Прощай, Сибирь!

Где моя плацкартная полка?
Нижняя.
На ней сидела старушка, словно оплывший воск сгоревших прошлых лет. Она часто-часто моргала, уходить с полки, которая была указана в моем проездном билете, не хотела. Потому что ее на другой нижней полке, которая располагалась напротив, укачивало, у нее начинала кружиться голова. Поэтому мне с ходу пришлось входить в положение болезненной старушенции, сдвинувшись на один ряд согласно ходу поезда. Именно это обстоятельство, направление движения поезда, оказалось главным для пожилого спутника: видеть в окне, как убегают от нее вперед бесконечные сибирские пейзажи, хотя они, конечно же, смещались по отношению к поезду назад, и понимать, что она опять же едет задом наперед, как будто наступил конец света,  то есть чувствовать за спиной некую пустоту, она уже физически не могла.
 
- Я скоро схожу, - твердила она, но затем, увидев, что я не проявляю никаких попыток по водворению ее на законное место, успокоилась, моргать стала реже, приободрилась и даже стала слегка улыбаться каким-то тихим тайным мыслям.
Моя посадка в поезд растянулась на добрых часов шесть, так как пришлось  ждать, когда восковая бабушка наконец-то медленно соберет пожитки, налепит на себя ворох зимней одежды, и тихо поплывет по направлению к тамбуру на выход. Я переложил матрацы, заправил выданные мне за умеренную плату проводником простыни, затолкал кое-как почему-то толстую и жесткую подушку в наволочку, плюхнулся, как пельмень в соус, на сразу ставшую очень уютной нижнюю плацкартную полку и попытался заснуть.

Жутко пахло терпким сигаретным дымом.
Через плотно закрытое окно, где-то около изголовья, начал вдруг обозначиться холодный мерзкий ветерок.
С крыши вагона медленно стекал липкий, навязчивый желток автономного света.
Вагон раскачивался на своих резвых куриных ножках, приплясывал на стыках рельс, выделывая  надоедливые глупые коленца.
Я почему-то с грустью понял, что поезд схватил меня за грудки и потащил в неведомые дали, как волк зазевавшуюся овцу.
Прощай, Сибирь!


3
Вскоре стали обозначаться характеры других спутников.
Двое молодых людей ехали в Москву из Барнаула.
Земляки, не имея родства между собой, чем-то походили друг на друга, как два медных пятака. Один высокий, размер обуви редкий, 48-ой, более, наверное, интеллектуальный, все время нашаривал с помощью мобильного телефона что-то в Интернете,  другой пониже ростом, но тоже отнюдь не хилый, недавно вернулся из мест, где проходил действительную срочную армейскую службу. Басовитые, ироничные. В общем, два сапога пара.
Они все время куда-то звонили с мобильных телефонов. Они все время сообщали, что они едут из Барнаула в Москву и что скоро приедут, уже осталось дня два. Высокий работал в какой-то московской фирме непонятно кем, чуть ли не секретарем офиса, может быть, начинающим референтом, бывший сержант работал на строительстве коттеджей в ближнем Подмосковье.
Он рассказывал, как пришел из армии, девчонка дождалась его, он таким счастливым стал. Чтобы сыграть свадьбу попышнее, устроился в бригаду строителей. Пока работал в Подмосковье, его девочка спуталась с другим.

Заработанные десятки тысяч рублей расстроенный парень пропил за несколько дней в ресторане.

Он улыбался как-то невпопад, нервно скалил ровные белые зубы, хлопал длинными ресницами, поглаживал ладонью коротко стриженый затылок.  Говорил, что барнаульская девочка его обвинила в своей же измене, мол, уехал, а ей что делать, если пристают. Отказывать она, видимо, не привыкла. Более мощный по комплекции парень про любовь ничего не рассказывал, больше шутил по обстановке. Рыскал в Интернете с помощью навороченного мобильного телефона, пытался спать днем, жаловался, что побаливает голова.

В Тюмени им выпала дама пик.

Джентльмены сделали стойку, приподнялись и активировались на полную катушку. Теперь они гоготали без конца. Девочка, очень легко одетая, хотя в Тюмени, по ее же признанию, стоял морозище градусов 25, была симпатичной, стройной, вежливой. Причем вежливость ее была обращена сразу ко всем. Когда она знакомилась с парнями, они сидели на моей нижней плацкартной полке. Они поочередно, с обреченной и, видимо, желанной покорностью, назвали имена.

Она каждого обласкала вкрадчивым нежным взором карих выразительных глаз, а затем уставилась на меня, хотя я по возрасту годился ей, наверное, в отцы.
- Я не с ними, - попытался отделаться я от несколько навязчивого женского внимания.
- Это же все равно, - сказала она с очаровательной застенчивой улыбкой.

Я пробормотал свое имя и попытался затем как можно надежнее ускользнуть из сферы молодежного обращения, завернувшись с головой в простыню и кинутую в изголовье меховую шубу. 

Они же чадили так, что дым в вагоне стоял коромыслом. Наверное, им помогали другие многочисленные курильщики. Однако теперь неразлучная троица сновала в тамбур с завидной для менее здоровых людей регулярностью.

Непоседы курили сигареты пачка за пачкою, пили пиво бутылка за бутылкою.
Ночи напролет.
Днем, впрочем, они делали то же самое.
Парни бледнели, теряли свежий вид, а девочка, которая оказалось москвичкой, расцветала.

По вагону она ходила в такой коротенькой майке, с обнаженным  животиком, и в таких светленьких прозрачных штанишках, что мужики невольно оборачивались ей вслед, как будто они что-то еще не успели разглядеть.

Парни звонили теперь ее знакомым, сообщали, что она едет в Москву и что ее непременно надо встретить. Она рассказывала, что ездила в Тюмень к жениху, с которым тоже познакомилась совершенно случайно на каком-то московском вокзале или в магазине.

Побывала в его семье.
Тюмень ей понравилась.

Она, притворно закатив очаровательные глазки, хныкала, что не хочет в Москву, что Москва ей надоела. Однако поезд нес ее на всех парах именно в столицу, из которой она пыталась, видимо, убежать.

Бывший сержант пригласил ее приехать в Подмосковье, в коттеджный городок. Она без раздумья согласилась. Теперь плакать пришла, наверное, очередь тюменскому жениху королевы вкрадчивости и неизбывной нежности. Словом, они чадили. Они бедокурили так, чтоб белого света не было видно. Они, пожалуй, тоже искали какой-то утраченный смысл. Они плыли по морю пива, они дышали угарным сигаретным дымом, они уже многое знали о половых отношениях и многое, наверное, испытали. Только бакены в море пива никто не ставит.
Удержаться ли они на плаву?
И как долго они будут плыть?
И туда ли несет их волна?
Табачный ветер редко бывает попутным. Они так были заняты физиологическими переживаниями, что никто из них даже не вспомнил о наступившем празднике всех влюбленных, о дне Святого Валентина. Меня тоже, наверное, бес искушал, явившись в образе соблазнительной малолетней москвички. А, может быть,  только намекал на мой довольно почтенный возраст, когда, как говорится, ни под венец, ни в армию. Наверное, многие мечтали примерно наказать, воспитать, выпороть эту проказницу, особенно, потерявшие наверняка свою девочку и сходившие поэтому с ума,  родители.
 
…На Казанском вокзале мы высыпали разом из вагонов.
Москва встретила нас туманом, февральской оттепелью 2007 года, и лужами,
в которых совсем не отражалось тусклое серое небо.

Отрывок из романа "Долгий бой с тенью"

На снимке: книжная полка
Фото: Ян Лех