Азазель и Суустика или формула Любви. гл. 3

 Глава 3.

    Тане очень нравилось бывать на службах. Стоять в укромном уголочке, чтобы многочисленные паломники не донимали своими безконечными вопросами. Тихо молиться, иногда наблюдать за людьми. На вечерней, в этот раз было не очень многолюдно. Тану привлек внимание молодой монах. С необыкновенным смирением, опустив глаза долу, он тихо молился. Длинные каштановые волосы ниспадали на его плечи, вся его высокая и стройная фигура вызывала умиротворение и желание перенести это видение на картину, и запечатлеть в красках.Тана поймала себя на мысли, что слишком уж увлеклась не тем, чем подобает.
 
    Следующим утром, как всегда, заявилась мать Калиопа.

    – Слушай – сказала она. – Тут один иеромонах без крыши над головой. Ты же знаешь, как в Дивеево сложно найти место. Ты не могла бы взять его к себе, буквально на несколько дней, пока он себе что – то не подыщет? Он с Украины. Ушел от своего Владыки, очень хочет остаться в России. Пока не решатся вопросы с получением паспорта и разрешением между архиереями о его переводе в один из мужских монастырей, он вынужден будет вот так мотаться.

    – Но что монаху делать в женском монастыре? – Парировала Тана.

    – Дивеево – мечта всей его жизни. Он готов хоть под забором жить. Он хороший. Помоги!

    – Но ведь я женщина и у меня дети. Как это совместить?

    – Но ты не монашка. Помоги и все!

    – Ладно, приводи! – Махнула рукой Тана, а про себя подумала – вот и начинаются искушения.

    Утром следующего дня в дверь позвонили, на пороге стояла мать Калиопа и молодой красивый монах, которого Тана видела в храме.

    – Отец Валентин – представился он.

    – Тана.

    – Очень приятно.

    Опа сияла, как начищенный самовар. Тана показала отцу Валентину топчан в комнате сына и предложила всем чаю.

    Отец Валентин оказался приятным собеседником. Много рассказывал об Украине, о том, что происходило в духовных сферах. Что униаты закололи ножницами одного из епископов, прямо в его резиденции. На Украине творились страшные дела, и он повторял, что мечтает получить Российский паспорт и остаться здесь.
 
    Рассказывал, что был любимцем у Луганского Владыки. И просто удрал от него. А теперь ему предстояло поехать в Нижегородскую Епархию к нашему Митрополиту, который был учителем Луганского в свое время, и они были большими друзьями. Отец Валентин надеялся, что наш поймет его рвение и любовь к России и поможет получить разрешение на перевод. Тана очень прониклась сочувствием к иеромонаху и со всей душой отнеслась к его положению.

    Отец Валентин оказался настоящим хозяйственным мужиком. В руках у него все «горело»: в первую очередь он поправил покосившийся забор, заделал в нем все дыры, в которые соседи лазали к Тане в сад за вишней, а иногда и за капустой. Тана любила возиться с растениями и экспериментировать. Молилась на воду и при поливе и у нее капуста вырастала такой величины, что кочан приходилось поднимать вдвоем. А помидоры с одной небольшой грядки она собирала ведрами и закатывала ими многочисленные банки на зиму.

    С отцом Валентином ей стало жить намного легче. Он колол дрова, делал по хозяйству всю мужскую работу. Они вместе молились, ходили с   «Богородицей» по Канавке и часто беседовали на духовные темы. Спал батюшка в одной комнате с сыном, а она с дочкой. Дети в определенном смысле получали даже мужское воспитание, потому, что Отец Валентин как-то очень плавно и органично влился в их семью и не оставлял без внимания многочисленные детские шалости. Дни шли за днями.

    Однажды, после вечернего похода по Канавке, отец Валентин сказал Тане – вот уже не первую неделю, как пройдусь по Канавке, меня преследуют одни и те же мысли – я должен тебя постричь в монашество. Долго гнал их от себя, но они как навязчивая идея, как только приложусь ко  Кресту в конце.

    Тана слушала его, затаив дыхание. Он ведь не знал о ее тайном желании монашеского пострига. Она понимала, что у нее дети и это просто невозможно. Деваться было некуда, и она поведала ему о своих давних мыслях, о ее жизни чисто по-монашески в течение последних нескольких лет, о невозможности осуществления желаемого. Но и о том, что Бог – то знает все.

    Они долго говорили, как это можно осуществить. И порешили на том, что Тана поедет к известному старцу в Санаксарский монастырь, расскажет ему обо всем и попросит его благословения на постриг. Тана так и поступила. Старец долго с ней беседовал, благословил на тайный постриг, но при этом сказал, чтобы она строго настрого запомнила его слова – никого никогда не пускать в свой дом. Это ее удивило, но переспрашивать она не могла, понимая, что старчик был прозорливцем и видел впереди что-то такое, что могло навредить ей.

    Отец Валентин с радостью принял весть о благословении от приехавшей Таны. Она рассказала все подробно, не утаив и последнюю  заповедь старца – никого не пускать в свой дом. Отец Валентин ничего на это не сказал. И стал потихоньку готовить ее к постригу. Тана была рукодельницей, сама сшила для себя монашеское платье и скуфью. В монастырской лавке купила парамант и монашеский ремень. Вот только мантии у нее не было. Но отец Валентин уверил на этот счет не беспокоиться. Сердце ее трепетало и пело. Она усердно молилась и ждала.

    И этот день настал. После ранней Литургии и причастия, отец Валентин у нее в доме постриг Тану в монашество. На плечи ей он возложил свою мантию, в которую его облачал Луганский Владыка, объявил ей новое имя. И сказал, что отныне он ее духовник, и она должна его слушаться. Тана при этом про себя тихо улыбнулась и подумала, – что тут мне не говори, у меня один духовник – это мой Отец!

    Прошла зима. Наступил май, в школе закончился учебный процесс. Тана стирала белье во дворе, подключив стиралку к переноске, прямо под открытым небом. Она заколола длинную юбку спереди выше колен, чтобы не намочить подол о мокрую траву. Темно русые волосы, завязанные в хвост, ниспускались до самого пояса. Голова была повязана платком, как «бандана». Ее изящная фигурка с тонкой талией и гибкими руками была освещена чудесным весенним солнцем. Она вешала белье, на пару натянутых тут же веревок. Улыбалась небу, щебетанию птиц на цветущем пирусе, была спокойна и счастлива в эту минуту. Как вдруг, резко почувствовала чей-то пристальный взгляд прямо в спину. Тана имела способности к ясновидению, яснослышанию от природы. Обладала огромной чувствительностью и могла считывать чужие мысли на расстоянии. Она обернулась – на пороге в дверном проеме стоял отец Валентин и, в открытую, любовался ею. От него простирался целый энергетический шлейф его чувств и мыслей. Она читала – он был влюблен и страстно желал ее.

    Отца Валентина внезапно вызвали в Нижний Новгород в Епархию. Он сильно волновался перед отъездом и просил все семейство крепко за него молиться. Что Тана вместе с детьми и делала во время его отсутствия. Приехал он радостный – Владыки договорились между собой, и перевод его был утвержден. Он взят под начало Нижегородской Епархии и даже получил приход – Понетаевку.
 
    В Понетаевке, селе, где-то километрах в ста от Дивеево, находилась женская психиатрическая клиника. И это была даже не клиника, а огромный больничный комплекс с многочисленными корпусами, в которых безвыездно жили бедные страждущие. До революции в этих корпусах и храмах находился женский монастырь – сестра Дивеевского, в советское время отданный под психиатрический комплекс. Епархии был возвращен единственный храм из пяти, или шести на этой территории. И отцу Валентину предстояло привести его в порядок и начать службы. Ехать один, естественно, он не хотел и благословил Тану вместе с детьми ехать с ним, помогать.

    Она была расстроена. Если поедет – потеряет в монастыре послушание, со всеми вытекающими для семьи отсюда выгодами. Были посажены грядки и огород с картошкой. Оставался кот, всеобщий любимец Барсик. И самое главное, Тана знала, что ходит по краю пропасти – потому, что у отца Валентина на нее явно были виды. Она не была красавицей, но знала, что обладала какой-то странной силой сводить мужиков с ума, совершенно не желая того. И это происходило с ней время от времени. Притом, она помнила завет Саровского старца – никогда никого не пускать в свой дом. Но и отказать иеромонаху не могла, потому, что он ее постригал и ехал один в «Тмутаракань». И чисто по-человечески понимала, ему одному просто страшно.

    Посоветоваться было не с кем. Они забрали с собой Барсика, в последний раз полили грядки и на спецмашине уехали на новый приход. Как же было трудно! И кем только она в Понетаевке не была. И уборщицей и псаломщицей, и пономаркой, и поварихой. Пела на клиросе и помогала крестить детей. Успевала стирать и гладить, уделять время детям, следить за порядком в храме, учить Литургию, обходить с батюшкой корпуса больных женщин, причащая лежачих и раздавая пожертвованные приходу сладости и одежду. Беседовала с приходящими в храм людьми, разбирая нужды и объясняя все насущное, принимая требы. Один кот Барсик жил, как хотел. Познакомившись с местными котами и кошками, лазал по деревьям и по дуплам, как дикое животное. Что не мешало ему вовремя приходить в келью на обед и ужин и громко орать, требуя что-нибудь вкусненькое.

    Прошел месяц напряженной работы. Дети ей помогали во всем. Они привели в относительный порядок все, что было возможно. Келья, разделенная надвое, сияла чистотой и уютом. Храм исполнял положенные службы и требы. На следующей неделе на праздник ждали в гости самого Владыку. Тана хотела посетить свой дом в Дивеево. Выкупать, как следует, себя и детей. Посмотреть, что там, в саду и огороде. Отец Валентин тоже был рад съездить в Дивеево. Они силой отодрали от дерева Барсика и все вместе вернулись домой.

    Огород был в страшном запустении. Соседка иногда поливала грядки, но траву никто не полол. Душа у Таны не было. Зимой она и дети купались по очереди в обычной металлической ванне. В баню, по естественным причинам, никто ходить не хотел. Зато летом они купались в гараже. Кирпичный гараж стоял рядом с домом, внутри него была выкопана ремонтная яма, в которой всегда стояла вода, потому, что подземные воды в этом месте были близки к поверхности и заполняли яму на определенном уровне. Тана придумала прекрасную вещь – покрывала яму деревянным настилом, потом решетками, ставила бак и кипятильником грела в нем воду. На столик ставился таз, и они по очереди купались. В гараж была проведена переноска с лампочкой, которая висела на гвозде почти над ямой и тускло освещала пространство.
 
    В первую очередь она перемыла детей. И они унеслись в монастырь пообщаться с друзьями и узнать последние новости. Потом искупался отец Валентин. И после, уже к вечеру, когда стемнело, освободилось место для Таны. Она с удовольствием и блаженством растирала мочалкой уставшее тело, заваренные в воде травы обдавали ее чудесным ароматом. Пахло лугом, цветами, в полуоткрытую дверь гаража смотрели звезды. Был тихий, невероятно приятный летний вечер. Тана закончила свой туалет и сняла с гвоздя на балке большое полотенце. Вытирая волосы, она нечаянно рукой задела рядом висящую переноску с лампочкой. Та упала на пол. Послышался звон разбитого стекла и все поглотила тьма. Тана, нагая, стояла на мокрой решетке. Она из физики помнила, что переноска не отключена и возможно шаговое напряжение. Главное не ставить широко ноги. Идти было нельзя. А одежда лежала у входа. Дети в монастыре на службе. Остается отец Валентин. Она стала кричать. – Помогите, кто-нибудь!! И, через пару минут, в проеме увидела его силуэт.

    – Помоги. Переноска упала и лампочка разбилась. Отключи ее от розетки. – Он исчез и через несколько секунд появился вновь. Тана прикрывалась полотенцем, как могла. – Стой на месте, на полу битое стекло, порежешь ноги! -

    Он подошел к ней вплотную, и она почувствовала себя на его руках. Сопротивляться было невозможно. Она смиренно застыла в его сильных объятиях. Он внес ее прямо в дом. И осторожно положил на диван. Молча стоял над ней, и, не отрываясь, смотрел на ее мокрые, растрепанные волосы, едва прикрытую полотенцем сочную грудь и совершенно открытые, пухлые ноги. Она же в шоке, совершенно онемела и застыла под его гипнотическим взглядом. Через несколько секунд он очнулся, резко повернулся и вышел.

    Тана лихорадочно одевалась. Она совершенно не знала, что будет дальше и как ей себя вести. Ей просто было не хорошо, ее тошнило. Голова предательски кружилась, она обернулась и опять увидела его. Он опустился перед ней на колени, обхватил ее ноги и прижался лицом к животу. – Я люблю тебя, я безумно тебя люблю! Я не могу без тебя дышать. Знаю, все это грех. Но я не понимаю, какой грех в любви? В чем я виноват? И почему я должен удушить мою любовь, если наш Бог есть Любовь?

    Он подхватил ее и понес на диван. Она почувствовала себя под ним. Его жаркие губы метались по ее лицу, груди и телу. Его безумие делало и ее безумной. Но она понимала, что должна сопротивляться. Когда его руки коснулись ног, она силой толкнула его с себя. Он свалился на пол и лежал там, как мертвый. Тана тихо сказала – уходи, уходи совсем. Мы давали обеты. – Он поднялся и, глядя ей в глаза произнес – ты просто меня не любишь! И жить мне не зачем…

    Он вышел. У Таны защемило сердце от плохого предчувствия. Она выскочила следом. Отец Валентин с холодной решимостью взял на кухне бутылочку уксусной эссенции и направился в сарай. Тана повисла на его руке. – Прошу тебя, не нужно!!

    Он оттолкнул ее и захлопнул перед ней дверь в сарай, изнутри шкрябнула задвижка. Тана от безысходности потеряла все силы. Ноги ее не держали. Она сидела под дверью и плакала. – Не делай этого, прошу тебя – едва слышно шептала она.
В сарае было тихо. Она поднялась и стала возвращаться в реальность. Тана была сильной и волевой женщиной. Ей по жизни пришлось пройти уже многое и она могла за секунду найти выход из самых, казалось бы безвыходных ситуаций. Материнство и одиночество сделали ее такой. Она лихорадочно искала решение. – Одна, точно ничего не сделает. Нужно кого-то в помощь. И кто потом не разнесет все это по монастырю. Мать Калиопа! – Тана бросилась в храм. Калиопа стояла на службе. – Помоги, прошу тебя!! У меня такая беда.
 
    По дороге домой Тана рассказала подробности. Опа молча слушала, порой вставляя не литературные слова. Перед самым домом она спросила – у тебя топор есть? – Тана кивнула. А про себя подумала – убить, что ли она его собралась? И промолчала. С улицы было видно, что в спальне горит свет. Они зашли в ворота со двора. Тана подошла к сараю. Дверь была открыта, и там никого не было. Калиопа задержалась где-то в саду и через минуту показалась с хорошим веником крапивы, обмотанным на месте руки целлофановым пакетиком.

    – Чего бы я ни делала, ты молчи, главное молчи и не мешай. Где топор? – Взяв его в правую руку, а крапиву в левую, она ногой толкнула дверь в дом. На кухне никого не было. Они прошли в спальню. Отец Валентин лежал на диване Таны и казался мертвым. Руки были скрещены на его груди, а глаза закрыты. Мать Калиопа сказала – может быть, в присутствие дам, вы соизволите встать?

    Он открыл глаза, скосил их на обеих женщин и медленно сел. Опа подошла совсем близко. Вид у нее с топором в руках был страшно решительным, глаза горели и ее слегка потрясывало. – Скажи мне, для чего я тебя сюда привела? Я взяла на себя за тебя ответственность перед Богом, а что сделал ты? – Она положила топор на пол и в правую руку взяла крапиву, размахнулась и стала ожесточенно бить его по лицу. Листья летели во все стороны. Сначала он не защищался. Его лицо покрылось красными волдырями. Тане стало страшно. Она тихо шептала позади Калиопы – прошу тебя, хватит, хватит!

    По его лицу медленно текли слезы. – Я жить не хочу. Но я трус, даже отравиться не сумел… Отруби мне голову! – Он сполз с дивана на колени, положил голову на сиденье и затих. Он ждал, ждал серьезно, что она это сделает.
Калиопа схватила с туалетного столика портняжные ножницы Таны. Взяла в левую руку его завязанные в длинный хвост прекрасные каштановые волосы и медленно, с трудом, отрезала их по самое «нехочу». – А это тебе от меня свежий постриг на долгую память. А теперь пошел вон и, чтобы я тебя больше в этом доме не видела. Иначе будет голова с плеч – ты меня теперь знаешь!

    Он встал, повернулся, поклонился им в пол и тихо вышел.