Повелитель тайболы

Сумерки окрасили небо в темно-синий цвет. Загорелись первые звездочки. В этот час зажглись свечи в избах надежно укрытого темной стеною тайги кержацкого скита, расположенного верстах в сорока восточнее Тюмени. В старой приземистой избе на самом краю скита за широким столом собрались трое непохожих друг на друга людей.

Шестидесятипятилетний потомственный уставщик Илларион был хозяином дома, выстроенного еще его прадедом. Во дни николаевских гонений на старую веру семейство Огородниковых бежало прочь из губернского города вместе с десятком таких же горемык. Предки Иллариона вырубили небольшой участок тайги, выкорчевали кряжистые пни – и вырос в глухой чащобе скит, куда вела одна-единственная тропка, ведомая лишь обитателям скита и еще двум-трем десяткам знающих людей в Тюмени и Тобольске.

Верстах в пяти к северу позднее обосновались спасовцы, с которыми жители Огородникова селения не поддерживали контактов – поморцы считали спасовцев еретиками, и те отвечали им «взаимностью». Когда грозовая тень смуты накрыла Россию, в скиты стали просачиваться гонимые новой властью. Двое из них гостевали в избе Иллариона. Один был штабс-капитаном Русской Армии, человеком средних лет, чья густая бородища скрывала глубокий шрам, который в 1916 году,  во время Галицийской кампании, оставил на подбородке офицера австрийский штык. Старовер, завидев пышную бороду незваного гостя, принял было его за своего единоверца. Но и распознав ошибку, не прогнал вон из скита ищущего пристанище воителя. Скоро следом за ним в селении появился еще один чужак. У того бородка была отнюдь не староверческая, а представляла собой обычное украшение российского городского интеллигента начала мятежного ХХ века. В отличие от штабс-капитана Алексея Бельцова, родившегося где-то под Липецком,
провинциальный журналист Виталий Чердынцев был коренным сибиряком. Несмотря на это, Илларион относился к Виталию с большей настороженностью, чем к офицеру. «Знаем мы вас, умников бесовых, - ворчал себе под нос уставщик, - от вас в Отечестве одни неустройства и смуты». Однако и Чердынцева хозяин избы прогнать не решился. «Прежде мы были изгнаны правды ради, ныне вот пришел их черед. Близко, ох, близко царство Антихристово, конец приходит християнам», - рассуждал Илларион.    

- Ларион, ты бы ланпу зажег, - крикнула из сеней жена Ефросинья.

- И свеча сгодится. Беречь надо керосин-то. Где еще добудешь потом, коли иссякнет? Не поеду ж я в город, к бесову племени в лапища, - ответствовал кержак.

- Вчера вы, господин Чердынцев, обещались нам прочесть ваш исторический рассказ, - произнес штабс-капитан, входя в горницу. Он уже трижды за вечер отлучался на двор покурить; матерый старовер не выносил табачного духа: «Курить – бесам кадить. Табачище на Русь иноземцы привезли еще при окаянном Никоне». Поневоле офицеру приходилось уважать религиозные чувства кержака: гостишь в чужом доме – соблюдай обычаи хозяев. Бельцов уселся на слегка поскрипывающий венский стул, обвел собеседников желто-зелеными, цвета еловой хвои глазами.

Чердынцев покопался в сумке, лежавшей рядом на лавке, извлек оттуда свернутую в трубку и перевязанную бечевкой потрепанную тетрадь. Достав из футляра бритву, разрезал бечевку, развернул рукопись, прошелся ладонью по глади мелко исписанного листа. Оглядел избу. Три свечи в массивных подсвечниках озаряли стол и небольшое пространство вокруг него, бросали отсветы на стекло буфета, низенькое трюмо в углу. «Как умудрился пожилой кержак доставить набор мебели из города по бездорожью в самую глухомань?» - подумал Виталий. Перед образом Николая Угодника горела лампадка, освещая строгий лик святителя. Под иконой Спаса-в-силах притулился граммофон с трубой, выглядевший абсолютным анахронизмом на фоне старинных икон, богослужебных книг в потертых переплетах, желтых как осенние листья лубочных картинок, развешанных тут и там по стенам избы. Лубки изображали прения о вере между никонианами и старообрядцами, иллюстрировали основные православные догматы. На некоторых были изображены Аввакум Петров и его сподвижники, казненные за веру в Пустозерске, Выговские духовные учителя братья Денисовы и Даниил Викулин. В дальнем углу высился медный самовар с помятым боком. Кержак упорно избегал китайского чая, предпочитая ему доморощенный кежный чай из лесных ягод и трав. Им же потчевал и постояльцев, разливая напиток в специальную посуду «для мирских».

- Просим любезно, - деланно поклонился Алексей Бельцов. Виталий протер тряпочкой стекла пенсне, подвинул тетрадь в круг света, нагнулся над нею и неторопливо начал:

- С вашего позволения, господа. Занимательная северная история, написанная мной на основе сюжета, почерпнутого из народной мифологии иньвенских пермяков и вычегодских зырян. В девятьсот третьем довелось побывать мне в краях приуральских. Предания аборигенов легли в основу сюжетной канвы этой повести. В литературной переработке легенд помог писатель и философ Каллистрат Жаков, с которым некогда доводилось переписываться. Кое-что в произведении – плод моей авторской фантазии. Без вымысла и домысла нет подлинной литературы. Итак, господа, слушайте и внимайте! 

… Три драккара вошли в устье реки, протекавшей по равнинам Бьярмии. Грозно и величаво разрезали они спокойные воды. Гордо высились головы чудовищ – то ли морских змеев, то ли самого могучего Ермунганда, объемлющего крепким кольцом Вселенную. Из деревянных змеиных пастей торчали бронзовые лезвия-языки. Не единожды доводилось Олафу Сигурдсону бывать в далекой земле, богатой пушным зверем. Едва завидев на речной глади его корабли, разбегались дикая чудь и ямь. Грабил Олаф капища местных жителей, палил их городища, а после, совершив обязательную требу богу воинов Одину, покидал край. Ждали его родные фиорды, рокочущие, в белых кудрях пены серые валы Норвежского моря, голубичные очи красавиц, звонкие песни скальдов, пиры и поединки. Только не ускользнула бы из-под носа богатая добыча. Местные племена, заслышав о появлении непрошеных пришельцев, прячут в потаенных местах все подношения Юмале и прочим лесным богам. Надо застать их врасплох, перебить, разорить святилища и – айда в обратный путь, пока чудины не спохватись и не дали грабителям отпор, что иной раз случалось.

Драккары поднялись вверх по малознакомой викингам реке, которую тамошние обитатели зовут то ли Мезьной, то ли Мезьвой, нашли удобную гавань для стоянки. Несколько десятков суровых воинов спрыгнули на берег, оставив охрану сторожить суда. Олаф, ступив ногой в вязкую прибрежную глину, поскользнулся и едва удержал равновесие. Он зашатался, отчаянно размахивая секирой и злобно ругаясь. Викинги дружно загоготали. Вождь смачно сплюнул и прокричал:

- Живей за мной! Поищем ближайшее селение. Там и поживимся.

Ватага рассыпалась по берегу. Спустя три часа за березняком обнаружили брошенное селище. Ни одной живой души. Даже собак и скотину жители забрали с собой. «Вот незадача, - думал Олаф. – Кто-то предупредил туземцев. Может быть, пока они плыли вдоль восточного побережья Гандвика, спрятавшиеся на берегу дозорные заметили их и передали своим соплеменникам о приближении неприятеля». Викинги в гневе разломали частокол вокруг селища, сожгли убогие домишки, в которых ничего, кроме  глиняной посуды и грубо сколоченной мебели не оказалось. Горшки перебили, мебель изрубили мечами. В соседнем леске неожиданно наткнулись на капище с деревянными идолами. Духи леса недобро глядели на пришельцев. Враждебные боги были тут же преданы огню.

- Один сильней всех богов! – орал Олаф Сигурдсон. Его слуга Патрик, единственный в ватаге христианин, захваченный морскими бродягами на одном из островов Оркни, достал из-под ворота рубахи символ веры – крест, заключенный в круг. Такие кресты во множестве высились на мрачных и бесплодных Оркнейских берегах, среди гор и вересковых пустошей Скоттии, на зеленых холмах Эйре.

Эрик, правая рука храброго конунга Олафа, засмеялся:

- Едва услышал имя Одина, как схватился за свой амулет, дурачок! Защитник воина – не побрякушка, а меч. Выкинь эту штуку, возьми меч и добывай славу. А Один станет тебе поддержкой и защитой в любой сече.

Патрик только ухмыльнулся в ответ. Он был всего лишь оруженосцем вожака викингов. Еще Патрик знал множество кельтских саг и преданий, которые вечерами у костра рассказывал суровым воинам Севера. Он верил, что добрый и милосердный христианский Бог однажды поможет ему вернуться к родному очагу.

Лохматый, светлоглазый Эрик тоже носил амулет. На медной бляшке были вырезаны 24 руны, значение каждой из которых мог поведать только полуслепой старик-скальд Ингмар. «Райдо», «Тиу», «Беркана», «Вуньо» и прочие - каждая имела некий сокровенный смысл и способна была защитить владельца рунного круга в различных передрягах нелегкой жизни северного воина.

…Заночевали на опушке, на приличествующем расстоянии от порушенного капища – боялись мести чужих богов. Выставили, как положено, стражу. Под утро не досчитались двоих. Эрик бесследно пропал. На месте, где спал викинг, нашли только его меч в кожаных ножнах. Это огорчило соратников исчезнувшего воина: если Эрик погиб без оружия, он не попадет в небесные чертоги Валгаллы. Хельг был зарезан во сне. Острый нож торчал из рассеченного горла. К рукояти был прикреплен кусок бересты, исписанный рунами. Олаф оторвал послание от рукояти, вгляделся в текст при свете смоляного факела. Письмена были странными. Наряду с привычными викингам рунами здесь оказались и греческие буквы, и завитушки, которые используют в переписке багдадские купцы, и какие-то совсем незнакомые знаки. Олаф не понимал написанного. Только толмач Свен мог прочесть неведомую викингам азбуку. В молодые годы он побывал в самом сердце загадочной Бьярмии, за непроходимыми болотами и чащобами, знал туземный язык не хуже родного и ведал секреты тамошней письменности. Письмо заканчивалось рисунком: длинная лента, видимо, изображавшая реку, человечек с копьем в руке, еще один человечек возле ладьи и оперенная стрела, изображающая путь от человечка к человечку.

- Прочти, - конунг сунул Свену кусок бересты.

Толмач долго рассматривал написанное:

- Большинство слов мне понятны, вождь, - после долгого молчания произнес он. – Здесь сказано следующее: « В двух днях пути тебя ждет войско. Мы стоим у излучины реки Мезь-ва, в тайболе. Приходи сразиться». Там еще какие-то слова, видимо, бьярмы клянутся своими богами. Тайбола – это дикие места, где нет ни дорог, ни селений. 

- Я принимаю вызов, - после короткого раздумья сказал Олаф. – В полдень снимаемся с места и идем вдоль реки к излучине. Сворачиваем лагерь. Но сначала воздадим последние почести славному воину Хельгу. Освободившись от уз плоти, его душа достигла  высот божественной Валгаллы. Тризна будет недолгой. Поторапливайтесь! Впереди у нас – жестокий бой с войском Бьярмии. Кто-то из вас неизбежно отправится вслед за Хельгом.

Тело Хельга сожгли на погребальном костре, справили тризну – и двинулись в путь вдоль реки. Викинги продирались сквозь густые заросли, отбивались от назойливой мошкары, утопали по колено в болотинах, проваливались по грудь в коварные трясины, протягивали друг другу древки копий – и с их помощью вытаскивали завязнувших товарищей. Десяток доблестных воинов остались охранять драккары от внезапного набега чуди, если таковой последует. Конунг рассчитывал разгромить бьярмов, полагаясь на силу и ярость своих непобедимых воинов, которым случалось уже одолевать вдесятеро большие по численности полчища северных племен. Вкусив отвара мухоморов, бывалые вояки преображались в берсеркеров – людей-медведей, которым все нипочем. Некоторые из викингов собирали крохотные грибки, растущие в лесах Бьярмии – говорят, их обожают местные колдуны. Отведавшего  шаманских грибов посещали видения, пред ним разворачивались панорамы отчаянных битв;  с небес спускались боги, чтобы приободрить воинов; валькирии проносились перед полубезумными взорами одурманенных бойцов; являлись давно умершие родичи и сотоварищи, которые не только расспрашивали о дне сегодняшнем, но и прорицали будущее. Сам Олаф дурман-грибов избегал: от их употребления недолго и умом тронуться. Пусть глупые бьярмы жуют эту дрянь. Когда они разобьют воинство здешних племен – а это, несомненно, произойдет, ибо каждый викинг один способен противостоять пяти, семи, а то и десятку бьярмов или чудинов – то вернутся на корабли и отплывут на родину с богатой добычей. Ведь неподалеку от поля битвы наверняка есть какое-нибудь городище. В конце концов, на телах поверженных врагов можно найти золотые или серебряные бляхи, фибулы, амулеты – все сгодится. Если к исходу шестого дня ушедшие на битву воины не вернутся, их товарищи должны будут подняться вверх по реке на одном из драккаров, волоча следом два других, разыскать на поле брани тела убитых и предать их сожжению вместе с оставшимися кораблями. Пламя освободит души павших от оков бренной плоти.

… Эрик очнулся. Его руки были крепко скручены сыромятными ремнями, сомкнувшими запястья воина. Веревки опоясали тело, впились в плоть меж ребер, связали лодыжки. Эрик попробовал пошевелиться – путы еще больнее сдавили тело. Он лежал возле чума, вокруг суетились какие-то люди, слышались отрывистые фразы на непонятном наречии.

«Это – обитатели Ётунхейма, страны, где хозяйничают страшные мохнатые великаны, покрытые белесым инеем – ётуны. С ними боятся связываться даже могучие боги. А эти люди, скрутившие меня, наверно, прислуживают гигантам», - Эрик размышлял, а тем временем двое туземцев подошли к нему. Один из них  достал короткий кинжал, исполненный в форме человеческой фигуры, другой поднял Эрика на ноги. Первый тем временем рассек узы, сковавшие викинга. Эрик размял затекшие члены. «Эй, вы, где я?» - прокричал он. Эрик похлопал себя руками по бедрам – меча не было. Дурной знак! Если похитители убьют его, безоружного, дух Эрика никогда не попадет в Валгаллу, он не увидит сияющий престол владыки Одина, не будет вечно пировать в кругу павших воинов, вкушая мясо жертвенного вепря. «Где мой меч?» - взревел он. Не владевшие родным языком Эрика туземцы ничего не ответили. Они крепко сжали его руки, заломили их за спину и стали подталкивать воина к огромному пню, возвышавшемуся посреди поляны-вырубки. Когда Эрик очутился возле соснового пня, он с ужасом заметил на его поверхности бурые пятна. «Кровь!» - промелькнуло в сознании воина. Могильный холод сковал сердце. Нет, он не погибнет в ратной схватке, как подобает викингу. Его принесут в жертву чужим богам. Краешком глаза он заметил на окраине поляны, у расставленных в беспорядке чумов, деревянного истукана. Обрубок ствола представлял собой устрашающий лик незнакомого божества с глубоко прорезанной в дереве длинной вьющейся бородой. Возле идола стоял на карачках и бубнил что-то пожилой человек. Внезапно он обернулся – и Эрик поразился сходству вырезанного на теле древа изображения с лицом молящегося человека. «Это, видимо, жрец», - подумал пленник.

- Тебеях привестьх закланиях к Сьюрх из рода славнейх Иртьех, - неожиданно громко сказал один из людей, державших Эрика – тот, кто разрезал кинжалом ремни и веревки. 

- Тыих болсех не увидих Сьюрх, тыих стать шертваих, - продолжал меж тем туземец визгливым голоском с неизменным «хеканьем» в окончаниях исковерканных скандинавских слов. – Поклонисех  головах Сьюрх.

Эрик презрительно сплюнул под ноги. Тогда второй туземец больно ткнул его в затылок.

Гордый викинг невольно дернул головой вперед. Стоявшие поодаль соплеменники Сьюрха довольно заулыбались, кто-то хихикнул. Мальчик лет десяти от роду указал пальцем на Эрика и рассмеялся. Сьюрх встал, отряхнул колени и направился к Эрику. Пройдя половину пути, отделявшего его от пленника, он внимательно поглядел на него. Пронзительный взгляд седовласого жреца кровавого бога, казалось, впился в самое сердце обреченного в жертву викинга. Вновь ледяное дыхание небытия коснулось храброго сердца Эрика. Он остро ощутил свое бессилие. «Мне бы меч! Тогда я пал бы в схватке, уложив перед тем нескольких кровожадных туземцев. Я хочу умереть как воин, а не как жалкая жертва». Сьюрх тем временем подошел к деревянному «алтарю» для закланий.   

- Сихиртех шертваих, иди! – легонько пнул Эрика один из державших его. К пленнику приблизились еще двое вооруженных копьями и палицами людей, одетых  в меховые куртки. У одного из них Эрик заметил МЕЧ! Толстый кожаный ремень свободно болтался на округлом животе туземца, в такт ему покачивались ножны, откуда торчала рукоять смертоносного оружия. Двое, державшие Эрика, передали его копьеносцам. Они подогнали викинга к самому алтарю, тыча его в спину наконечниками. Сьюрх о чем-то переговаривался с коренастым человеком, по виду ровесником Эрика – судя по всему, это был младший жрец. Старик вдруг развернулся, снова вперил взгляд в лицо плененного воина. Рука его извлекла из-за пояса кинжал с волнообразным лезвием. «Ёхор!» - воскликнул он. И тотчас же двое копьеносцев повалили Эрика на пень-алтарь. Жрец повернулся лицом к идолу и, воздев руки к небу, не выпуская из десницы кинжал, гнусаво затянул жуткое заклинание, смысла которого Эрик не понимал.

Сгрудившиеся на поляне люди подвывали ему. Копьеносцы, вторя жрецу, не отпускали Эрика: один из них держал меж широких ладоней голову обреченного в жертву, другой придавил тяжесть своего тела колени воина. Произнеся зловещим голосом еще пару фраз, главный жрец приблизился к викингу. Младший жрец подошел сзади, со злорадной усмешкой взглянул в лицо распростертого на алтаре воина. И тут Эрик выпростал правую руку из-под грузного тела воина, сдавившего ноги жертвы. В мгновенье ока он вырвал меч из ножен и рубанул по шее врага. Фонтан крови обдал Эрика. Второй туземец непроизвольно раздвинул ладони. Эрик скатился  на землю, вскочил и ткнул мечом в живот мучителя, который, успев схватить палицу, уже занес ее над головой викинга.

С криком туземец упал, роняя оружие наземь. Эрик бросился к жрецам. Изумленный таким развитием событий седобородый старик отскочил в сторону, не выпуская, однако, из руки кинжала. Удар, в который Эрик вложил всю свою ненависть, пришелся по голове младшего жреца. Его череп раскололся надвое как ореховая скорлупка. Тем временем опомнившиеся воины бежали к Эрику, потрясая копьями и зазубренными секирами. «Ёхор сихиртех!» -  истошно орали они. «Это сихирти», - всплыло в воспаленном мозгу воина. Он слышал рассказы о странном племени, кочующем в тундрах Ётунхейма и приносящих иноверцев в жертву своему верховному богу.  Звали мрачное божество то ли Омал, то ли Омол… Старая вёльва пророчествовала о несчастьи, которое это племя однажды принесет викингам, забравшимся в своих странствиях  слишком далеко на восток. Все эти мысли пронеслись в сознании Эрика с быстротой северных оленей. Он огляделся вокруг и увидел, что враги стремятся окружить его со всех сторон. Сихирти перекликались друг с другом, жестами показывая: «Отрезай путь к отступлению. Не упусти его! Или сам окажешься на месте жертвы». Жестикуляция была своеобразной, напоминая порой телодвижения, которыми обмениваются немые.

Некоторые сихирти, став на безопасном расстоянии от Эрика, изготовились метнуть копья в дерзкого чужеземца, не пожелавшего стать безропотной жертвой жуткого обряда.

Эрик потряс коротким сихиртским мечом. «Ну, подойди, попробуй! Кто из вас спешит в объятья смерти? А ну, живей!» Мимо просвистело копье и. ударившись о ствол сосны, отскочило в сторону. Возле алтаря бился в агонии один из сихиртских копьеносцев. Другой, с разрубленной шеей, испустил дух сразу. Сихирти приближались к Эрику со всех сторон. Он вертелся на одном месте, ловкими ударами меча отбивая и отбрасывая в сторону нацеленные в него копья. Несколько железных жал он отсек от древка. Но настал роковой миг – почти одновременно два копья впились в спину отважного викинга. Он вскрикнул и пошатнулся. В то же мгновенье полтора десятка вражеских воинов обрушили на него удары тяжелых палиц, стали жалить его копьями. Израненный Эрик упал, продолжая из последних сил сжимать в руке меч. Над головой проплывали белоснежные облака. Ему казалось, что это крылья воинственных дев-валькирий простираются над его окровавленной головой. Они вот-вот спустятся на эту проклятую поляну и подхватят его.

А потом соратники разыщут тело – и предадут пламени. И тогда бесстрашная душа воина окончательно освободится от плена земного бытия… Страшная палица сихирта ударила прямо в лицо. Чудовищной силы удар разнес скуловую кость, вышиб половину зубов, сломал нос. Сознание оставило викинга. А еще мгновение спустя та же палица опустилась на его макушку – и вослед сознанию тело викинга покинуло дыхание жизни. Кровь обагрила медную пластину с выгравированными на ней магическими рунами. Дар старого Ингмара не спас Эрика от погибели.

Приносить в жертву уже мертвого врага не позволял древний обычай сихиртей. На алтарь повалили умирающего земляка, которого викинг сразил мечом в живот. Жрец прочел заклинание – и погрузил кинжал в сердце незадачливого сихирта, освобождая его от мук, вызванных тяжелой раной. Сихирти  дружно вознесли хвалу Омолю. Капли свежей крови падали с лезвия кинжала на алтарь, на истоптанную траву вокруг, на одежды жреца, на бездыханное тело. А через несколько часов племя снялось с места и двинулось в поход.

… Вот и изгиб реки. Олаф Сигурдсон стоял над обрывом, вычесывая дохлых комаров из светло-русой раздвоенной бороды. Меж двух ее концов на серебряной цепочке болтался талисман, изображавший Слейпнира – восьминогого коня Одина. Задумавшись, он не сразу расслышал голос своего двоюродного брата Трюгви:

- Они идут, конунг! Их не меньше трех сотен. Бьярмы, словены и еще лесная чудь. - Чердынцев собирался продолжать рассказ, но тут штабс-капитан многозначительно кашлянул и полез в карман за кисетом:

- Прошу прощения, мне надо отлучиться ненадолго – еще раз отравить свои легкие треклятым табачищем. Перед тем, как я вас покину на несколько минут, позвольте задать один вопрос? - обратился он к Виталию.

- Я весь внимание.

- Неужели вы, милостивый государь, владеете давно исчезнувшим, вымершим языком этого безбожного племени…как бишь их?

- Сихиртей.

- Да-да. Си-хир-тей. Надо полагать, эти варвары не оставили письменных памятников?

Чердынцев лукаво улыбнулся:

- Ну, разумеется. Помните, перед началом моего рассказа я предупредил: автор имеет право на литературный вымысел? Так вот, фонетические особенности языка сихиртей – плод моей фантазии. Впрочем, мне доводилось однажды видеть некий сихиртский текст. В старой книге, именуемой «Бесогон Поморский», есть заклинание, посредством которого сихиртские шаманы вызывали из небытия злобного духа Омоля.

Желтым пламенем блеснули очеса старовера. Доселе невозмутимый старец воскликнул:

- Разве вы держали в руках запретную книгу?

- Это «запретное» сочинение хранилось в домашней библиотеке барнаульского купца Нафанаила Кольцова. Может быть, и поныне оно украшает книжное собрание владельца. Если, конечно, какие-нибудь разбойники не обчистили купеческий дом. – Виталий внезапно умолк. Он вспомнил купеческую дочь Прасковью, с которой не виделся вот уже больше десяти лет. Где она теперь? Жива ли? Или вихри гражданской смуты смели ее с лица земли как великое множество соотечественников? Уставщик Илларион по-своему понял его молчание. Наклонившись к Чердынцеву, он глуховатым голосом проговорил:

- Вы читали это заклинание вслух?

Старообрядец выглядел испуганным и подавленным. Он насторожился, дожидаясь ответа.

- Нет, что вы, - спохватился гость, до которого не сразу дошел смысл вопроса. – Какая-то абракадабра. Я ни слова не запомнил, только имя «Омоль» оживило в памяти Иньву, слышанные от пермяков старинные легенды.  А вы, будучи православным христианином не только по факту крещения, но по глубокой вере, унаследованной от предков-кержаков, неужели верите в возможности призвания языческих духов?

Илларион нахмурился:

-  Негоже тебе, пришлец, попрекать меня язычеством. Сами-то давно в мерзости языческой пребываете. У бесов тыща имен и обличий: кто-то Омолем зовется, другой Сатаной, третий Вельзевулом, а четвертый Тернациналом… - он не успел договорить. В избу вернулся, громыхая сапогами, Бельцов, и Виталий продолжил чтение рассказа. 

- Темная, колышущаяся масса людей неумолимо надвигалась со стороны редколесья. О боги, сколько же их было! Олаф вглядывался вдаль. В центре войска шествовали полновластные хозяева этой земли – бьярмы. Длинные копья качались как тростники, только, в отличие от прибрежных зарослей, колеблемых ветром, они мотались из стороны в сторону. Казалось, бьярмы дразнили непрошеных гостей или зазывали их на бой. Слева и справа шли витязи других племен.

- Воины! – зычным басом заорал конунг. – Хватайте оружие, надевайте доспехи. Один за нас! Или вернемся на родину в драккарах, груженых добром, или отправимся на пир богов в заоблачную Валгаллу. – Он нахлобучил шлем, потряс секирой. Викинги спешно облачались в железные нагрудники, напяливали шлемы, украшенные бычьими и бараньими рогами, султанами из перьев воронов и морских чаек, поднимали щиты.

Предводителем воинства бьярмов был князь Пам. Впоследствии его потомки будут гордо носить это имя. Пам – объединитель разрозненных племен, преуспевший в колдовских искусствах. Говорили, что он способен был провидеть исход битвы. Глаза, серые, как небо Бьярмии, мясистый нос, широкая борода, боевой топор в жилистой ручище. Рядом с Памом суетился его слуга Раис, булгарин с берегов Камы, взятый в плен во время набега зырян на Булгарские владения. Раис в окружении Пама воспринимался не столько княжьим оруженосцем, сколько шутом. Булгарин панически боялся прикоснуться к мясу дикого кабана, которое обожал Пам. «Махмет не велит. Махмет не велит», – торопливо повторял он, отталкивая предлагаемый ему кусок кабаньей ноги. Зыряне хохотали. Раис всячески избегал выпивки, ссылаясь опять-таки на своего Махмета. Он носил с собою коврик с вытканным на нем затейливым узором. Пять раз в день Раис становился коленями на коврик и напевал заунывную молитву. Сначала его каждодневные моления раздражали зырян, любящих слушать трели птиц, журчание вод, посвисты ветра и тихое бормотание волхва, беседующего под сенью вековых елей с владыкой всего сущего Еном, но скоро привыкли к непонятному лесным жителям обряду пленника-чужеземца. Самым забавным зырянам казалось то, что Раис, где бы он ни оказался, всегда знал в точности местоположение далекого города Мекки, в чью сторону, молясь, неизменно обращал он свой лик. Однажды, когда ведомое Памом племя забрело в темную глушь, двое хмельных зырян решили посмеяться над Раисом. Его схватили за руки и долго крутили вокруг своей оси, пока несчастный булгарин не выбился из сил. Он шатался, перед глазами по-прежнему водили безумный хоровод ели и лиственницы, ноги подкашивались. «Где твоя Мекка? – насмешливо спросил зырянин. – В какой стороне?» «Она вот там», - не моргнув глазом произнес Раис, указывая пальцем куда-то на юг. «Там живет твой бог?» «Аллах - он повсюду», - ответил булгарин, расстелил коврик и сотворил свое моление.

Пам шагал, приминая желтые цветки купальниц, топча клевер. Из-под ног вспархивали потревоженные луговые птицы. Рядом семенил Раис в своей всегдашней полинялой шапочке. Следом шли одиннадцать князей Бьярмии-Пармы, за ними – полторы сотни воинов. На левом фланге расположилось немногочисленное чудское племя под водительством князька Койваса, прозванного любимцем Юмалы. Ему было немало лет, он участвовал в десятках стычек и сражений – и ни единожды оружие врага не оставило на его теле отметины. «Заговоренный» - так прозвали его окрестные народы, а родное племя боготворило своего вождя. Правый фланг занимали словенские бродяги-ушкуйники. Почти все они были язычниками, бежавшими из богатого Хольмгарда, который словене называют Novi  Gard. Один только Михайла успел покреститься, а удрал он из Хольмгарда после того, как в драке зарезал купца, родичи которого поклялись Перуном убить злодея. Михайла носил крест под кольчугой и очень обижался, когда соратники-язычники спрашивали его: «С чего бы это тебя прозвали таким именем? Был когда-то Яробор, а стал Михайла. От меха что ли, который ты на плечах носишь?» Витязь ворчал:

- Глупцы вы! Михайла – это охрангел. Дух такой с белыми крыльями и мечом. На небе сидит и христовых слуг от вас, темных язычников, охраняет.

- Враки все это! Крылья у Стрибога-ветра. Он качает в ненастную погоду кроны дерев, наполняет паруса лодий и срывает шапки с глупых голов, таких, как твоя, - ответствовал предводитель ушкуйников Велеслав. Когда Добрыня и Путята «крестили» огнем и мечом его родной город, сотский Велеслав храбро встал на защиту Перунова мольбища от ревнителей греческой веры. Долго Велеслав со товарищи держал оборону священного места. Но силы оказались неравны. Преследуемый фанатичными адептами Христова учения, еще вчера носившими словенские имена и часто делившими с Велеславом в заволочских походах  пищу, очаг и кров, он бросился в воды Волхова, переплыл реку - и поминай, как звали. Два года скрывался в Ижорской земле. Скоро к нему на остров посреди озера Нево стали стекаться гонимые земляки. Когда же крестители пронюхали о месте пребывания упорствующих язычников, они покинули край голубых озер и гладких валунов, подавшись на восток, в дебри Заволочья. Здесь и обосновались. Кто-то женился на чудинках и переселился в городища туземцев, иные нанялись служить Югорским и пермским князькам. Остался костяк, который со временем пополнился новыми беглецами.

Викинги сбежали с пригорка, сгрудились в небольшой, плотный отряд.   Навстречу им шествовали бывалые бойцы северных племен.

- Патрик, меч! – прокричал слуге Олаф Сигурдсон. Он решил сражаться с неприятелем, держа в одной руке убийственную секиру, в другой – разящий клинок. Викинги принялись раззадоривать приближающегося врага. Дерзкие пришельцы свистели, спустив штаны, хлопали себя по оголенным ягодицам, поносили непотребными словами матерей и жен бьярмов и их союзников. Некоторые искали в траве каменья, поднимали их и бросали в сомкнутые ряды врагов. Белый камушек звякнул о кольчугу Велеслава. Другой сшиб с головы Раиса тюбетейку.  Объединенные силы Бьярмии внезапно остановились шагах в тридцати от викингов. Пам подозвал булгарина и рослого бьярма, державшего за уздцы могучего и статного гнедка. «Подсади меня», - велел Пам слуге. Шустрый Раис помог хозяину Бьярмии-Пармы взгромоздиться на коня, сунул ему в руку длинное копье.

Из рядов викингов вышли Олаф и толмач Свен. Через него конунг обратился к врагам:

-  Я предлагаю сильнейшим эйнхериям… - Свен на мгновенье задумался – сильнейшим воинам выйти и сразиться в честном единоборстве.

Вражье воинство заволновалась, бойцы начали оживленно переговариваться. Немного времени спустя вперед на два шага выехал Пам – в боевом облачении, с копьем наперевес:

- Эй, передай своим, – он указал концом оружия в сторону Свена, - мы выставляем Ошлапея.  Он способен с одного-двух ударов сразить сильнейшего из вас. Ошлапей! 

Откликнувшись на зов Пама, решительно расталкивая соратников, вперед выступил гигант в ужасной маске, представлявшей собой мохнатую морду, содранную с добытого на охоте медвежонка. Из прорезей смотрели на викингов бешеные, горящие ненавистью глаза. В огромной руке Ошлапей, что в переводе значит «медвежья лапа», держал огромный молот – просверленный валун, крепко насаженный на древко. «Такому оружию позавидовал бы сам  громовник Тор, случись ему увидеть поле поединка», - подумал Олаф.  Высокорослый, плечистый и длиннорукий воин, забавляясь, перекидывал свое оружие из руки в руку. Косолапо переваливаясь с ноги на ногу, он рычал как настоящий медведь. Вот он какой, берсеркер северных племен! «Эй, Трюгви! – обернувшись к викингам, прокричал Олаф, - для тебя будет хорошая потеха!» И тотчас же из рядов викингов, едва заслышав клич двоюродного брата,  вылетел неистовый Трюгви. По его сумасшедшему взору было понятно: берсеркер уже вкусил отвара священных мухоморов.

«Настоящий Голиаф! – пораженный Патрик уставился на человеко-медведя Ошлапея. – Да и Трюгви – парень не промах. Куда там юному отроку Давиду с его хитрой пращой. Трюгви не станет поражать врага камушком в лоб – он всадит ему меч по самую гарду».

Исторгнув вопль разъяренного медведя, размахивая мечом и вращая расширенными зрачками, Трюгви бросился на Ошлапея, который стоял, небрежно расставив ноги. Выпад мечом пришелся мимо. Грузный и с виду неуклюжий бьярм ловко увернулся и в следующее мгновение взмахнул молотом. Описав в воздухе дугу, молот едва не задел макушку Трюгви. Берсеркер отпрянул. Он пошатнулся и чуть было не рухнул навзничь, но сумел-таки устоять. Еще одно ничтожное мгновенье они  высились друг против друга.

Было заметно, что Трюгви уступает сопернику в росте – его темя достигало лишь мочек ушей великана. Но под рукавами его рубахи так же вздувались железные мышцы. Коротко рявкнув, Трюгви опять ринулся вперед. Лезвие его меча совершило замысловатый пируэт и отбило направленный в лицо всесокрушающий удар молота. Ошлапей опешил. Ловкость превозмогала силу. Он отступил на шаг. Ропот прокатился по рядам бьярмов. Теперь двое человеко-медведей кружились на широкой поляне как два турухтана в брачном танце. С замиранием сердца следил Олаф за ходом поединка. «Один, помоги же брату!» - шептали губы вождя. Но Один не расслышал шепот. Улучив момент, Ошлапей одним взмахом молота вышиб меч из руки Трюгви. Викинги ахнули.  Пам взвизгнул от радости.

Следующий удар смял шлем Трюгви. Воин рухнул на траву. Кровь залила лицо. Из-под расплющенного шелома истекал студенистый мозг. Медведем взревел Ошлапей. И свирепым волком завыл Олаф. Победные крики раздались во вражеском стане, перерастая в общий гул восторга, средь которого можно было расслышать отдельные возгласы:

- Пусть хозяин всего сущего Ен вольет силу в наши мышцы и наполнит сердца доблестью!

- Хвала и слава Юмале!

- Да укрепит Перун бранную десницу!

Две нестройные толпы вояк (именно толпы, ибо северяне не ведали правильной стратегии и тактики ведения боя, построения войск на местности) кинулись друг на друга. Ошлапей свои молотом разносил в щепки толстые щиты, крушил доспехи и головы врагов. Страшным всадником смерти носился по полю сражения князь Пам, разя копьем зазевавшихся пришельцев. Лихо орудовал мечом Велеслав. Но скоро инициатива перешла к викингам. Они обрушили свой удар на самое слабое место объединенного воинства – левый фланг. Чудины, не выдержав натиска викингов, дрогнули.  «С нами Один!»  -кричал Свен, преследуя убегающего Койваса. Разогнав, разметав по полю чудь, викинги обрушились на бьярмов. Жажда мести за гибель родича удесятерила силу Олафа. Один за другим падали в кровавую траву бьярмы – кто с головой, разрубленной секирой, кто пронзенный мечом. На подмогу бьярмам бросились ушкуйники из богатого Хольмгарда. Но и они отведали губительной силы оружия Олафа. Оглушенный Михайла ползал среди убитых и умирающих соплеменников, пытаясь подобрать чей-нибудь меч, чтобы защитить себя от ярости викингов. Подскочивший Олаф пнул его сапогом в подбородок, ударом ноги перевернул на спину и всадил острие меча прямо в сердце. Покончив еще с несколькими подвернувшимися под руку словенами, он огляделся, ища глазами Пама.         

И тут из толпы беспорядочно отступающих и отбивающихся из последних сил бьярмов, чудинов, словен послышались торжествующие крики: «Сихирти идут!» Навстречу сражающимся бежали странные люди в куртках из оленьей кожи, с короткими копьями в руках. А впереди, подпрыгивая на кочках, летел человек с растрепанной бородой, на ходу восклицая: «Омоль! Омоль!» Олаф заметил в его руке окровавленный кинжал. Воины незнакомого викингам народа, казалось, не замечали происходящего, погруженные в неведомые прочим смертным раздумья. Их лица были сосредоточены, губы сжаты. Сихирти прибыли вовремя: военная удача явно отворачивала свое лицо от бьярмов и их союзников. Перед боем тайбольские кочевники окропили концы копий жертвенной кровью, взятой из раны трепещущего на алтаре молодого сихирта, упустившего из своих рук иноземца и в наказание за свой непростительный  промах заменившего викинга на кровавом жертвеннике. Вдруг сихирти остановились и устремили взоры на небо.

Видевшие это викинги и их отступающие противники поневоле также подняли очи горе. На лазурном небе из ниоткуда возникла, быстро увеличиваясь в размерах, серая, с неровными краями тучка. Она стремительно росла – и одновременно принимала форму бородатой человечьей головы. Лик неведомого бога! «Омоль! Омоль!» - заголосила сотня глоток. Олаф протер глаза. Ему почудилось, что из облака на него в упор глядят злые очи хозяина края. Померещилось? Всего лишь облако, случайно прилетевшее из пределов полночной страны Ётунхейм. Впрочем, до Ётунхейма, говорят сведущие люди, рукой подать. Облако повисло над бранным полем. И тут сихирти с яростным визгом метнули свои короткие копья в викингов. Странен был их полет. Разящие орудия смерти огибали деревца, росшие тут и там посреди поляны, преследовали убегающих викингов – и беспощадно пронзали их. Отчаянно крича, храбрые сыны фиордов петляли как зайцы – и копья сихиртей повторяли траекторию бега и настигали бойцов. Свен, почти догнавший Койваса и занесший над его головой меч, был сражен копьем. Тело воина неестественно изогнулось, пригвожденное орудием смерти к земле. Голова запрокинулась назад, рука с мечом бессильно упала на траву. Дрогнул и Олаф, наблюдавший в бессильной злобе и отчаянии гибель товарищей. Опомнившись, он бросился бежать к реке. Копье следовало за ним. Поскользнувшись, он выронил меч (секиру бросил еще раньше) и, не устояв на краю обрыва, полетел вниз. Мимо падающего с пронзительным криком конунга мелькали ласточки-береговушки. В его сознании проносились картины безмятежного детства, боевой юности, возмужания начинающего вожака, льняные волосы Хильды, полоса прибоя у каменистых берегов Варангер-фиорда, дрожащие на ветру паруса драккаров.

Тело воина разбилось о камни. Вспорхнули и разлетелись кулички, вскричала чайка, напуганная внезапным падением человека. И в следующий миг в спину уже мертвого воина впилось окрашенное на конце жертвенной кровью копье. Бой был окончен.

- Омоль одолел Одина! – гремело над полем битвы. – Славьте повелителя тайболы!

Велеслав осушил турий рог, полный хмельного меда. Сихирти жарили на вертеле тушу оленя. Зыряне, сыновья богини Заринь, варили в котлах похлебку. Убитых похоронили согласно обычаю каждого племени: одних предали огню, других зарыли в земле, насыпав общий курган. Справили тризну. Сожги и тела мертвых викингов. Каждому вложили в руки меч или секиру. Спустя три дня в излучине таежной реки причалил драккар, волочивший за собой еще один корабль. Третий драккар, пока его буксировали, дважды сел на мель. В третий раз днище пробил подводный камень или коварная коряга. Викинги повозились с ним, и, видя безнадежность положения судна, оставили посреди реки. Не найдя останков своих товарищей, новый вожак Гаральд, решил вернуться восвояси. В борт уходящего судна впилась стрела с запиской: «Такая жертва достойна Омоля.»             
…Виталий закончил чтение и обвел своих слушателей красноречивым взглядом: «Ну, каково? Оцените. Получился из меня писатель?»

- Позвольте еще один вопрос, господин Чердынцев? – обратился к автору штабс-капитан. – Предания пермяков сохранили для потомства имена героев или вы позаимствовали их из скандинавских саг? А, может, выдумали сами? Все эти воители - Эрик, Трюгви, Олаф… Пермяки наверняка переиначили бы чужие имена на свой манер.

Чердынцев ухмыльнулся:

- Позвольте уж мне сохранить в тайне секреты своего творчества. Негоже подглядывать в душу литератора. Это все равно что наблюдать сквозь замочную скважину за молодой парой, предающейся священнодействию любви. – Чердынцев опять примолк, вспомнив, как бесстыдно следила за ним и Прасковьей горничная купца Кольцова, выведывая интимные секреты, чтобы наябедничать  хозяину. – Пусть же тайна останется тайной. Одно скажу: имена Сьюрха и его предка Иртеха я не выдумал.

- Простите великодушно, что я, неразумный, вторгся в вашу писательскую кухню, - произнес Бельцов. – Продолжайте вашу в высшей степени замечательную повесть. Мы сгораем от нетерпения. Читайте. – Старовер кивнул седой головой, соглашаясь с офицером: пусть читает. Но Чердынцев лишь развел руками:

-Увы, господа, моя повесть по сей день не закончена. Но чтобы не разочаровывать вас – мол, заинтриговал и обманул, - я кратко обрисую дальнейший сюжет.

- Мы хотим знать, что стало дальше с вашими стихирами…виноват, сихиртями. Дикий народ, не ведавший о Христе. Снизошел ли на этих язычников свет Христова учения?

- Я мог бы рассказать вам историю преподобномученика Иоанна Тоемского, крестителя язычников, слышанную мной на Севере, где я впоследствии оказался вновь, не по доброй воле. Однако разрешите мне завершить сие сказание… Зыряне-бьярмы и сихирти поначалу жили в мире. До тех пор, пока из зырянских становищ не стали пропадать младенцы. Молва скоро связала исчезновение детей с жуткими обрядами сихиртей. Худшие опасения подтвердились, когда на месте брошенного стойбища сихиртей обнаружили множество детских костей. Зыряне долго и безуспешно бились с сихиртями. Наконец, Пам собрал свое племя и ушел на далекую Иньву. Потом еще была долгая война между сихиртями и пришедшими из Сибири самоедами. Но все это – тема для других рассказов. Я же хотел бы закончить свое повествование историей Патрика, который после печально завершившегося для викингов побоища скрывался в лесу. Вскоре кельт с архипелага Оркни примкнул к ватаге новгородских ушкуйников и совершил немало ратных подвигов. Я поначалу даже намеревался изложить эту историю устами Патрика…

- Ныне на Руси бесчинствуют варвары пострашней сихиртей, - прервал его Бельцов. – Когда был проездом в Самаре, друг мне передал письмо от родных. Что творится в уезде! Усадьбы жгут, волостного старосту Пашутина, пытавшегося пресечь безобразия, саблями изрубили. Церковь святого Климента, при Екатерине возведенную, не пощадили изуверы – разорили, изгадили. Новый Омоль идет по нашей земле. Только имя его – Коммуна.

- Говоришь, церкву осквернили? – недобро впился в гостя колючими глазками уставщик. -  А как ваши никониянцы двести с гаком лет наши храмы разоряли, алтари запечатывали?!
 
Виталий не стал вмешиваться в полемику между старовером и офицером-монархистом.