Забери меня к морю. Глава одиннадцатая

 Глава одиннадцатая. Новое прошлое.
        Замерев от боли, Шарлотта попыталась не двигаться, зная, что так будет гораздо хуже. В ее болезни наступали такие состояния, периоды, как она порой их называла, когда не спасали даже таблетки. Руки болели так, словно кто-то намеренно заламывал каждый палец по одному, не позволяя выпрямить обратно. Боль, которую она чувствовала, жгла каждую клетку кожи, просачиваясь через нежную кожу медового цвета. Шарлотта знала, что если она скажет матери о том, что ей плохо и больно,  и хоть намекнет на то, что с ней не все в порядке, та сразу начнет рекомендовать известных ей специалистов и бранить дочь за халатное обращение к собственному здоровью. Но Шарлотте было на это наплевать. Она не тревожилась о том, что боли, порой становились настолько невыносимыми, что взять что-то в свои руки становилось ужасной проблемой. Теперь же, спустя долгие годы, она научилась притворяться, что чувствует себя вполне приемлемо или «терпимо», как она часто думала про себя, называя то, что с ней происходило… какой-то нелепой шуткой. Она не хотела признавать, что слаба и не может оставлять все так, как оно было на данный момент, но и сражаться с этим на глазах у матери, показывать то, как она страдает и мучается почти каждую ночь, особенно, когда разнервничается, она не хотела никому. Пусть думают, что с ней все в порядке. Так будет лучше и для меня и для них, думала Шарлотта, вкалывая очередную порцию обезболивающего. Самое страшное в болезни, думала Шарлотта, не то, что ты можешь чувствовать боль и ее симптомы, не то, что ты лишаешься нормальной жизни, а, то, что каждый раз, чувствуя на себе ее проявления, делаешь больно другим людям, заставляя их страдать вместе с тобой. Она этого не хотела. Это эгоистично и нелепо заставлять их думать о себе, словно на мне повернут земной шар, ведь все равно это ничего не изменит.  Болезнь, такая упрямая и непредсказуемая лишь будет прогрессировать,
 безжалостно уничтожая всё на своем пути: чувство независимости, которое когда-то въелось мне, словно кто-то намеренно заставил меня это прочувствовать на собственной шкуре. Было ли это ядом или моим спасением, думала Шарлотта, но я всегда буду благодарна тому, чему научила меня жизнь: если страдаешь сам, но у тебя есть люди, которым ты не безразличен, нельзя делать так, чтобы они чувствовали, как больно тебе. Нельзя, ни при каких условиях. Иначе, произойдет всеобщее заражение, и «любовь», которая терпит все на свете, превратится в сострадание, которое допустимо только при летальном исходе человека. Кто-то называет сострадание – «даром Господним» потому что считает, что все мы люди и должны научиться обращать внимание на тех, кому живется хуже, чем нам, и помогать им. Но это, простите, сущий бред! Как помочь умирающему человеку - своими слезами у его постели, когда все, чего он хочет, уже неизбежно кануло в его небытие? Подарите ему улыбку счастья, искреннюю, живую, необходимую! Подарите теплоту, на которую только может быть способен человек любящий и преданный, а не безвольно сострадающий от незнания, чем же все-таки помочь бедняге. И только тогда вы поймете, что нет в жизни ничего более важного, чем сила настоящего понимания людей.
          Любовь, которая есть в нас, проявляется несколькими способами. Одни считают, что это «забота и ласка», другие называют это «преданностью и верностью», третьи говорят, что она невозможна без «открытости и искренности». Кто-то любовь заменяет словом «секс». И те, и другие, и третьи правы, потому что люди разные, и мы не в силах осудить кого-то за его собственное видение и за его (как было бы глупо, в самом деле, иное), чувства. На чувства человека никогда не стоит обижаться. Еще глупее, эти чувства опровергать. Мы не вправе указывать ни одному человеку в нашей жизни, как ему следует чувствовать то или иное. Иной же аспект, когда вам эти чувства не по душе, и вы их не разделяете – можно просто откланяться и уйти, не согласившись. А не осквернять ту чашу, в которой есть содержимое чьих-то прожитых лет. Я считаю, что истинная любовь приходит лишь с понимания другого. Забота и верность -  все то, что достигается, практически в общении с каждым человеком, который становится хоть сколько-нибудь дорог. Мы можем быть преданным не только своей «любви», но, а так же родным и друзьям, и все это - будет любовь, но не такая, которая приходит к мужчине или женщине. Преданность и верность - еще одни этапы, через которые проходит всякий любящий человек, но это, на самом деле, не есть вся любовь, и сейчас я объясню, почему. Каждый из нас, обретая внутри чувство привязанности  к кому-то определенному, начинает испытывать чувство, которое напоминает инстинкт собственности. При этом человек «влюбленный» перестает осознавать, что тот, в которого он влюблен, не является его личной вещью по «первой надобности». Он просто такой же человек, такой же свободный и независимый, как и он сам. В то время, когда один человек стремится проявить свои чувства на другого ревностью (чувством, которое к любви ни коим образом не относится),  светлое и возвышенное чувство прекрасного медленно перетекает в привычку, привязанность. Нам нравится, что нас ревнуют. Мы ловим «кайф» от того, что мы чьи-то. Но при этом, мы так легко забываем, что это вовсе не «любовь», а стремление не быть одиноким. И, человек, попавший в чью-либо сеть  «ревности и любви», не может представить свою жизнь без этих самых чувств. Ему хочется, чтобы им владели, но может ли сама любовь владеть людьми и их душами, которые были созданы как нечто уникальное, цельное и неделимое? С пониманием людей все происходит иначе. Чувство любви, которое зарождается в человеке все больше и больше, с новой неведомой ему ранее силой, приобретает некоторую форму, такую, какую мы именуем «чувствами». Но, любовь бывает не только в чувствах. Но и в осознании этого самого испытываемого. А, иначе, согласитесь, как мы знаем, что это любовь? Как мы понимаем, что это не просто… временное проявление лихорадки, болезни? Мы это чувствуем, но, а так же осознаем. И это те две самые составляющие, которые в любви неотделимы друг от друга. Как ни странно, не смотря на сказанное ранее, важно отметить, что большинство людей не могут ответить «почему они знают, что это именно любовь», ведь большинство и отвечает, что они просто это чувствуют. Но, некоторые индивиды, ощутив боль и расставание на собственной шкуре, понимают и осознанно говорят, что «чувствую  и знаю, что это была именно любовь». Только тогда, когда мы проходим ранее озвученные этапы и всевозможные формы, мы можем понять, что в любви очень важно понимание. Только понимая, насколько важен рядом сидящий человек, мы можем почувствовать, насколько он дорог. Мы можем «забыть о человеке», на время, отпустить его в Лету, и чем больше времени будет проходить, тем сильнее и чувства к нему будет ослабевать. Но, все же, если эти чувства, даже спустя тысячу лет, возродятся с новой силой, только понимание уникальности и необходимости в данном человеке, сможет дать осознание любви, которая и присутствовала ранее.
       Решая сложные дилеммы в своей голове, Шарлотта не заметила, что напротив нее давно находился Оскар. Он медленно осматривал ее взглядом и последним, на что он обратил внимание, были ее плечи. Они медленно поднимались и опускались, а девушка, отведя глаза в сторону, думала о том, что сказать маме, если та будет настаивать на очередном курсе реабилитации. Шарлотта не хотела лечения в присутствии мамы, а, тем более, Оскара. Она знала, что это принесет ей лишь вред и заставит ее еще раз пройти то, через что она проходила много и много раз, видя, как мама, не спавшая несколько суток, заплаканная и обессиленная, сидела, закрыв глаза, и думала, когда же  это все закончится. Она не хотела лечения, которое вредило, по ее мнению, жизни людей, которые были ей дороги. Она ощущала лишь внутреннюю потребность в том, чтобы дожить свой век с внутренним чувством «удовлетворения». Со временем, когда Шарлотта начала осознавать, что и взять какой-то предмет будет неимоверной трудностью для нее в периоды обострения, в ней стало появляться чувство, которое убивало то необходимое «удовлетворение» от собственных успехов. Она не хотела радоваться тому, что ей получилось выполнить что-то, за что обычно родители хвалят своих детей, награждая их словами ободрения и поддельного восхищения. Она знала, насколько лицемерны некоторые родители, которые то и дело поощряют своих чад за мимолетные успехи. А, потом из таких детей, думала Шарлотта, вырастают недовольные жизнью нытики, которые не могут ничего добиться, без совета или помощи других и которые постоянно ищут похвалу в чьих-либо словах для достижения цели. Если достигать чего-то, думала Шарлотта, то только ради самого себя. Не ради того, что кто-то будет тебя награждать словами, вроде «молодец», «так держать», «я и не сомневалась». Только ради того, чтобы почувствовать «собственное удовольствие» от достигнутого. Если же этого удовольствия нет, но тебя хвалят, чем тебе гордиться?   
        Еще один шажок, еще одна ложечка и человек-умница! - Она не понимала такого рода воспитания, возможно и по тому, что сама никогда не просила ни у кого похвалы. Родители не одаривали ее мимолетным «умница», «посмотри, как у нее получилось», и это выработало в ней некую защитную реакцию на слова такого рода. Она знала, что все, что ей необходимо в жизни, придет, если она сильно для того постарается. Она выросла вполне самостоятельной и не нуждалась в чьих-либо замечаниях и оценках. Она не хотела слышать чьих-либо мнений на свой жизненный счет, потому что только она могла знать, каким трудом этот счет велся.
-Вот так и буду молчать, и, поверь, мне не надоест - протянула Шарлотта, заметив своего соседа, сидящего напротив нее и рассматривающего ее с ног до головы.
-Я не против этого, давай помолчим. Порой, это действительно освобождает от ненужного – голос мужчины стал каким-то отдаленным, глубоким, что придало ему необыкновенное звучание.
-Так вот значит ты какой - протянула девушка и спустя мгновение добавила: »философ». Она подняла свои усталые глаза на мужчину, одетого в рубашку, куртку, кожаного покроя и джинсы, облегающие его явно вычерченные формы тела, и затем пристально разглядела его туманные глаза. В них не было усталости или тревоги, лиши одно необычайное самообладание.
-Не совсем так, но спорить я не буду. Ты еще слишком слаба для пререканий – добавил он спустя минуту, когда девушка осматривала цветы, принесенные им ранее к ней и поставленные в его вазу на больничный столик.
-Я не люблю, когда мне дарят цветы, по-моему, жестоко убивать одни живые существа, чтобы сделать приятно другим - девушка задумчиво посмотрела в их сторону и затем перевела взгляд на парня.
-Значит, они умерли тогда, когда ты не признала их смерть во имя блага - он вытащил их из вазы и, не задумываясь, выкинул. Затем, подойдя, наступил и поводил ногой, чтобы окончательно уничтожить лепестки.
-Но ведь они еще были живые - посмотрела девушка угрюмо и хотела встать, но, потом, передумав от боли, зло покосилась на мужчину - Грубый ты и порой просто невыносимый.
-Но ты сама предложила терпеть меня на природе, у себя дома, ведь помнишь? - улыбнулся он ей так, словно все, что было между ними, просто оказалось сном. Оскар не хотел напоминать ей про тот день, когда он, решив донести ее продукты и оставить их на ее пороге, заметил в ее квартире пожар, а, затем, по великой случайности, увидел девушку на полу, в полу-сознании, скрутившуюся, по неизвестным никому причинам, словно труба. Он не хотел обдумывать то, что случилось, и давать этому оценку, но мысли, беспорядочно вертящиеся и почти лихорадочные, не давали ему покоя, после того, как он отвез ее в больницу и терпеливо ждал прихода ее матери, как выяснилось, единственного родного человека для Шарлотты.
-Предложила, но, не потому что ты мне стал интересен. Да, я вообще сомневаюсь, что когда-нибудь этот интерес проявится в полную силу - сказала Шарлотта, откашлявшись, а, затем, так же уверенно продолжила:
-Просто ты был единственный, кто находился рядом и кто мог бы согласиться меня спасти от заботы собственной матери, которая не знает границ  и не откажется из-за «героического» и стойкого желания помочь умирающей – она язвительно улыбнулась при последних словах и покосилась на него, внушительно смотря в глаза. В его взгляде показалось не недоумение, кое она ожидала и по большей части предполагала, а знакомое ей чувство холодности и отрешенности.
-Ну, раз так, я пошел. Не хочу терять свое время, и тратить твое, тем более. У меня по горло дел и без тебя – сказал он, вставая со стула, расположенного напротив ее кушетки и поправляя рубашку.
-То есть ты вот так просто уйдешь? - спросила девушка, не понимая, как этот человек так легко может быть непостоянным.
-А, что, нужно обязательно уходить со скандалом и криками? – парень ей нарочито улыбнулся, зная, как эта улыбка может довести ее до бешенства в подобной ситуации. Девушка злобно оскалилась и взглядом указала на дверь. Она не хотела ничего говорить этому сорванцу - как позже она мысленно его обозвала.
         Пусть уходит, думала она. Пусть проваливает прямо сейчас. И на кой черт он ей вообще сдался? И откуда вообще взялась та бредовая идея взять его с собой? Ничего страшного ведь не случится, если он уйдет. Она всего - лишь останется с мамой наедине, вечно хлопочущей и переживающей о ее нынешнем состоянии, с ее вечными вопросами «приняла ли она таблетки и вовремя ли», «спокойно ли ей спалось после прогулки с постоянными сиделками», «не утомила ли ее музыка, которую мама включала в гостиной» и все в этом духе. Дверь больничной палаты открылась и скрипнула, когда Оскар почти вышел.
-Стой – помедлила девушка и Оскар, не успев выйти, обернулся на ее последнее слово. Он не стал смотреть на нее, а просто повернул корпус тела так, будто показывая, что он еще не ушел. Пока не ушел.
-Закрой ее и не смей никогда просто так уходить, раз пришел сюда – девушка посмотрела на него так, будто он был виноват в начале атомной войны. Будто все грехи, которые совершили люди за все время существования человеческой расы, были на его совести. Оскар посмотрел на нее и понял, что такой взгляд был только у нее. Только она могла смотреть, так отдаленно-зависимо.
-Я делаю так, как считаю нужным и, поверь мне, никогда не буду спрашивать у ТЕБЯ разрешения сделать что-то иначе, ты меня поняла? – голос Оскара стал грубым, отстраненным, и холодные нотки гнева прозвучали в его словах.
-Ну и вали тогда, и не возвращайся – девушка с усилием взяла вазу, стоявшую на ее столике и, не удержав ее руках,  потому что эффект от лекарства все еще был сильным, кинула ему в ноги. Она чуть не попала прямо в него. Разгневанная и раздосадованная присутствием человека, который раздражал ее, выводил из себя, путал все ее мысли, она  отвернулась в противоположную сторону. В этот самый момент, Оскар, с силой закрыв дверь (так, что та чуть не выпала с петель), подошел к кровати и развернул тело девушки к себе, таким образом, чтобы она могла его видеть, лицом к лицу:
-Эта ваза была моей мамы, она купила ее тогда, когда отец пропал. А ты, капризная и неуравновешенная истеричка, ее вот так легко разбила. Тебе невдомек, что ты  вот этими руками так же можешь разбить чьи-то чувства – он держал ее за руки, которые она к тому моменту вытащила из-под одеяла, и с силой прижимал их к своим рукам. Его тело, разгоряченное и крепкое, склонялось над ней в паре сантиметров, а ее глаза блестели чем-то ранее ему незнакомым, непонятным.
-И, хоть знаю, что ты не всегда успеваешь одуматься, прежде чем сделать что-то – он опустил свою хватку, когда заметил, с какой силой взял ее руки, и как девушка держится, чтобы ему не сказать об этом, он продолжил:
-Но нельзя так легко крушить вокруг себя все, а, потом, притворяясь невинной, говорить, что ты «случайно» - он знал, что рукам девушки стало больно. Он видел, как она прятала их во время их разговора, под одеяло, чтобы не показывать с трудом разгибающиеся пальцы. Видел, как она напрягает скулы и сжимает губы, чтобы не показывать боль.
-Я делаю то, что хочу, не хочу и не буду по-другому - сказала почти шепотом Шарлотта и попыталась отвернуться, чтобы не быть с ним рядом, на такой опасной для них обоих близости.  От него веяло чем-то ранее ей незнакомым,  чем-то, что она не могла объяснить самой себе. Хотелось окунуться в это, но было страшно пропадать в чем-то, что затягивало с силой ила, уводящего тонущего человека ко дну.
-А ты попытайся, и тогда поймешь, что вот этими руками - он опустил их и снова коснулся, но на этот раз, прикосновение было более нежным, но не менее сильным, чем раньше:
-Можно не только крушить и ломать, но еще и приносить благо – он опустил ее руки, а она, будто обожженная огнем, сразу положила их под одеяло. Она спрятала их, потому что ощущение его сильного прикосновения обжигало ее кожу, с такой болезненной пленительностью. Шарлотта снова отвела взгляд, и лишь когда Оскар собрался вновь уходить, открыв перед собой дверь, она сказала:
-Я попытаюсь, но ты поедешь со мной - она посмотрела на него взглядом, полным непокорности, а он, ухмыльнувшись своей первой победе в их с ней отношениях, вышел. Он не хотел осознавать, что способен «давить» на нее своим присутствием. Ему хотелось совсем не этого…. Минуя коридор, Оскар подумал о том, что даже, если он и поедет с ней на отдых, то только ради того, чтобы глупо не оборвать жизнь какой-то глупой девочки, не понимающей чувства других людей. Но он уже знал, что это… не должно обернуться чем-то большим. Ведь он не был тем,  в ком она нуждалась, а, заставлять страдать человека от собственной отрешенности – было не в его стиле. Так, думал он, будет лучше. Одинокий человек не даст кому-то любви. В крайнем случае, он ее загубит.