Ради торжества прогресса

Сломав сопротивление отступающего неприятеля, часть под командованием полковника Джеймса Бартона заняла территорию N-штадтского концлагеря. Чудовищная картина представилась британцам: штабеля трупов расстрелянных узников; горы одежды и обуви, снятой с прибывавших к месту уничтожения; развороченный метким попаданием снаряда крематорий, наполненный еще теплым пеплом сожженных мертвецов; унылые ряды бараков. Над лагерем витал дух смерти. «Господи, возможно ли такое в цивилизованной Европе!» - восклицали бойцы, вороша одежды, снятые с обреченных, затыкая ноздри от смрадного запаха не погребенных тел. Лагерь немцы оставили буквально только что, успев перед этим расстрелять не менее тысячи узников. А сжечь смогли не более сотни трупов. Палачей  разыскать поначалу не удалось, если не считать одного застрелившегося офицера СС, тело которого распласталось на пороге домика коменданта концлагеря.

Однако на следующий день вознегодовавших до глубины души англичан ждал своеобразный «трофей». Из соседнего городка доставили собственной персоной коменданта  этого кровавого жертвенника – местные бюргеры, приученные гитлеровским режимом к доносительству, с охотой «стучали» и новым оккупационным властям. Так Фридрих Обердорф, прятавшийся на ферме, был схвачен и доставлен к месту своих черных деяний. Его заперли в одной из комнат былой «резиденции» и зорко стерегли.

На следующий день в лагерь прибыли союзники – группа красноармейцев под началом Семена Губахина, тоже полковника по званию. «Мне уже доводилось видеть такое, - объяснял он через переводчика британскому коллеге. - На Украине, в Польше… Звери!»

Вечером того же дня в комендантской штаб-квартире два бравых офицера в компании адъютантов и переводчика, прошедших горнило войны, пили за близкую общую победу, за всех, кому не суждено услышать торжествующий салют, в память тех, кто погиб от рук палачей. Когда было выпито много водки и джина, захмелевший Семен Губахин вдруг предложил: « У вас тут, мистер Бартон, по соседству сидит этот ублюдок комендант. Покажите-ка мне его. Хочу посмотреть в глаза душегубу!»  И вот адъютант полковника Бартона втолкнул обер-палача в его бывший кабинет. «Сядь! – по-немецки сказал ему британский полковник. Хочешь выпить перед скорой смертью?» «Еще вино на него переводить», - по-русски проворчал Губахин, но, тем не менее, кивнул. Наполнили фрицу  кружку, сунули бутерброд. «Помяни свой хренов рейх!» – злобно-торжествующе произнес русский офицер. Налили вторую. Враг малость расслабился. Бартон наклонился к нему:

- Знаешь, зачем мы притащили тебя сюда? Хотим узнать, как ты дошел до всего этого…- он повел рукой в сторону окна, где виднелось развороченное черное чрево крематория.

- Да, как дошел до жизни такой! – воскликнул Губахин. – Только не говори, что, мол, «фюрер приказывал». Если бы Гитлер твой приказал тебе дерьмо жрать, ты б, наверное, такой приказ саботировал? Так или не так? Отвечай, твою мать! – и стукнул по столу.

- О да, я выполнял приказы. Но не только ради повиновения нашему фюреру. Я чистил Германию и Европу ради торжества прогресса. Готовь подробно разъяснить свою мысль господам победителям.

- Вот сказанул! Какой такой «прогресс» у фашистов? – удивился Губахин и привстал.

- Я освобождал Европу от темной азиатчины. Вам доводилось бывать до войны в еврейских кварталах? Видеть эти отвратительные рожи, эти нелепые костюмы, эти сальные пейсы, слышать эти гнусавые голоса? Эти существа, еще в средние века заполонившие Европу, являют собой насмешку над самим духом нашей великой и благородной цивилизации, над всеми нашими ценностями! Но в жадных, загребущих руках этих наследников Шейлока  деньги, золото, акции, которые по праву должны принадлежать народам благородной крови, а не сынам Талмуда! А эти вороватые цыгане, шляющиеся со своими грязными таборами из города в город! Эти агенты Востока в самом сердце матушки-Европы! Чуждые нам племена плодятся как крысы. Если бы германская нация не выполняли священную миссию по очищению Европы, то на будущем цивилизованного мира можно было бы уже сегодня поставить жирный крест. Но мы по крайне мере отсрочили гибель благословенного Запада. Во имя торжества прогресса!

Все молчали. Английский полковник покусывал шероховатые губы. Русский постукивал пальцами по столешнице, выбивая какой-то ритм. Вдруг он поднял глаза:

- Складно баешь, скотина немецкая! Прогресс, значит…- и он на минуту задумался. Потом заглянул в большую кружку, где оставалось еще граммов 50, осушил ее и начал:

- Хорошо запомнил я это слово «прогресс». В тридцать первом. Я был тогда курсантом. Вот погнали нас, молоденьких красных офицеров, подавлять кулацкий бунт. Было это на Брянщине…я потом, во время войны, в тех местах из окружения к своим пробивался. Так вот, прибыли мы в село, а там – толпа плохо одетых мужиков с вилами и кольями, бабы в платках. Голосят как полоумные! Некоторые еще детей с собой притащили. Недовольны, знаете ли, политикой коллективизации. Рабочего-двадцатипятитысячника зарезали, гады!

Перед нами комиссар Ефим Левин речь толкал. Говорил так, что поневоле заслушаешься:

- Перед вами, товарищи бойцы, скопище темных крестьян, словно явившихся к нам из стародавних времен эпохи Ивана Грозного. Темная, невежественная и озлобленная толпа. Вот такие вот чумазые мужики и даже бабы в девятьсот пятом варварски расправлялись с революционерами, устраивали погромы и прочие мерзости. Разве эти дикие пахари могут стать опорой самой передовой в мире власти? Разве своими заскорузлыми мозгами они способны уяснить великие истины марксизма? Нет! Старое пат-ри-арха-ль-ное, - Губахин с трудом выговорил слово, – крестьянство должно сойти на нет. Ведь оно мешает прогрессу! Его сменит сельский рабочий класс, объединенный в колхозы могучей волей нашей партии. Вот ты, обратился он ко мне, курсант Губахин, из уральских мастеровых, потомственный пролетарий, комсомолец и кандидат в ряды партии. Как ты самолично считаешь: ради окончательной победы идей революции следует разогнать толпу подстрекаемых кулаками и подкулачниками темных крестьян? Или все-таки пожалеть их?

И я громко и отчетливо воскликнул: «Разогнать! Чтоб другим неповадно было устраивать мятежи против народной власти!» Потом мы кричали им: «Разойдись!» - а они все стояли и пялились на нас ничего не понимающими глазами. Тогда командир роты Трофимов приказал дать залп. А потом – крик, стоны раненых, бабы, воющие над мертвыми и ранеными детишками, снег, залитый кровью. Мы погнали крестьян в село. Там опять они сбились в толпу. И мы дали залп во второй раз! И опять – трупы, вопли, плачи, стоны, проклятия. Вечером в клубе было собрание, и от комиссара я снова услыхал это слово: 

- Мы с вами, товарищи, не какие-то простые вояки, а рыцари прогресса! – Так и сказал.

Русский замолчал. Немец о чем-то раздумывал, и лоб его морщился. Молчали все остальные, осмысливая услышанное. И тут подал голос полковник Бартон:

- Когда вы, мой русский друг, разгоняли ваших взбунтовавшихся крестьян, я был совсем юным желторотым лейтенантиком и служил в колониальных войсках в Родезии. Мы стояли лагерем на берегу широкой реки, недалеко от африканской деревушки. Одним из нас был капитан Том Конвей, большой знаток женского пола. Среди его трофеев на любовном фронте числились англичанки, ирландки, немки, польки, еврейки, индианки и даже одна русская из семьи эмигрантов, - он хитро подмигнул Губахину. – Но до сих пор не приходилось ему переспать с негритянкой. Он мечтал об еще одной победе в постельной войне; сведущие люди говорили, что эти черные девки очень темпераментны!

И однажды, далеко за полночь, он тайком отправился в негритянскую деревню – искать прелестей дикарской любви. Он не вернулся ни утром, ни позже. Когда наши солдаты отправились туда на разведку, то обнаружили бездыханное тело капитана, пригвожденное к земле ассагаем – это такое копье у туземцев. Поговаривали, что Конвей хотел насильно овладеть какой-то черномазой красоткой. Та позвала на подмогу – и черные убили капитана, предварительно оскопив его. Мы все пылали гневом, мечтая обрушить на грязных туземцев все божьи и дьявольские кары. Майор Робертсон построил нас и произнес горячую, полную пафоса речь, которой позавидовал бы и депутат парламента:

- Джентльмены! Черные дикари убили нашего товарища Тома Конвея, да будет земля ему пухом! Осиротело семейство, стала вдовой жена, будут неутешно рыдать родители. Да постигнет возмездие этих жалких, подлых и трусливых дикарей, чудовищ в человеческом образе, убивающих под покровом ночи ударом в спину. Если верна гипотеза мистера Дарвина, и мы все ведем свой род от приматов, то, несомненно, предками англосаксов была самая разумная и, не побоюсь этого слова, гуманная обезьяна, а эти жестокие дикари произошли от самой глупой и кровожадной бестии, прыгающей по ветвям! Если же мы все происходим от Адама, то, вне всякого сомнения, негры – потомки Каина или Хама! В этой стране, среди такого народа никогда не взрастут цветы цивилизации, никогда не придется пожинать плодов прогресса. Здесь не будет ни Великой хартии вольностей, ни Билля о правах, ни избираемого свободными людьми парламента, ни мудрых законов, ибо лишь кнут и палка белого господина могут заставить дикий народец соблюдать нормы права и приличий. Во имя торжества прогресса преподадим суровый урок этим невеждам!

И мы убивали всех, кто подвернется под руку, мы жгли их круглые хижины и забивали скот. От деревни осталось голое пепелище, прожорливые гиены заменили могильщиков.

- Между нами столь много общего! – вдруг воскликнул немец. – Мои соотечественники убивали жидов во имя прогресса так же, как русские своих крестьян, а англичане – дикарей. Да, мы все грешны. Но мы – беспощадные воины цивилизации, свет которой разгоняет тьму варварства и невежества, дикарства и азиатчины; все мы - рыцари прогресса, несмотря на то, что наши кредо столь разнятся! Право, стоит ли враждовать?

- Что ж! Мы все грешны! – зловеще произнес Бартон. – Евреи, столь ненавидимые вами, в древности взваливали все свои грехи на козла отпущения и сбрасывали его с вершины скалы. А на вас чужих грехов вешать не надо – своих полно. Мы повесим вас самого! Ваш так называемый «путь к прогрессу» завел в тупик, он будет проклят и зарастет бурьяном. А наш англосаксонский путь станет столбовой дорогой прогресса. Мы будем долго соревноваться с вашей страной, мистер Губахин, доказывая, чья стезя приведет в царство грядущего благоденствия. Но мерзкому наци не суждено быть свидетелем этой борьбы!

Утром Фриц Обердорф был вздернут на воротах концлагеря. Он недолго дрыгал ножками под циничным лозунгом «Труд делает свободным». Гнусный нацист стал еще одной жертвой прогресса, беспощадно сметающего со своего пути все, что только мешает ему.