Изгнание фрейдизма в сокращении

Михаил Аблаев. Изгнание фрейдизма (в сокращении).

В православном мире привычным стало лояльное отношение к фрейдизму и психоанализу, которые стали основой ряда отраслей гуманитарного знания (антропология, психология, современная филология и другие), стали блазнящим фактором для ищущих правды в эросе,  стали "плодотворящим" принципом для физики и математики 20 века, решающе повлияли на литературу (прозу, поэзию, драматургию), искусство (театр, кино, художество, песню). Никто теперь не может осуждающее сказать о фрейдисте Юнге, "защищавшем" религию, никто не может опровергнуть реальности такого ключевого понятия фрейдизма, как "безсознательное". С 1990-х годов список "положительных" цитат о психоанализе стал огромным. Нельзя сказать, что православные поддерживали и поддерживают фрейдизм - исключение составляет небольшой круг, возможно, ярчайший представитель которого - знаменитый философ, протоиерей Василий Зеньковский ("Христианская философия"). Тем не менее, лояльное, спокойное отношение к фрейдистскому психоанализу, этому вреднейшему и опаснейшему, агрессивному лжеучению недопустимо в христианском мире. О католиках и протестантах уже и говорить нечего - они изучают психоанализ и используют его в своей пастырской практике.
Наша задача - показать и доказать ложность и гибельность фрейдизма,  психоанализа в аспекте его возникновения, объяснить, что из себя представляет его гносеологическая (познавательная) концепция и насколько "достоверны" знания, данные, которыми пользуется и которые провозглашает и использует эта "чума 20 века".

/.../ На чем же был основан метод, столь глубоко изменивший взгляд человека на мир и себя? Обратимся к ситуации его  возникновения.
Психоанализ Зигмунда Фрейда - логический итог и "высшее достижение" позитивизма, претендовавшего на создание  обобщающей науки о человеке и познании. Он фактически занял место "религии для позитивистов",  которую проектировал Огюст Конт (16). Уже с первых курсов Венского  университета Фрейд задался целью создать "научную психологию для физиологов" (17),  универсальное учение, должное, согласно Конту и его последователям, "вылечить" исполненные метафизикой "науки о духе", освободив их от "мистицизма". Для этого была необходима позитивная (антидуховная) концепция основополагающих духовных процессов в человеке. Психиатрия стояла в авангарде подобных  поисков, доставляя самые "глубокие", - по мерке позитивизма, - опытные данные о человеке.
Во второй половине XIX века под названием гипноза "ожил" так называемый "животный магнетизм" (внушение в состоянии "тонкого сна"), в XVIII веке применявшийся для лечения Францем-Антоном Месмером, приверженцем "тайных учений франкмасонов" (18), и запрещенный в 40-е годы XIX века за окружавший его  мистический ореол и научную несостоятельность. Потребности позитивной науки все-таки вывели магнетизм "из эзотерической области" и "поставили на путь экспериментального исследования" (19). Причем многие эзотерические обстоятельства осуществления гипноза  либо подгонялись под "позитивные" схемы,  либо просто игнорировались, забывались, в том числе магический и эротический характер воздействия (20). Хоть они и продолжались, но получали иные  объяснения.
Важным шагом на пути к психоанализу стал "катарсический метод" Йозефа Брейера, друга и будущего соавтора Фрейда, применившего "исповедь" под гипнозом в лечении истерии, пытаясь выведать скрытую причину расстройства и тем самым устранить ее. Данные такой "исповеди" впоследствии были названы Брейером и Фрейдом "гипноидом" и рассматривались как проявления "безсознательного" (21). Однако нужно учитывать, что и система наводящих вопросов, и внушающее влияние гипнотизера были в этих сведениях решающими, определяли  все "закономерности", как бы "сливались"  с реакцией пациента, инициируя её.  Брейер получал как  бы "иллюстрации", "отпечатки" своих собственных предположений, пусть даже и на основе памяти пациента. Таковы условия внушения в  гипнозе, когда обязательны "полное подчинение воли пациента воле гипнотизера" и  "отказ от произвольного контроля в его пользу" (22), "настойчивое развитие способности к описанию того, что больной чувствует" с целью "научить его этому  состоянию" (23), когда "мысль, возникшая у гипнотизера, воспринимается  гипнотизируемым и  усваивается  его мозгом" (24), изменяются "память и осознание собственной личности" (24,5).
В катарсическом методе внушение оказывалось особенно глубоким и герметичным, полным. Не случайно первый же эксперимент завершился для пациентки истерическими  "беременностью" и "родами" спустя 9 месяцев терапии (25). Истерия - болезнь внушения и самовнушения, имитирующая признаки других болезней и состояний (26). В ней видели даже источник всякой внушаемости и связанных с этим расстройств. Гипноз справедливо считали "искусственной истерией" (27). Давнее происхождение названия болезни от  "histera", - греч. "матка", -  не случайно, поскольку причины истерии кроются в ситуации вынашивания ребенка, в непосредственном взаимодействии матери с развивающимся психическим существом. И ребенок, и мать приобретают опыт взаимной "одержимости", выражающейся в  особой внушаемости.
Катарсическая "исповедь" распространяла внушение  на глубинные механизмы возникновения истерии, проявляющиеся в памяти,  возникала определенная "персонификация" гипнотизера в сознании пациента.
Итак, данные "откровения" под гипнозом, изначально не могущие быть достоверными, послужили материалом для индукции (обобщения) "безсознательного" опыта. Многие исследователи в конце XIX века пытались объяснить "галлюцинации и необычайные поступки", в том числе  в гипнозе, называли их "безсознательным", но "не могли найти  им источника в других идеях, доступных сознанию" (28). Требовалась  принципиально новая позиция в процессе получения знания.
Какую же "точку опоры" нашел Фрейд? Дело в том, что его "открытие" подтолкнули потребности, возникшие в процессе терапии. Фрейд практиковал и ценил "катарсический метод", хотя  в гипнозе его настораживал "налет  мистицизма" (29). Многие катарсические  сеансы заканчивались бурной эротической реакцией пациенток (часто, выходя из транса, они "бросались на шею" гипнотизеру при ассистентах, слугах и т. п.) (30). Поэтому Фрейд стремился оградить себя от непосредственного взаимодействия с пациентками в процессе терапии, опасаясь за свои отношения с невестой, сам страдая неврозом на сексуальной почве (31). Терапии препятствовала также невнушаемость ряда пациентов, - он мечтал о "гипнозе для негипнобельных" (32).
Проблемы разрешились, когда однажды во время  сеанса Фрейду показалось, что  реакция пациентки направлена не то чтобы на него, терапевта, а между ними находится "как бы кто -то третий" (33).
И тогда, и сегодня многие видят в гипнозе волхвование - призывание помощи тёмных сил, действующих в усилии гипнотизера или наряду с ним, и можно сделать соответствующий вывод о принадлежности этого "лица" (34). И это - отнюдь не сгущение красок: вспомним  магнетизм (месмеризм), прямым  наследством которого оказалась "научная практика" 2 половины XIX века. Так или иначе, "персонификация", о которой говорилось выше, определялась именно усилиями воли гипнотизера, создавая своеобразную "одержимость" гипнотизером, определяющую как чувственную реакцию, так и характер "исповеди" гипнотизируемого. Характер гипнотического "тонкого сна" можно смело назвать "временной заменой сознания".
Но первое предположение расходилось бы с "позитивной" версией гипноза, а второе было бы противоположно стремлению Фрейда к максимальной деперсонализации (маскировке). Он нашел "безобидный" вариант: на гипнотизера, как на некоего арбитра, переносились чувства, влечения, испытанные пациентом в прошлом к наиболее значимым  людям - родителям.  Это  явление было названо ТРАНСФЕРОМ ("перенесением") (35).
Трансфер стал основной "закономерностью", на которой строились  анализ  и обобщение  данных гипноида или "безсознательного", а соответственно и "теория" психического бытия. Он преобразовался в первичное побуждение человека - эротическое влечение к родителям, или либидо, которым  объяснялись вспышки  "трансферентной любви", сопровождавшие катарсические сеансы и столь болезненные для Фрейда. Такая "врожденная потенциальная способность к установлению отношений" (36) объяснялась "принципом наслаждения"  или стремлением человека продолжить внутриутробное "блаженство", вернуться "назад" за травму рождения (37). Это и подобные ему сугубо "естественные" влечения наталкиваются на систему  запретов культуры, первый из которых - "право отца". Они вытесняются или сублимируются (замещаются), удаляясь из сознательной мотивации действий, поступков, и образуют "безсознательное", прежде всего - "эдипов комплекс" (влечение сына к матери, враждебное отцу) и "комплекс Электры" (влечение дочери к отцу, замещающее "эдипов комплекс").
Вытесненные влечения являют себя при снятии тех или иных барьеров, запретов в сознании (например, во сне, или - в состоянии гипноза), латентно вызывают расстройства, в первую очередь истерию как  проявление "эдипова комплекса". Задача психоаналитика - устранить разрыв и враждебность вытесненного с сознанием пациента (38) путем осмысления, понимания...
Сказанного достаточно, чтобы сделать вывод об ошибочности и ложности, лежащей в самой основе фрейдизма и психоанализа (выдавание за достоверные данные о "содержании" души пациента внушённое ему гипнотизёром-терапевтом, его собственные взгляды и "параметры", ошибочное понимание самого слова "безсознательное" как вытесненного в то время, как безсознательное - это то, что не принадлежит и не принадлежало сознанию, это постороннее влияние, например, гипнотизёра, колдуна, беса или Ангела, ложное утверждение о трансфере как позиции психоаналитика в отношении пациента ("кто-то третий" - это персонификация гипнотизёра с помощью падшего духа в богопротивном акте гипноза; "эдипов комплекс" - реакция пациента на "диктатуру" "отца"-гипнотизера).  "Безсознательное", с которым нужно "примириться" - принцип, открывший душу человека влиянию извне лжеца, сильного, авторитетного, колдуна, беса.

/.../ Этим объясняется степень  глубины культурной "эманации" психоанализа, решительно отсекающая "рудименты" реальной духовной "зрячести". В основе всех последующих видоизменений психоанализа лежал все тот же тандем -  трансфер и безсознательное, разлагающие душу до нужного состояния и создающие новый сознательный опыт на основе лжи и внушения, выдавая это за раскрытие и формирование собственной индивидуальности человека. При этом фрейдисты действительно верили и продолжают верить, что "...трансфер - это безусловная и лишенная всякой искусственности реальность".
Вернемся к вопросу об  успехе фрейдизма во "всех областях культуры",  "в самых широких интеллигентских кругах". В целом ответ очевидный. Если уже  с эпохи возрождения шло все менее вежливое отделение науки, философии, искусства от Божьей веры. то для многих было  было заманчивым  окончательно избавиться от "комплекса", что и "тьма не затмит" человека от  Бога, и "ночь светла как день", ибо  "Бог устроил внутренности  человека, и соткал его во чреве матери его" (Псалом 138, 13-14), "Бог извел  его из чрева,  вложил в него упование  у грудей матери его, на Бога оставлен человек от утробы" (Псалом 21, 10-11). Фрейд извлек лозунг гуманизма из-под обломков уже взорванной революциями христианской совести: "Собственная своя индивидуальность - высшее ... мерило человека".
Препятствием продолжало оставаться и "предметное" мышление, сохранявшее, хотя бы внешне, некий компромисс между научным знанием и Божьей верой. Однако глобальные научные открытия рубежа веков, и прежде всего в физике (электрон, радиоактивность, рентгеновские лучи) обезценили классическую, "ньютоновскую" методологию познания. Ж. А. Пуанкаре назвал это моментом "всеобщего разгрома принципов". И не случайным  оказалось, что именно, что именно фикция фрейдизма открыла новую перспективу для науки, - ведь возможности познания определяются в конечном итоге психологической концепцией, а в особенности такого концептуального познания, какое из себя предстала наука в рамках материализма. Эта перспектива - приоритет индивидуального над общим, вытекающий  из принципа психоаналитической  "индивидуализации внушением", связывающей терапевта как "строителя" индивидуальности, и пациента как его "модели", из замены духовного  единства личности душевной, информативной "отдельностью" индивидуальности.  А ведет она к поиску "арбитра", к силовому соперничеству и к "вытеснению" сознания. Учёным предлагалось представить свое сознание предметным и уподобить познаваемое своему сознанию, строить "теоретическую модель" и "ловить" ей действительность. "Психологический переворот" в науке, который превозносил Фрейд, действительно имел место, и обращение к индивидуальности по-фрейдистски означало окончательное отстранение познания от Бога, от Истины. И наука в лице Пуанкаре сбрасывала маску, признаваясь, что в познании действительности она стремится не к истине, а к удовлетворению своим практическим нуждам. /..../

Михаил Аблаев. 1998-2017 гг.