Сибирские разбойники ред6

Проснувшись утром, Белкин сразу подумал о мерзком старичишке – как бы не подгадил в чём-нибудь. Лучше бы с ним не скандалить. Целее будешь.
Задумался – что же заставляет семейство Панкратовых терпеть Фаддея Мосеевича и принимать его заботу? Неужели наследство?
Случай выяснить причину представился в тот же день.
После завтрака мальчики занимались с гувернанткой французским и русским языками, потом Пётр Иванович должен был объяснять решение задачи, а после урока его попросили читать вслух интересную книгу, чтобы скоротать время до обеда. Госпожа Панкратова при этом села у окна за рукоделие и при необходимости пресекала детские шалости. Пока Белкин читал роман Фенимора Купера «Шпион», мальчики строили на полу карточный домик, а она вышивала салфетку.
Чем выше поднималось солнце. Тем ощутимее становился неистребимый запах масляной краски. Нагретые солнцем стены источали смолистый аромат. От белых занавесок из серпянки веяло свежестью.
До обеда оставалось около получаса, когда Белкин закончил чтение и закрыл книгу. Мальчики, с позволения маменьки, тотчас убежали на галерею пускать мыльные пузыри.
Молодая женщина отвлеклась от шитья, задумчиво смотрела в окно. Там вдалеке синели горы. Над их вершинами клубились облака.
- Занимательная история. Дух замирает, какие смелые и решительные поступки совершают люди. – Сказала, не скрывая удивления и восхищения.
- В книжках всё выдумки. А вот вы и сами могли действовать без колебаний. Слышал я, будто вы из-под венца убежали.
- От кого слышали? - Обернулась, полоснула подозрительным синим взглядом.
- От тётушки вашей – соврал Белкин.
- Это когда же она вам сказала? Не на именинах ли у неё, когда вы намекали о своем участии в заговоре против правительства?
Белкин сконфузился. Однажды за столом он слегка перебрал, расхрабрился, захотелось поинтересничать. Мелкий грешок желания славы, известности.
 - Не обижайтесь, Пётр Иванович. – Примирительным тоном продолжала Поликсена. – Я вижу, вы человек незлобивый, тихонравный. Какой из вас заговорщик? Признайтесь, это была лишь фантазия, игра воображения?
Белкин жалобно скривился, сокрушённо развёл руками. Он был поражен проницательностью Поликсены Сергеевны и не нашёл, что сказать.
Молодая женщина поправила нитку, мягко улыбнулась.
- Прошу простить меня за резкость. Не люблю сплетен. Не люблю, когда судят и рядят, не зная всей правды. Не зная человека.
Учитель смутился окончательно – видать кто-то уже успел доложить хозяйке о его любопытстве и расспросах.
-Давайте условимся не выносить сор из избы. – Продолжала Поликсена. – А что касаемо побега – ничего я не видела в том героического и смелого. Трусила ужасно. Бросилась, словно в омут головой, от богатого жениха, от родителей к любимому человеку».
Пётр Иванович минуту назад готов был убежать от стыда, а теперь сидел, как приклеенный, не сводил глаз с хозяйки.
- Я это потому рассказываю, чтобы у вас не было заблуждений на мой счёт. – Продолжала она. – Плакала я много перед свадьбой. Душа терзалась, чуяла погибель. Вот и ушла к Мите по снегу, по морозу в атласных башмачках, в шёлковых чулках. Лишь нянькину шубейку накинула на подвенечное платье.
Одиннадцать лет прошло, а словно вчера было. Морозы в ту зиму стояли крепкие. Утром солнышко еле-еле светилось в сизом мареве. Дым столбами стоял над печными трубами. Заборы, ставни, кусты – всё было в белом куржаке.
Не иначе бог помогал – не встретила по дороге ни одной живой души. В бреду, в горячке прибежала на соседнюю улицу, поднялась по скрипучей, заметённой снегом лесенке на второй этаж в квартиру. Вошла со словами: «Не прогоните! Некуда мне идти, разве что в могилу».
Мите в ту пору было всего лишь двадцать лет. Служил он писарем губернского правления. Семейство его разорилось, и он не мог учиться в Петербурге, как раньше мечтал. Молодой человек, почти мальчик, стоически переносил нужду, работал не покладая рук, содержал больную маменьку.
Он был в двух шагах от чахотки. Меня до слёз доводила его худоба, его бледность и замкнутость, его воспалённые от напряжения глаза – за день он старательно переписывал каллиграфическим почерком большую кипу разных важных бумаг. А ведь я помнила его весёлым, красивым мальчиком. Помнила детские балы и рождественские ёлки в хлебосольном доме его родителей. Помнила, как мы с Митей на тёмной лестнице ели зимнее яблочко, откусывая его одновременно, и пообещали любить друг дружку до гроба. Ему тогда было десять лет, а мне – семь.
Митя меня не ждал, знал – потеряна для него навсегда, всё равно, что умерла. И когда я вбежала в его нищую, промозглую комнатёнку, окоченевшая от холода, в размокших туфельках, в нянькином платке на голове – заплакал от счастья».
Поликсена Сергеевна отвернулась к окну, тяжело вздохнула. Белкин тихонько откашлялся:
- Как же вам удалось в тайне побег сохранить?
- Совсем не удалось – снова вздохнула она. – Отец быстро догадался, где искать непокорную дочь.
Митя не испугался проклятий и угроз, не выдал меня. Однако не известно, чем бы всё закончилось, если бы за нас не вступился Фаддей Мосеевич. Это он образумил отца, заплатил отступное жениху, дал Мите денег на свадьбу. В его дом привезли нас после венчания».
Белкин чуть не присвистнул – теперь понятно, какие дела связывают семейство Панкратовых и купца Федякина, влиятельного человека, миллионщика.
- Два года мы жили очень бедно, буквально с хлеба на квас перебивались. Один за другим детки родились. Я сама кухарничала, бельё стирала, ещё и шила на чиновниц. Не белоручка. И маменька, и мадам Фуко в пансионе меня всему обучили.
Муж при свете коптилки-жирника до глубокой ночи переписывал бумаги.
Фаддей Мосеевич стал нам вместо отца, родной-то сынок его, Анатолий, умер. Вот Фаддей Мосеевич и прикипел к Мите – помог вернуть родительский дом, беззаконно проданный за долги брата. Ссудил денег для постройки маленького кирпичного заводика. Первоначально мы работали там вместе с мужем – он наравне с мужиками возил тачкой песок, а я с бабами месила ногами сырую глину.
Отец постепенно смягчился, выплатил приданое. Митя купил лесопильню, и семейство наше окончательно встало на ноги».
- Теперь вот ещё мельницу купили. Свой дом построили. - Поликсена Сергеевна обвела руками, словно обняла, милую, уютную гостиную, где на полу лежали золотистые солнечные пятна, где стояли модные диваны и кресла, обитые малиновым трипом, а на столе под кружевной скатертью сиял серебряным боком новый самовар, окружённый хороводом цветастых фарфоровых чашек.