Учительские рассказы

КТО ДВОЕЧНИК?

     Этот семилетний мальчик был её сыном, желанным третьим ребёнком в семье. А его учительница - молодым педагогом, первый год осваивавшим премудрости учительской работы.

     Был последний день третьей четверти, когда Марина Анатольевна категорично холодным тоном заявила ей, учителю высшей категории, что оставит её сына на второй год.
     - Он не умеет читать, пересказывать и писать. Совсем не умеет. Я выставлю ему годовые двойки.
     «Как не умеет? - остолбенела  Надежда Антоновна. – Она хочет сказать, что мой сын умственно отсталый?»
     В пять лет её Миша знал все буквы  и умел складывать из них слова. Быстро научился считать до ста и выполнять простейшие действия с вычитанием и сложением. Дальше она его не развивала, боясь, что если научит многому, то сыну скучно будет в первом классе. Но пересказ! Пересказы его она слушала чуть не каждый день. Особенно кинофильмов. И каких пересказов!
     В нулевом классе его учила другая молодая учительница и тоже только что после института. Знания детей на этом уровне поощрялись не оценками, а различными бумажными кружочками, звёздочками, самолётиками, машинками, деревьями, домиками…  Каждый день сынишка приносил по несколько различных фигурок. Ни разу та, самая первая, учительница её сына не пожаловалась ей на Мишу, а он по утрам, она видела, охотно собирался в школу.
     Надежда Антоновна, решив, что сын справляется с учебной программой, перестала тревожиться за него и из-за большой учительской и семейной нагрузки доверила дочери-семикласснице приглядывать за учёбой брата и помогать ему.
     После второй четверти, видя, что Миша не блещет итоговыми оценками, она подошла к его новой молодой учительнице поговорить о нём, но та отмахнулась:
     - Я ещё не успела изучить всех детей. Вашего Мишу тоже.
     Встречаясь с Мариной Анатольевной в учительской, Надежда Антоновна каждый раз вопрошающе взглядывала на неё, но та не проявляла к ней интереса. «Наверное, с учёбой Миши всё в норме, - успокаивалась она. – Ведь и старшие дети сразу стали учиться без проблем».
     И вдруг в конце марта, накануне педагогического совещания о предварительном подведении итогов успеваемости учащихся за год, молодая учительница, минуя деликатные речевые обороты, резко заявила ей об этом. Даже элементарного уважения к её возрасту и опыту не проявила.
     - Погодите, Марина Анатольевна. Не спешите объявлять, что вы оставляете его на второй год. Можно же оставить на осень. Я с ним позанимаюсь летом, а если уж не покажет нужных результатов, тогда и оставляйте.
     - Я не верю, что ваш сын может поумнеть.
     - Марина Анатольевна, а где вы раньше были? Почему мне ни разу не сказали об этом? Мы с вами работаем в одном коллективе, видимся чуть не каждый день. Почему же вы молчали? Я об этом скажу на педсовете. Как педагог, вы не провели соответствующей работы ни с учеником, ни с его родителями.
     - Хорошо. Я скажу, что оставлю на осень.
     Совещание вела завуч, Мария Николаевна. Ей было неприятно услышать, что у одной из уважаемых учительниц школы сын не справляется с учебной программой.
     - Марина Анатольевна, время ещё есть исправить положение. Позанимайтесь с Мишей после уроков, дайте ему индивидуальные задания. Я думаю, что вы спешите зачислить его в разряд неуспевающих.
     В тот же день вечером Надежда Антоновна усадила сына рядом с собой и попросила прочитать рассказ из одной детской книжки. Читал сын и в самом деле не быстро.
     - А теперь перескажи мне.
     Но сын молчал.
     - Почему ты молчишь? Рассказывай же.
     Сын продолжал молчать, но на его лице отражалось усилие мыслительного напряжения.
     - Рассказывай, Мишенька. Я жду.
     Молчит.
     - Миша, отчего ты молчишь? Скажи мне.
     - Я первое слово забыл.
     - Хорошо, посмотри его.
     Сын взглянул на начало текста, и полилась его речь. Он рассказывал подробно, он ни разу не потянул «м-м-м» или «э-э-э», или «и-и-и», ни разу не употребил лишние слова «значит», «как его», «ну, типа» или «и вот». Она слушала его и думала, что даже старшеклассники не отвечают ей такой чистой речью. Как Марина Анатольевна могла не оценить этого!?
     - Миша, а ты на уроках рассказываешь?
     - Нет.
     - А почему?
     - Меня не спрашивают.
     - Ну, ты сам бы руку тянул.
     - Не хочу. Иногда Марина Анатольевна спрашивает, но я нарочно молчу. И она меня больше не спрашивает. Хорошо, когда не спрашивает.
     - Может быть, она тебя обижает?
     - Нет. Когда не спрашивает, можно просто сидеть, можно думать, чего хочешь, и делать, чего хочешь.
     - И что же ты делаешь?
     - Рисую или в окно смотрю. Там интересно.
     Надежда Антоновна знала, что у её сына несколько вальяжный нрав, но разве не обязанность учительницы разобраться в характерах своих подопечных? К каждому найти свой ключик? Разве не её дело увлечь уроком всех? Её сыну оказалось интереснее смотреть за окно, чем участвовать в процессе урока. И разве он виноват? Нет, она докажет этой спесивой молодой учительнице, что её сын нормальный ребёнок. Он окончит школу не хуже всех. И в институт поступит. И вот тогда она подойдёт к ней и скажет: «Марина Анатольевна, таким учителям, как вы, не место в школе. Вы способны только губить своих учеников».
     После занятий каждый день Миша приходил в класс к маме. Если у неё был пятый урок, он тихо сидел на последней парте. А потом они вместе шли в столовую, и Надежда Антоновна кормила сына обедом. Часто попадали в одно время с его молодой учительницей.
     И вдруг в учительской снова холодным высокомерным тоном:
     - Я четыре раза оставляла вашего Мишу на дополнительные занятия. Он ни разу не остался. Ваш сын упрям и ленив, он не хочет помощи.
     Дома Надежда Антоновна спросила у сына, увлечённо занимавшегося детским конструктором:
     - Миша, Марина Анатольевна оставляла тебя заниматься после уроков?
     - Оставляла.
     - А ты почему не оставался?
     - Я оставался. Я есть хотел. Я после столовой приходил в класс, но он был закрыт. Мама, я долго ждал Марину Анатольевну, но она не приходила.
     Действительно, после четвёртого урока молодую учительницу сына в школе, как правило, было уже не найти.
     «Какая же она бездарная! – осуждающе подумала Надежда Антоновна. – Как можно не догадаться, что ребёнок голоден? Сама она не забывает поесть после уроков. В конце концов, можно спросить у ребёнка, почему он не остаётся, а не делать сразу категоричные выводы. Ведь не дети обязаны учительнице, а учительница обязана детям, если уж встала перед классом! В столовой она видела Мишу со мной. Разве нельзя было подойти к нему и сказать, чтобы он пришёл в класс, когда поест. Или подойти к ученику и его матери - несовместимо с её горделивостью?  Она совершенно лишена педагогических способностей. Разве не ясно, что у ребёнка своё мироощущение! Разве в институте её не учили понимать тех, с кем она собралась работать?»
     Заниматься с сыном в апреле и мае Надежда Антоновна не смогла: у неё была перегрузка в подготовке выпускных классов к экзаменам, а их было четыре. И в июне тоже не смогла: были экзамены, подготовка к выпускному и ремонт закреплённого за ней учебного кабинета. Сыном она занялась только в июле, да и то не каждый день: в большой семье всем требовалось внимание.
     В конце августа Надежда Антоновна привела сына в школу для переэкзаменовки. Марина Анатольевна начала её со скептическим выражением лица. Но неожиданно для неё пересказ у Миши – отлично, чтение – хорошо, грамотность – удовлетворительно. Всё же Надежде Антоновне не хватило времени подтянуть грамотность сына на более высокий уровень. А если бы она занималась не месяц, а четыре месяца – с апреля? Уж точно все оценки были бы хорошие.

     Прошло время. Миша окончил школу и поступил в университет – без протекции и денег. «Можно уже сказать Марине Анатольевне, что это она тупая, а не мой сын, - подумала Надежда Антоновна, продолжая испытывать в душе обиду. – Нет, подожду, когда сын закончит. Тогда уж точно камешек в него не бросит».
     Миша получил диплом. Но к этому времени из Марины Анатольевны получилась уже неплохая учительница начальных классов. Завучи начали хвалить её. И молодая спесь, максимализм как будто бы тоже исчезли. «Стоит ли напоминать о старом, - думала Надежда Антоновна, наблюдая за ней в учительской. - Может быть, случай с Мишей единственный в её педагогической практике».
     А если нет?

      08.01.2014



И ВСПОМНИЛ ВАС...

     Елена Ивановна приветливо улыбнулась, увидев на пороге  опустевшего учебного кабинета этого бывшего ученика, но особые чувства не всколыхнулись. Она почти забыла его. Вот даже имя сразу не вспомнит.
     - Здравствуйте, Елена Ивановна. Я вам не помешаю?
     «Как же его зовут? - напрягла она память, сохраняя на лице приветливую улыбку. – Помню, что учился с Широковой Леной и Зайцевым Павликом».
     Этот класс был для неё неродной, то есть вела она его не с пятого класса, когда за несколько лет работы успеваешь изучить характер и проникнуть в душу каждого ученика. В нём она работала всего два года – девятый и десятый, а этого времени не хватало надолго удерживать в памяти имена всех выпускников, тем более что старшими классами её нагружали каждый год.
     - Здравствуй. Проходи. Рада тебя видеть.
     - Я Саша Родин. Вы меня узнали?
     - Саша, ну, конечно, узнала. Я весь твой класс помню. Леночку Широкову, Серебрякова Колю, Зайцева Павлика. Кстати, месяц назад в школу заходил Дима Чупров. Ни разу не видела после окончания школы, как и тебя. Мало изменился, сразу узнала, хотя посерьёзнел: он военно-морское училище закончил и служит на Дальнем Востоке. А ты с одноклассниками встречаешься?
     Всех, кого сейчас перечислила Елена Ивановна, были яркими учениками. Леночка лучше всех выпускников того года знала её предмет. Коля и Павлик были неразлучными друзьями, всё делали вместе, и этим вписались в её память. А Дима любил задавать вопросы – по теме и не по теме. Такого тоже не забудешь.
     А этот Саша был незаметен. Невысокого роста. Дисциплину не нарушал. Учился стабильно на твёрдую тройку. Инициативы ни в чём не проявлял.
     Он и сейчас скромен и внешне не бросок, но возмужал, и взгляд какой-то глубокий.
     - Нет, из одноклассников я почти никого не видел. Меня долго дома не было. Сначала служил, потом в госпитале лежал.
     - А что случилось? Ты воевал?
     - Да, в Афгане был. Попал туда во время срочной службы, а после срочки ещё на два года остался.
     - Добровольно остался? Но тебя ж могли убить.
     - Могли. Переделок разных много было. Но однажды в Кандагаре попали в такую, что я подумал: «Всё. Конец». В такой ситуации начинаешь вспоминать всех, кто близок. И я сначала вспомнил вас, а потом уж своих родителей.
     Брови Елены Ивановны изумлённо взметнулись: «Почему первой меня, а не родителей?»
     - Я ведь на два года из-за вас остался. След оставили ваши уроки. А в ту минуту я подумал, что вы не простили бы мне малодушия. В общем, из окружения мы вырвались. Это вы нам помогли. Я и пришёл сказать вам это.
     - Спасибо за доброе слово, Саша. А чем ты сейчас заниматься будешь? – повела она в сторону от неудобной для неё темы разговора.
     - Работать буду. Пока служил, освоил несколько армейских специальностей. С такой практикой, какая была, место найдётся. Сначала здесь попробую устроиться, а если не получится или не понравится – в город.
     Саша как скромно вошёл, так же скромно и простился.
     - Извините, что помешал вам. До свидания.
     - Саша, обязательно заходи ещё, - сказала она ему вслед. – До встречи, Саша!
     Он ушёл, а у Елены Ивановны вдруг навернулись слёзы. Носовым платком она аккуратно  просушила глаза и мокрую дорожку на щеке, от внезапно сорвавшейся слезы. Встала из-за стола. Подошла к окну. Она любила отдыхать и думать у него. И сейчас с высоты третьего этажа она задумчиво глядела в пространство, открывшееся за ним. «Неужели Саша поднял дух у бойцов в критическую минуту! - подумалось ей. – Так трудно представить его лидером, вдохновляющим на жизнь, на борьбу. Кем был он в этой «горячей» точке?»
     И тут её взгляд зацепился за человека, уходящего от школы. Это был Родин. Саша. Ничего примечательного не было в его походке, но она смотрела на него, пока он не скрылся.

      07.01.2014


НЕОЖИДАННОЕ ПРИЗНАНИЕ.

     Алексей Романович Рудов был депутатом районного Совета народных депутатов. В этот день депутатский корпус собирался, чтобы решить некоторые назревшие вопросы и чествовать председателя райсовета, у которого был юбилей.
     На работу Рудов пришёл, как всегда, рано. Обошёл территорию комбината, заглянул в производственные цеха и пригласил в кабинет заместителя, который к этому времени уже появился на месте. Он выслушал его сообщение о состоянии производственных дел с учётом вчерашнего дня, после чего обговорили задачи на день наступивший.
     - Сегодня меня не будет. С десяти заседание райсовета. Поэтому весь процесс работы комбината будет под вашим контролем. Вопросы есть?
     - Нет.
     Заседания районного Совета депутатов обычно проходили в здании администрации района. Там было просторное помещение для различных собраний.   
     Рудов любил садиться в третьем ряду: не так бросаешься в глаза сидящим в президиуме, а её видно всё равно хорошо.
     Эта женщина давно была дороже многого и многих в его жизни. Ещё с той поры, когда она начала учить его старшую дочь. Они с женой были рады, что после начальных классов их Юля попала в руки этой учительницы. О ней все отзывались хорошо. И действительно, она сумела дать дочке и хорошие знания, и сформировать правильные взгляды на жизнь. Они с женой тоже старались дать детям лучшее, но на первом месте всегда была работа, потом дела по дому и лишь остальное время – своим девочкам. Он тогда и предположить не мог, что эта молодая женщина и его жизнь осветит ярким тёплым лучом.
     На то классное родительское собрание его жена не могла пойти из-за аврала на работе. И он пошёл сам. Войдя в класс, удивился, как много собралось родителей.
     - Здравствуйте. Вы Юлин папа? Алексей Романович? Проходите, пожалуйста, к окну, там есть свободное место, или за последними партами присядьте, - услышал он доброжелательное приглашение.
     Подсев к кому-то у окна, он приготовился слушать.
     Собрание началось с беседы на какую-то обязательную тему о воспитании. Это действительно была - беседа с родителями, а не монотонная речь с подглядыванием в конспект, от которой скоро начинаешь прятать неудержимое зевание в ладони или в плечо. Он с любопытством наблюдал за молодой  учительницей. Вот улыбнулась и обратилась к одной родительнице, другой, а глаза такие, словно на любимого ребёнка смотрит, тёплые и внимательные. Интересно за ней было наблюдать, когда она заговорила об успеваемости и поведении. Послушать: весь класс – одни хорошие дети. Каждому какая-то похвала. Даже Диме Говорову и Лёше Тимину. Но он-то из рассказов дочери знал, что они первые нарушители дисциплины в классе, а Толя Некрасов и Карина Михеева – самые слабые ученики. Правда, их родителей и ещё кого-то попросила:
     - После собрания, пожалуйста, не уходите сразу, мне надо поговорить с вами.
     Всё собрание учительница была тёплой и улыбчивой. Из коридора доносилось, как уходили домой родители из других классов, а отсюда никто не спешил, а ведь пришли уставшие, с работы. У класса появились нужды – пожалуйста, тут же решили. Есть дела, в которых надо помочь, - пожалуйста, нашлись желающие.
     С того дня на родительские собрания в классе старшей дочери старался ходить сам.  Он любовался этой молодой женщиной, её внешностью, обходительностью и заряжался теплом её души.
     Прошли годы, дочь окончила школу, но жизнь, как земля, совершающая свои обороты, опять свела его с ней. Он снова любуется ею, но уже на заседаниях райсовета. И хотя лицо её на них серьёзно – как-никак она заместитель председателя, - он знает, как она необыкновенна, как не похожа на других.
     Заседание райсовета было коротким. Решение по вопросам принимали без обычных дискуссий: уважение к юбиляру, невысокому коренастому человеку, сделавшему немало для развития района, было важнее демонстрации интеллекта и широты кругозора.
     Из зала заседания степенно двинулись в другой зал, который выполнял различные функции, иной раз и временного склада под мебель или строительные материалы. Но сейчас там стояли накрытые вкусными закусками столы, центр которых особенно притягивал мужчин: коньяк, дорогая водка и вино соперничали друг с другом по оформлению бутылок. Застолье не было по-шведски: стульев хватило всем, кто остался.
     Юбилей начался с поздравительных слов главы района – маленького человека с наполеоновскими амбициями и манерами, как это часто встречается у низкорослых людей, но с самой что ни на есть русской фамилией и именем.
     Рудов сел на противоположную от неё сторону длинного стола, чтобы иметь возможность видеть её. Она улыбалась, глаза её светились желанием добра каждому – совсем не такая, как в президиуме. Он знал, что многие в депутатском корпусе относились с симпатией к этой женщине (потому и выбрали заместителем почти единогласно), а, может быть, и любили, как он. Он ревниво посмотрел на мужчин, которые были в досягаемости его взгляда: кто из них смотрит на неё так же, как он? Все глядели в тарелки. Ему, пожалуй, тоже надо закусить основательнее: уже прозвучало несколько тостов.
     Заведующая организационным отделом администрации включила музыку. Зазвучали мелодии, приемлемые для людей среднего возраста.
     Её, за которой он так трепетно и радостно наблюдал многие годы, пригласили танцевать сразу же. Это был депутат из самой большой волости. Как и волость, он тоже был крупным, но вместе с тем достаточно подвижным.   
     Некоторое время Рудов с деланным равнодушием смотрел на дорогую ему женщину, танцующую то с одним, то с другим партнёром, а потом решительно встал и подошёл к ней.

     Алексей Романович в её представлении был скромным человеком и положительным семьянином. С женой всегда рядом. А когда обучала его дочь Юлю, он регулярно приходил на родительские собрания: так был озабочен успехами дочери, которая, впрочем, была хорошей девочкой и училась весьма старательно.
Танцевать с ним ей никогда не приходилось. Даже на выпускном Юли. И сейчас она с простотой души приняла его приглашение, как до этого так же просто принимала приглашения других коллег по депутатскому корпусу. Он держал её за талию, как все, только, может быть, чуть бережнее. Она молчала, прислушиваясь к музыке и стараясь чутко улавливать направления его движений в танце. Молчал и он. И вдруг…
     -  Генриетта Александровна, не пугайтесь моего признания. У вас семья, у меня тоже. Мне ничего от вас не нужно. Но мне очень хочется сказать вам это.
     Взгляд, отведённый в сторону, перевёл на неё. Она увидела в его глазах решимость.
     -  Я - вас люблю. Ещё с той поры, когда вы учили мою дочь. Юля училась хорошо, и можно было иногда пропустить родительское собрание, но я ходил на них, чтобы смотреть на вас. Если бы вы знали, как я много перенял от вас в своём руководстве людьми. Я понял, что люди - не болтики и винтики в производстве, а такие же ранимые люди, как и я. Понимать и помогать им намного эффективнее для дела, чем наказывать и распекать. Моё чувство к вам - это моя тайна. Об этом больше никто не знает. Но я больше не могу хранить её один. Не осуждайте меня за это.
     Женщина распахнула глаза. Перестала слышать музыку и чувствовать его движения. Что ответить ему на эти слова? Для неё они столь же неожиданны, как летом снег. Она никогда не смела бы предположить, что в душе такого скромного и ответственного во всём мужчины могут появиться чувства, выходящие за пределы семьи и работы.
     - Благодарю вас за это признание. Я вас не осуждаю. Моё уважение к вам не изменилось. Я никому не расскажу об этой вашей тайне. Если вам с этой минуты станет легче, я только рада.
     Танец закончился. Он вышел из зала и больше не вернулся.
     Дома женщина несколько раз с изумлением вспоминала неожиданное признание Рудова. Уж от кого-кого, а от  него она точно не ожидала такого. Как, оказывается, велико учительское влияние! Ей никогда не приходило это в голову. Не только в душе ученика оставляешь след, но и у их родителей, по-видимому, - тоже.

      04.01.2014



ПОДЗАТЫЛЬНИК.

     Восьмилетнюю школу в городке закрыли. На её базе было решено создать  коррекционную школу-интернат.
     Родители ходили в районный отдел народного образования, писали письма в соответствующие инстанции, ученики бастовали, но у власти были свои «высшие» интересы, и никто не внял протестующим.
     В этом возбуждённом состоянии и влились ученики в соседнюю среднюю школу, где, ко всему прочему неудовольствию, разбили их привычные ученические коллективы на группы, дополнив ими уже существующие классы.
     Здание школы было современным, кабинеты хорошо оснащены техническим оборудованием, в ней работали лучшие учителя района, но детям было всё не любо. Свою досаду они срывали на уроках, нарочно зля преподавателей, которые, по их мнению, всё равно были хуже их, родных. Если в младших классах новые ученики были ещё управляемы, то в седьмых и восьмых - с ними была беда, особенно с мальчиками.
     В тот год восьмые классы были как раз её, Тамары Дмитриевны, - три из четырёх. В 8 «в» попали наиболее ершистые. Новички демонстративно вели себя вызывающе. Говорили между собой вслух, смеялись, к доске сидели спиной, стреляли друг в друга из трубочек жёваными кусочками бумаги, в тетрадях работали для вида, индивидуальные задания не выполняли. Двойки их не страшили. А ведь класс выпускной! Какие же знания она сможет им дать при такой дисциплине?!
     Учительница сдержанно делала замечания, подходила и поворачивала к доске, забирала трубочки, подолгу стояла у совсем разошедшегося ученика, своим присутствием заставляя его усмириться. Но весь урок не простоишь, надо и на доске объяснение темы дать, и другим ученикам внимание уделить. Она перестала укладываться с темой урока в отведённые по закону сорок минут. Она терялась, что делать с буйным классом, как работать в нём!
     Сказать классному руководителю - та сама в ужасе. Дважды пожаловалась директору школы. Их вызвали. Результат на пару уроков.  Поинтересовалась, кто родители беснующихся учеников. Поняла, что работать с ними тоже неэффективно. Выгонять из класса – директор запретил, да и как тогда дать знания! Оставалось ломать ситуацию в классе самой.
     Впрочем, она уже заметила, что новички стали к ней привыкать. По крайней мере, временами сам по себе воцарялся порядок. Ну, не могли они не понять, что на её уроках интересно! В конце концов, не зря же она руководитель методического объединения словесников школы и района, хотя и молодая. Лишь один из новичков не сдавался – Юра Вокуев, сидевший на среднем ряду за четвёртой партой.
     В тот день урок в 8 «в» начинался спокойно. Все встали, никто не кривлялся, никто не остался сидеть за партой, то есть за ученическим столом, поскольку это действительно был стол. Полтемы урока тоже удалось дать при тишине.
     И тут Юра словно проснулся. Разворот к доске спиной и громко:
     - Витька, ты чё, писать что ли вздумал?
     - Юра, повернись и не мешай классу, - сделала она замечание. Как досадно, что он не дал рассказать тему до конца. Она ещё не всё подчеркнула в предложении.
     - Посмотри, какую рожу я нарисовал. Это ты, - и смех нарочно громкий.
     - Вокуев, прекрати разговаривать! – в более требовательном тоне. И видит, как разворачиваются к Юре другие ученики.
     - Сам это ты, - обиделся Витька с последней парты на том же ряду. – Я тоже тебя нарисую.
     - Мальчики, прекратите разговаривать! У всех внимание на доску. Все смотрят на мой мел. Коля, повернись сюда. Витя, где твоё внимание? Юра, повернись! Спиной знания не получишь. Не забывайте, что у вас выпускной класс!
     - Жаль - физик трубки отобрал, - намеренно не обращая внимания на замечания, продолжил Юра. - А то поплевали бы теперь в девчонок. Помнишь, на географии Нинку обстреляли. Саш, у тебя трубка есть?
     Ну что ж. Объяснять дальше придётся от парты Юры. Она подошла к нему, повернула его к доске, руку оставила на плече. Он притих. Продолжила тему. Вызвала к доске отличницу, которая, следуя её объяснению, разрисовывала предложение.
     - Ой, больно же! – крик девочки, сидевшей рядом с Юрой, и его громкий смех. – Тамара Дмитриевна, он меня в руку ущипнул. 
     Внутри учительницы всё вспыхнуло, и, не отдавая себе отчёта (в тот момент она точно ничего не могла соображать), она со всей силы ударила его по затылку. И сразу же всё внутри её всполошилось. Как она позволила себе ударить ученика?! Ей стало очень неудобно перед детьми, которые уставили на неё изумлённые глаза. Но Юра, погладив затылок, склонился над партой, затих.
     Тамара Дмитриевна вернулась к доске. Урок закончился без особых сбоев порядка и дисциплины.
     С каждым уроком после этого неожиданного рукоприкладства Юра становился спокойнее и спокойнее. А весной стал даже старательным, не пропустил ни одного занятия по подготовке к экзаменам.
     В девятый класс Юра не пришёл. Он был не глупым мальчишкой: в начальных классах по итоговым оценкам за четверть был хорошистом, в средних классах мелькали редкие тройки. И, если бы не его «бунт» против перевода в среднюю школу, мог бы все экзамены за курс восьмилетней школы сдать без троек.
     Прошло три года. Наступил новый учебный год.
     У Тамары Дмитриевны только что закончился последний урок. Ученики торопливо покидали класс – домой. Но ей домой отправляться рано. На учительском столе три стопки ученических тетрадей, которые надо проверить. Она взяла одну из них и села за стол-парту у окна, в середине ряда. Ей нравилось работать на этом месте. Начинать проверку ученических работ красной пастой не спешила. Надо отдохнуть. Она устала.
     И тут дверь в класс распахнулась. Повзрослевший и улыбающийся Юра Вокуев входил в кабинет так, словно был желанным подарком для неё.
     - Тамара Дмитриевна, здравствуйте. Я так боялся, что вас не увижу. Вот, зашёл в школу. Сначала в кабинет географии к Валентине Семёновне. Она же классной  руководительницей была. У неё не было сейчас урока. Поговорили. А потом сразу к вам.
     Юра рассказал, что окончил в областном городе училище, получил хорошую специальность, уже устроился на работу, но его забирают в армию, поэтому он сейчас дома.
     - А вы-то, Тамара Дмитриевна, как работаете? Ученики нервы не треплют? Не должны. Вы нас хорошо учили. Я в училище по запятым, тире и - что там ещё? -  по двоеточиям самый грамотный был.
     - Ну, ученики всегда разные бывают. Кто-то слушается. Кто-то нет. И ты ведь не сразу слушаться стал. Помнишь, как я тебя ударила? По голове?
     Ей по-прежнему было стыдно за свой подзатыльник, и она собиралась извиниться перед ним.
     - Не помню, - и искренние глаза.
     - Ну, не помнишь, и ладно. Главное, что всё в твоей жизни складывается хорошо.
     Перед уходом из школы Тамара Дмитриевна зашла в кабинет к своей подруге, тоже учительнице русского языка и литературы.
     - Ты ещё домой не идёшь?
     - Нет. Должна подойти мать Сергеева из моего шестого. Её с работы раньше не отпускают. Поэтому сейчас жду.
     - Представляешь? Ко мне сейчас заходил Юра Вокуев. Я его из восьмого класса три года назад выпустила. Он был из тех учеников, которые из восьмилетней школы пришли. Поначалу вёл себя вызывающе, по-хулигански. Однажды не выдержала и дала ему хорошую затрещину. Напомнила ему про это, а он не помнит.
     - Значит, за дело получил, поэтому и не помнит.
     - А мне до сих пор неудобно.
     - А чего неудобного-то. Может, благодаря твоей затрещине из него оболтус не вырос. Парень отрезвел и остановился в прогрессировании своего хамства.

     Прошли годы. Появилась сотовая связь. Распространились компьютеры. Приняли новые законы. Получение основного образования перевели на девятилетнее обучение. А Тамаре Дмитриевне присвоили звание заслуженной учительницы РФ.
     И сейчас, вспоминая этот эпизод из своей педагогической  практики, она часто думает, что, произойди это в настоящее время, нашлись бы в классе ученики, из тех же новичков, которые ради забавы снимали бы на мобильник издевательства Юры над ней, а потом, всё ради той же забавы, выложили бы в интернет её подзатыльник. И вышвырнули бы её из школы, а может быть, и судили бы за жестокое обращение с несовершеннолетним. И не стала бы она заслуженной учительницей, которой благодарны многие поколения её выпускников.
     Где мера в наказании зарвавшегося ученика? Ведь каждый случай индивидуален, но для Закона нет понятия, что наказание ребёнка может быть не только преступлением перед его личностью, но и в его великое благо.
     А кто… защитит… учителя?

03.01.2014г.