Пансион Пространство Глава 22

Подумаешь, кто-то плачет, кто-то смеётся. Днём, случайно услышав такие звуки, не обратишь на них особого внимания и пройдёшь мимо. Но ночью они воспринимаются уже совершенно по-другому, они завораживают и гипнотизируют твоё сознание, отдаваясь дрожью во всём теле. Ну а если вдобавок к этому ты услышишь чей-то смех или плач, доносящийся из запертой и опечатанной комнаты, хозяйка которой недавно погибла и где по определению никого не может быть, то пиши пропало. Здесь два варианта - или ты медленно сходишь с ума, или это призраки и приведения (не знаю, есть ли между ними какая-нибудь разница) подают таким образом сигналы из мира мёртвых.
Я долго стоял неподвижно, прислушиваясь к звукам, доносившимся из-за двери. Лида и Герман уже давно покинули гостиную. Напоследок они успели угостить меня порцией ненавистных взглядов, способных прожечь в моём теле огромную дыру. Поднимаясь по лестнице, девушка бережно поддерживала своего мужа за руку, он всхлипывал и что-то бормотал о прощении. Если учесть, что всего лишь несколько минут назад они были готовы растерзать друг друга, оставалось только порадоваться за молодых людей, помирившихся благодаря моему вмешательству. В то же время я понимал, как эфемерна эта идиллия. Если Герман сорвался и опять стал принимать наркотики (а я был уверен, что это так, уж очень неадекватным было его поведение), то следующие ссоры не заставят себя ждать.
Жуткий смех повторился. Это подвигло меня броситься в кухню, я знал, что там в одном из ящиков хранились запасные комплекты ключей от всех помещений в доме. В первый вечер моего пребывания в пансионе его хозяйка именно оттуда достала и вручила мне ключ от парадного входа. При мысли о Евгении накатила очередная волна тупой боли. Как человеку, одержимому прошлым, мне всегда было нелегко оградить себя от воспоминаний. Преследуя меня по ночам, они легко вгоняли меня в отчаяние, заставляя заново ощущать боль своих потерь. Надо научиться забывать.
Я быстро нашёл нужный мне ключ и поспешил обратно. Без лишних раздумий сорвал печати, открыл замок. С противным скрипом дверь распахнулась, притаившаяся за ней комната словно приглашала меня войти. Ступив за порог, я попытался нащупать на стене выключатель, но почему-то так его и не нашёл. Тут же дверь за моей спиной, видимо от сквозняка, захлопнулась. Удивительно, но погрузившись в темноту, я нисколько не испугался.
- Здесь кто-нибудь есть? – мои слова растворились во мраке. В ответ – лишь тишина, ни звука, ни шороха. Не смотря на это, у меня возникло твёрдое ощущение, что в комнате я не один. Около минуты ушло на то, чтобы глаза
привыкли к темноте, и вот мне наконец-то удалось различить очертания предметов мебели. Я коснулся рукой платяного шкафа, придерживаясь его, медленно двинулся дальше. И в этот момент совсем рядом со мною опять раздался этот зловещий вопль, вмещающий в себя и стоны, и плач, и смех.
Мне стало не по себе, и я бы испугался ещё больше, если бы уже не успел догадаться, кто же может издавать такие звуки.
- Моцарт, - тихо позвал я.
Справа от меня, где-то в изголовье большой двуспальной кровати, блеснули два огонька. Я подошёл ближе, и действительно разглядел кота Евгении, распластавшегося на подушке. Рядом с кроватью на тумбочке стоял светильник, я нащупал на его корпусе выключатель, после чего комнату озарил приглушённый неяркий свет. Мне представилась возможность более внимательно посмотреть на Моцарта. Тот на меня никак не реагировал, уткнувшись мордочкой в подушку, он лежал практически без движений. Потом всё же поднял голову, но только для того, чтобы издать очередной горестный вопль.
- Бедняга, - обратился я к нему, - поверь, ты не один грустишь о своей хозяйке.
Моцарт наконец-то взглянул в мою сторону, наверное, почувствовал, что речь зашла о Евгении. Странно, мне раньше всегда казалось, что коты, в отличие от собак, лишены чувства привязанности и наоборот, стараются всячески дистанцироваться от хозяев. Может, они делают так только для того, чтобы не выказывать свою слабость? Ведь, чем, как ни слабостью, является любая привязанность? Но Моцарт таким не был. Он любил Евгению и постоянно это демонстрировал, крутился у её ног, вилял хвостом и прыгал, как собачонка, когда она возвращалась домой. Мне вспомнилось, как Евгения лечила полуживого кота, когда я достал его с дерева, к стволу которого он был прибит гвоздями. Той странной ночью мне показалось, что женщина поделилась со своим питомцем частичкой своей жизни. И может быть, сейчас, в этом загадочном животном скрыта какая-то часть души его хозяйки. Какие глупые бредовые мысли. Я притянул кота к себе и взял его на руки. Тот прижался ко мне, прикрыл глаза, замурлыкал. Мне даже показалось, что он заснул, как вдруг кот резко дёрнулся, шерсть на его загривке стала дыбом. Он соскочил на пол, принюхиваясь, словно собака-ищейка, подбежал к туалетному столику, стоявшему рядом с кроватью. Замерев возле него, стал шипеть, время от времени бросая на меня взгляды, будто призывая к каким-то действиям. Заинтересованный необычным поведением животного, я подошёл к трюмо и стал открывать его тумбочки.
Было заметно, что ранее здесь уже проводили свой досмотр полицейские – на полках царил полный беспорядок, так несвойственный хозяйке пансиона. Правда, полицейские вряд ли знали, что им надо было искать, выполняли они эту процедуру для галочки, и весь их досмотр заключался в том, что они перекладывали все вещи с места на место. Проблема была в том, что я тоже не знал, что же мне здесь искать. Бижутерия, косметика, отделение с нижним бельём – содержимое туалетного столика Евгении ничем не отличалось от содержимого таких же столиков других женщин. Но Моцарт всем своим видом продолжал указывать мне, чтобы я был внимательнее. Мне стало смешно – скорее всего, где-то за стенкой притаилась мышь, кот её почувствовал, и вот теперь в нём проснулись охотничьи инстинкты, я же его поведение зачем-то истолковываю иначе. Но что-то удерживало меня от
того, чтобы бросить бесцельные поиски, и как оказалось, не зря. На нижней полке, в самом дальнем углу, я обнаружил небольшой фотоальбом. Его несколько первых листов были заполнены цветными фотографиями с видами Коктебельской бухты, но дальше следовали лишь пустые страницы. Я уже собирался вернуть фотоальбом на место, когда из него вдруг выпала ещё одна фотография. В отличие от других, она являлась чёрно-белой, да и по состоянию фотоснимка было понятно, что это привет из очень далёкого прошлого. С пожелтевшей бумаги на меня смотрело несколько человек, по всей видимости, все они являлись членами одной большой семьи. Почти сразу же меня посетили смутные догадки, я перевернул снимок, и они тут же подтвердились – надпись, выполненная карандашом, свидетельствовала, что фотография сделана 7 октября 1976 года, а на самом снимке запечатлена семья Амбросимовых. Больше всего меня поразила дата - 7 октября 1976 года. Получалось, что буквально через несколько дней все эти люди погибнут при весьма странных и загадочных обстоятельствах. Я внимательно вглядывался в лица членов семьи Амбросимовых. На самом деле – нормальные, живые лица, ни тени безумия, ни печати смерти я в них не находил. В центре композиции, положив руки на колени, сидел седовласый мужчина с тяжёлым квадратным подбородком и суровым взглядом. Несомненно, что это был глава семейства Тимофей Амбросимов. Справа и слева от него, прижавшись к деду, стояли его внуки – Света и Ваня. Девочка, которая совсем скоро покончит жизнь самосожжением, широко улыбалась, выставив напоказ свои заячьи зубы. Мальчик был более серьёзен, но и на его губах играла улыбка. Во втором ряду стояли мужчина и женщина. Егор Амбросимов со своим пышными усами чем-то неуловимо напоминал мне советского актёра Виталия Соломина в образе доктора Ватсона. Его жена Вера была тоже на кого-то похожа, только я никак не мог понять, на кого. На
руках она держала младенца, укутанного в кружевные пелёнки – Сашеньку Амбросимову, единственную выжившую из этой несчастливой семьи. Из причастных к трагедии, произошедшей 23 октября 1976 года, на снимке не хватало только Анастасии Крапивиной. Мне подумалось, что девушка могла остаться за кадром, потому что фотографировала именно она. Что же, вполне возможно – Ваня Амбросимов подготовил свой фотоаппарат, выставил на нём все необходимые настройки, но нажать на кнопку попросил как раз Настю.
Озарение пришло внезапно. Я вдруг понял, кого мне так напоминает Вера Амбросимова. Конечно же, Ингу! Сходство выходило таким полным, что было удивительно, почему я не заметил этого сразу. Может, потому что женщине на фотографии тридцать четыре года, а моей соседке по пансиону намного больше, к тому же она постоянно накладывает себе на лицо тонну косметики. Но всё же, я был уверен, что Инга и Вера настолько походили друг на друга, что было бы можно назвать такое сходство родственным. Например, так могут быть похожи мать и дочь. Мысли закрутились в моей голове. Мать и дочь! Сколько лет Инге? Точного возраста я не знал, лишь
предположил, что где-то между сорока и сорока пятью. Сорок – как раз столько сейчас должно быть Александре Амбросимовой. Неужели Инга
действительно является той самой выжившей девочкой? Но тогда почему она скрывается под чужим именем? Сам спросил, сам ответил – наверное, по той же причине, что и я. В наше время имена, фамилии – это всё условности. Не хочешь быть Васей, будешь Петей, или даже Машей. Можно сменить не то что имя и фамилию, но даже пол. Инга и есть Александра Амбросимова – чем дольше я так думал, тем больше убеждался, что такое утверждение вполне может оказаться правдой. « Спаси Сашу» - те слова, что сумела услышать с помощью своих экстрасенсорных способностей Евгения. А неустанно повторяла их неупокоенная душа Веры Амбросимовой. Когда хозяйка пансиона несколько дней назад рассказала мне о своих снах, я не понял значения такого странного послания от мытарей. Но теперь многое становилось ясным. Итак, привязанные к месту своей смерти, души самоубийц обитали в проклятом доме, медленно сходя с ума. Но даже находясь за гранью безумия, одна из них, а именно душа повесившейся Веры Амбросимовой, каким-то образом узнала в Инге свою дочь. Она почувствовала, что ей грозит опасность и попыталась предупредить об этом Евгению. « Когда вернётся он тебя убьёт беги» - ещё одно послание от Веры, которое она передала во время спиритического сеанса. Кому оно предназначалось? Евгении? И действительно, хипарь Корявый вернулся из поездки в Солнечную Долину и произвёл роковой выстрел из обреза, убив женщину. Но скорее всего Вера хотела предупредить свою дочь. Тогда возникал вопрос, кто и зачем угрожает Инге? Я ощутил, как начинает раскалываться голова. Моцарт, словно угадав моё состояние, запрыгнул обратно ко мне на колени. Устроившись там поудобней, кот закрыл глаза и замурлыкал. Пушистый лекарь стал забирать у меня избыток отрицательной энергии и уже через несколько минут боль отступила. Спасибо тебе, котюня. Удобно расположившись на кровати Евгении, я освободился от всех своих мыслей. Потом и вовсе протянул руку к светильнику и выключил свет. Темнота тут же завернула меня в своё одеяло. Ветер о чём-то шептал за окном, мурлыкал Моцарт. Как-то незаметно ко мне подкрался сон.
- Что ты делаешь в моей постели?
Я почему-то совершенно не испугался, увидев Евгению. Склонившаяся надо мной женщина удивлённо рассматривала моё лицо. Комната была освещена лунным светом, он подсвечивал кожу Евгении, вкрапливая в неё нитки белого серебра. В глазах женщины спрятался космос, мне только сейчас удалось разглядеть в них миллиарды звёзд и туманностей. И хотя между нами лежала целая вселенная, я всё равно чувствовал дыхание Евгении и исходящее от неё тепло.
- Жду тебя.
Мне действительно казалось, что так и было, что именно за этим я пришёл в эту комнату, забрался в чужую постель. Чтобы сказать недосказанное, чтобы узнать неизведанное, чтобы просто исправить свои ошибки. Я нежно
коснулся щеки Евгении. Женщина не отпрянула, она всё поняла, лишь слегка склонила голову к плечу. Я приподнялся и обнял её, притянул к себе, чтобы ощутить дрожь в её теле. Мы лежали рядом, соприкасаясь взглядами, пальцами, мыслями. У каждого из нас было что сказать друг другу, но мы молчали. В этом молчании, поглотившем все слова, что уже прозвучали, что ещё когда-нибудь будут сказаны, сплелись наши жизни, наши смерти. Не важно, какие вокруг тебя декорации, важно лишь то, что у тебя в сердце. Время замерло…
- Марк, проснись, - Евгения вскочила с кровати и теперь, схватив меня за руку, тянула за собой. – Да проснись же ты.
Я не понимал, что происходит, зачем мне просыпаться, когда я и так не сплю.
- Проснись, - ещё раз, уже жалобным тоном, сказала женщина, - Тебе надо проснуться. Амина в опасности.
- Амина? – переспросил я и тут же вынырнул из сна.
В комнате было темно, никакого намёка на лунный свет. Я провёл рукой вокруг себя, но наткнулся лишь на Моцарта.
- Дружище, ты не видел здесь своей хозяйки?
Конечно же, мой вопрос остался без ответа. Я задумался. Так что это было? Сон выглядел настолько реалистичным, что сами собой возникали сомнения – а вдруг это и не сон вовсе? Какая-то другая параллельная реальность, где Евгения осталась жива, или я внезапно совершил прыжок в прошлое и оказался в комнате женщины накануне её гибели – ничего не казалось мне невозможным после того, как я приехал в Коктебель. Посёлок будто бы существовал сам по себе, независимый от остального мира, замкнутый в своей обособленности и строго хранящий свои тайны. Может так происходило из-за того, что вулканические массивы Кара-Дага влияли на пространство и время, изменяя действующие законы физики и природы, а может из-за самих людей, которые жили в Коктебельской бухте. Здесь часы утекали сквозь пальцы, а минуты приравнивались к вечности, здесь ветер умел разговаривать, а ночь была самым внимательным слушателем, здесь в голубой бездне неба рождались облака, здесь, разбиваясь о неприступные волны, заканчивали свой путь морские волны. Я полюбил этот край – за его непередаваемую красоту, за тревожные крики чаек и пьянящий аромат моря, в конце концов, за его атмосферу свободы, которая просачивалась сквозь кожу в кровь и бурлящим потокам струилась по венам. А ещё за то, что я встретил здесь Амину. В этот самый момент воспоминания из сна наконец-то всплыли в моём сознании. Амина! Девушка подвергается какой-то опасности, и сейчас мне просто необходимо быть с ней рядом. Я корил себя за то, что, несмотря на все свои предчувствия и опасения, оставил её одну. Меня охватило сильное волнение, в голове сверлила только одна мысль – скорее бежать в посёлок, к Амине. Я вскочил с кровати, но случайно глянув в окно, остановился, как вкопанный - в тёмной громаде ночного неба отражались алые отблески пламени. Сомнений быть не могло – где-то в посёлке полыхал пожар.