Часть I. Прозак

                «Просто я не люблю понедельники.
                Никто не любит понедельники».
                – Бренда Спенсер

                «Как ты думаешь,
                ты заслуживаешь того, чтобы жить?»
                – Барри Лукатис
 
                «В своих мыслях я много раз возвращался в прошлое
                и менял там какую-нибудь деталь
                или незначительное событие,
                чтобы этого никогда не произошло.
                Если бы я только мог это сделать.
                Прошу прощения за то, что я сделал,
                и за то, кем я стал».
                – Кип Кинкл

                «Шестнадцать лет накопившейся ярости».
                – Джеффри Уиз

                «Они со мной, только когда им это удобно.
                Я помогал им, так почему же не могут они?»
                – Дилан Клиболд

                «Ненависть. Я полон ею и мне это нравится».
                – Эрик Харрис

                «Одно из моих немногих сожалений
                заключается в том,
                что я так и не смог никого полюбить».
                «Все мы знаем, что я виновен».
                – Дилан Руф 

                ***

                «Ненависть порождает ненависть,               
                насилие порождает насилие,
                и жестокость порождает жестокость
                в раскручивающейся спирали всеобщего разрушения…»
                – Мартин Лютер Кинг



1

– Итак, начнем. Как тебя зовут?
– Кевин.
– Полное имя?
– Кевин Джонатан Грейп.
Пауза.
– Сколько тебе лет, Кевин?
– Семнадцать.
– Тебе было сказано о твоих правах и о том, что ты должен отвечать честно, верно?
– Да.
– Ты уверен, что готов ответить на все вопросы прямо сейчас?
– Да…думаю, да.
– Ты уверен, что тебе не нужна помощь? Может быть, у тебя есть какие-то вопросы?
Пауза.
– Только один. Почему никто не спросил меня об этом раньше?

***

Эта мысль впервые пришла к нему в голову в ту самую ночь, когда он не мог заснуть, лежа в своей кровати со сбившейся простыней. Конечно, Кевин и раньше слышал об этом, что, кстати, немало интересовало его, – однако это был всего лишь невинный интерес, правда? Все мы хоть раз в жизни читали о чем-то запретном или же не совсем законном, а иногда и вовсе аморальном, и, задумавшись об этом и чувствуя себя так, словно нас застали врасплох, сами себе говорили: «я все равно не собираюсь этого делать». От этого, конечно, становиться легче каждому из нас, ведь люди по своей природе нуждаются в самовнушении так же сильно, как, к примеру, в пище. Возможно, это показывает то, насколько мы слабы, либо же то, что все мы страшно одиноки.
Мысль о том, что все его предыдущие домыслы, казавшиеся тогда простым воображением, могли стать правдой, могли действительно произойти, заставила Кевина резко открыть глаза и снова увидеть свою комнату, залитую ночным мраком. Ему показалось, что все вокруг вдруг стало еще тише, так что он даже мог слышать биение собственного сердца. Мысли в его голове путались, меняясь так быстро, что в конце концов он снова закрыл глаза и, потерев их, не смог сдержать улыбку. Глупо было думать об этом, допускать, пускай даже и на мгновение, что он действительно мог это сделать.
В следующий момент, однако, улыбка исчезла с его лица, и он снова открыл глаза, уставившись в темный потолок. Что если?..
«Тогда мне нужны деньги», – подумал он с сомнением. Кевин не собирался становиться вором, пускай даже ради такого.
Он больше не заснул этой ночью, хотя, начиная с того самого момента, когда странные и пугающие, но одновременно желанные мысли заполонили его мозг, Кевин больше и не думал о сне.

2

Кевин смог уснуть только под утро, поэтому, услышав в семь утра звонок будильника, осознал, что совершенно не выспался. Его голова болела из-за всех тех мыслей, что не давали покоя на протяжении всей ночи. Меньше всего на свете ему хотелось вставать с постели, со своей теплой постели со сбившейся из-за его постоянных движений простыней.
Кевин пролежал так еще двадцать минут, совершенно не думая о том, что еще немного, и он просто опоздает в школу, даже если поторопится. Ему не хотелось думать о чем-либо, кроме как о плане, который назревал в его голове долгое время, прежде чем однажды ночью, – прошлой ночью, – предстать перед ним так ясно, так четко. Его сердце уже перестало биться со скоростью света каждый раз, стоило ему снова подумать об этом, хотя в душе все еще царило необъяснимое чувство беспокойства, сомнения. Несколько раз Кевин задумывался: а нормально ли то, о чем он думал всю ночь? Ему не хотелось об этом думать. Должен же быть хоть кто-то, кто будет достаточно смел, чтобы сделать это. Кевин не считал себя трусом, хотя и не был настолько самоуверен, чтобы назвать себя смелым или бесстрашным – конечно, у Кевина были страхи. Личные переживания, о которых не хотелось говорить кому-либо. Единственным человеком, кто когда-либо интересовался его чувствами, был психолог по имени мистер Уинстон, у которого Кевин консультировался несколько месяцев назад. К психологу его привели родители, самые обычные родители, обеспокоенные замкнутостью, чрезмерным раздражением и отсутствующим взглядом глаз их сына. Родители сказали об этом мистеру Уинстону, даже не глядя на Кевина, который в этот момент сидел рядом с ними на диване, глядя на окно кабинета и не слушая, что они говорят о нем. Поначалу Кевин долго сопротивлялся, отказываясь идти к психологу, ведь просто не видел в этом смысла; мистер и миссис Грейп, однако, снова и снова игнорировали его слова, будучи полностью уверенными, что Кевин действительно нуждался в их помощи.
Теперь же он не обращал на них внимания, чувствуя абсолютное безразличие к происходящему. В последнее время он все чаще и чаще пребывал в этом состоянии. Оно нравилось Кевину.
Когда миссис Грейп закончила описание отсутствующего взгляда в глазах своего сына, голос мистера Уинстона вывел Кевина из долгих раздумий одной-единственной фразой: «Вы не правы, миссис Грейп. В глазах Кевина просматривается определенное выражение – и очень даже понятное. Это выражение безысходности и печали. Неужели Вы не видите этого?»
Долгие разговоры с психологом, пускай даже и без родителей, злили и утомляли Кевина.
– Я в порядке. – Отвечал он мистеру Уинстону. – Просто устал.
– От чего, Кевин? – психолог звучал терпеливо и спокойно. Это было частью его работы.
– Я не знаю.
Кевину хотелось, чтобы от него отстали со своими вопросами, советами, однако воспитание не позволяло ему просто встать и уйти после первого же неприятного вопроса. Конечно, он довольно часто забывал о своем воспитании, но сейчас ему было бы просто стыдно – даже несмотря на то, что ему страшно хотелось сделать это.
– Я так понимаю, – Уинстон медленно закрыл блокнот. Он выглядел так притворно и неестественно дружелюбно, что Кевину хотелось отвернуться. Он еле сдержался, чтобы не закатить глаза. – Ты больше не хочешь отвечать на мои вопросы. Не хочешь и не будешь.
– Да, – ответил Кевин, не глядя на психолога.
– На один тебе все-таки придется ответить.
Он замолчал, ожидая, видимо, что Кевин скажет что-то, или хотя бы кивнет. Он ничего из этого не сделал, поэтому мистер Уинстон продолжил:
– Вопрос покажется тебе странным, но на самом деле это вовсе не так. Этот разговор останется только между нами, так что ты можешь не беспокоиться.
– Хорошо.
– Кевин, ты когда-нибудь думал о самоубийстве? Не в 13 лет после ссоры с родителями из-за того, что ты, к примеру, допоздна смотрел телевизор. Я говорю о серьезных случаях, когда ты действительно задумывался о самоубийстве, когда ты, возможно, намеревался убить себя. – Он внимательно посмотрел на Кевина. – Ну?
– Нет, – Кевин посмотрел в ответ. Он не боялся смотреть доктору в глаза, хотя обычно избегал этого с другими людьми.
– Хорошо, – сказал мистер Уинстон, словно подводя итог. Было видно, что беседа подошла к концу. По крайней мере, беседа с Кевином уж точно. – Мне нужно поговорить с твоими родителями, хотя я не думаю, что они будут против того, чтобы ты какое-то время принимал Прозак.
– Что? – переспросил Кевин, смутно припоминая, что когда-то он уже слышал это слово.
– Прозак, антидепрессант. Будь добр, Кевин, пригласи своих родителей.

3

Прозак.
Кевин принимал его все это время, продолжая делать это даже тогда, когда, следуя рецепту психолога, делать этого уже не следовало. Несколько раз он задумывался о том, почему все еще принимает его, почему продолжает делать это тайно. Он не ощущал зависимости или невыносимой потребности в Прозаке, а если бы и ощутил, вряд ли это показалось бы ему весомой причиной. Кевин не был наркоманом, не был зависимым человеком, – им руководило самовнушение, все то же самовнушение, заставлявшее его думать, что лекарство способно заставить чувствовать себя лучше. Удивительно, однако, то, что он действительно чувствовал себя лучше, пускай не всегда и ненадолго.
Чаще всего после приема Прозака Кевин чувствовал облегчение. Это было самое точное слово из всех, что он пытался подобрать, и это ему нравилось. Вся его повышенная тревожность улетучивалась, словно ее никогда и не было.
Несколько раз Кевина настигали новые, непонятные ощущения, не на шутку встревожившие его, однако он все еще чувствовал, что способен контролировать свои действия, а его ум ясен, так что проблем не возникало. За все это время он привык к бессоннице, упадку сил и легкому головокружению от чересчур резких движений. Вполне возможно, что слабость, влекущая за собой сонливость и редкие нарушения равновесия, обуславливалась бессонницей, однако, стоило Кевину уснуть и спокойно проспать всю ночь, все снова налаживалось. По крайней мере, ему так казалось.
Со временем Кевин понял, что быть слегка отрешенным куда приятнее и проще, нежели чересчур встревоженным, как это нередко бывало раньше; в конце концов, он чувствовал свою независимость от всех внешних раздражителей, попадавшихся на его пути. Наверное, поэтому каждый, кто когда-либо встречал Кевина, считал его либо отмороженным, либо молчаливым, либо же под кислотой.

Через какое-то время Кевин все-таки заставил себя подняться с кровати, дойдя до ванной с полузакрытыми глазами. Ему страшно хотелось спать, хотя он и не был уверен, что сумеет заснуть, даже если прямо сейчас вернется в постель.
Выйдя из душа, Кевин вернулся в комнату, чтобы взять из ящика пластину с таблетками Прозака. Это вошло у него в привычку, однако после первого месяца приема ему пришлось спрятать их в своей комнате, чтобы избежать лишних вопросов со стороны родителей. Он выдавил одну таблетку себе на ладонь, после чего заметил, что в небольшой пластиковой бутылке на столе закончилась вода, поэтому, зажав Прозак в ладони, пошел на кухню.
Миссис Грейп, стройная женщина с крашеными темными волосами, варила в турке кофе, стоя у плиты. Она обернулась, стоило Кевину появиться на пороге.
– Доброе утро, – Кевин не взглянул на ее и подошел к столу, взяв с него стеклянный графин с водой.
– Что-то ты поздно сегодня, – сказала она. – Я уже собиралась будить тебя.
Быстрым движением забросив в рот таблетку и запив ее водой, Кевин обернулся, увидев, что миссис Грейп наблюдала за ним, скрестив на груди руки.
– Что? – спросил он.
– Мне казалось, ты больше не принимаешь Флуоксетин.
– Только иногда. Нечасто.
Эмили Грейп всегда называла Прозак Флуоксетином, хотя так его называли только врачи или ученые. Кевин не знал, почему она делала этого.
 – У тебя все в порядке? – спросила она, и в ее взгляде снова проступило беспокойство, появлявшееся каждый раз, стоило Кевину оказаться поблизости. Казалось, она уже давно забыла, что на своего ребенка можно хотя бы иногда смотреть с любовью или нежностью, а не только с беспокойством. – Ты выглядишь очень болезненно.
– Правда? – усмехнулся он, нагнувшись, чтобы рассмотреть свое отражение в чайнике. Все это казалось ему смешным; Эмили, однако, так не думала.
– Прекрати, Кевин, – сказала она на удивление спокойно, но при этом как-то устало. – Ты видел свои синяки под глазами? Ты вообще спал этой ночью?
– Да, спал, – соврал он. – У меня всю жизнь синяки под глазами, мам – я думал, ты это заметила.
– Не придумывай, ты никогда не выглядел так болезненно, как сейчас. Тебе пора перестать принимать эти таблетки.
– Хорошо, – ответил Кевин, однако для всех присутствующих на кухне было слишком очевидно, что он сказал это только для того, чтобы его оставили в покое.
– Кевин, – голос Эмили звучал очень твердо. – Неужели ты не понимаешь, что Флуоксетин – не сладость, а лекарство, и ты должен осознавать, какой вред…
– Я все прекрасно понимаю, – перебил ее Кевин, и голос его, к удивлению самого Кевина, приобрел агрессивные нотки. Ему стало неловко, поэтому он моментально взял себя в руки. Контролировать гнев было не так уж и сложно. – Поверь, если бы я хотел навредить себе, то вряд ли стал бы злоупотреблять Прозаком. В конце концов, есть мышьяк и множество других ядов.
Эмили молча смотрела на него с таким видом, с каким родители обычно смотрят на свое повзрослевшее чадо, пытаясь понять, в какой именно момент те перестали быть маленькими ангелами, что бегали по дому с утра до ночи и дарили всем радость.
Кевин вернулся в свою комнату слегка раздраженным, думая о том, что ему посчастливилось не встретить отца, который, судя по всему, в это время зачем-то вышел во двор к своему автомобилю. Через мгновение он уже слышал голос мистера Грейпа, доносившийся из кухни.
Повернувшись, Кевин увидел в зеркале свое отражение – на него смотрела худая, высокая фигура парня семнадцати лет, с шапкой непослушных светлых волос. У него было чуть длинное худое лицо с чистой бледной кожей; казалось, что всевозможные лицевые дефекты, пускай даже такие безобидные, как подростковые прыщи, обошли его стороной. В чертах лица Кевина присутствовала мягкость, нежность, однако это не выглядело женственно, несуразно или нелепо. Это никогда не становилось поводом для шуток или подколов, хотя в школе вот уже который год находили и другие причины для того, чтобы как-то уколоть или унизить его.
На его лице светились большие голубые глаза, почему-то всегда придававшие ему рассеянное, чуть сонное выражение. Его действительно мучила бессонница, поэтому синяки под глазами не становились бледнее – мама была права. Однако, несмотря на это, Кевин обладал невероятно приятной, даже притягательной внешностью – он был красивым. Ровный нос, не большой, но и не слишком маленький; самые обыкновенные, но правильные губы. В сочетании с непослушными светлыми волосами голубые глаза придавали Кевину едва ли не ангельский вид, хотя, к счастью, никто никогда не замечал в нем этого.
Его вечно сонный, слегка растерянный взгляд придавал лицу необычайную мягкость и нежность, возможно, даже не свойственную семнадцатилетним парням. По каким-то необъяснимым причинам даже в моменты, когда его лицо снова и снова приобретало печальное выражение, глаза все равно сохраняли необычайно добрый вид. Иногда казалось, что эти глаза принадлежали ребенку, хотя они так гармонично смотрелись на его лице.
Улыбка Кевина всегда выглядела довольно скромной, тихой, пускай и необычайно приветливой; именно она заставляла его лицо принять абсолютное новое выражение, заставляло его худые щеки примерить рельеф, исчезающий каждый раз, стоило улыбке погаснуть. Клянусь, любой, кто видел его улыбку, не мог отвести от нее своих глаз, пускай даже всего на пару мгновений.
Это-то и было его особенностью – за скромным, неловким, стеснительным выражением скрывались поистине теплые, нежные и приветливые черты лица, почему-то незаметные для окружающих. В школе мало кто имел возможность увидеть все тепло его лица, ведь никто никогда не видел, чтобы Кевин улыбался; во всяком случае, многим так казалось. На самом деле всем просто хотелось, чтобы он никогда не улыбался. К огромному сожалению, им это удавалось на протяжении почти 12 лет.

4

С самого начала Кевин понимал, что ему придется действовать в одиночку, и, наверное, именно поэтому ему было легче решиться на это.
Наверное, многие чувствуют себя одиноко в промежуток между 14 и 18 годами, потому что в какой-то мере переживают полное перестроение личности, чувствуют каждый разрыв, каждую трещину внутри себя. В пятнадцать лет Кевин был таким же тихим, скромным и отрешенным, как и в семнадцать, словно этих двух лет никогда и не было. Конечно, внутри него затянулись некоторые разрывы, исчезли некоторые трещины, сделав душу целостной и крепкой, готовой к любым ударам судьбы. Другими словами, он повзрослел и в какой-то степени окреп, став менее чувствительным к окружению и его раздражителям. Этот этап наступил незаметно, так что Кевин не успел осознать, в какой именно момент он почувствовал себя сильнее. Будучи подростком, он привык чувствовать себя менее защищенным, словно открытым для всего мусора, что другие стремились забросить в него, пытаясь попасть как можно глубже, в самое его сердце или душу.
В пятнадцать им руководил страх, страх неизвестности, страх несправедливости, страх одиночества, страх собственных чувств и эмоций, которые приходилось прятать ото всех. Он боялся быть собой, ненавидел быть собой, зная, что каждый в школе так же сильно ненавидел того Кевина, что был внутри него.
В жизни каждого нормального подростка наступает момент, так называемый переломный момент, когда он перестает делиться своими чувствами с окружающими, руководствуясь собственными личными причинами: кто-то боится, кто-то стесняется, а кто-то уверен, что ни одна душа на планете не сможет разделить с ним это. Кевину пришлось перестать делиться своими чувствами раньше, чем кто-либо из его ровесников мог себе представить. Может ли быть такое, что с самого детства человек чувствует свою ненужность, чувствует себя чужим? Это аномально, неправильно, – для каждого человека должно быть свое место, своя компания, к которой бы лежала его душа, вел его путь.
Конечно же, у Кевина тоже был свой путь, такой же, как и у остальных, если бы он не сделал неправильный выбор. Это произошло не по его воле, – во всяком случае, не совсем по его; почему он, Кевин, чувствовал этот мир тоньше, нежели другие? Был ли кто-то на этой планете, способный помочь ему? Если Бог существует, мог ли он допустить, чтобы человек, такой как Кевин, оказался один, оказался потерян? Конечно, с людьми случаются гораздо более ужасные вещи, но есть ли смысл спорить о том, с кем несправедливее обошлась жизнь, в то время как несчастные люди все так же обречены на горькую, печальную жизнь?
Жизнь Кевина Джонатана Грейпа могла в корне измениться, могла стать другой, могла избрать для него совершенно другой путь, если бы не случай, произошедший восемнадцать лет назад, когда души Кевина, ни целостной, ни разорванной, еще не существовало.
В тот день, кажется, это было 30 апреля, Майкл Грейп возвращался с работы на автомобиле по вечерней трассе, название которой теперь не хочется и вспоминать. Ему тогда было всего лишь 26 лет, но, несмотря на это, он уже получил работу в офисе, на которую каждый день добирался на собственном автомобиле, подаренном отцом. Его отец, скончавшийся от инсульта всего через три года после рождения Кевина, был довольно состоятельным человеком, когда-то имевшим собственный бизнес, что приносил приличный доход на протяжении нескольких десятков лет. Майкл Грейп страшно гордился тем, что смог устроиться на хорошую работу без помощи отца, точно так же как и отец гордился тем, что его сын сумел пробиться, выбравшись из-под его покровительства. Их отношения были гораздо лучше, чем отношения между Кевином и Майклом, однако тогда, восемнадцать лет назад, Майкл еще, конечно же, не мог знать об этом. Также он не мог знать, что всего через полгода у него родится сын.
Возвращаясь по полупустой трассе, он уже попал в город, откуда до дома оставалось всего-то около десяти минут. Майкл довольно хорошо знал эту дорогу, поэтому спокойно вел автомобиль, улыбаясь от приятных мыслей о том, какой хороший ждал его вечер. У молодых семей, еще не знавших скандалов и ссор, а в особенности, у молодой семьи Грейпов, все вечера были прекрасными. Все, кроме этого.
Семнадцатилетняя девчонка выскочила на дорогу так неожиданно, словно из ниоткуда, что ни у Майкла, ни у нее не было шансов избежать того, что все-таки случилось. Он сбил ее насмерть.
Нет смысла описывать, какие последствия повлекло за собой это неприятнейшее событие, однако тот период стал для Майкла Грейпа не просто переломным, – он стал для него настоящей катастрофой. Несмотря на это, семья Грейпов отделалась более чем легко – конечно, Майкл потерял новую работу, которой он так гордился, однако было ли это столь важно, особенно, если учесть, что он едва не оказался за решеткой? Майкла Грейпа ждал серьезный срок, способный не просто изменить его жизнь, но и перечеркнуть ее вдоль и поперек раз и навсегда.
Но этого не произошло, ведь тогда мистер Грейп, отец Майкла, все-таки воспользовался всеми связями, которые у него только были, в конце концов спася сына от тюремного срока; им пришлось заплатить крупную сумму, чтобы избежать всего этого, однако, насколько мы знаем, деньги не были для них проблемой.
Оставшись без работы, Майкл вскоре нашел новую, требовавшую для их молодой семьи, которая теперь была еще и в ожидании сына, некоторых жертв. Им пришлось переехать в соседний штат и устраивать там новую, счастливую жизнь.
В тот день, когда они упаковали последние вещи и, сев в автомобиль, уехали, один из счастливых путей в жизни еще не родившегося тогда Кевина Джонатана Грейпа был перечеркнут так же, как жизнь Майкла после аварии – вдоль и поперек. Раз и навсегда.
В городке, который молодая семья Грейпов так спешила покинуть, осталась школа, в которой Кевин не стал бы так одинок, не стал бы так несчастен. Смерть этой несчастной семнадцатилетней девушки действительно изменила и в какой-то степени перечеркнула жизнь не только Майкла и Эмили, но и самого Кевина, что поистине доказывает – Судьба непрерывно следит за всеми нами. И, в отличие от нас, людей, никогда и ничего не забывает.
Они устроились на новом месте, искренне радуясь своему безоблачному будущему, пребывая теперь еще и в роли будущих родителей. Неприятный инцидент со временем забылся, а жизнь, казалось, действительно началась с нового, чистого листа, где ни для чего, кроме как для счастья и забот о сыне, Кевине, места не оставалось.
Когда Кевину исполнилось 5 лет, родители выбрали для него, как им показалось, одну из лучших школ в городе. Нет смысла винить их в том, что они, к сожалению, ошиблись, ведь школа действительно оказалась прекрасной, вот только в те моменты, когда в ней не было детей.
Они так и не узнали, как сильно сам Кевин ненавидел ее, как сильно ненавидел ее стены, ее аудитории и учителей, – но больше всего он, конечно, ненавидел ее учеников, которые питали к нему точно те же чувства.
Перед переходом в старшую школу Кевину казалось, что на этот раз удача улыбнулась ему, ведь теперь его ждала абсолютно новая школа с новыми людьми, среди которых он, конечно же, надеялся найти друзей, покончив наконец с этим бесконечным одиночеством. Однако, он не учел, что вместе с ним в старшую школу перейдут и его одноклассники, не обрадовавшиеся этому факту так же сильно, как и он сам.
Они никогда не избивали его, никогда не пытались причинить физический вред, но был ли физический вред хуже того морального, что однажды в детстве разбил его, Кевина, так и не сформировавшуюся, нецельную душу?
Кевин никогда не разговаривал со своими родителями о школе – во всяком случае, о том, что происходило вне уроков. Он никогда не был отличником, во многом из-за своей нелюбви к точным наукам, которые вечно тянули его на дно. Он ненавидел математику во всех ее проявлениях – ненавидел и никогда не пытался понять ее. В средней школе ему нравилась биология, но только когда они проходили растения и животных; любовь к биологии прекратилась для него на теме человеческой расы – с тех пор он почти ни разу не открыл этот учебник.
Несмотря на нелюбовь к изучению точных наук, он был в миллионы раз умнее своих одноклассников, практически каждого. Кевин проявлял любовь к книгам с самого детства, во многом из-за того, что чтение помогало ему закрыться от внешнего мира. Наверное, именно из-за чтения он знал гораздо больше, чем кто-либо из его одноклассников мог себе представить. Тем не менее, далеко не многие учителя старались заметить в нем это. Старшая школа нередко становится настоящим испытанием для учителей, ведь подростки неконтролируемы, а иногда и вовсе опасны. Преподаватели, однако, никогда не относили Кевина к их числу.
Подростки и, в особенности, те подростки, с которыми Кевину «посчастливилось» учиться, не были способны рассмотреть и, возможно, разгадать его, ведь они всегда и во всем видели лишь повод показать свое превосходство над кем-либо, кто выбился из стаи, оказавшись в одиночку по ту сторону. Некоторые взрослые люди  (особенно те, что привыкли работать с детьми и подростками) чаще обращают внимание на такие внешние детали, как отдельные черты лица ребенка, нередко выражающие, по их мнению, глубокие, но скрытые чувства – и, что удивительно, никому из них так и не удалось разгадать его, Кевина, внешность.
Однако, как бы глубоки ни были его скрытые чувства, никого в школе не волновало ни одно из них, что, кстати, никак не огорчало самого Кевина, ведь ему было все равно. Тем не менее, никто в здравом уме не мог назвать его опасным. Во всяком случае, так было до последнего года обучения в старшей школе, ставшей для Кевина самым сложным годом обучения, хотя он и не понимал, почему. Наверное, все его эмоции, переживания и ненависть, будь то ненависть скрытая или же абсолютно понятная и заметная, в какой-то момент просто вырвались наружу, не в силах умещаться в его душе ни секундой больше. Однако все это было не так страшно, как то, что даже после этого невыносимого взрыва внутри него, который, казалось, своей мощностью мог бы охватить целую часть планеты, ничего не изменилось. Лишь он один чувствовал, что что-то изменилось, лишь он один испытывал все это изо дня в день, снова и снова, снова и снова... Кевин был слишком закрыт ото всех, чтобы просить помощи, что означало бы выказывать свои слабости и чувства, разделять их с кем-то, и даже не важно, с кем именно…
У него был обычный ежедневник с непривлекательной черной обложкой, в котором Кевин иногда записывал домашнее задание или же расписание уроков – и именно этот блокнот стал обителью его мыслей, самых разнообразных, которые страшно хотелось разделить с кем-то, пускай даже с бездушными листами бумаги. Некоторые из листов он, однако, вырывал, после чего сжигал с помощью зажигалки, которая все время лежала в кармане его джинс, хотя он и не курил. Этот процесс успокаивал его – Кевину нравилось сидеть у себя в комнате, держа исписанный лист бумаги, медленно превращавшийся в небольшой комок черного пепла. Теперь у него, однако, был Прозак, прекрасно справлявшийся со своей работой на протяжении нескольких непростых месяцев, но, несмотря на это, иногда Кевин все равно открывал блокнот и, сконцентрировавшись секунду, писал, и писал, и писал…
В школе Кевин был все так же тих, застенчив и, казалось, полностью погружен в себя – как и раньше, вот только вспышки гнева становились все чаще, все заметнее, как и синяки под его глазами, что бесследно исчезали, стоило ему провести ночь, погрузившись в длинные, безмятежные сны. Все, конечно же, видели, что он изменился, видели, что что-то было не так, но это не помешало им проигнорировать Кевина и ни разу не спросить его об этом. В школе никто не знал, что Кевин принимал Прозак или какой-либо другой препарат, хотя некоторые старшеклассники думали, что он принимал наркотики. Этот неприятный слух мог бы остаться просто слухом, как это часто бывает среди подростков, с каждым годом распускающих все более неординарные и даже грязные слухи, если бы однажды он не достиг учителя алгебры, имевшего крайне специфическую привычку всюду совать свой нос. Нет смысла описывать, к чему это привело и в каких ситуациях пришлось побывать Кевину, однако во время разговора с родителями и классным руководителем Кевин назвал миссис Джун «глупой сплетницей», после чего отказался посещать школу.
Это был первый случай, когда родители и миссис Джун видели Кевина настолько разгневанным и одновременно подавленным. Это их поразило и даже шокировало.
Несколько дней Кевин действительно игнорировал поход в школу и, закрывшись в комнате со включенной музыкой, читал книгу. Нет, он не впал в депрессию, как это могло показаться – Кевин просто снова разочаровался в них, разочаровался во всех.
В конце концов, настал день, когда игнорировать школу, особенно в последний год обучения, было просто-напросто неразумно и безответственно. Кевину было плевать на это, однако совесть заставила его снова вернуться в школу, ведь прогулы страшно огорчали его родителей, которых он просто не смог проигнорировать – в конечном счете, миссис и мистер Грейп были единственными, кто не подозревал его. Они ему верили, и, несмотря на то, что все в школе знали об этой истории так хорошо, словно она приключилась с ними, Кевин все же заставил себя вернуться туда. Эта история произошла с ним в самом начале года, и, несмотря на то, что уже прошла зима, и начался март, в школе, казалось, никто не забыл о ней. Не забыл и Кевин.

5

«Когда я снова задумываюсь о том, стоит ли мне действительно делать это, все больше сомнений приходит ко мне в голову. Я не испытываю страха перед собственной слабостью или неизбежной расплатой, но порой мне кажется, что я не тот, кто способен сделать это. Я остерегаюсь того, чтобы кто-либо знал о моих планах, поэтому не стану писать, что именно я намереваюсь делать. Во всяком случае, пока».

Кевин бросил ручку на стол и закрыл блокнот, откинувшись на спинку кресла. Единственным источником света в его комнате был монитор компьютера, уже пятнадцать минут пребывавший в режиме ожидания.
Его комната была чуть меньше, чем остальные комнаты в доме, хотя, скорее всего, так казалось из-за двуспальной кровати, шкафа и большого стола с навесными полками, заставленными книгами. В одном углу его комнаты стояли коробки, заполненные различными старыми вещами, которым не хватило места в шкафу или в других коробках, стоящих под кроватью. На одной из коробок стояла стопка дисков с видеоиграми, в которые Кевин не играл уже около года по той простой причине, что они перестали интересовать его. Большое окно, выходившее на задний двор их дома, было приоткрыто.
Кевин сидел без майки, но в домашних штанах, совсем недавно вернувшись из душа. Его волосы были мокрыми – он почувствовал, как на шею упала холодная капля, скатившись вниз по спине. На столе лежал открытый школьный учебник, но Кевин даже не смотрел на него. Он снова провалился в свои мысли, чувствуя напряжение внутри головы, похожее на пульсирующую боль. Мысли никак не давали ему покоя, отказываясь покидать Кевина хотя бы на минуту. Он чувствовал, как что-то сжималось внутри него от страха, сомнений и невыносимых переживаний, так что, казалось, ничто, даже Прозак, не сумеет освободить его от этого.
Учеба, точно так же, как и другие заботы, составляющие его жизнь, в один миг ушли на второй план, что не показалось бы странным или безответственным, знай кто-либо о мыслях, бушующих в его голове. Голова Кевина была занята совершенно другими мыслями, с каждым днем обретающими для него все большее и большее значение. У него не было и не могло быть союзников, и, хотя Кевин не чувствовал себя так, будто нуждался в них, чувство этой пугающей самостоятельности настораживало его. Он должен был действовать самостоятельно и даже тайно, чтобы никто на этой планете не смог бы заподозрить его в чем-то подобном. Кевин нервно усмехнулся, подумав, что никому в здравом уме не придет мысль, что он (или кто-либо еще) намеревается сделать именно это. Он взглянул на календарь, висящий на противоположной стене. Оставалось совсем немного времени. Кевин понимал, что пора начинать действовать.

В тот день было так по-весеннему тепло, что никто, даже сам Кевин, не пожелал сидеть во время перемены в классе. Выйдя из школы, Кевин прошел к месту, которое ученики старшей школы называли «газоном». Кое-где сидели компании – некоторые подростки потягивали какие-то слабоалкогольные напитки, изредка озираясь по сторонам в поисках учителя, однако беспокоиться было не о чем. Опустившись на траву, Кевин бросил рядом с собой рюкзак, держа в руках блокнот с черной обложкой. Многие в школе привыкли видеть Кевина в компании с ним, делая из этого шутку, связанную с насмешливыми взглядами и перешептываниями, типа: «дорогой дневник, сегодня такой же неудачник, как и вчера». Порой до него долетали фразы гораздо реже и грубее этой.
Яркое мартовское солнце блестело среди абсолютно безоблачного неба, натянутого, словно голубая оболочка; Кевину стало жарко в пайте, надетой сверху на футболку, но, несмотря на сильное желание снять ее, мысль о том, чтобы раздеться у всех на виду, совсем его не прельщала. Он огляделся вокруг и, поняв, что никто даже не смотрел в его сторону, стянул с себя пайту, чувствуя, как футболка задралась, обнажив его плоский живот. Кевин одернул ее, заметив вдруг, что какая-то девушка, идущая по газону в компании подруг, смотрела на него. Это была Рэйчел Белл, и она, должно быть, обратила на него внимание как раз в тот момент, когда его футболка задралась. Стоило Кевину посмотреть в ответ, как она отвернулась, через мгновение присев на траву вместе с другими девушками. Больше она на него не смотрела.
Одним из главных и самых сокровенных секретов Кевина были его чувства к ней, о которых сам Кевин понял лишь в начале последнего года обучения в старшей школе. Она нравилась ему. Рэйчел сидела в компании обычных семнадцатилетних подростков – таких же, как и она сама, таких, которых ненавидел Кевин, а если и не ненавидел, то питал сильную неприязнь. Конечно, это относилось ко всем, кроме Рэйчел, хотя ненавидеть ее было бы гораздо проще, чем любить, пусть она и была самой обычной старшеклассницей, самой обыкновенной девушкой. Она, как и десятки других девушек, входила в группу поддержки – казалось, их школа была единственной в городе, все еще поддерживающей эту дурацкую традицию. Не было ничего удивительного в том, что Кевин считал ее, Рэйчел, особенной. Может быть, она действительно была особенной, либо же ему просто хотелось так думать?
Ее светлые волосы неинтересного пшеничного цвета были собраны в небрежный хвост всего пару секунд назад – ей, как и Кевину, как и всем на «газонах», было жарко. На Рэйчел была надета повседневная одежда, а не форма чирлидеров, но даже в таком виде она была симпатична. Возможно, Рэйчел терялась среди других девушек из команды поддержки, чья функция, судя по всему, заключалась в том, чтобы поддерживать не футбольную команду школы и различные ее мероприятия, а собственный образ «горячих стерв» – но терялась лишь из-за отсутствия глупого кукольного личика, так подходившего всем им по интеллекту.
В момент, когда несколько парней из футбольной команды присоединились к сидящим на траве девушкам, и Роджер Уайт снова, как и всегда, занял место возле Рэйчел, пытаясь соблазнить ее всевозможными способами, Кевин поднял с травы рюкзак и пошел обратно по направлению к школе. В его висках начиналась неприятная, пульсирующая боль, никак не связанная с мыслями о Рэйчел или Роджере, или о ком-либо еще.

Кевин зашел в класс информатики раньше всех и, воспользовавшись этим, занял самый крайний компьютер, уже довольно-таки давно пользовавшийся сомнительной популярностью среди тех старшеклассников, что любили в школьное время посещать сайты непристойного содержания, надеясь остаться незамеченными в своих деяниях. Они знали, что, благодаря выгодному расположению компьютера в классе, вряд ли кто-либо сможет подсмотреть в их монитор. 
Кевин не собирался заходить на любой из тех сайтов, что пользовались особой популярностью, хотя и выбрал именно этот компьютер, действуя исключительно предусмотрительно. У него не было времени сделать это утром перед школой, поэтому, осмотрев класс, постепенно наполнявшийся людьми, он зашел в Интернет.
Как это часто бывает с людьми, а особенно с подростками, зависающими в Интернете, время пролетает абсолютно незаметно, словно ты на какое-то время попадаешь в иное пространство; хотя, вполне возможно, так оно и есть.
Половина урока прошла быстрее, чем он смог найти что-либо подходящее, чувствуя раздражение и непонятное волнение. Кевин вздохнул, пытаясь никак не выражать свои эмоции, как вдруг услышал позади себя чьи-то тихие шаги. Он нервно обернулся, боясь увидеть учителя, однако это был не учитель.
– С каких пор тебя начали интересовать такие взрослые игрушки – а, Кевин?
Сверху вниз на него смотрело длинное, улыбчивое лицо.
– Знаешь, людям не нравится, когда к ним подкрадываются вот так из-за спины, – холодно ответил Кевин.
Деннис, или как его было принято называть, Дэн, был одним из тех старшеклассников, с кем Кевина не связывали ровно никакие отношения – они никогда не были друзьям, но и на врагов похожи, судя по всему, не были. Где-то в глубине души Кевин всегда осознавал, что относился к Дэну лучше, чем к остальным – по той простой причине, что в его адрес ни разу не прозвучало насмешек или оскорблений со стороны Дэна. Ни разу, кроме последней его фразы, однако такова была его манера общаться со всеми.
Дэн был таким же одиночкой, как и Кевин, вот только у него, в отличие от Кевина, были друзья вне школы, да и сам он казался гораздо менее отстраненным от общества, так что в школе к нему вполне нормально, а порой даже хорошо относились. Дэн был королем своей компании, о которой в школе мало кто знал, за исключением некоторых, до которых иногда доходили различные истории, произошедшие с Дэном. Он даже успел обзавестись репутацией не просто плохого парня, а плохого парня, который может выпить подряд десять банок пива, не боясь после этого сесть за руль своей консервной банки, которую он называл автомобилем, и укатить в Северную Каролину.
Это был высокий и худой, со впалыми щеками и каштановыми волосами, почти достававшими до его тощих плеч, парень. Из кармана его джинс торчала пачка дешевых сигарет.
– Так вот почему ты выбрал именно это место? – спросил Дэн, улыбаясь. – Мне кажется, ты не совсем по назначению его используешь.
– У этого парня ужасная репутация, – ответил Кевин, кивнув головой в сторону компьютера.
– У того, кто им пользуется, она не лучше. – Он помолчал, заинтересованно глядя на Кевина. – Может, скажешь, зачем тебе оружие?
Кевин молчал, чувствуя, что хочет ответить что-то грубое, вроде «это не твое дело», однако почему-то не делая этого. Он занервничал, понимая, что теряет время. До конца урока оставалось меньше десяти минут.
– Боже, неужели Кевин собирается убить кого-то? – насмешливо спросил Дэн, хотя в его голосе не звучало презрение или унижение – он звучал как-то дружелюбно, как-то просто и абсолютно естественно.
– Просто самозащита, – ответил Кевин. – Как видишь, я не в той весовой категории, чтобы сопротивляться кому-либо без риска умереть в семнадцать.
Дэн усмехнулся.
– Ясно, – ответил он, все так же просто. – Знаешь, я могу помочь тебе с этим, если хочешь.
– Помочь мне с чем?
Дэн наклонился к Кевину, упершись руками в стол.
– Достать оружие, – сказал он, чуть понизив голос. – Можешь даже не пытаться покупать что-либо в Интернете, Кев, иначе у тебя будут реальные проблемы. Ты в курсе, что несовершеннолетним запрещено владеть оружием? 
– Да, – ответил Кевин. Он внимательно смотрел на Дэна, ожидая, что тот удивится или же засмеется, однако он не сделал ни того, ни другого.
Дэн молчал, глядя в ответ, словно задумавшись о чем-то; он все еще стоял, склонившись над Кевином, как один возлюбленный склоняется над другим перед поцелуем. Кевин представлял, как это выглядело со стороны, но в тот момент ему было плевать на это. Дэн, казалось, мог помочь ему.
– Я могу достать для тебя оружие, Кев, но мне не нужны проблемы.
– Я не собираюсь размахивать им у всех на виду, – тут же ответил Кевин. – Или говорить кому-либо, где именно я достал его.
Дэн молчал, и взгляд его казался слегка озадаченным, словно он сильно сомневался в чем-то.
– У меня есть приятель, – сказал он наконец. – Майк. Единственное, что я могу сделать для тебя – организовать вам встречу, Кев, но все остальное ты сделаешь сам. Майк никогда не подводит моих приятелей – даже не сомневайся.
Прозвеневший звонок отвлек их, поэтому Дэн, выпрямившись, сделал шаг назад. Послышался шум разговоров и отодвигающихся стульев, после чего старшеклассники толпой последовали к выходу из класса.
– Увидимся, – сказал он Кевину, сделав еще один шаг назад, после чего, развернувшись, вышел из класса вместе со всеми. В коридоре был слышен гул, с каждой секундой лишь нарастающий.
Несколько секунд Кевин продолжал сидеть, выглядя слегка обескураженным. Больше всего его удивляло даже не то, что Дэн в самом деле собирался помочь ему достать оружие, зная, что это незаконно, а то, что всего пару мгновений назад он назвал Кевина «своим приятелем».

6

«Мне все равно, даже если это выглядит эгоистично. У них была возможность все изменить, попытаться принять меня, но никто не воспользовался ею. Я устал держать в себе всю эту злость и боль, устал чувствовать себя чужаком везде, куда бы ни пришел. Меня тошнит от осознания, что вселенная (я все же склоняюсь к тому, что это единственная верховная власть в мире) позволяла всему этому происходить на протяжении одиннадцати лет. (Пауза.) Боже, неужели действительно прошло так много времени?»

Когда Кевину было пять лет, его тогда еще первый год в начальной школе, такой далекий от того, в котором он пребывал сейчас, семнадцатилетний, оказался совершенно отличен от его представлений об идеальной школе. Он был слегка обескуражен и озадачен тем, как его одноклассника, Саймона, рассмешил рисунок Кевина с изображением соседского пса по кличке Джек, чьи физиологические черты, хотя и были чуть-чуть искажены под его детской ручкой, все равно выглядели необъяснимо реалистично. Кевину нравился этот рисунок, ему нравились глаза нарисованного Джека, смотрящие прямо на него с листа бумаги, нравились и торчащие ушки, и вываленный наружу розовый язык. Он не совсем понимал, нужно ли было ему самому смеяться вместе с Саймоном и другими ребятами, однако в какой-то момент Кевину показалось, что он понял, что именно вызвало у Саймона смех, и это несколько смутило его. Он чувствовал себя так странно, что впервые в жизни ему захотелось провалиться сквозь землю, хотя сам он, наверное, и не понимал, что именно это означало. Любопытно, кстати, то, что именно после этой ситуации Кевин вовсе перестал рисовать, похоронив собственный талант в яме общественного ничтожества и слабоумия.
В то субботнее утро пятилетний Кевин, сидящий за прямоугольным столом на светлой, уютно убранной кухне, ел овсянку, глядя за окно, как солнце блестит из-за деревьев. Его лицо выглядело даже нежнее, чем сейчас, в то время как глаза казались больше и светлее. Под ними не было ни синяков, ни даже легких теней.
Кевин выглядел как обычный пятилетний мальчик, вот только значительно милее, чем многие его ровесники. Его маленькое личико выглядело слегка опечаленным. Он едва не капнул овсянкой на стол, даже не глядя на нее.
– Осторожно, Кевин, – сказала Эмили, сидя рядом с чашкой кофе в руке. Ее волосы до плеч были такого же цвета, как и двенадцать лет спустя.
Кевин рассеянно посмотрел на собственную ложку, после чего извинился и снова отвернулся к окну. Эмили наблюдала за ним.
– Кевин, – позвала она нежно, не выпуская из рук чашку, но совершенно забыв про нее.
– А? – Кевин все так же смотрел за окно своими большими, небесно-голубыми глазами. Эмили сделала то же, хотя и не поняла, на что именно там можно было так долго смотреть.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да.
– Наверное, ты не выспался?
– Выспался.
Эмили растерянно смотрела на его аккуратный, нежный профиль; он совершенно не был похож на нее, и она прекрасно это знала. Даже в пятилетнем возрасте было заметно, что Кевин – точная копия своего отца, Майкла: такие же непослушные светлые волосы, такие же голубые глаза, светящиеся какой-то искренностью, неким внутренним светом, источник которого было невозможно обнаружить или представить.
Никто никогда даже и не смел сомневаться в том, что у высокой, стройной девушки по имени Эмили, обладавшей красотой, способной толкнуть людей на сумасшедшие поступки, и такого же высокого и стройного Майкла, с его симпатичным лицом, обрамленным светлыми волосами, и голубыми глазами, родится самый обаятельный ребенок в их окружении. Так и случилось.
– Тебя что-то огорчило, я же вижу, Кевин. – Она помолчала, глядя на сына. – Может, у тебя проблемы в школе?
Больше всего, отдавая его в школу, она боялась этой мысли, всплывающей в ее голове так часто, что становилось лишь еще страшнее. Наверное, каждая мать или отец хоть раз задумывался о том, примут ли их ребенка там, где им уж точно придется провести все свое детство и подростковый возраст, – в школе. Конечно же, каждый из них уверен, что такого прекрасного ребенка просто не может ожидать какой-либо другой исход событий, хотя сомнения никогда и никуда не уходят, таково уж их свойство. Эмили всегда была крайне заботливой матерью, оставаясь ею даже тогда, когда Кевину исполнилось семнадцать. Как и большинства матерей, самые большие ее страхи всегда были связаны с ним, с ее дорогим сыном, с его ангельским личиком и прекрасными голубыми глазами, так рассеянно взиравшими на этот мир. Казалось бы, страхи ее были вполне объяснимы, однако они, в отличие от страхов многих других родителей, оказались абсолютно ожидаемыми и отнюдь не пустыми. Могла ли опека, в отношении которой Эмили всегда соблюдала определенную меру, боясь, чтобы Кевин не вырос разбалованным или несамостоятельным, так сильно повлиять на него, сделав мальчика настолько восприимчивым к внешним раздражителям, настолько беззащитным, каким он был? Эмили видела страх в глазах сына, стоило ему попасть в новое место, стоило ему оказаться в компании других детей, так весело носившихся с мячом, – больше всего она мечтала увидеть, как Кевин делает это вместе с ними, как будто с друзьями.
Наверное, только мамы обладают такой способностью не просто видеть своего ребенка, не просто понимать его, но и чувствовать. Эмили каким-то образом чувствовала, насколько тонкой была душа Кевина, насколько она была хрупкой. На удивление, он почти никогда не плакал, за исключением лишь нескольких случаев, когда, к примеру, умер соседский пес Джек, или когда Кевин упал с дерева, едва не сломав при этом ногу. Когда Майкл легонько трепал сына по голове, проводя пальцами по таким же светлым волосам, как и у него самого, он испытывал  при этом такое чувство, словно что-то в душе его расцветало, причем совершенно по-новому, по-особенному. Он любил повторять раз за разом то, каким мужественным был Кевин, несмотря на свою прямо-таки ангельскую внешность.
Майкл и Эмили почти никогда не задумывались над тем, чтобы завести второго ребенка, ведь это означало бы разделить свою душу еще на одну часть, подарив ее новому члену их небольшой, но счастливой семьи. Майкл испытывал к Кевину самую настоящую, неизмеримую и ничем не заменимую любовь, которой так обделены многие из нас. Он обладал способностью, которой не было у Эмили – это способность видеть в своем ребенке собственные черты, настолько явные и настолько идентичные, что становилось даже странно. Конечно, Майкл ценил эти моменты, которых у него, к слову, было немало – ему нравилось разговаривать с сыном, рассказывая ему о чем-то абсолютно легком, возможно даже и неважном, но все же делая это. Кевин казался ему особенным ребенком, которым он сам никогда не был – иногда Майкл даже сравнивал себя, пятилетнего, с собственным пятилетним сыном, понимая, какими разными они были. Порой ему хотелось помочь Кевину почувствовать себя более уверенно, дать ему понять, что никто не сможет обидеть его, сделать ему больно, понимая, что при этом он выбирает абсолютно неправильный путь. Более того, ему не хотелось врать Кевину.
Он, как и Эмили, как и все остальные, видел, что Кевин был совершенно необыкновенным мальчиком, что он был словно другим, хотя и не до конца понимал, почему именно.
Что-то общее было между внешностью Кевина и его внутренним состоянием – наверное, это наивная чистота, искренность и что-то, напоминавшее скорее испуг, нежели страх.
Кевин повернул к ней свое лицо – голубые глаза казались еще больше.
– Нет, – ответил он своим детским, негромким голосом. – Нет, мамочка, в школе все хорошо. Они мне нравятся. Все они.
И тогда в душе Эмили наконец воцарилось спокойствие и облегчение, ведь, судя по всему, Кевин был счастлив. У него появились друзья, они нравились ему, они все нравились ему, ее доброму мальчику. Все последующие одиннадцать с половиной лет она была убеждена, что у Кевина действительно не было абсолютно никаких проблем в школе.

7

На следующее утро Кевин, непривычно даже для самого себя, встал на час раньше обычного и, забыв о Прозаке, не стал даже завтракать, после чего стремительно вышел из дома. Его мысли были взбудоражены надеждой, что Дэн все-таки обрадует его новостью о том, что их план удался, и что Майк действительно поможет Кевину достать оружие. Он не мог думать о чем-либо другом, чувствуя, как волнение нарастало внутри него; Кевин уже жалел о том, что забыл принять Прозак этим утром.
Дорога в школу казалась короче, чем обычно – он шел быстро, не глядя по сторонам и совершенно забыв о времени. Когда силуэт школы показался на горизонте, Кевин прибавил шаг, почувствовав внутри живота неприятный спазм – он всегда ощущал это чувство, стоило лишь заволноваться. Кевин, как и всегда, без проблем попал в школу, не заметив вокруг ничего сверхъестественного или необычного, как будто никто на свете не догадывался о его планах, – вот только учеников было в разы меньше, чем в другие дни – обычно никто не приходил в школу так рано. Для Кевина это также было в новинку.
Оказавшись внутри, он, однако, пожалел о своем решении – Кевину пришлось заставить себя пройти чуть ли не через всю школу, к самому классу Дэна, обычно избегая именно эту ее часть – Кевину не нравилось, что там никогда не было ни единого знакомого лица, пускай даже и ненавистного.
Класс Дэна, абсолютно точно такой же, как и все остальные, оказался почти пуст, не считая двух «забитых» старшеклассников, которые никогда, казалось, не выходили за его пределы. Кевин разочарованно отошел от класса на пару метров по коридору, и, остановившись у стены, облокотился об нее, сняв со спины рюкзак. Он не смотрел на настенные часы – в какой-то момент ему даже показалось, что с тех пор, как он прильнул к этой холодной стене, прошло слишком много времени, хотя, конечно, это было не так. Через какой-то промежуток времени, который Кевин провел, все так же стоя у стены, в сотый раз возвращаясь к изрядно надоевшим ему мыслям, коридор начал наполняться старшеклассниками и учителями, встретившими Кевина слегка недоуменными взглядами – они не привыкли видеть его в этой части школы. Дэна нигде не было видно.
Волнение нарастало внутри Кевина, так что он стал нервно отбивать ногой какой-то неопределенный ритм, не находя, однако, в этом никакого успокоения – казалось, это заводило его лишь сильнее. Конечно, он ожидал, что Дэн, скорее всего, опоздает, ведь за ним никогда не наблюдалось особой пунктуальности, однако коридор снова редел – на этот раз старшеклассники разошлись по классам в ожидании учителя. Проходящие мимо Кевина учителя с сомнением смотрели на него, будто прямо сейчас он  нарушал какой-либо из школьных законов, до которого всем, кроме этих строгих женщин и мужчин, не было, впрочем, никакого дела. Одна учительница, которая никогда не вела у Кевина, даже остановилась, требовательно уставившись на него, на что Кевин ответил непонимающим, но абсолютно невинным взглядом.
– Чем могу помочь? – спросил он.
Она вскинула брови, после чего снова опустила их, строго нахмурившись поверх своих аккуратных очков. Ее руки крепко обнимали папки с бумагами, словно это был младенец или любимый кот.
– Почему не на уроке? – сухо осведомилась она.
– А вы?
Безобидный вопрос эхом ударился о стены, после чего наступила тишина. Нарываться на проблемы было не в его планах – по крайней мере, пока что. Кевин не знал, почему решил задать ей этот вопрос, но, произнеся его, не смутился и не почувствовал ничего, кроме все того же спокойствия и не совсем здорового безразличия. У него не было конфликтов с учителями с тех пор, как он назвал миссис Джун «глупой сплетницей», однако теперь он, казалось, снова влип в нечто похожее – к сожалению, в обоих случаях главной проблемой было то, что слова его были услышано, и очень даже отчетливо.

8

В кабинете школьного директора Кевину приходилось быть всего пару раз, однако этот оказался особенным; учительница, чьего имени он даже не знал, надрывалась, пытаясь всеми способами доказать невоспитанность Кевина, на что сам он почти не обращал внимания, уставившись на край стола директора пустым и безучастным взглядом. Ему хотелось, чтобы она наконец прекратила изводиться, однако, казалось, ничто, кроме директора, не могло остановить ее пыл. Через какое-то время он все же решил прервать этот длинный и не лишенный эмоциональности монолог.
– Спасибо. – Сухо ответил он. – Пожалуйста, отправляйтесь на урок, пока ученики не решили, что занятий не будет и можно отправляться домой.
Она вышла, дыша так шумно и тяжело, что, казалось, вот-вот лопнет, словно упругий воздушный шар. Кевин сидел прямо перед директором, не глядя на него и не подавая никаких признаков понимания или хотя бы присутствия, чувствуя ровным счетом ничего – это даже не пустота, это нечто большее.
– Мистер Грейп, то, что рассказала миссис Батлер – правда?
– Да, – ответил Кевин спокойно, все так же не глядя на директора.
Наступила пауза, за которую директор, казалось, пытался понять, с какой именно стороны подобраться к Кевину, как найти к нему подход и как расколоть этот барьер между ними. Задача оказалась абсолютно невыполнимой, но он все же попытался.
– В самом деле, что Вы делали в коридоре во время урока? Вы не слышали звонка?
– Слышал. – Кевин предпочел ответить лишь на второй вопрос, дабы снизить количество лжи.
– Почему же тогда остались в коридоре, а не пошли на урок, как все?
Кевин пожал плечами. Барьер становился толще с каждой минутой.
– Почему Вы нагрубили миссис Батлер?
– Я разозлился, – ответил Кевин все так же спокойно.
– И все?
– Да.
Директор пытался задать Кевину еще несколько вопросов, но, так и не дождавшись на них ответа, устало вздохнул, не желая больше тратить ни секунды на попытки вытянуть из безынициативного собеседника какую-либо информацию.
– Отправляйтесь на урок, мистер Грейп.
Кевин молча поднял с пола свой рюкзак, после чего, сказав «до свидания», покинул кабинет. Единственным, что действительно волновало его в тот момент, было то, что, Дэн, похоже, так и не пришел этим утром в школу.

Волнение и некое чувство, подозрительно сильно напоминавшее разочарование, заставило Кевина забыть обо всем, сосредоточив мысли лишь на том, что, вероятно, все шло не совсем так, как он себе это представлял. Вернувшись домой раньше обычного, он упал на кровать и, закрыв глаза, попытался понять, почему Дэн не пришел в школу, и, главное, пытался ли он выполнить свое обещание. Несколько раз в голову к Кевину приходила мысль, что, вероятно, он вовсе не удивился бы, узнай, что Дэн передумал помогать ему. Не потому, что Кевин не доверял ему или что-то в этом роде, хотя недоверие и сомнение не отпускало его лишь по той простой причине, что он совершенно не знал Дэна. У него были все основания как доверять Дэну, так и относиться к нему с осторожностью – особенно, когда речь шла о такой важной вещи; тем не менее, иногда Кевин вдруг осознавал, что впутывать в эту историю Дэна, который казался абсолютно нормальным парнем, было неправильно и даже, возможно, подло. Не думать об этом было бы куда проще, однако Кевин просто не мог заставить себя переключиться на что-либо другое. Это выводило его из себя.
Кевин проводил время в одиночестве до тех пор, пока не услышал через открытое окно комнаты, как машина родителей затормозила у входа. Рассеянно подняв голову, он впервые за день вспомнил про школьный инцидент, не несший в себе никаких страшных или фатальных последствий, однако в любом случае подаривший ему кое-какие проблемы, о которых он пока что мог лишь догадываться. Кевин не мог знать точно, звонил ли директор его родителям, однако, даже если и не звонил, все равно обязательно сделал бы это вечером, что само по себе являлось не самым хорошим знаком.
Он услышал шаги и голоса родителей, становившиеся все громче по мере их приближения к дому, от чего Кевину как никогда раньше захотелось вдруг просто испариться. Он не испытывал страха перед родителями, ведь подобные происшествия  всегда ограничивались лишь неприятными, иногда чуть более нервными и натянутыми, чем обычно, разговорами. Кевин чувствовал, что к нему приближались новые проблемы, которыми он, откровенно говоря, был сыт по горло, так что ему снова страшно захотелось испариться – моментально и безвозвратно.
Ни отец, ни мать не поднимали на него руку, что выглядело бы даже неестественно и странно, учитывая рост и возраст Кевина, которому было уже далеко не девять лет, однако несколько раз он задумывался над тем, что, узнай отец о его тайных планах, ни рост, ни даже возраст не стали бы для него помехой. Сам Кевин, думая об этом, не мог понять, веселила его эта мысль, либо же настораживала.
Когда входная дверь открылась, Кевин, все еще лежавший в кровати, стал лихорадочно соображать, какое положение в комнате ему стоит занять, чтобы в глазах родителей казаться как можно более невинным и безобидным. Ему в голову не пришло ничего умнее, кроме как оставаться в постели, забросив блокнот подальше в ящик.
– Кевин? – позвала Эмили сразу же, стоило им переступить порог дома.
Кевин промычал что-то нечленораздельное, указав на собственное присутствие. Он не нервничал, однако открывшаяся перед ним перспектива провести вечер в воспитательных беседах с родителями, несколько разочаровывала. Через мгновение Эмили позвала его снова, вот только теперь ему пришлось выйти из комнаты в прихожую, где родители встретили его без привычного дружелюбия. Первое, что увидел Кевин, поравнявшись с ними – это взгляд мамы, полный разочарования и замешательства, хотя понять это точно было слишком сложно, если и вовсе возможно. Ему не хотелось знать, что именно она чувствовала, глядя на него, и ему не хотелось смотреть в ответ. Он был плохим сыном, худшим сыном на планете, и от этого ему снова захотелось испариться. Он завел себя слишком далеко, заставив погрузиться в собственные мысли, слишком опасные для окружающих, слишком невообразимые…
Кевин почувствовал тошноту, поэтому, молча развернувшись, вернулся в комнату, ощущая себя хуже с каждой секундой. Он невидящими глазами достал из ящика пластину Прозака и, забросив таблетку в рот, даже не потянулся за водой; его тошнило от всего. Практически тут же в дверном проеме возникла Эмили – что это было? Недоумение, растерянность, ярость? Кевин обернулся на нее, но все вокруг вдруг стало слишком темным, после чего последовала давящая виски тишина. Он и не помнил, как упал.

9

Рано или поздно это должно было произойти, однако Кевин не думал, что настолько скоро. Он едва не довел себя до передозировки Прозаком, чему способствовало его нездоровое увлечение препаратом даже после того, как врач дал четкое указание прекратить прием. Нервная система Кевина едва не дала сбой, что стало сюрпризом для его родителей, снова допустивших свою старую ошибку – они думали, что у Кевина все было в порядке.
Он пришел в себя очень скоро – всего через пару минут; Кевин чувствовал себя так паршиво, что хотелось отключиться вновь, однако громкий голос Эмили, в котором теперь звучали истерические нотки, снова и снова возвращал его к реальности. Первое, что он почувствовал, придя в себя – это рвотный позыв, становящийся, судя по спазму в глотке, все ближе и ближе. Кевин судорожно подался вперед, зажав рот рукой – он хотел подняться, лишь бы успеть добежать до ванной, но что-то подсказывало ему, что, стоит встать на ноги, и он упадет снова. У него страшно кружилась голова.
– Майкл, его тошнит! – Воскликнула Эмили, после чего послышался топот отца, становящийся все тише и тише; он вернулся всего через несколько секунд, держа в руках тазик противного салатового цвета.
Кевин схватился за него, чувствуя, что терпеть больше не было возможности; его стошнило. Тишина в комнате прерывалась лишь тихими стонами Кевина и характерными для рвоты звуками, которые заставляли его чувствовать себя неловко перед родителями. Каждый раз ему казалось, что еще немного – и он вырвет собственный желудок, однако в конце концов рвота все же прекратилась. Он все еще полусидел-полулежал на полу своей комнаты, не говоря ни слова и пытаясь перевести дыхание; Кевину не хотелось смотреть на родителей, ведь он знал, что они оба продолжали испуганно таращиться на него. Через минуту гнетущей тишины он, однако, все-таки поднял голову, глядя на них своими слезившимися глазами. Кевин чувствовал себя жалким.
– Простите. – Сказал он тихо, после чего родители, казалось, пришли в себя. Эмили склонилась над ним.
– Все в порядке, дорогой, – ответила она, не сводя с него испуганных глаз. – Что случилось? Как ты себя чувствуешь?
– Нормально, – соврал Кевин.
– Папа вызвал доктора, – сказала Эмили, и Майкл, стоявший рядом, кивнул. У него был такой вид, словно он совершенно лишился слов. – Потерпи немного, ладно?
– Зачем? – Кевин посмотрел на нее. – Мне уже лучше, правда.
– Ты можешь встать? – Эмили проигнорировала его слова, как будто Кевин был душевнобольным, которого никто никогда не воспринимает всерьез. – Тебе нужно умыться.
Кевин смог встать без ее помощи, с отвращением и неким стыдом глядя на тазик в руках отца, но не говоря ни слова; оказавшись в ванной, он долго умывал лицо холодной водой, после чего, выпустив изо рта струю воды, уставился в зеркало. Его лицо приобретало болезненно-сероватый оттенок, на фоне которого прилипшие к вискам и скулам волосы выглядели еще светлее, чем обычно. Кевин не понимал, что с ним происходило, не понимал абсолютно ничего. Ненависть и стыд по отношению к самому себе обжигали грудь, так что казалось – еще немного, и футболка на нем загорится. Кевину захотелось скрыться ото всех, оказаться на необитаемом острове в кромешной тьме и мертвой тишине, а лучше снова забыться, лишь бы не чувствовать всего этого. Кевин понимал, что, скрывшись от родителей, он никогда не сможет скрыться от самого себя, и это вызывало у него дрожь в конечностях и во всем теле. Кевин снова посмотрел в зеркало, испытывая страшное желание разбить его. Он был слишком возбужден, чтобы думать о чем-либо, и ярость в нем, казалось, вот-вот достигала точки кипения. Он мог чувствовать, как кровь становилась горячее и гуще в его венах. Ему хотелось разбить зеркало, освободив ее осколками.
Монстры и чудовища были вовсе не на улице, вовсе не в его школе, которую он так горячо ненавидел, – Кевину показалось, что в конечном итоге он сам и являлся чудовищем, которого боялся всю свою жизнь. Не сказать, впрочем, что он был в этом прав.

Доктор не сказал для Кевина ничего нового, однако казалось, что каждое его слово потрясало родителей до глубины души, так что ему снова невольно становилось неловко. Кевину не нравилось, что все они собрались у его кровати, будто у тяжело больного человека, однако во время речи доктора он даже ни разу не открыл рот, чтобы возразить. Кевин лишь кивал, когда от него требовался ответ.
Самой неприятной частью всего этого для родителей стала новость о том, что он, Кевин, продолжал принимать Прозак все эти месяцы буквально за их спинами. У Майкла был такой вид, будто он был готов выбросить все таблетки, что были в доме, в мусорное ведро, после чего добраться и до самого Кевина. Он был страшно зол.
Госпитализация, по словам доктора, не требовалась, ведь Кевин должен был полностью оправиться буквально за пару дней, если не меньше, хотя сам Кевин чувствовал себя теперь гораздо лучше, чем полчаса назад. Он все еще лежал, не чувствуя ровным счетом ничего, даже злости, которая горела внутри него еще несколько минут назад. Когда доктор наконец ушел, Кевин, остававшийся в постели, пока остальные находились в прихожей, снова почувствовал злость, даже ярость, вот только теперь он не понимал, на что или на кого именно. Он знал, что сейчас родители вернутся к нему в комнату, и это раздражало его даже сильнее, чем осознание того, что отец сделает с ним после произошедшего. Кевин в ярости схватил единственный предмет на кровати – подушку – и со всей силы швырнул ее, сбив при этом со стола бутылку с водой и несколько мелких предметов; будь на кровати еще одна подушка, он сделал бы с ней то же.
Кевин не удивился, увидев, что отец зашел в комнату один – их наверняка ждал некий приватный разговор, о котором он потом все равно рассказал бы Эмили. Майкл плотно закрыл за собой дверь, заставив Кевина тем самым едва заметно вздрогнуть.
– Все, что я хочу знать, – сказал Майкл, едва дверь за ним захлопнулась. – Так это то, почему ты не выбросил эти чертовы таблетки сразу же после того, как тебе сказали об этом в начале года.
Он звучал так разозлено, как, казалось, не звучал еще никогда в жизни – по крайней мере, из того промежутка времени, который Кевин мог помнить.
– Я не знаю, – ответил он моментально. 
– Что это значит?
Майкл стоял у кровати, глядя на сына, который все еще сидел, не зная, стоит ли ему вставать.
– Я не принимал их регулярно, – пролепетал Кевин, не узнавая собственный голос.  – Только иногда.
– Именно поэтому ты едва не умер от передозировки в семнадцать лет, да?
– Я не собирался умирать, – растерянно ответил он. В горле пересохло. – Я бы не умер.
– Если бы я продолжал думать так, как ты, ни меня, ни тебя тем более, просто не было бы, ясно?
– Что?
Кевин абсолютно ничего не понимал, и теперь ему действительно стало страшно. Он продолжал пораженно смотреть на отца.
– Поверь мне, Кевин – когда отец узнал об этом, то быстро выбил из меня всю эту дурь. Мне просто повезло, прямо как тебе.
– Узнал о чем? – спросил Кевин, продолжая таращиться на Майкла. И тут ему, кажется, все вдруг стало предельно ясно. – Боже, – пролепетал он. – Ты… ты думаешь, что я принимаю наркотики?
– Где ты прячешь остальное? – решительно спросил Майкл.
– Остальное? – переспросил Кевин. 
– Или я переверну твою комнату, или ты дашь мне их сам.
– У меня ничего нет!
Кевин вскочил с кровати, глядя на отца и боясь сделать шаг. Внутри него разрасталась паника, такая густая и тяжелая, что дышать становилось все тяжелее и тяжелее с каждой секундой. Майкл не сводил с него глаз.
– Где ты достал эти таблетки? – спросил он.
– Купил, – ответил Кевин спокойно, хотя внутри него все было напряжено до предела.
– Как тебе продали их без рецепта?
– У меня есть справка, которую я использовал повторно.
– Сколько раз?
– Я не помню.
– Я никуда не тороплюсь, – в голосе Майкла все еще слышался гнев, который, казалось, вовсе не собирался утихать. – Вспоминай.
– Я не помню, – повторил Кевин, изо всех сил пытаясь сохранить терпение, но теперь и в его голосе появлялись первые нотки ярости и раздражения. Ему хотелось заорать на отца, лишь бы тот наконец поверил ему.
– Я не собираюсь играть с тобой, Кевин. – Сказал Майкл, но теперь, даже несмотря на угрозу в его голосе, Кевину совершенно не было страшно. – Если ты не хочешь говорить мне, я узнаю это сам – и тогда поверь мне, Кевин, у твоих друзей будут те же проблемы, что и у тебя.
– Друзей? – переспросил Кевин. – У меня нет никаких друзей, ясно?
В комнате на секунду повисла пауза, пока они смотрели друг на друга. Кевин чувствовал, как ярость росла внутри него, так что ему снова хотелось закричать на отца.
– У меня нет друзей, и если бы тебя волновало хоть что-то, кроме своей чертовой роботы, ты, наверное, знал бы об этом. – Кевин чувствовал, как все слова, сидевшие в нем долгое время, были готовы вырваться наружу, хотел он того или нет. – Ты не знаешь меня, ты понятия не имеешь, кто я, какой я. Но я уж точно не ты, и я никогда не буду тобой, поэтому хватит думать, что, если ты был наркоманом, то это означает, что и я такой. Я не такой, ясно?
Голос Кевина сорвался на крик, после чего все произошло слишком быстро – отец ударил его. Кевин отпрянул назад, ударившись затылком о шкаф. Ему было больно не столько от удара, сколько от осознания произошедшего, от страшной ненависти к отцу, и, опять же, ко всему, что окружало его теперь. Этот круг ненависти вновь замкнулся, снова потеряв свое начало и свой конец. Теперь это была сплошная ненависть, бесконечная и мучительная.
Когда Майкл молча вышел из комнаты, Кевин почувствовал себя так паршиво, как не чувствовал еще никогда в жизни, даже после того, как назвал миссис Джун «глупой сплетницей» в ее присутствии.
Каждую клеточку его тела мучила боль, так что хотелось просто разорвать ее, нанести себе ущерб, и вовсе не важно, какой, лишь бы поскорее прекратить это. Его кожа горела, его внутренности горели, а в горле все еще стоял крик, который никак не удавалось выпустить наружу; Кевин ненавидел себя, ненавидел своих родителей, ненавидел каждого, кто когда-либо появлялся в его жизни, ненавидел Дэна, который обещал помочь ему, но так и не сделал этого; ненавидел Прозак и тех, кто его изобрел, ведь он, как бы Кевин ни надеялся, НЕ ПОМОГАЛ. Эти таблетки сломали его, Кевина, жизнь, сломали все вокруг, так что остались одни руины, которых он не видел из-за пелены слез, обжигающих его глаза. Крик все еще стоял у него в горле, поэтому, не зная, что с этим делать, Кевин стал сметать со стола все предметы, даже толком не различая их. Шум заполонил его комнату и, наверное, весь дом, но, несмотря на это, никто из родителей ни разу не потревожил его. Кевин ногой отшвырнул коробки, заполненные всякой ненужной ерундой, пока не добрался до коробки с его любимыми компьютерными играми, которые теперь только злили его. Он с яростью сделал с этой коробкой то же, что и с остальными.
Родителей наверняка пугал этот шум, точно так же, как и поведение Кевина, никогда раньше еще не бывавшее настолько неадекватным, ненормальным и пугающим. Гнев Кевина продолжал съедать его, не останавливаясь ни на секунду; ему хотелось выпустить наружу ту ненависть, что бурлила под его кожей, однако это казалось невыполнимым. Он отдался этому стихийному чувству, потеряв какой-либо контроль над своими мыслями и действиями. Кевин намеренно потерял ориентацию, после едва не упал на стену, сильно ударившись об нее плечом. Одного раза было достаточно, чтобы почувствовать боль и, кажется, немного прийти в себя. Он осмотрел комнату, после чего, сев на пол, зарыдал, не издавая ни единого звука. Никогда еще ненависть в нем не была настолько сильна, настолько неуправляема, как в тот день. Так же, как и уверенность в своем намерении никогда еще не была настолько сильна, настолько очевидна.

10

Впервые в жизни Кевину пришлось, а точнее, захотелось причинить себе боль, лишь бы наконец прийти в себя, хотя это мало волновало его как на следующий день, так и на последующий. В какой-то момент он почувствовал абсолютный упадок сил, словно из него выкачали всю энергию, – поэтому, перейдя на кровать, моментально провалился в сон.
На следующий день, проснувшись от сильной головной боли, Кевин сел на кровати, осмотрев комнату опухшими, красными глазами. Ему хотелось верить, что все произошедшее вчера было лишь дурным сном, однако его тело болело, а в комнате все еще был погром. Кевин больше не чувствовал той страшной ярости, ведь единственным чувством, которое он, казалось, все еще был в состоянии ощущать, являлась безысходность.
Пока он лежал в кровати, не чувствуя себя ни живым, ни мертвым, ни умирающим, ни каким либо еще, словно бесполезная оболочка, лишенная души, Кевин снова и снова вспоминал вчерашний день, пытаясь понять, почему же это все-таки произошло с ним. Он не винил своих родителей, во всяком случае, не хотел делать этого, однако винить самого себя было еще глупее, так что в конце концов он решил, что вина лежала на каждом из них – на каждом, без исключения. Размышления о его одноклассниках, об их родителях, о своих родителях и, наконец, о самом себе казались ему слишком масштабными, чтобы вместить их в свою голову. Кевин неоднократно пытался понять, в какой именно момент началось все то, с чем ему все еще приходилось мириться, и с последствиями чего вскоре придется мириться уже не ему одному, но и всем остальным.
Он не видел смысла обращаться к морали хотя бы на минуту, но не из-за страха, что именно мораль смогла бы остановить его, заставить переосмыслить собственную жизнь и собственный выбор; конечно, временами мораль несет в себе незаменимый смысл, способный пролить свет на страшную тьму сомнений, боли и злости, однако Кевин видел и другую ее сторону, бесполезную и далекую от реальности, еще более темной, чем кажется.

«Мне не нужна та мораль, которой они называют ее, которой думают, что придерживаются. Смешно видеть, как все они относятся к тебе и таким, как ты, забывая о морали, забывая о своей мнимой чистоте и нравственности, словно ее никогда и не было. Я уверен, что так оно и есть. Какой-нибудь монах сказал бы мне, что отвечать ненавистью на ненависть – неправильно, но я, к сожалению, не верю в Бога, поэтому не вижу смысла верить как ему самому, так и его словам. Я больше склоняюсь к фразе, которую когда-то услышал в фильме – о том, что насилие порождает насилие, – но отказаться от собственной позиции – значит в конечном итоге вернуться к морали, этой лживой, лицемерной морали. Я думаю, что мораль – тайное оружие лицемеров. Это как Библия для верующих. Я не отношу себя ни к тем, ни к другим».

Кевин перечитал собственную запись и, закрыв блокнот, бросил его на стол.

День в школе был таким же, как обычно, поэтому Кевин не испытывал каких-либо новых или особых чувств, а если и испытывал, то всячески скрывал их, лишь иногда погружаясь в собственные мысли. Несколько раз, идя по школьному коридору, он пересекался с Рэйчел, которая каждый раз смотрела на него своими огромными голубыми глазами, не говоря ни слова. В большинстве случаев она была в компании друзей, выглядя при этом как-то отстраненно, отвечая на шутки, доводившие остальных до дикого хохота, лишь некой неопределенной улыбкой. Никто из них не замечал ее растерянный вид, как и Кевина, идущего прямо на встречу.
Пару раз Кевин, глядя прямо ей в глаза, хотел поздороваться, либо же просто подать какой-либо знак того, что он знал Рэйчел, однако она лишь отводила взгляд, как будто его никогда и не было там, рядом с ней. Возможно, так оно и было – как бы часто он не проходил мимо, для него никогда не было места рядом с ней.
«Она такая же, как и они», – думал Кевин, отводя от нее взгляд после того, как Рэйчел делала то же самое с ним.
Дни тянулись медленно, становясь для него настоящим адом, с каждым днем лишь длиннее и мучительнее. Наверное, единственной причиной, по которой Кевин все еще ежедневно посещал школу, не выдавая ни капли своих эмоций даже находясь дома, в собственной комнате, был Дэн. Кевин не испытывал к Дэну неприязни или ненависти, ведь мысль о том, что обещание еще вполне могло быть выполнено, посещала его все чаще и чаще. Что-то, хотя Кевин не понимал, что именно, заставляло его терпеть, ждать и надеяться на Дэна, даже несмотря на дни тишины, когда Кевин просто не мог найти его в школе. Каждый раз, идя по коридору обратно в свой класс, его охватывала не столько тревога, сколько разочарование, с которым было крайне трудно совладать, но он все же справлялся.

«Мне пришлось насовсем отказаться от Прозака, ведь отец выбросил все таблетки, которые только были в доме. Даже аспирин – будет интересно услышать, что скажет ему мама во время следующей мигрени. После очередной бессонной ночи мне стало казаться, что перспектива быть наркоманом не так уж плоха по сравнению с той, что светит мне в ближайшем будущем. Пару раз меня посещала мысль: стоит ли огорчать его? Это звучит так наивно, словно мне снова девять и я не хочу идти спать. В самом деле, стоит ли огорчать его? Кажется, в  последнее время я стал задаваться этим вопросом слишком часто».

Через пару дней, за которые Кевин все чаще стал чувствовать приливы необъяснимой ярости, тяжелые капли весеннего дождя разбудили его своим ритмичным стуком о подоконник. Открыв глаза, он не сразу понял, наступило ли утро, либо же все еще была ночь, ведь в комнате царил полумрак.
Он слышал, как где-то в доме разговаривали его родители, наверняка обсуждая «эту тоскливую погоду», как обычно говорила Эмили. Кевин любил дожди гораздо больше, чем солнце, и, лежа в кровати и глядя за мокрое окно, он снова подумал об этом. Ему казалось странным то, что люди находили в дождливой погоде ту самую тоску, о которой говорила его мать. Тогда неужели, по их мнению, солнце олицетворяло радость? Кевин так не думал, хотя все это казалось ему страшно нелогичным, как и многое из того, о чем обычно говорили люди вокруг него. Нет, он не считал себя умнее остальных, как это часто бывает у подростков в 14 лет, но что-то все равно подсказывало ему, что их слова были абсолютно лишены смысла.
Встав с постели, Кевин натянул на себя старую футболку и, увидев в отражении свое худое, заспанное лицо, обрамленное торчащими светлыми волосами, вышел из комнаты, игнорируя мысль о том, что синяки под его глазами так и не пропали.

По пути в школу Кевин, натянув на голову капюшон мастерки, даже не заметил, как дорога подошла к концу, очнувшись лишь у самого порога, где старшеклассники, всячески укрываясь от дождя, протискивались в дверь. Его лицо было мокрым, однако пару мгновений Кевин все равно простоял на пороге, глядя на школу со страхом, снова и снова задавая себе один и тот же вопрос. Совсем скоро ему предстоит прийти сюда снова, вот только с совершенно иной целью, никому неизвестной. Дождь не стихал.
После окончания первого урока, литературы, Кевин вышел из класса, забросив на плечо рюкзак; он случайно столкнулся с каким-то парнем, чья одежда была настолько мокрой, что создавалось впечатление, будто минуту назад он вылез из бассейна. Кевин отшатнулся назад и, посмотрев на парня, узнал в нем одного из членов школьной футбольной команды. Чуть выцветшая спортивная униформа со школьной эмблемой казалось промокнувшей насквозь, как, впрочем, и ее хозяин, – его одежда и лицо было вымазано свежей грязью. Кевин растерянно обвел его глазами, после чего не сумел остановить собственный вопрос, прежде чем тот все-таки прозвучал.
– У вас была тренировка?
– Она еще не закончилась. – Кратко ответил парень низким голосом, который звучал как-то раздраженно и недовольно. Вода с темных волос стекала по его лицу и капала на одежду. Он нахмурился. – Мы собираемся тренироваться около двух часов, не меньше.
– В такую погоду?
Парень попытался вытереть очередную каплю со своего лица, испачкав его при этом грязью. Он раздраженно посмотрел на собственные руки, потом на Кевина, после чего кивнул.
– У нас нет выбора, – ответил он так же кратко. – Игра через две недели.
– Ясно, – сказал Кевин, не зная, как еще отреагировать. Он сделал шаг назад, дав парню пройти. В ту же минуту его грузная фигура стремительным шагом направилась дальше по коридору, протискиваясь через толпу старшеклассников, которым, казалось, хотелось отойти как можно дальше, лишь бы не испачкаться грязью.
Кевин пошел в противоположном от толпы направлении и, оказавшись в пустом коридоре, остановился у большого окна, сев на массивный подоконник. Он посмотрел за окно, заметив, что дождь прекратился или, по крайней мере, стал мельче. Было видно спортивное школьное поле, с такого расстояния напоминавшее Тетрис – множество мелких ярко-красных точек носилось по нему, преследуя одну-единственную цель – мяч. Даже с закрытым окном Кевин слышал, как капитан команды, Роджер Уайт, кричал, давая какие-то указания, которые, судя по всему, никто не выполнял, и это снова и снова выводило Роджера из себя, так что он выхватил у одного из игроков мяч, после чего швырнул его в сторону, намеренно попав в одного из них. Кевин без интереса наблюдал за дракой, которая грозила перерасти в массовое побоище. Девушки из группы поддержки тоже были там, собравшись под небольшим навесом возле сидений для болельщиков, рядами уходящими вверх.
Он уже было достал из рюкзака блокнот и, открыв его на случайной странице, вдруг услышал, как кто-то окликнул его в самом конце пустого коридора. Кевин резко повернул голову, ожидая увидеть кого угодно, но только не Дэна, стоящего почти у самой лестницы. Он едва заметно кивнул, после чего направился в сторону школьной двери, жестом поманив Кевина к себе.
Не успев даже сообразить что-либо, Кевин захлопнул блокнот и, бросив его в рюкзак, соскочил с подоконника. Он быстрым шагом пересек коридор, пытаясь успеть за Дэном, который, казалось, и не собирался останавливаться. Кевин покинул школу вслед за Дэном, и, не обращая внимания на моросящий дождь, все же догнал его.
– Как поживаешь, Кев? – спросил он, посмотрев на Кевина с улыбкой. Они шли прямо по направлению к футбольному полю.
– Где ты был все эти дни? – ответил Кевин вопросом на вопрос, все еще пораженно глядя на Дэна. – Тебя не было в школе, верно?
– Верно, – Дэн все еще улыбался. – Это никак не связано с тобой, Кев, у меня просто были дела, вот и все. – Он помолчал, продолжая идти и не глядя не Кевина. – Тебе ведь все еще нужно оружие?
– Да. А ты все еще можешь помочь мне достать его?
– Не я. Майк может.
– Правда? – Кевин неотрывно смотрел на Дэна, чувствуя где-то внутри живота растущее волнение. Он не обращал внимания на дождь.
Дэн кивнул.
– Майк пообещал достать все, что угодно, но при условии, что ты не станешь добавлять ему лишних проблем с законом.
– Он знает, что я несовершеннолетний? – спросил Кевин.
– Я рассказал ему обо всем. Ты можешь сказать мне, что именно тебе нужно?
Кевин впервые за все это время подумал о том, что ни разу не сказал Дэну, какое именно оружие ему было нужно; ему стало слегка не по себе от собственной глупости, однако Кевин ответил в следующий же момент, даже не напрягая память – все эти слова были на его языке довольно долгое время, вот только он ни разу не произносил их.
– Ручной Глок-41 и ружье 12-го калибра. Три магазина на 10 патронов и еще тридцать патронов отдельно.
Он сказал это так быстро, словно давно заученный наизусть текст, однако мало что могло сдержать его в тот момент, о чем он, впрочем, пожалел минутой позже. Впервые за последние десять минут Дэн вдруг остановился и, став перед Кевином, внимательно посмотрел ему прямо в глаза.
– Я передам все это Майку, – сказал он медленно. – Он достанет все, что нужно, Кев, и хотя не в моих правилах спрашивать, зачем именно тому или иному парню нужно оружие, я все равно не могу не спросить тебя.
Кевин молча смотрел на Дэна, не понимая, почему его взгляд в один момент стал таким осторожным и даже подозрительным.
– Что ты замышляешь? – спросил Дэн в следующий момент, не сводя с Кевина глаз.
Он почувствовал, как низ живота медленно наполняется свинцом, так что, казалось, становилось тяжелее стоять. Кевин боялся, что Дэн сможет прочесть в его взгляде страх, поэтому попытался выглядеть как никогда непринужденно.
– Ничего, – ответил Кевин, даже не отводя взгляда; он старался следовать теории о том, что во время лжи стоит уверенно смотреть собеседнику в глаза, дабы не вызывать у того каких-либо подозрений. – Я просто увлекаюсь оружием, и только.
– Никогда не замечал за тобой этого, – сказал Дэн.
– А что-либо другое, хочешь сказать, замечал?
Дэн помолчал, почувствовав, видимо, всю остроту слов Кевина, однако быстро обретя самообладание. Он нарочно кашлянул.
– Значит, это просто увлечение? – спросил он.
– Да, – Кевин не смог выдержать на себе взгляда Дэна, поэтому непринужденно отвел глаза в сторону, глядя на парней из футбольной команды, которые в это время все еще носились по грязному, мокрому полю. Они стояли почти у самих ворот, которые почему-то пустовали – Роджер Уайт собрал команду в центре поля, и, тяжело дыша, весь мокрый от дождя и влажной грязи, быстро говорил что-то. Кевин долго смотрел на него. – Поверь, Дэн, мне нужны проблемы. Никому не нужны проблемы.
– Не думай, что я подозреваю тебя, Кев, но…
– Можешь не объяснять, – перебил его Кевин, наконец оторвав взгляд от Роджера и снова посмотрев на Дэна. – Это нормально, что ты подумал об этом. Наверное, я бы тоже не был полностью уверен.
– В тебе я уверен, Кев.
Снова отведя взгляд, Кевин увидел, как Рэйчел с какой-то девушкой из группы поддержки бежала по полю, пытаясь укрыться от дождя с помощью чьей-то мастерки. На ней было обтягивающее короткое платье белого цвета с красными вставками и такой же школьной эмблемой, как на форме членов футбольной команды. Казалось, что на ней эта форма сидела лучше, чем на ком-либо еще, несмотря на абсолютно обычную фигуру стройной 17-летней девушки. У нее была небольшая, но заметная грудь, плоский живот и чуть заметная талия, не казавшаяся слишком тонкой или неестественной; когда она бежала, короткая складчатая юбка неоднократно задиралась, так что несколько парней из футбольной команды, в том числе и Роджер, чересчур наглядно провожали ее взглядом. У нее были красивые, длинные ноги, не такие, как у других девушек – не слишком тонкие, словно спички, а наоборот – стройные, по-женски красивые. В момент, когда юбка Рэйчел в очередной раз задралась слишком сильно, Кевин отвел от нее взгляд, заметив, что Дэн все еще смотрел на него.
– Я тоже, – ответил наконец Кевин.
Кажется, Дэн собирался сказать ему что-то, ведь он уже было открыл для этого рот, но его голос прервался громким возгласом со стороны поля, принадлежавшим, кажется, Роджеру:
– Эй, лови, Кевин!
Кевин не успел даже как-то отреагировать или же понять, что эта фраза была обращена именно к нему, как вдруг что-то твердое и тяжелое, словно из неоткуда, ударило его в левый висок, задев при этом еще и часть лица. Отпрянув, он ощутил странное чувство, словно все внутри его головы на какую-то секунду сотряслось, рассыпавшись по всей черепной коробке. Перед его глазами стояла темнота, но, стоило ей рассеяться, как стало еще хуже – все вокруг потеряло четкие очертания, наклоняясь при этом под неестественным углом, так что казалось, что он вот-вот упадет на землю. Нос Кевина был разбит, а с неба снова начали падать холодные капли, как будто дождь никогда и не прекращался. Ему понадобилось несколько секунд, прежде чем наконец выровняться и, вытерев тыльной стороной ладони нос, увидеть на ней кровь.
Первое, что Кевин увидел, глядя на все под тем же неестественным углом, – это Дэн, чье лицо выражало смесь сразу нескольких чувств – напряжения, растерянности и испуга. Он осторожно коснулся плеча Кевина и, попытавшись заглянуть ему в глаза, убрал руку, после чего наклонился к земле и поднял футбольный мяч.
– По-твоему, это смешно, Уайт? – крикнул Дэн, швырнув мяч обратно. В его голосе звучала неприязнь и что-то наподобие разочарования.
– Я ведь предупредил его, – послышался в ответ насмешливый голос Роджера; Кевин, не помня себя от ярости, посмотрел на поле, где Роджер, окруженный парнями из футбольной команды, держал в руке грязный футбольный мяч, усмехаясь.
Левая часть лица Кевина горела так, словно к ней приложили раскаленный метал, в то время как внутри него снова закипала ярость, обжигая легкие и горло. Он видел, как другие парни из команды, смеясь, смотрели на него так, будто Кевин стал жертвой невероятно смешного первоапрельского розыгрыша; это не было розыгрышем – более того, это не было смешным, нисколько.
Его разъяренный, полный ненависти взгляд скользнул по единственному человеку на поле, который не смеялся – Рэйчел. Все еще стоя рядом с ними, пытаясь укрыться от дождя с помощью толстовки, она смотрела на него большими, испуганными глазами, как будто Кевин был несчастным животным, пойманным и запертым в клетке. Не было видно, чтобы ей хотя бы на мгновение стало весело, однако она продолжала стоять рядом с ними, даже не пытаясь сказать что-то, даже не пытаясь показать как-то, что она не была с ними заодно, не была частью этого дурацкого плана, если это вообще было планом. Кевин не знал ее достаточно хорошо, чтобы судить о том, какой же она была на самом деле, однако что-то внутри него настойчиво твердило, что она никогда не поступила бы иначе; к сожалению, он лишь снова убедился в том, что Рэйчел была лишь пешкой в этой игре, лишь деталью в этом механизме общего высокомерия и цинизма, поселившегося в их школе так давно, что не хотелось даже вспоминать.
– Ты в порядке? – спросил Дэн спокойно, благоразумно. Было видно, что ему хотелось как-то поддержать Кевина, но что-то все же останавливало его.
– Да, – коротко ответил Кевин, не глядя на Дэна или на кого-либо еще – ему хотелось поскорее убраться оттуда.
Развернувшись, он быстрым шагом направился в сторону школы, пытаясь не обращать внимания на обрывки глупых фраз и нелепо замаскированных насмешек, летящих ему вслед.

11

Кевин так быстро шел по пустому коридору, что предметы вокруг него мелькали с бешеной скоростью, теряя свои очертания. Тем не менее, он успел разглядеть в мокром окне школьное футбольное поле, пустовавшее из-за дождя, впервые за день достигшего такой силы. Не было ни Роджера, ни Рэйчел, ни Дэна, ни кого-либо еще, кто смеялся над ним.
Кевину было все равно, что урок уже начался, поэтому, дойдя до самого конца коридора, он рывком открыл дверь мужского туалета, в ярости бросив рюкзак на пол. Его лицо все еще горело, а под носом и на губах все еще была кровь – горячая и липкая. Всеми силами стараясь избегать зеркала, он просто закрыл глаза, облокотившись о холодную стену, выложенную белой плиткой. Выражение собственного лица с раскрасневшимися от ярости и смущения щеками раздражало его, как, впрочем, и все остальное. Кевин снова подумал о своей ярости и о том, что в очередной раз единственным его страстным желанием была месть. Казалось странным и даже смешным мстить группе каких-то футболистов за то, что они специально бросили в него мяч, однако он прекрасно понимал, что этот случай был отнюдь не единственной причиной, толкавшей его к мыслям о мести, о самой настоящей мести, остававшейся для них пока что абсолютно неизвестной.
Когда дверь в туалет открылась, он вздрогнул, оказавшись застигнутым врасплох после бесконечного потока размышлений, разом нахлынувшего на него. В нем все еще бурлила злость, однако следующая вспышка, озарившая его абсолютно неожиданно и непреднамеренно, вырвалась с грубым «Занято!», так что Кевин даже не узнал собственный голос.
Замерев в дверном проеме, Рэйчел смотрела на него своими голубыми глазами, которые теперь казались еще больше и испуганней. На ней все еще была форма девчонок из группы поддержки, вот только теперь серая мастерка, с помощью которой она пряталась от дождя, укрывала ее плечи. Она выглядела смущенно, как будто ворвалась в комнату к человеку, занятому чем-то дико интимным.
– Извини, – растерянно проговорил Кевин, не менее смущенно глядя на нее и чувствуя, как теперь и вторая часть его лица начала неприятно гореть.
Она сделала к нему шаг, отпустив дверь и дав ей бесшумно закрыться, словно отрезая их двоих от внешнего мира. Во всяком случае, это было именно то, что чувствовал Кевин. В одной руке Рэйчел держала небольшую пластиковую бутылку воды, слегка покрытую конденсатом, а в другой – маленькую пачку обычных салфеток.
– Ничего, – ответила Рэйчел, и голос ее был приятным – не низким, но и не высоким. Она говорила негромко, спокойно. Сдержанно.
На какую-то секунду Кевин тупо смотрел на нее, чувствуя невероятное смущение и странную смесь чувств, которые он никак не мог объяснить. Теперь, даже когда она пыталась звучать менее смущенно и растерянно, явно испуганная всплеском его агрессии, Кевин все равно чувствовал это напряжение, нависшее над ними в тот самый момент, когда это было так некстати.
Кажется, через мгновение он все же нашел в себе силы сказать хоть что-то, пускай любое из сказанных им слов стало бы лишь малой частью всего того, что на самом дело происходило в его голове. Однако Рэйчел сделала это прежде, чем он заговорил, – оставив на краю ближайшей раковины бутылку воды и салфетки так, словно возвращая Кевину оставленные им где-то вещи, она медленно и неуверенно, а затем вдруг резко вышла из комнаты, скрывшись за дверью.
– Спасибо, – выдохнул Кевин почти неслышно, чувствуя, как его лицо загорелось снова, словно нагретое изнутри с новой силой. Ему страшно хотелось сказать ей больше, но Рэйчел уже исчезла, почти моментально растворившись в бешеном потоке вырвавшихся с уроков старшеклассников.

Когда Кевин, спускаясь по ступенькам к главному входу, встретил в коридоре Дэна, ему понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, кто перед ним, и понять, почему тот так стремился с ним поговорить.
– Как ты? – осведомился Дэн, говоря с Кевином тихо, как будто это уже вошло у него в привычку.
– Нормально, – ответил Кевин, стараясь всеми силами скрыть то возбуждение, которое бушевало внутри него каждый раз, стоило ему вспомнить ее улыбку.
– Не обращай внимания на Уайта, он просто придурок, – начал Дэн, но Кевин, чувствуя, что в его голове нет места для мыслей о Роджере, спокойно перебил его:
– Все в порядке, Дэн, правда.
Дэн изобразил ободрительную улыбку, после чего, снова понизив голос, так что Кевину пришлось почти вплотную приблизиться к нему, сказал:
– Майк будет ждать тебя в эту субботу в Вест Хилле, Кев, ты знаешь, где это?
– Кажется, да, – неуверенно ответил Кевин, пытаясь в голове представить свой маршрут, но у него ничего не вышло. – Это за городом?
– Да, – кивнул Дэн. – Извини, но я не могу поехать с тобой, Кев, у меня будут кое-какие дела.
– Без проблем, – голос Кевина звучал не так уверенно, как хотелось бы, и Дэн, кажется, это заметил.
– Ты найдешь дорогу, это всего в двух часах езды отсюда. Советую выехать пораньше – если ты вдруг заблудишься, Майк вряд ли найдет время, чтобы потратить его на ожидание.
– Ему не придется ждать меня, – твердо ответил Кевин, глядя на Дэна. – Я приеду как можно раньше.
Напоследок хлопнув Кевина по плечу, Дэн направился к выходу – было видно, что он торопился куда-то.

12

Отношения Кевина с родителями, казалось, держались лишь на той простой формальности, что им приходилось жить в одном доме, видеться каждый день по несколько раз, пересекаясь в коридоре или на кухне, и, наверное, на том неоспоримом факте, что они все-таки были семьей. Тем не менее, напряжение все еще витало в воздухе, так что его можно было даже коснуться, несмотря на все старания Эмили и Майкла наладить связь с сыном, который с каждым днем становился все дальше и дальше от них, будто бы стремясь однажды просто исчезнуть.
Сам Кевин, не так остро переживающий проблему отстранения, которая, кстати, уже давно стала выглядеть в его глазах больше привычным образом жизни, нежели проблемой, не считал нужным делать какие-либо встречные шаги по отношению к родителям, ведя себя как никогда обычно и словно не замечая происходящего.
Единственным плюсом во всей этой ситуации было лишь осознание того, что за все это время, сколько Кевин держался на расстоянии от родителей, всячески игнорируя их, семью Грейпов не коснулся ни один скандал, либо же даже обычный бытовой конфликт. Спокойствие и тишина, царившая в их доме, порой казалась чересчур неестественной и даже противоестественной, однако Эмили до сих пор ощущала нехватку воздуха каждый раз, стоило ей вспомнить скандал, разразившийся среди бела дня после передозировки Кевина Прозаком (или, как она все еще называла его, Флуоксетином). Конечно, больше всего на планете Эмили хотела, чтобы Кевин снова стал общаться с ними так, как раньше, поэтому в ее душе все еще теплилась надежда на то, что однажды их с Майклом сын спокойно заговорит с ними за обедом, как будто никогда между ними и не было какого-либо недопонимания. Однажды, в конце марта, зайдя в комнату Кевина, чтобы открыть на проветривание окно, Эмили обратила внимание на большой календарь, висевший на стене напротив, а точнее на дату 17 апреля, заключенную в неаккуратный красный кружок, так явно бросающийся в глаза. Пытаясь вспомнить хоть какое-то событие, которое можно было связать с этой датой, Эмили продолжала растерянно смотреть на цифру 17, но, так ничего и не вспомнив, вышла из комнаты.

В субботу, снова проснувшись раньше обычного, первой мыслью Кевина была, конечно, мысль о Майке, которого он даже никогда и не видел, но на которого так рассчитывал. Тихо поднявшись с кровати, Кевин достал из шкафа дорожную сумку, больше походившую на какой-то мешок; компактно свернув ее, так что сумка выглядела не больше обычного рюкзака, он бросил сверток на стол, подумав о том, что теперь самым главным было придумать предлог, под которым он смог бы взять машину у родителей.
За завтраком Кевин, поглощенный собственными мыслями, которые теперь помимо Майка занимала еще и Рэйчел, рассеянно поблагодарил Эмили за чай, стоило ей поставить чашку на стол. В то утро он не испытывал к родителям злости или прежнего пренебрежения, поняв, что рано или поздно это должно было прекратиться – в конце концов, несмотря ни на что, Кевин любил своих родителей, любил каждого из них так, как обычно благодарные дети любят своих маму и папу, не ища для этого каких-либо причин и не прося ничего взамен. Он любил своих родителей ровно точно такой же любовью, какой они любили его – какой большинство родителей любят своих детей.
Осознание того, что Кевин впервые за все время, прошедшее со дня их семейного скандала, обратился к Эмили, пускай это даже и было самым обыкновенным «спасибо», заставило ее пораженно застыть на месте, так что Кевин посмотрел на нее слегка растерянно.
– Все в порядке? – спросил он. – Мам?
– Да. – Рассеянно улыбнувшись, Эмили погладила Кевина по голове, снова подумав о том, как сильно он напоминал ей Майкла – такие же светлые и мягкие волосы, такие же голубые глаза, вот только взгляд немного не такой, другой.
В то утро она была так счастлива, что встретила мужа, вошедшего на кухню, лучезарной улыбкой, заставившей его снова подумать о том, как красива она была. Когда-то, пару лет назад, они лежали в кровати и, обнявшись, говорили о том, как сильно Кевин был похож на Майкла, находя этот разговор до крайности приятным. Майкл, не без удовольствия и отблеска безграничного счастья, согласился с тем, что их с Эмили сын был его собственной копией, с каждым годом становившейся лишь четче и еще более привлекательнее, после чего внимательно посмотрел на жену своими прекрасными голубыми глазами, которые всегда пленили ее, начиная с того самого дня, когда она впервые их увидела. Эмили улыбнулась, не выдержав его нежного взгляда.
– Не могу поверить, – сказала она, все еще улыбаясь. – Он просто твоя копия, Майкл, копия! Однажды я вовсе перестану различать вас.
Майкл тоже улыбнулся, глядя на нее. Эмили продолжила:
– И при этом он совершенно не похож на меня. Ни одной черты, совсем ничего.
– О нет, – ответил Майкл. – У него все же есть одна черта, твоя черта.
– Какая?
– Улыбка. Самая прекрасная улыбка на свете.
И Майкл ласково поцеловал ее в лоб.

 Когда завтрак подошел к концу, Кевин поймал взгляд Майкла, после чего тот спросил, словно невзначай:
– Чем собираешься заниматься?
Что-то подсказало Кевину, что наступил именно тот момент, когда нужно было завести разговор об автомобиле, поэтому он снова посмотрел на отца, держа в руках горячую чашку чая. Кевин ясно ощущал волнение, всеми силами стараясь не поддаваться ему. В следующий момент его ум словно напрягся, пытаясь придумать правдоподобную историю, в которой Кевину просто необходим был автомобиль, однако в эту же секунду все напряжение испарилось, как будто его никогда и не было. Он спокойно посмотрел на родителей, после чего просто сказал:
– Мне нужна ваша машина.
Майкл и Эмили растерянно переглянулись, явно не ожидая такой просьбы со стороны Кевина – дело в том, что еще никогда за 17 лет их сын не просил взять автомобиль, всегда оставаясь к нему довольно равнодушным. Тем не менее, у него были водительские права.
– Ладно, – ответил Майкл нерешительно, после чего, по-видимому, заметив это, уверенно добавил: – без проблем, Кевин.
– Далеко собираешься? – шутливо поинтересовалась Эмили, поглядывая то на Майкла, то на Кевина. – Надеюсь, ты успеешь к ужину.
– Можешь не сомневаться.

Посмотрев в окно, за которым вовсю светило солнце, превращая воспоминания о прошедшем пару дней назад дожде в нечто нереальное и противоестественное, Кевин надел темно-синюю футболку и джинсы, после чего подошел к столу и взял дорожную сумку, которая все еще лежала в виде аккуратного свертка. Засунув в один карман джинсов водительское удостоверение, он достал из ящика в столе свои денежные сбережения и, отсчитав 300 долларов, положил их во второй. Взгляд Кевина задержался на наручных часах, показывающих половину второго дня, и, несмотря на предупреждение Дэна о том, что Майк прибудет на назначенное место не раньше пяти вечера, он все равно не собирался задерживаться дома ни секундой больше. Кевин обещал Дэну, что Майку не придется ждать его, и поэтому, выходя из дома и подбрасывая в воздух ключи от автомобиля, он мысленно повторил, убеждая самого себя: «я приеду как можно раньше».

13

Дорога в Вест Хилл оказалась не такой проблемной, какой Кевин представлял ее все утро, и которой опасался даже в момент, когда автомобиль выехал за территорию дома.
Кое-какие проблемы возникли спустя почти сорок минут езды, однако Кевин вовремя заметил указатель, едва не свернув в неверную сторону. Один раз ему пришлось остановиться и, выйдя из автомобиля, остановить встречную машину, которая отказывалась появляться на пустынной дороге около двадцати минут. Тогда Кевин, присев на бордюр среди пыльной дороги, смотрел из стороны в сторону, и, щурясь от яркого солнца, вглядывался во всю такую же пустую дорожную полосу, которая, казалось, не имела как начала, так и конца.
Когда вдали показался небольшой «форд» кроваво-красного цвета, Кевин вскочил с бордюра и, остановившись у машины родителей, дождался его приближения. Сидящий за рулем мужчина, к счастью, знал это место куда лучше, чем Кевин, поэтому, снова сев за руль родительского автомобиля, он доехал до Вест Хилла без единой остановки, осознавая, что теперь он, кажется, четко знал, куда ехать.
Кевин приехал в Вест Хилл в четыре часа и с чувством удовлетворения, но и легкого волнения выйдя из машины, захлопнул дверцу, осмотревшись. В представлении Кевина Вест Хилл представлял собой нечто большее, нежели обшарпанный указатель с давно выцветшими неровными буквами и маленькой площадкой, которая теперь напоминала скорее парк, совершенно не выделяясь из высокой травы и деревьев, окружавших ее. Когда-то это место, по словам некоторых людей, обладало мемориальной и культурной ценностью, однако в это было крайне трудно поверить, ведь, не считая старого указателя, взгляду побывавшего там человека уцепиться было абсолютно не за что.
Пройдя чуть дальше по дороге, идущей вдоль поросшей травой поляны, Кевин резко свернул в сторону, зайдя в высокую траву без единой протоптанной дорожки, так что можно было с легкостью убедиться, что это место не пользовалось той популярностью, которой обладало много лет назад. Кевин подошел к большому, раскидистому дереву, своими мощными ветвями отбрасывающему плотную тень на прохладную траву. Он сел в тень и, согнув ноги в коленях, несколько минут смотрел на автомобиль родителей, блестевший на солнце в нескольких метрах от места, где заканчивалась поляна и начиналась дорога. Мысль о том, что ему предстояло провести час здесь, в одиночестве, терзая себя сомнениями о том, в самом ли деле Майк приедет в Вест Хилл в пять часов, не казалась ему отягощающей, – во всяком случае, Кевин подумал о том, что он на шаг приблизился к своей цели, что само по себе было лучше, чем если бы он даже и не пытался предпринять что-либо.
Тем не менее, ему понадобилось всего несколько минут, чтобы свыкнуться с этой мыслью, прежде чем она оборвалась, потеряв для Кевина любой интерес. Теперь, сидя в тени и проводя длинными, тонкими пальцами правой руки по мягкой траве, в его мыслях вновь всплыло имя Рэйчел, а после и ее лицо, что впервые находилось так близко к нему всего пару дней назад. С того самого момента, когда он вышел из туалета вслед за Рэйчел, так же, как и она растворившись в толпе вечно спешащих куда-то старшеклассников, его сознание словно находилось в тумане, оказывающем на Кевина прямо-таки наркотический эффект.
Конечно, несколько раз ему в голову даже приходила нерешительная, но такая приятная мысль о том, что она, Рэйчел, могла чувствовать к нему что-то, хотя бы отдаленно напоминающее то, что Кевин чувствовал к ней на протяжении всего последнего года в старшей школе, или, возможно, даже чуть раньше, – он не знал. Эта мысль волновала и будоражила его, и эффект этот подогревала еще одна мысль, не менее приятная, – что, если поведение Рэйчел, ее поступки в тот день, когда Роджер Уайт бросил в Кевина мяч, были прямым сигналом на то, что она в самом деле испытывала к нему что-то?
Каждый раз, стоило ему вновь задуматься об этом, вновь вспомнить, что Рэйчел была единственным человеком на поле, не находившим боль и смущение Кевина смешным или забавным, и, конечно, то, что она пришла к нему, чтобы помочь, чтобы, возможно, поддержать его, как вдруг на смену его мечтам приходила вполне реальная, даже логичная мысль. Что, если все это лишь казалось Кевину признаком симпатии или проявления своих чувств, в то время как все могло быть гораздо, гораздо проще, – в конце концов, Рэйчел могла оказаться всего лишь хорошим человеком, не сумевшим закрыть глаза на свои человеческие качества и нравственные ценности. Мысль о том, что Рэйчел могла быть хорошим человеком, не внушала Кевину той радости, какую имела надежда о ее чувствах к нему, и это заставляло Кевина чувствовать себя неприятно, неправильно.
Снова и снова прокручивая те минуты, когда она аккуратно, боясь сделать Кевину больно, вытирала его кровь, рассказывая ему о группе поддержки, он пытался достать из памяти хотя бы одну деталь, которая могла указывать на чувства Рэйчел к нему, однако с каждой минутой это становилось все сложнее, так что в конце концов он просто закрыл глаза и, вспомнив ее улыбку, открыл их снова, заметив, что теперь и его губы тронула легкая улыбка, с которой так не хотелось расставаться, думая о Рэйчел.
Последней мыслью Кевина, прежде чем он увидел подъезжающий автомобиль, было решение попытаться снова заговорить с Рэйчел в понедельник, придя в школу. 

Это был старый и довольно обшарпанный автомобиль темно-зеленого цвета, уверенно приближающийся по неровной дороге, время от времени наклоняясь в разные стороны, но возвращаясь в исходное положение в следующий же момент. Увидев его издалека, Кевин чуть ли не рывком поднялся с земли, словно ни секунды не сомневаясь, что это был именно Майк.
Когда автомобиль остановился почти на уровне с автомобилем Кевина, он рассмотрел на водительском сидении фигуру человека, после чего дверца открылась. Майк был худым темноволосым парнем, единственной чертой, отличавшей его от обычного пятнадцатилетнего подростка, которого была еле заметная щетина в области подбородка и скул; тем не менее, он выглядел не старше двадцати лет.
Кевин пошел к Майку навстречу, и, поравнявшись с ним, заметил, что тот был несколько ниже, насколько это вообще было заметно. Они пожали друг другу руки, словно старые знакомые. Майк представился, назвав свое имя – Кевин сделал то же.
– Дэн объяснил мне ситуацию, – непринужденно сказал Майк – у него был на удивление низкий голос, что объяснялось начатой пачкой сигарет в кармане его рубашки и соответствующим табачным запахом, которым пропах даже салон старенького автомобиля. – Ты не представляешь, как много раз я имел дело с такими, как ты, – я имею в виду, несовершеннолетними, – так что можешь не переживать.
– Спасибо, – ответил Кевин, в следующий же момент осознав, как глупо это звучало.
– Единственное, о чем я могу тебя попросить, – продолжал Майк, отойдя к изрядно помятому багажнику и открыв его. Он многозначительно посмотрел на Кевина, не договорив. – Думаю, ты догадываешься, о чем я.
– Да.
Майк достал из багажника ружье, затем пистолет, и протянул это Кевину, стоявшему рядом. Оружие было холодным и чуть более тяжелым, чем он себе его представлял. Это было странное чувство, однако Кевин постарался не подавать виду, держа в одной руке ружье, а в другой – Глок.
Следом за оружием Майк спокойно достал из багажника три магазина, тоже чуть тяжелее, чем казалось, и, держа их в одной руке, другой вытянул черный непрозрачный пакет с патронами – его движение сопровождалось позвякиванием, словно это был пакет с монетами.
Отойдя к автомобилю родителей, Кевин достал дорожную сумку и положил туда оружие, а после и патроны и, застегнув молнию, бросил ее под заднее сиденье. Майк стоял в паре шагов от него и, оперевшись руками в бока, рассматривал автомобиль.
– Твоя? – спросил он, кивнув в сторону машины.
– Родителей, – Кевин вполне мог соврать, что она была его собственной, ведь это наверняка заставило бы его выглядеть в глазах Майка круче, однако это мало волновало его в тот момент.
Видимо, Майк подумал об этом же, поэтому, щурясь от яркого солнца, несколько секунд недоверчиво смотрел на Кевина, после чего это выражение исчезло с его лица, и он посмотрел по сторонам.
– Сколько с меня? – спросил Кевин, захлопнув заднюю дверцу. – Дэн говорил, около трехсот долларов.
– И он был прав. Двести пятьдесят.
Взяв деньги, Майк снова пожал Кевину руку, после чего отошел к собственной машине, остановившись у открытой дверцы.
– Кевин, – вдруг окликнул его Майк.
Кевин молча посмотрел на него, остановившись у открытой дверцы.
– Мне кажется, я знаю, что ты замышляешь.
– Сомневаюсь, – тут же отозвался Кевин, заметив, что в голосе Майка совершенно не было удивления, страха, либо же напряжения – он говорил совершенно спокойно, так что Кевин едва не усмехнулся.
Он увидел, как Майк покачал головой – на его губах застыла полуулыбка, показавшаяся Кевину скорее грустной, нежели какой-либо еще. Это заставило его замереть, однако напряжение исчезло практически бесследно  в следующий же момент.
– И давно ты понял? – спросил Кевин, не шевелясь.
– Когда Дэн рассказал мне о тебе.
Кевин смотрел на него, не чувствуя ничего, кроме озадаченности, которая теперь даже раздражала его.
– Но ты все равно приехал сюда?
– Как видишь, – Майк снова улыбнулся, на этот раз как-то устало.
Кевин помолчал, после чего спросил:
– Ну и…что ты собираешься делать?
Несколько секунд Майк пристально смотрел на Кевина, пока улыбка не исчезла с его лица. Он действительно выглядел усталым и даже, возможно, чуть огорченным.
– Ничего. Уехать домой, вот и все.
И, сев за руль своего обшарпанного автомобиля, он уехал, все так же покачиваясь и приподнимаясь на неровных местах дороги, которая снова казалась Кевину бесконечной. Через несколько секунд из открытого окна автомобиля показалась рука с зажженной сигаретой, а вслед за ней – небольшое облако дыма, почти тут же растворившееся в теплом весеннем воздухе. Уже через мгновение машины нигде не было видно, словно она никогда и не появлялась здесь, в Вест Хилл.

14

Вернувшись около восьми вечера, Кевин тихо оставил машину возле дома и, достав с заднего сиденья сумку, обошел дом, тонущий в вечерних сумерках, после чего тихо отодвинул раму окна своей комнаты, которую предусмотрительно оставил открытой несколько часов назад. Сумка с глухим позвякиванием шлепнулась о пол его пустой комнаты, после чего Кевин вновь обошел дом, и, достав из кармана ключ, открыл входную дверь.
Перед сном, когда Кевин вернулся в комнату из душа, оставаясь лишь в домашних штанах, он закрыл дверь, после чего опустился на колени и, пригнувшись, стал доставать из-под кровати коробки, освобождая место для сумки. К счастью, никто из родителей не зашел к нему в момент, когда Кевин, все еще стоя на коленях у кровати, пытался впихнуть в узкое пространство между полом и деревянными сводами, поддерживающими его матрас, оставшиеся четыре коробки, набитые различными старыми вещами: значками, дисками, книгами, которые он перечитывал такое большое количество раз, что уже, казалось, знал их наизусть. В конце концов, две из них пришлось оставить рядом с дверью, несмотря на постоянные неудобства, связанные с тем, что, входя в комнату, Кевин все время невольно натыкался на них, сшибая одну за другой.
В воскресенье утром, оставшись дома один, Кевин, стоя на кухне с чашкой чая, взглядом проводил такси, в котором отправились его родители,  после чего вернулся в комнату, на этот раз переступив коробки, тем самым избежав грохота и собственного негодования, которое каждый раз приходилось сдерживать, чтобы в очередной раз не давать родителям повода для огорчения на почве невоспитанности их сына.
Кевин мельком глянул на собственное отражение в длинном зеркале на двери шкафа, – его волосы снова непроизвольно торчали, кое-где заметно выделяясь в виде светлых волн, что обычно раздражало Кевина, хотя сейчас ему было все равно. Эмили все время называла это «небрежностью», что, по сути, означало то же самое, что и неряшливость, однако, по ее мнению, звучало чуть лучше.
Несколько часов назад, перед тем, как уснуть, он думал о купленном оружии и о том, чтобы достать его утром, после чего снова взять машину родителей и найти место, где Кевин смог бы впервые в жизни испытать его. Вытянув из-под кровати сумку, он с предвкушением достал ружье, а после и Глок, наконец сумев как следует рассмотреть его.
У ружья был длинный, аккуратный, даже изящный ствол из гладкого дерева темно-рыжего цвета; держа его в руках, Кевин попытался рассмотреть каждую деталь, потому что все казалось ему таким новым, абсолютно новым, хотя еще страннее было ощущение осознания того, что теперь эта вещь принадлежала только ему одному. Положив ружье рядом с собой на кровать, он достал Глок, который, по сравнению с ружьем, казался таким маленьким, что поначалу его даже непривычно было держать в руке, что, скорее всего, было связано и с тем, что никогда раньше Кевину не приходилось держать в руках оружие. Кажется, когда-то у его отца было ружье, которое досталось Майклу от дедушки Кевина, чей образ был покрыт в его глазах пеленой забвения, а также наложившими свой отпечаток куда более сознательными воспоминаниями. Кажется, Кевин смутно помнил один день из своего наиболее раннего детства, когда дедушка показывал ему, опустившись рядом на корточки в невысокой траве, как нужно было ловить кузнечиков. Кажется, он даже помнил улыбающееся лицо пожилого человека, выглядевшего так бодро – совсем не так, как другие пожилые люди в их районе, которых Кевину приходилось встречать, чьи лица и тела, судя по тем усилиям, которые они прилагали для одного несчастного шага, были изувечены старостью. В силу своего несознательного возраста Кевин не испытывал привязанности к этому человеку, а если и испытывал, то все равно уже не помнил об этом. Когда он стал старше, – ровно на столько, сколько требовалось, чтобы принимать и понимать ту или иную информацию, – Эмили рассказала ему про дедушку Джорджа, который был очень хорошим человеком и любил их всех, всю их маленькую семью, но Кевина сильнее всех остальных. На вопрос, куда он исчез, Эмили сказала сыну правду – правду о том, что дедушка Джордж умер, когда Кевину было всего три года. Эта новость не столько опечалила Кевина, сколько ввела в заблуждение, ведь тогда смерть была для него одним из тех странных слов, понять которые не получалось, – не получалось и не хотелось понять.
Теперь, когда Кевину было семнадцать лет, его воспоминания о дедушке, казалось, стали еще дальше, хотя от упоминания словосочетания «дедушка Джордж» ему всего на мгновение словно становилось теплее в области груди, ведь он все еще верил в слова матери о том, что дедушка Джордж был хорошим человеком, который всегда любил их, и его, Кевина, сильнее всех.
В какой-то год, кажется, Кевину было около восьми лет, Майкл решил продать это ружье, хотя это всегда мало интересовало самого Кевина, как и большинство дел, которыми занимался его отец.
Глок-41 внешне представлял собой менее интересное оружие, нежели ружье, однако его было куда удобнее держать в руке, – обхватив тремя пальцами правой руки рамку, он положил указательный на курок, чуть отведя руку в сторону. Это положение показалось ему удобным. В тонких, длинных пальцах Кевина пистолет не казался слишком массивным – через пару минут он даже посчитал его аккуратным.
За несколько дней до этого Кевин специально нашел инструкцию по владению огнестрельным оружием, его зарядке и перезарядке, что теперь сыграло ему на руку – повозившись с оружием около 15-20 минут, он вполне успешно зарядил ружье и Глок, спрятав его после этого обратно в сумку. С чувством приятного волнения Кевин ушел в душ, после чего, вернувшись, достал из шкафа футболку и джинсы, надев их.
Майкл оставил ключи от машины там же, где и всегда, – в ящике в прихожей, поэтому Кевину понадобилось совсем немного времени, чтобы, взяв сумку, покинуть дом. «Это не займет много времени», – подумал он, садясь в машину. Дом становился все дальше и дальше, в то время как Кевин приближался к месту, которое пришло к нему в голову этой ночью.
Оно находилось прямо за городом, по каким-то причинам не имея собственного названия и представлявшее собой что-то наподобие давно заброшенной территории на пересечении с лесным массивом. Кевин решил оставить машину неподалеку, достав сумку с оружием и пешком выйдя на пыльную дорогу, с двух сторон которой было множество остатков строительного производства, а какого именно – никто не знал. С легкостью взобравшись на конструкцию из бетонных плит, лежащих друг на друге, Кевин достал ружье, в предвкушении приняв правильное для стрельбы положение. Его сердце бешено забилось, когда он навел прицел на одно из деревьев, растущих всего в нескольких метрах, после чего, переведя дух, нажал на курок.
Отдача оказалась куда сильнее, чем Кевин представлял себе это, однако ему тут же захотелось выстрелить еще раз – и уже через пару секунд выстрел просвистел снова. Его ненависть, его злость, – все, что бушевало внутри него все это время, когда он пытался понять, что же именно происходило с ним, что же именно происходило вокруг, с теми, кто по каким-то причинам окружали его, – все это выливалось наружу прямо сейчас, когда Кевин выстреливал снова и снова, находя для этого все новые и новые цели, все новые и новые деревья.
В какой-то момент ему пришлось остановиться, ведь он и так использовал достаточное количество патронов, вовремя поняв, что ему следовало экономить их. Ружье больше не казалось ему неудобным, Кевин привык к нему. Это было проще, чем он думал, гораздо проще.
Еще проще, однако, было справиться с Глоком, который следовал всем его командам, как будто мог каким-то образом читать мысли Кевина, каким бы странным это ни казалось. Кажется, он провел там пару часов, на этот раз чувствуя себя гораздо увереннее, чем когда он только приехал на это место с бешено бьющимся сердцем.
Его сердцебиение успокоилось, да и сам Кевин чувствовал себя куда хладнокровнее, чем когда-либо, даже не желая думать о том, что его спокойствие и умиротворение вообще могло быть нарушено. Похожий эффект на него в свое время оказывал Прозак, однако в этот раз это было нечто совершенно другое, и это чувство нравилось Кевину.

По дороге домой к нему вдруг пришло осознание, настоящее осознание того, насколько близко он подошел к собственной цели, которая так влекла его все это время, но почему-то именно сейчас стала чем-то вроде преграды. Перед Кевином словно открылась реальность, и она вызвала у него такой резкий приступ страха, что ему пришлось остановить автомобиль у обочины пустой дороги, чувствуя, как вспотели его ладони, лежащие на руле, и как бешено колотилось его сердце. Он все еще помнил этот холод, который оставило в его ладонях оружие, и Кевину вдруг захотелось закричать – он чувствовал, как крик зарождался где-то очень глубоко внутри него, словно волна паники, готовая накрыть с головой. Кевин смотрел на собственные ладони, теперь мокрые, но все еще холодные, и к его горлу подступила тошнота, так что он застонал, чувствуя, как рот безвольно изогнулся в гримасе. Увидев собственное испуганное выражение с побелевшим от страха лицом в маленьком зеркале заднего вида, Кевин в ярости ударил по нему рукой, лишь бы больше не видеть.
Сумка с оружием грузом лежала на его душе, на его совести, так что Кевин рывком открыл дверцу, тут же выбежав из автомобиля. На секунду ему показалось, что его стошнит, однако этого так и не произошло; он зарыдал. Единственным, что действительно было нужно Кевину в тот момент, чтобы успокоиться – это хладнокровие, и он знал это. С бешено колотящимся сердцем он остановился у первой же попавшейся аптеки в городе в надежде купить собственное хладнокровие в виде таблеток Прозака.
Вечером, когда Кевин был в комнате, ему наконец-то стало все равно – теперь это было даже не хладнокровие, скорее безразличие, но такое необходимое. Ему было плевать, плевать на слова родителей, которые совсем не знали его, по уши занятые собственными проблемами, плевать на своих одноклассников и их ограниченность абсолютно во всем… Злился ли он? Нет, теперь внутри него было нечто другое – перед тем, как провалиться в теплый и бесконечно темный сон, Кевин еще раз взглянул на календарь, отметив про себя, что 17-е апреля постепенно приближалось, хотели они этого, или нет.
Когда Эмили тихо вошла в комнату Кевина, чтобы убедиться, что их с Майклом сын был там, ее сердце тронуло умиление, ведь во сне он выглядел как совсем еще маленький мальчик, каким она помнила его. Аккуратно достав из его расслабленной ладони книгу, она положила ее на тумбу рядом с кроватью, не сдержав нежной улыбки при взгляде на умиротворенное выражение лица Кевина. В момент, когда она уже было вышла из комнаты, ее взгляд снова скользнул на календарь, а точнее, на дату 17 апреля, чье приближение, судя по всему, немало волновало Кевина, раз он обвел ее маркером.
Придя в зал, где Майкл смотрел телевизор, Эмили присела рядом с ним, решив спросить у мужа, знает ли он, что это была за дата. Подумав, он лишь растерянно посмотрел на нее, покачав головой, после чего они решили сменить тему, несмотря на то, что мысли об этом все равно поселилась в голове Эмили, не давая ей уснуть этой ночью.

В четыре утра Кевин почувствовал крайне неприятный рывок, вырвавший его из кошмара, в котором его ладони и руки были в крови, влажной и теплой, но не его собственной. Лихорадочно ища светильник, Кевин включил его, после чего в ужасе посмотрел на собственные руки – они действительно были мокрыми, вот только не в крови, – будь то кровь его или чья-либо еще, – а в холодном поту, как и все его тело.
Собственное испуганное лицо, блестевшее в свете лампы, снова умоляюще смотрело на него – Кевину хотелось бежать от зеркал.

15

Инцидент с мячом совершенно вылетел из его головы – во всяком случае, так было до тех пор, пока он не пришел в школу следующим утром. Появляясь в каком бы то ни было коридоре, Кевин то и дело искал глазами Рэйчел, пытаясь рассмотреть ее в очередной толпе, но каждый раз безрезультатно. Вместо нее Кевин сталкивался со школьной футбольной командой – иногда ему даже удавалось встретить ее в каком-то коридоре в полном сборе, что было хуже всего. Роджер Уайт казался ему самым большим подонком из всех, что Кевин когда-либо видел, и это вновь порождало в нем ненависть. Не в силах расслабиться хотя бы на секунду, он бросил рюкзак на самую последнюю парту в классе, молча опустившись на стул. Чувствуя неприятное покалывание в висках, которое нередко сопутствовало ему после очередной бессонной ночи, Кевин надавил на веки ладонями, ощущая себя почему-то совершенно вымотанным. Возможно, думал он, причиной тому был Прозак, который теперь приходилось прятать в карманах одежды – от одной мысли о том, что отец может узнать о них, Кевину становилось не по себе. Как бы то ни было, слабость никуда не уходила – с каждым уроком ему было все тяжелее сконцентрироваться на учебе, хотя, будем честны, он вовсе и не старался избавиться от этого.
Звонок, оборвавший голос учителя, вывел Кевина из транса, в котором он пребывал последние несколько часов, то и дело закрывая глаза и пытаясь забыть о головной боли, которая, казалось, лишь прогрессировала. Он оказался первым учеником, покинувшим класс, не получив при этом даже домашнего задания, – трудно было винить его в этом, учитывая ту боль, что ныла внутри его головы.
В момент, когда Кевин уже было обогнул этаж, намереваясь спуститься на первый, его рюкзак, безвольно болтавшийся на плече, довольно-таки неудачно пришелся на чью-то фигуру, резко возникшую из-за угла. Почувствовав толчок, Кевин обернулся – грохот посыпавшихся на пол книг отнюдь не уменьшил его головной боли, скорее наоборот; он остановился, после чего неловко извинился, нагнувшись за книгами. У него не было достаточного количества времени, чтобы рассмотреть человека, чьи книги он случайно сбил по пути, однако в момент, когда кто-то с силой схватил его за ворот кофты, едва ли не отбросив к стене, перед Кевином предстала разъяренная физиономия какого-то старшеклассника, чьего имени он не знал. Не успев сообразить что-либо, Кевин вновь почувствовал удар, на этот раз от столкновения со стеной – старшеклассник сделал неаккуратное движение, которое ему удалось предотвратить в последнюю секунду, прежде чем получить удар в живот. Кое-кто даже остановился неподалеку, чтобы посмотреть на это.
– Я же извинился, – выдохнул Кевин, оттолкнув от себя парня, который в одно мгновение достиг его снова, выплеснув при этом целый ряд оскорблений в адрес Кевина.
Ему казалось, что все происходило слишком, слишком быстро, так что было практически невозможно понять что-либо. Взгляд снова был прикован к разбросанным книгам – неужели он, Кевин, заслужил такого количества грязных слов за несчастную кучку книжек? Чувство униженности одолело Кевина, так же как и волна гнева, плохо сочетающаяся с его моральным состоянием, которое, казалось, было готово треснуть от напряжения – и кто знает, во что это выльется на этот раз. И вновь все произошло слишком быстро.
Не видя перед собой ровным счетом ничего, он преодолел этаж так быстро, что другие ученики, столпившиеся неподалеку, поспешно отскакивали в сторону, освобождая ему дорогу. Видимо, внутри Кевина бурлило столько чувств, что какая-то невидимая грань переполнилась, вновь лишив его всех эмоций, которые только могли его одолевать. Кажется, он не чувствовал ни усталости, ни злости, ни стыда, ни ненависти, хотя именно это сочетание стало для него постоянным спутником на протяжении всех последних лет.
Ноги отказывались нести Кевина с того самого момента, как он заметил Рэйчел, стоявшую всего в нескольких шагах от него. Видеть, как она разворачивается и, не сказав ни слова, спокойно удаляется, словно его, Кевина, никогда и не было рядом с ней, было еще страннее, чем осознание всего, что могло произойти с ним, пока она, стоя в толпе вместе с остальными, лишь наблюдала за происходящим. Она, Рэйчел, которую он так хотел увидеть снова, та, чей голос ему хотелось услышать снова, даже не говоря об улыбке, которая все еще стояла перед его глазами – для этого их не нужно было даже закрывать. Она, Рэйчел, развернулась и ушла, не сказав ни слова, оставив его одного среди толпы глупых старшеклассников, которые все еще продолжали пялиться на Кевина, словно он был зверушкой за решеткой, в которую всегда лишь бросали чем-то, вместо того, чтобы покормить или выпустить на свободу.
Не чувствуя ничего, кроме дикого разочарования, которое сдавливало его грудь, Кевин на негнущихся ногах побрел дальше, мечтая лишь о том, чтобы поскорее уйти отсюда, вернуться домой. Он даже не обратил внимания на чьи-то довольно-таки грубые выкрики, впервые за все это время обращенные не к нему самому, а к толпе – кто-то пытался разогнать любопытных старшеклассников. Это была не Рэйчел. Кевин резко завернул за угол, даже не оборачиваясь.

Родители так и не узнали о том, что произошло с ним в школе – вернувшись в пустой дом, Кевин бросил рюкзак на пол прихожей и, даже не остановившись, направился к ванной, по пути расстегивая и снимая свою одежду. Его бросало в дрожь от той ненависти и волны холодного разочарования – Кевин был абсолютно не собран все эти дни, однако теперь чувствовал себя несколько иначе, стоя в ванной и чувствуя, как раскалывается его собственная душа, как холод окутывает его тело, несмотря на горячую воду, бьющую из каждого отверстия плоской поверхности душевой трубки.
 Кевин презирал себя за мучительные мысли о Рэйчел, в которых теперь совершенно не было смысла – как мог он думать о ней, в то время как апрельские дни продолжали идти своим чередом, утекая, словно песок между пальцев? Конечно, несколько раз он допускал мысль о том, что единственным человеком, кто смог бы изменить ход дальнейших событий, не прилагая ни малейших усилий, была именно она – и никто иной. Признаться в этом означало слабость, которую ему страшно хотелось победить, однако обмануть самого себя было практически невозможно, как бы он ни пытался все эти годы, что вели его по запутанному пути, смысл которого он, кажется, стал понимать только теперь.

Когда Эмили и Майкл вернулись домой, Кевин спал в своей постели, не оставив родителям ни малейшего повода на подозрения о том, что у него, их сына, был плохой день. Таблетки Прозака были спрятаны им в одной из многочисленных коробок, набитых старыми игрушками и различными вещами, радовавшими его много (или не очень много) лет назад, в то время как блокнот валялся в ящике письменного стола, вновь лишившись парочки недавно исписанных листов, что оставили за собой лишь специфически-приятный запах дыма.

Кажется, Кевину было не больше шести, когда первые его кошмары, до этого существовавшие лишь в книжках или комиксах, которые, кстати, никогда не поощряла Эмили, стали реальностью. Он не знал, откуда они взялись и почему вдруг оказались так реальны, но с каждым днем страх, казалось, становился все ощутимее. Первое время Кевин не решался говорить об этом с родителями – Эмили всегда казалась ему чересчур скептичной, хотя он, конечно же, еще не знал такого слова; Майкл же, казалось, был чересчур занят какими-то делами, лишь изредка находя время, чтобы общаться с собственным сыном. Поначалу Кевина обижало то, что отец всегда находил минутку, чтобы провести время с Эмили, чтобы развеселить ее, в то же время ни разу даже не потрепав сына по голове, ни разу не зайдя к нему в комнату. Тем не менее, рано или поздно он привык к этому, поэтому, подобно многим детям, просто забыл о своих обидах. Однако, как оказалось, некоторые обиды были слишком сильны и глубоки, чтобы навсегда от них избавиться  – не по этой ли причине другой, уже пятнадцатилетний Кевин Грейп, закрывался в своей комнате вечерами, игнорируя приглашения отца посмотреть с ним футбол по телевизору?
В какой-то вечер, когда Майк задерживался на работе, Кевин все же решил рассказать матери о своих кошмарах. Ему было приятно и неожиданно тепло оттого, что она слушала его так внимательно и преданно, словно по-настоящему верила и могла как-то помочь – однако, стоило ему закончить свой рассказ, как она лишь улыбнулась этому ангельскому личику своей привычной, снисходительной улыбкой.
– Малыш, это неправда, – отвечала она ему. – Никакого монстра не существует – это был всего лишь страшный сон.
– Но я не вру, – говорил Кевин, чувствуя, что голос его готов вот-вот сорваться. – Он напугал меня прошлой ночью, он действительно был здесь.
– Не выдумывай, – Эмили продолжала снисходительно улыбаться. – Ты сам напугал себя, Кевин, вот и все. Хочешь лечь с нами этой ночью?
– Нет, – ответил Кевин разочарованно. Эмили нежно потрепала его по голове.
Она, подобно всем взрослым, отказывалась верить в его страхи, в его кошмары – даже в монстра, который, несомненно, всегда был там.

16

Была и еще одна, другая сторона жизни Кевина, о которой не догадывались его родители – отличная от той, которая существовала сейчас, но все же имевшая место быть. Пятнадцатилетний Кевин поразительно отличался от того, что был раньше, точно так же как и от того, что был теперь – и, что удивительнее всего, впервые походил на них обоих так сильно, как еще никогда прежде. Объяснялось это тем, что в каждом из нас, даже взрослеющем и неизбежно стареющем, остается особый след, который иногда даже можно заметить. Эта теория принадлежит слишком большому количеству разных людей, поэтому остается лишь согласиться – в каждом из нас можно найти ребенка, который время от времени прячется, скрывается, но, точно монстр под кроватью или в глубинах темного шкафа родительской спальни, всегда остается там. Кевин не был исключением – даже, можно сказать, явным доказательством того, что все вышесказанное – правда.
Становясь с каждым годом все тише, недоверчивее и изолированнее, Кевин не сумел подавить в себе детские обиды и даже некоторые страхи, которые, несомненно, лишь обременяли его. Его случай был одним из тех часто встречаемых в психологии, с которым, пожалуй, вполне можно было бы справиться общими усилиями – тем не менее, не стоит сомневаться в том, что любой психолог, будь то психолог опытный, или же не очень, – непременно обратил бы внимание на то, что он, Кевин, был совершенно другим ребенком, которого им вряд ли когда-либо удалось встретить.
Как бы то ни было, Кевин все же изменился, и, причем, изменился почти что кардинально: он больше не был похож на того мальчика из детства, которого привыкли видеть в этом доме. Одним из изменений стала его еще большая изолированность, к пятнадцати годам достигшая способности возводить настоящие барьеры между ним и окружающим миром, что, к слову, не стоит путать с аутизмом. Кевин всегда был и остается последним претендентом на место в списке аутистов, в котором, поверьте, вполне могли бы оказаться люди, которых меньше всего ожидаешь там увидеть.
Его характер, подобно характеру любого нормального человека, менялся в процессе взросления, протекающего, как казалось его родителям, мирно и без видимых нарушений. Конечно, он больше не был и тенью того Кевина, который обитал в этом доме годами раньше. Все изменилось с точностью наоборот – теперь прежний шестилетний мальчик стал тенью пятнадцатилетнего Кевина Грейпа, появляясь при этом крайне редко, но преследуя его постоянно, как и подобает истиной тени.
В пятнадцать лет его не посещали эти мысли – все те мысли, которые теперь отказывались покидать его хотя бы на мгновение.

Софи – так ее звали – была первой девушкой, которую он, как ему тогда казалось, полюбил. Она подошла к нему, одетая в джинсы и застегнутую ветровку, не улыбаясь, но выглядя заинтересованной. На вид Софи было не больше четырнадцати – так же, как и самому Кевину, одетому в джинсы и клетчатую рубашку, которая не спасала от осеннего ветра, что поднялся так неожиданно. У нее были темные, почти черные глаза и темно-каштановые волосы, едва достающие до ее узких плеч. Что-то загадочное было в ее лице, ее фигуре и даже походке, хотя выглядела она довольно скованно, засунув руки в карманы своей легкой курточки. Из-за ветра некоторые ее пряди закрывали половину лица, но она, похоже, не обращала на это внимания. Они были такими разными, заметно выделяясь на фоне друг друга из-за цвета волос и глаз, что привлекали их не меньше, чем свои собственные.
Софи впервые видела такие ясные глаза, не в силах оторвать от них взгляд, в то время как Кевин, напрочь забыв о стеснении, отвечал ей тем же, поражаясь тому, насколько темными и поглощающими были ее глаза. Он не рассказал о ней никому, включая родителей, хотя, если честно, они были единственными, кому он мог рассказать, даже если бы пожелал.
Софи нравился Кевин; нравилась его ангельская внешность, нравилась его улыбка, нравились его волосы, нравился его голос, но сильнее всего – его застенчивость, которая в ее глазах лишь добавляла ему привлекательности. Кевину же, в свою очередь, нравилась Софи – факт того, что она была первым подростком, отнесшимся к нему с теплом и доброжелательностью, заставлял Кевина чувствовать прямо-таки дьявольскую привязанность к ней, возникшую буквально за считанные дни. О том, что он любит ее, стало ясно чуть позже – и, конечно, это оказалось более чем взаимным.
Именно с ней у Кевина случился первый поцелуй – сама же Софи призналась ему, что впервые поцеловалась, когда ей было тринадцать. Несколько раз им удавалось поймать момент, когда родителей Кевина не было дома, чем они, конечно же, спешили воспользоваться, чтобы снова побыть вместе. Однажды, сидя в его комнате, они не услышали подъезжающий к дому автомобиль, поэтому в момент, когда в прихожей вдруг послышался голос Эмили, Кевин испуганно взглянул на чуть приоткрытую дверь комнаты, а когда обернулся к Софи, то она уже исчезла за окном. Он помнил этот момент так, будто это случилось только вчера – когда Кевин растерянно подошел к открытому окну, то увидел, что она становилась все дальше и дальше, обернувшись на ходу – и лицо ее было так спокойно, так тепло, так нежно. Она улыбнулась ему, после чего вновь исчезла – на этот раз навсегда.
Какое-то время он настойчиво, но тщетно пытался найти ее, не останавливаясь даже перед осознанием того, что никто в городе не знал об их тесных отношениях, прервавшихся так неожиданно. В конце концов, Кевину все же удалось найти хоть какой-то ответ, хотя основной его целью было, конечно же, найти саму Софи. В один из неприятных, холодных дней ему посчастливилось встретить женщину, жившую по соседству с семьей Эдж, которая на его вопрос спокойно ответила, что они переехали в другой штат, хотя причины она не знала, сколько бы Кевин ее ни спрашивал. Потеряв покой на последующие несколько месяцев, он упорно пытался понять, почему они уехали так стремительно, так резко, – хотя, конечно, сильнее всего его терзала мысль о том, почему Софи ничего не сказала ему, не дав возможности даже попрощаться. Порой к нему в голову приходила странная, никак не обоснованная мысль о том, что она, Софи, действительно исчезла – так необъяснимо, словно ее никогда вовсе и не существовало на этой планете и, что важнее, в жизни самого Кевина.
В мире семнадцатилетнего Кевина Грейпа, однако, почти не оставалось места для любви.

17

Прозак был единственным средством хоть ненадолго, но прекратить волнение, которое нарастало в нем с каждым днем все сильнее – казалось, что дни заметались еще быстрее с того самого момента, как наступил апрель, об истинном предназначении которого пока что знал только Кевин. Несколько раз он задумывался о том, на самом ли деле Майк знал обо всем так хорошо, как ему казалось, однако постепенно Кевин, погрузившись в основательную подготовку и попытку полностью овладеть купленным оружием, перестал думать об этом.

Все еще пребывая в заметно помутненном сознании, он едва не попал под колеса очередного школьного автобуса, решившего завернуть именно в тот момент, когда Кевин меньше всего ожидал этого. Видимо, действие Прозака оказало на него не самый лучший эффект, как это уже бывало раньше – приняв таблетки всего час назад в своей комнате, его вестибулярный аппарат стал давать сбой еще по пути в школу. Легкое головокружение, усталость, чрезмерная легкость в теле, время от времени перерастающая в тяжесть, – особенно в ногах, – все это решительно не давало ему идти спокойно. Несколько раз Кевину казалось, что он вовсе не способен устоять на ногах, и чувство это было ему непривычно – кажется, подобные симптомы, которые врач описывал как «нарушение равновесия», не давали ему покоя лишь на самых ранних сроках приема препарата, что давным-давно минули. Проводив мутным взглядом едва не задавивший его автобус, Кевин успел рассмотреть несколько детских лиц, выглядывавших на него из прямоугольного окошка.
Льюис Вэлдон, семилетний пассажир школьного автобуса, страшно напоминавший восьмилетнего Кевина Грейпа своими светлыми волосами и голубизной непривычно больших для такого маленького личика глаз, вновь лишился своей приставки после очередного пинка от Тома Роджа, следом за которым последовал звонкий смех, заполнивший салон. Чувствуя дикое смущение, Льюис покраснел, после чего неловко последовал примеру одноклассников, неуверенно улыбнувшись, словно пытаясь показать, что эта шутка показалась ему такой же смешной, как и остальным. Ему не хотелось плакать перед ними так, как это сделал Джонни Уиллер – их бывший одноклассник, больше не появлявшийся в этом автобусе с того самого дня, когда они смеялись над ним так же, как сейчас над Льюисом. Впрочем, он больше не появлялся и на уроках в школе. Мама Пола сказала, что теперь он учится в какой-то другой школе, названия которого Льюис не запомнил, хотя оно и показалось ему красивым. Все еще неловко улыбаясь, Льюис снова подумал – когда же и с ним случится то же?
Однако Кевин уже не мог видеть всего этого.

Встретившись в зеркале с собственными глазами, он устало отвел взгляд в сторону, все еще не отнимая рук от холодной раковины. Это была вторая школьная перемена, в ожидании которой Кевина неумолимо мучила сонливость и абсолютная несобранность, не дававшая возможности даже держать глаза открытыми больше, чем пять секунд, в то время как его зрение отказывалось фокусироваться на каком-либо предмете или лице, точно так же как и воспринимать информацию, которая меняла свое направление и тему чаще, чем он успевал сообразить, о чем шла речь до этого.
 Когда ему наконец удалось вырваться из душного класса, ноги сразу понесли Кевина в самый конец коридора, с каждым шагом становясь все тяжелее и менее способными к какому-либо контролю. Тем не менее, он сумел дойти до туалета как никогда спокойно и даже собранно, лишь бы скорее скрыться за дверью, где он останется один хотя бы на несколько минут.
Туалет действительно оказался пуст (во всяком случае, Кевину так показалось), поэтому он тут же бросил рюкзак на кафельный пол, после чего склонился над раковиной, чувствуя почему-то головокружение и еще большую сонливость, чем было прежде. Его голова неприятно ныла в висках, время от времени создавая вполне себе четкое ощущение, что его череп сжимал некий металлический обруч. Она болела так часто, что это уже порядком доставало Кевина, а иногда и вовсе выводило из себя.
В конце концов не выдержав, он обхватил голову руками – таким образом, чтобы его кисти давили на виски, хотя, по правде говоря, это мало помогало; резкий укол боли, ударивший одновременно в оба полушария, заставил Кевина зажмурить глаза, прошипев при этом глухое «хватит», с каждым повтором обретавшее все большую раздраженность и громкость. Когда на шестой раз одна из двух кабинок резко открылась, Кевин в неожиданности отпрянул назад, к стене, по пути зацепив ногой собственный рюкзак. Кажется, в тот момент он ощутил всем нам знакомое, но крайне неприятное чувство, когда кто-то неожиданно нарушает твой покой, внушая при этом стыд от осознания того, что все твои действия были далеко не такими приватными, как ты думал.
Кевин не знал его, хотя лицо показалась ему смутно знакомым, словно они уже виделись раньше; не обращая внимания на все ту же головную боль, которая, похоже, только прогрессировала, Кевин быстрым взглядом обвел незнакомца, не говоря при этом ни слова и слабо представляя, что вообще можно было сказать. Веснушчатое лицо Терри Вэнса, как и всегда, было обрамлено копной рыжих волос, благодаря которым вполне можно было догадаться, какие обзывательства преследовали его с самого раннего детства, когда дети только лишь начинали замечать основной признак, отличавший его от них. Он забрел в эту кабинку около 15 минут назад, не желая попадаться кому-либо из учителей на глаза прямо посреди урока, на который Терри благополучно опоздал, что, по правде говоря, случалось с ним довольно часто. Конечно, могло показаться, что все это время он использовал уборную по назначению, и мысль эта натолкнула Терри на то, чтобы назвать Кевину истинную причину, хотя в следующую секунду он все же промолчал, решив, что Кевина, вероятно, мало волновали столь интимные подробности. И он был прав.
Пока Кевин продолжал стоять, все еще не теряя надежды вспомнить, кем был возникший перед ним незнакомец, Терри понадобилось не больше секунды, чтобы узнать его, Кевина. Нет, они не были знакомы лично, – более того, за десять лет совместной учебы они не обменялись ни единым словом, что можно было бы даже счесть странным, если бы это не были Кевин и Терри.
– Я услышал крик, – неловко начал Терри, все еще стоя в дверях – ситуация явно смущала его не меньше Кевина. – Все в порядке?
И тогда Кевин, кажется, узнал его – парня, что пытался грубо разогнать ликующую толпу старшеклассников, собравшихся в коридоре, казалось, тысячу лет назад, с единой целью посмотреть на столкновение Кевина с каким-то до ужаса несносным парнем. Да, это был он.
К сожалению, тот день отложился в памяти Кевина как мутное, но крайне болезненное воспоминание о Рэйчел, в которой он вновь ошибся, теша себя пустыми надеждами, что она была не такой, как все. Однако ему все же удалось выудить из головы краткое и едва заметное воспоминание, в котором кто-то, – и неважно, кто именно, – был на его стороне.
– Да, все в порядке, – ответил Кевин, после чего неловко добавил: – я думал, здесь никого нет.
– Место так себе, но иногда выручает, – отозвался Терри. Пару секунд они оба молчали, пока не расплылись в глупых улыбках, не глядя друг на друга. Терри усмехнулся: – я не думал, что прозвучит так двусмысленно.
Когда Кевин все же взглянул на него, то не ощутил ничего особенного, вроде прилива благодарности за тот инцидент в коридоре, который сам Терри, кстати, вполне мог и забыть, – думал Кевин, хотя, конечно же, ошибся.
Кажется, Терри понял, что, несмотря на все свое сильное, давно еще созревшее желание пообщаться с Кевином, ему все же нужно было идти. Он еще раз обвел его быстрым взглядом, после чего забросил рюкзак на одно плечо, молча достигнув двери. Несмотря на то, что прошло не больше секунды, Терри все же на мгновение показалось, что он, Кевин, хотел что-то сказать – но все же промолчал.
В эти дни Кевин был не так уж внимателен к окружающим, однако теперь, думаю, его вполне можно было в этом винить.
Время не шло. Оно летело.

18

Все его движения были спокойными, но в то же время четкими, уверенными, словно еще никогда в жизни он не был так близок к своей задумке, к своей идее. Его футболка стала влажной в области спины, но он, казалось, даже не нервничал. Патроны блестели и переливались в мутном освещении настольной лампы, меняясь одна за другой, лишь изредка издавая звонкие позвякивания, пропадая внутри ружья. Щелчок. Позвякивание. Еле слышное жужжание. Щелчок. Кевин дышал спокойно, умеренно, не давая эмоциям взять над собой верх.
Это был первый вечер за все это время, когда он действительно ощущал страх где-то в глубине своего тела, игнорируя его каждой своей клеточкой, избегая смотреть на часы. На местах, где его ладони касались ружья, остались едва заметные влажные следы, но оно все еще оставалось холодным, бесстрастным. Иногда, чувствуя себя настолько паршиво, что к горлу, казалось, поднималась тошнота, Кевин ощущал чересчур явное желание поскорее проглотить таблетку Прозака, но он знал, что это следует сделать утром. Он не давал себе дрожать, но, – ох черт, – казалось, что дрожало все его тело.
Стоило, однако, ему взять Глок, как уверенности в Кевине заметно прибавилось, что было практически необъяснимо. Привычные, знакомые движения – следом за магазином патрон послышался все тот же щелчок, почему-то дававший Кевину долю успокоения, в которой он, несомненно, нуждался.
Несколько раз ему казалось, что кто-то наблюдал за ним из темноты, расстеленной за окном, и тогда Кевин чувствовал злость, гнетущую тревогу, ведь он знал, любая мелочь могла поставить под сомнение весь его план, все его мучительные, пускай иногда и приятные приготовления. Все еще держа в правой руке Глок, он беззвучно поднялся с постели и подошел к окну, открыв его свободной рукой. Темнота была практически непроглядной, что лишь усугубляло ситуацию, и так накалившуюся до предела за последние пятнадцать минут.
Мгновенно покрывшись холодным потом (он чувствовал, как его футболка вновь повлажнела), Кевин обогнул подоконник, после чего спрыгнул на землю, не выпуская Глок из заметно вспотевшей ладони. Простояв так несколько секунд, он все же неуверенно двинулся вперед, пытаясь игнорировать шум, что создавала кровь, стучавшая в его висках все яростнее и яростнее. Он слышал собственное сердце, не в силах перевести дыхание и расслабиться – окно становилось все дальше, в то время как он продолжал бесшумно передвигаться по прохладному, высушенному на дневном солнце газону. Казалось, что его фигура была практически лишена движений, в то время как взгляд то и дело хаотично мельтешил вокруг, со всех сторон натыкаясь лишь на темноту, блокирующую все чувства и ощущения. Теперь Кевин абсолютно не был уверен в том, что кто-то наблюдал за ним из окна – его злила собственная трусость, ровно как и тревожность, возрастающая с каждым днем и превращающая его в чертового параноика.
– Кто здесь? – спросил он, поразившись тому, как твердо звучал его голос в момент, когда все тело было напряжено до предела. Не получив ответа, еще раз обвел невидящим взглядом газон, после чего, казалось, ощутил слабый отблеск успокоения, наконец опустив Глок, до этого держа его в полной готовности.
Зашелестевшая прямо за его спиной трава заставила Кевина мгновенно отшатнуться назад и, не видя перед собой ровным счетом ничего, нажать на курок, после чего звучный выстрел потряс вечернюю тишину, нависшую над их улицей. В ужасе таращась в темноту, Кевин почувствовал, как оборвалось его дыхание, после чего он успел рассмотреть в темной траве ловкие движения, производимые маленькой, едва заметной тушкой, принадлежавшей бродячему коту, которого он видел впервые. Дав испуганному созданию с шелестом скрыться в ближайших кустах, Кевин почувствовал, как вспотел его лоб и верхняя губа. Теперь он, казалось, видел гораздо больше, чем до этого – трава мутно блестела в тусклом свете, слабо лившемся из открытого окна. Почему-то он ощутил что- то наподобие облегчения, когда не увидел ни капли крови на том месте, где крался кот, прежде чем исчезнуть.
Пытаясь восстановить дыхание, Кевин все же опустил Глок и, боясь, что на звук выстрела могут откликнуться соседи, поспешно направился к окну, напоследок обернувшись туда, где заканчивался их газон и начиналась дорога. Замерев в оконном проеме, Кевину показалось, что он видел мелькающую фигуру, тонущую в темноте все сильнее с каждой секундой. Могли ли эти пшеничные волосы, собранные в хвост, принадлежать ей, убегающей по длинной, темной дороге от дома Кевина, так и не дав ему возможности знать, что она, Рэйчел, была здесь в этот вечер? 
По слабоосвещенной комнате гулял освежающий ветер, разбавляя повисшую в ней духоту. Все еще держа в правой руке Глок, разогревшийся от неожиданного для них обоих выстрела, Кевин закрыл окно, после чего опустил жалюзи. Духота давила на его виски, ровно как и все предметы, находившиеся в его комнате. Невидящим взглядом он смотрел на многочисленные коробки, на навесные полки, забитые книгами, любимыми комиксами, дисками с музыкой или видеоиграми. Компьютер был выключен, оставив комнату пребывать в гнетущей тишине без своего привычного, монотонного и еле заметного жужжания.
Все, что было на столе, осталось нетронутым – Кевин не хотел прикасаться ни к стакану, ни к бутылке обычной воды с оставшейся почти на дне прозрачной жидкостью, нагревшейся в душной комнате за день. Он не трогал и свой школьный рюкзак, что лежал рядом со столом в очень небрежном виде, вывалив из полурасстегнутой молнии часть тетрадей и простой карандаш.
Одежда в шкафу не давала дверце полностью закрыться – Кевин знал, что, открыв ее, с одной из полок тут же упадет какая-нибудь вещь, будь то футболка, либо же домашние шорты. Однако он и не собирался открывать ее сейчас – ему хотелось поскорее убраться отсюда, из этой чересчур плотно обставленной, душной, до ужаса привычной ему комнаты, где каждая вещь, казалось, была готова в любой момент перестать служить ему. Конечно, Кевин прекрасно знал, что завтра это место станет для него лишь воспоминанием, лишь пустым помещением, в которое он вряд ли когда-нибудь сможет вернуться. Завтра эти вещи перестанут быть его вещами, завтра они превратятся во что-то иное, гораздо более значимое для других людей, нежели для него самого.
Ощутив резкую, чересчур ощутимую нехватку свежего воздуха, Кевин, не видя перед собой практически ничего, рывком свернул жалюзи, что тут же издали серию неприятного металлического шелеста, после чего вновь открыл окно, еле удержавшись на ногах, чтобы не вывалиться из него в темноту. Опершись руками о широкий подоконник, он наконец выпустил из рук Глок, так явно выделяющийся на белой поверхности. Кевин заметил, что на улице явно что-то происходило – было слышно несколько различных голосов, безостановочно переговаривающихся, хотя слов он не слышал. Конечно же, это были испуганные жители окрестных домов, услышавшие выстрел – поразительно, что этого было достаточно, чтобы тут же выгнать их всех из своих домов, где они, безусловно были бы в полной безопасности. 
Эта мысль несколько смутила Кевина – невесело усмехнувшись, он почувствовал, как пальцы его правой руки нащупали холодный Глок, бесшумно объяв его. Он смотрел в темноту, где предметы начинали обретать свои очертания, в то время как голоса становились громче и четче. Кевин увидел несколько фигур, возникших на дороге прямо у их дома – они принадлежали его соседям. Две или три фигуры стояли на месте, изредка смотря по сторонам, словно стрелявший вот-вот выйдет к ним навстречу, раскрыв свои объятия. Одна фигура, принадлежавшая, насколько Кевин мог слышать, дотошной мисс Вэнс, постоянно находилась в каком-то движении, словно не зная, куда деть себя от тревоги. Она была единственной, чью реакцию Кевин мог понять.
Держа пистолет двумя руками, он молча направил его на них.
«Зачем выходить туда, где только что стреляли», – думал он, продолжая целиться, затаив дыхание.
Одна из фигур зажгла сигарету, окутав дымом всю небольшую компанию.
Руки Кевина затекли, а в висках стучала кровь. Он смотрел на этих людей, держа их жизни в прицеле своего Глока, который слушался его, и только его. В момент, когда все его тело горело от напряжения, неожиданный порыв прохладного ветра ударил Кевину прямо в лицо, растрепав при этом его волосы. Чуть сузив глаза, он почувствовал себя так, словно проснулся после долгого, одурманенного сна.
«Нет», – подумал Кевин, еле сдержавшись, чтобы не сказать этого слова вслух. «Не сегодня».
Опустив наконец изрядно затекшие руки, он отошел от окна и, дернув вниз жалюзи, выпустил Глок из ледяных, негнущихся пальцев. Металл глухо ударился о деревянную поверхность стола. Подняв взгляд, Кевин молча уставился на календарь, никогда прежде не чувствуя себя настолько приближенным к заключенному в красный круг дню. Он не знал, что и чувствовать.
Следующим, что он увидел, было собственное отражение, смотревшее на него как-то даже удивленно, словно оно не ожидало, что Кевин решит повернуться так резко. Но это было всего лишь его собственное лицо, такое же, как и прежде – худое, бледное, с некоторыми по-детски приятными чертами, которые, казалось, никогда его не покинут. Единственной более-менее живой чертой во всем его виде оставались глаза, которые все так же невидяще смотрели на него, светясь голубизной. Почему-то, – он не мог сказать, почему, – но его снова терзало до тошноты знакомое ощущение, которое можно было бы объяснить с нескольких точек зрения, которыми он, конечно же, не обладал. Ему вновь хотелось бежать от зеркал – вот только на этот раз он чувствовал себя слишком уставшим, чтобы осуществить это, либо же любое другое свое действие. Даже не снимая с себя штанов и футболки, он взял с кровати ружье, тут же убрав его под нее, в то время как Глок продолжал спокойно лежать на его столе; сумка с патронами неприятно звякнула, когда он бросил ее рядом с ружьем.
С глухим щелчком погасив настольную лампу, комнату наконец поглотила темнота, гармонично граничащая с мертвой тишиной, нависшей в доме. Внутри Кевина все обстояло куда менее спокойно, однако он чувствовал, что ему необходимо успокоиться, лишь бы как-то унять эту дрожь. Кажется, на какую-то минуту все эти чувства разом покинули его, исчезнув словно по щелчку, каким он погасил свет в комнате. К счастью для Кевина, минута эта затянулась, и уже через четверть часа он лежал на кровати без движений, и дрожь его наконец прекратилась.
Рэйчел к тому времени уже вернулась домой, как можно тише проскользнув в свою комнату, чтобы не разбудить родителей.

19

Спокойствие. Самообладание. Самоуверенность. Три идеальных «С» для идеальной стрельбы.

Пустота в доме при бледном свете весеннего утра была готова, казалось, свести его с ума, если бы не таблетка Прозака, мысль о которой заставила Кевина подняться с изрядно смятой постели 17 апреля.
Запив ее водой, он мутным взглядом обвел собственную комнату, чувствуя себя так, словно все в один миг потеряло свое место, и это привело к катастрофическому беспорядку, способному если и не убить, то принести страшное огорчение. В его голове была каша, в то время как живот ощутимо наполнялся свинцом с каждой секундой все сильнее, и чувство это перерастало в ноющую, крайне неприятную боль. Казалось, его тело дрожит каждой своей клеткой, так что даже удержать в руке пишущую ручку – задача более чем невыполнимая. Тем не менее, он все же нашел свой блокнот и, открыв его на пустой странице, принялся писать. Кевин не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он принял Прозак, однако спокойствие пришло к нему незамедлительно, приведя с собой самообладание и самоуверенность, в которых он, несомненно, нуждался. Он писал спокойно, даже не тратя время на обдумывание каждого слова – они сами приходили к нему в голову, тут же легко и аккуратно ложась между линеек блокнотного листа.
Приняв прохладный душ (Кевину никак не удавалось избавиться от той духоты и жара, что преследовало его, в какую бы комнату он ни пришел), Кевин вернулся к себе и открыл шкаф, из которого, как он и ожидал, сразу вывалилась некоторая его одежда, не нашедшая себе, по всей видимости, места на одной из полок. Среди одежды, упавшей прямо под его ноги, Кевин увидел простую белую футболку, после чего поднял ее и надел. Следующей такой вещью стала серая толстовка с крупными буквами черного цвета, сложенными на груди в слово «Boston», от которых теперь, к слову, мало что осталось. Кажется, они купили ее, когда Кевину было не больше 15-ти – правда, тогда он был ниже, чем сейчас, но даже в этот день толстовка выглядела на нем объемной. На Кевине были черные штаны и старые грязно-зеленые кеды с изрядно затершейся подошвой, которая когда-то, если верить старым фото, была белой.
Встретившись взглядом с собственным отражением в вытянутом зеркале, Кевин какое-то время всматривался в это бледное лицо пустым взглядом, изредка испытывая желание отвернуться, но все же продолжая смотреть. Это не приносило ему ровно никакого удовольствия, как, наверное, и многим из нас – тем не менее, что-то все же держало его на месте, хотя дело тут было, конечно же, вовсе не в зеркале. Было бы крайне глупо винить Кевина за его страх, в котором он отказывался признаваться даже самому себе так долго, как только мог – однако теперь, когда он стоял посреди своей, но и внезапно абсолютно чужой комнаты, лично чувствуя близость этого события, которое долгое время казалось ему желанным, а сейчас до ужаса неосуществимым, Кевин не мог избавиться от него – страха. Конечно, он боялся. 

Ствол ружья заметно торчал из дорожной сумки, выглядывая из-за расстегнутой молнии, однако другого решения у него, Кевина, не было. Он нашел Глок там же, где и оставил его ночью – на собственном письменном столе. В сумке, помимо ружья, лежали все его патроны – холодные, чистые и блестящие. Пока что, конечно. Глок Кевин небрежно засунул за пояс штанов, после чего снова одернул толстовку, прикрыв его. На часах было 7:40 утра.

«Я собираюсь сделать это. В моей сумке ружье и пистолет, а также множество патронов, готовых к использованию. Я собираюсь изменить свою жизнь и жизни других людей, чье появление в ней привело к тем последствиям, которые всем придется встретить сегодня. Можно ли назвать это местью? Думаю, да.
Я собираюсь устроить стрельбу прежде, чем засомневаюсь в этом снова».

Дописав, Кевин вырвал из блокнота лист и, дважды перечитав написанное, достал из кармана зажигалку.