Талисман власти Паучья лапка-2

"Талисман  власти"
 В серию "Княжеский пир"

Глава 1


   .....На вершину его башни вели 375 ступеней. На шесть больше, чем в башне греческого мудреца Гелона, что стояла  на противоположном конце города, на Авентинском холме.
Игнациус почему-то этим обстоятельством очень гордился. Он осознавал всю мелочность такого тщеславия, но ничего  поделать с собой не мог. Гордился и все тут. И не только гордился. Он даже берег это чувство, сознавая, что может быть именно оно является последним, оставшимся в его натуре чисто человеческим качеством. Или слабостью. Тем более, что для этой гордости имелись все основания -  его гороскопы  сбывались  чаще, зелья сваренные им, гораздо лучше, чем у других собратьев по ремеслу  вытаскивали  людей с того света или заставляли их покидать этот и именно к нему, а не к кому-то другому, в затруднительных случаях захаживали купцы и императорские  придворные...
Хотя, кто знает? Может быть, эти шесть ступеней как раз и были главными? Может быть, именно по тому гороскопы сбывались, а зелья действовали, что он стоял на несколько шагов ближе к небу.
Ближе к Богу.
Звездное небо висело над Вечным Городом, ощутимо провисая там, где его пересекал Млечный путь. Город казался темным. Он виделся пустым и лишенным жизни и света. Даже Тибр, несший холодные волны в море, отражал звездный свет вверх, словно понимал, как кощунственно вбирать в свою воду, которую пили рабы, и которая грелась в термах всего города, божественный свет звезд. Зато все, чего не хватало городу - жизни и света -  в избытке кружилось в небе над ним.
Игнациус поднял голову. Небо не бездействовало.  Звезды двигались путями, ведомыми лишь избранным, и от этого движения в душах владык и простых смертных  рождались желания и страсти. Они были разные, эти желания - одних томила страсть плотской любви, других - власти, третьих - золота, и не каждому из этого человеческого стада стоило помогать, открывая истины, но сегодня был особый день и особый случай.
 Игнациус опустился  в приготовленное кресло из ореха. Старое дерево скрипнуло, в коленях кольнуло болью. Он окинул взглядом площадку. Все тут выстроено по его нраву- с любовью к уюту и простоте. Мраморные плиты под ногами, два светильника Александрийской работы из кованого серебра и ящик с книгами. На столе рядом, так что бы достать рукой,  лежал трактат Ас-Суфи. Руки по привычке, сами собой потянулись к  "Книге неподвижных звезд", погладить старую кожу на  верхней доске и он по привычке раскрыл ее, но, опомнившись, даже не взглянув, захлопнул. Сейчас не до нее. Может быть вскоре....
Перед ним, прямо за ограждением, загораживая срез земного круга, лежал императорский дворец. Башня, прямая как взгляд, направляла внимание Игнациуса в небо, но в эту минуту взор  его не рвался к звездам, а возвращался  к  черной громаде императорского дворца. Смятение жило в душе мага, и дрожь в руках выдавала его состояние.
Удалось, отрешенно подумал Игнациус, все-таки удалось! Получилось!
 Он запахнул полы халата, сунул худые кисти рук в рукава. Промозглый ветер нес сырость и холод, толкал его к люку в полу, но он не желал уходить с башни. Мир внизу суетлив, а сейчас ему не хотелось думать о мелком. Конечно, он мог бы поставить защиту от холода и ветра, но сквозь нее звезды виделись бы дрожащими огоньками, а он слишком любил их, что бы заставлять дрожать.
Прикрыв глаза, маг заново переживал события последних часов. Он знал, что они неизбежно произойдут, но все же  когда пришло их время, они оказались для него  неожиданны как молния и столь же сокрушительны.
Три часа назад к его дому подъехал офицер дворцовой стражи, и едва дав привести себя в порядок, повез к императрице. Слава Богу, во дворце еще остался Ромейский церемониал представления, введенный ее мужем, Оттоном Вторым и у него хватило времени собраться с мыслями, пока его трижды тщательно обыскивали.
 Полутемные коридоры вели его  через темные залы, наполненные невидимой ему роскошью. В темноте тихо перекликались часовые. Его проводник обменивался с выступающими из тьмы  стражами несколькими словами, и они шли дальше. Гость стал считать стражей и к концу пути насчитал их около дюжины. Так далеко он еще не забирался, хотя ему уже приходилось бывать во дворце, и по делам и во время Больших приемов.
Путь по запутанным коридорам дворца Оттона  Второго закончился перед  дверями малого покоя. Офицер знаком велел ждать и вышел. Игнациус остался в одиночестве, но не один. Тяжелые портьеры из вытканной серебром парчи иногда вздрагивали, когда  невидимый телохранитель переступал там с ноги на ногу. Прислушиваясь к его дыханию, маг огляделся.
  Дворец, построенный Оттоном Вторым для себя и жены, поражал роскошью. Любая его часть являлась произведением искусства или резчиков по камню или ювелиров, или ткачей, или оружейников - от стен, на которые пошел самый лучший греческий мрамор- до мебели, привезенной от ромеев. В Малом покое находилась только небольшая  часть той красоты и богатства, которую молодой тогда еще  император собрал под одной крышей. Игнациус, может быть как никто другой, понимал, что двигало тогда императором -  соединяя в этих стенах Восток и Запад, Оттон своим дворцом словно  делал первый шаг на пути объединения империй.
Тут было на что посмотреть - драгоценные витражи, коллекция франкского оружия из черного железа, статуи Фидия и  даже один из двух знаменитых поющих механических павлинов, усыпанных драгоценностями. ... Говорили, что павлинов привезла сама императрица. Игнациус собрался подойти поближе и рассмотреть это чудо, но не успел.
Феофано появилась в покое внезапно, вынырнув из какого-то тайного прохода. Все произошло настолько быстро, что маг не услышал даже шелеста платья. Он поспешно отвернулся от павлина и повернулся к императрице.
 Игнациус видел ее и раньше, но  так близко - впервые. Она еще выглядела молодой, лет 30 с чистым и светлым лицом, украшенный характерными ромейскими глазами, которые  греки так любят изображать на своих иконах. Эти глаза освещали лицо, делая его одновременно и умным и жестоким. Маг приложил руку к сердцу и склонился перед Властью и Силой.
У него был миг, что бы оглядеть ее, и он понял, что разговор будет нелегким. Императрица пренебрегла возможностью унизить его своим богатством - она оделась просто, едва ли не проще его. Ему стало ясно, что она  неплохо разбирается в людях и  знает, с кем и как нужно говорить.
Императрица молчала, рассматривая Игнациуса, а тот  стоял со склоненной головой и ждал вопроса.
- Ты кто? - спросила, наконец, женщина таким тоном, будто и вправду не знала, кто стоит перед ней.
- Я Игнациус. Добываю себе хлеб тем, что составляю гороскопы и толкую сновидения, - осторожно ответил маг.
Она подняла руку, и ее платье чуть слышно зашелестело.
- Мне говорили о тебе, как об одном из лучших прорицателей. Это так?
Взгляд этой женщины было нелегко выдержать, но Игнациус имел большой опыт общения с сильными мира сего, и, не смутившись, еще раз смиренно поклонился. Он знал себе цену.
- Может быть, я и не самый лучший, но один из них. Возможно, меня  превзойдет Герберт из Аурилака, учитель вашего сына. Или ваш дворцовый астролог, Ябудал Окта.
Императрица на мгновение задержала на нем свой взгляд, потом кивнула. Сев за стол, рассеянно взяла гроздь винограда, но не донесла до рта. Ягоды качались перед ней, но она словно позабыла о том, что хотела сделать. Несколько мгновений смотрела перед собой, потом  уронила их, и в задумчивости  прикрыла   ладонью. Игнациус прищурился - отблеск самоцветов на женских пальцах резал глаза.
- Сегодня я видела сон, - наконец сказала императрица. Она не смотрела в глаза Игнациусу. Взгляд устремился в темное окно, на появившиеся звезды. Императрица замерла, и предсказатель понял, что сейчас в голове  Феофано заново проносятся картины сна, растревожившие ее душу настолько, что она вызвала его.
- Растолкуй его мне.
- Сны, государыня, бывают разные. Иногда лукавый напускает такое, что ....
Императрица бросила один лишь взгляд, и он осекся. Такой же взгляд он видел у купца  Константина Перонского, когда тот третьего дня пришел разбираться по поводу сгоревшей лавки. Что бы ей там не приснилось, а сон свой императрица считала  стоящим. Игнациус опустил глаза.
- Я видела сад, - начала Феофано, - прекраснейший из садов этого мира. В нем все радовало глаз - и деревья, и трава и цветы. Милость Божья лежала на этом месте. Я стояла, озирая его в восхищении, когда чей-то голос позвал меня. Я обернулась и увидела  необычайное дерево. Ствол его был прямым и могучим. Дерево соединяло небо и землю, подпирая небесный свод, и над его кроной летали ангелы. Внезапно с чистого неба прямо в дерево упала молния. С грохотом, от которого содрогнулся мир, оно рухнуло, сломав многие стволы под собой. Листья же, словно зеленые бабочки, взлетели в небо, и заслонили свет солнца. Тьма упала на сад.
В ужасе я застыла, наблюдая гнев Божий, и долго стояла так, но  в одно мгновенье все изменилось.  Ударил колокол, звуком подобный грому и в небе воссиял животворящий Крест...
Императрица судорожно вздохнула и, не выдержав волнения, поднялась. Игнациус  поднялся следом. Волнение женщины передалось магу. Это было как откровение. Истинно Бог в ту ночь говорил с императрицей!
- Явился откуда-то медведь с золотой Чашей в лапах и поставил ее перед сломанным деревом. Из чаши ударил фонтан огня, и дерево начало подниматься! Оно встало и укрепилось, но листья по-прежнему порхали в небе и ангелы плакали, глядя на голое дерево в цветущем саду. И тогда с неба спустились миллионы пауков. Они подхватывали листья и  прикрепляли их к  веткам. В одно мгновение дерево покрылось листьями, и от него изошло сияние ослепившее меня...
Она замолчала то ли не в силах вынести волнения, то ли соображая, стоит ли говорить дальше. Тонкая рука императрицы коснулась лба, возвращая в реальность. Плотно сжатые губы императрицы хранили молчание, но теперь Игнациус, возбужденный услышанным, решился  заговорить первым.
- Крест, Чаша, Колокол, Медведь, Паук, - повторил он. Голос его едва шевелил пламя свечи, что стояла перед ним.
-  Это вещий сон, госпожа. То, что тебе привиделось - есть  символы пяти волшебных сил, заключенных в пяти талисманах.
Императрица бросила на него взгляд поверх плеча. В женских глазах блеснули искры света.
- Ты действительно сведущий человек. Дворцовый астролог сказал мне то же самое.
- Тогда зачем вам нужен я, Ваше Императорское  Величество? - спросил Игнациус. В улыбке, которую он послал Императрице, жило лукавство. Задавая вопрос, он уже знал ответ.
- Астролог  рассказал мне о значении Креста, Чаши и Колокола, но он ничего не знал о Медведе и Пауке.
Феофано приблизилась к нему, и теперь стояла так близко, что он чувствовал запах  духов. Ему уже стало ясно, о чем она хочет спросить его, но он молчал, ожидая ее слов.
- Может ли мне теперь кто-нибудь рассказать об этом?
Игнациус закусил губу. Все-таки эта женщина была настоящей императрицей, а не просто вдовой Императора. Он знал, что сильнее  и умнее ее, но понимал, что не считаться с Феофано нельзя. От нее зависело слишком многое. Сейчас она могла стать помощницей в их деле, или помехой в нем. Когда Совет задумывал то, что привело к этому разговору, он знал, что  именно это будет самым трудным. Теперь, когда он до желаемого оставался всего шаг, следовало взвешивать каждое слово. В этих стенах властители иногда принимали не умные и, к сожалению, необратимые решения. У него мелькнула мысль, что может, и не зря она так посмотрела, когда Игнациус упомянул  дворцового астролога? Кто-то еще скажет, как сложилась его судьба.
- Он был только астролог, - на всякий случай сказал он, едва заметно выделив слово "был".
- Да. А кто есть ты?
Она прищурилась, и  Игнациус почувствовал холодок, пробежавший по спине, словно кто-то другой посмотрел из-за ее зрачков на него поверх острия стрелы.
- Я? - Игнациус заколебался - Я мудрец.
- Ты колдун. Маг!
В  глазах императрицы эти слова могли бы стать смертным приговором.
Женщина нервничала, и Игнациус не стал давать ей повод усомниться в себе. Рукава его халата разметали воздух перед ним, и он сделал охранительный знак.
- Нет, нет, ваше величество!!! Я всего лишь читаю волю Творца по облакам и звездам.
Императрица надолго умолкла. Он наблюдал за ней, отмечая, как лицо ее освобождается от  внутренней напряженности. Кажется, она поверила ему. Во всяком случае, она кивнула, разрешая сесть. Игнациус опустился в кресло. Он понимал, что ей мучительно хотелось понять означает ли этот сон то, о чем так долго мечтали и она, и ее муж.  С тех пор как Империя раскололась на две части, правители и Запада и Востока не переставали думать о том, что бы  соединить расколотую страну  в единое целое. Каждый по-своему, конечно... Расчет Совета строился именно на этом.
Игнациус чуть шевельнул кончиками губ, гася улыбку.
- Что же... Мы все рассчитали правильно...
 Внешне спокойный он смотрел на Феофано, не хуже нее, понимая, что твориться в ее душе. Любой ответ страшил ее. Императрице было страшно услышать и ответ "нет" - он означал, что лелеемая мечта никогда не сбудется, как и ответ "да" - это означало тяжелую работу и неизбежные потери. Он хотел, что бы она словом или знаком приказала ему говорить, но женщина только смотрела. Тогда  маг нарушил молчание первым.
- Я растолкую ваш сон так. Вам суждено свершить великое дело.
Императрица отвернулась от него. За окном висела ночь, но Игнациус не был уверен, что Феофано видит ее.
- Вас ждет успех в  великом начинании. Вы можете объединить две великих империи в одну. Господь дает вам знак. Но для этого понадобиться мощь всех талисманов.
Слова Игнациуса слетели с языка, словно скатились полновесные золотые монеты. Он бросил  их на стол перед императрицей, наблюдая за ней. Она уже видела их ценность, но монеты катились, и Феофано не спешила  брать их в руки.
Она молчала долго. Молчал и Игнациус, не решавшийся нарушить  молчание императрицы...  Маг видел, что она принимает РЕШЕНИЕ. С точностью сборщика налогов он мог проследить весь ход ее мыслей, шаг за шагом. По крови она была дочерью Императора восточной империи, по закону - вдовой Императора западной империи. Сама судьба  и положение толкали Феофано к мысли о  соединении двух империй в одну. Ее покойный муж, уже пытался соединить их силой, но не смог сделать этого. В тот раз он смог только отвоевать себе жену.  И вот теперь...  Теперь она перед лицом этого ничтожного человека она решала, пришло ли время повторить попытку. Но теперь уже не силой, а колдовством.
- Вам по силам объединить две империи в одну, - повторил маг, пробуя эти слова на язык, как пробовал приготавливаемые смеси - не получилось ли ядовитое снадобье вместо лекарства? - Для этого вам понадобится помощь всех талисманов.
В зале еще долго висела тишина. Игнациус, глядя на задумавшуюся Императрицу, кожей своей ощущал, как мгновения  скользят с одного края вечности на другой.
- Ты знаешь, где они? - наконец спросила она.
Игнациус едва слышно вздохнул. Разговор входил в нужное русло. Стараясь казаться спокойным, он развел руками.
- О трех знают все. Каролинги владеют...
Императрица подняла палец и остановила его.
- Я знаю все о Кресте, Чаше и Колоколе.... Меня интересует, что скрывают за собой образы Медведя и Паука.
В глазах Императрицы блестело нетерпение, но она еще не решилась. Ей ли не знать, что иногда Бог испытывал человека и огораживал свое "да" столькими условиями, что достижение цели становилось почти не возможным. Игнациус спокойно задумался, словно подбирал нужные слова. Нужды в этом не уже давно лежало в его голове. Препятствий, которые видела перед собой Императрица не должно быть слишком много. Она одновременно должна была  увидеть и соблазнительность цели, и возможность ее достижения.
- Это два самых древних  амулета. В них заключена мощь древних мудрецов и возможно даже языческих демонов. Их сделали древние маги, сильнейшие из всех, кто занимался магией под этим небом. Местонахождение одного из них я знаю. Медведь - у  Болеслава Храброго, того самого, что ваш муж назвал братом и  другом Империи. Я думаю, он не откажет, если  вы  напишите ему об этом.
Императрица кивнула.
- А Паук?
Игнациус деликатно кашлянул, вынужденный поправить Императрицу.
- Не Паук, ваше величество. Правильно его назвать Паучьей лапкой. С ней сложнее всего. Паучью лапку сделал греческий маг Арахнос, заключив в него часть силы эллинских Богов. Она находится где-то в Гиперборее, может быть у ругов, но что бы сказать точнее нужно время и усилия.
- У варваров? - пренебрежительно спросила императрица.
Игнациус усмехнулся одними глазами, лучики морщин побежали к вискам. Как все непрочно и относительно в этом мире. Еще сто лет назад гордые обитатели Вечного Города называли предков ее мужа тем же словом. И даже интонации у них были те же. А чем все кончилось? "Горе побежденным! "
- Друг Империи Болеслав Храбрый тоже до недавнего времени считался варваром, - дипломатично ответил Игнациус.
- Какой они веры, нашей?
- Нет, государыня, у них свои Боги...
Императрица кивнула и вернулась к талисманам, они волновали ее куда как больше.
- В чем сила этого талисмана? Нельзя ли обойтись без него?
Игнациус не посмел усмехнуться в лицо императрице, но злорадства не  сдержал.
- Творец послал вам сон, в котором  показал, что нужно для восстановления Империи. А что касается талисмана, то он укрепляет единство. Страну, в которой он находится невозможно разрушить или разделить...
Игнациус вздрогнул, ветер бросил в лицо холодные брызги, и мысль из дворца вернулась на вершину башни. Ветер гнал со стороны моря волны соленого воздуха. Ночной холод забирался уже не только под халат, но и под кожу.
Откуда-то снизу доносился ровный затихающий топот. Он наклонил голову, прислушиваясь. Скрытый тьмой, прошел отряд ночной стражи. Пока он вспоминал, стало совсем темно.
Маг поднялся. Чуть слышно скрипнули колени, поднимая тело из кресла. Несколько дней он уже слышал скрип, понимая, что это звуки приближающей  старости, но намеренно не обращал на него внимания. То, к чему так долго готовились и ждали, подступало, требовало действий.
Ветер забросил капюшон на голову. Он решительно отбросил его и поспешил вниз. К теплу, к Шару.
Игнациус спускался быстро, может быть впервые  за последние годы не пересчитывая ступени - спешил. Серая стена стремительно уходила вверх, словно он не шел, а летел на крыльях. Взгляд цеплялся за  давно знакомые трещины в причудливо сплюснутых тяжестью камнях, но не задерживался там. Душа стремилась вниз, как вода под гору- под башней он устроил комнату для занятий магией. Тут было тепло и не было в помине сырого ветра, свирепствующего на площадке, стояли привычные вещи и книги.
Перед столом маг остановился, глядя в сверкающую поверхность Шара. Он знал, что нужно сделать и не колебался, просто ощущая значимость поступка, захотел заново пережить миг торжества. Еще одно мгновение он мог распоряжаться тайной сам, но со следующего мгновения она переставала быть его собственностью, и становилась тайной Совета.
В жаровню полетела щепотка зеленого порошка.  Запахло жареными кузнечиками, горелой костью. Дым расползся по столу, коснулся хрустального шара, укрепленного в треножнике на павлиньих лапах. Воздух пронзило заклинание, и в глубине шара поплыли золотистые искры, потом налетел вихрь из  зеленых звездочек...
Игнациус редко пользовался шаром, и оттого каждый раз  засматривался на игру огней в нем. В этот раз получилось также. В глазах еще плавали  цветные огоньки, когда в комнате зазвучал голос.
-Кого еще  Локи принес?
В шаре, заполнив его почти полностью, плавало лицо Тьерна Сельдеринга. Краснота заливала его лоб, на щеках блестели бисеринки пота. Магический шар иногда искажал изображение, но все же не настолько. Что-то у него там происходило.
- Ты все еще ругаешься как сто лет назад? - притворно удивился Игнациус, стараясь заглянуть тому за спину - Почему? Ведь Совет решил...
- У себя дома я могу быть, кем хочу - ответила голова - Что тебе нужно, Тарс?
- Я уже давно не Тарс. Я даже не знаю того, кто сейчас мог бы носить это имя. Зови меня Игнациус.
Тьерн посмотрел за спину, пробурчал что-то недовольно. Маг его не понял.
- Что?
- Глупая привычка менять имена каждые 70 лет.
Маг нарочито удивленно наклонил голову.
- Я живу с людьми. Мне иначе нельзя.
Он замолчал, ожидая вопроса. Тьерн не сдержался.
- Ну что там у тебя?
-  Есть хорошая новость для всех нас.
- Какая новость? - досадливо завертел головой Сельдеринг - Вот время выбрал... Давай быстрее, у меня тут женщина.
Уголки рта у Игнациуса брезгливо опустились. В нем уже почти ничего не осталось от  животного под названьем человек. Жернова времени содрали с него то, что делало человека человеком, подчинило плоть духу, а вот Тьерн, по молодости, искушений плоти еще не преодолел.
Раб страстей, подумал Игнациус, а вслух сказал:
- Ну, убей ее, и  поговорим.
Глаза у головы в шаре забавно вылупились.
- Рехнулся?
- Ну, выгони, - равнодушно посоветовал Игнациус. Мелкие страсти уже не волновали его. - Плоть надо держать в узде.
Его собеседник парировал выпад.
- Это тебе в твои года уже не думается о женщинах, а в мои 300 такие мысли в голове не редкость.
- Вымой голову. Магу она нужна совсем для другого.
Он хотел быть невозмутимым, но нетерпение в нем росло. Тайна жгла  душу. Внутри все сжималось, от желания поделиться сокровенным и он стал настойчивым.
- Выгони ее, есть разговор.
Тьерн уже понял, что женщину придется отложить. Хмуря брови, он отвернулся - Шар показал тяжелый затылок и прошептал что-то. Игнациус понял, что тот произнес слово Сна.
- Говори. Она спит. Никто больше не помешает.
Игнациус смотрел в глаза  Тьерну и видел, как там замирает все низкое, человеческое и тот из одержимого похотью человека превращается в Мага. В члена Совета.
- Нам удалось то, что мы так долго готовили! Императрица повелела собрать все талисманы вместе. Теперь, что бы найти "Паучью лапку" к своей мощи мы добавим мощь империи.

Глава 2
Сзади  донесся лязг железа. Исин оглянулся. Привыкшие к полутьме глаза успели заметить красный свет факела на стене, но ее заслонил силуэт сотника. Тот присел, почуяв за спиной огонь, и Исин мельком подумал, что сотник зря осторожничает - нет тут никакой засады, да и откуда они тут, засада то в этой забытой Богами пещере, но отогнал эту мысль.  Сотник был опытен и лучше него, Исина, знал, что нужно делать. Чтоб найти эту пещеру пришлось перепороть мужчин в трех селениях и раздать два кошелька золота... Так что кто его знает. Мужики могли оказаться обидчивыми.
За силуэтом сотника в слабом свете факела стало видно Коротконогого Шуя. Тот вытянул перед собой обнаженную саблю, тыкал в стены, словно искал потайной ход. Факел держал над головой, за ним  настороженно двигались еще трое.
- Не войны, а бабы! - Исин ощутил гордость, что идет на десяток шагов впереди всех.
Впереди что-то случилось. В лицо пахнуло сухим ветром, и Исин встал. Страх вошел в него, безжалостный как клинок. Волосы на голове зашевелились, словно все вши, накопившиеся за две недели блужданий по горам, тронулись с места в поисках лучшей доли, а сотник, тот даже не заметил его страха. Он просто оттолкнул его и прошел мимо. Исин задрожал и кинулся вперед, за круг света, что отбрасывал факел. Сильная рука из темноты остановила, ухватив за горло, а лютый голос прошептал прямо в ухо:
- Куда бежишь? К врагу подкрадываться надо, а не топать, как корова.
Исин дернулся, но  взял себя в руки, не дав страху овладеть телом. Стиснув зубы, он унял дрожь, норовившую спуститься от сердца к коленям. Это в чистом поле,  где враг вот он - рядом, грудь в грудь, глаза в глаза ничего не страшно, а тут в темноте, оскалившейся каменными зубами, где из-за каждого угла может выскочить злой колдун, ухватить кривыми хищными пальцами...
Под ногами сотника что-то зловеще захрустело.
- Что там? - шепотом спросил Исин, боясь опустить глаза. Он хотел отступить назад, но рука на плече удержала. 
- Кости! - рявкнуло в ухо. - Черепа младенцев и дураков, вроде вас всех...
Исин почувствовал в голосе насмешку. Судорога внутри отпустила. Сам ведь знал, что разыскивают тут не людоеда, а простого мирного лекаря пещерника.
Ну, может быть и не  совсем простого, может быть самого лучшего в окрестностях, но все-таки лекаря, не злодея. Взяв себя в руки, провел рукой полу. Под ладонью зашелестело.
- Листья, - сообщил Исин сотнику. - Сухие. Видно логово где-то рядам.
- Всем носы в землю. Искать, - голос сотника гулко отдался от стен пещеры. Пещерник прятался где-то рядом, и таиться не имело смысла. Сотник приложил ладони к губам. Слова гулко ударили в стены:
- Эй, пещерник, выходи.
Пещерник не внял благому совету,  и тогда сотник приказал:
- Перетряхнуть тут все. Он где-то здесь.
 Так оно и оказалось. Сотник, как и всегда, оказался прав. На его крик сбежались все шестеро воинов, бродивших в каменном лабиринте.  Он стоял в небольшой пещере, почти касаясь головой низкого потолка. Исин подошел на цыпочках, удивляясь, что его руки висят бессильно, голова опущена. Тот стоял перед высоким каменным ложем, вырубленном прямо в скале, а там лежал, вытянувшись во весь рост, человек.
 Исин невольно шагнул ближе, судорожно вздохнул. Бешеная радость вспыхнула в нем и тут же угасла. Похоже, что все пошло прахом.
 Этот человек когда-то был необычайно силен, об этом  говорили мощные, мосластые  руки, увитые толстыми жилами. Когда-то он, наверное, был очень красив. Не так давно он был и очень стар. Но теперь он или уже был мертв или умирал на их глазах тихо, как догорает лучина. Глаза старца закатились, лицо исказилось странным страданием, более сильным, как показалось Исину, чем просто боль. Он был таким, как его списывали люди. Длинная борода закрывала грудь и живот, на впалой груди он скрестил длинные восковые пальцы. Глаза старца глубоко запали в череп.
- Он?
Никто не решался  подтвердить это. Все молчали, пока Коротконогий Шуй  не нарушил тишину.
- Другого-то все равно нет.
- Только, похоже,  он понадобился Богам немножко раньше, чем княжне...
Сотник сбросил шлем. Свет отразился на бритой на голо голове, когда он наклонился к груди пещерника. Каждый из тех, кто оказался рядом, затаил дыхание. Поиски закончились, они нашли то, что искали, но что они нашли - человека или его тело?
Сотник поднялся. Лицо его пряталось во тьме.
- Падаль, - выругался сотник. - Не дышит...
Сердце Исина сбилось с  установленного Богами ритма, но в голосе он не уловил отчаяния. Сотник был мудр. Его не могли свалить ни чужие богатыри, ни отчаяние, ни какой-то полудохлый пещерник.
- Факел ниже!
Факелы опустились, окружив пещерника светом. Привычным взмахом руки сотник вынул саблю. Вид обнаженного металла заставил всех подобраться. Примериваясь, сотник дважды взмахнул рукой и только после этого с силой опустил оружие на грудь старца. Сабля жутко свистнула, по  рукам сотника пробежал свет, обрисовывая выпуклые мускулы силача. Казалось, что острие только слегка коснулось грязной кожи, но от удара она лопнула с таким треском, словно раскололся переспелый арбуз. Исин прищурился, ожидая кровавого фонтана, но уже не удивился, когда ничего этого не  произошло. Сотник  встал перед ложем на колени. Если лекарь жив, то кровь должна подтвердить это. Исин заглянул ему через голову. Рана на груди старца на их глазах темнела, наливаясь кровью.
- Жив!  Не мог он сдохнуть, если в его помощи нуждается княжна, - пробормотал Шуй. Голоса повеселели. Все хорошо знали, какой крутой нрав  у Тенчак и каждый  представлял как их встретили бы в случае неудачи.
 - Выносите его, - скомандовал сотник. Тело лекаря аккуратно положили на сложенный вдвое плащ. Подчиняясь команде, четверо воинов подхватили его за углы и быстро пошли к выходу. Сотник шел впереди. Его факел освещал дорогу идущим. Исин плелся сзади, стараясь не терять из виду огня. Заблудиться в этом каменном лабиринте, где ходы расходились, сходились и снова расходились, чтоб уже больше никогда не сойтись ничего не стоило. Как и все тут он не любил гор. Камень, обступавший со всех сторон, скрывал опасности, да и сам был опасен, и люди ждали, когда над головами откроется небо. Уже у выхода сильный порыв ветра сбили пламя с факелов. Темнота заставила прибавить ходу.
 Сразу же у выхода пещерника положили на землю. Исин наклонился, надеясь, что тряска и ветер верили его к жизни, но ошибся. О том, что лекарь еще жив, говорил только кровоточащий порез на груди.
Исин коснулся капли пальцем. Замерзший палец не ощутил тепла.
- Кровью ему не истечь, - сказал сотник, - но что заботливый - это хорошо.
 Он кивнул на кучу хвороста и приказал:
- Разведи костер.
Исин выкресал огонь, раздул искорку среди сухого мха. Красноватые язычки начали лизать желтые как мох сучья.  Осмелели, вгрызлись, сучки затрещали как сахарные косточки на крепких зубах пса, взвились первая искорка. Войны суетились рядом, пытаясь подкладывать ветки, а сотник осторожно, стараясь не обжечься, положил старца в огонь....
Страх сдавил воинам горло, но перечить никто не посмел. Сотник был не только старшим, но и самым опытным. Ужас святотатства пробежал по их спинам. Коротконогий Шуй, грамотный и кое-что повидавший в этой жизни, переступил с ноги на ногу и, скрывая страх  озабоченностью, сказал:
- Если он мертв, то душа его назад не вернется.
- Он жив - прошипел Исин сквозь зубы.
- Но если он жив и его душа сейчас разговаривает с Богами, то будет ли он нам благодарен, если мы отвлечем его от этой беседы?
Ответить на вопрос никто не решился.
- Вы все слышали - это великий волшебник!
Он произнес это как предостережение. Огонь поперхнулся человеческим телом, стало темнее, но спустя несколько мгновений язычки пламени, словно оранжевая трава выпростались из-под старческой спины, потянулись к небу. Свет идущей от углей, казалось, поддерживал тело в воздухе.
Поднятые горячим током волосы старца вспорхнули вверх, затрещали, и тут же вспыхнули, превратив голову и грудь в облако огня. Исина передернуло, но рука сотника не дала страху овладеть телом. На их глазах огонь разноцветными перьями охватил пещерника, сделав его похожим на яркую птицу, что живут в дальних странах и, говорят, в раю. В воздухе прозвучал отчетливый треск, словно пальцы огня рвали тело старца на части.
- Сгорит! - ахнул кто-то.
- Если живой, то нет, - убежденно сказал Исин. - Ну а если мертвый,... то туда ему и дорога.
Дым выедал глаза, мешая видеть.
- Живой!
Тело в костре  дрогнуло. Возвращенная в тело душа вонзилась в него как копье, и тело старца изогнулось, словно лук.  Худые ладони с тонкими пальцами сжав угли, разбросали их вокруг огня. Рядом, почти у самого уха Исина  обиженно взревел Шуй.
- Тащите же его, а то, не ровен час, сами сгорим!


...Он начал осознавать свое существование частями.
 Плоть, о которой он еще не знал, обозначала себя болью. Каждая клеточка в нем вопила, требовала внимания и жалости. Он не понимал что он и где он, не понимал даже когда он. У него не было ни зрения, ни осязания, не было вообще никаких чувств, кроме боли. Он не знал своих границ, он простирался в  бесконечность  и от того внутри волнами перекатывалась бесконечная боль, сотрясая разум, словно прибрежную скалу. Поймав эту мысль, и наслаждаясь самой возможностью что-то ощущать он подумал: "Скала? Я скала?"
Что-то внутри воспротивилось этому. Вал боли прокатился по нему и заставил ощутить себя чем-то более плотным, чем бестленная мысль. Боль нахлынула еще и еще, перекатилась через него, растерев мысли в прах. Он взмахнул руками, защищая голову...
"Голова? Руки?"
 Едва он мысленно произнес эти слова, как все стало на свои места. Он вспомнил, какой он.
Боль не стала меньше, но  перестала быть безграничной. Она осталась в границах отведенных ей Родом. В его руках, ногах,  теле... Человек знал для чего эти части тела даны ему, но едва попытался шевельнуться, как  боль прыжком настигла его. Словно огненный  хлыст она начала  виток за витком накручиваться на него, подбираясь к сердцу. Человек закричал.
Теперь он  знал, что у него есть рот. Крик уходил вверх, в бесконечность, туда, откуда нет возврата...Угловатая тьма вокруг шевелилась. Ее плиты сдвигались с грохотом, крушившим все, что оказалось рядом.
Тьма над ним раскололась извилистой трещиной. Оттуда  яркими радужными струями   потек свет. Он рванулся к нему  всем своим существом, инстинктивно понимая, что там спасение и определенность. Было чувство, что он словно выплывает с большой глубины. Мир вокруг светлел,  делаясь осмысленным.
Чем ближе придвигался свет, тем легче давалось движение. Боль отпускала, оставаясь позади. Он сделал еще  одно  усилие. Мутная пленка, закрывавшая мир лопнула и он, наконец, понял, кто он такой и назвал себя:
- Я - Избор!
Глаза открылись.
Над головой висел  полог. По голубому полю вились  стебли цветов. Яркие пятна  привлекали внимание, и он попытался сосредоточиться на них. Боль, только что бывшая бесконечной, уходила куда-то в прошлое.
Последнее, что он помнил - это камень над головой. Пещеру. То, что он сейчас наблюдал, пещерой быть никак не могло. В нем пробудилось чувство опасности и уже не покидало его. Что-то случилось. Что-то...
Он не чувствовал силы ни что бы подняться, ни что бы сообразить. Глаза ворочались, выхватывая куски обстановки. Яркие пятна складывались в картину. Ноги дернулись в попытке встать, но...
Сил не было даже на то, что бы пошевелиться. Зато стало понятно главное. Он жив.
Он понял это и заплакал. Он был готов закричать как новорожденный, но и язык не повиновался ему. Кожу на лице защипало. Слезы прочертили дорожки с уголков глаз к скулам.
Вновь обретенная жизнь сделала боль сладостной.
Он попытался шевельнуть губами, но губы то же не слушались. Пока в нем шевелилось очень и очень немногое - глаза и мысли. Он поочередно, словно двери в большой мир, закрыл оба глаза.
Избор отчаялся разобраться, где же он и тогда  стал думать, почему он тут.
Скрип снега под ногами...Звяканье металла, задевающего камни... Мороз подкалывает тело под шубой, холодит кожу... Ледяные крупинки  секут лицо...
 Потом в памяти всплыли камни, нависшие со всех сторон... Нет. Последним был не камень над головой, а глаза колдуна.
Да! Колдун!
Это слово стало ключом. Вспомнив его, он вспомнил и все остальное....
....Он миновал  бы эту деревеньку, если бы не ночь и не ветер. Тьма подкралась внезапно, обрушилась сверху, словно  и не уходила никуда с прошлой ночи, а всего лишь спряталась от солнца в кронах деревьев. Теперь ему  пришлось выбирать между ночевкой в лесу  и возвращением назад. Лес не казался страшным, хотя там водилось всякое, не только волки и лешие, но ночной мороз для человека был куда хуже, чем лесные жители. Хоть огонь и друг, но ночевать в зимнем лесу не хотелось. И тут ему повезло... Теперь, глядя на цветы над головой, он усмехнулся, вспоминая, чем кончилось это везенье. Когда, кляня про себя мороз и собственную мечтательность, он искал хоть какую-нибудь защиту от ветра, ноздрей коснулся запах дыма. Он выпрямился, ловя носом ветер. Сквозь ставшие уже черными деревья смотрел в темноту в надежде отыскать свет костра. Лес прятал его, он словно окружил его сетью из промерзших ветвей и стволов, пытаясь оставить в себе, но Избор уже увидел огонек. Одного взгляда на него хватило, что бы стало теплее и озноб, гулявший по спине, скатился куда-то  в колени. Конечно, там могла оказаться и весь мертвяков или разбойничий стан, но он не боялся ни тех, ни других. Когда воин при мече, и меч у него не деревянный, то чего ему бояться?
 Ветер, растрепав березку перед ним,  вместе со снегом обрушил еще одну волну запахов. Нет, разбойниками там и не пахло. Воздух обнадежил замерзшего путника, пообещав теплое ухоженное жилье, корову и  свежий хлеб.
Нос не подвел. Лесная весь оказалась совсем маленькой- всего около десятка дворов. Дома стояли заснеженные, похожие на большие сугробы, но над каждой снежной кручей, словно над берлогой, вился дымок.
 Его приютили на ночь, а утром войт между делом рассказал о новостях и о колдуне, что жил по соседству, в горах.
Вообще-то колдунов оказалось двое, но добрый только лечил, и если и мог творить какую-нибудь дрянь, то не делал этого, а вот второй... Как-то исстари повелось так, что один творил зло, а другой его исправлял.
Избавиться от злого колдуна  селяне не могли - сил не хватало, и тогда Избор решил помочь лесной деревенщине - все одно дорога шла мимо, да и с колдунами он уже имел дело. Тот, как он понял, был не таким уж и сильным - зло его оказалось каким-то обыденным, деревенским - то скот взбесится, то молоко во всей деревне скиснет, то град нашлет, то жабы с неба посыплются...
Два дня ушло на отдых, а на третий он пошел в горы.
Он не помнил, что там случилось. Сейчас-то он понимал, что ту схватку он проиграл, но как? В памяти остались только глаза колдуна, каменный свод пещеры и стена холодного пламени, пеленающая его по рукам и ногам, да рука еще вспомнила молодецкий замах.
Она дрогнула, дернулась вперед. Избор понял, что может двигать и ей. Несколько мгновений он двигал мизинцем, наслаждаясь самой возможностью делать это, а потом  подумал:
"Что ж, значит одну руку он мне, все-таки оставил. Это хорошо".
Даже сейчас он оставался воином и знал, чего стоят его руки.
 Больше в памяти не осталось ничего. Ни вспышки, ни света, ни звука. Мир пропал, словно этот взмах отрезал его от мира живых. Он попытался вспомнить еще хоть что-нибудь, но это усилие забрало последние силы...
Он, кажется, уснул. Во всяком случае, мир вокруг него пропал, а потом изменился. Цветы над головой отцвели, и теперь там  змеились драконы. Кольца тел взблескивали чистым золотом, переливаясь в закатном свете.  Он не успел оглядеться, как над ухом раздался голос.
- Ты пещерник?
Исин промолчал. Сон вернул силы. Теперь шевелились не только глаза и мысли, но и губы. Коснувшись их языком, Избор ощутил вкус меда.  Он вспомнил, что значит слово "голод". Тело казалось пустым и легким, словно кокон, из которого вылупилась бабочка...  Где-то рядом прожужжала муха, и он проводил ее голодным взглядом.
- Ты пещерник? - повторил голос.
Муху было видно, а вот говорящего - нет.
- Покажись, - прошептал Избор.
- Лекарь?
 Откуда-то сбоку  появился бритоголовый человек. Рассматривая его, Избор задержался с ответом. Бритоголовый выжидающе смотрел  на него, нетерпеливо поигрывая плетью. Сам-то он ни волхвом, ни лекарем,  конечно, оказаться не мог.
С такой-то рожей только в волхвы, подумал Избор. Он и сам  в волхвы не записывался и поэтому легко мог догадаться, что перед ним воин и воин не из слабых. Бритоголовый был им  от сверкающей макушки до кончиков сапог, на которых блестели полоски кожи, вытертые стременами. Грудь бугрилась мускулами, пышными, словно девичьи груди, плечи, покатые как оглаженные водой   гранитные валуны, выпирали из  кожаной безрукавки. И еще стало понятно, что у него совсем не было   терпенья. Пальцы комкали мягкую кожу плетки, сгибая ее пополам.
- Ну?
Скажешь "нет" - ведь убьет, подумал Избор. Случайно воскреснув, он уже не хотел вновь погрузиться в небытие. Лысый должен быть прост, как лавка, на которой сидел. Избор уже чувствовал, какого ответа  тот ждет, но молчал, хватая воздух пересохшим ртом. Это давало возможность подумать.
"Коли он тут самый умный, то  если назовусь волхвом, - соображал он - проверять некому будет. Своего-то волхва, похоже, тут нет..."
- Так ты волхв, или святой? - раздраженно повторил бритоголовый.
"Я святой?" - удивленно подумал  Избор. Так его еще не обижали. Видывал он святых людей, что жили в монастырях под  Царьградом, под сильной рукой базилевса, но никогда и подумать не мог, что будет похож на одного из них. Даже если смотреть издали. И одним глазом.
-  А похож? - прошептал он.
Но от него ждали не вопроса, а ответа.
- Значит ты волхв! - утвердил лысый. Он повернулся к дородной женщине стоявшей чуть поодаль и сказал:
- Он тот самый, что нужен. Зови Тенчак.

 Глава 3
Бритоголовый встал, освобождая место. Вместо простецкой лавки, на которой он только что сидел, слуги внесли украшенное резьбой кресло. У Избора екнуло сердце, и холодок пробежал от спины до затылка. Это очень походило на начало неприятностей. У него мелькнула простая мысль. Если на простой лавке сидел простой как эта же самая лавка воин, то на таком кресле должен сидеть...
Он глубоко вздохнул, собираясь  по необходимости или драться, или потерять сознание. На всякий случай он закрыл глаза, ловя ушами тяжелую стариковскую поступь, но услышал только шелест материи. Избор ждал старца, но приято ошибся. Пришла женщина. Она села рядом с ним, так, что бы он, не кося глазами, мог ее разглядеть. Женщина молчала, собираясь с мыслями, молчал и Избор, понимая, что вот уж кому-кому, а ему начинать разговор было не с руки.
- Прости великий, что оторвали тебя от благочестивых размышлений, - наконец произнесла она, - но нам нужно твое умение. Мы много слышали о нем от жителей этого края.
Такое начало Избору определенно понравилось.  В нем нуждались, а это значило то что, скорее всего,  сразу  его не убьют, а сначала попробуют договориться. Он посмотрел на женщину уже не как на врага, а как на...женщину. Богатая одежда не скрывала  упитанной фигуры. От нее пахнуло чем-то удивительно приятным - молоком, медом, жареным мясом. Глядя на  молочно-белую кожу, Избор толчком ощутил огромное, почти животное  желание.
В животе  скрежетнуло, словно там камень ударил по камню. Запах вкрадчиво, через ноздри заполнил  все его существо и, не имея ничего другого, брюхо занялось им.
- Мяса дайте, - прохрипел Избор, за неимением еды заталкивая в брюхо запах и слюни - Поесть... Разговоры потом.
Звякнул колокольчик, и желания Избора начали  исполняться. Перед ним появлялись блюда с мясом и зеленью, кубок с чем-то шипучим. Запах съестного ударил по ноздрям, сжав желудок голодной судорогой... Он по-звериному заворчал и набросился на еду. Первые несколько мгновений казалось, что  даже ворчание  не могло заглушить гулких ударов, отдающихся внутри него эхом, когда первые, еще не пережеванные куски мяса, упали в пустоту желудка, но потом все наладилось. Колокольчик в руках женщины звенел почти непрерывно, и с той же волшебной скоростью, что блюда появлялись перед ним, их содержимое исчезало в его желудке. В дело пошло все - и  рыба, и птица и  овощи и фрукты.
Утолив первый голод, он стал разборчивее, ел уже не все подряд, а с выбором. Осматривался, давая работу не только брюху, но и голове - принюхивался и думал, готовясь к разговору. Его не торопили, только с удивлением смотрели, как пустеет стол перед ним, наверное, приписывая это волшебной силе...
Пока он ел, никто не проронил ни слова. Они словно надеялись, что пещерник прочтет мысли, или что он в своих размышлениях о Высоком и Вечном  уже подумал об их неприятностях и прямо сейчас даст ответы на все вопросы.   
Но Избор благоразумно молчал, потому что читать мысли еще не научился. Он смотрел то на блюдо, то на женщину, то на плечистых молодцов рядом с ней.
- Что им от меня нужно? - соображал он, обсасывая кость - Что я умею? Мечом махать... Дружину водить могу. Так ведь у них таких своих, наверное, хватает.
Жизнь его никто не назвал бы скучной. У наемника жизнь скучной не бывает. Он владел мечом, булавой, копьем, метательными ножами, стрелял из лука. Мог биться и пешим и конным, в строю и один на один, но  все это сейчас было бесполезным. Те, перед кем он сидел, нуждались не в воине, а в волхве. То есть совершенно в другом человеке.
Наконец он откинулся назад и блаженно закрыл глаза. В набитом брюхе кишки, словно волки, бешенные от зимней бескормицы, догрызали мясо. А в голове вертелась мысль, что в этом мире проходит все, в том числе и желание хорошо поесть.
Все еще с закрытыми глазами спросил.
- Ну, что у вас?
Требовалось от него не так много.
Только это не имело, к сожалению, для него никакого значения. Так как он не мог сделать даже той малости, что была нужна этим людям. А они хотели малого - что бы он вылечил женщину. Княжну.
Он открыл глаза.
- От чего?
У него  теплилась слабая надежда, что у женщины колотая или рубленая рана, ну может еще вывих или перелом...  Приходилось все-таки пользовать.
- Хороший вопрос, - сказал бритоголовый. - Если на него ответишь, считай, на половину вылечил.
- Замолчи, Ханукка, - оборвала его  женщина. На Избора она смотрела осторожно, с опаской. Он почувствовал, что  женщина боится. Не как мужчину - рядом стоял Ханукка, -  а как  часть той страшной и  непонятной силы, которая превосходила по мощи власть князей и каганов и от которой и этот плечистый здоровяк не защитит. Под его взглядом она побледнела, часто задышала, коснулась какой-то безделушки на шее, наверное, отгоняя злых духов. Избор усмехнулся.
- Я ваших княжон не портил. Что мне ее лечить?
- А кому?
Ханукка подошел поближе, заслонив женщину. В глазах его запрыгали гневливые огоньки. Уважения к лекарю у него не было никакого. Такой разговор ему не понравился.
- Я тебя  для того и из норы  вытащили, ведун, чтоб ты княжну пользовал.
Он подошел так близко, что Избору, что бы оглядеть его от одного плеча до другого ему пришлось повернуть голову. Хазарина переполняла звериная сила, плечи  бугрились мышцами и старыми шрамами. От него пахло крепким лошадиным потом, дорогой, раскисшей землей. Это был запах свободы, широкой степи, где ты сам себе хозяин, пахло волей. Избор посмотрел на свои обтянутые кожей кости. На худых руках безобразными шишками висели суставы. Глядя на это хотелось плакать, но он сдержался. Делать нечего. Все-таки другого пути у него не было.
- Ладно. Помогу.
Женщина облегченно вздохнула, и он поспешил добавить. - Только не сейчас.
- Сейчас! - нажал Ханукка, почувствовав слабину. - Вставай, пойдем к княжне.
- Да я сейчас не то, что рукой - языком еле шевелю. Мне надо в силу войти, а то я вам такого наколдую, - отказался Избор. У него хватило сил отбросить покрывало. Его словно ударило. Ноги выглядели страшнее рук. Ханукка посмотрел на кости и ничего не сказал.
Отъемся и сбегу, подумал Избор, мало ли дел у волхва в дальних местах? Травы набрать или камней... Под деревом посидеть, подумать.
Ханукка словно почувствовал его мысли.
- Ты, пещерник, в свою силу не входи, а бегом  вбегай.
Бритоголовый недобро щурился.  Хазарин тоже кое-чего повидал в жизни. Похоже, что  он тоже начал разбираться в Изборе и увидел в нем не колдуна и знахаря, а подобного себе война. Избор запоздало вспомнил, что  единственный волхв, которого он знал, обходился  в обед горстью семечек.
- Это кому лучше? - спросил он, принимая вызов.
- Тебе, однако. А плохо пойдешь - плетью погоню!
 Он засмеялся, и вместе с ним засмеялись все, кто стоял рядом. Кровь бросилась в голову Избору. Мясо в брюхе будило силу и гордость.
- А в жабу?
Ханукка не растерялся, а даже, кажется, обрадовался.
- А в морду?
Избор осекся. Дурная сила от мяса уже вошла в кровь и творила  с ним все что хотела. Удаль бойца, а не мудрость волхва вела его прямиком к неприятностям. Воинский подвиг, коего так жаждало съеденное мясо, он мог бы совершить, не сходя с места. Здесь и сейчас. До Ханукки было рукой подать.
Перед глазами Избора туда-сюда покачивался кончик хазарской плетки. Чуть выше нее висел его кулак, размером и цветом походивший на  плетеное из не ободранной лозы древлянское лукошко. Он выглядел не менее внушительно. Особое с корзинкой  сходство доставлял  узловатый  большой палец, оттопыривающийся на вроде ручки. Драться с ним сейчас означало дать хазарину убить себя. Избор не испугался. Он только правильно все взвесил. Откинувшись назад, твердо сказал, как о чем-то решенном.
- Десять дней. Не меньше. А потом лечить начну.
Хазарин хотел возразить, но Избор зашлепал губами, словно хотел еще что-то сказать, но не мог. Женщина, жестом остановила Ханукку, и, перебарывая страх, наклонилась к нему.
- Наружу...  Вынесите меня наружу... Воздуху.
Пора было осмотреться и начинать готовить побег.
Женщина кивнула. Его подхватили и чуть не бегом вынесли наружу. Он раскрыл глаза пошире и тут же захлопнул веки, словно получил обухом по лбу.
 Сразу же за порогом начиналась весна. Он попал в нее сразу из начала зимы, и ему еще предстояло разобраться, одну зиму он пропустил или несколько.
 Лагерь стоял посреди поля, и ветер кружил по нему запахи подсыхающей земли. Вокруг стояло несколько шатров, а чуть поодаль, у оврага заросшего кустами, стояли повозки. Лошадей он увидел только три, но  это ничего не значило. Где-то рядом, верно в овраге, должны были быть еще. Судя по шатрам и повозкам хазар должно быть около трех десятков. Сила. Избор поскреб голову. Что их выгнало в путь в такую пору?
На Руси в это время обычно ничего не происходило. Снег стаял, и вместе с ним сгинули санные пути. Проторенные по руслам рек дороги превратились в грязь и воду, рабочая скотина, стосковавшаяся за зиму по зелени, тянулась за каждой травинкой. Но зелень еще только-только вылезала из земли. Тем, кто путешествовал, приходилось не только ехать без дороги, а еще и тащить с собой и корм для лошадей. Воевать без дорог и без еды было слишком накладно. Да и что можно завоевать с таким отрядом? Скорее всего, он что-то перевозили. Только крайняя нужда могла кого-то заставить сейчас путешествовать через Русь.
Из-за нежданно навалившейся сытости Избор думал об этом сперва отстранено, а потом  уже сосредоточенно, внимательно осматривая  все, до чего дотягивался взгляд. Он попытался сесть. Услужливые руки поддержали его спину, сунули туда что-то мягкое. Сидя стало видно, что вдалеке, у самого края земли зубрились горы. С другой стороны такой же дальней полосой землю и небо склеивал лес. Где-то за ним стоит Киев, сидит на престоле князь Владимир.
- Наверное, сидит, - поправил себя Избор. Он так и не разобрался, сколько же времени он провел в пещере. Год, два, а то и больше. Мысли его  от князя вернулись к побегу.
Лошадь нужна, подумал Избор, лучше две. Оружие. Доспехи.  Если все это будет, в неделю можно добраться.
В небе свистнула птица. Он отвлекся, посмотрел чуть левее.
- А ежели туда, то в Чернигов можно, к князю Черному.
Птице в небе кувыркалась, хватала летучую мелочь. У Избора вновь засосало в животе. Рядом с ним неловко опершись на копье, стоял низкорослый, тонкий в кости хазарин.
-Как звать?
Хазарин покосился опасливо. Он хоть и имел меч и копье, но волшебника боялся.
- Исин.
- У вас от вчерашнего что-нибудь осталось, наверное? Так принес бы волшебнику...

Шесть дней пролетели незаметно. Избор  только ел да спал. Сила возвращалась в него мощным потоком. Каждое утро он видел, как его кости только недавно оплетенные жилами обрастали добрым мясом. От этого по утрам он чувствовал себя лягушкой, которую надувают дети. Сила распирала его, просилась наружу.
 Все бы ничего, но Ханукка ходил вокруг него  кругами, словно щука около карася. Он был тут единственным человек, которого Избор всерьез опасался. Не то что бы Избор боялся его силы, вряд ли хазарин превосходил его силой или умением, но не вернулась еще к славянину прежняя ловкость. На людях он  еще не вставал с ложа, но ночью, когда никто не видел, пробовал силу, проделывая то, чему сам учил дружинников.
Два дня назад бритоголовый  пришел с четырьмя воинами.
- Ну что, пещерник, пойдем силу пробовать?
Избор  слабо пошевелил  пальцами, пытаясь показать, что рановато мол, не время еще, но Ханукка не разговаривать пришел. Ложе вместе с лекарем  подхватили и понесли к выходу. Едва они вышли, воины развернулись, и между спин носильщиков замаячил шатер из плотной темно синей ткани.
Избор его приметил уже давно. Исин, приставленный  к нему Хануккой, ничего ни про княжну, ни про шатер не говорил, но Избор  и так понимал, что живет она именно там -  в самой большой  и разукрашенной  палатке. Туда его и несли. Он не волновался. Чем отговориться сейчас он знал и поэтому просто бездумно смотрел в небо. Потом оно кончилось, уступив место расшитому пологу. Носилки поставили на пол,  женские руки подхватили его под спину, приподняли. Женщины с опасливым любопытством наблюдали за ним. Десяток фигур окружали ложе княжны, и глаза каждой стремились к нему. Не дрогнув, он ответил взглядом. Перед ним вперемежку стояли славянки и хазарки. Одежда этих выглядела куда богаче, на руках сверкали золотые и серебряные украшения. Тенчак стояла в их окружении. Молочно-белая рука протянулась вперед.
- Посмотри, лекарь. Вот она.
Взгляд уперся в  широкое ложе. Там лежала молодая женщина, скорее даже девушка. Косы, заплетенные по-славянски, браслеты сработанные  киевскими мастерами, золотые подвески у висков... На бледном лице черными мазками выделялись брови. Губы ее покрывал налет нездорового серого цвета, нежную девичью кожу словно обсосал вурдалак. Зато грудь была хороша. Она поднималась и опускалась, поднималась и опускалась, словно девушка только что быстро бежала  и еще не успела отдышаться. Украшения Избор уже оценил. Еще он разглядел кончики носков расшитых сапожек. Может быть, отца этой девушки и не звали князем, но дочь свою он одел по княжески.
Он поднял взгляд, посмотрел в лицо.
Между полу прикрытых ресниц что-то мелькнуло. Избор уловил быстрый взгляд- любопытный и опасливый. Она двинула головой и на горле забилась тоненькая голубая жилка, синим ручейком проложившая дорогу под тонкой кожей. Он вспомнил свою худую ногу и подумал: " И здесь весна".
Для первого раза было достаточно. Он упал на подушку, знаком приказав вынести себя из шатра. Его отнесли, но попал он не к себе, а в шатер Ханукки. Воины, поставив его, из шатра не вышли, а топтались около выхода. От слов волшебника зависело здоровье княжны, а от него - целостность их шкур.
 Ханукка махнул рукой, и воинов вымело  на улицу. Он вышел следом отдал какие-то распоряжения, потом вернулся. Встал около выхода, за спиной Тенчак.
Она напряженно смотрела на пещерника.
- Что скажешь, волхв?
- Сперва спрошу. Кто она?
Ханукка от двери бросил.
- Много будешь знать... Зачем тебе это? Ты лечи...
- Затем и нужно, - терпеливо пояснил Избор. - Знающий имя человека имеет власть над ним. Кто она?
Тенчак нехотя сказала:
- Дочь Черниговского князя. Ирина. Везем ее к жениху... Ты в силах помочь?
- Ну что ж, - произнес Избор глубокомысленно. Он не спешил с ответом. Показывая, что думает, двигал кожей на лбу. Тенчак в волнении глубоко вздохнула, да так и осталась с раскрытым ртом. Избор молча смотрел на нее прикидывая, на сколько у женщины с такой грудью хватит дыхания.  Ханукка тыкал в него взглядом как копьем, но сейчас Избор его не опасался. У него уже имелся план, где хазарину отводилось очень важное место. Избор перевел на него взгляд, прищурился.
- Помочь ей можно. Я возьмусь.
Тенчак осторожно выдохнула то, что вдохнула. Лицо ее на глазах розовело.
- Чага нужна, березовые почки. Вина фряжского, - деловито начал перечислять Избор. - Кое-какие травки.... Ну это уж я сам соберу. Она что-нибудь ест?
Женщина замотала головой. Избор на всякий случай сделал озабоченное лицо.
- Ну? Плохо дело...
Собственно говоря,  все было совсем не так плохо. В таких молодых, красивых девках жизненной силы было выше меры. Род, как-то по особенному любил красивых женщин и отпускал им больше сил, чем обычным людям, а красота этой бросалась в глаза. Такая  должна с  любой хворью и без лекаря справится. Хазарам-то конечно страшно. Что случится, с них ведь спросят - недоглядели, мол... Обидно, конечно, ну так да ведь он им тут не помощник... У него хватало своих сложностей, и самой главной из них была совсем не болезнь княжны, а Ханукка. Уже вторую ночь Избор прислушивался, как он проверяет ночные караулы. Этот службу знал. Людей своих он гонял нещадно, заставляя служить и за страх и за совесть.
Он задумчиво посмотрел на хазарина. Тот явно тут не нужен. Следовало бы убрать его куда-нибудь подальше. Только вот куда?
- Может за березовыми почками его?
 Он вспомнил свою первую утреннюю прогулку, четыре дня назад, горы на краю земли, лес.... Хоть  сейчас зелени еще мало - кусты только-только  выпустили  первые молодые листья и походили на  больших зеленых цыплят - такие же худосочные и такие же костлявые из-за не закрытых листьями веток -  в нем жила память о лесе. Она поднялась в голове ароматом теплой земли, запахом сосновой смолы и вкусом малины. Запах был таким явственным, что он затряс головой. Нет уж, лес я оставлю себе, подумал Избор.
- В моей пещере мешок оставался, - напомнил он, и, не дожидаясь ответа, добавил, словно говорил об очевидном. - Где он?
-Мешок? Не было там никакого мешка, - отмахнулся Ханукка. Он не увидел расставленной сети и влетел в нее.
Избор сделал вид, что поднимается, но не удержался на ногах и рухнул назад. Язычки пламени в светильниках колыхнулись, выпустив чадные колечки.
- Как это не было? Кожаный. Там травы, книги, амулеты...  Был мешок! - он посмотрел на Тенчак, призывая в свидетели эту  разумную женщину. Уж она-то должна понимать, что без мешка волшебнику никак нельзя. Та медленно подняла руку желая, наверное, сделать то, что так хотел Избор - послать Ханукку за мешком. Прямо сейчас. Ханукка это тоже почувствовал.
-Череп видели, - вдруг вспомнил он. - Череп взяли.
Он посмотрел на Избора так, словно ждал от того благодарности, но тому было не до того. Он откинулся назад и побледнел.
 "Вот колдун-то, каков, -  подумал он, - а я к нему с кулаками. Это оказывается он со мной еще по-божески.... А я обижался..."
Он поднял глаза на Тенчак. Пока он думал, она снова затаила дыхание. Ее вид привел его в чувство.
- Череп тоже нужен, - сказал Избор, отрывая взгляд от женских достоинств, - но без мешка ничего нельзя сделать. И кубок нужен. Медный или серебряный.
Он сжал ладонью кулак, провел пальцами по выступающим косточкам.
- И побольше. Главное что бы побольше.

Глава 4
Небо с вечера обещало быть безоблачным. Избор загадал, что уйдет, как только в просвете между двумя полотнищами, закрывающими вход появиться хоть какая-нибудь звезда. В ожидании ее он  сжимал и разжимал пальцы, шевелил плечами. Минуты тянулись долго и  он, наконец, не выдержав, неслышно поднялся с ложа, готовый  действовать. Оружия не нашлось, но тут уж ничего не поделаешь.  Приходилось  обходиться тем, что Боги сунули под руки. Об этом уже успел подумать днем. Проведя рукой по воздуху, натолкнулся на выпрошенный  утром кубок. Пальцы скользнули по ободку. Тенчак не пожадничала. Прислала самый большой... Он сунул руку внутрь, сжал ее. Кулак в кубке сидел плотно. Словно репа в земле. 
Кубок в кулаке приятно оттягивал руку. Избор, изредка поглядывая на полог, начал покачивать ей, привыкая.
"Не оружие, конечно, - он замотал головой, жалея то ли себя, что приходиться обходиться такой малостью, то ли того, кто попадется под руку, - ну да в умелой руке..."
 В последний раз он оглянулся, соображая, не забыл ли чего. Белым пятном маячил в темноте череп, оставленный Хануккой. Избор не стал брать его с собой. Он попробовал  одеть его на другой кулак, но похоже, что колдун снял его с очень умного врага и  Изборов кулак болтался в нем как горошина в кувшине. Ноги коснулись ковра, нащупали сапоги. Осторожно ступая, подошел  к выходу, прислушался. Ночь  снаружи не молчала. Рядом  кто-то засопел, зачесался и переступил с ноги на ногу.
Охраняют, подумал Избор. От этого слова веяло  добротой и надежностью, и он поправил сам себя  -  не охраняют, стерегут.
Найдя щель между полотнищами, загораживающими выход, посмотрел наружу. Сразу стало ясно, почему звезды не спешили заглядывать в шатер. Взгляд, не пролетев и шага, уперся в широкую спину. Страж стоял, опершись на копье, и посапывал. Вчера, когда Ханукка захватив нескольких воинов, уехал в горы за мешком, оставшиеся устроили себе праздник - пили вино, играли в кости - и  теперь тот, кто  стоял на страже около шатра, отходил от него.
Присев на корточки Избор  увидел, что под весом стражника древко копья вошло в землю почти на ладонь. Страж спал.
У славян воинская выучка ставилась очень высоко. В деревнях и весях ловкость молодежи проверяли простым способом - отроку нужно было подобраться к дикому гусю и выдернуть перо из хвоста. Избор в задумчивости коснулся пальцами щеки - с того гуся, что стоял перед ним можно взять не только перо, с этого легко слезла бы и вся шкура.
"Жаль, что он спит не на лошади" - подумал Избор.
Это оказалось бы очень кстати - одним разом получить и оружие и доспехи.  Он представил,  как это выглядело бы -спящий страж на спящем коне -  и хмыкнул. Страж тут же встрепенулся, повернул голову, оглядывая лагерь. Там где его взгляд задержался, темнота была плотной как кожа, но потому как тот смотрел туда, Избор понял, что кто-то там есть. Он присмотрелся. В темноте блеснуло раз, другой... Избор  понимающе качнул головой. Самого человека он не видел - тот стоял в тени шатра, а вот начищенный наконечник копья  выдавал его.
Сколько же их, мелькнуло в голове, человек семь должно быть. Не меньше.
 Днем в лагере сторожевую службу несли трое-четверо хазар, но к ночи Ханукка расставлял где-то в темноте других людей. Вряд ли хазарин был глупее его и Избор стал отыскивать людей там, куда поставил бы их сам. Скоро он нашел еще двоих, но остальные словно сквозь землю провалились, а это значило, что и появиться они могли как из-под земли. В любое время и в любом месте.
За спиной послышался шорох. Он повернул голову, прислушался. Маленькие коготки процокали по деревянной лавке, звякнула посуда...  Мышонок добрался до хлебной корки и  захрустел сухарем. В темноте цвиркнул сверчок. Промолчал и продолжил - цвиррр, цвиррр. Мышонок ответил ему осторожным поскребыванием.
- Зажились хазары на Руси, - улыбнулся Избор. - Мыши у них, сверчки...
Мышиный шорох будил детские воспоминания. Большая теплая печь, запах хлеба и бабкин голос.
- Не дразни сверчка,  а то смерть накричит...
Спину осыпало морозом, улыбка пропала с лица. Он жил тут уже шесть дней и ни разу сверчок не подал голос, а тут - на тебе... Избор верил в мудрость примет.
Эта маленькая козявочка чувствовала чью-то смерть. И дай Боги, что бы именно чью-то, а не его.
Шорох у стены пролетел мимо, чуть тронув ухо.
Избор его и не услышал бы, если б не мышонок. Приученный бояться  всего, зверек уронил корку и побежал прятаться. Коготки его быстро процокали по лавке и все стихло.
Избор в два быстрых бесшумных шага - ковер на полу глушил все звуки - добрался до стены. Сердце успело стукнуть почти два десятка раз, пока он расслышал шорох спугнувший мышонка. С той стороны стены кто-то был. Кто-то осторожный и терпеливый. У Избора мелькнула, совершено дурацкая мысль, что это Ханукка, тайком вернувшийся обратно, проверяет караулы, но он отбросил ее, даже не додумав. Там таился кто-то чужой. Можно было ставить доспехи против грыжи, что ползет он к стражнику. И уже совсем глупым был бы вопрос для чего столько предосторожностей. Избор повеселел. Жизнь становилась привычным набором нанесенных и отраженных ударов.
 «Развелось душегубов…», подумал Избор, - «А вот я тебя сейчас, ползучего...»
Он приподнял  край шатра и выставил подаренный Хануккой  череп наружу. Из темноты пахнуло травой, землей и мокрым холодом. Полог опустился. Шорох, пропавший на несколько долгих минут, опять появился. Теперь встрече лежачего и ползучего ничто не могло помешать. Все дальнейшее должно было произойти само по себе.  И произошло.
Через несколько мгновений ночную тишину вспорол вой. 
Кричал, понятно, не череп.
Тот лежал совершенно спокойно, дружелюбно скаля желтые от времени челюсти. Кричал человек. Но не долго. Проснувшийся хазарин ударил в темноту раз, и еще раз. Когда Избор выскочил из шатра, ползун уже корчился у него под ногами. Сгоряча хазарин чуть не приколол и его,  но, слава Богам, узнав лекаря, сдержал руку.
Он оттолкнул его и склонился над раненым. Душегуб еще жил и пытался перевернуться на спину, но копье вбитое в землю держало его, не давая подняться.  По мокрым от росы металлическим бляхам, закрывающим грудь и живот, струйкой текла кровь. Избор не узнал  многого, но узнал главное.
- Не ваш? - на всякий случай спросил Избор, хотя и так все было ясно. Доспехи  тому делали совсем в другой кузне. Хазарин замотал головой.
- Ну, тогда кричи громче. Он тут не последний.
Страж закричал, и начиналась суматоха. Все шло так, как хотелось Избору и даже лучше. Ему оставалось только подождать, пока хазарин повернется к нему спиной, вдарить того по голове и забрать доспехи. Хазарин как чувствовал, чего от него ждут,  повернулся, но Избор, как только что хазарин, задержал удар.
Мгновеньем раньше раздался чмокающий звук, и в горле хазарина расцвел белый цветок. Горячая кровь брызнула в лицо Избору, он отшатнулся, а подстреленный бедняга выпустил саблю и забулькал как горшок с затирухой. Не дожидаясь другой стрелы, Избор упал на землю. Тот час же, там где он стоял, дважды треснула ткань шатра, и изнутри послышалось дребезжание, от которого зачесались зубы... Одна из стрел вонзилась в столб, подпиравший верх шатра. Он рывком перебросил тело через труп хазарина и замер, оглядываясь, похожий на большую ящерицу.
Лагерь уже походил на комариный рой  перед погожим днем. Воины и женщины с криками бегали туда-сюда, кто-то командовал. Где-то звенела сталь, и занимался пожар. Волны света от него сюда еще не докатывались, и Избор подумал, что, вряд ли тот, кто убил его сторожа, упустит возможность порыться в чужих карманах или в шатре и не ошибся. Он еще не успел восстановить дыхание, когда стрелок подбежал к нему. Жадные пальцы бесцеремонно полезли в такие потаенные места, что он не выдержал. Он держался, сколько мог, а потом...
- Щекотно, - хихикнул Избор. Лучник отпрянул, пальцы его скользнули к ножу, но Избор еще быстрее бросил вдогонку руку с кубком. В темноте звякнуло, лучник  ахнул и беззвучно повалился на хазарина. Руке стало мокро. Избор расслабил кулак, и кубок  соскользнул с него. Внутри было сыро от крови. Он отбросил помятую чашу.
- Сам не выпил, так других напоил.
Лук оказался маленьким, непривычным для Избора, но  привередничать не приходилось. Оттащив лучника за шатер Избор раздел его, не побрезговал и кисой с деньгами.
Кожаная рубаха, обшитая железными бляшками, оказалась чуть-чуть мала, штаны чуть уже, чем нужно, но все-таки это лучше, чем ничего. Хазарин был покрупнее лучника, но Избор уже знал, кто будет победителем в этой схватке и предусмотрительно надел доспехи победителей. Теперь не хватало только коня.
В лагере уже шла резня, горели три повозки, и в их свете Избор осторожно побежал к оврагу. Он не стал спускаться на дно, а по краю  побежал прочь от становища. Крики стали слабее, но свету прибавилось. За его спиной росло зарево.
В овраге лошадей не оказалось. Избор нашел там только кучки лошадиных яблок, уже холодных, да двух хазар с перерезанными глотками, еще теплых... Он посидел  немного рядом с ними, раздумывая, что делать дальше, но лошадей  от этого не прибавилось, а хазар меньше не стало. Понятно, что под землю они провалиться не могли. Тогда он полез  наверх. Он  лез осторожно, хотя рассудок подсказывал, что никого тут нет, что все, кто мог ходить, и у кого в голове оставалась хоть капля мозгов, уже растаскивают хазарский караван. 
Избор рассчитывал вылезти в чисто поле, а вылез на дорогу. До сих пор он как-то считал, что хазары остановились подальше от людей, но вот она, дорога, лежала у самых ног. Ему стало спокойнее.
Раз имелась дорога, то за лошадью дело не станет. Нужно только немного подождать. Прошло совсем немного времени, и на фоне пожара он увидел две конных фигуры - мужчину и женщину. Мужчина  яростно настегивал обоих коней, но  почти рядом с ними темнели еще три всадника догоняющие беглецов. Мужчина оглядывался, кричал на женщину, но страх не давал ей управляться с лошадью. Поняв, что  им не скрыться, мужчина хлестнул  коня своей спутницы и развернулся к нападавшим. Свет упал на его лицо и Избор узнал Исина.
  То, что он делал, опытный человек иначе, чем глупостью не назвал бы. Всадники поступили так же как поступили бы на их месте любой здравомыслящий наемник. Двое занялись Исином, а  третий  бросился за  женщиной. Избор проводил всадницу взглядом. Лошадь под ней шла неровным шагом, и всадницу бросало из стороны в сторону. Казалось еще малость, и она просто не удержится в седле.
 Избор стоял  на краю дороги, и никому до него не было никакого дела. Никто не бежал к нему, не предлагал так нужную ему лошадь. И дело тут было не только в темноте - все кто оказался рядом, занимались исключительно сами собой.
 Когда всадник, гнавшийся за женщиной, проскакал мимо, он  выстрелил ему в спину. Железные бляшки его доспеха защищали только грудь и живот, а вот спина оставалась  без защиты.  Доспехи эти делались, похоже, либо для храбрых людей, никогда не показывающих спину врагу, либо для бедных.  Если бы у Избора под руками оказался его большой лук, то с такого расстояния стрела пробила бы всадника насквозь, но  пущенная  из малого лука она только  вонзилась в спину. Правда и этого хватило. Всадник закачался, разбросал руки и упал коню под ноги.
Даже не заметив этого, женщина  скакала вперед. Освободившаяся лошадь, словно понимая, как она нужна Избору, поскакала следом за женщиной. Избор выругался, но не крепко. У него был лук, к нему полная тула стрел и три всадника. Все шло к тому, что одному из них придется поделиться с ним лошадью.
Хазарин вертелся змеей. Он рубился и справа и слева. Обученный конь под ним, слушаясь стремян, когда нужно отступал в сторону. Сабля и два меча взблескивали в пламени пожара как молнии посылаемые богами на землю. На фоне зарева нападавшие, из-за своих шлемов, выглядели двумя силуэтами с заостренными головами и Избор, не знал кто они, про себя обозвал из "остроголовыми". Исину приходилось плохо. Он только защищался от ударов и не помышлял о нападении.
Но даже это оказалось слишком для остроголовых. Им не хотелось ждать. Позади,  наверное, уже  делили добычу. Тащили по кустам  пленниц и рабынь, а тут приходилось рисковать жизнью... Они повернули коней. Обрадованный передышкой Исин остался на месте. Он вертел головой, отыскивая женщину, положив отяжелевшую руку на холку коня, но то, что он считал передышкой, на самом деле ей не было. Отскочив на несколько шагов, остроголовые  достали метательные ножи. 
Исин понял, что это значит. Избор увидел, как он дернул  левым плечом, пытаясь перебросить несуществующий щит на руку, и мельком удивился  тому, что он  знает такой "не хазарский" прием.
- Ну что, хазарин, - прохрипел, тяжело дыша один из остроголовых. - Тебя зарезать, или нож бросить, а ты сам зарежешься?
Он первым рассмеялся над своей шуткой, а через мгновение к нему присоединился и второй. Смех прозвучал хрипло.  Хазарин своей ловкостью утомил их. До Избора докатилась волна крепкого мужского запаха.  Нападавшие стояли бок о бок, и тяжелое дыхание еще рвалось изнутри, но азарт боя постепенно покидал их. Теперь, когда все свелось к простому броску ножа, можно было  поиздеваться. Хазарин не имел щита и от ножей,  брошенных с пяти шагов, не увернулся бы. Избор брезгливо поморщился. Остроголовые ему нравились все меньше и меньше. Хазарина следовало просто зарезать, а не издеваться. К тому же и лошади их казались свежее.
Исину  уже ничего не могло помочь. Он понимал это, и в последней слепой  надежде уцелеть бросился прочь. Две руки поднялись вверх, два ножа сверкнуло в красном свете пожара.
И тут Избор вскинул лук. Он не рисковал, не стал выцеливать щель между бляшками, а выстрелил ближнему в горло. Тетива тренькнула. Пятнадцать шагов - не великое расстояние даже для маленького лука. На этот раз стрела просадила остроголовых насквозь. Они дернулись, попытались повернуться друг к другу, но древко стрелы оказалась крепким и сломалась только тогда, когда они упали.
Топот хазарского коня делался все тише и тише. Лошади  остроголовых стояли смирно и позволили  взять себя под уздцы.  То ли они тоже ошалели от всего происходящего, то ли их хозяев убивали так часто, что они привыкли к перемене их, но одна из них спокойно стояла около Избора, пока он обшаривал трупы, выбирал меч по руке, а потом и позволила влезть на себя... Под седлом нашелся мешочек золота. Взвешивая тяжесть кошелька и разглядывая поверженных противников, Избор сказал сам себе:
- Вот она лень-то человеческая. За такие деньги  могли бы найти доспехи и получше...
  Пожар позади не стихал, и резня там шла своим чередом. Сполохи огня освещали дорогу. Стоять значило гневить Светлых Богов. Человек на коне взмахнул плеткой.
Дорога, как и задумывали те, кто ее протаптывал,  вела его к городу.  Мысль о том, что вообще все дороги ведут в один город, уже была высказана, и бродила по цивилизованной Европе, но Избор о ней еще ничего не знал и от этого думал не столько о том куда попадет, а о том, как бы не встретить кого в пути. Он пустил коня в галоп, радуясь, что лунный свет позволяет видеть дорогу на несколько поприщ впереди
 Город Избор сперва принял за тучу, тяжко припечатавшуюся на краю земли, но потом разобрался что к чему... Он пришпорил коня, хотя знал, что все это напрасно. Солнце уже давно зашло, и ворота  были закрыты. Факелы, искорками сверкавшие  у  края земли, освещали пустую площадку перед  крепостными воротами. Во всяком случае, так было бы год или два назад, но как оказалось мир изменился. До городских ворот оставалось почти два поприща, когда Избор остановился. Увидев  свет над воротами, он сперва обрадовался, но  потом с каждым скачком коня его начало одолевать смутное беспокойство. Ощущение подбирающихся неприятностей холодило спину все сильнее, пока он не бросил поводья.   
 Конь встал. Городские ворота стояли распахнутые настежь. Что-то было не так.
Зарево  за спиной угасло, и он не боясь, что его увидят со стен, спокойно смотрел на город. Почуяв свободу, конь замотал головой, зазвенел уздечкой. Что бы преодолеть соблазн двинуться вперед Избор соскочил на землю.
 Он прибыл сюда по следу Исина. Тот не погнал бы коней в эту сторону, если б не знал, что это самое близкое поселение. Но об этом же наверняка  знали и остроголовые. Скорее всего, открытые ворота  и означали, что этой ночью именно их тут ждали с добычей. Мельком Избор пожалел хазарина. Если бы он оказался умнее, то догадался бы убраться в какую-нибудь другую сторону, забиться в щель. Хотя и это не избавило бы его от  неприятностей. И дураку было ясно, что  остроголовые еще с ночи начнут вылавливать уцелевших в ночном разгроме хазар по всей степи. Избор провел ладонью по теплому конскому боку и  ласково похлопал своего спутника. К сожалению, тут им придется разойтись. Он не мог въехать в город, а конь не мог лазить по стенам.
Светлые Боги не зря привели его именно сюда. Избор точно знал, что самое темное место в комнате - под пламенем свечи. Спрятаться можно будет только тут, а когда  все поутихнет, можно будет разжиться конем и убраться отсюда по добру по здорову.


Конец ознакомительного фрагмента.