Кусок рафинада

Летом, у меня в деревенском доме бывает много гостей. Соседей я в расчёт не беру, они же свои, всегда рядом, гостями я считаю горожан. Село всего-то в дюжине километров от райцентра, доскочить сюда - минутное дело. Мне одно время было непонятно, что их сюда тянет? Что необычного в этой размеренной, тихой деревенской жизни? И однажды один из моих друзей, большой районный начальник, как-то ответил:
- Знаешь, надоедают все эти жополизы, а у тебя здесь всё просто. Душой отдыхаешь.
Может он и прав, ищут люди покоя, отдыха от общества, вот и тянутся сюда, ко мне.
Один из самых необычных моих гостей, это Лёшка, по прозвищу Хорёк, друг моего детства. Он сирота. Родители алкоголики, умерли рано, воспитывался дедом и бабкой. Рос отчаянным, злым мальчишкой. Однажды в детстве поймали его в городе четверо из Подцеркви, района с которым мы дрались. Лёшка схватил ржавый металлический трос и отбивался им до тех пор, пока не выбил глаз одному из нападавших. Дальше милиция, интернат, спецшкола, колония, тюрьма. Пошёл он своим путём. Чёрный воровской ход. Отрицалово.
Через много лет снова свела нас с ним жизнь. Лёшка уже не тот. Засиженный авторитет, приезжает ко мне на джипе, "Лендровере". Сам же, неприметный такой, тусклый. На принадлежность к блатному миру указывает лишь печатка с розой ветров на пальце. Да ещё и поведение. Он немногословен, нелюдим, мрачен. Любого общения избегает. Однажды подошли к нему деревенские, что-то спросить
про машину. Он так ответил, что его теперь обходят за километр.
У меня Лёшка сидит во дворе, за сколоченным из неструганных досок столом, на лавочке. Оба мы не пьём спиртное. Поэтому, перед нами трёхлитровая банка с заваренным самодельным кипятильником чаем. Чай густо-бордового цвета, столь крепкий, что во рту вяжет. Для меня это почти чифир, Лёшка же называет его "купец". Говорит, что есть ещё "царский", по крепости. Но он донельзя доволен и этим.
Сидит Лёшка на лавочке, мелко прихлёбывает из эмалированной кружки, кидает в рот кусочки сахара рафинада. Лицо его
раскраснелось, покрылось бисерным потом. Обычно он немногословен. Прежде чем что-то сказать, долго гоняет мысль в уме, напряжённо кубатурит, по его выражению. Потом ответит двумя-тремя короткими фразами. Оно и понятно, в его мире за любой базар спрос бывает. Но сегодня, он расслабился, на общение потянуло.
Лёшка подбрасывает в руке кусок сахара-рафинада и смотрит на него. Потом, не спеша, начинает:
- Знаешь, Ворон, я же не всегда по кичам да зонам ошивался. Иногда и пытался по-хорошему жить. Половину Европы объездил, мир посмотрел, успел всё же...
- Когда же это было?
- Давно уже. После первой отсидки.
Он снова подкидывает на ладони кусок сахара.
- В армию меня не взяли. Поставили диагноз - психопат. А мне что? Ещё и лучше. Решил на работу устроиться. Я ведь животных очень люблю. Приехал в Москву, в цирке работал. Только не скажи, что клоуном, побью! Со зверями я занимался. С медведями. Клетки убирал, кормил их. Ничего - ладил. Хотя, это со стороны только они такие хорошие. Знаешь, какие они на самом деле они твари?
Лёшка медленно засучивает рукав рубахи и показывает мне свою руку. От локтя и до запястья она покрыта жуткими шрамами, словно по ней прошлись бензопилой.
- Это медведь меня покоцал. Просто так. По ходу дела.
Лёшка немного замолкает, уходит мыслями в далёкое прошлое.
- Должны мы были лететь на гастроли в Арабские Эмираты. Контракт подписан, все бумаги оформлены, всё на мази, в самолёт уже грузимся. Медведи в клетках сидят, в намордниках. Моё дело взять его за ошейник и отвезти в самолёт. Там, вдоль борта цепь проходит. Привожу я медведя, пристёгиваю к этой цепи, а за хорошее поведение даю ему кусок рафинада. Он пасть не откроет, а так, легонько, языком, губами, его в рот тянет. Примерно половину я уже отвёл, устроил. Веду ещё одного, как положено, на цепь посадил, протягиваю ему сахар на ладони, и тут - вижу, а он без намордника... То ли надеть забыли, то ли снял каким-то образом. Я только и успел сказать: "Ах ты, пидарюга!" Тут он на меня и бросился! На задние лапы не становился, кабаном пошёл и зубами вцепился в руку. Дальше я плохо помню. Боль адская, он меня терзает, другие медведи кровь почуяли, бесятся, с цепей рвутся! Я как-то освободится смог, вырвался, упал на пол и пополз к выходу. Наружу вывалился и сознание потерял. С той поры, как сахар в рафинаде увижу, в глазах медвежьи морды всплывают.
- А что с рукой-то, Лёш?
- Спасло меня то, что страховка была эмиратская. Иначе бы отняли на х... А так - лечили. Несколько лет. Медвежья пасть это такая зараза. Всё мне почистят, зашьют. Проходит какое-то время и опять - заражение. Гнил заживо. Из цирка я ушёл, конечно. Куда мне? К братве своей подался. Однажды в Германию уехал. Жил там, с одной немкой...
- Зачем же ты сюда вернулся? Чего тебе тут надо было-то?
- А вот спроси дурака. Знал, что я здесь в розыске. Цыгане меня спалили. Мы на них наехали, а они все под мусорами ходят. Сдали. Искали меня за рэкет. Отсиделся бы в Германии и всё бы обошлось. Но у меня тут одна делюга была. Поехал доделать. Вот в Москве меня и взяли. И снова зона.
Лёшка закурил, выпустил кольцо дыма.
- Может и к лучшему. Чтобы я там, в Германии делал? Работать я не умею. Точнее, работаю, но надолго меня не хватает. Всё равно за своё возьмусь. А там... У немцев порядок. И полицаи их, не то что наши. Найдут быстро.
Лёшка улыбнулся чему-то своему, добил сигарету и сказал:
- Уважил ты меня, Ворон. Благодарю душевно. Поехал я до дому. Пора уже.
На небе догорали последние всполохи вечернего заката. Темнело. Я стоял на своём крыльце и смотрел на красные габаритные огни удаляющегося джипа. А на столе во дворе лежали куски белого, зернистого рафинада.