Юности дни

                Глава   первая

Она пришла на лекции как обычно, к одиннадцати десяти.
 Шла советская литература: сиди, слушай, пиши…
 А вон за соседним столом Женька Лялькин опять записку  строчит: «Романова! Мне срочно нужно с тобой поговорить об очень важном деле. Я нашёл то, что нам нужно! Соображаешь?»
Романова не соображала ничего.
- Ну что, может, не пойдём на украинскую литературу? Опять наш Шалопаев будет орать, как помешанный, даже не даст тебе конспект на родину написать. Романова! Пошли в «Бочку», а?  У меня для тебя обалденные новости!
- Пошли.
Они оделись и вышли. На улице октябрь в разгаре – всё в золоте. Лялькин как всегда, не умолкая, тараторил, Романова как всегда покорно слушала. Она знала, что Женькины гениальные планы ничегошеньки не стоят, но почему-то поддавалась его пустоцветному энтузиазму. И обычно накалывалась.
-Нет! Ты только послушай! Чудесная, прекрасная женщина! Лидия Николаевна, знаешь, какая женщина, во! Но главное – режиссёр! И какой режиссёр! Главный режиссёр театра комедии! Представляешь? У неё в Доме учителя студия. А потом лучших своих учеников она возьмёт к себе в театр. Нет, ты только представь! Романова! Вот когда откроется твоя незаурядность, твой талант!
Однако Лялькин знал, куда бить.
- Ах, Романова! Тебе там уже и роль есть! Я говорил с Лидией Николаевной. Мне она даёт играть в «Мольере» одну из главных ролей. Да и тебя там ждут! Стоит прочесть два стихотворения  – и твоя судьба решена!
Они дошли до «Бочки», винного магазина, взяли бутылку «Старого замка» и направились к Кремлю посидеть на Романовской скамейке.
- Ну что, решайся! Господи, ну стоит тебе там рот открыть – и ты принята. Ну, о чём ещё думать, ну?
- Ой, Женя, честное слово, не знаю. Я боюсь смертельно. И потом. Нужна программа, а её у меня нет.
- Да какая программа? Я же говорю: два стихотворения. Ты что, Пушкина не знаешь? Или басенку? Хватит, всё решено. Завтра идём без разговоров, а за сегодняшний день ты подготовишься. Ну что, ты пьёшь?
Романова отпила холодного вина из бутылки и обречённо вздохнула: всё с бухты-барахты, но нет сил отказаться – интересно всё же.
 
2
 
На другой день все лекции пролетели, как сон. Романова тряслась в ожидании вечера, бубнила «Я пережил свои желанья» Пушкина и не могла думать ни о каком могучем русском языке и ни о какой гениальной литературе, а Лялькин кудахтал, суетился, делал вид, что успокаивает Романову, а сам между делом завербовал ещё двух девчонок на это предприятие. Скорее всего, они придавали ему храбрости.
И вот внушительная компания, эдакий «выводок талантов» во главе с женоподобным Женькой Лялькиным появился в зале Дома учителя. Здесь было полно каких-то нелепых новеньких, и здесь их никто не ждал.
Лидия Николаевна действительно оказалась очень приятной. В ней сразу угадывался тонкий ум и деликатность по отношению к новоиспечённым претендентам. Пока ей не нравился никто.
Она кивнула подлетевшему Женьке, приветливо с ним заговорила. Женька жестикулировал, жарко что-то объяснял, тыкал пальцем в сторону своего робкого выводка. Итогом всему стало прослушивание Женькиных навербованных.
Романова вышла на середину зала, щёки горели, руки вспотели. Низким печальным голосом рассказала она о своих пережитых желаньях и разлюбленных мечтах, она сама поддалась грусти пушкинских строк, и Лидия Николаевна была вдруг приятно удивлена.
- А скажите, пожалуйста, знаете вы басню?
Романова почти пропела звонким голосом басню о хитрой мышке. Внутренней радости  и ликованию не было границ.
Кажется всё. Маленький экзамен сдан. Радость ещё долго не уходила, Романова   торжествовала, даже когда о ней уже забыли. Теперь Лидия Николаевна пыталась хоть что-нибудь выудить из Тани Лариной, так и не дописавшей письма  Енюше Онегину.
После приёма новеньких о Романой вспомнили.
- Скажите, Дашенька, вы учитесь с Женей?
- Да. На четвёртом курсе истфила.
- А вы занимались где-нибудь раньше?
- Я окончила школу в Душанбе и там посещала  драму во Дворце пионеров, - отчеканила Романова.
- Прекрасно. Видите ли, скоро мы возобновляем спектакль Булгакова «Кабала святош», вам надо будет переписать роль Мариэтты Риваль.
- Конечно, я перепишу!
Романова была принята, и это была единственная Женькина авантюра, которая так много сулила впереди, но тогда Даша об этом ещё не знала. Она просто была немножко счастлива. Женька больше в студии не появлялся.
3
«Кабалу святош» восстанавливали, роли давно были разобраны, поэтому Романовой некого было играть кроме Риваль, которая появлялась на сцене всего-то в двух небольших эпизодах.
Пришла пятница. В Доме учителя собрались новенькие и старенькие, сели в круг и принялись бубнить на все лады  бу-ба-бы-бэ,  как это и полагается.
И тут случилось самое обычное и невероятное: в зал вошёл молодой человек.
Чёрные длинные до плеч волосы, умный взгляд, высокий белый лоб. Романова мельком взглянула на него, продолжая прилежно выговаривать каждый звук. Он прошёл в зал, встал позади бубнящего круга и заговорил с кем-то из старых приятелей.  Низкий завораживающий голос пришельца до того потряс Дашу, что она  обернулась, пристально на него посмотрела – и всё. Романова поняла: это всё. Сердце её упало.
Это был Мольер. В миру его звали Александр Воронихин.

4
Александр был уже взрослым мужчиной – не столько по годам, сколько по жизненному опыту. Он знал, что ему в жизни нужно, и добивался своего. Казалось, что Александр недосягаемо далек от Романовой, но она уже знала, что ей предстоит  борьба с этим человеком, потому что не видеть его, не слышать, не думать о нём было просто невозможно, и это страшно задевало её гордость.
Да, он был далёким и чужим, но Романова десятым чувством   угадала в нём единственного и родного, это раздражало ещё больше, ведь необходимость борьбы только обострялась. Тем же десятым чувством она поняла, что в нём живут два противоположных человека. Один циничный и жёсткий, другой тонко чувствующий, чистый и великодушный. Просто удивительно, как иногда женская душа может быть проницательна.
5
Романова жила не только творческими интересами и учёбой, но и любимыми друзьями.
Любимых друзей было много. Даша любила и Лину Лисичкину, и Олю Булатову, и Наташу  Дарову, но особые чувства она питала к Гале Жуковой –  такой мудрой и такой заботливой. Ребята – сокурсники не давали скучать девчонкам и вечно придумывали какие-нибудь развлечения. Дружная эта братия часто собиралась после лекций: пела, кутила, выезжала на природу, спорила о литературе, философии, искусстве, пыталась отыскать смысл жизни. Романова  совершенно искренне идеализировала всех своих друзей, безоглядно была им преданна и никогда не задумывалась, относились ли  они к ней с таким же восторгом. Все они были детьми одного факультета,  жили одними проблемами, поэтому связь их была крепка и чиста. Для Даши это   было   золотое время.
Теперь в жизни Романовой появился ещё один очень важный момент – драма. Она аккуратно посещала все репетиции –  она  следила за Мольером. Его самозабвенная игра привораживала взоры всех. Это был удивительный Мольер: мятущийся, пылкий, талантливый и несчастливый.
В финальной сцене спектакля, когда все участники молча стояли на сцене перед шпагой и париком Мольера,   по щекам Даши лились тихие слезы.
6
Прошло полгода. Наступил апрель, самый дурацкий месяц для Даши. Она не находила себе места. Не успевали почки распуститься, а трава чуть-чуть выползти на свет, как в Романовой просыпались неведомые желания: ей хотелось плакать и смеяться, ей хотелось чувствовать пылко и горячо. Она влюблялась во всех и во всё подряд и готова была умиляться только оттого, что трава  такая молодая, а воробей пушистый. Нынешний апрель обещал быть очень беспокойным и неутолимым.
В апреле Мольер стал для Даши Сашей Воронихиным. Пьесу сыграли уже несколько раз, и Мольер Дашей был уже разгадан, однако сам Саша оставался всё таким же загадочным и опасным.
Как-то вечером Романова оказалась в гостях у Веры Карасёвой, своей приятельницы. Дом Веры тихий, уютный, в паласах и коврах, забит книгами, завешан ликами святых. Лики Вера рисовала сама. Они были печальны и проникновенны.
Вера и Даша читали вслух «Суламифь» Куприна и плакали от полноты чувств и непередаваемой грусти. И тут Романова решила, что если она сейчас же не позвонит и не услышит этот низкий голос, то… То неизвестно, что произойдёт. Она бегала в отчаянии по комнатам и выкрикивала нечто бессвязное, потому что позвонить Александру казалось невозможной глупостью и слабостью. Трубка – возле уха. Гудки. Щелчок.
- Да?
- Добрый вечер! Я…Э… Саша, я тут с подругой поспорила по поводу «Мастера и Маргариты». Ты помнишь, у Воланда один глаз был чёрный пустой, а второй… Я говорю, что жёлтый, а Верка –  что зелёный…
- Дашуля, Да я ведь не помню. Завтра репетиция, ты не забыла?
- Нет…
Гудки. Он положил трубку.
-Ура-а-а! Я слышала его голос! Боже мой! Меня всю трясёт! Какое счастье!
Вера внимала и улыбалась. Она сочувствовала, но пока ещё не понимала.
7
«Кабала святош» позади. Начиналась «Иркутская история», главную роль дали Романовой. Здорово и страшно. Страшно очень. Сергея Серёгина должен был играть Александр.
Начался «застольный» период: пьесу читали, разбирали, а у Романовой – трагедия неразделённой любви внутри и апрель снаружи. Воронихин после звонка стал странно поглядывать, хитро как-то.
Романова постепенно сходила с ума. Она забыла о своей гордости – ужасно хотелось плакать.
После репетиции она подошла к нему и сказала:
- Саша, мне очень нужно с тобой поговорить об одном деле.
- Дашуля, сегодня мне некогда. Лучше в другой раз. Или, может, лучше не надо?
Он мигом оделся и умчался.
- Я сошла с ума! Ах, нет, я буду говорить о поэзии. Я покажу ему свои стихи, пусть он их разругает, а я сделаю вид, будто он мне понадобился только для этого. Нет, не могу. Не могу так больше. Никаких стихов – скажу о главном. Но зачем? Ещё не время. Я всё испорчу. Дура! Слабачка! Дура! Дура! Я унижусь пред ним. Я всё сломаю…
Романова разумно мыслила, она понимала, что ничего нельзя предпринимать, что таких дур, как она, хоть пруд пруди, но она всё равно сходила с ума. Даже друзья что-то почувствовали, всполошились.
-Что-то наша Ромаша стала странная какая-то. То она рот не закрывает: поёт, кричит, спорит, нотации читает, а тут – на тебе – молчит… Да… Дела…   
8
- Романкина! Сегодня веселимся в общаге. Приходи обязательно!
- У меня драма…
- После драмы и приходи!
- Ладно, если получится.
Ох, уж эта драма. На репетиции Воронихин дарил ей такие озорные, слишком много понимающие взгляды, что она не могла без ужаса на него смотреть, краснела и отводила взгляд, ему это льстило.
Репетиция только-только закончилась, а Даша уже вылетела на улицу. Раньше всех. Пусть посмотрит, какая она. Она гордая. А он и не заметил её героического поступка.
9
В третьей комнате второго общежития гремел магнитофон, дым стоял коромыслом. Здесь пели, пили, говорили.
-Ба! Кто к нам такой хороший пришёл! Ну, как твоя драма?
Романова задохнулась, потом выплеснула:
-О-о-о! Это было великолепно! Драма прошла на высочайшем уровне! Я победила! Мужики! Вы представляете? Я не изменила себе. Ура! Ребята-а-а…
- Как всегда. Она чокнулась.
Это Булатова.
- Ромаша! Иди сюда. Садись-ка вот тут. Что ты опять беснуешься? Ты так нравишься мне мягкая, задумчивая… Ну что опять случилось? Что такое?
Булатова совершенно незаметно могла выудить все сведения и у мертвеца. Обычно Романова раскалывалась через пять минут, но сегодня она не села рядом с Булатовой –   она всех ошеломила.
 Даша танцевала. Столько было отчаяния и радости в её безумных глазах и движениях, что виды видавший Игорь Орлов пробормотал:
-Да. Всякую мы Романову видели, но такую…
Постепенно силы иссякли, Романова успокоилась. Она села за стол красная, заморенная, ей налили «Байкала», и она начала размышлять о своей огромной любви к этим людям.
-Что бы я делала без них?
Глава           вторая
1
Внезапно Воронихин исчез. Поговаривали, что он подстригся, и скоро его заберут в армию: после иняза он должен был отслужить два года. Роль Сергея отдали Серёже Ведерникову.
Серёжа Ведерников в этом году был на перепутье. Его выгнали с физфака университета, осенью, почти в один день с Романовой, он пришёл в студию, удачно сыграл Муаррона в «Кабале святош», и теперь они вместе репетировали «Иркутскую».
Однажды репетиция не состоялась, Лидия Николаевна была занята в театре. Ведерников сказал:
-Слушай, Даша, расстраиваться не будем, а пойдём-ка куда-нибудь, выпьем по десять грамм.
Было поздно, у Романовой в кармане томились последние шесть рублей, решили их прокутить.
Серёжа был человеком очень обаятельным и интересным. Он привёл Романову во временное своё жилище, уютное и удобное, квартиру своего друга – художника. Они пили сладкое вино, заедали печеньем, Серёжа, не умолкая, рассказывал о себе, любимом. Вскоре они выяснили, что их мучают одинаковые проблемы и что души у них родственные. Оказалось, что Серёже так же сто лет не нужен завод, на котором он работает художником, как и Романовой – истфил, где она учится, покорная судьбе. Потом Сергей рассказал массу занимательных, леденящих кровь историй, которые с ним приключились, и показался Даше невероятным, романтическим героем. Беседа закончилась судьбоносным выводом, что театр – единственное призвание как для одного, так и для другого.
Тут они начали целоваться, и им показалось, что они друг в друга влюблены. Испепеляющее это чувство длилось неделю. Романова смутно догадывалась о скором конце «безумной любви» и между делом наводила справки о Воронихине, но сведения Ведерникова ограничивались двумя-тремя девицами. Вскоре Серёжа и Даша опомнились: любовь прошла,  да и апрель вовремя кончился. По счастью, их близость ограничивалась поцелуями, поэтому они остались друзьями ещё на много лет без обид и претензий.
2

Премьера «Иркутской» была намечена на 23 мая. Романова готовилась вовсю. Она искала нужные интонации   каждой фразы. И иногда прохожие оборачивались, заметив девицу, бубнящую что-то прямо на улице. 
Ведерников уже приводил с собой какую-то   девицу и пел ей под гитару точно так же, как неделю назад – Романовой. Он был ну очень легкомысленным. А может,   искал какой-то недостижимый идеал? В любом случае Дашу это немного задевало.
Репетиции шли полным ходом. Лидия Николаевна настойчиво, но без нажимов добивалась от Даши естественного поведения на сцене, и скованность постепенно исчезала.
В мае было столько зачётов и репетиций, что всё это подрывало нервы, а сессия и премьера приближались неотвратимо. И тут опять пришли на помощь друзья.
- Ну что, мужики, двинем на природу?
Вопрос был поставлен ребром, с Игорем никто спорить не собирался – двух мнений быть не могло.
3

Говорят, что полную гармонию в жизни познать почти невозможно, но Романовой посчастливилось. Дни на природе подарили ей такое наслаждение, что всю жизнь потом она считала это время  благословенным.
С рюкзаками, полными одеял, палаток и продуктов, компания прибыла в живописное место Горьковской области. Стоянку нашли на поляне в берёзовой роще. Сразу за рощей начинался тёмной сосновый бор. Река с баржами, толпами людей, сутолокой осталась позади. Май дарил чудесные дни.
Компания собралась в своём обычном составе: Лисичкина, Михеенкова, Булатова, Жукова, Романова, Орлов, Нёма Зайчик, Курбан и братья-близнецы.
Началось устройство палаток, очага, добыча топлива и воды. Каждый занялся своим делом: Игорь Орлов потрошил рюкзаки, Оля  Булатова хлопотливо, по-хозяйски заботилась об ужине, братья-близнецы и Нёма Зайчик ставили палатки. Остальные собирали хворост и сосновые лапки, чтобы в палатках было помягче. Даша с незначительными угрызениями совести пошла погулять.
Было тепло и солнечно. В одном купальнике Даша  побрела в глубь рощи. Тело её освободилось от одежды, а душа – от забот. Она почувствовала такую лёгкость – хоть лети. Ступала голыми ногами по нежной молодой траве, стояла, запрокинув голову вверх, разглядывая только что распустившиеся листья берёз. Даша подошла к роскошной красавице-берёзе совсем близко, прижалась грудью к стволу, потёрлась щекой о кору. Здесь впервые она ощутила себя частью природы, захотела  лечь на траву и глубоко-глубоко вдохнуть. Долго ходила   по поляне, гладила стволы и приговаривала:
- О прекраснейшая из прекраснейших!  Как вы обворожительны! Какие у вас изумрудные листочки и белоснежный ствол! Вы, должно быть, очень счастливы пребывать здесь… Какая грация и свежесть. Вы – единственная в этой роще! Вы счастливы своей молодостью, вы уверены в себе, как все юные, и считаете, что вам ещё много выпадет в жизни солнца и влаги. Упивайтесь маем! Радуйтесь, любите друг друга, как я люблю вас!
Уходя всё дальше, рассыпаясь в комплиментах, она добралась до таинственного соснового бора. Ей казалось, что даже среди угрюмых деревьев будет так же хорошо. Под ногами хрустела прошлогодняя хвоя, Даша сетовала, что темные вершины не пропускают солнца, и шарахалась от шуршанья, хлопанья крыльев и странных криков. Здесь было холодно и неуютно. Она быстро вернулась к своим «прекраснейшим из прекраснейших», упала в траву:

Дай стать на цыпочки в твоем лесу,
на том конце замедленного жеста
найти листву, и поднести к лицу,
и ощутить сиротство, как блаженство.

Даруй мне тишь твоих библиотек,
твоих концертов строгие мотивы,
и - мудрая - я позабуду тех,
кто умерли или доселе живы.

И я познаю мудрость и печаль,
свой тайный смысл доверят мне предметы.
Природа, прислонясь к моим плечам,
объявит свои детские секреты.

И вот тогда - из слез, из темноты,
из бедного невежества былого
друзей моих прекрасные черты
появятся и растворятся снова.*


Странное дело: Даша пела, смотрела в небо сквозь ветви, а сотканные из воздуха лица её друзей приближались, а потом удалялись, словно снятые трансфокатором.
4
Наконец она вспомнила, что её ждут. Медленно встала, медленно направилась к стоянке. По дороге она осторожно обняла ветви наклонившейся почти до земли берёзы, закрыла глаза, понюхала жёлтые берёзовые почки. Какая тихая радость!

Даша дошла до костра, опустилась на ствол старого сухого дерева – импровизированной скамейки. Появление её было отмечено немой сценой. Все замерли. Орлов нашёлся первым:
- Ромаша, а что это ты золотая? В чём это ты вся?
Даша поняла, что она вся в берёзовой пыльце.
- Ну и ну… Где это ты вся усыпалась? Где только успела? Не, ребята, вы посмотрите, она ведь пьяная, у неё глаза блаженные! Мы вроде ещё не пили…
Все дружно заржали.
-Ребята-а-а… Ну что вы… Я общалась с природой! Ну что здесь удивительного? Я такое почувствовала и поняла! Мне хотелось с ней слиться, понимаете? Слиться всеми клетками. Ну,  ребята…
- Да. Романова есть Романова. К чему слова?
Все опять зашебуршились.
-Поросёнок, ну-ка иди сюда!
Галина Жукова стала стряхивать золотую пыль с Романовской головы.
- Эх ты, маленький ты мой толстый котиша. Вечно чёрт тебя где-то носит.
Галя заботливо вытирала Дашины плечи и руки, а сама всё бурчала ласково:
-Сладкий мой поросёнок, грязнулькин, цыплёнок взъерошенный.
Тут вдруг раздался крик сквозь слёзы:
-Мужики! Я Жукову люблю! Ребята, я люблю Жукову!
Галя сморщилась:
- Фи, десь копеек! Фи, какая глупая. Если бы ты меня любила –   не орала бы об этом на каждом перекрёстке.
- А я вот такая. Я ору. Другие молчат, а мне хочется орать. Ура!!
Романова вырвалась из рук подруги, поскакала вокруг костра. Никто не удивлялся, все привыкли. Учиться вместе оставался только год. Они боялись разлуки и старались уже сейчас ценить такие дни.


5

Тьма окутала лес. Костёр сближал их всегда, на всех «картошках», «свёклах». Они задумчиво смотрели на огонь, пели свои бесчисленные песни, говорили глубокие тосты, курили.
- Ребята!
Нёма Зайчик хотел говорить – все глаза на него.
- Столько раз мы были вместе, столько уже узнано, прочувствовано, пережито… Мы почти на пороге универа! Нам будет трудно, даже тяжело. Остался один год, а потом – разлука. Давайте же всегда любить и понимать друг друга, давайте приходить друг к другу всегда! Я хочу выпить за наш союз. Пусть он навсегда останется в наших душах!
Застучали кружки, стаканчики. Курбан подсел к Романовой поближе.
- Дашэнька, помнишь я развадился с женой? Пришёл на факультэт, а на душе было погано-погано, впору вэшаться. А ты падходишь и говоришь: «Что это у тебя так нос блэстит», достаёшь французскую пудру и пудришь мнэ нос. Так мэня это тронуло, еле от слёз удэржался. И, знаэшь, сразу полэгчало.
Они пели до утра. Романова сидела грустная, тихая, прижавшись боком к Жуковой.
-Галчонок! Я тебя очень люблю. Ты такая умная, а я – дура. Почему мы вместе, а? Впрочем, это неважно. Мы ведь всегда будем вместе, правда?
- Будем, котяхин, будем. Ну не реви, не куксись, глупышок ты мой!



6

Романова вернулась домой к тёте Шуре, своей квартирной хозяйке, охрипшая, потусторонняя. Ей чудились голоса друзей на кухне, в коридоре. Она знала, что их там быть не может, но всё равно бежала на кухню и в коридор. Она никак не могла успокоиться.


7


Через пять дней состоялась премьера. Жукова волновалась больше Романовой. Она принесла в гримёрку несколько сырых яиц для охрипшего от песен «поросёнка» и накормила бутербродами вечно голодного Ведерникова. Галя во всех подробностях знала историю недельной любви Серёжи и Даши и считала своим долгом опекать и его тоже.
Жукова опекала всех. Сначала Лину Лисичкину как младшенькую, потом прибывшую с вечернего отделения Олю Булатову, на третьем курсе – бездомную Романову. Ради других она обегала ректораты, деканаты, выясняла материальное положение сокурсников, всем занимала деньги, что было для неё совсем не просто. Для себя она делать не хотела ничего. Ей нужно было только, чтобы её не вынимали из библиотеки. Масса противоречий. Свою жизнь она объясняла довольно сложно:
- Ромаша, ты ведь не знаешь, какая я дрянь. Ты думаешь, что я стараюсь для других? Ни черта подобного. Я всё, всё делаю только для себя: таскаю хозяйке бельё из прачечной, выбиваю помощь Оле Захаровой для малыша, бегаю за проездными для группы, - всё я делаю, чтобы освободиться от обязательств. Мне хочется сидеть над курсовой, а я трачу, как идиотка, время на других, но я не могу иначе. Понимаешь, не могу. Я всё бегаю, выбиваю, таскаю, покупаю – и злюсь. Я ведь не из душевной доброты всё это делаю, а из той же необходимости остаться наедине с собой.
Романова мало придавала значения Галиному самобичеванию. Она старалась отвлечь её, успокоить, развеселить. Шумная, неуёмная Даша вытаскивала Галину из читального зала в кино. А после фильма они кричали о жизни на Романовской скамейке, начиная и заканчивая одной и той же фразой, «как и чем жить дальше».

8

Пришла премьера, и Лидия Николаевна ещё до спектакля подарила всем открытки с поздравлениями и пожеланиями всяческих благ на театральном поприще. Откуда ни возьмись, появился Воронихин. В армию его пока ещё не забрали. Романова была так занята предстоящим, что не слишком отвлекалась присутствием долгожданного героя. Она тряслась от волнения, пересматривала гардероб, вспоминала текст. В зале сидели её друзья.
В начале первого действия Даша была ещё не Валькой, а перепуганной Романовой, которая вместо «вяленой» воблы сказала «жареная». Но постепенно она привыкла к зрительному залу и почувствовала ответственность за судьбу своей героини – Вальки. Она ощутила поддержку своих партнёров, и сама старалась им помочь. Во втором действии она окончательно забыла о себе: у неё был муж и двое детей, а это уже семья, когда же появляется семья, о себе думать некогда –  Валька становилась Валентиной.
Спектакль закончился. Зрители благодарили, глаза друзей светились восхищением, Лидия Николаевна была довольна, а актёры счастливы. Романовой подарили букет тюльпанов, предательские слёзы так и норовили выкатиться из глаз.
В вестибюле её обнимали, целовали. Игорь Орлов откровенно удивлялся:
-Ну, ты, Романова, даёшь! Одного не могу понять: что ты на истфиле делаешь?
Друзья ушли, Романова была опустошена. Перед премьерой томило одно желание: сыграть – не опозориться. Теперь ей хотелось только слушать голос Саши Воронихина.
Саша на сцене делился впечатлениями от спектакля. Даша поднялась на сцену, в это время кто-то заиграл полечку на пианино, Романова тут же, на сцене, прямо перед Воронихиным, выкинула несколько танцевальных фортелей и, покраснев, гордо удалилась в гримёрную. Его мнение о спектакле было так важно для неё, но она до смерти боялась это мнение услышать.
Сейчас  Воронихин был совсем рядом, за стеной, а всё остальное время   жил где-то там, в каком-то доме, у какой-то  тёти Мани, чем-то занимался. Романова о нём реальном не знала ничего. Он был для неё больше чувством, чем реальным человеком.

Глава              третья

1

Прошла летняя сессия, прошло счастливое лето в Душанбе, неумолимо приближался последний учебный год.
В сентябре Романова вернулась к прежней жизни: книги, лекции,  драма.
В студии всё изменилось. Начались репетиции «Утиной охоты» Вампилова, и тут вдруг выяснилось, что Лидия Николаевна переезжает жить в Москву. Всё разваливалось на глазах. Права руководителя перешли к Александру Воронихину, он изо всех сил старался сохранить труппу, но она распадалась всё равно. Романова посещала полуживую студию с тем же неизменным упорством.


2


Декабрь наступил холодный и не просто холодный, а один из самых холодных в этом столетии. Романова устала. В этот день она умудрилась спихнуть два зачёта и с трудом притащила себя  на репетицию.
Александр балагурил, спорил о характерах Зилова и Саяпина, а Даша дремала, положив голову на стол, слушая любимый голос.
- Дашуля, а чего это ты спишь? А? Чем это ты по ночам занимаешься? А ну-ка давай за дело! Сейчас твой выход.
Романова не шевелилась. Он подошел, затормошил, тихонько похлопал по голове.
-Иду, иду, нечего меня по башке бить! Нашелся тут ещё!
Даша встала, лениво подошла к сцене. Воронихин не унимался, решил разбудить как следует:
- Смотрите-ка, какая она у нас красивая! У-тю-тю…
Романова чуть не провалилась сквозь паркетный пол.
- А как она смущается, как краснеет! А ну, скажи своё потрясное из роли «А-а-алик!»
Воронихин внимательно смотрел на Романову, ему нравилось вызывать в ней женскую беззащитную тревогу.
Репетиция прошла без особого накала. Романова грустно со всеми попрощалась, побрела к остановке трамвая по заснеженной улице Свердлова. И вдруг – сзади:
- Дашуля, ты на трамвай? Так нам по пути. Сегодня я решил ночевать у сестры – до тётки ехать далеко. Да и поздно уже.
Александр шёл рядом.
- Понимаешь, Дашуля, Зилов не мог примириться с собой нынешним. Он должен был застрелиться по-настоящему. Весь ход пьесы к этому ведёт. Он ведь ясно видит, что ему уже не вылезти, понимаешь, выхода-то нет… Выход один – умереть! Ведь всё прогнило: жизнь прогнила, друзья прогнили. Что ещё остаётся? Зиловское новоселье всё прояснило. И ведь были же друзьями когда-то, действительно друзьями. Были же идеалы! А теперь что? Гнильё! Ну ладно, Дашуля, мне выходить. Звони, не исчезай. Хорошо?
Он шёл по улице, не оглядываясь, не помахав рукой. Романова в оцепенении думала:
- Как же так? Как это случилось? Почему он вдруг решил меня проводить, хоть и до собственной остановки? Почему он догнал меня? Вот он уходит. Я уезжаю. Я опять одна, без него. А насчёт Зилова… Кажется, он прав.


3


Этот вечер изменил многое. Студия распалась, но они стали изредка встречаться. Саша становился для Даши реальным человеком: он рассказывал о себе. Оказалось, что Воронихин пережил самое страшное: в 18 лет   потерял мать. Остро, с болью перенёс эту смерть и прозрел: все смертны. Смолоду редко кто делает для себя это открытие.
-Понимаешь, Дашуля, это ведь очень страшно, что жизнь уходит с каждым стуком сердца. И ведь самое главное в том, что надо успеть себя выразить. Скольких унесла смерть, так и не сказавших самого главного. Если бы сейчас я стал пятилетним, но с нынешними мозгами, с нынешним опытом, и то я не успел бы всего. А ведь мне уже 23. А что я сделал? Ничего. Иногда очнёшься ночью, глаза полны слёз, а в черепе одна мысль: жизнь-то проходит… Стараюсь каждый день высосать до минуты. И, Дашуля, сколько замыслов! А времени не хватает. Сижу за столом сутками, пишу, головы не поднимаю и чувствую – не успеть всего. Вот и мой любимый Василий Макарович умер в самом расцвете, на пороге ещё неоткрытого. А сколько лет моих сгорело в пьянках, скотских ночах, мерзости. Обидно, что время не вернёшь. Стараюсь как-то наверстать упущенное: занимаюсь каратэ, прыгаю с парашютом, создаю студию. Студия у меня не театральная. Понимаешь, театр прогнил, изжил себя. Нужны новые формы постижения жизни, новые формы и, прежде всего, новое содержание. Ребята не просто должны играть на сцене, они должны научиться верить в себя. Задача студии – воспитать их чистыми, сильными, честными. Они должны уметь постоять за обиженного, поэтому я обучаю их каратэ. И главное:  их сила добрая, созидающая…
Романова всегда слушала Александра с открытым ртом. Обычно они бродили по городу часа два. Романова забывала о морозе, замерзших руках и ногах. Она забывала   о лекциях, дипломе, и о минуте отчаяния, которая неизбежно наступала, когда он садился в автобус и говорил на прощанье: «Звони, не исчезай». Она слушала о Ежи Гратовском, о Питере Бруке, о Мочалове, Михаиле Чехове и ещё о многом другом.
Влюблённость постепенно переходила во что-то уж очень болезненное, в невозможность жить далеко, где-то вне его.


4


Она звонила ему раз в неделю, а встречались они и того реже. Она жила от звонка до звонка. Слышать его было больно и радостно.
«Завтра мы встретимся! Завтра я увижу его! Завтра я буду счастлива. Но ведь это только завтра, а сейчас что мне делать? Ждать. А если ждать не могу? Всё равно ждать».
Однажды Даша написала:
Нет счастья большего, чем слушать голос твой
И замирать, услышав радостные нотки,
Послать ко всем чертям свой призрачный покой
И правило своё: всё в жизни будет чётко.
Нет чёткости давно, в душе всё сметено
С тобой пятиминутным разговором.
Размеренность ушла, спокойствие ушло,
Одна любовь идёт чудовищным напором.

5


- Даша, что это ты совсем у меня кислая стала? На-ка, скушай булочку. Только-только испекла. А может, ватрушку хочешь?
Тётя Шура возилась на кухне с тестом и противнями. На кухне царил бардак. Видно, хозяйкин сын Володька опять крепко погулял здесь со своими дружками.
- Ох, Даша, сел моих больше никакех нет. Мой-то злодей-тунеядец опять топором грозился. Если, говорит, не дашь трёшку – убью. Пришлось у соседки занимать. Щас ушли к энтому, ну, к хромому-то чёрту. Начальничек тоже… Лопает не хуже энтих Вовкиных собутыльников. Ох. И что же-то счастья мне всю-то жизню нету! И что ж я такая горемычная… Даш, ты что ж не ешь ничего? Ай, аппетиту нету? Ты в последнее время прямо чернеть лицом стала… Похудала, круги под глазами… Плюнь ты на энтого твоево, на Сашку-то… Ну на кой он тебе, на кой? На, на, скушай. Вот так, вот так. А булочки-то белые, сдобные…
Романова многое рассказывала хозяйке: надо же было излиться кому-то. Ему она не могла сказать ни слова:
«Нельзя. Нельзя надоедать, нельзя выдавать, что происходит внутри. Он не готов. Его легко можно вспугнуть, и тогда он не скажет: «Звони, не исчезай», придётся исчезнуть. А ведь он и пальцем не пошевелит, чтобы найти меня. Телефона нет, адреса не знает. Как же так? Я исчезну и всё? Жди, Романова, не хнычь!»
Романова пыталась ждать.
6


Три месяца прошли в отчаянии. Ждать становилось всё труднее. Воронихин водил Романову в кино, бродил с ней по набережной. Потеплело. Река пошла. Он рассказывал ей о своих сценариях,  студии,  недавнем студенчестве, и всегда всё было новым, нигде не читанным и не слышанным.
Так наступил ещё один апрель.

7

Романова пыталась отвлечься, она заставляла себя сидеть в библиотеке, работать над дипломом, но все дипломные материалы о Джоне Стейнбеке лежали на углу стола, а Даша прилежно конспектировала «Режиссёрские уроки  Станиславского» и Питера Брука.
- Привет, Ромаша! Дипломную строчишь? Ну-ка, что это у тебя такое? Горчаков… Что это? Ты что? Театром занимаешься?
Это Булатова.
- Видишь ли, мне Саша посоветовал…
- Какой Саша? Ваш Мольер? А что он для тебя такое? Ты влюблена в него, да, Ромаша? Милая, ну что тебя мучает? Что с тобой такое? Ты стала такая хорошая: тихая, домашняя, уютная, но уж слишком печальная. Так ты влюблена в него, да?
- Нет, Оля, я не влюблена, я просто его люблю.
- Правда? А он? Как он?
- А он меня не любит.
- Ну что ты, Дашук, что ты… Разве такое возможно? Мы же все тебя любим…
- Так это вы…
8

В этот день Даша пришла домой, легла на кровать, не раздеваясь, отвернулась к стене. Она больше не плакала, она думала угрюмо и сосредоточенно:
«Нет, это уже свыше сил, дальше так продолжаться не может. Надо прибиваться к одному берегу. Он меня не любит, значит, я должна с ним расстаться раз и навсегда. Он, конечно, привязался ко мне, но ведь этого мало. Я отвезу ему книгу. Реветь не буду, скажу: «Хватит» - и всё. Да-да, точно. Завтра так и сделаю. Всё, не могу больше. А почему опять «завтра»? Потому что сегодня поздно, уже восемь вечера. Но ведь я не могу ждать ни одной минуты. Еду сейчас же. Ехать далеко, быстро стемнеет. Плевать на «далеко», плевать на «стемнеет». Еду. Всё».
Даша встала, обулась.
- Куда-эт ты на ночь глядя?
- К нему поеду, скажу «хватит».
- Да ты, девка, совсем рехнулась! Поздно уж – восемь!
- Плевать на «рехнулась», плевать на «восемь». Еду.
- Что ж с тобой сделаешь… Только ты поскорей вертайся. Я ждать буду, не усну.
Романова подлетела к телефонной будке, резко сорвала трубку. Слёзы лились помимо воли.
- Алло, Саша, добрый вечер! Я сейчас приеду, привезу тебе твою книгу.
- Дашуля, что такое? Почему у тебя такой голос? Что-нибудь случилось?
- Случилось.
- Хорошо, жду.
Она так не хотела при нём плакать, так  ей надо было сохранить остатки гордости, но ничего не получалось. Он вышел к автобусной остановке, было уже девять часов. Темнело. Он ничего толком не мог разобрать сквозь потоки слёз,  только слышал «всё» и « хватит». Он понял, что терпение её кончилось и её срочно нужно успокоить, а то не дай бог… Он говорил ей, что работает сутками, что и сам рад бы почаще встречаться, но совсем нет времени –  всё отнимает подготовка в ГИТИС на режиссуру. Потом он говорил зачем-то, что жизнь прекрасна и прочее, прочее, прочее… Видимо, ему показалось, что Даша решила покончить счёты с жизнью. Он прогуливал её по берёзовой аллее, рассказывал то страшные, то забавные истории, отвлекал, как мог. Постепенно Даша успокоилась. Она почти верила его словам, что всё будет хорошо. В этой ситуации он мог отпустить её совсем, навсегда, но он её не отпустил.
Слёзы высохли.
Дома тетя Шура не спала:
- Ну что, Даша?
- Тётя Шурочка, солнце моё, я ничего не понимаю, но он меня не отпустил.
- Ну, и слава богу! Ложись, поспи, поспи. Всё уладится. Всё будет, поспи.
Романова упала в сон. Тётя Шура долго ворочалась на своей ужасно скрипучей кровати и тихо ворчала:
- Это ж надо! На проспект Веденяпина мотаться! Надо же! Одиннадцать уже. Теперь, могёт быть, и поуспокоится. А тот-то чёрт, тот-то… совсем девке голову задурил. Ну да, могёт, теперь всё и образуется.
 Сначала в комнате стало совсем тихо, но потом, постепенно нарастая, пространство заполнил ритмичный храп и свист тёти Шуры.


Глава         четвёртая

1


Жизнь продолжалась. После поездки к Александру Романова успокоилась, но состояние опустошённости и угнетения не проходило.
Галина с самого начала относилась к этой истории резко отрицательно. Как это так? Воронихин сказал – закон, Воронихин посоветовал – побежала читать. Звонит, ездит, унижается… И это гордая Романова. Что он с ней делает? Но что Романовой было теперь до гордости? Она писала Серёже Ведерникову в Ленинград, где он в это время учился, о своём непонимании себя и окружающего.
Однажды солнечным, но ещё холодным апрельским утром Даша проснулась без желаний, без мыслей, с одними предчувствиями. Она вяло оделась, нехотя попудрилась и заставила себя выйти из дома. Даша причёсывалась в вестибюле факультета, когда сзади хлопнула входная дверь. Даша обернулась: боже мой, кто это?
Вместе с Галей на пороге был он, её спаситель. Романова слёту повисла на шее, крепко прижала лицо к серому знакомому пальто.
- Серёженька, милый, ты…ты… Это ты!
-Успокойся, Ромаша, пойдём, посидим, поговорим.
Ведерников обнял Романову за плечи, и все втроём они спустились в подвальчик, прозванный «курятником», где были навалены доски и безногие стулья. Здесь обычно курили на переменах, сидя на чём попало. Сергей рассказал, что приехал из Питера всего на четыре часа, только чтобы повидать «своих милых девочек». Романова не сводила с него глаз, заваливала вопросами об учёбе и тихо радостно повизгивала.
Когда первые восторги прошли, тощего Ведерникова повели кормить в кафе «Дружба». Там Даша с Галиной наскребли деньжат на бутылку сухого и кормёжку для Сергея. Галя вышла позвонить. Романова взяла Ведерникова за руку, заглянула в глаза:
-Знаешь, Серый, я ведь скоро совсем окочурюсь…
-Из-за Воронихина, да? Мне Галя сказала,  что ты стала совсем невменяемая. Оно и видно.
-Уже разболтала.
-Не дуйся, Ромаша, она правильно сделала. Ещё она выдала такую мысль: если мы тебя не спасём, то кто?
-Понимаешь, Серёжа, Воронихин такой, ну, такой! А я –дура. Это меня убивает.
-Даша, Воронихина я прекрасно знаю, мне объяснять нечего. Может, он и гений, а может – пустое место. Пока что я в нем гения не видел. Он, безусловно, обалденно талантлив, но ведь и ты талантлива, слава богу, вместе «Иркутскую» играли… Воронихин пусть там как хочет, а в тебе я уверен на все сто. Так что зря ты, Ромаша, нос повесила. Я люблю в тебе человека и замечательную актрису, просто в искусстве надо выявлять себя тысячу раз. Я уверен, ты когда-нибудь всё равно раскроешься, заново родишься. Будь весёлой, Ромаша! Будь весёлой! Наплюй на всё. Мы с Галиной верим в тебя. Правда, Галина?
Жукова уселась за стол просиявшая. Они принялись пить вино и читать новые Ведерниковские стихи.

Я хочу на солнце…
Дайте мне крылья
Или Персеевого Пегаса!
Я хочу на солнце…
Долго бы жил я
Пока летел…
Ведь не менее часа!

И ещё.

Кто я, кто мы, кто они?
Мы ниже весенней травы,
Мы выше заснеженных гор…
Мы слепы, мы пламенный вздор!
Восходим в глубины недр,
И падаем, к звездам летя…
Я нищий и все же я щедр,
Я вечен, как утра заря.*


2


Ничего не было такого уж невероятного в появлении Сергея – не с Марса же прилетел, но Романова ожила и вспомнила о друзьях:
-Чёрт побери! Осталось быть вместе всего-то два месяца, так неужели же я буду кукситься, неужели я совсем забыла о роскоши общения?
Последние дни собирались всё чаще и чаще, пели, не умолкая, говорили, не уставая, танцевали, не утомляясь.  Всё вокруг было наполнено любовью, весной, музыкой… и дипломами…


3

Воронихина Даша встретила всего один раз на улице. Они столкнулись у речного вокзала. Он вынырнул из-за угла с внушительной сумкой.
- Ба! Дашуля! Вот так встреча! А я только что из Ветлуги, от отца. Только-только приехал. Это рука судьбы, что мы встретились. Я сейчас к сестре, можешь меня проводить.
   В Ветлуге Саша родился. Там и сейчас жил его отец и школьные друзья. Романова сообщила, что 13 июля  защита диплома, потом она планирует съездить в Питер к Серёже, а потом – Душанбе, дом родной. Надолго. Может, навсегда. Нельзя сказать, что Воронихин огорчился. Он не знал, что будет по ней скучать.
- Ну ладно, Дашуля, я пошёл.
- Подожди, дай я посмотрю на тебя в последний раз.
- Ну что ты… Почему в последний?..
Обычные дежурные слова. Воронихин убежал в чёрную дыру подъезда.
Покинете меня? Вновь разлучимся мы?
О, неужели вы хотите для забавы
Средь лета погрузить меня в кошмар зимы?
Зима – не только снег, не только мрак и стужа,
Зима – когда в душе свет радости погас,
И в сердце песен нет, и мысль бесцельно кружит,
Зима – когда со мной не будет рядом вас.*

4

Самые лучшие Дашины студенческие годы кончились. Первые два курса  были наполнены горечью, отчаянием, предательством, остальные – радостью, смешанной со сладким ядом любви. В душе Романовой так много всего осталось. В ней жил город Горький с улицами, бульварами, театрами, консерваторией, набережными: в ней жили репетиционные залы: в ней жил университет с аудиториями, экзаменами, практиками и «курятником» и, конечно, драма с «Мольером» и «Иркутской». Но главное, в ней жили прекрасные люди, которых она полюбила за эти годы.
После защиты диплома старый Дашин профессор Серафим Андреевич Орлов преподнёс Даше посвящение:




Ленинград иль Саламанка?
Иль нужно другое слово?
Русская или испанка
Эта юная особа?

Ходят парни дружно следом –
Всех взяла в полон когда-то –
Толь студенты из Толедо,
Толь поволжские ребята…

Полюбила б для примера,
Укоротила бы свиту –
Ждет какой-нибудь тореро
Вечерами Карменситу.


Скромная или вакханка?
Носит шарф или мантилью?
Русская или испанка –
Та, что любит сегидилью?

……………………………..

Мне мила она, не скрою,
Нежность скрыта в ней тюльпана,
И ее писал бы Гойя,
Если б встретил у фонтана.

Милый и восторженный Серафим Андреевич возглавлял кафедру зарубежной литературы и отличался тем, что каждую весну был в кого-нибудь нежно влюблён. Это обстоятельство делало его моложе своих лет и добавляло оптимизма в его деятельную натуру. Он был чрезвычайно отзывчивым человеком и иногда помогал нищим студентам дожить до стипендии.
«И всё же, всё же…как жаль, что Саша не увидел, не разглядел! Как жаль уезжать вот так –  с любовью и без надежд! Ах, как жаль всё это покидать: беззаботность, веселье. Ах, как жаль, жаль, жаль, но ничего уже не изменить!»

5

Жукова сидела рядом и боялась, что Романова улетит голодная.
-Поросёнок, возьми вот эти пирожки. И вот тебе ещё пять рублей, ты ведь с пересадками.
- Какие пять рублей? Меня дома мамулька ждёт, а ты здесь одна. Да у меня ещё целая трёшка есть.
- Как? Всего-навсего три рубля? Возьми ещё пять!
В зале аэропорта произошла лёгкая потасовка. Жукова совала Романовой пирожки и деньги, Даша упорно её отталкивала. Вокруг собралась толпа. Все хихикали. Наконец Галя так опечалилась – вот-вот заплачет. Пришлось взять пирожки. Из-за денег опять произошла потасовка. Толпа хихикала громче. Пришлось взять и пять рублей. Сама же Романова совершенно безуспешно пыталась всучить Жуковой хотя бы трёшку. Торжествующая Галина уселась среди чемоданов.
Вылет откладывали. Романова гнала Галю домой, но Галя как будто поселилась тут навечно, тащила из буфета булки и лимонад. Наконец объявили регистрацию билетов и посадку. Глаза тревожные, грустные, одинокие глаза.
«Боже мой, на кого я её покидаю? Зачем лететь от родной, единственной?»
«Зачем, зачем она улетает? Ах, да, мама ждёт, ей надо лететь: у Ларисы Петровны больное сердце, истерзанное пятилетней разлукой».
«Прощай всё, прощай милый Горький, прощай чудесная жизнь! Прощай, Саша! Я улетаю в свой далёкий жаркий город к маме, к новой жизни. Какой-то она будет…»


Глава      пятая

1

Романова открыла глаза. Окно было не занавешено, солнце било прямо в лицо. Даша потянулась, подумала:
«Вставать что ли? И кто разберёт это душанбинское солнце, душанбинское время… Сейчас, наверное, и девяти нет, а солнце палит, как в полдень. Ну что, ну встану, поем, окачусь водопроводной водой, а дальше? На работу ещё не устроилась, читать надоело, и жара…какая жара! А раньше так не замечала. Отвыкла».
- Дашулё-ок! Вставай завтракать!
Мама на кухне пекла блины.
«Нет, всё же здорово дома: ешь, что хочешь, пей, хоть подавись, во дворе виноградник,   крыша над головой».
- Дашулёк, что ты полчаса умываешься? Блины остынут, да и с мылом умываться вредно.
- Ну, ма-а, я ведь сразу кремом мажусь! Ну что ты вечно во всё вмешиваешься? «Сел ведь никакех нет!»  Я уже взрослая, понимаешь, совсем дылда.
- Ну вот, теперь ей уже и мать не нужна!
- Да нужна, нужна! Только не могу я с утра до вечера одно и то же слушать.
- Если мать тебя не научит, то кто? Тебе советуют, а ты поучись, послушай –  в жизни пригодится.
Бесконечные и теперь уже совсем ненужные советы принесли в семью незнакомую ранее проблему отцов и детей. Лариса Петровна расстраивалась, что дочь стала меньше её любить, стала слишком своенравна. Романова после университета с трудом приходила в себя и была очень вспыльчивой. Раньше они жили душа в душу, но теперь нужно было снова привыкать друг к другу.

2

В конце августа Лариса Петровна устроила Дашу по блату на киностудию.
Киностудия оказалась шумной, заводной, суетливой: звонки, беготня, ругань. Того-то надо вызвать, то-то достать, того-то спросить, то-то купить, а ещё обязательно отметить запуск фильма, начало и конец подготовительного периода, начало и конец съёмочного периода, монтажно-тонировочного, а уж сдача фильма – просто святое! И так рождались фильмы! Работа Романовой нравилась подвижностью и разнообразием. Так много нового: понятий,  лиц, обязанностей! Она работала ассистентом режиссёра и в первый же день уехала на съёмки на Нурекскую ГЭС. День-деньской носилась по объектам, просила кого-то прийти, кому-то позвонить. Первый её фильм был маленький, из двух частей, но и с ним было хлопотно.
Только через полгода Даша пробилась на художественный фильм, ей очень хотелось работать в игровом кино. Ей открылся яркий, единственный в своём роде, притягательный и незабываемый мир кино.

3

Даша напомнила Воронихину о себе, и он написал ей. В письме было много о жизни,  студии,  Москве,  ГИТИСе и о том, что Романову он не любит, но что переписка его радует.
Она была согласна и на это.
Внешне всё обстояло благопристойно: интересная работа, обеспеченная жизнь, но лишь только всё наладилось с работой и домом, как навалилась тоска. Всё стало не в радость.
«Странно, я иду по милому моему городу по хрустящим, опавшим листьям, после дождя они пахнут грецкими орехами, а мне тяжело. Раньше я радовалась, а теперь нет. Что же случилось? Отчего нет во мне никаких всплесков? Отчего такая тоска зажала – ни вздохнуть, ни охнуть. Милые, милые мои друзья! Почему вы далеко? Почему никто здесь не может  заменить вас? Зачем эта разлука? Мы встречаемся с истинно родными по духу раз в жизни, и неужели разлука – это так положено? Боже мой, как я одинока! Не нужно мне ничего-ничего: ни вкусной пищи, ни крыши над головой. Дайте мне только с кем поговорить!»
Романова писала в Горький большие горестные письма и получала в ответ большие горестные. Ей хотелось даже серьёзно заболеть, чтобы, выздоравливая, опять ощутить жизнь со всей полнотой. Но она была здорова.
Тогда ей захотелось взвалить на плечи рюкзак и пешком пойти в Горький, испытывая лишения, чтобы, познав тяготы, возродиться, как хромой барин Алексея Толстого. Но вместо этого она работала, радовала маму прилежанием и огорчала непонятными приступами отчаяния.

4

Романова так полюбила работу в кино, что и сны ей стали сниться киношные.
Дубль первый. Романова стоит на верхней ступеньке широкой мраморной лестницы. Вдруг внизу появляется Он. Романова летит вниз по лестнице в его объятия, Он распахивает руки, но она внезапно вытекает из его рук, как Жизель в конце первого акта, и замертво падает на мрамор.
Дубль второй. Опять та же лестница. Опять она – наверху, Он – внизу. Опять она летит к нему, Он поднимается к ней. Она застывает на его груди, вскрикивает сквозь слёзы: «Сашенька, милый»!
Дубль третий. Та же ситуация. Она окаменела от неожиданности, не может сделать ни шага. Он бежит к ней, но она медленно начинает падать, Он подхватывает её, прижимает к груди….
Звонит будильник.
Даша проснулась в слезах: какое счастье когда-нибудь встретиться! Мама завозилась на кровати в соседней комнате.
- Опять на работу! Опять эти физиономии начальства! Господи, и когда  это только кончится!  Васюся, ты уже делаешь зарядку? А чайник ты поставил? Ну, умница! Ох-хо-хонюшки-хо-хо… Видимо, погода портится, кости так и крутит, так и ломает всю. Дашулёк, тебе не пора вставать?
- Нет пока, мне сегодня к одиннадцати. У нас вчера была ночная смена.
- Да! На вашей киностудии всё не как у людей! Вчера подходит Генка Бегунков: «Лариса Петровна, заселите двух актёров из Москвы!» – а сам такой помятый, жёваный весь и ещё чего-то хорохорится. Тут я ему и выдала: «А кто это бегает по дирекциям и просит, чтобы Дашу перевели к Мурадову? Это к этому-то гнусному хрычу! Да чтоб моя дочь в этой ненормальной группе работала? Ещё не хватало моей дочери приключений на свою голову. И учти, у Мурадова она будет только через мой труп». – Генка было отнекиваться: «Да не говорил я, да я сам к нему не хочу». -   Но я ему быстро хвост прижала: «Будешь не в свои дела нос совать, быстро всех твоих повыселю к чертям». – Генка тут и сел.
Лариса Петровна долго ещё делилась впечатлениями, охала, собиралась, наконец ушла.
Даша лежала под одеялом и сладко плакала.

5

На кухне возился отец. Он пил чай, прихлёбывая, со смаком, и, казалось, что весь его организм довольно урчит.
Даша умывалась холодной водой уже третий раз, а зеркало предательски отражало опухшие красные глаза.
- Чего это ты?
- Да так. Сон хороший приснился.
- Ладно-ладно, знаю я, от чего ты…
- От чего? (удивлённо)
- Да ты, наверное, немного беременна…
- Что?! Я?!
Дашины глаза выкатились от изумления. Потом она захохотала:
- Ха-ха-ха! Да ты что? Я и с мужчинами-то не сплю… а ты…
- Ну и дура.
- Это как это?
- А так. Состаришься быстро. И все твои кремы не помогут.
Даша захохотала опять:
- Ну ты даёшь, па…
- Представь себе! Я понять не могу: и чего ты с утра до вечера мажешься, мажешься… К тебе же подойти невозможно – прёт, как от парфюмерного магазина. Это же костыли! Чего ж на костылях ходить, когда свои ноги есть. Запомни, от девушки должно пахнуть парным молоком. Я же рядом с тобой стоять не могу. Ни одного естественного запаха! Ну, мать ещё ладно, ей по возрасту положено. И то она мажется естеством: мёдом там, творогом, огурцом, клубникой… А ты вечно развоняешься этой химией. К тебе же ни один мужчина не подойдёт близко! Нет, чтобы зарядку по утрам делать. Я вот уже тридцать лет каждый день по 10 км бегаю, вот и выгляжу, как мальчик, в свои сорок восемь. Здоровье беречь надо, а не всякой дрянью мазаться! Ты посмотри на меня! Со спины так я вообще Аполлон!
Романова опять залилась:
- Ха-ха-ха, со спины  точно – Аполлон! Слушай, а чего ты взял, что я того…
- Ну а что? Почему бы и нет? И ещё запомни: лучше внебрачный ребёнок, чем первый аборт.
- Да, папусик, ты у меня современный товарищ…
Завтрак закончился, Даша прихорошилась вопреки утренней лекции и выпорхнула за ворота. Так закончилось обычное утро в семье Романовых.

6

Это был хороший день. Романова шла на работу, едва заметно пританцовывая. Она мурлыкала себе под нос Левитанского :

Я люблю эти дни, когда замысел весь уже ясен и тема угадана,
а потом всё быстрей и быстрей, подчиняясь ключу,
 как в «Прощальной симфонии»  ближе к финалу  ты помнишь, у Гайдна, –
музыкант, доиграв свою партию, гасит свечу…
и уходит – в лесу всё просторней теперь – музыканты уходят –
партитура листвы обгорает строка за строкой –
гаснут свечи в оркестре одна за другой – музыканты уходят –
скоро-скоро все свечи в оркестре погаснут одна за другой –
тихо гаснут берёзы в осеннем лесу, догорают рябины,
и по мере того, как с осенних осин облетает листва,
всё прозрачней становится лес, обнажая такие глубины,
что становится ясной вся тайная суть естества –
всё просторней, всё глуше в осеннем лесу – музыканты уходят –
скоро скрипка последняя смолкнет в руке скрипача –
и последняя флейта замрёт в тишине – музыканты уходят –
скоро-скоро последняя в нашем оркестре погаснет свеча…

- Боже мой! Как хорошо! Как чудно! Как светло и печально.

7

В жизни намного больше неприятных вещей, чем приятных. Это известно всем. С тех пор как Романова приехала в Душанбе, от Александра пришло всего пять писем за полгода. Он писал, когда это было нужно ему самому, а то, что Романова с ума сходила от ожидания, его нимало не волновало, он ведь ясно объяснил ещё в первом послании, что ищет в ней только друга, так как и гениальным людям нужны близкие души.
А Даша? Даша  каким-то женским чутьём угадывала, что он  любит её, что  всё ещё будет хорошо. Надежда  долго не покидала, но вот, наконец, терпение иссякло, и однажды, прождав  письмо два месяца, Даша перестала ему писать. Воронихин исчез.
Серёжа Ведерников и Галина Жукова исчезнуть не могли,  и это держало на плаву. Сергей этим летом заканчивал первый курс на актёрском факультете ЛГИТМИКа и искал для Романовой нужных людей. Однажды он написал ей, что нашёл стопроцентную гарантию поступления на актёрский в Ярославле и нужного человека и что Романовой надлежит явиться в Ярославль пятого июля, то есть через два дня.

8

Голова у Даши пошла кругом. Она не знала, как ей устроить отпуск посреди съёмочного периода. Режиссёр-постановщик Юсуф Ташмухамедович Азизбаев был очень озадачен приходом Даши. Он сидел, толстенный и добрейший, устало отдуваясь после съёмки.
- Что такое, Дашенька, ты ко мне? Заходи, заходи. Садись. Ну-с, что?
Что-нибудь случилось?
- Да. То есть нет. Ничего особенного.
Романова краснела, мялась, заикалась. Юсуф подумал о самом неприятном:
-«Ну вот, ещё одну птичку испортила группа, сейчас начнутся жалобы, сетования, одним словом, всё самое гнусное. Придётся принимать меры, успокаивать… А казалась такой умницей».
- Вы знаете, Юсуф Ташмухамедович, у меня к вам дело.
- Ну-ну… Рассказывай…
- Дело деликатное…
- Ну-ну, я слушаю.
- Я хочу поступать на актёрский факультет в Ярославле. Туры через два дня.
- Уф, долго же ты меня морочила… И это всё, что ли?
- Всё.
- Ну, так я тебя отпускаю. Дело в том, что мы прекращаем на время съёмки, уходим в пролонгацию. Ты как раз и успеешь. Я тебе даже характеристику напишу.
- Ой, спасибо! Спасибо огромное!
Романова выпорхнула из номера. Юсуф, толстенный и добрейший, налил в пиалу холодного зелёного  чая.


Глава     шестая

1

Лето, лето. Томная, жаркая пора. Хорошо было бы отдохнуть, впитать в себя много солнечной энергии, но вместо того чтобы плавать, загорать, наслаждаться ленивым отпускным миром, Романова устало тащила чемодан в камеру хранения на вокзале города Ярославля. Душанбинское лето осталось за тысячами километров, а здесь шёл мелкий дождь, институт был уже закрыт, и мест в многочисленных гостиницах почему-то не было, видимо, потому, что Романовой и в голову не приходило просто дать взятку. Да она и не умела. Уставшей, вымотанной дорогой, Романовой пришлось провести несколько мучительных ночных часов в деревянном вокзальном кресле, абсолютно не приспособленном для сна.
Ни свет ни заря Романова была уже в институте с кислой, помятой физиономией. Там она не нашла ни Ведерникова, ни стопроцентной гарантии, ни нужного человека. Всё-таки Серёжа был очень легкомысленным.
После обеда Дашу прослушал господин в очках, заставил  спеть, станцевать и прокукарекать, но Даша не прошла, несмотря на героические усилия смертельно уставшего организма.
Даша выползла из дверей института безо всяких эмоций с одной только мыслью:
«Как же вы обеднили русское драматическое искусство!»

2

В самом уютном на свете купе поезда Ярославль-Горький Романова сидела, уронив голову на руки, не в силах ни думать, ни чувствовать. Рыженький мальчик-студент вошёл в купе, понимающе кивнул.
-Что? С похмелья? Ясно. Отдыхай. А билеты уже проверили?
Даша открыла один глаз.
- Билеты-то проверили, а вот откуда ты, нахал рыжий?
- Я – заяц. Миша я. Со стройотряда еду.
- А… ну-ну…
- Я купе закрыл, чтобы не влез никто, ты уж меня не выдавай!
Мальчик-студент пытался выяснить у Романовой что-то ещё, но она не подавала признаков жизни.
Через полчаса на остановке постучали. Мальчик Миша взлетел на багажную полку под потолком, Даша открыла двери. Молодая крупногабаритная пара с грудным младенцем начала шумно устраивать младенца и вещи, потом целовала бабушек и дедушек в коридоре вагона. Пока новые попутчики махали ручками провожающим, Даша закрыла дверь купе, и студент стройотряда очутился внизу. Очень скоро перед обалдевшей парой в коридоре вырос рыжий нахал, который поспешил навстречу новым приключениям. Добропорядочная крупногабаритная пара укоризненно посмотрела на «грешную», отчего-то сильно уставшую Романову.

3

Ровно через год, день в день, Дарья Васильевна Романова опять получила благодатную возможность набрать номер Галины Жуковой, несмотря на ранний час и привередливую Галину хозяйку.
- Алло! Маргарита Петровна, здравствуйте! Извините, что я так рано, я только что с поезда. А Галю можно? Галчонок! Привет! Это я…
- Поросёнок! Приезжай немедленно.
Маргарита Петровна укладывала в постель своё старое генеральшино тело.
- Опять Романова! Сплошные Романовы! Галя, это ведь Даша звонила, да? А ты помнишь, как у нас неделю жил её папа, Василий Сергеевич, кажется… Так ты помнишь, как он мне с шести утра не давал спать со своей зарядкой? Включит в шесть утра радио и пыхтит на кухне под музыку. А ванную всю завешал постиранными наволочками, рубашками и носками. Это ж надо всё с собой возил! Даже постельное бельё, чтобы было на чём спать на вокзале! Ох, и наивен! Расположился на нашей кухне, как у себя дома, да ещё по утрам шумел ужасно…
- А ещё, Маргарита Петровна, он кормил нас восточными яствами и шикарным пловом. Это вы, конечно, не помните…
- Помню, помню, как же… Но не давать мне спать!

4

Романова вошла в прихожую. Она не целовала Галину и не обнимала, она плакала в каждом углу прихожей, а потом и кухни – самых родных для студентов местах.
- Ладно, Ромаша, кончай реветь – иди завтракать!
Бедная Даша плакала даже в автобусе, не в силах остановиться.
- Галчонок, родненький, делай со мной что хочешь…Я реву, как дура…
Жукова смотрела тревожно и ласково.
- Что Лариса Петровна? Что фильм? Что твой Воронихин?
- Маман здорова, фильм – своим ходом, а что с Сашей, не знаю. Я молчу уже полгода, он – тоже. Может, он уже в армии.
- Вот и хорошо, наконец-то перестал тебя мучить…
- Да…
Галина убежала на работу. Даша пошла побродить по любимым, дорогим местам.

5

Полгода назад Романова решила для себя окончательно и бесповоротно не писать Воронихину больше никогда, не думать о нём, не звонить ему, но ноги сами привели в телефонную будку, а руки сами отыскали две копейки.
- Алло! Добрый день, а Саша дома?
- А Саши нет. (Боже мой, он в армии). Он сказал, что будет вечером.
- Так он в Горьком? Передайте, пожалуйста, что звонила Даша.
- Ах, так это вы! Вы что-то совсем запропали! Я передам.
Гудки. Романова прижала руку к груди, сказала успокоительно:
-Ну что? Ну что ты так разбушевалось, моё маленькое непослушное сердечко! Всё будет хорошо.

6

- Галчонок, я звонила Саше, вечером он будет дома.
- Фи, десь копеек, какая глупая! Ну, зачем? Зачем всё сначала? Ты посмотри на себя! От тебя же и так ничего не осталось: глаза ввалились, нос торчит, худющая! Он ведь не посмотрит, что еле живая, не услышит твой голос измученный! Он опять заставит тебя тащиться на другой конец города, и ты опять унизишься. Не звони больше,  я прошу тебя! Не будь дурой, Ромаша!

7

Романова позвонила, Романова поехала на другой конец города. Она не могла не увидеть его.
С Воронихиным происходило нечто странное.
- Дашуля! Родная! Как я соскучился! Почему ты замолчала? Я думал, ты замуж вышла…
Он обнимал её впервые, тыкался носом в уши, волосы.
- Дашуля, милая, ты здесь! Меня всё же осенью забирают в армию. Ты будешь ждать меня два года? Будешь? Ну, конечно, будешь! Я вернусь к тебе! А ты другой стала… Какая-то печальная, взрослая…
Воронихин упивался новыми для него ощущениями.
- Дашуля, как хорошо, что ты сегодня позвонила! Завтра я уезжаю к отцу в Ветлугу! Слушай, приезжай ко мне! А?
Даша остолбенела.
- Это как это? Не знаю. А мои друзья? Правда, скоро все разъедутся – лето ведь. Ну, хорошо, через неделю я приеду. Теперь мне пора – Галина ждёт.
- Какая Галина? Какие друзья? У тебя есть только я! Дашуля, приезжай!!!
Он стоял у автобуса и, радостный, махал ей рукой. Романова была потрясена.
Оказывается, всё только начиналось…


1982 г.
Чехословакия