, припаркованной поблизости. Перед тем как сесть за руль, Нора критически осмотрела обувь Даны и осталась довольна.
- Для подъема в гору необходима прочная обувь на толстой подошве, - пояснила она.
Пока они ехали в машине, Нора рассказала Дане о предстоящем маршруте. Говорила она увлекательно, автомобилем правила уверенно, так что Дана вскоре решила, что с гидом ей повезло.
За разговором они незаметно преодолели первый подъем, после чего остановились на небольшой стоянке и вышли из машины.
- Все, теперь – пешком, - пояснила Нора. – Машину оставим здесь. Дальше дорога не сложная, но узкая. Глянь, какая красота! – указала она на открывающуюся с высоты панораму.
Дана посмотрела по сторонам и замерла в немом восторге. Голова у нее немного кружилась после резкого подъема, и все происходящее виделось, как во сне – диковинном и прекрасном. Впереди простиралось глубокое ущелье, за которым массивными ступенчатыми уступами поднимались горы. Вершина самой высокой из них, покрытая ледниками, искрилась на солнце. Слева внизу, как на ладони, открывалась долина, уходящая на горизонте к океану. С другой стороны виднелись отроги Вулканического кряжа, куда они и держали свой путь.
- Вон, видишь там, вдали, белую вершину? – спросила Нора, указывая вперед, на ледник. – Это и есть известный ледниковый вулкан Дейнес. Если бы можно было там оказаться, то увидела бы, как временами из-под земли вырываются огненные фонтаны – это прорывается на поверхность скрытая подо льдом магма. Лед и пламень – представь, как это захватывающе красиво – и жутко одновременно! Этот Дейнес давно бы всех на Острове спалил - как когда-то его старший братец Хенсьетен, ныне дремлющий вулкан, к которому мы сейчас и направляемся, но наш Покровитель и Хранитель не позволяет ему.
«О чем это она?» - подумала Дана, но спрашивать не стала.
- Невероятная красота! – согласилась она. – А воздух какой! – Она вздохнула поглубже, и ее легкие наполнились сочным ароматным воздухом.
- Ты в первый раз здесь? – поинтересовалась Нора, забрасывая за спину увесистый рюкзак.
- Да, хотя давно собиралась. А правда, что схенсы полагают, будто в озере на вершине вулкана обитает таинственный змей, охраняющий Остров? – спросила Дана с улыбкой, но встретившись с Норой взглядом, умолкла, пораженная произошедшей в той перемене: Нора смотрела на нее с откровенной неприязнью.
- И вулканическая гора, и озеро на его вершине являются священными местами для схенсев, - ответила Нора сухо. – Хозяин острова, Змей Азмун, уже много веков оберегает наш остров от всяких напастей и бед. Раньше на вершину горы мог подниматься только старейший житель Острова - раз в год для приветствия Азмуна и поклонения ему. Но после нашествия вас, европейцев, сюда стали шастать все, кому не лень. Азмун удалился на глубину, и вся мистика пропала. – Нора неожиданно резко рассмеялась, но взгляд ее по-прежнему жестко буравил Дану, от чего у той пробежали мурашки по спине.
«Странная она какая-то, - подумала Дана. – Неужели она и вправду верит во всю эту чушь?»
Они двинулись дальше по горной тропе – Нора впереди, Дана следом. Подъем, как и было обещано путеводителем, был не слишком утомительным, и Дана шла, с удовольствием вдыхая свежие ароматы, непривычно щекотавшие ей ноздри. На деревьях и кустарниках, плотными рядами тянувшихся по обе стороны тропинки, виднелись тугие набухшие почки, а кое-где – уже и первые листики, крошечные и сморщенные, словно новорожденные младенцы. Среди осин и сосен порхали птицы, ведя оживленную перекличку. Почва под ногами была то каменистой, то пружинистой, усыпанной мягкой прошлогодней хвоей. На темных мшистых кочках то и дело яркими пятнами вспыхивали только что пробившиеся из-под земли первоцветы.
- Передохнем здесь, - предложила Нора, когда они преодолели очередную часть пути и вышли к обрыву. - Смотри, вон там, чуть ниже, где деревянные мостки, - гейзеры. При желании там можно даже вскипятить воду и сварить яйца. Но мы туда спускаться не будем – это довольно опасно.
Дана взглянула вниз – и у нее перехватило дыхание. Земля перед ними дышала, колебалась, стенала и охала, испуская то тут, то там струйки пара. Казалось, еще немного - и вся поверхность превратится в бурлящее серое море. Дане стало не по себе, и она отошла подальше от края обрыва.
Передохнув, они продолжили путь. Теперь уже едва различимая тропка петляла среди уступов, то круто взбегая вверх, то плавно огибая возникающие на пути каменистые нагромождения, поросшие цветным мхом. От долгого подъема Дана устала, ослабла, энтузиазм ее угас, и она уже больше не радовалась каждому цветку и набухшей почке, как в начале пути, а ждала лишь очередного привала.
На горы тем временем наплывал туман, и вскоре часть вершин оказалась скрыта мутной пеленой. Погода переменилась: стало холодать, и Дана надела предусмотрительно взятую с собой куртку. Было похоже, что вскоре пойдет дождь; стало враз как-то зябко и неуютно. Дана почувствовала, как ее охватывает смутная, необъяснимая тревога. Ей вдруг захотелось сию же секунду оказаться дома, на диване, под мягким пледом, чтобы не видеть ни Нору, ни этих мрачных скал. Она поежилась от охватившего ее внутреннего озноба.
- А сколько еще времени займет подъем? – спросила она.
- Пройдем еще пару часов, - ответила Нора через плечо. - Потом остановимся на ночлег в сторожке. Что, устала? Ну, это с непривычки. Потерпи немного.
- Кажется, будет дождь? – спросила Дана, глядя в небо.
- Нет, это мы просто вступили в зону Туманного леса, - ответила Нора, не останавливаясь, - Здесь всегда такая погода.
Они прошли еще какое-то время и остановились возле узких расщелин в скале, из которых густыми клубами медленно поднимался пар.
- Что это? – спросила Дана, подходя ближе.
- Фумарола, - пояснила Нора. – Вулкан дышит… Мы уже недалеко от цели.
- Выглядит таинственно, - ответила Дана.
В этот миг воздух сотряс громкий раскатистый хохот. Дана вздрогнула, и вопросительно взглянула на Нору.
- Это горный филин, - объяснила та. – Посидим тут недолго.
Дана, уже едва стоящая на ногах, бросила на землю куртку и уселась на нее, вытянув ноги.
Нора сняла со спины рюкзак и, обойдя Дану сзади, опустила его на землю и достала из него бейсбольную биту. В последний раз взглянула на эту жалкую европейку – глупую и самонадеянную одновременно. Как же ненавидела она всех этих пришельцев! Сначала позволили мигрантам занять свои земли и установить там свои порядки, а теперь пытаются сотворить то же самое на их священном Острове. Но да поможет ей великий Азмун - не бывать этому!
Последовавший затем удар был точным и уверенным. Дана еще секунду сидела неподвижно на земле, потом бесчувственно завалилась на бок, словно мешок с картошкой.
- Еще одна! – проговорила Нора, глядя на неподвижно лежащую фигуру.
Она оттащила девушку поближе к скале и прислонила ее спиной к уступу.
- Отдыхай подруга! – сказала она, надевая рюкзак. – Дыши свежим воздухом!
Знакомой тропой спустилась она к автостоянке и через несколько часов подъезжала уже к невысокому серому зданию из грубого камня, укрывшемуся за высоким забором, на котором при въезде виднелась небольшая медная табличка с надписью: «Сестричество схенсев».
* * *
- Алло, полиция? – трескучий женский голос звучал испуганно и взволнованно.
- Да, лейтенант Янсен слушает. Что случилось?
- В ущелье Усхет обнаружено тело неизвестной женщины. Видимо, туристка – присела отдохнуть и задохнулась фумарольным газом.
- А кто говорит?
- Настоятельница Хана из Сестричества схенсев. Если вы подъедете, мы сможем проводить вас на место.
- Хорошо, сейчас выезжаю.
Янсен нехотя поднялся и надел форменную куртку. Весь день теперь насмарку! Он заступил на дежурство полтора часа назад и только было расположился, чтобы посмотреть трансляцию матча островного первенства по футболу. А теперь придется пилить по горной дороге – сначала в клинику, потом – в ущелье. Да еще и погода портится! Черт бы подрал всех этих туристок, которые то и дело лезут на вулкан и становятся жертвами своей неосторожности!
Он в сердцах нахлобучил на голову фуражку и, покинув полицейский участок, направился к автомобилю.
* * *
За длинным дубовым столом, стоящим в центре зала под низкими каменными сводами, собрались восемнадцать женщин – членов Сестричества схенсев. В помещении, лишенном окон, царил полумрак – слабый свет исходил лишь от нескольких свечей в массивных канделябрах, закрепленных на стенах, да от всполохов растопленного камина. Кроме стола и стульев никакой другой мебели в помещении не было; отсутствовали и какие-либо декоративные украшения – за исключением крупного панно над камином, собранного из разноцветных камней и изображавшего змея, обвившего гору.
В зале царила тишина, фигуры сидящих были напряжены, глаза прикрыты – весь их вид выдавал глубокую сосредоточенность, погруженность в состояние транса.
На сестрах были длинные зеленые платья с надетыми поверх серыми фартуками, волосы перехвачены узкими ремешками с вышитыми зелеными змейками посередине. Они были разного возраста - младшей, худой бледной девушке, едва минуло семнадцать, старшей, расположившейся во главе стола, на вид было лет девяносто. Она неподвижно сидела, сплетя пальцы морщинистых рук, покрытых темными пигментными пятнами, и глядя прямо перед собой невидящим взором. Но вот она вздрогнула, будто очнувшись от сна, подняла дряблые веки и медленно обвела присутствующих взглядом.
- Что ж, дорогие сестры, - ее скрежещущий голос, словно наждак, разрезал тишину. - Проведем наше очередное собрание.
Женщины открыли глаза и выпрямились на стульях.
- Сначала – о наших хозяйственных делах: они идут неплохо. Сестра Схелда подвела итог трех месяцев этого года – мы оказались с приличной прибылью благодаря бойким продажам наших изделий. В клинике дела тоже идут как надо. Сестры Йола и Этни присматривают за пятью находящимся там больными. Все они – схенсы, разумеется. Их состояние удовлетворительное, и скоро мы поставим их на ноги… Ну а теперь – о главном. Приближается, как вы знаете, день Покровителя Острова, великого Азмуна.
Все взоры устремились на изображение змея над камином, и единым вздохом прозвучало:
- Йоу, Азмун!
- Как обычно, в эту ночь мы поднимемся к Вулканическому озеру, и вознесем наши молитвы. Третьего дня было мне видение, что великий Азмун, всплыв с глубины озера, предрек нам грядущее избавление от пришельцев.
И снова прозвучал общий вздох:
- Йоу, Азмун!
- Не сомневаюсь я в том, что великий наш Покровитель не оставит без отмщенья этих варваров, попирающих святыни Острова. Пока наши мужчины готовят восстание, мы усилим молитвы и жертвоприношения.
- Йоу, Азмун!
- Рада вам сообщить, что сегодня утром сестра Норгетсе совершила похвальное дело, принеся в жертву еще одну варварку.
Взоры присутствующих обратились на статную девушку с темной родинкой над губой – та скромно потупила взор.
- Сколько их у нас всего теперь? – спросила настоятельница.
Самая юная девушка проворно выскочила из-за стола и, подойдя к деревянной доске, испещренной зарубками, добавила острым лезвием ножа еще одну.
- Теперь – восемнадцать! – ответила она.
- Напомню, - продолжала настоятельница, - нашей целью являются в первую очередь молодые женщины: это, так сказать, многократные жертвы: каждая из них уносит с собой потенциальных чад.
- Вы просили еще напомнить про продажи, - тихо заметила одна из сестер.
- Да, - продолжила старуха. – Змеиный яд и траву иль, которые мы добавляем в изготавливаемые у нас продукты и вещи, дозируйте строго в пропорциях, разработанных сестрой Зеллой. Не перебарщивайте: воздействие должно быть длительным, но точным.
Она помолчала, пошамкав нижней челюстью, и добавила:
- О случившемся сегодня я уже сообщила в полицию, и мы с Норгетсе дали показания. Эти болваны, как обычно, не долго будут разбираться, списав произошедшее на очередной несчастный случай. Но ты, Норгетсе, будь готова к повторению своей версии о прогулке в горах и неожиданной находке, - обратилась она к девушке. - Ну что ж, на этом все. Воздадим хвалу великому Азмуну.
- Йоу, Азмун! Йоу, Азмун! Йоу, Азмун!
Свечи в зале разом потухли, будто задутые налетевшим ветром, и теперь только отблески догоравших в камине поленьев освещали путь неторопливо расходившихся в полном молчании женщин, чьи гротескные скрюченные тени колыхались и наскакивали друг на друга на шершавой серой стене.
8.
НА ДУШЕ СТАНОВИТСЯ ЛЕГЧЕ
Дождь, начавшийся, по всей видимости, еще глубокой ночью, и не думал стихать, выводя на карнизе монотонную дробь. Джоан выглянула в окно: по молочному небу неслись грязные рваные облака; деревья на противоположной стороне улицы энергично размахивали голыми ветвями, словно приветствуя друг друга. По промокшей насквозь улице быстро шел одинокий ссутулившийся прохожий, пряча лицо в поднятый воротник пальто. Брр! Ну и погодка!
Джоан поднялась и, завернувшись в плед, прошла на кухню, где заварила себе крепкий чай с молоком и приготовила горячие тосты. Хорошо, когда можно не спешить на работу: накануне позвонил клиент и попросил перенести назначенную встречу на вечер. Клиентов у нее было немного, но она и не гналась за количеством, хотя дополнительный заработок ей бы сейчас не помешал: арендная плата за квартиру и счета за коммунальные услуги постоянно росли.
После окончания ординатуры Джоан решила специализироваться на том направлении, которое было ей наиболее близко, – на офтальмо-психологии, и теперь большую часть ее клиентуры составляли пациенты, так или иначе связанные с синдромом Рейнолдса – болезнью, получившей свое название по имени диагностировавшего ее врача. Эта болезнь впервые была зафиксирована на Острове около десяти лет назад и с тех пор получила широкое распространение. У заболевших в течение нескольких дней отмечались сильные головные боли и рези в глазах; летальных исходов, правда, до настоящего времени не было, но следствием болезни становился неизлечимый недуг – ахроматопсия, при которой люди переставали различать цвета, и жизнь отныне представлялась им в черно-белом изображении. Казалось бы, утрата цветного восприятия – не самое ужасное из того, что может постичь человека, но те, кто переболел синдромом Рейнолдса, становились легковозбудимыми и эмоционально неуравновешенными. И вот эти-то несчастные и их близкие обращались к ней за психологической помощью. Она старалась им помочь – использовала и уже известные научные методики, и разработанные ею самой. По правде говоря, этим людям требовалась не столько психологическая помощь, сколько лечение, но за все эти годы ни причины болезни, ни способы ее лечения так и не были определены. Джоан скептически оценивала успехи современной медицины: даже в отношении застарелых, распространенных на Острове заболеваний не было найдено панацеи – что уж тут говорить о новых синдромах! Так или иначе, врачам и психологам за последние десять лет прибавилось работы, и Джоан иногда с грустной иронией думала о том, что без этих бедолаг она, глядишь, осталась бы без работы.
Но в это хмурое утро не только предстоящая встреча со сложным пациентом и ненастная погода тяготили ее, она улавливала в своем сердце смутную тревогу непонятного свойства. «В чем дело? – спрашивала она себя, - ведь ничего не случилось, все в порядке». Из-за чего бы ей терзаться? Неужели это дает о себе знать загнанное внутрь чувство вины из-за того, что она не может основательно помочь своим пациентам, лишь немного улучшая их психологическое состояние? Нет, дело не в этом. Скорее это срабатывает интуиция - пытается предостеречь ее от неверного шага.
Джоан подошла к секретеру и достала изящную алую коробочку. Чувствуя в пальцах легкое покалывание, открыла ее и несколько секунд неподвижно смотрела на золотое кольцо с бриллиантом, лежащее на синем бархате, словно дорогой музейный экспонат. Подарок Стенли. Три дня назад он сделал ей предложение. Стенли - парламентарий, удачная партия: серьезный, состоятельный, интересный, любит ее. Единственная проблема – ахроматопсия. Но болезнь не передается по наследству, опасаться тут, собственно, нечего. Да, возможно, Стенли излишне эмоционален, но она справится с этим. Любит ли она его? Честный ответ будет: «Нет». Но так уж ли это важно? Ей уже двадцать семь, и хорошего человека встретить не просто. А она хочет иметь семью. Стенли сможет устроить их надежную гавань, он будет хорошим мужем и отцом семейства. Рассудив таким образом, она ответила ему согласием.
Джоан достала кольцо из коробки, но надевать не стала – покрутила в руках, наблюдая вспыхивающие на камне радужные искры, – даже при тусклом утреннем свете бриллиант щедро играл всеми своими гранями. Стенли… Сердце ее вдруг защемило, как когда-то в детской игре: «Теплее – теплее – горячо!». «Да, в этом все дело», - вдруг ясно осознала она причину своего беспокойства, не отпускавшего ее все последние дни. Ей стало страшно. «Но ведь еще не поздно всё изменить!», - пронеслось у нее в голове. И в тот же миг комната озарилась ярким светом, солнце смело пробивалось сквозь рвущиеся тучи, образуя на небе сверкающие острова. «А ведь уже весна!», - подумала она с облегчением, глубоко вздохнув.
Джоан стояла у окна, осознавая, что нечто важное случилось в эти несколько минут – будто произошел разлом в земной коре у самых ее ног; она осталась стоять на одной стороне, а ее прошлое, отделившись, начало быстро удаляться, унося с собой прежние убеждения и пристрастия, ошибки и тревоги.
Знание предоставляет нам образ, но лжет,
Ибо образ мгновенно меняется.
Каждый миг – это смена и переоценка
Всего, чем мы были.
Джоан быстро собралась, схватила с вешалки кашемировое пончо, зонт и вышла на улицу. Дождь закончился, и воздух был пропитан утренней свежестью. Она быстро шла знакомыми переулками, перескакивая через лужи, вглядываясь в невысокие каменные дома с черепичными крышами в обрамлении ровно постриженных зазеленевших уже газонов. «Как все здесь напоминает Старую Англию! – в очередной раз подумала она, вспоминая город своего детства. – Привыкаешь - и будто ничего не случилось».
Но вот и почтамт. Она вошла в просторный зал под высоким матовым куполом, сквозь который в помещение свободно проникал дневной свет, и огляделась по сторонам. Народу в зале было много, люди сновали взад-вперед, как муравьи. Пройдя к столу упаковки, она выбрала небольшую картонную коробку и положила в нее свою бархатную шкатулку с кольцом, заполнив оставшееся пространство мягкой гофрированной бумагой. Надписала на коробке адрес и прошла к свободному окошку.
Пожилой почтмейстер положил коробку на весы и, бросив на Джоан быстрый взгляд, спросил:
- Ценное?
- Бесценное, то есть неценное, - пояснила Джоан.
Почтмейстер сделал на коробке отметку и уточнил:
- Получатель – Стенли Вайт?
- Да, - подтвердила Джоан, спеша расплатиться. Ее била дрожь, словно она была террористкой, отправляющей бомбу, и ей не терпелось побыстрее завершить свое дело.
Отходя от окошка, она почувствовала невероятное облегчение. Сердце ликовало. Чуть ли не пританцовывая, направилась она к выходу, но тут ее внимание привлекла некая сутолока у соседнего окна.
- У меня нет другой банковской карты! – взволнованно объяснял взлохмаченный молодой человек в ветровке и джинсах. – Если вы эту не принимаете, давайте я заплачу наличными.
- Мы не принимаем наличные, я же вам объяснила, - невозмутимо ответила сухонькая дама-почтмейстер. – А банковские карты Oliver временно не принимаются по техническим причинам. Придите через пару часов.
- Но мне надо срочно оплатить эту квитанцию! – в отчаянье проговорил юноша. – Я опаздываю на экзамен!
Джоан подошла ближе.
- Давайте, я оплачу своей картой - предложила она, - а вы отдадите мне наличными.
Молодой человек обернулся, и их взгляды встретились. От неожиданности оба остановились и умолкли: они увидели в глазах друг друга нечто столь знакомое и одновременно столь важное, что не удивиться этому было невозможно.
- Спасибо вам огромное! – с облегчением вздохнул молодой человек, не сводя с нее глаз. – Вы меня просто спасли!
Джоан вставила свою карту в автомат - вся операция заняла не более тридцати секунд.
Молодой человек, протягивая ей смятую купюру, смущенно произнес:
- Простите за это неудобство, я вам так благодарен!
Он повернулся было, чтобы уйти, но тут же снова обратился к Джоан:
- Послушайте, меня зовут Майкл. Я сейчас бегу в Университет на выпускной экзамен. Но не могли бы мы завтра где-нибудь выпить кофе и поговорить?
- Почему бы нет? – ответила Джоан со сдержанной улыбкой. К этому вихрастому, не по годам серьезному парню она, честно говоря, почувствовала симпатию с первого взгляда.
Они направились к выходу.
- Вам удобно завтра в четыре? Здесь поблизости, в кафе «Под вязом»? – он указал рукой направление. – А вас, как вас зовут? – спросил Майкл, вдруг обеспокоившись тем, что до сих пор не знает имени своей благодетельницы.
- Меня зовут Джоан, - ответила она. – Ну что ж, до завтра!
Помахав ему рукой, она скрылась в переулке. А Майкл еще мгновение стоял как вкопанный, глядя на угол дома, за которым скрылась Джоан.
* * *
Заседание парламентского Комитета по экономике было назначено на три часа, но Стенли выехал из дома заранее, держа теперь путь в западную часть города. На заседании Комитета предстояло обсуждение водных ресурсов Острова – вопроса весьма актуального ввиду того обстоятельства, что в последние годы на Острове было выявлено истощение источников пресной воды, и в недалеком будущем мог возникнуть ее дефицит. Стенли понимал, что для него это и золотое дно, и звездная высь одновременно. Будучи выпускником Университета природных ресурсов, он по праву считал себя, в отличие от других членов Комитета, профессионалом в данной области. Единолично разработав в короткие сроки «Стратегию пресноводной безопасности Острова», он представил ее руководству Комитета. «Стратегия», основанная на новом методе опреснения океанической воды, заключавшемся в использовании усовершенствованных мембран при обратном осмосе, была воспринята руководством с интересом и при поддержке главы Комитета Джона Уисли была оформлена как законодательная «Водная инициатива Уисли – Вайта». Это было первой существенной победой Стенли на политическом поприще, делавшей его знаменитым в парламентских кругах. Если сегодняшнее заседание Комитета пройдет успешно, в чем он не сомневался, то в мае Инициативу можно будет выносить на парламентские слушания. Только бы заткнуть как-то этих «зеленых», вечно будоражащих общественное мнение: то по поводу чрезмерного забора воды из океана, то из-за его чрезмерного загрязнения. Придется, видимо, найти среди них нужных людей и несколько потратиться на «смазку». Инициатива открывала ему впоследствии прямую дорогу к славе, к карьерному росту, к деньгам – в случае успеха он рассчитывал в следующем году на место заместителя главы Комитета и на солидный доход от внедрения своих научных разработок.
Стенли обогнул площадь и выехал на улицу Зеленых Холмов, ведущую к Лицею изящных искусств. Здесь он припарковался и прошел к высокой металлической изгороди, тянувшейся темным частоколом вдоль полосы кустарника, за которым просматривалось импозантное трехэтажное здание Лицея. Он взглянул на часы – без пяти два. И тут же, как он и ожидал, двери Лицея распахнулись и на крыльцо высыпала ватага учеников. Стенли притаился за деревом и, прижавшись лбом к ограде, всмотрелся в стоящих на крыльце подростков. Да, ОН там! Стенли будто кипятком ошпарили, кровь ударила ему в голову, пальцы судорожно впились в металлические прутья. Он, не отрываясь, следил за худощавым белокурым юношей в кожаной куртке - тот стоял в окружении своих товарищей и о чем-то непринужденно болтал с ними.
«Да ему хоть бы что!», - с саднящей досадой подумал Стенли. В его голове в очередной раз прокрутилась сцена их последнего свидания: милая беседа, быстро переросшая во взаимные упреки и ссору. Он попытался тогда тут же все исправить – взял мальчишку за руку, примирительно потрепал по шелковистым волосам, глядя в его дерзкие миндалевидные глаза, но тот вырвался и убежал. И не отвечал уже неделю на его звонки. После всего, что между ними было! Стенли содрогнулся от боли и с трудом сглотнул. «Ну ничего, никуда он не денется! Невозможно ему отказаться от всего, что я могу предложить! Поартачится и вернется», - с этой мыслью он направился к своей машине, чувствуя некоторое облегчение.
«А Джоан?», - спросил его внутренний голос. «А что, Джоан? - ответил он себе. – Джоан будет мне хорошей женой и матерью моих детей. Красивая, умная девушка из приличной семьи… Семья нужна каждому человеку, тем более политику. Но жизнь – категория нелинейная. Разве можно отказаться от того, к кому привязан всем своим существом? Отсечь часть себя самого?»
* * *
Майкл уже полчаса сидел в кафе и сквозь широкие окна с беспокойством поглядывал на улицу: часы показывали уже 16.10, а Джоан все не появлялась. Вот промчалась по улице шумная ватага подростков с вытянутыми вверх руками – это участники нового популярного гейма – ловят виртуальную Птицу счастья.
«А моя Птица счастья, кажется, сама опустилась мне прямо в руки», - подумал с улыбкой Майкл. Вчера, едва увидев Джоан на почтамте, он сразу понял, что это его судьба. Сколько же важных событий сразу: и окончание Университета, и решение о поездке в Австралию, и встреча с этой удивительной девушкой! Ее глаза смотрели так ясно, и было в них столько доброты и привета, что он забыл сразу про все свои заботы и хотел, чтобы она всегда была рядом.
- Привет! – услышал он знакомый голос.
Ждал – ждал, а в результате не заметил, как она подошла!
Майкл заказал ей и себе кофе с галетами и без лишних слов приступил к делу.
- Джоан, сказал он, немного подавшись вперед и пытаясь скрыть свое волнение, - мне кажется, что в жизни иногда происходят встречи, о которых сколько ни говори, все равно ничего не объяснишь, потому что они сразу и навеки отпечатываются здесь, - он коснулся рукой своего сердца. – Да и все так удачно складывается! Я сдал вчера последний выпускной экзамен и окончил Университет!
- Ура! Поздравляю! – весело воскликнула Джоан, глядя на него с улыбкой.
Какие удивительные у нее глаза! Синие, глубокие, излучающие загадочный свет. И эта мягкая накидка в сине-зеленую клетку так ей идет!
- Через две недели, - продолжил он, - мне предстоит выехать в Австралию, где мне предложили интересную работу: недавно я подписал контракт. Да, я не сказал: я – горный инженер. Как много я еще не успел сказать! В Австралии меня ждут на крупном горно-обогатительном комбинате. Прости, что приходится изъясняться скороговоркой. Джоан, ты поедешь со мной?
- Что, с одного острова – на другой? – попробовала пошутить Джоан, пытаясь остановить обрушивающуюся на нее лавину чувств и событий.
- Да, можно сказать и так, - кивнул Майкл. Он выглядел серьезным и собранным, хотя на вид ему было не более двадцати трех.
«Совсем еще пацан! - подумала Джоан. – Ну да что с того?»
- Давай поженимся с тобой как можно скорее! – воскликнул он, - Джоан, выходи за меня замуж!
Джоан рассмеялась: два предложения руки и сердца за одну неделю! Но какая пропасть между этими событиями! То - сумрачное, тревожное, было давным-давно, а это - веселое, радостное – сейчас, и завтра, и всегда! На душе светлеет, проясняется, становится легче; косматые облака расходятся, и за ними открывается лазурная бескрайняя даль.
Любовь обретает себя,
Когда «здесь» и «сейчас» теряют значенье .
- Я согласна. – Это вроде кто-то сказал за нее. Не могла же она, в самом деле, принять столь ответственное решение так быстро!.. Но возражать она не будет.
- Отлично! – воскликнул радостно Майкл. – Он достал из нагрудного кармана и выложил перед ней авиабилеты. – Вот, смотри, - указал он, - Тридцатое апреля. В Мельбурн, через Белград. Мы поженимся, как только прилетим туда. Ты успеешь собраться?
Он все еще не до конца верил своему счастью и от волнения не находил слов, чтобы убедить эту девушку в серьезности своих намерений и необходимости ее согласия. Но что-то подсказывало ему, что это было излишне.
- Но только ты должен пообещать мне одну вещь, - серьезно проговорила Джоан, глядя в его искрящиеся от счастья глаза.
- Да, обещаю! – с готовностью выпалил Майкл. – Чего ты хочешь?
- В первый же выходной по прибытии в Австралию мы поедем с тобой в природный заповедник. Я всю жизнь мечтала увидеть живого кенгуру.
9.
УТКА ПО-БАВАРСКИ
Когда все гости собрались, хозяева пригласили их проследовать к столу, и они с довольными лицами, предвкушая приятную неспешную трапезу, прошествовали в гостиную на отведенные им места за круглым столом, покрытым свежей льняной скатертью. Какое-то время собравшиеся – трое мужчин и три женщины – провели в молчании. Хотя они и были знакомы между собой тысячу лет, но оказываясь при очередной встрече лицом к лицу, испытывали определенную неловкость, не зная, с чего возобновить разговор, прерванный месяц или два назад.
Хозяин дома Ханс, крупный седовласый мужчина, вполне крепкий для своих шестидесяти двух лет, неспешно разливал вино из бутылки в высокие хрустальные бокалы. Повод для встречи был торжественный – его супруге, Бригитте, исполнялось пятьдесят пять; по этому случаю было откупорено давно припасенное Мозельское игристое – самое что ни на есть настоящее, доставленное из Старой Германии.
Бригитта, ухоженная брюнетка с короткой стрижкой, появилась из кухни, держа в руках большую фарфоровую миску. Водрузив ее в центр стола, она театральным жестом подняла крышку: «Вуаля!» - и комната наполнилась дивным пряным ароматом.
- У нас сегодня утка по-баварски! - торжественно объявила она.
- Ах, дорогая, не томи! – воскликнул Гюнтер, подаваясь вперед. Ноздри его раздулись и трепетали от нетерпения, как у молодого жеребца.
Гюнтер приходился Хансу сводным братом – от второго брака их общего отца, красавца и атлета, женившегося повторно в сорок лет на своей молоденькой секретарше. Братья внешне не имели ничего общего: Гюнтер пошел в мать и унаследовал от нее невысокий рост, правильные черты лица и черные как смоль волосы. В отличие от Ханса он был худощав и несколько сутул, однако его тщательно ухоженные волосы и аккуратно подстриженные бородка и усы придавали ему фатоватый вид. Несмотря на драматизм родительского любовного треугольника и разницу в возрасте – Гюнтер был на восемь лет моложе Ханса, братья с молодости были дружны между собой, и им удалось сохранить добрые отношения и в дальнейшем. После переезда на Остров их родственные узы еще более укрепились, правда, виделись они не слишком часто: у Гюнтера, работавшего в Центральной клинике, свободного времени всегда было в обрез.
Кроме Гюнтера и его жены Клаудии, на торжестве присутствовали старые друзья хозяев дома – Дитер, полный мужчина в очках, с двойным подбородком, с залысинами на крупном черепе, и Ханна – поблекшая с годами дама с цепким взглядом маленьких, похожих на бусины, глаз. Ханс поддерживал дружбу с Дитером со студенческих времен в Мюнхене, где оба когда-то учились в Инженерном институте. Со временем их супруги, которыми они обзавелись, тоже обнаружили между собой много общего, так что их товарищество еще более укрепилось.
Все трое мужчин были людьми больших амбиций, многого добившимися в своей жизни. Гюнтер, как уже упоминалось, работал в Центральной клинике, заместителем главного врача, Дитер занимал руководящий пост в автомобильном концерне, а Ханс, оставив несколько лет назад место в совете директоров химической компании, перешел на преподавательскую работу в Технологический университет, где вскоре получил пост проректора. Надо признать, что в былые годы между ними иногда возникало скрытое соперничество, но в силу своего воспитания и здравого смысла они не позволяли этому чувству внести разлад в их отношения, что и позволило им сохранить дружбу.
- Нет, это просто божественно! – воскликнула Клаудия, отрезая очередной сочный кусочек от утиной ножки. – Как ты это готовишь, Бригитта?
- На этот раз чудо сотворил Ханс, - ответила хозяйка, с гордостью взирая на мужа.
- Ах, Ханс, не может быть! Ко всем способностям – еще и эта! – игриво воскликнула Клаудия. – Расскажите-ка нам, как вы это готовили. Невероятно вкусно! Мясо просто тает во рту! А какой аромат!
Пока она произносила этот кулинарный панегирик, мужчины имели возможность, не таясь, пожирать ее глазами – и это было не менее приятно, чем наслаждаться уткой. Клаудия, мало того, что была моложе всех в этой компании (ей недавно исполнилось сорок три), так она еще и выглядела превосходно для своих лет. С гладкой кожей, волнистыми каштановыми волосами, гибкой талией, пышным бюстом, всегда вызывающе обтянутым тонкими блузками с глубоким вырезом, она неизменно вызывала восхищение у мужчин и ревность у женщин. И хотя находящиеся рядом Бригитта и Ханна тоже были в неплохой форме благодаря тщательному уходу за собой и искусно подобранным туалетам и украшениям, все же преимущество Клаудии было бесспорным, что вызывало у других женщин внутреннее беспокойство.
- Секрет не так уж сложен, дорогая Клаудия, - ответил Ханс с улыбкой.
При словах «дорогая Клаудия» у Бригитты ёкнуло сердце, но она, сделав над собой усилие, тоже улыбнулась. Сколько лет они знакомы, а эта Клаудия все время бессовестно заигрывает с ее мужем! Да еще и не меняется с годами, даже будто становится лучше.
- Все дело в соусе, - продолжил Ханс, глядя на Клаудию. Сегодня она была просто обворожительна в своей голубой ажурной кофте, сквозь которую просматривались ее вздымающиеся перси. – В старое доброе вино надо добавить сладкую апельсиновую цедру и немного имбиря, - объяснил он, многозначительно растягивая слова.
- Вы просто кудесник, Ханс! – промурлыкала Клаудия, поправляя прическу. – Я как-нибудь запишу у вас рецепт.
- С удовольствием поделюсь с вами своими секретами, - любезно парировал Ханс, и Клаудия томно потупила взор.
- А мы с Дитером недавно открыли для себя на Маркте чудесную мясную лавку, - вступила в разговор Ханна, - там всегда имеется в наличии свежее мясо – чудесная свинина! Мы теперь то и дело заглядываем туда.
- Дитер мог бы себя немного и ограничить! – заметил Ханс, похлопывая друга во выдающемуся животу.
- Ну, знаешь, если и в еде себя ограничивать, то зачем тогда вообще жить? – весело откликнулся тот, не переставая жевать.
- А мы с Гюнтером предпочитаем рыбу, - поделилась с присутствующими Клаудия. – У них в клинике проводили недавно исследование по оптимальному питанию, так вот результат: ешьте больше рыбы и морепродуктов – и будете долго жить и наслаждаться здоровьем!
- Да, действительно, - подтвердил Гюнтер. – В рыбе есть все необходимые полиненасыщенные жирные кислоты и витамины - все это препятствует отложению холестерина и замедляет процесс старения. К старым научным знаниям прибавились новые, но они только подтверждают давно известную истину: рыба – залог здоровья! Особенно морская, которая так полезна женщинам для сохранения красоты. – Он с нежностью взглянул на сидящую рядом Клаудию и коснулся губами ее щеки.
Наступившую паузу нарушил бой старинных напольных часов в темном деревянном футляре.
- А как поживают ваши племянники, Дитер? – спросила Бригитта.
Своих детей у Дитера и Ханны не было, и они заботились о детях старшего брата Дитера, умершего несколько лет назад, поддерживали, как могли, Клауса и Доротею, уже в общем-то взрослых людей, оставшихся в Старой Европе.
- Да так себе, поживают, - без энтузиазма ответил Дитер. – Клаусу, можно сказать, повезло: он в Киле устроился на работу – докером в порту. Это с его-то инженерным дипломом! Доротея тоже переехала в Киль, поближе к брату, работает в магазине. Сейчас там все стараются держаться вместе. В Киле сформировался довольно большой немецкий анклав со своими школами, магазинами, ресторанами, там царит порядок – благодаря тому что люди вооружены и оберегают свое спокойствие, но за пределы этого квартала высовываться опасно.
- Какой ужас! - воскликнула Бригитта, всплеснув руками.
- Несчастные люди, кто остался там, – вздохнув, добавила Ханна. – Они постоянно подвергаются риску. Дороти писала, что с одной ее знакомой сорвали прямо на улице одежду – средь бела дня, потому что она была в короткой юбке и с непокрытой головой.
- Какая дикость! – возмутилась Клаудия.
- И невозможно ничего сделать, - добавил Дитер, - в полиции, в мэрии, в судах – везде теперь заправляют мигранты.
- А мне, честно говоря, всё вспоминаются наши чудесные отпуска во французском Биаррице в довоенные времена! – вздохнула Бригита. – Но теперь туда не сунешься: на пляже – одни мусульмане, без буркини тебя разорвут.
- А вы слышали последние новости? – вмешался Гюнтер. – Сегодня утром передали: очередной паром с нелегалами потерпел крушение у берегов Острова. Спаслись всего несколько человек, в основном французы. Это уже третий подобный случай в этом году.
- Как же должно быть туго приходится там европейцам, если они идут на такой риск! – вздохнув, произнесла Ханна.
- Я каждый раз благодарю Ханса за его проницательность и решимость, - с чувством заметила Бригитта. – Ведь это благодаря ему мы все находимся здесь, в полной безопасности. Помните, он сразу сориентировался в обстановке и настоял на том, чтобы мы после Мигрантской войны немедленно уехали на Остров. А кто не решился сразу, тот остался навсегда бедствовать в Европе: ведь на Острове вскоре были установлены квоты, и дверца захлопнулась.
- Да, некоторые критикуют здешнюю жизнь, - заметил Гюнтер, расстегивая на груди атласную жилетку, - а мы с Клаудией всем довольны: полная безопасность, никаких тебе иноземцев, свежий воздух, морепродукты!
- Вот если бы еще перебраться жить на Золотой мыс! – мечтательно закатила глаза Клаудия, склоняя голову мужу на плечо.
- Ну, не все сразу, дорогая, - ласково ответил Гюнтер, проводя рукой по ее волосам. – Будет тебе и Золотой мыс, и собственный дом. Потерпи немного.
Бригитта и Ханна многозначительно переглянулись.
* * *
После завершения обеда компания разделилась на две группы для принятия дижестива: мужчины отправились в кабинет Ханса, а дамы – в голубую гостиную.
- Ситуация в Старом Свете, между нами говоря, принимает критический оборот, - заявил Дитер, разваливаясь на диване и закуривая трубку. – Клаус пишет, что недовольство немцев по всей Старой Германии растет, зреют настроения по взятию реванша. Те отчисления, что мы переводим в Германию, идут в основном на оружие и мобилизационную работу. Полагаю, нам стоит увеличить нашу помощь.
- Я не против, - кивнул Ханс, стряхивая пепел с сигареты в мраморную пепельницу в форме черепахи.
- Все это чревато большой кровью, - заметил Гюнтер, глядя сквозь открытое окно на зеленые пинии в парке возле дома. - Не лучше было бы поискать общий язык с пришельцами, чтобы наладить нормальное сосуществование?
- О, мы это уже проходили! – возмущенно воскликнул Дитер, подскакивая на диване. – «Многонациональное государство», «мультикультурное общество»… Если бы наши правители в начале века не оказались такими идиотами, то и не случилось бы всей этой трагедии.
- И правда, - согласился с ним Ханс. - Помните: они до последнего момента призывали народ к терпимости и толерантности - пока не произошло то массовое изнасилование женщин в Басау и среди жертв не оказалась родная сестра мэра. Только тогда они начали принимать какие-то меры, но было уже поздно: к тому времени мигрантов оказалось в стране уже почти столько же, сколько и нас, только они были лучше организованы и не страдали умственной расслабленностью, как мы. Поэтому и смогли захватить наши земли и установить свои порядки.
- И заметьте: к этому времени Хичкок уже снял своих «Птиц», - иронично произнес Гюнтер.
- Согласитесь, что мы сами это допустили, - Ханс открыл бутылку Jagermeister и разлил содержимое по стаканам. – Десятилетиями их впускали в страну без каких-либо ограничений, потворствовали их безделью и покрывали наглые выходки. Никто не задумался о том, что у нации есть предел абсорбции чужеродного элемента.
- И еще они были гораздо злее нас и морально сплоченнее, - с усмешкой добавил Гюнтер. – Я же не про интеграцию говорю, - пояснил он свою мысль, - а просто про какой-то консенсус в сложившихся условиях. Об интеграции речь не идет – она просто невозможна, в том числе и по физиологическим причинам. Скажу вам как врач: мозг белого человека сильно отличается по многим параметрам от мозга цветных, особенно в том, что касается поведенческих функций. Конечно, в то время невозможно было говорить об этом публично, но факт остается фактом. Какая уж тут интеграция!
- Да, что ни говорите, но старина Гегель был прав, установив свою градацию народов и заявляя об особой миссии германо-романской цивилизации! – заявил Ханс.
- Но приходится признать, что в истории Германии ее лидеры подчас приносили ей больше вреда, чем пользы, хотя их изначальные устремления были не лишены здравой основы, - заметил Гюнтер. - Если бы в двадцатом веке с наследием Гегеля и Ницше обходились более деликатно и не допускали к власти воинствующих параноиков, то мы гораздо большего смогли бы добиться… И теперь не надо было бы думать о реванше.
- Все дело в том, - ответил Ханс, - что наши правители в Старой Германии взрастили в нас – во всей нации - чувство вины за войну, развязанную одним человеком. Нам засунули в рот кляп и запретили говорить о собственных интересах. А если кто осмеливался выступать против, на того сразу навешивали ярлык ксенофоба и фашиста. Само слово «немец» стало чуть ли не табу – следовало говорить: «гражданин Германии»! До сих пор остается загадкой: было ли это заговором против собственного народа или просто непроходимой глупостью. Но пока мы играли в политкорректность, мигранты просочились в наше общество и пустили глубокие корни. А мы боялись сказать, что для нас Германия – это прежде всего немцы, а не просто территория, заселенная невесть кем.
- Мы все – жалкие трусы, просравшие Германию! – воскликнул Дитер, стукнув стаканом о стол, отчего его содержимое чуть не выплеснулось через край.
- Ну, будет тебе, - остановил его Ханс, похлопав по плечу. – Мы тут ни при чем. Всем известно, что транснациональным корпорациям требовалась дешевая рабочая сила, а армии – иностранные наёмники - вот этот запрос и был реализован правительством в несколько шахматных ходов. Однако затем ситуация приняла неожиданный оборот: мигранты не захотели быть серой безропотной массой и, подняв голову, заговорили о своих правах – сначала путем закона, а потом - оружия.
- А ведь были в то время люди, которые все понимали! Почему мы не поддерживали их? – задумчиво произнес Гюнтер.
- Так или иначе, - подытожил Дитер, осушая залпом свой стакан, - теперь именно здесь, на Острове, сосредоточен центр Европы. Сюда прибыли лучшие, наиболее смекалистые, отважные – как в свое время из Старого Света в Америку… Мы создадим здесь новую процветающую Европу и будем в ней хозяевами положения – как это было и раньше, в Европе Старой.
* * *
- Клаудия, ты сегодня шикарно выглядишь! – заметила Ханна, улыбаясь.
Клаудия и Бригитта расположились на софе, обитой голубым шелком и обложенной мягкими подушками; Ханна уселась в такое же кресло напротив. Между ними на низком столике стояли бутылка ликера, рюмки и ваза, наполненная виноградом.
- Ах, дорогие мои, вы тоже в прекрасной форме! – ответила Клаудия. – Как поживает твоя дочь, Бригитта?
Бригитта поморщилась, ей неприятен был этот вопрос: она не хотела говорить о дочери, которая недавно развелась с мужем. Зачем эта Клаудия всегда норовит ее уколоть?
- Да все неплохо, - ответила она. - Хельга с удовольствием работает в банке, недавно ее повысили – она стала начальником отдела. А Маруся, внучка, заканчивает школу… А что, вы с Гюнтером действительно планируете перебраться на Золотой мыс? – задала она наконец вопрос, мучивший ее уже битый час.
Глаза Клаудии блеснули из-под прикрытых век - она поняла, что на заброшенный ранее крючок рыбка-таки клюнула.
- Да, подумываем, - небрежно ответила она. – Застройка близится к концу, и осенью, наверное, начнется заселение.
Бригитта и Ханна прикусили языки: они не ожидали, что Гюнтер с женой могут позволить себе такую роскошь.
Возникла неловкая пауза, и Ханна поспешила ее заполнить:
- Вы знаете, в «Брохен-халле» появилось в продаже чудесное белье – кашемировое с шелком. Его производят аборигены, но очень качественно, всё из натуральных компонентов. Вот, взгляните, - она задрала юбку, обнажив толстую ляжку, обтянутую серым трико. – Замечательная вещь. Очень комфортное ощущение, и недорого.
- Ой, а это что? – встрепенулась вдруг Клаудия, взглянув в дальний угол комнаты, и, вскочив со своего места, подошла к стоящей там металлической конструкции.
- Это тренажер, - ответила, смутившись, Бригитта.
- Тренажер? – игриво переспросила Клаудия, забираясь на сиденье и с трудом соединяя коленями разведенные в стороны тугие лопасти. - Бригитта, уж не либидо ли свое ты таким образом укрепляешь?
Бригитта покраснела: да, именно с этой целью – для укрепления вагинальных мышц - и приобрела она этот тренажер по совету одной своей знакомой – для того чтобы сохранять в постели привлекательность для своего мужа, который что-то в последние месяцы потерял к ней всякий интерес.
- Ну что ты! – рассмеялась она в ответ. – Это Ханс тренируется по утрам. В парке ведь не во всякую погоду побегаешь.
- А вы слышали, - вдруг вспомнила Ханна о том, что волновало ее всю последнюю неделю, - дочь председателя Парламента оказалась замешана в финансовых махинациях! Что-то связанное с фармацевтическим бизнесом. Теперь ее папаше несдобровать! Да и ей тоже – а ведь считалась первой невестой Острова!
* * *
На десерт к кофе были поданы мороженое и черносливовый торт, испеченный Бригиттой по особому рецепту, вычитанному во французском журнале. Верхний свет был погашен, и комната утопала в полумраке, горели только угловые бра и свечи в высоких серебряных подсвечниках. Гости испытывали умиротворение, разговор тянулся неспешно, по-доброму.
Вдруг в коридоре раздался звонок.
- Кто бы это мог быть? – удивилась Бригитта и пошла открывать. Через пару секунд она вернулась в обнимку с худенькой светловолосой девушкой.
- Вот и Маруся к нам пожаловала! – представила она свою внучку.
- Здравствуйте! – коротко поприветствовала Маруся собравшихся и, подойдя к Хансу, чмокнула его в щеку, - Привет, дед!
- Маруся, как вы повзрослели! Настоящая леди! – с удивлением воскликнул Дитер, поднимаясь со стула и целуя ей руку.
- Мама не смогла прийти, вот прислала меня с подарком, - проговорила Маруся, передавая Бригитте сверток, перевязанный алой лентой. Голос у девушки был хрипловатый, взрослый и волнующе диссонировал с ее хрупкой внешностью.
- Ну, садись, дорогая, мы как раз к десерту приступили, - Бригитта освободила Марусе место рядом с дедом.
Все молчали, и Маруся знала, почему: так бывало всегда, когда она впервые появлялась в обществе малознакомых или незнакомых людей. К своим пятнадцати годам она четко усвоила, что хотя и не является красавицей, но обладает какой-то удивительной тайной, которую в ней мгновенно улавливают окружающие мужчины. И эта тайна магическим образом воздействует на них: притягивает, волнует, не дает покоя. А если она еще и будет смотреть на них своим особенным взглядом – наивным и всезнающим одновременно, то они и вовсе начинают терять голову и творить всякие безумства.
- Почему у вас такое необычное имя – Маруся? – спросил Гюнтер, пристально глядя на нее.
Маруся оторвалась от торта и подняла на него свои ясные голубые глаза.
- Да это все мама, выдумщица, начиталась русских книжек… А что, вам не нравится?
Гюнтер почувствовал, как у него вдруг перехватило дыхание и на долю секунды потемнело в глазах.
- Нравится, - ответил он изменившимся голосом.
- И мне нравится, - сказала, глядя ему в глаза, Маруся и облизнула ложку.
- Вы в этом году заканчиваете школу? – вступил в разговор Дитер. – Кем вы собираетесь стать?
- Не знаю еще, - замялась Маруся, и ее щеки покрылись очаровательным румянцем. – Не решила пока: может, врачом, может дизайнером.
- Врач – это замечательная профессия, - оживился Гюнтер. – Я сам врач, мы можем потом потолковать об этом, я дам вам ряд полезных советов.
Клаудия, прищурившись, бросила на мужа быстрый косой взгляд.
Маруся опустила глаза и, придвинувшись к столу, занялась мороженым.
Дитер, следя в каком-то оцепенении за ее руками, подумал, что такие тонкие прозрачные пальцы могут быть только у эльфов. Светлые, золотистые волосы ровными прядями обрамляли лицо девушки, очерчивая правильный овал лица и делая ее похожей на сказочную фею.
Девушка в светлом наряде
Сидит над обрывом крутым,
И блещут, как золото, пряди
Под гребнем ее золотым .
Марусе стало скучно: она насквозь видела этих людей, старых и нудных. Помимо собственной проницательности, картину дополняли рассказы и бесконечные телефонные разговоры матери. Она знала о собравшихся так много, включая массу пикантностей, что те и в страшном сне не могли бы себе этого представить. У толстого Дитера недавно вырезали грыжу, а его перезрелая племянница Доротея, оставшаяся в Старой Европе, в прошлом месяце подверглась сексуальному нападению, о чем Дитер и Ханна предпочитают умалчивать. У деда – роман со студенткой, и бабушка едва ли догадывается об этом. Клаудия страдает мигренями, к тому же она помешана на своем омоложении, пьет таблетки и делает подтяжки. Муж ее, этот черноволосый щеголь-доктор с его влажным взглядом, не прочь приударить на стороне и уже начал клеиться к ней. Следовало бы его сразу отшить, но он может еще пригодиться. Она специально сказала, что хочет стать врачом, чтобы зацепить его. Возможно, с его помощью удастся отвадить от наркоты ее приятеля, Марка, которого не так давно подсадили на травку испанцы. Всем этим взрослым – до фени то, что происходит с молодыми. Понастроили везде «пункты стерильных уколов». Ха! Бестен данк от всей наркоты, только ей от этого не легче. Пошло и глупо. И скучно.
- Простите, мне пора идти. – Маруся встала из-за стола и, слегка поклонившись, подошла к Бригитте. – Спасибо, бабуля, рада была тебя повидать. Хорошего тебе праздника. – И она, словно легкий мотылек, выпорхнула из комнаты.
С уходом Маруси в комнате что-то изменилось - она будто опустела и потеряла сочность красок. Гости притихли и погрустнели.
- Ханс, сыграйте нам что-нибудь, - попросила Клаудия.
Ханс поднялся из-за стола и, тяжело ступая, прошел в угол комнаты, где стояло пианино. Сев за инструмент, он некоторое время оставался неподвижным, затем поднял крышку и правой рукой пробежал по клавишам. Пространство наполнилось неожиданно громкими волнующими звуками. Усевшись поудобнее, Ханс начал играть.
- Как же прекрасна эта бетховенская соната! – воскликнул Дитер, когда он закончил. – Это же Третья, до мажор, верно? Сколько силы, и грусти, и экспрессии! Особенно в этой части, в адажио.
Ханс захлопнул крышку и развернулся на стуле лицом к публике.
Дамы, опустив глаза, молчали. Они не только не могли признать этой сонаты, но и вряд ли вообще смогли бы отличить Бетховена от Брамса. Да и так ли это важно?
- Чудесно, чудесно! – прошептала Клаудия, поднимая на Ханса глаза, полные слез.
Какое-то время все сидели молча в полной тишине, чувствуя себя единым целым, скрепленным прекрасной музыкой в драгоценный момент времени.
Потом вдруг гости разом вспомнили про свои домашние дела и засобирались, направляясь к выходу.
- Прекрасный вечер! Спасибо, Бригитта! Спасибо, Ханс!
- Это вам спасибо, дорогие! Мы так рады были вас снова у себя видеть!
И каждый из этой шестерки весь вечер и всю ночь потом думал об одном: «Ах, если бы можно было вернуть молодость! Если бы только это было возможно!! Пожалуй, ничего другого сверх того и не нужно!»
10.
НЕЖДАННЫЙ ГОСТЬ
Утро только занималось, на фоне светлеющего неба отчетливо прорисовались узорчатые верхушки деревьев, но сама роща за усадьбой все еще казалась темным растушеванным пятном. Мануэла в это время суток была, как обычно, уже на ногах: дел у нее всегда было невпроворот, а если дать себе слабину и поспать чуть подольше, то уж точно чего-нибудь да не успеешь. Но откладывать дела на завтра было не в ее привычке: у завтрашнего дня у самого хлопот полный рот.
Начинала она свой день обычно с уборки в доме; пока хозяева спали, быстро и бесшумно управлялась с протиркой полов и наводила порядок в комнатах двухэтажного особняка. Ей нравилась эта работа, и она выполняла ее с душой, понимая, что и от ее стараний зависит в определенной мере вид богатого, любимого ею дома. Она знала, какие цветы лучше срезать в саду, как собрать букет, в какую вазу и где его поставить. Хозяин дома Раул всегда отмечал старания Мануэлы и хвалил ее вкус, что доставляло ей неизменную радость. Жена Раула – Беатрис, тоже относилась к ней неплохо, хотя была, как считала Мануэла, довольно сухой и эгоистичной женщиной. Но видимо, ее красота, делавшая ее похожей на вечно цветущую яркую розу, сполна компенсировала в глазах Раула имеющиеся у нее мелкие недостатки. Беатрис была почти на десять лет моложе своего мужа и в свои сорок выглядела как молодая девушка, что еще более подчеркивало разницу в их возрасте. Природа наградила Беатрис тонким, гибким станом, карими глазами и пышной копной темных вьющихся волос. Казалось, что Беатрис так и осталась избалованным ребенком – часто капризничала, обижалась, надувая губки, требовала для себя все новых вещей и развлечений. Раул, будучи по натуре человеком простым и работящим, души не чаял в жене и не переставал удивляться тому, что завладел таким сокровищем, как Беатрис. Теперь он считал своим долгом работать не покладая рук, чтобы исполнять ее прихоти и быть достойным своей супруги. Благо, его трудолюбие, способности и упорство позволили ему сколотить на Острове приличное состояние, и теперь, будучи владельцем обширных плодородных земель и наладив на них производство злаковых и кормовых культур, он являлся одним из крупнейших аграриев Португальского сектора, поставлявшим свою продукцию ведущим перерабатывающим компаниям. Это позволяло ему жить на широкую ногу и ни в чем себе не отказывать.
Мануэла жила в доме Раула и Беатрис с семи лет, - с тех пор как осталась без отца, совершенно нелепо (так высказывался Раул) погибшего в автомобильной катастрофе. Ее отец и Раул были в свое время друзьями, одновременно приехавшими на Остров из Португалии, поэтому когда случилось это несчастье с ее отцом, Раул взял малышку в свой дом. Мать Мануэлы умерла еще в Старой Европе, поэтому Раул рассчитывал, что Беатрис заменит девочке мать, тем более что своих детей у них не было. Поначалу, к его радости, Беатрис действительно уделяла Мануэле много внимания: наряжала ее как куклу, разучивала с ней стихи и песенки, водила по гостям. Но по мере того как Мануэла подрастала и превращалась в цветущую, пышущую здоровьем девушку, Беатрис утрачивала к ней интерес, все больше отдаляясь от нее и предаваясь собственным занятиям.
Положение Мануэлы в доме было не вполне определенным: то ли дочь, то ли воспитанница, то ли прислуга. Ей поручали работу по дому – сначала в помощь двум гувернанткам, а потом она незаметно превратилась в основную работницу. Кто-то, может быть, на ее месте и посетовал бы на такое положение, но Мануэле и в голову не приходило жаловаться на судьбу: она была благодарна Богу, что живет на Острове, имея кров и пропитание на каждый день, и поэтому была признательна за это Раулу и Беатрис.
Убравшись в зале, Мануэла вышла во двор и прошла к отдельно стоящему дощатому белому сараю, где размещался курятник. При ее появлении пестрые несушки радостно закудахтали; она ласково погладила их по крылышкам, достала и сложила в лукошко свежие, еще теплые яйца и направилась на кухню. Хозяева предпочитали иметь к столу продукты из своего собственного хозяйства, вот и Тануш, их садовник, ежедневно приносил из домашних теплиц свежие овощи и фрукты.
Главный особняк усадьбы, построенный в стиле XIX века из темного камня с красной черепичной крышей, представлял собой довольно большое здание, где на втором этаже жили хозяева, а на первом размещались хозяйственные помещения и комната Мануэлы. К дому прилегал тенистый сад, за которым тянулись луга и поля, принадлежащие Раулу - там с раннего утра до вечера можно было наблюдать работающую технику и людей, занятых полевыми работами. Сейчас, во время посевной, Мануэла видела, как на темных разрыхленных террасах работают комбайны. Пройдет еще немного времени - и эти холмы превратятся в разноцветные желто-зеленые лоскутки, столь радующие глаз!
Мануэла собрала волосы в тяжелый узел на затылке, надела фартук и прошла в хозяйственный блок. Открыв стиральный шкаф, загрузила в него груду белья, насыпала порошок фирмы «Мюллер», пахнущий лавандой (только такой признавала Беатрис), и нажала кнопку пуска. Барабан быстро закрутился, выполняя привычную работу. «Легко жить в наше время, - подумала Мануэла. – Вся домашняя работа не составляет труда: хозяйственный блок оборудован всем необходимым - тут тебе и стиральный шкаф, и гладильная, и мультифункциональная кухня! Не то что раньше!» Она все еще помнила истории, которые ей рассказывала в детстве бабушка, – про бедных людей, живших в крошечных холодных лачугах, голодных детей, тяжелом труде батраков и прачек.
Нет, Мануэла была вполне довольна своей судьбой и не желала никаких перемен. Разве что в одном. Была у нее мечта – поступить в музыкальное училище, чтобы научиться профессиональному пению Фадо и игре на гитаре – как Изабелла, ее кумир, которая когда-то выступала на подмостках небольшой таверны в старом Абрантише, где раньше жила их семья. Мануэле всего несколько раз довелось слышать ее, но чарующий образ Изабеллы – крупной, немолодой уже женщины с темными густыми волосами, в ярком обтягивающем платье, с гитарой в руках, выводящей низким надрывным голосом страстные напевы о рыбаках в далеком море, о тоске по дому, о неразделенной любви, навсегда остался в ее памяти. Этот образ был для Мануэлы одним из самых дорогих с детства. И стоило кому-нибудь заговорить о Старой Португалии, как ей тут же вспоминалась переполненная таверна, а на сцене в облаках табачного дыма – Изабелла, с изогнутым станом, страстная и пылкая, доводящая публику до слез своим дивным пением.
Да, Мануэла хотела бы петь и играть на португальской гитаре – как Изабелла! Учительница музыки в школе говорила ей, что у нее хороший голос и музыкальные способности, она даже брала какое-то время уроки пения, но дальнейшее обучение в музыкальном училище в Новом Лиссабоне стоило дорого, а из тех денег, что ей давали хозяева, пока удалось скопить лишь незначительную сумму. Однажды она попробовала поговорить с ними, попросить денег в долг, но Беатрис и слушать не захотела, чтобы отпускать ее: Мануэле не было в доме замены для работы по хозяйству, а ведь не так просто найти человека, которому доверяешь, сказала Беатрис. Ну ничего, со временем она накопит необходимую сумму и все равно уедет учиться в город – ведь она свободный взрослый человек, ей уже двадцать два года!
Мануэла обогнула хозяйственные постройки и направилась по гравийной дорожке вдоль клумб с цветущими примулами и гиацинтами к дому. Справа, перед дровяным сараем, на земле лежало несколько свежеспиленных стволов деревьев, от которых исходил терпкий, приятный аромат леса. Видимо, лесник, занимавшийся расчисткой ближайшей рощи, приготовил их к распилке на дрова для камина. Апрельское солнце так приветливо освещало сарай и светлую песчаную площадку перед ним, что Мануэла невольно остановилась, подошла поближе и присела на один из янтарных стволов, вытянув ноги и подставив лицо солнечным лучам. Прищурившись от удовольствия, она замурлыкала песенку:
Когда просыпается утро,
Все вокруг наполняется радостным светом,
Иволга выводит свою трель
И пьет из листьев алмазную росу.
- Что, Мануэла, решила сегодня пофилонить? – услышала она знакомый голос и, открыв глаза, увидела, как Тануш, заглушив мотор своего автофургона, выпрыгнул из кабины и заковылял по направлению к ней – как всегда, деловой и торопливый.
- Привет, Тануш! – улыбнулась Мануэла. – Ты только взгляни, какое солнышко сегодня! Весна наконец и до нас добралась!
Тануш, подойдя ближе, присел рядом с ней на дерево.
- Что, хозяева уже встали? – спросил он.
- Раул уехал рано, сказал, что вернется к обеду. А хозяйка еще спит.
- Ну, тогда у тебя еще есть время, чтобы понежиться на солнце, - заметил Тануш. - Не знаю, что в этом году такое с салатом, - добавил он через пару минут, - листики на концах пожелтели. Может, удобрений не хватает?
- Не знаю, - рассеянно ответила Мануэла, - я в этом не слишком разбираюсь.
- Ах, Мануэла, - продолжил Тануш, искоса поглядывая на Мануэлу. – Что за судьба у меня такая! Будь я повыше ростом, да постройнее, да не кривой на один глаз – ведь ты, пожалуй, пошла бы за меня замуж?
- Тануш, о чем ты? – рассмеялась Мануэла. - Мы знакомы с тобой столько лет! Я люблю тебя как брата, а ты такие глупости говоришь!
Тануш горестно вздохнул, сорвал со своей головы соломенную шляпу и в сердцах бросил ее на землю.
- Несчастный я человек!
Мануэла нахмурилась.
- Не говори так, - ответила она строго. - Не гневи Бога! – И спустя мгновение, подумав, добавила уже более мягким тоном:
- Вот я тебе сейчас расскажу, что я прочитала вчера в своей книге.
«Своей книгой» Мануэла назвала Библию, оставшуюся от отца, который в свою очередь привез ее с собой из Старой Европы, - и это была единственная книга в доме, принадлежавшая ей лично.
- Много-много лет назад, - начала Мануэла, - жил на земле многострадальный человек по имени Иов. Нет, многострадальным он стал позже, а поначалу он был просто праведным человеком, очень счастливым, так как все имел: и жену, и детей, и здоровье, и богатство. Но вот Господь решил испытать его веру и стал посылать ему одно за другим множество напастей, лишив его в конце концов всего, что тот имел.
- По-моему, это жестоко, - заметил Тануш, почесывая шею.
- Не тебе судить, - одернула его Мануэла. – Говорю же: это было такое испытание. Так вот, Бог его всего лишал, а Иов все равно сохранял веру в промысел Божий, так что даже его жена дивилась. Но вот всё же иссякло его мужество, и начал он роптать на Господа за его несправедливый суд, напоминая, что за всю свою жизнь не совершил ничего плохого.
- И что Господь? – поинтересовался Тануш.
- Господь очень рассердился на Иова за его дерзость. И стал задавать ему многие вопросы, странные такие… Спрашивал, например: «Давал ли ты когда в жизни своей приказание утру и указывал ли заре место ее, чтобы она охватила края земли и стряхнула с нее нечестивых, чтобы земля изменилась, как глина под печатью, и стала, как разноцветная одежда» .
- И что же Иов?
- У Иова не было ответов на эти вопросы. И тогда Господь напомнил ему про бегемота и левиафана – сколь ужасными и непобедимыми они созданы.
- А это-то к чему? – не понял Тануш. И тут же, встав на четвереньки, заковылял по земле, издавая трубные кличи, раскачивая головой из стороны в сторону и делая ужасные гримасы:
- Я – толстый бегемот, великий и непобедимый!
Мануэла залилась звонким смехом:
- Если честно, я и сама не поняла, при чем тут эти звери. - И тут же бодрым голосом добавила: - А Иов понял! Он понял, что хотел сказать Господь: человек не может охватить своим умом Божественных деяний – и раскаялся в своем неразумном споре с Богом. После чего Господь явил ему свою милость и дал ему вдвое больше того, что тот имел прежде.
- Какой чудесный хэппи-энд! – воскликнул Тануш, поднимаясь и отряхивая брюки на коленях.
- Надеюсь, ты усвоил, что роптать на свою участь глупо и опасно? - подытожила свой рассказ Мануэла.
- Ну да, - неохотно согласился Тануш, глядя в сторону и покусывая стебель ковыля. Внезапно его взгляд замер, словно наткнувшись на неожиданное препятствие, и лицо напряглось. Мануэла обернулась и увидела, как по дороге, ведущей к усадьбе, идет незнакомый мужчина весьма странного вида – худой, смуглый, явно давно не стриженый и не бритый, в старом поношенном костюме.
- Пойду-ка узнаю, что тут нужно этому типу, - проговорил Тануш и решительно направился к воротам.
Мануэла увидела, как незнакомец приблизился к усадьбе и перебросился с Танушем парой фраз через металлическую ограду, после чего Тануш, к удивлению Мануэлы, открыл калитку и впустил его. Затем незнакомец в сопровождении Тануша проследовал в дом через главный вход.
Манула недоумевала: что за странный гость пожаловал в их дом? Она терялась в догадках, но вот на крыльце снова появился Тануш и, оглянувшись по сторонам, быстрым шагом направился к ней.
- Ты не представляешь себе, кто это! – заговорщическим тоном произнес он, наклоняясь к Мануэле.
- Кто? – спросила она с нетерпеньем, и ее и без того большие серые глаза распахнулись еще шире.
Тануш выждал мгновенье, наслаждаясь волнением Мануэлы, и с важностью произнес:
- Родной брат госпожи Беатрис! Прибыл из Старого Света, без предупреждения. Госпожа, увидев его, была необыкновенно взволнована!
- Ах! – только и выдохнула потрясенная Мануэла.
* * *
Раул объехал с утра свои угодья и, убедившись в том, что все работы идут по графику, заскочил на обратном пути в контору Гаштана Сантоша, чтобы переговорить с ним о закупке новой техники – тот усиленно рекламировал только что появившуюся в продаже усовершенствованную модель веялки. Машина была хорошая, и Раул про себя уже решил, что обязательно приобретет ее, однако объявлять о своем намерении не торопился в надежде выторговать выгодную цену.
Обедал он обычно дома: со стряпней Мануэлы не могли сравниться никакие таверны в округе; готовила она с любовью, используя традиционные португальские рецепты, почерпнутые из старых кулинарных книг. Вот и теперь, подъезжая к усадьбе по тенистой аллее, он уже предвкушал предстоящую трапезу: Мануэла обещала приготовить сегодня калду верде и катаплана де пейше – его ждал шикарный обед! Но не успел он войти в свой кабинет, чтобы переодеться, как на пороге появилась взволнованная Беатрис.
- Раул, нам надо срочно поговорить! – воскликнула она, прикрывая за собой дверь.
- Дорогая, ну что за пожар? – поморщился он. – Дай мне хотя бы поесть и отдохнуть с дороги – я с утра на ногах.
- Раул, Додо приехал! – выпалила Беатрис срывающимся голосом, вцепившись в спинку стула.
- Додо? – Раул удивленно вскинул брови. – Как он здесь очутился?
- Он был на том французском пароме с мигрантами, который несколько дней назад затонул неподалеку от Острова, - быстро проговорила Беатрис, перебирая пальцами по спинке стула. - Ему удалось добраться вплавь до берега, и потом он на перекладных доехал сюда. Последние четыре километра шел пешком. Господи, ты бы только видел его! - ее голос сорвался на плач. – Тощий, как скелет, небритый, с ввалившимися щеками… Я отправила его в душ, накормила, и сейчас он спит в гостиной.
- М-да, - промолвил Раул, подходя к окну. – Бедный Додо! Но ты ведь знаешь, - продолжил он после паузы, - что мы в течение суток обязаны сообщить об этом в полицию и что через два месяца он как нелегальный мигрант должен быть выслан назад.
- Нет, ты не сделаешь этого! – Беатрис зарыдала, опускаясь на пол и обхватывая руками его колени, - он не для того претерпел все эти муки!
- Право, Беа, успокойся, - ответил Раул, поднимая жену за локти. – Я ему очень сочувствую, но мы не можем нарушать закон и рисковать собственным благополучием.
- Но закон требует всего лишь сохранения на Острове постоянной численности населения.
- Да, но ни я, ни ты, насколько я понимаю, не собираемся пока в мир иной, чтобы уступить свое место Додо.
- Раул, обменяй его на Мануэлу! – выпалила Беатрис, в отчаянии глядя на мужа, словно испугавшись собственных слов.
- На Мануэлу?! Да ты с ума сошла! – воскликнул Раул. – Мануэла – дочь моего погибшего друга, она прожила в нашем доме пятнадцать лет. Как ты можешь предлагать такое?! Кроме того, она не вещь, которую можно вот так запросто взять и обменять без ее согласия.
- Раул, не драматизируй, - Беатрис осмелела, мгновенно отреагировав на его последние слова. Приблизившись к мужу, она посмотрела ему в глаза - прямо и дерзко. - Я уже обо всем подумала, - сказала она. - Мануэла давно мечтает получить музыкальное образование. Стоит сказать ей, что мы оплатим ее обучение в Старой Европе, как она будет прыгать до потолка от радости.
- Но это же подло, Беа! – Раул в волнении прошелся взад-вперед по кабинету. - Отправить девушку в кромешный ад! Ты толкаешь меня на бесчестный поступок!
- Поверь, этой дурочке все равно, где находиться: она везде будет счастлива. Живут же там как-то миллионы людей… К тому же я выяснила: в Старой Португалии, в ее родном Абрантише, все еще существует музыкальная школа – так что она и впрямь сможет там продолжить учебу.
- Ты змея, Беа, - произнес Раул, сжимая пальцами ее подбородок и притягивая ее к себе. – Хитрая, коварная змея.
- С сахарным жалом, - прошептала она, проталкивая свой язычок сквозь его зубы.
* * *
Тануш обрезал в саду старые сухие ветки на разросшихся кустах шиповника, когда окно хозяйской спальни на втором этаже распахнулось и в проеме показалась растрепанная взволнованная Беатрис.
- Тануш, ты не видел Мануэлу? – прокричала она.
- Она прошла недавно в хозяйственную пристройку, - ответил он, опуская ножницы.
- Пойди, позови ее скорее, скажи, что у меня для нее приятная новость!
- Хорошо, - ответил Тануш, снимая рукавицы.
Окно с шумом захлопнулось, и Тануш, томимый тревожным предчувствием, тяжело вздохнул. Почему-то ему сразу припомнился утренний визит нежданного гостя. «Принесла же его нелегкая! – подумал он, - Вот так всегда бывает в жизни: живешь себе тихо-мирно, и вдруг появляется новый человек – и враз рушится все, что было тебе дорого и привычно».
11.
ТОЧКА ОТСЧЕТА
Нет, им и вправду повезло: северная часть Острова, где они жили, настолько напоминала по своему природному ландшафту Старую Финляндию, что они не испытывали ни дискомфорта, ни ностальгии, столь свойственных жителям других секторов. Эркки и Пиа жили на Острове уже около двадцати лет, прибыв сюда в пятнадцатилетнем возрасте. Когда родители Эркки собрались после окончания Мигрантской войны покинуть Хельсинки, Ярно, отец Пиа, хорошо знавший отца Эркки, уговорил его взять с собой на Остров и его дочь; сам он ехать не мог: его жена, мать Пиа, была тяжело больна, и он остался в Хельсинки, чтобы ухаживать за ней.
Окончив на Острове школу, Эркки и Пиа продолжили свое образование в созданных тут высших учебных заведениях; Эркки выучился на биотехнолога – это была востребованная, хорошо оплачиваемая работа, а Пиа занялась тем, к чему у нее всегда лежала душа, – дизайном и изготовлением керамической посуды. Они были неразлучны все эти годы. Детская симпатия переросла в любовь, и они уже не мыслили своей жизни друг без друга. Они поженились, как только «встали на ноги» - окончив вузы и устроившись на работу. Через несколько лет на свет появился Юхо.
Работа на Острове приносила хороший заработок, и они, имея просторную квартиру в центре Финского сектора, довольно быстро смогли обзавестись и дачным домиком – мёкки: им непременно хотелось укоренить здесь старые финские традиции. Оба хорошо помнили картинки из своего детства, когда в выходные и праздничные дни семьи всем составом выезжали в мёкки, чтобы побыть на природе, порыбачить, погулять в светлом лесу, а вечером прогреться в сауне и потом посидеть за ужином у растопленного камина, глядя на пляшущие язычки пламени и вдыхая аромат горящих поленьев…
Как давно это было! Потом настали времена, когда власти Финляндии, подобно правителям других европейских государств, широко распахнули двери своей страны перед мигрантами из Азии и Африки с целью получения необходимых для экономики дешевых рабочих рук; все были уверены, что это пойдет на пользу стране с немногочисленным быстро стареющим населением; думали, что мигранты – это временное, управляемое явление, что эти выходцы из далеких теплых стран не задержатся надолго в их суровом крае. Но случилось иначе. Прельщенные высокими заработками и социальными пособиями, мигранты заполонили всю страну, проникнув даже в ее самые отдаленные уголки, обосновались, закрепились; так что когда грянула Мигрантская война, ее исход в Финляндии был предрешен. Те, кто не смог уехать, разделяли теперь в старом отечестве участь других европейцев, живя среди мигрантов, по их законам, в чужой культурной и религиозной среде. Правда, как писал еще совсем недавно Ярно, он лично и его ближайшие соседи не подвергались явному притеснению со стороны пришельцев, но все же это был уже совсем другой Хельсинки и другая Финляндия.
Подумать только, как быстро бежит время! Им скоро стукнет по тридцать пять! Впрочем, внешне они не сильно изменились, а если и изменились, то, возможно, даже в лучшую сторону. Эркки раздался в плечах, окреп, вид у него вполне спортивный, движения энергичны и ловки. Его русые, слегка волнистые волосы переходят в короткую аккуратно подстриженную бородку. Вот только глаза… Это уже не тот прежний взгляд, ясный и немного лукавый, столь пленявший Пиа, – Эркки смотрит прямо, но как будто отстраненно, он серьезен и рассудителен. А Пиа? Тонкая, светловолосая девушка превратилась в статную молодую женщину. Она – в самом соку: на лице – ни одной морщинки, гладкая кожа, крепкая грудь, стройные ноги. Свои светлые волосы она по-прежнему собирает сзади в небольшой хвостик, перехваченный резинкой. Она немного располнела, но это ее вовсе не портит. В общем это все та же жизнерадостная, подвижная Пиа.
* * *
Они возвращаются на автомобиле из мёкки в город. За рулем – Эркки, рядом – Пиа, на заднем сиденье – семилетний Юхо. Как обычно, они провели свои выходные на природе. Озеро с прилегающей местностью, где находится их мёкки, поразительно похоже на окрестности Котки в Старой Финляндии, где они в детстве проводили много времени на озере Пяйянне. Кажется, это те же пологие берега, речка неподалеку, прозрачный сосновый лес, где растут черника и морошка, даже рыба в озере похожа на ту, что они ловили раньше… Эркки каждый раз разрабатывает для них новые маршруты, и они, останавливаясь в мёкки, предпринимают небольшие походы по окрестностям. Пиа любит эти вылазки на природу, но в первую очередь они нужны для Юхо: он недостаточно крепок для своего возраста, часто болеет, легко простужается. Такие походы, уверен Эркки, закалят его. Пиа согласна с ним, хотя ей кажется иногда, что Эркки слишком требователен, чуть ли не жесток к сыну, заставляя его проделывать столь длительные переходы по неровной лесной местности с рюкзаком за спиной.
Сегодня они возвращаются в город не привычным маршрутом, а делая изрядный крюк: Эркки предложил взять чуть севернее, чтобы полюбоваться издали живописной грядой холмов, образованной ледниковыми моренными отложениями. Это и вправду было впечатляющее зрелище: длинная холмистая цепь, будто песчаная волна, вздыбилась и застыла на горизонте. Эркки говорит, что нечто подобное можно увидеть и в Старой Финляндии, в Озерном крае, где протянулись холмы Салпаусселькя – следы таявших там десять тысяч лет назад ледников.
Теперь они едут незнакомой дорогой, идущей сквозь густой смешанный лес. По правую руку тянется пологий овраг, заросший кустарником и деревьями. Слева – сухой лес, еще не проснувшийся после зимней спячки. Еще не поздно, но в лесу сумрачно из-за высоких деревьев. Пиа чувствует, что глаза у нее слипаются, – они сегодня вдоволь нагулялись по лесу, и свежий весенний воздух одновременно и опьянил, и утомил ее. А Эркки – тот по-прежнему бодр, уверенно ведет машину, глядя прямо перед собой.
- Мам, дай мне ч-чипсов! – просит Юхо, привстав с сиденья и протягивая руку. Он слегка заикается, и как не бьются родители с этой проблемой, избавиться от нее пока не получается.
- Потерпи, Юхо, - отвечает она. – Мы скоро приедем и будем ужинать. Не стоит перебивать аппетит. Ты уже и так съел сегодня две пачки чипсов.
- Но я хочу с-сейчас! – хнычет Юхо, - я проголодался.
- Тебе сказали: «потерпи»! – прикрикивает на сына Эркки, не отрываясь от дороги. – Понимай с одного раза!
- Но почему нельзя с-съесть чипсов? Я хочу есть! –повышает голос Юхо и начинает хныкать.
- Прекрати канючить! – обрывает его отец.
- Я не к-канючу, я просто хочу есть!
Эркки тормозит, выходит из машины и резким движением открывает заднюю дверцу. Пиа даже не успевает сообразить, что происходит.
- Вылезай! – говорит Эркки сыну, и когда тот спускает на землю одну ногу, вытаскивает его за шиворот на обочину. После этого он снова садится за руль, и машина трогается.
- Эркки, ты что это?! – ошеломленно спрашивает Пиа, оглядываясь назад, на дорогу, где остался Юхо.
- Ничего, пусть проветрится немного, - отвечает Эркки, нахмурив брови. – Может начнет наконец понимать, как себя вести!
- Но он не сделал ничего ужасного, чтобы так наказывать его! – испуганно продолжает Пиа.
- Доедем вон до того поворота и вернемся, - отвечает Эркки. – Надо проучить его. Постоянные капризы, делает все спустя рукава. Даже инструмент свой никогда убрать на место не может.
Пиа молчит. Она уже привыкла к вспышкам раздражения Эркки и знает, что в такие минуты лучше не перечить ему.
Через несколько минут они разворачиваются и возвращаются к месту, где оставили Юхо. Но его там нет.
- Вот негодник! – восклицает Эркки, выходя из машины. – Он решил еще посмеяться над нами! Юхо, иди сюда немедленно! – зовет он сына, напрягая голос.
- Юхо, ты где? – обеспокоенно кричит Пиа, вглядываясь в частокол деревьев.
* * *
Когда машина с родителями скрылась за поворотом, Юхо был не столько напуган, столько озадачен: что, он и в самом деле так им надоел, что они решили избавиться от него? Но уже в следующую минуту он пришел к выводу, что они решили просто проучить его за плохое поведение. Раз так, то и он их проучит! Пусть побегают, поищут его. Вот будет потеха!
Юхо спрыгнул с обочины и спрятался за кустом на краю насыпи, за которой тянулся заросший деревьями глубокий овраг. Поправив рюкзак за спиной, он присел на корточки, опершись коленями на мяч – как этот мяч оказался с ним, он даже не помнил - видимо, как держал его в машине в руках, так и вытряхнулся вместе с ним на обочину. Через несколько минут неподвижного сиденья ноги у Юхо начали затекать, он немного повернулся - мяч выскользнул у него из-под ног и, словно радуясь обретенной свободе, весело запрыгал вниз по склону оврага. Юхо стремглав бросился за ним, но склон был довольно крут, и Юхо пришлось напрячь все силы, чтобы не потерять беглеца из виду. Но вот мяч достиг на своем пути густого кустарника и остановился, запутавшись в его склонившихся до земли ветках. Немалого труда стоило ему обнаружить мяч и наконец вызволить его оттуда.
Переведя дух, Юхо стал карабкаться вверх по склону, но странное дело: когда он, преодолев подъем, оказался на ровном месте, рассчитывая выйти на дорогу, он вдруг увидел перед собой болотистую местность, преграждавшую ему путь. «Надо, наверное, взять правее», - решил он и спустился к оврагу, однако пройдя не более двухсот метров, он снова почувствовал под ногами пружинистую поверхность. Но вот вроде показалась впереди какая-то тропка, и Юхо решил идти по ней. Спустя некоторое время он остановился и огляделся по сторонам – теперь уже не видно было ни оврага, ни насыпи – вокруг него стоял, ощетинившись еловыми ветками, лес. Внезапно он понял, что, должно быть, ушел довольно далеко от того места, где расстался с родителями, и не знает, куда теперь идти. Он испугался, почувствовав себя крошечным и жалким в этом огромном лесу.
- Мама! Папа! – прокричал он как можно громче.
Но вокруг стояла тишина, и даже птицы, наполнявшие доселе лесную высь своим звонким пением, умолкли, словно дивясь случившемуся.
- Папа, мама, я здесь! – снова прокричал Юхо, прислушиваясь и надеясь услышать в ответ знакомые голоса. Но опять только тишина была ему ответом.
«А что, если они и взаправду решили бросить меня? – вдруг подумал он, чувствуя, как ужас царапает его спину под рубашкой своими ледяными когтями. – Я, наверное, сильно их достал, и они решили избавиться от меня. Они заведут себе нового ребенка, более послушного и сильного, который не будет болеть». Папа так не любит, когда он болеет! Но он ведь пытался закаляться – зимой выбегал тайком по утрам из мёкки и бегал босиком по снегу – только это не очень-то помогало…
Юхо хотел еще покричать, но вдруг почувствовал, что очень устал, и даже на то, чтобы кричать, у него, оказывается, больше нет сил.
* * *
Вот уже три часа они ходят по лесу и кличут Юхо, но безрезультатно. Надвигается вечер, в лесу быстро темнеет, становится сыро и холодно. Эркки и Пиа не на шутку встревожены случившимся, и с каждым часом ситуация становится все драматичнее. Они не разговаривают между собой, понимая бессмысленность слов в этот момент. Переезжают на машине с места на место, выходят и снова, и снова зовут:
- Юхо! Юхо!
- Ю-хо-хо… Ю-хо-хо… - вторит им эхо, словно какой-то лесной божок хохочет, держась за живот и наблюдая за тем, как эти два беспомощных существа рыщут по чаще, пытаясь отыскать своего бледного отпрыска.
- Ю-хо-хо! Ю-хо-хо!
Наступает ночь. Эркки и Пиа, измученные, обессиленные безрезультатными поисками, сидят в машине, притулившейся на обочине. Пиа плачет.
- Это все ты виноват! – не выдерживает она. – Из-за твоей бессердечности все это случилось!
- Да, я один всегда во всем виноват! – резко парирует Эркки, хватаясь обеими руками за руль, словно собираясь рвануть с места. – А ты – замечательная и всегда уверенная в своей правоте. Любящая жена, заботливая мать, талантливый дизайнер – само совершенство!.. Но не кажется ли тебе, что чрезмерная добродетель граничит с глупостью? Все это – приторно и тошно, в конце концов. Твоя вечная угодливость и поиск компромиссов… И Юхо ты воспитываешь как избалованную девчонку, все мои старания вырастить из него настоящего мужчину разбиваются о твое сюсюканье. А это твое так называемое творчество – абсолютно бездарно. Заполонила весь дом своими черепками. Хлам, все – хлам! Ты – просто несостоявшаяся личность.
Пиа перестает плакать и в ужасе смотрит на Эркки. Зрачки у нее расширились, губы дрожат.
- Эркки, ты лицемер? – с изумлением произносит она и, как бы только сейчас осознав, кто рядом с ней находится, отворачивается от него и поспешно хватается за ручку дверцы.
Через секунду ночная мгла поглощает ее.
Эркки тоже выходит из авто, хлопая дверцей, и идет вдоль обочины – просто идет, чтобы не сидеть на месте, в тайной надежде найти кого-нибудь – хотя бы себя самого. В голове у него звучит музыка, которую он слушал вчера вечером – когда все еще было мирно и благополучно (сколько лет прошло с тех пор?). «Тапиола» Сибелиуса – такая таинственная, мистическая музыка! Словно смутное предчувствие, несбыточная мечта. Каждый раз, когда он слушает Сибелиуса, на душе у него становится радостно и тревожно одновременно. Почему так? Может, это доносится до него отзвук душевных терзаний самого композитора, то достигавшего в своей жизни восторженных высот, то впадавшего в глубокую депрессию и алкоголизм? Здесь, на Острове, так же как и в Старой Финляндии, трудно не впасть в депрессию: постоянный холод, сырость, туманы. Не избегают этой участи даже гении – что уж тут говорить о простых смертных! Только в детстве у тебя много света, а потом сумрак все более сгущается, пока не становится привычной средой.
* * *
Пиа бредет наугад по темному лесу, то и дело натыкаясь на какие-то коряги; острые ветки царапают ей лицо, хватают за волосы. Она уже не просто плачет, она воет, как волчица, не боясь, что кто-то услышит ее. Ей кажется, что она внезапно попала в какой-то ужасный, дикий мир. Нет, это еще не ад, но дорога к нему. Чистилище. Что-то подобное она уже в своей жизни видела. Да, точно, этот лес – словно оживший «Сад смерти» . Как же она испугалась, когда впервые, будучи еще девчонкой, увидела эту картину в галерее Атенеум! И могла ли тогда представить, что когда-нибудь сама окажется среди мертвецов, сортирующих цветочки - человеческие души. «Этот хорош, а этот не очень… Нет, этот получше, а этот плох…»
Что-то случилось с ними: все они, трое – она, Эркки и Юхо, как заколдованные, разбрелись в разные стороны, потеряли друг друга.
* * *
Было еще только начало пятого, а свет уже забрезжил в верхушках деревьев – утро в эту весеннюю пору наступает рано, сменяя короткую ночь. Эркки огляделся – в утреннем сыром тумане высокие силуэты елей и сосен устремлялись ввысь, словно ракеты, готовые к пуску. Похоже, он вздремнул, примостившись на огромном стволе поваленного дерева. Воспоминания о событиях минувшего дня тут же нахлынули на него со всей гнетущей очевидностью: Юхо пропал и до сих пор не найден, Пиа ушла, смертельно оскорбленная его словами. Господи, как он мог так с ней поступить? Как мог наговорить такие жестокие, несправедливые слова женщине, которую любит, с которой связана вся его жизнь? И как он мог так поступить с Юхо?! Ведь тот еще совсем ребенок!
Эркки достал телефон и позвонил в полицию. Представившись, сообщил о пропаже сына – рассчитывать дальше только на собственные силы не приходилось.
- Не беспокойтесь, господин Куосманен, мы сейчас же вышлем на место наряд спасателей, - заверил его дежурный.
Эркки еще раз в точности продиктовал координаты и время происшествия, после чего сам направился на дальнейшие поиски.
Примерно через час он услышал шум мотора и, выйдя на дорогу, увидел, как из служебного автобуса выходит поисковая группа – человек пятнадцать, не меньше. Подойдя к ним, Эркки поздоровался с начальником группы – сержантом Илпо, рослым здоровяком с добродушным лицом, и, указав ему вероятную зону поиска, сам присоединился к группе.
- Юхо! Юхо! – теперь слышалось уже повсюду. Кажется, весь лес наполнился криками и взывает к пропавшему ребенку. «Да куда же он мог подеваться? – вопрошал себя Эркки, чувствуя непомерную тяжесть в груди. – Господи, за что Ты так наказываешь меня?»
И вот снова наступил вечер, а поиски так ничего и не дали. Илпо предложил Эркки передохнуть в автобусе – там имелся запас еды и горячий кофе, но Эркки об этом и думать не смел, представляя, что где-то в лесу изнемогает, должно быть, от голода и холода его сын. Хорошо хоть, что тот обучен дальним походам и имеет всегда в рюкзаке все самое необходимое на первое время.
Через пару часов, когда стемнело, ему вдруг померещился впереди среди деревьев огонек костра. Он заторопился к этому месту, и вскоре до его слуха донеслось потрескивание горящих веток. Подойдя ближе, он увидел Пиа. Она сидела на корточках у костра, помешивая палкой тлеющие угли. Лицо ее было перепачкано золой, к волосам темными заколками прилипли еловые иголки. Она подняла глаза на Эркки, посмотрела на него невидящим взглядом и снова занялась костром. Эркки приблизился к ней и опустился рядом на землю.
- Пиа, прости меня! – сказал он, глядя на колышущееся пламя. – Не знаю, что тогда нашло на меня. Я люблю тебя, Пиа, я жить без тебя не смогу!
Пиа молчала, уставившись в темноту.
Эркки вытянулся рядом на земле, подложив под голову руки.
- Знаешь, я о многом передумал в прошедшие сутки, - продолжил он через некоторое время. – И понял: все происходящее с нами не случайно… Вспомни: Юхо начал болеть примерно с того времени, как я устроился работать в Лабораторию – примерно четыре года назад. С тех пор во мне словно завелся червь, точащий мои внутренности. Я понимал, что Лаборатория занимается по сути преступной деятельностью, хотя и разрешенной законом Острова, но закрывал на это глаза, придумывая разные оправдания своей профессиональной деятельности. Это было не трудно, учитывая обширную пропаганду, развернутую вокруг нашей работы. Синтетическая биология, достигшая фантастических результатов за последние полвека! Создание искусственных ДНК, моделирование клеток с заданными свойствами – все это стало реальностью. Мы занялись созданием неведомых доселе в природе живых организмов и вплотную подошли к созданию так называемых «псевдо-людей» - секретный доклад на эту тему мне случайно довелось недавно увидеть. И все это – якобы в гуманных целях. Еще несколько лет, и мы смогли бы получить вместо исчезнувшего сына некого «псевдо-Юхо» - усовершенствованного, физически крепкого, без дефектов речи. Но я хочу моего, настоящего Юхо! – воскликнул Эркки, приподнявшись на локте.
- Я думаю, - тихо произнесла Пиа, - нам необходимо вернуться в точку отсчета – в то наше внутреннее состояние, в котором мы пребывали до начала всех бед.
- Я должен уйти с этой работы, - ответил Эркки решительно, – и сделаю это немедленно. Я не хочу больше состязаться с Богом и оспаривать установленные Им законы бытия!
- Эркки, - сказала, помолчав Пиа, - я тоже должна тебе кое-что сказать… Я изменила тебе однажды. Помнишь, три года назад у нас ремонтировал мёкки один парень, его звали Ари. Ты тогда уехал в город, и мы остались с ним одни. До сих пор не понимаю, как это произошло.
- Как ты могла? – почти беззвучно проговорил Эркки.
- Это было как наваждение. От него исходил какой-то животный магнетизм. Когда я видела его, у меня внутри будто воспламенялся огонь, и я вспыхнула при его приближении, как сноп сена. На следующий день он стал мне отвратителен, я рассчитала его и сказала, чтобы он убирался. Мы больше не виделись с тех пор.
Эркки молчал, неподвижно уставившись в небо.
- И еще, - продолжила Пиа. – Два года назад, когда не стало моего отца… Он умер в Хельсинки не внезапно, как я тебе говорила, – он долго болел, и примерно за месяц до своей смерти прислал мне письмо, в котором просил приехать, чтобы попрощаться. После смерти мамы я была у него единственным близким человеком, и мы не виделись с ним с тех пор, как я уехала с вашей семьей на Остров. Но я побоялась ехать в Старую Европу и ответила отцу, что не смогу приехать, сославшись на неотложные дела. Вскоре он умер. Я сожгла его письмо, но с тех пор мне кажется, будто те горящие страницы прожигают мне душу… Я хочу поехать в Хельсинки, разыскать его могилу…
- Я поеду с тобой, - ответил Эркки. – Мы поедем все вместе – как только отыщется Юхо. Мы вернемся к точке отсчета и заново начнем свой путь.
* * *
Сержант Илпо почти сутки прочесывал со своей бригадой Исхейтский лес в поисках пропавшего мальчугана, но пока безрезультатно – тот словно в воду канул. Илпо должен был сохранять по долгу службы хладнокровие, но на этот раз он сильно переживал из-за пропавшего мальца – возможно, потому что у него самого был сынишка примерно такого же возраста. Места в здешнем лесу были довольно дикие, болотистые, и это представляло для ребенка реальную опасность. Не говоря уже о том, что в лесу водились кабаны и лоси. Дай бог, чтобы ничего ужасного не случилось!
«И как это родители могли оставить своего ребенка одного на лесной дороге?» - недоумевал Илпо. Все объяснения Эркки казались ему малоубедительными, тем более что и его жену ему тоже до сих пор не довелось увидеть. Все это начинало казаться ему весьма подозрительным, и он стал уже подумывать о том, не арестовать ли ему на всякий случай этого Эркки.
К вечеру сержант Илпо решил расширить место поиска и заглянуть заодно в пустующий охотничий домик – проверить, все ли там в порядке. Какова же была его радость, когда, войдя в избу, он обнаружил там спящего на деревянных полатях мальчугана, прикрытого куском овчины.
- Эй, парень! – Илпо слегка потряс его за плечо, - ты что тут делаешь? И не Юхо ли тебя случайно зовут?
***
У Эркки зазвонил телефон, и он услышал бодрый голос сержанта Илпо.
- Эркки Куосманен? Полагаю, ваш сын благополучно обнаружен целым и невредимым.
Сердце запрыгало в груди у Эркки, и он, радостно заулыбавшись, крепко стиснул руку Пиа.
- Папа! – послышался звонкий голос Юхо, - Я т-тут, я нашелся! Т-ты не будешь меня ругать? Я не нарочно, я з-заблудился. Ты заберешь меня отсюда?
- Конечно, заберу! – Ком в горле не позволил Эркки закончить фразу. – Мы с мамой сейчас приедем, - продолжил он, справившись с собой. – Юхо, знаешь, ты – настоящий герой!
12. ПОСЛЕДНИЙ РЕЙС
Сон, сон, какой-то странный, волнующий сон… Димитрос пытался ухватить его за юркий хвостик – но нет, тот ускользнул, бесследно растаял в его пробуждающемся сознании. Открыв глаза, Димитрос уже не мог вспомнить, что именно ему приснилось, – осталось лишь впечатление чего-то необычного, будоражащего, от чего сильно колотилось сердце. Он хотел было сразу встать, но передумал: торопиться некуда, сегодня воскресенье, лекций нет, можно еще поваляться в постели.
В доме было тихо, только дождь слабо стучал в окно. Мама уже, видимо, уехала – она собиралась навестить свою давнюю подругу. Отец на работе – ему выпало дежурить в этот выходной, и он отправился на метеостанцию еще затемно. Путь туда был неблизкий, горная дорога занимала несколько часов, поэтому на неделе отец часто оставался ночевать на станции, возвращаясь домой лишь на выходные. Иногда приходилось, правда, дежурить и в выходные, и в праздники: международная метеостанция работала в непрерывном режиме, а таких специалистов, как отец, было немного. Да и уговаривать его не приходилось: он был фанатом своего дела.
Димитрос потянулся, достал планшет и стал просматривать почту. Со вчерашнего вечера ему уже накидали уйму писем. Он быстро просмотрел их, не торопясь с ответом. Его друзья жили в бешеном темпе: каждый день в сети возникали сотни новых постов, фотографий и отчетов о бурно проведенном времени. Сам он не был таким – не гонялся за впечатлениями и не спешил делиться своей личной жизнью с другими... Так, вот и Никос уже выложил репортаж с их вчерашней вечеринки… А вот сообщение от Элени, что она пишет? Предлагает сходить на новый фильм. Приложила свою фотку с ипподрома – этакая красотка на пегой лошадке, очень мило!
Он повернулся на другой бок и вдруг почувствовал легкую дурноту: голова закружилась – с чего бы это? Ну, не из-за вчерашней же вечеринки – не так уж много они и выпили, да и пили хорошее вино. Неужели это связано с погодой? Он с сомнением взглянул на барометр – неужели в двадцать лет можно уже быть метеозависимым?! Надо будет спросить у отца. Уж кто в их семье точно метеозависим – так это он: дома только и разговоров, что о станции и об изменении климата.
Димитрос медленно поднялся с кровати и, приняв душ, проследовал на кухню. Сварил себе кофе, взял с тарелки заботливо приготовленные матерью лепешки с сыром – еще теплые и ароматные. В голове стоял легкий туман - странно это, никогда раньше такого не было. Попивая кофе, Димитрос принялся просматривать снимки, выложенные Никосом, и мысленно перенесся в атмосферу вчерашнего вечера. Душевно они посидели со школьными друзьями! Вот уже третий год, как они поддерживают установившуюся традицию собираться вместе раз в квартал: летом - на природе, в другое время года – в кафе или у кого-нибудь дома, как вчера у Никоса. Приходили, конечно, не все, и постепенно из бывшего класса выделилась небольшая, но прочная компания, человек девять - десять. Самое удивительное было то, что в школе они не были близкими друзьями, а те, с кем он раньше дружил, наоборот, куда-то разбрелись. Видимо, взрослея, человек меняется, у него формируются новые интересы, старые знакомые отдаляются, зато притягиваются новые люди. Это закономерно. Ребята из их нынешней компании учились в разных ВУЗах, но всех их, помимо воспоминаний о школе, объединяла любовь к океану, к водным видам спорта. Димитрос, будучи студентом Мореходного училища, чувствовал себя среди них морским волком: он занимался этим делом профессионально, в то время как другие были просто любители. Сам он еще до конца не определился в отношении своей будущей профессии – будет ли он ходить на судне, или, может, станет спортивным тренером яхт-клуба, но в любом случае он не мыслил своей жизни без океана и уже сейчас со всей основательностью усваивал необходимые знания и навыки.
На вчерашней встрече Александрос, вечно отличавшийся какими-то затеями, предложил летом выйти всем вместе в океан на яхте – идея неплохая, но ее реализация потребует серьезной подготовки. Димитрос стал вспоминать, о чем еще они вчера говорили во время столь длительного, шумного застолья. Раз от разу их сборы становились все более интересными и насыщенными - видимо, взрослея, они наполнялись созидательной энергией, которая требовала выхода и которой они рады были поделиться друг с другом. Встречаясь, они охотно обсуждали последние события – в мире и на Острове, спорили, рассуждали, строили планы. Тон обычно задавал Никос. Вот и вчера, не успели они усесться за стол, как он завел разговор о ежегодной Олимпиаде, проводимой на Острове. Никос был убежден в том, что ОФС - Островная Федерация Спорта - себя изжила, пора менять и систему национального представительства в ней, и порядок организации соревнований. Сейчас на руководящих постах в ОФС не было ни одного грека, и это при том – подумать только! – что именно греки являются родоначальниками Олимпийских игр! Отсюда – и их спортивные неудачи, и манипуляции с допинг-тестами… Эту тему обсуждали довольно долго, и в результате друзья поручили Никосу подготовить проект петиции в правительство.
К вечеру к ним присоединились родители Никоса и его старший брат Костас. Удивительно, до чего родные братья были не похожи между собой! Никос – невысокого роста, живой, подвижный. Костас – большой и угрюмый, как русский медведь. Никос родился уже на Острове, а Костас приехал сюда с родителями, когда ему было четыре года. По мнению Никоса, это и определяло замкнутый характер брата: будучи малым ребенком, он пережил все тяготы долгого путешествия с материка на Остров и то, что этому предшествовало.
Друзья любили собираться у Никоса дома: здесь всегда царила радушная атмосфера. Вот и вчера с приходом его родителей на столе появились дополнительные закуски и напитки, и разговор потек с новой силой.
Отец Никоса, Георгас, часто вспоминал довоенную жизнь в Старой Греции, и ребята с удовольствием слушали его. Временами Георгас затягивал какую-нибудь старую греческую песню, а его жена Лидия подхватывала. Молодежь с удовольствием слушала эти размеренные, полные грусти ностальгические напевы. Порой рассказы Георгаса казались сказкой или мифом: им, родившимся на Острове, трудно было вообразить, как велика была раньше их страна, как много в ней было жителей, сколь щедро светило солнце, каким ласковым и теплым было море. Много земли, а над ней - ослепительно синее небо, и никто никуда не торопился, все жили в свое удовольствие, любили, трудились, танцевали, пели… Но вот в какой-то период времени в их город, находившийся на границе с Македонией, стали прибывать большие группы иноземцев-мусульман – крепких смуглых бородатых мужчин в сопровождении больших семей. Поначалу никто не был обеспокоен этим явлением, так как людской поток протекал как бы сквозь Грецию, не причиняя ей вреда, дальше, на север. Но вот однажды, никто толком так и понял, как могло такое случиться – настолько быстро все произошло, - Македония закрыла свою границу для беженцев. Толпы иноземцев тем не менее продолжали в Грецию прибывать. И как это бывает во время сильных наводнений, когда бурный поток наталкивается на плотину, этот иноземный поток забурлил, закипел, стал выходить из берегов и сносить все на своем пути. В тот памятный Черный вторник иноземцы, объединившись группами по десять - пятнадцать человек, стали врываться в греческие дома, грабить, насиловать и убивать, после чего оставались жить в захваченных домах. По счастливой случайности Георгас с семьей находился в тот день в соседнем городе у друзей. Узнав о происшедшем, они тут же выдвинулись горной тропой в безопасное место к родственникам. Там Георгас оставил жену и сына, а сам ушел сражаться в ряды европейской армии. Через полтора года, после подписания Мирного договора на позорных для Европы условиях, предусматривающих переход фактически всей власти на материке в руки мигрантов, началось так называемое Большое европейское переселение - массовый исход европейцев на Остров. Георгас с семьей тоже направился туда, и потом они не раз благодарили Бога за свою счастливую судьбу, позволившую им перебраться живыми и невредимыми на Остров и наладить здесь свою жизнь.
Георгас рассказывал и про Святую гору Афон в Старой Греции. Там в одном из монастырей уже много лет находился его двоюродный дядя, принявший монашеский сан. Много лет назад Георгас ездил на Афон и виделся с ним – и до сих пор отчетливо помнил эту поездку, оставившую в его душе неизгладимый след. Тот монах рассказывал им, как жили люди в Греции в былые времена, сколько героизма и жертвенности проявляли во время войн с турками и нацистами, в том числе женщины, перевозившие для армии документы в седлах мулов. Многие люди умирали под пытками ради того, чтобы не мучили и не убивали других.
Слушая рассказы Георгаса, Димитрос понимал, что раньше люди были более верующими и самоотверженными, нежели теперь. В те времена мужчины, например, Георгас, как и его собственный отец, и дед, хоть однажды в своей жизни обязательно ездили на Афон; в Старой Греции было много церквей, люди посещали богослужения каждое воскресенье, а не как теперь, два раза в год - на Пасху и на Успение Богородицы. Им была небезразлична судьба отечества. Думая об этом, Димитрос чувствовал, как ему становится грустно, будто его лишили чего-то важного, дорогого. Иногда он воображал, будто находится в Старой Греции в довоенное время, гуляет по узким мощеным улочкам вдоль белых домов под апельсиновыми деревьями, едет с отцом на Афон, – и тогда он погружался в тишину, в молитву, услышанную когда-то от Георгаса, и ему открывалось нечто новое, какая-то неведомая доселе высота…
Димитрос вскочил, внезапно вспомнив про важное дело: он же еще не покормил сегодня своих рыбок! Подбежав к монитору, висящему на стене, он нажал кнопку – огромный экран тут же вспыхнул голубоватым светом. Вот, плавно двигая плавниками, показались пестрые рыбки, за ними – парочка золотых. Димитрос, скользя пальцем по экрану, «подсыпал» им корма, после чего таким же образом «почистил» аквариум и с чувством выполненного долга опустился на диван. Непрекращающийся дождь за окном угнетал его; он задвинул жалюзи на окнах и решил вздремнуть.
Внезапно раздавшийся шум вывел его из краткого забытья; послышался лязг входной двери и тяжелые шаги в коридоре.
Димитрос в недоумении приподнялся. Что это? Не иначе как отец вернулся – но почему так быстро?
В ту же секунду дверь в комнату распахнулась, и на пороге появился отец. Димитрос испугался, увидев его: лицо – белое как мел, темные волосы всклокочены, глаза блестят каким-то лихорадочным блеском.
- Димитрос, - прохрипел он, - вставай скорее! Случилось ужасное!
- Что такое, папа? – Димитрос вскочил с дивана, страшась предположить, что могло случиться. Наверное, что-то с мамой!
Отец, подойдя к нему, крепко его обнял, потом, чуть отстранившись, взглянул ему в глаза, силясь сказать что-то, но рот его только дергался, а слова застревали в горле.
- Это конец! – вымолвил он спустя мгновенье. И вдруг сразу обмяк, состарился, угас. Голос его стал тихим и ровным. - Приборы на станции зафиксировали резкий подъем магмы – примерно через два часа на Острове произойдет мощное извержение вулкана. Премьер-министра оповестили, но, странным образом, с ним нет обратной связи. Есть подозрение, что он экстренно покинул Остров. Через час-полтора информация просочится, и на Острове начнется паника. Ты должен немедленно уехать!
- А как же вы с мамой? – прошептал Димитрос немеющими губами.
- Я не могу ей дозвониться – у нее отключен телефон. Вот твой билет, – он протянул ему конверт, – я взял на ближайший рейс – какая-то сербская авиакомпания; вылет, – он взглянул на часы, - через час десять. Поторопись!
- Это невозможно, папа! – в ужасе пробормотал Димитрос, опускаясь на тахту. – Скажи, что ты шутишь.
- Какие уж тут шутки!
- Но почему об этом не было известно заранее?
- Несмотря на весь технический прогресс, извержения вулканов так и остаются для человечества терра инкогнита, - ответил отец, быстрым шагом меряя комнату из конца в конец. – Это – как тайна Божья, разгадка которой не дается человеку, сколько ни бейся… Собирайся немедленно, прошу тебя!
- Но как же вы?!
- Не беспокойся о нас, сынок! Есть шанс, что поток лавы направится с севера по западному склону, не затронув нашего сектора. Бог даст, мы уцелеем. Давай же, собирайся наконец! – прикрикнул он на сына.
Димитрос взял билет из рук отца и, пройдя, как во сне, в свою комнату, достал рюкзак, побросал в него документы, планшет, бутылку воды, достал из шкафа куртку и надел ее. Постоял секунду в нерешительности, озираясь по сторонам, снял с полки и засунул в рюкзак пару книг и фотографий.
Через несколько минут он стоял перед отцом. Тот окинул его взглядом и снова прижал к груди.
- Вот возьми, это все наши средства, - он протянул ему пачку банковских билетов глобального обращения, и Димитрос, не глядя, сунул ее в карман куртки.
- А это – наша семейная святыня, - сказал отец, протягивая Димитросу небольшую икону Божьей Матери в деревянном окладе. – Я привез ее с Афона, это старинная икона, называется «Путеводительница». Береги ее, и да помогут тебе Господь и Пресвятая Дева!
Димитрос завернул икону в салфетку и положил в рюкзак. И вдруг, словно только теперь осознав, что происходит, резко повернулся к отцу:
- Я не могу вас бросить, папа! Как я вас оставлю?!
Отец крепко сжал его плечи и с силой подтолкнул к выходу:
- Езжай, езжай скорее! Дорога каждая минута! Мы с мамой полетим другим рейсом. Когда прилетишь в Европу, держи путь в Грецию, найдешь там в Салониках старого Симеона Коркидиса – он поможет тебе перебраться на Афон. Задержись там, Димитрос, задержись, сколько сможешь. Только там – наше спасение.
* * *
Димитрос гнал изо всех сил – благо, скоростное шоссе, ведущее в аэропорт, было в это воскресное утро свободным, но время, казалось, бежало с ним наперегонки: вот уже всего тридцать пять минут до вылета, вот – тридцать. Он то и дело поглядывал на навигатор, показывающий у съезда к международному терминалу небольшую пробку. Сердце у него учащенно билось – скорее, скорее! Главное – добраться до здания аэропорта. На съезде он увидел вереницу машин, медленно протекающую под электронным шлагбаумом. Димитрос крутанул руль и промчался мимо них по запасной полосе, не обращая внимания на возмущенные возгласы водителей и сигналы устремившейся за ним полицейской машины. Резко затормозив у входа в аэровокзал, он схватил рюкзак и бросился в здание, на ходу доставая билет.
На огромном экране, размещенном в зале над информационным табло вылетов-прилетов, шел показ новостей. При виде столпившихся перед экраном людей, напряженно стоящих с задранными головами, Димитрос понял, что случилось что-то особенное. Он притормозил на долю секунды и взглянул на экран: спасательные шлюпки Береговой охраны сновали между качающимися на волнах габаритными предметами, похожими на фрагменты затонувшего лайнера.
- Сегодня в десять часов тринадцать минут, - прозвучал голос диктора, - над океаном потерпел крушение вертолет, в котором находился Премьер-министр Острова Магнус Сивертс. Вертолет упал в воду на шестой минуте полета, причина катастрофы пока не установлена. На Острове объявлен трехдневный траур.
«Господи, какой ужас!» - подумал Димитрос, вспомнив слова отца.
Наконец он добрался до стойки Сербских диний.
- Выход номер семнадцать, - указала направление девушка - служащая аэропорта (что станет с ней через час?!). – Поторопитесь: посадка заканчивается!
Перепрыгивая через ступени, Димитрос сбежал по эскалатору, пронесся по длинному коридору к выходу. За стеклянной полусферой, отделявшей зал вылета от летного поля, он увидел совсем рядом небольшой самолетик с эмблемой «Синей ласточки». Вот оно – спасение! Маленькая птичка, призванная унести его на своих крыльях из этого ада.
Войдя в салон самолета – крошечный, всего на несколько посадочных мест, Димитрос забросил на верхнюю полку свой рюкзак и упал в кресло. Сердце билось как сумасшедшее, острой болью отдаваясь в висках. В горле кололо от частого дыхания на бегу. В голове стоял туман, он терял связь с реальностью, может, все это – сон?
- Вам плохо? – заботливо наклонилась к нему светловолосая стюардесса. – Принести вам воды?
- Нет… Да, воды, пожалуйста, - ответил он.
- Не волнуйтесь, - вернувшись, успокоила его стюардесса, подавая ему пластиковый стаканчик с водой. - Наша авиакомпания – небольшая, но самолеты – современные и надежные. И пилоты высококвалифицированные профессионалы. – Она произнесла эти слова столь твердо, что, казалось, убеждала не столько Димитроса, сколько саму себя.
Димитрос выпил залпом воду и огляделся. В самолете, помимо него, находилось еще несколько пассажиров. «Знают ли они, что происходит на Острове и от чего они спасаются?» - подумал он. Судя по тому, как спокойно и буднично они выглядят, - вряд ли. Впереди справа – молодая пара: девушка в клетчатом сине-зеленом пончо и парень в спортивной куртке – скорее всего, студенты, отправляются на каникулы. Слева через проход - пожилая пара. Он, видимо, музыкант: в руках у него – партитура, которую он то и дело листает, делая пометки карандашом. Перебрасывается короткими фразами со своей спутницей, седовласой дамой, на каком-то чудном языке, похожем на славянский. Позади них – темноволосая девушка с немного отстраненным взглядом, на коленях у нее – толстая книга; смотрит в окно, мурлыча себе под нос какую-то песенку… Рядом – спортивного вида семейство – отец, мать и мальчик с мячом. С другой стороны – женщина, листающая французский журнал. Почему, почему именно эти люди оказались в этом самолете? Почему именно им суждено спастись?
Суждено ли? Димитрос взглянул на часы и судорожно сглотнул. До взлета оставалось три минуты. Они внезапно превратились в вечность, время остановилось. Он взглянул в иллюминатор: в конце летного поля вдруг показалась служебная машина; развернувшись, она направилась в их сторону. Димитрос с ужасом подумал, что администрация аэропорта получила предписание об отмене полетов в связи с крушением вертолета. Или они уже прознали про грядущее извержение и их, простых пассажиров, сейчас выкинут из самолета, а их места займут более «достойные». Он почувствовал нервную дрожь. Ну вот, уже и ровно двенадцать часов – почему же они не взлетают? Ему захотелось вскочить и заорать: «Быстрее! Взлетайте быстрее, иначе будет поздно!»
Внезапно он вспомнил о своих друзьях – Никосе, Александросе, Элени. За все это время, прошедшее после приезда отца, он ни разу не подумал о них! «Трус, жалкий трус!», - в отчаянии промолвил он. Достав телефон, он набрал сообщение, состоящее всего лишь из одного слова: «Спасайтесь!» - и отправил его веерной рассылкой.
В эту секунду самолет начал медленно выруливать на взлетную полосу, покатился, вздрагивая стальным тяжелым корпусом, и, разогнавшись, оторвался от земли. Мелькнуло внизу здание аэропорта, серой лентой вытянулось скоростное шоссе – машин на нем заметно прибавилось. «Синяя ласточка» легко скользила в небесной голубизне – плавно, с легким урчанием, похожим на ту песенку, которую напевала недавно темноволосая девушка, сидящая впереди. Димитрос откинулся в кресле и закрыл глаза. Только теперь до него дошло со всей очевидностью то, что произошло, но разум все равно отказывался этому верить. Неужели еще два часа назад он лежал в полном неведении на тахте? Неужели только вчера они с друзьями сидели дома у Никоса? Казалось, сто лет прошло с тех пор… Отец, мама – неужели он их никогда больше не увидит? Никого – никогда?!
Димитрос с опаской взглянул в иллюминатор. Самолет все еще летел над Островом на небольшой высоте. Он мог разглядеть жилые кварталы, Центральный округ с высотным зданием Европейского правительственного Центра, на крыше которого размещалась вертолетная площадка – в этот миг абсолютно пустая. Потом промелькнул Французский сектор с голограммой Эйфелевой башни, потянулись луга, длинные ряды стеклянных теплиц… Но вот «Синяя ласточка» взмыла ввысь, и все внизу сразу уменьшилось, будто в перевернутом бинокле.
- А что, если отец ошибся? – вдруг подумал Димитрос, - поддался панике? Ведь и раньше, рассказывали, были периоды, когда магма подступала близко к поверхности, но ничего страшного не случалось. Он снова взглянул в иллюминатор – Остров плыл в океане, словно большое цветное блюдо. На нем были различимы гряды гор, серые возвышенности, покрытые на вершинах ледяными шапками. «Милый, родной Остров! Куда и зачем я лечу?» - с горечью думал он, не отрывая лица от стекла. Но вот Остров сжался до крошечных размеров, сейчас он и вовсе исчезнет из виду.
Димитрос вжался лбом в иллюминатор, стараясь как можно лучше запечатлеть в памяти Остров. И вдруг, в последний миг, перед тем как за бортом раскинулась бесконечная гладь океана, с вершины вулкана будто стартовала огненная ракета, взметнув ввысь мощный столб пламени в клубах черного дыма, и тут же все исчезло из виду. Самолет слегка подбросило, после чего он словно провалился в воздушную яму.
Димитрос в ужасе отшатнулся от окна и огляделся по сторонам. Но, казалось, никто ничего не заметил: пожилой музыкант что-то чертил карандашом в партитуре, его жена дремала, молодая пара о чем-то увлеченно беседовала, темноволосая девушка читала книгу. Стюардесса, сидевшая лицом к нему, смотрела в противоположную сторону, а встретившись с ним взглядом, приветливо улыбнулась.
- Мы проходим зону турбулентности, не отстегивайте ремни, - объявила она в микрофон.
- Ну вот и все! – с ужасом подумал Димитрос. – И никто ничего даже не успел понять. Неужели из всей Новой Греции спасся только я один? Нет, отец говорил, что у них есть шанс…
Он уткнулся в спинку впереди стоящего кресла и зарыдал.
* * *
Драган, почувствовав толчок самолета, обеспокоенно взглянул на приборы. Стрелки метнулись туда-сюда, но тут же встали на место, самолет плавно продолжил путь.
«Что это было?» – подумал он с недоумением, внимательно вглядываясь в показания приборов. Но все было в порядке, техника работала исправно, «Синяя ласточка» легко и быстро летела, рассекая прозрачную голубизну неба.
Через какое-то время он сделал объявление по рации:
- Уважаемые пассажиры! С вами говорит командир корабля Драган Павлов. Наш полет в настоящее время проходит над океаном, через несколько часов мы приземлимся в Старой Европе, в аэропорту города Белграда. Желаю вам приятного полета!
И через несколько секунд добавил:
- И да управит Господь пути наши!
Остров Белых
© Copyright: Наталия Яхтова, 2018
Свидетельство о публикации №218012301351
Свидетельство о публикации №218012301351
Рецензии