Убегающее время

       УБЕГАЮЩЕЕ ВРЕМЯ


 

Стоят у меня на столе старые нецкэ. Каждый день у нас с ними происходит  ритуал утреннего приветствия. Они говорят -"думай, что делаешь!" Иногда у меня это получается. Группа представляет весь жизненный цикл человека: от сидящего на спине у счастливого отца младенца через серию встреч с учителями до подведения итогов совместной семейной жизни, записанной на свитке и одинокого стояния перед возможным судом. Эта, одиноко стоящая впереди всех фигурка, очень похожа своей позой на моего отца - он любил дома разговаривать стоя с заложенными за спину руками.  И приобретена она  мной вскоре после его смерти - как посмертный привет.
 


А эта маленькая нецкэ - очаровательно-изящная молодая красавица подняла голову к небесам и, улыбаясь, рассматривает...что? что она рассматривает там, откуда ответ приходит непременно, но безжалостно? Какой вопрос она задаёт? О чём можно спрашивать, а о чём нельзя? Наверно, можно спросить - а какой будет моя жизнь через много лет? Она улыбается - в жизни всё удастся и я всегда буду прекрасной и молодой! Она не оригинальна - в молодости все видят вокруг себя  только молодых, т.е. вокруг все молоды и так будет всегда. Я думаю, что остальные возрасты не просто неинтересны, а их как бы и не существует, т.к. невозможно представить себя немолодым, а детские ощущения уже как-то незаметно потерялись в этой сияющей юности.
    Есть антонимы - молодой и старый. И, глядя из старости на молодость, всегда хочется чего-нибудь пожелать... Но вряд ли может быть лучшее напутствие, чем у Марины Цветаевой:

А когда — когда-нибудь — как в воду
И тебя потянет — в вечный путь,
Оправдай змеиную породу:
Дом — меня — мои стихи — забудь.

Знай одно: что завтра будешь старой.
Пей вино, правь тройкой, пой у Яра,
Синеокою цыганкой будь.
Знай одно: никто тебе не пара —
И бросайся каждому на грудь.

Ах, горят парижские бульвары!
(Понимаешь — миллионы глаз!)
Ах, гремят мадридские гитары!
(Я о них писала — столько раз!)

Знай одно: (твой взгляд широк от жара,
Паруса надулись — добрый путь!)
Знай одно: что завтра будешь старой,
Остальное, деточка,— забудь.

А что же это - остальное? Милан Кундера, в своем блистательном романе "Невыносимая лёгкость бытия", разбирает два других антонима - лёгкость и тяжесть жизни. А мне хочется говорить не о молодости, а о старости и смерти. Вечные темы всех поэтов - любовь, смерть...Значит, я не одинок в рассуждениях об этом...
    Два гениальных поэта ушли от современников почти одновременно, в конце 30-х годов 20-го века  – Мандельштам и Йейтс. Оба они любили жизнь, нежно, умно и красиво описывали её. И одна из из сторон жизни - печаль...Печаль растущая вместе с нами, с нашим всё увеличивающимся пониманием мира. "В великом знании - великая печаль"... Но ведь и она бывает и светлой, и красивой, и нежной...

Уильям Батлер Йейтс         

Кому такой красивый плащ?
"Я сшил его Печали.
Чтоб был он виден издали
И восхищаться все могли
Одеждами Печали".

"А парус ладишь для чего?"
"Для корабля Печали.
Скитался он среди морей
Под парусом Печали".

"А войлочные башмачки?"
"Они для ног Печали.
Чтоб были тихи и легки
Неуловимые шаги
Подкравшейся Печали".
                Перевод Г. Кружкова

О.Э.Мандельштамм

О, вещая моя печаль,
О, тихая моя свобода
И неживого небосвода
Всегда смеющийся хрусталь!


 Один бесследно исчез в лагере, другой - получил нобелевскую премию и умер "в своей постели". Но оба они были озарены  догадкой, что старость - это уход из жизни в воспоминание. Собственная, прошлая жизнь становится сначала личным воспоминанием, а потом легендой. Она уже не принадлежит тебе. Она, прошедшая жизнь, как бы становится чужой. Так происходит и в эмиграции - собственная страна, в которой ты был молодым, через много лет ощущается чужбиной. “Эта земля не для старых” (“That is no country for old men”), — пишет Йейтс о родной ему Ирландии. Мне кажется, что это относится не только к его любимой стране, а ко всей нашей планете...Его образ старости одновременно страшен, безжалостен и патетичен: “Старик — жалкое зрелище, рванье на палке”.  Но смотрите - ведь эта поза "рванья на палке", раскинувшего рукава, напоминает  распятие. Жест превращается в пародию, а то, что было когда-то героическим плащом или сверкающим одеянием, — превращается в ветошь.
А затем,  одежда и вовсе отделяется от человека, превращаясь в образ чего-то после смерти:

Пятнадцать призраков я видал;
И худший — пальто на вешалке (перевод А. Сергеева) (1936)

Реальность оказывается страшнее сверхъестественных ужасов. Об этом же говорит и Мандельштам “Жил Александр Герцевич...” (1931):

Нам с музыкой-голУбою
Не страшно умереть,
А там вороньей шубою
На вешалке висеть...

“A там” — вероятно, после смерти. Йейтс помогает нам яснее понять, что стоит за этим образом у Мандельштамма: старое пальто, висящее на вешалке отдельно от своего хозяина и остающееся там висеть даже после его смерти, — ужаснейшее из привидений для оставшихся в этом мире.
Но это образ после смерти. А мы начинали-то говорить о старости, о времени когда  начинается уход от жизни. А, собственно,когда этот уход начинается и  от какой жизни мы уходим? Часто ли мы, будучи живыми, возвращаемся к себе прежнему? Есть ли моменты в жизни, к которым мы хотели бы вернуться? То что было когда-то смыслом нашей жизни – хотим ли мы возврата этого момента через много лет в нынешнюю, теперешнюю жизнь? Особенно, если судьба, раскладывая свои карты, образовала длинный перерыв между тем, что было когда-то, с тем, с чем мы сегодня вдруг снова встречаемся. Принесет ли нам радость неожиданная встреча с давно утраченным? Или еще более страшным станет понимание невозвратимости времени? 
 
Ты вновь со мной - и не было разлуки,
О, милый призрак радости моей.
И вновь со мной - твои глаза и руки.
(Они умнее стали и грустней.)

Они умнее стали - годы, годы...
Они грустнее, с каждым днем грустней:
О, сладкий воздух горестной свободы,
О, мир, где с каждым часом холодней.

Я рад, так рад нежданной нашей встрече,
Худую руку вновь поцеловать...
Но, друг нечаянный, я беден стал - мне нечем
Тебя порадовать. И не о чем сказать

О чем сказать тебе?.. Осенний город стынет.
О чем просить тебя?.. Торопится трамвай.
Мир холодеющий синее и пустынней...
О чем просить тебя? Прости, не забывай.
О чем спросить? Нет - ни на что - ответа.
Мой друг, что дать тебе - в убожестве моем...
Мой друг единственный, о, как печально это:
Нам даже не о чем и помолчать вдвоем.
(Довид Кнут)

От радости встречи - к разочарованию… И ужас понимания того, что произошло с тобой самим, ужас от одиночества эмигрантской жизни, которая оживает только при воспоминаниях о той, увы!, невозвратимой прошлой жизни в другой, бывшей, стране и в другом (тоже бывшем) времени. Какое сопереживание можно ожидать, рассказывая о своей жизни старому другу, который когда-то так всё понимал? Он слушает тебя, но думает о себе...  И у него была своя долгая жизнь, в которой не было тебя. Поэтому всё отвлекает от взаимопонимания, даже то, что обычно идёт фоном, не отвлекает – шум трамвая, наступающая осень, синеющее небо… Пришла уже одинокая старость – эмиграция из своей прошлой жизни, из своей прошлой дружбы…А дальше - самая тяжёлая из потерь - утрата себя. Превращение в чьё-то воспоминание...ненадолго. Потеря того, чем ты когда-то гордился - своей особости.
 И опять Цветаева:
Быть нежной, бешеной и шумной,
- Так жаждать жить! -
Очаровательной и умной, -
Прелестной быть!

Нежнее всех, кто есть и были,
Не знать вины...
- О возмущенье, что в могиле
Мы все равны!

Стать тем, что никому не мило,
- О, стать как лед! -
Не зная ни того, что было,
Ни что придет,
................................................

И так же будут таять луны
И таять снег,
Когда промчится этот юный,
Прелестный век.

И ещё одно жалко - неутолённое любопытство! Что же из всего нынешнего получится? Ведь человек 19 века даже не мог  представить, как будут жить люди в конце 20 века... Так, и уходящий сегодня, в 21 веке, хотел бы одним глазком заглянуть туда, в далёкое будущее! Ведь интересно же - зачем мы жили, зачем передавали эстафетную палочку от прошлых поколений следующим ... Выполнили ли мы то, ради чего нас задумали и сделали, и дали нам жизнь, и послали нам испытания и радости? Успели ли мы? Как будут жить наши внуки? И их внуки? Эх, хотелось бы всё это узнать...