Ядовитая Роза. Глава 4. Ночное дитя

Где-то там, в самом сердце интерната старинные часы, - ровесники чопорных людей на портретах в зале, - глухо отбили час ночи; весь замок был погружён в крепкий сон, но Хлое не спалось. Она стояла у окна в отведённой ей небольшой, но уютной комнатке, обои которой не менялись, должно быть, с 20-х годов – потёртые, тёмно-зелёные как свежая летняя листва, они очень гармонировали со старой кроватью из цельного, потрескавшегося дерева, укрытой тоже зелёным пледом.

Над её головой, вероятно, на третьем этаже, тихо играла какая-то классическая музыка – она действовала на Хлою успокаивающе, как мамина колыбельная. Давно молодой женщине не было так хорошо и уютно – словно она спустя нескольких лет скитания наконец-то попала к себе домой.

Взгляд Хлои был устремлён в сгустившуюся за окном темноту, где в одной из башен интерната одиноко, словно светящийся глаз циклопа-людоеда, горел тусклый огонёк. Кто-то, как и она, не спал этой ночью – уж не Бальдерик ли? Даже её небольшой опыт в детской психиатрии говорил ей, что этот смазливый юнец слишком утончён и горд для слабоумного подростка, что бы там не говорила директриса. Странно всё,
странно… 

Да и сама директриса, как почудилось Хлое, во время разговора про Бальдерика не смогла скрыть неприязни – или страха? Мучимая и разрываемая жуткими догадками, одна другой мрачнее, Хлоя отошла от окна и улеглась в кровать, завернувшись в лёгкое летнее одеяло.

Она, должно быть, забылась на какое-то время беспокойным сном, и проснулась только сейчас, от негромкого хлопка двери. В её комнату кто-то зашёл; чьи-то маленькие детские ножки чуть слышно прошлёпали босиком к её кровати, и тёплая, худая ладошка прикоснулась к волосам женщины, ласково погладив её по голове.
Однако, вместо нежности или радости, что испытывают взрослые, когда ребёнок гладит их по волосам, в эти растянувшиеся на целую века несколько минут Хлоя испытала настоящий ужас, гадюкой заползший к ней в душу и не желавший выползать.

Должно быть, виной тому была ночная темнота, нарушаемая только молочно-белым светом полной луны в окно, зловещий вой волков в лесу, гулко разносящийся эхом на километры вокруг, и песенка, которую вполголоса пело это ночное создание. Женщина не могла разобрать слов – слишком тихо и невнятно звучало это пение, но сама простая, незатейливая мелодия, исполняемая нежным детским голосом, вводила её в необъяснимый трепет.

Хлоя лежала, крепко зажмурив глаза и боясь повернуть голову в сторону загадочного ребёнка; пение продолжалось, отдаваясь пугающим эхом и болью от страха в каждой клеточке её тела. Хлою сотрясала крупная дрожь, воображение, которым женщина, приземлённая от природы, обычно редко пользовалась, теперь рисовало перед её мысленным взором образ маленькой девочки-призрака с пустыми глазницами и гниющей кожей. Наконец, липкий страх понемногу отступил, уступив место мрачной решимости узнать, кому же принадлежат эти маленькие холодные ладошки и нежный высокий голос; где-то в глубине её души даже шевельнулась мысль, что, может, никакое это не приведение, а просто одна из воспитанниц интерната. Собрав в кулак остатки воли, женщина резко повернула голову, невольно сбросив с волос детские ладони, и на миг разглядела в сгустившейся темноте маленькую белую фигурку с каким-то большим бесформенным предметом в руке. Поняв, что Хлоя её увидела, ночное создание тихо вскрикнуло и стремительно метнулось к выходу из комнаты, выронив из рук свой предмет; женщина же была так измучена, что у неё не было не малейшего желания устраивать погоню.
 
               
                * * *

Новый день пришёл с чириканьем воробья и воркованием голубей за окном, с запахом свежеиспечённых булочек из столовой на первом этаже и нежным светом первых солнечных лучей в окно. Хлоя лежала на ещё не заправленной кровати и с лёгким разочарованием сознавала, что при солнечном свете отведённая ей комната оказалась далеко не такой уютной, как ей показалось ночью: зелёные обои местами ободраны, махровая пыль на не знавшей влажной уборки тумбочке и такой же грязный пол, кое-
как прикрытый старым дранным ковром.

Но стоило женщине подойти к большому настенному зеркалу, возвышавшемуся от пола почти до потолка, как её лёгкое разочарование перешло в откровенное бешенство – среди её длинных тёмно-русых волос ярко выделялась, бросаясь в глаза, одинокая седая прядь. Увидев её, Хлоя едва сдержала себя, чтобы не расплакаться от злости и досады; она сразу же поняла, что прядь появилась вследствие её ночных страхов из-за прихода к ней странного ребёнка – женщина в очередной раз обругала себя за постыдную трусость.

Что-то большое, уродливое, бесформенное темнело на полу, и стоило Хлое приглядеться к этому предмету, как сердце в её груди заколотилось так, словно кто-то маленький у неё внутри в фанатичном экстазе бил в барабаны. Это была мягкая игрушка, если так можно было назвать тот странный предмет – комок свалявшейся шерсти с четырьмя лапами, оскаленной мордой и злобными, но тусклыми пуговками-глазами. В жизни она не видела более непривлекательного мишки. Желая сорвать свою злобу на этом плюшевом чудовище, Хлоя схватила его за ноги и с силой швырнула об стену, так, что его глаза обиженно звякнули. Сорвавшись на ни в чём не повинной игрушке, женщина испытала одновременно колоссальное облегчение и прилив злой радости; улыбаясь, она невольно подумала, что калечить бездушные вещи гораздо выгоднее, чем срывать злобу на подвернувшихся под руку людях.

Замок-интернат оживал, просыпаясь, отходил после долгой ночи. Уже трезвонил, оглашая здание неприятным, истеричным каким-то звуком, громкий звонок с первого этажа, звонящий, видимо, для того, чтобы разбудить ещё спящих детей и воспитателей.

Одевшись в строгие чёрные брюки, скромную белую майку и чёрный, под цвет брюк, жакет, Хлоя несколько раз повернулась перед пыльным зеркалом и, оставшись увиденным вполне довольна, сбрызнулась новыми духами с ароматом ванили. Краситься она не стала – ещё неизвестно, как среагировала бы стареющая директриса на присутствие в замке молодой красивой женщины – кто их знает, этих пожилых…

За окном вступало в силу утро, отодвигая в Тартар ночь с её блеском звёзд, бело-золотистой луной, страхами и детьми-призраками. Через открытые ставни вместе с утренней свежестью вливался запах хвоистых елей и дикого мёда из леса; огонёк в окне донжона давно погас, как и ночные светила – должно быть, Бальдерик или кто бы ещё там ни проводил ночь в тишине и компании одной лишь книжки или CD – плеера, - устал от ночного бессонного бдения и заснул на старинной скрипучей кровати, не вынимая из ушей наушников, а может, просто спустился из донжона на первый этаж готовиться к завтраку.

Пора спускаться вниз и Хлое. Поправив блестящие растрепавшиеся со сна локоны и смахнув упавшую на глаза чёлку, женщина вышла из комнаты и, предварительно закрыв на ключ дверь, спустилась по скрипучей лестнице на первый этаж. Вдыхая сладкий аромат свежих ягод (должно быть, на кухне варили варенье), Хлоя изо всех сил старалась избавиться от навязчивого чувства ностальгии – точно так же пахло в доме Никоса за месяц до их расставания; ей вновь вспомнилось то солнечное утро, когда её мужчина заказал ей в постель столь любимые Хлоей круассаны с земляничным вареньем. Как же ей не хватало их уютной, безупречно обставленной спальни с большими светлыми окнами, выходящими на восток, так, чтобы, просыпаясь, они с Никосом могли первыми лицезреть рассвет над Берном. И как же не походила на её прежнее жилище эта жалкая, убогая комнатушка со старой кроватью под почиканным молью пледом и с вонючими, сальными подушками!

Первый этаж замка при свете дня произвёл на неё так же чуть менее приятное впечатление, чем в сиянии вечерних свечей: краска на стенах кое-где облупилась, картины так и вопили о бездарности нарисовавших их художников, а идя по давно немытому полу, женщина случайно раздавила нескольких крупных тараканов. К тому же, восхитительный аромат свежих булочек и клубники, льющийся из кухни и так раздразнивший Хлою, составлял резких контраст с гораздо менее аппетитным запахом затхлости и грязи. Помещение явно нуждалось в уборке, а сам замок – в обстоятельном ремонте.

Когда Хлоя проходила мимо грязной, едва приоткрытой двери, из-за которой раздавались чуть приглушённые детские голоса, она не удержалась и на миг задержалась около неё, подсмотрев в узкую щёлку. Картина, которую женщина увидела, потрясла её немногим меньше, чем пение призрачной девочки ночью – пятеро некрасивых, если не сказать больше, детей, головы двоих из которых показались Хлое непропорционально большими, голова же ещё одного ребёнка из этой компании была напротив уродливо, пугающе маленькой, крошечной по сравнению с остальным его телом. Женщина стояла, невидимая уродцами, содрогаясь от страха и невольного отвращения, хотя она и понимала, что бедные дети ничуть не виноваты в своём врождённом безобразии. Только минутой позже, когда первое потрясение прошло, Хлоя вспомнила, что эти заболевания называются гидроцефалией и микроцефалией. Огромных трудов ей стоило справиться с суеверным каким-то страхом перед чужой болезнью, которая в более добром и чутком человеке вызвала бы не отвращение, а сострадание – Хлоя же никогда не считала себя ни доброй, ни чуткой. Да и детей особенно не любила, по крайней мере, больных уж точно.

Неточны, дёрганы были их движения, каждым жестом, каждым взмахом руки, каждым звуком голосов их выдавая слабоумие. Здоровые дети не говорят так – ужасно картавя, шепелявя и сюсюкая одновременно, до боли в каждой клеточки Хлои неправильно, примитивно произнося предложения и слова.

От лёгкого прикосновения к её плечу женщина содрогнулась всем своим существом, едва не взвизгнув, но, оглянувшись, быстро поняла, что бояться нечего – это всего лишь молоденькая воспитательница.

- Хлоя? Новенькая?

Хлоя несколько оторопело кивнула, коря себя за излишнюю пугливость.
- Очень хорошо, я как раз Вас искала. Сейчас Вам предстоит сделать несложную работу – покормите лежачего больного. И будьте осторожны: суп очень горячий.
Несложную работу? Всего-то покормить лежачего? А как часто среднестатистической женщине приходится это проделывать, если, конечно, она не является матерью этого несчастного инвалида?

Разумеется, Хлоя не стала задавать эти глупые, бессмысленные вопросы, хотя они так и не вертелись у неё на языке – она просто не хотела напрашиваться на ссору, тем более что девчушка-воспитательница показалась ей такой милой и вежливой.
Женщина сразу приметила ржавую панцирную кровать, на которой, скорчившись в позе эмбриона лежал длинный для своих девяти лет, болезненно-худой мальчик с резко выступающими скулами на некрасивом, желтовато-бледном лице. Его руки и ноги казались не толще швабры, голова сидела на цыплячьей тонкой шее и казалась по размеру едва ли не такой же маленькой, как у микроцефалов, один внешний вид которых так напугал Хлою. И совершенно очевидно было, что этот мальчик, к которому женщина, как ни старалась, не могла испытать ничего, кроме суеверного страха, полностью парализован.

Тарелка с супом стояла тут же, на тумбочке, исходя белыми клубами тёплого пара и дразня её обаяние восхитительным запахом. Инвалид, как поняла Хлоя, был способен шевелить только глазами, причём был скован этим параличом с самого рождения. И сейчас эти глаза его выражали такое беспросветное, осмысленное отчаяние, что женщина, едва посмотрев в них, мгновенно забыла про своё глупое, эгоистичное отвращение. Она мгновенно представила его положение, в каком этот ребёнок находился долгие девять лет и просуществует ещё многие, многие годы, если смерть не заберёт его раньше положенного.

- Я вижу, Вы в замешательстве.

На этот раз Хлоя не стала ни вскрикивать, ни вздрагивать – слишком дружелюбно прозвучал высокий юношеский голос, совсем недавно подвергшийся подростковой мутации. Женщина просто обернулась через плечо, чтобы встретиться взглядом с золотисто-карими глазами в обрамлении длинных, как у девочки, ресниц. При свете дня Бальдерик оказался ещё более бледным и утончённым, чем казался при свете свечей прошлым вечером; но теперь, несмотря на вежливый тон, было в нём что-то, чем он неуловимо напоминал своего тёмного двойника. Хлоя невольно похолодела, вспомнив гаснущие свечи и почти детский, но жестокий голос с ледяными нотками и змеиным шипением в каждом звуке.

- Не знаете, как приступить? Дайте, я Вам помогу. Вот увидите, в этом нет ничего сложного, - Бальдерик обезоруживающе улыбнулся, показав ровные, безупречные зубы.
И Хлоя не смогла устоять перед его обаянием; она никогда не могла устоять перед очарованием красивых людей, даже если красота скрывала за оболочкой чёрную душу.

- Пожалуйста, Бальдерик. Я не против.

Ещё раз улыбнувшись своей сияющей улыбкой, от которой у него на щеках появились ямочки, как у девушки, юноша наклонился к самому лицу инвалида, поднеся к его рту ложку с горячим варевом.

- Ешь, ну же.
На миг, всего на краткий миг Хлое показалось, что в глазах парализованного мальчика вспыхнул какой-то животный ужас, но спустя секунду снова исчез. Послушно открыв рот, мальчик проглотил ложку супа и даже облизал губы, слизывая остатки.

- Спасибо тебе, Бальдерик! У тебя талант ладить с детьми, - Хлоя светилась от счастья – ей было радостно, что не придётся тратить силы и время на кормление этого бездвижного инвалида, которое представлялось ей настоящим мучением.

- Да ладно. Вы идите, отдохните, а я продолжу кормить мальчика. Мне не трудно, поверьте.

И Хлоя вышла из помещения, всё ещё улыбаясь ненавязчивому проявлению дружелюбия и учтивости со стороны этого красивого, хоть и странноватого в своей вечной возвышенности и истинно аристократической вежливости подростка. Жуткий, полный боли и страдания крик вывел её из приятных размышлений и мечтаний о предстоящей дружбе с Бальдериком; так могут кричать разве что мучимые в Аду грешники…

Бегом женщина бросилась обратно в комнату, где, всхлипывал и завывал, несчастный инвалид, и сердце Хлои сжалось, когда она увидела его покрасневшее от ожога лицо. Бальдерик стоял рядом, и не было в его глазах ни страха, ни раскаяния, а одно лишь холодное, бесстрастное выражение, какое женщина увидела бы во взгляде Бастиии прошлым вечером, если бы тогда в замке не было бы так темно.
- Ой, извините. Он опрокинул на себя суп.