Родина

     Толкачёв стоял в тамбуре, курил и смотрел на мелькающие в окне поезда посёлки, поля и леса. Шёл дождь. По разбитой просёлочной дороге шёл пьяный мужик в ватнике и кирзовых сапогах. За ним, надрвыно лая, бежала маленькая грязная собачка. Мужик остановился, повернулся к собаке и исчез из поля зрения Сергея. Промелькнул какой-то полустанок. Потом грязные вагоны, какие-то железки, сваленные в большую кучу. Потом недолгий лес и необозримые поля.

     "До конца двадцатого века осталось всего восемнадцать лет,  а всё та же картина - неустроенность, грязь и убожество". На душе было тоскливо.
    
     У Сергея было ощущение, что он уезжает, не доделав чего-то, и это не давало ему покоя. С ним была похожая ситуация. Лет десять назад в студенческом стройотряде они строили коровник в одной из пензенских деревень. Работали подсобниками - кирпич давай, раствор давай. А каменщиком был горбатый старик, которого все называли Петей. Работал он  всегда очень быстро, при этом кладка получалась ровной и какой-то даже красивой. Однажды, во время перерыва, Толкачёв разговорился с Петей. 

     - Как у Вас ловко получается. Я бы так не смог.
    
     - Ошибаешься. Просто навык и желание. Это главное в любой работе. Хочешь научиться?

     -  Да. Мой отец сказал мне как-то, что мужчина в своей жизни должен сделать три вещи: посадить дерево, построить дом и вырастить сына. Деревьев я уже насажал много, сына предстоит ещё породить и вырастить. А вот дом построить...

     - Ну, отец твой имел ввиду другое. Построить дом не буквально. Построить дом  в смысле создать семью. Дом - не стены и потолок. Это место, где тебя ждут всегда и куда тебе всегда хочется возвращаться.

     - Понимаю.

     - Но строить, по-моему, должен уметь каждый мужчина. Я попробую кое-чему тебя научить.

     После недельного курса Серёга понял принципы кирпичной кладки и усвоил азы профессии каменщика. Несколько раз Петя доверял ему мастерок (кельму, как он говорил) для самостоятельной работы. Сам покуривал в сторонке и изредка делал замечания.

     Однажды Петя заболел и не пришёл на работу. А раствор привозили готовый и в это утро полкуба его уже лежало в металлическом корыте. Совхозный бригадир психовал и всех спрашивал "Что делать?"  Толкачёв вызвался поработать каменщиком. Бригадир с некоторым недоверием глянул на него, потом махнул рукой:

     -Давай!

     Сергей с трепетом положил несколько кирпичей в медленном темпе. Потом дело пошло веселее и уже ряд полуторной кладки почти был закончен, как грянул страшный ливень. Студенты с криками побросали лопаты и носилки и побежали под навес, служивший крышей полевой кухни. Толкачёв, которому ничто человеческое было не чуждо, оказался там же.

     Подошло время обеда. Дождь по-прежнему поливал объект приложения студенческого труда. Сергею стало грустно. Остатки раствора в корыте постепенно превращались в жидкий кисель. Толкачёву было очень жаль, что он не закончил начатое дело. Это было чувство безысходности, бессилия.

     То же самое чувство накрыло Сергея и сейчас, спустя много лет,  в поезде, который увозил его за границу. Он уезжает, не закончив чего-то самого важного и нужного. В глубинах сознания он понимал, что это необратимо, что наверстать, как когда-то с кирпичом, не получится.

     А между тем, день клонился к закату. Яна позвала его в купе. Ужин, подготовка ко сну и разговоры ни о чём с женой немного успокоили. Улеглись . Сергей долго ворочался на мягком диване спального вагона, но уснуть не удавалось. Он оделся и вышел в коридор.

     Там он увидел пожилого человека, внимательно, даже напряженно  всматривающегося в окно, хотя там практически ничего не было видно. Попутчик оглянулся на Толкачёва:

     - Не спится?

     Сергей кивнул.

   - Угостите сигаретой?

   - Пожалуйста. - Толкачёв достал любимую "Нашу марку". - Пойдёмте в тамбур, а то здесь проводница отругает.

   Пару минут курили молча.

   - Далеко едете?

    - В командировку... - туманно ответил Сергей.

    - Понимаю...- Мужчина замолчал и опустил глаза. Потом вдруг резко поднял их и впился взглядом в собеседника. - А я вот насовсем. Сначала в Вену. потом в Тель-Авив. Понимаете - НАСОВСЕМ! Шестьдесят лет прожил в Москве...

     - А семья? - Сергей не понимал, как себя вести - молчать или задавать вопросы.

     - Жена умерла в прошлом году, а сын давно уже живёт во Владивостоке. Он - моряк.

     Опять повисло молчание.

     - Давайте познакомимся, что-ли? Юрий Семенович!

     - Сергей. - Толкачёв пожал тонкую и мягкую ладонь собеседника.

     - Чем занимаетесь?

     - Преподаю в Политехе. В Политехническом институте.

    Юрий Семенович вскинул брови:

    - Так мы с Вами коллеги! Что читаете?

     - Информатику.

     - А я, знаете, учу своих студентов проектировать дома. Вернее - учил. - пауза со сдвиганием бровей. - Вот что, коллега. У меня есть коньяк, давайте выпьем за знакомство.

     В купе Юрия Семеновича было пусто.

     - Еду один. В спальном вагоне. Никогда ещё такого не было. Надо же такому случиться - впервые и, наверное, в последний раз. - Юрий Семёнович усмехнулся.

     После первого глотка несколько минут продолжалось молчание.

     - Юрий Семенович! А почему Вы не полетели на самолёте?

     Попутчик посмотрел в чёрное окно:

     - Наверное, я всё-таки русский человек, хотя всю жизнь в Пятой графе писал "еврей". Захотелось напоследок запечатлеть в памяти пейзажи покидаемой навеки Родины. Не знаю... Вроде бы еду в хорошие жизненные условия, ка написал мне двоюродный брат из Тель-Авива, он живёт там уже восемь лет. А почему-то тоскливо. Я ведь из Москвы за шестьдесят лет уезжал максимум на две недели - то в командировку, то в отпуск на море. А ту покидаю не только Москву... Давай, Серёжа, ещё по глоточку! - неожиданно перейдя на "ты", Юрий Семёнович не вызвал у Сергея отрицательных эмоций. Наоборот, как-будто стал ближе.

     - Понимаешь, Серёжа! Я ведь даже иврит уже назубок знаю, мне там уже рабочее место кузен приготовил. А что-то нерадостно мне. Сын мой ходит в международные (это он их так называет) плавания и обещал навещать меня. Зачем я еду - это для меня не вопрос. Многое, очень многое в нашей стране меня достало до самой печёнки. Враньё с высоких трибун, нехватка элементарных вещей, необходимых для нормальной жизни, взяточничество и кумовство. "Что можно Юпитеру, нельзя быку!" - сплошь и рядом в России. Брат пишет, что в Израиле всё совсем по другому. Вот я и думаю на склоне лет пожить в человеческих условиях. До последнего дня перед отъездом меня не отпускало чувство предвкушения чего-то радостного, как в детстве в предновогодние дни. Когда сел в поезд, вернее, когда поезд тронулся, как-будто что-то оборвалось внутри...

      "У меня то же самое!" - чуть не ляпнул Толкачёв.

     - Я, Сергей, никогда раньше не задумывался над смыслом выражения "любовь к Родине". Что же это за штука такая? В нашей детской литературе любовь к Родине ассоциируется с русскими народными играми, традициями, со снежной бабой, Дедом Морозом , с берёзами-рябинами. Позднее нам прививают чувство гордости за великих соотечественников - Пётр Первый, Александр Невский, Суворов, Гагарин, Ленин и т.д., и т.п.  По поводу народных игр и берёз могу сказать - если в моей жизни этого практически не было, значит я не могу быть патриотом?! Конечно же это не так! Я горжусь тем, что являюсь соотечественником  Льва Толстого, Пушкина, Лермонтова, Чехова, Рахманинова, Чайковского, Репина... Но сейчас-то я не о них тоскую, они-то останутся со мной при любых обстоятельствах! Уезжаю-то я не от них! Я уезжаю от ЦК КПСС, от секретарей обкомов и райкомов, которые указывают мне как жить, от Первого отдела, от продавщиц в грязных халатах, от лживых Новостей, от опоённых собственной вседозволенностью стражей закона, от выборов в Верховный Совет, которые почему-то называются выборами, от врачей, которые меня не столько лечат, сколько "учитывают", от очередей за ВСЕМ, от идиотского парадокса - преподаватель ВУЗа, имеющий степень доктора и звание профессора, зарабатывает в разы меньше, чем таксист или официантка, что новый автомобиль стоит дешевле старого!.. - Юрий Семёнович вдруг умолк и заплакал.

     Молча, не вытирая слёз, он налил себе и Сергею сразу по пол-стакана, молча же выпил залпом.

     - Это нельзя любить! Это надо ненавидеть! Но ещё, Серёженька, я уезжаю от могил моих родителей, жены и моих сестёр. Я уезжаю, оставляя здесь своих друзей Жору и Василия. Мы дружим с детства. я всегда любил их, как родных братьев. С Василием мы даже на фронте вместе были, правда недолго. Я оставляю родительский дом - квартиру, где прожил всю жизнь. Я оставляю свой арбатский двор, где мне знаком каждый закоулочек, каждый кустик. Я оставляю утреннюю толчею в метро - "осторожно, двери закрывапются..." .  Оставляю стадион "Динамо", оставляю любимые Сокольники, которые, правда, очень изменились со времён моей молодости... Здесь остаётся моё пршлое, которое у меня никто не может отнять, но которого у меня уже никогда не будет... Вот - моя Родина! Я её люблю, я ею дорожу! Она будет мне сниться и вспоминаться. Эту любовь мне прививать не надо. Она возникает сама! Я никогда больше не увижу эту мою Родину, но в сердце она будет жить всегда! Прости за пафос. - Юрий Семёнович как-то неловко улыбнулся.- Покурим. - глаза его просохли, в них исчез огонь, пылавший за секунды до этого.

     Перекур прошёл в молчании. Вдруг Юрий Семёнович неожиданно весёлым голосом спросил:

     - А ты знаешь, что Оноре де Бальзак был евреем?

     -?!

     - Однажды он заявил: "Чтобы осилить дорогу, надо хотя бы идти!" - Юрий Семёнович засмеялся - Типично еврейское выражение.

      - Мне нравится один еврейский анекдот.- Толкачёв подхватил настрой на весёлую волну.- Группа евреев-альпинистов штурмует одну из кавказских вершин. Вдруг один срывается и падает в расщелину.  Другие в волнении подбегают к расщелине и кричат во тьму: "Изя! Ты живой?"  "Да!" - отвечает Изя. "Руки-ноги целы?"  "Да!"  "Сам выбраться сможешь?"  "Не знаю! Я ещё лечу!"

     Юрий Семёнович смеялся до слёз. Потом перестрелка анекдотами длилась почти до утра. Спать совсем не хотелось. Настроение явно улучшилось, хотя слова попутчика не давали полного успокоения.


(Продолжение следует...)