Я умерла

Дети давно угомонились. Павлик  лежал на диване и  время от времени просыпался от своего же храпа. Где-то в десятом уже часу я, вконец задрыгшая, принесла сучья  бузины, разные спилки  и затопила нашу буржуйку. Телек лопотал себе что-то, я попеременно подставляла огню то ноги, то попу. Печка  вовсю гудела. Павлик сердито заворочался, наконец  встал и, не попрощавшись, пошёл наверх спать.
Было уже за полночь. Я очень удобно, под двумя байковыми одеялами, обосновалась на диване, а чтоб продержать огонь подольше, установила задвижку на середине. Было уже решено: в спальню, в ужасную холодину к Павлику не идти, а улечься здесь, в уютном тепле и заснуть.
Заснуть-то я заснула, а вот проснуться – не получилось. Видимо, меня обволок, образовавшийся каким-то образом угарный газ, проник во все мои поры, и я неожиданно умерла.
Конечно, было бы неплохо перед смертью как-то попрощаться, повиниться что-ли за все свои прегрешения. Но нет, мой последний час наступил так легко и так внезапно, что пришлось уходить без очищения.
Первым, как всегда, встал старший, Алекс. Спустился в половине шестого вниз, забрал из почтового ящика газету и пошёл в зал. Включил свет, ага, мать опять спит внизу, выключил и прямиком – в гостевую комнату. Там, в кресле, начал читать газету. В последнее время я часто оставалась на ночь в зале. Вот и на этот раз: мать – на диване, обычное явление.
Где-то через час, пролистав все сорок страниц, он зашел на кухню, залил молоком хлопья в чашке, бросил в тостер хлебцы и выпил какао. Он завтракал, а за стеной лежала я, как говорится, без определённых признаков жизни.
Потом Алекс поднялся в детскую, начал  тормошить  младшего брата, тараторя:
 - До автобуса пятнадцать минут вставай мне надо убрать постель сразу не встанешь уберешь сам!
Макс, хоть и с трудом, но встал. Очередь – убирать постель –  была не его. Оделся и сбежал  со школьным ранцем вниз. Обнаружилось, что чашки с какао для него не приготовлено. Заглянул в зал  и  уже готов был разразиться обидной тирадой в мой адрес, но увидел: мать спит. Макс взглянул на часы, до автобуса осталось всего три  минуты. Голодный и злой, он взбежал  по лестнице наверх – чистить зубы.
Дверь нашей спальни была раскрыта настежь. В это время, как обычно, мочевой пузырь моего муженька грозил взорваться. Павлик  уже стоял перед унитазом и приветствовал свою энергичную струю тарзаньим криком, затем  довольный и облегчённый, полез  обнимать склонившихся над раковиной ребят. Они же с пеной у рта стали яростно отбиваться от его ласок. Наконец, папа  оставил их в покое, пошёл досыпать.
Время было без двух семь. В ужасной спешке дети прогрохотали по ступенькам вниз. Следом  громкий хлопок дверью сотряс весь дом. И стало необычно тихо.
Я пролежала одна, к тому же ещё и мёртвая, до половины девятого. Наступил черёд Павлика. Он долго плескался под душем, выбрал из мятых рубашек наименее мятую, оделся, спустился вниз и заметил, что ставни почему-то  не раскрыты. Это значило, что его вторая половина  еще почивала. Вообще-то, ничего удивительного, такое случалось не раз: бывало так, что она заболевала или её преследовала бессонница, или же одолевали депрессии.
Так как с в основе своей Павлик был добрейшим человеком, он благодушно оставил меня дальше спать, вернее, продолжать лежать мёртвым грузом.
Сварив кофе, приготовив бутерброды с сыром, прихватив яблоко, под конец – два своих чемодана, и он ушёл.
Я осталась  совершенно одна. Вообще-то, только мой труп. Я была приговорена медленно разлагаться. Процесс разложения по сути уже начался. Вначале, конечно,  совсем незаметно. Но мои клетки потихоньку разрушались. Мне даже показалось, в комнате запахло мертвечиной.
Лежала я всё в той же позе: на правом боку, колени притянуты к животу. В доме – полусумрак. Павлик из-за меня не открыл ставни.
Вдруг зазвонил телефон. Это был мой благоверный. На него внезапно нахлынул громадный вал сентиментальности, и он, в порыве чувств, наговорил на автоответчик:
- Заинька мой, извини меня за вчерашнее, я был зол, мне хотелось спать, а тут ты, на ночь глядя, со своей печкой; извини, моя милая, я просто не понял. Я только что с такой любовью о тебе подумал, я люблю тебя, мой нежный цветочек.
Ах, Павлик, мне совестно даже слушать, я не заслужила этих слов. Поздно, я умерла, забудь. Интересно, как ты среагируешь, когда меня обнаружишь.
Были ещё звонки. Анна, приятельница, оставила громкий и категоричный текст:
Так, дорогая, в городе такие и такие-то выставки. Если появится желание, встретимся там-то и там-то. В любом случае, я пойду. По крайней мере, я считаю, это лучше, чем сиднем сидеть дома.
В полдень, вообще-то я должна была идти на работу, в Дом прихожан, это рядом с церковью. Туда уже завезли два чёрных бокса. Содержимое первого, возможно - карамельный пудинг. Второго, вероятнее всего –  котлеты, картошка, тёмный соус.
В пятнадцать минут первого более десятка взмыленных школьников продлёнки штурмовали  тяжелые двери Дома. За ними, занятые беседой, прошли две воспиталки. Стоя в шеренге перед  дверью в столовую все хором спели песенку о «хороших поварах» и зашли. Но не тут-то было, не зашли. Дверь-то закрыта, ключ у меня. Воспиталки бурно обсудили и осудили моё неожиданное отсутствие, попытались связаться со мной. Они обратились к священнику. Его не оказалось дома. Тогда настучали  начальству. Оно мне звякнуло. Трубку взять, увы, не смогла, простите, приказала долго жить.
Люди!  Я лежу уже, пол-сутки одна. Меня нет. Придумайте что-нибудь!
По плану Б, одна из воспиталок купила в деревенской пекарне булочек, а в супермаркете колбасы и масла. Не оставлять же детей голодными!
Прошло где-то четыре часа. Как долго тянется время! Опять звонок. На этот раз в дверь. Ещё раз. Настойчиво, но тактично. Итак несколько раз. Это были  два неизменно стройных  и аккуратно  одетых Свидетеля Иеговы. Мужчина и женщина. Постояли молча пять минут  у порога и, мудро улыбаясь, удалились.
Я не существую, божьи дети, я уже там, в мире ином.
Как хорошо, хлопот вдруг как ни бывало. Постоянное безденежье, поиски работы, плохие отметки детей, Павлик с его психосиндромом, кризис в наших отношениях, эта проклятая стройка, наконец, я, раздираемая между серым бытом и творчеством, мои бесконечные неудачи.
Что же, теперь меня нет, а со мной - и забот. И, главное, всё получилось как нельзя лучше: безболезненно, без насилия. Нет! Я считаю, мне просто повезло.
Мда, вот лежу и, никто не предполагает о моей смерти. А время приближается к пяти. А сегодня – понедельник.
Ровно в семнадцать ноль-ноль явился мой поляк. Вспотевший, тяжело дышащий, он припарковал свой велик возле бочки с водой, критически обвёл взглядом нашу стройку и, вытирая платочком лысину, побрёл к входной двери. Нажал нетерпеливо на белую кнопку. Ещё и ещё раз. Недоумение выразилось на его лице. Что такое? Вроде, как всегда, в пять. Ехал, крутил педали, время потратил?! Ещё нажал. Никаких подвижек.
А я лежу себе. Мне всё равно, мне наплевать. Скончалась я, пан Гайда. Скоропостижно. С меня взятки гладки.
Вдруг его осенило, он вытащил из кармана телефон и медленно  продиктовал своё возмущение.
Я прослушала его в полной тишине. Мы умерли-с. Мы не обязаны-с. Просим больше не беспокоить.
Через мгновение мой поляк запрыгнул в седло и ускакал восвояси.
Как только он испарился, возле парка, у пожарной части, остановился автобус. С него сошли мои сыновья. Их лица просто лучились от  радостного предвкушения: мать закрылась в гостевой с поляком, преподаёт ему русский. Значит, они смогут беспрепятственно пробраться к компьютеру и поиграть.
Алекс и Макс открыли дверь: затхлый воздух и неожиданная темнота надвинулись на  них, но они не обратили на это внимания. Дверь в комнату для занятий была раскрыта! Ни матери, ни пана Гайды в ней не оказалось. Совершенно потерянные, проигнорировав довольно ощутимый трупный запах, мальчишки прошли через кухню в зал. Мать лежала всё в так же, без движения, укрытая одеялами.
Какова была бы нормальная реакция? Подойти поближе и спросить:
- Мам, ты чё, заболела что ль?
Но нет, мои дети, не берусь сказать почему, для меня это так и осталось загадкой, встали на почтительном расстоянии от меня, минуты две сосредоточенно рассматривали мои пол-лица с навсегда закрытыми глазами и наконец, решили: мать крепко, ну очень крепко спит, лучше оставить её в покое.
Тут же, не сговариваясь, старший с необычайным ему профессионализмом схватил ноут-бук, младший абсолютно бесшумно – наушники и остальные причиндалы, и ... оба мгновенно исчезли, как будто их и не было.
Что поделаешь, дети!
Значит, оставаться мне в таком положении до прихода Павлика. Уж он-то, наверняка, обнаружит моё бездыханное тело. А ждать придётся долго.
В последнее время Павлик курировал несколько строек одновременно. Приходил домой  поздно. Я рассказала об этом подруге, она: однозначно, ходит налево, пока не поздно принимай меры.
Иногда, приходя после работы домой, он грохал свои кофры, полные папок и актов на пол, переобувался в кроссовки и нырял в темноту делать пробежку. Сегодня же у него будет только одна мысль: наполнить до отвала желудок, выпить холодного пивка, а после опять нажраться и, ... на диван. Но, место занято-с.
Часы на церковной башне пробили восемь часов. Наши дети сидят, наверное, в разных углах кровати и водят пальцами по монитору. К счастью, матери сегодня как бы и нет, а  если и была бы, то обычно действовала бы просто на нервы. Так что можно расслабиться: играть, смотреть фильмы, пообщаться в фейсбуке.
И вот, наконец-то, явился глава, отец семейства, кормилец. Прошёл прямиком на кухню, но кастрюль и сковородок, полных еды, не приметил. Ну что-же, не впервой. Дальше – в зал. А там – та же картина, что и утром: жена лежит в горизонтальном положении. Голову ломать Павлик особо не стал. Это, дети, заключил он, это они её довели, стервецы этакие. Лучше не тревожить. Скорее вон отсюда. Чем это воняет? Он приоткрыл балконную дверь и начал жарить яичницу.
Жить хорошо, и жизнь хороша! Павлик сыт и доволен. Всё съел дочиста, выпил две бутылки пива. Теперь бы на боковую, вернее, на диван, поближе к ящику. Но что-то беспокоило, сдерживало его. Но что? Ах, дети! А где они вообще?
- О- о-о-о-о-тпрыски! Где вы-ы-ы-ы, моё отро-о-о-одье?! – зычно протрубил он наверх. Отпрыски, обмотанные проводами, ничего не слышали. Павлик тяжело поднялся по ступеням наверх, орудуя зубочисткой во рту, повыдёргивал все проволочки и вернул ребят в действительность.
- Что с мамой? – призвал он бедных детей к ответу. Опять что-нибудь натворили? Вот попомните моё слово, вы своими проступками сведёте её в могилу.
Алекс и Макс, всё ещё там, в виртуальных мирах, не понимали ничего.
Павлик был в ударе, он чувствовал свою двойную родительскую миссию, и строго вопрошал дальше:
- Ужинали?
- Да!
- Уроки сделали?
- Да!
- Марш в кровать!
Прорычав уже не так грозно, а скорее для острастки: Чтоб через пять минут были у меня в постели! – Павлик, о, боже! направился не ко мне, а в гостевую! Чтоб завалиться в кресло и отключиться перед телевизором. Главное, любым способом избежать опасной зоны. Вместо того, чтобы разбудить спящего пса, своего цербера в юбке, он выбрал самое необходимое – покой. Логично. Итак, я обречена околевать здесь в полном одиночестве.
Из детской донёсся шум и гвалт: мальчишки сразу усекли, что папины угрозы не стоит принимать всерьёз. Я лежала и всё слышала, но Павлик - уже нет. Пару минут назад он опустошил четвёртую бутылку пива, за бутылками последовал холодильник, и теперь он храпел в унисон с телеком.
Наступила мертвенная тишина. Мои дорогие, но так же не пойдёт! Я не говорю уж про тех, кто ходит по трупам, перешагивает через них, у них там всё ясно. Ну а вы? Вы даже родного мертвеца в упор не видите.
И стало мне тошно. Всё, решила я, нечего разлеживаться, разлагается она,видите ли. Не время, видимо, мне помирать, а восстану-ка я из мёртвых. Надо же что-то предпринять.
Я собрала остатки каких-либо сил и медленно, по стеночке побрела сначала к Павлику, выключила всё, что горело, прикрыла его покрывалом и полезла наверх, в детскую. Обоих застала на месте преступления. Они смотрели под одеялом фильм-ужастик. Отобрала у них дьявольскую игрушку. Затем прикоснулась к их лбам своими посиневшими губами:
- Покойной ночи! Они вздрогнули от мертвенного холода, исходящего от меня, и закрыли глаза.
Гиблое это, оказывается, дело – умирать. Будем жить дальше.

2012, конец марта