История нашей любви. Начало

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эта небольшая документальная повесть была написана для поэтического сборника Владимира Динельта «Вновь и вновь я любовь воспеваю» (Новокузнецк, 2012 – 330 с.)

Вариант, предлагаемый вашему вниманию, немного изменен и дополнен некоторыми стихами из вышеназванного сборника.


ПРОЛОГ


Будучи школьницей, я часто наблюдала, как внимательно изучает мой отец жизнеописания известных людей – поэтов, писателей, художников. Он читал не только их официальные биографии и отзывы критиков, но и дневниковые записи, воспоминания современников.

- Что в этом интересного? – спросила я его однажды.

- Глупенькая! Это и есть самое интересное! – ответил отец. – Только зная, как и чем жил человек, можно по-настоящему понять и оценить созданные им произведения.

Перед вами правдивый и очень откровенный рассказ. Это история знакомства уже состоявшегося ученого-коксохимика Владимира Динельта (1937 – 2011) и сравнительно молодой переводчицы Татьяны Чекмазовой. Он исписал стихами не один блокнот, но не считал себя настоящим поэтом. Она была абсолютно равнодушна к поэзии, хотя в детстве часто играла в буриме. Если бы не умение рифмовать слова, они, возможно, и не полюбили бы друг друга…
 
Я решилась на этот рассказ потому, что Владимир Михайлович очень трепетно относился к необычной истории нашей любви, неоднократно возвращался к ней в стихах и хотел, чтобы она сохранилась для детей и внуков, чтобы о ней узнали друзья и коллеги.


***

Вы верите в судьбу? Я верю безоговорочно.

Год назад я серьезно увлеклась астрологией. Изучив основы теории, приступила к практике. Начала, естественно, с себя: сделала анализ своей натальной карты, в частности, сопоставила ее с реальными событиями в моей жизни. Удивительно, но получилось полное совпадение! Более того, эта «лженаука» дала ответы на вопросы, которые беспокоили меня на протяжении многих лет (прямо-таки вижу, как скептически морщатся сейчас отдельные читатели – что ж, это их право).

Владимир Михайлович не признавал астрологию (он тоже морщился, но насмешливо). Уже после его смерти я решила проверить, насколько мы астрологически подходили друг другу, и совместила наши натальные карты (это называется красивым словом «синастрия»).

Как и следовало ожидать, наш союз оказался очень гармоничным и счастливым. Но один момент по-настоящему поразил меня – моя Венера и его Северный Узел образовали точное соединение! А ведь именно эта сцепка означает то, что принято называть «вечной любовью». Действительно, я стала для него единственной и неповторимой, дала ему любовь, которую он так долго искал, а он буквально повел меня по жизни, сделал ее более яркой и интересной, взял на себя все заботы о хлебе насущном.

Самое невероятное заключается в том, что мы постоянно ощущали свою значимость в судьбе друг друга и неоднократно говорили об этом. Например, в стихотворении «Сегодня мне приснилось, будто я…» (8.12.94 г.) Владимир Михайлович пишет:

Я счастлив. Мне, наверно, на роду
Начертано, чтоб быть с тобою вечно.

(Само стихотворение можно найти в конце повести среди стихов, расположенных в хронологическом порядке).

А я в 2008 году в стихотворении, посвященном 20-летию нашей супружеской жизни, можно сказать, описала вышеназванное соединение Венеры и Северного Узла, хотя в то время еще не подозревала о его существовании.

Мне кажется, рука судьбы прослеживается даже в том, как я оказалась в КФ ВУХИНа (Кузнецкий филиал Восточного научно-исследовательского углехимического института), где и произошла наша встреча.
 
В январе 1978 года я решила сменить работу – преподавать школьникам иностранный язык мне никогда не нравилось. Хотелось чего-то необыкновенного, как в фильме «Девять дней одного года» (я его смотрела лет в 10-12), чтобы кругом ученые в белых халатах, научные дискуссии, эксперименты, открытия, страстная любовь…

В советские времена очень трудно было обходиться без нужных знакомств, без блата. С его помощью люди покупали дефицитные продукты, устраивали детей в детские сады, сами устраивались на работу.

Так вот, по блату меня могли взять в техникум преподавателем английского языка… «Нет, не то!»… Тогда в библиотеку… «Тоже не то!»… Ну, уж инструктором-то в райком комсомола пойдешь? Ведь не каждого берут, хотя многие мечтают о такой должности: и зарплата хорошая, и связи, и карьера. Чего тебе еще надо?

Для очистки совести сходила на собеседование в райком комсомола. Понравилась. Сказали: «Девушка ты яркая – молодежь за тобой пойдет!» Конечно, приятно такое слышать, но как же ученые в белых халатах? 

В конце апреля, когда построенный мной воздушный научно-исследовательский зАмок уже почти полностью развалился (Как я пыталась стать сотрудником НИИ комплексных проблем гигиены и профзаболеваний – это отдельная песня. Даже не песня, а интеллектуальная комедия в духе Вуди Аллена), моя мама совершенно случайно встречает мужа одной своей знакомой. Он работал, если я не ошибаюсь, на ЗСМК начальником отдела снабжения коксохимпроизводства. Чёрта из-под земли мог достать! И рассказывает ему мама обо мне, о моей мечте внести свой иноязычный вклад в развитие советской науки.

- Без проблем! – отвечает всемогущий снабженец. – ВУХИН подойдет?

- А что это такое? – удивилась мама.

- Как?! Вы не знаете, что такое ВУХИН?!

Короче, он договорился с директором института о встрече, лично познакомил меня с ним, назвав своей родственницей. Потом прислал к моему дому служебный автобус, чтобы первый раз доставить меня на работу.

Похоже на сказку, не правда ли? 

Я бесконечно благодарна этому человеку, которого видела лишь один раз в жизни, и который сыграл такую важную роль в описываемой истории. Подобно доброму волшебнику он легко переместил меня из одной реальности в другую. А еще говорят, что чудес не бывает!

В феврале 1981 г. в КФ ВУХИНа появился Динельт – новый заведующий коксовой лабораторией. Владимир Михайлович работал в филиале и раньше, его там хорошо знали, с нетерпением ждали и много говорили о нем. Заочно я уже составила для себя некоторое представление об этом человеке.

Вскоре состоялась наша первая встреча. Я шла по коридору второго этажа и сначала услышала, а потом и увидела Владимира Михайловича, разговаривающего около своего кабинета с одной из сотрудниц. Не прекращая говорить, он проводил меня долгим взглядом. Я тоже с любопытством смотрела на «пришельца».

«Так вот он какой – Динельт», - подумала я, обратив внимание на его темно-синий костюм в тонкую полоску и уверенный, громкий голос. Между прочим, Владимир Михайлович эту встречу совсем не запомнил, а у меня она до сих пор стоит перед глазами.

Я тогда работала переводчиком в научно-техническом отделе. Можно сказать, что моя мечта сбылась. Рядом были лаборатории, эксперименты, умные люди, причем не только в белых халатах, но и в черных. Для полного счастья мне не хватало большой, настоящей любви.

Прошедший 1980-й год оказался довольно сложным для меня. В ВУХИН в рамках научно-технического сотрудничества прибыл на девятимесячную стажировку первый (а всего их было семь человек) индийский специалист из города Ранчи. Программа стажировки по направлению «Технология коксования углей и оптимизация качества кокса» предусматривала чтение лекций и проведение практических занятий в стенах института, а также знакомство с коксохимическим производством КМК и ЗСМК. В качестве лекторов выступали лучшие научные кадры ВУХИНа, а практикой на ЗСМК руководил сотрудник коксовой лаборатории Александр Николаевич ПоварОв  (фамилия изменена).

Вообще, работая устным переводчиком с индийскими специалистами, я получила массу новой, очень полезной для меня информации как на русском языке, так и на английском – тоже прошла стажировку, да не простую, а двойную.

Начинать было невероятно трудно, зато потом чувствовала себя уверенно – даже директор ЗСМК Б.И. Ашпин, с которым мы встретились в одном из заводских цехов и немного побеседовали, принял меня за московскую переводчицу и был приятно удивлен, узнав, что я из Кузнецкого филиала ВУХИНа.

Владимиру Михайловичу тоже поручили читать какой-то курс лекций очередному товарищу из Индии – господину Партхасарти.

Повторю, что я была уже опытным переводчиком и без труда переводила любые материалы, относящиеся к программе стажировки. Но лекции Динельта я возненавидела – сплошные огромные предложения на половину страницы, явно списанные из учебника. Их невозможно было ни запомнить, ни понять. 

Я возмутилась:

- Владимир Михайлович, пожалуйста, не читайте, а говорите своими словами, разбивайте длинные предложения на более короткие. Я не могу переводить такие большие куски текста.

- Если бы я мог говорить своими словами… - пробурчал Динельт, просматривая лежащие перед ним на столе листы бумаги.

- Складывается впечатление, что вы начинаете читать предложение и сами не знаете, чем оно закончится.

- Так и есть. Мне этот курс незнаком.

- Тогда нужно лучше готовиться дома – изучать, вникать…

Как выяснилось впоследствии, Динельт тоже возненавидел меня. Оставаясь внешне спокойным, внутри он просто кипел от злости: «Какая-то девчонка будет мне указывать!»

Постепенно мы все-таки сработались, но возникшая между нами неприязнь еще долго мешала нормальному общению. 

И вот однажды… (Это в художественном произведении все происходит однажды, а в документальном повествовании нужна точная дата – 11 октября 1983 года).

Профсоюзное собрание началось ровно в 16 часов. Оно ничем не отличалось от собраний, которые обычно устраивались в конце квартала. Докладчик монотонно читал отчет о проделанной работе: подводил итоги, называл какие-то цифры, уныло бичевал отдельные недостатки и безрадостным голосом перечислял фамилии лучших сотрудников Кузнецкого филиала ВУХИНа за прошедшие три месяца.

Публика в зале скучала. Одни товарищи то и дело посматривали на часы, мечтая поскорее оказаться дома, другие тихо обменивались репликами, третьи лениво перелистывали страницы специально принесенных с собой книг и журналов. Некоторые несознательные граждане уже умудрились под благовидным предлогом покинуть собрание, и только оставшиеся после них пустые стулья показывали, насколько поредели еще недавно дружные и сплоченные ряды членов профсоюза. Тусклое освещение усугубляло картину.

Я сидела в окружении своих коллег – девчонок из техотдела – и не знала, чем мне заняться, что же такое предпринять, чтобы не зевать каждые две минуты. Испытанный еще в пединституте тонизирующий метод – перевод какой-нибудь скучной лекции или доклада на английский язык – я не могла применить, так как только этим и занималась в последнее время. От постоянного перевода чужих речей «туда и обратно» в рабочее-то время заплетался язык и тормозились мозги. А уж после работы…

Вдруг цепочка из человеческих спин и голов прямо передо мной ожила, пришла в едва заметное движение, и кто-то из сидящих впереди мужчин протянул мне сложенный вдвое небольшой листок бумаги. Я удивленно разворачиваю его и читаю:

Я собрал компанью –
Партхасарти, Таню.
Начал мОзги пудрить…
Так у Тани кудри
Вовсе распрямились –
Больше уж не вились.

В.Д.

Динельт… Я радостно улыбнулась.

Если вы, дорогие читатели, сейчас подумали, что именно в эту секунду из-за спины докладчика выглянул озорной малыш-Купидон, прицелился и выпустил из лука стрелу, которая с тихим хрустальным звоном пронзила мое сердце, то вы жестоко ошиблись.

Да, я радостно улыбнулась – вот оно, развлечение, которое было так необходимо мне здесь, на собрании! (А Владимир Михайлович во время доклада развлекался, сочиняя еще и вирши. Например: «С дисциплиною в КаФе / Слабовато, хреновато… / Кто гуляет «подшофе», / Кто весь день ведёт дебаты»).   
 
Пробежала глазами записку еще раз. «Интересно… Получается, что Динельт, читая лекции индусу, все-таки заметил, что я иногда ленилась делать прическу и приходила на работу непонятно с чем на голове. А я-то думала, что он на меня вообще не обращает внимания…»

Выпросив у кого-то кусочек бумаги и ручку, быстро написала ответ:

Не волнуйся, милый Вова!
Закручу я кудри снова.
Будет новая компашка:
Партхасарти, я и Сашка.
(Поваров)

Поставила свою подпись и отправила записку в обратном направлении – туда, откуда она только что пришла.

А теперь следует сказать несколько слов о Поварове.

Меня всегда восхищали люди, которые никогда не унывают и умеют найти выход из любой ситуации. Один из них – Саша Поваров. С ним мы весело (!) карабкались в 30-градусный мороз по узким, продуваемым всеми ветрами лестницам УСТК (установка сухого тушения кокса) или любовались окрестностями, стоя на самом верху коксовой батареи. Его незатейливые розыгрыши поднимали мне настроение и не давали скучать среди шумных и пыльных «процессов и аппаратов» коксовых цехов.

Практика на заводе обычно длилась месяц или полтора, и мы прекрасно проводили время. Саша не только выспрашивал у наших индийских гостей подробности красивой заморской жизни, но и сам остроумно рассказывал о себе, о жене и двух дочках, о службе в армии (Болтун – находка для шпиона. Но я-то знала, что переводить, а что – нет). Мы много шутили и смеялись, и я ни от кого не скрывала, что мне нравится находиться в обществе Александра Николаевича. 

Как только в ВУХИНе появились иностранцы, Поваров начал называть меня «по-английски» - Мэм.

- Хорошо, пусть будет Мэм, - сказала я. – А ты знаешь, что это сокращение от «мадам»? Так, например, слуги с почтением и уважением обращаются к своей хозяйке – «госпожа».

- Правда? – искренне удивился Саша. – А я-то думал, это значит «мама».

Естественно, после нашего разговора отношение Поварова ко мне не стало ни на грамм учтивее.

В какой-то степени я была рада появлению нового имени. Оно было кратким и звонким, раскрепощало и позволяло совершать поступки, на которые Татьяна никогда бы не решилась. Новый образ – новые возможности (Да что там говорить! Еще совсем недавно я нещадно эксплуатировала образ овцы и даже написала три стихотворения от ее имени).
 
Кстати, Динельт сразу стал для своих сотрудников Шефом.

Думаю, вам понятно, что мое послание В.М. Динельту было не слишком любезным, а слово «милый», которое просто удачно вписывалось в строку, по-хорошему, следовало бы взять в кавычки.

Я даже не надеялась получить ответ на свой стишок, но он пришел буквально через пять минут:

Этот Сашка, твой кумир,
Напрочь развалил ВОИР,
Получил в профкоме втык,
Было уж совсем поник,
Но, узнавши про компашку,
Начал тут же рвать рубашку,
Запросился в магазин,
Чтоб купить там «керосин».

«Надо же, как мои слова задели Владимира Михайловича! Я и не ожидала…» - подумала я, улыбаясь. Мне захотелось досадить Динельту еще больше. Мои щеки горели от волнения, пока я писала:

Прочитала ваши строчки…
Не старайтесь, не порочьте
Вы кумира моего,
Всё равно люблю его.

Мэм.

Понятно, что несерьезные стишки (а именно таким и было мое четверостишие) могут содержать любые глупости, и все-таки… Так как я, мягко говоря, слегка преувеличила свои чувства к А.Н. Поварову, совесть не позволяла мне подписаться моим настоящим именем. Вот когда пригодилась Мэм! Но даже для нее – особы романтичной, немного странной и непредсказуемой, первой признаваться мужчине в любви – как-то не комильфо. Поэтому ниже я пояснила: «Последняя строчка написана ради рифмы».

Теперь уже я с нетерпением ждала, что же мне ответят. Профсоюзное собрание шло своим чередом, а я находилась где-то вне его, в каком-то параллельном мире, ничего не видела и не слышала.

Судя по двум зачеркнутым строчкам в полученном вскоре стихотворении, автор был не на шутку растроган:

Мэм, я тронут, я смущён,
Что тобою я любимый.
Огорошен, окрылён,
Жду тебя… на коксохиме.

Внизу – подпись Поварова. Следовательно, сам поэт тихо отошел в сторону – третий лишний. Мэм даже немного пожалела его. Чтобы восстановить справедливость, она умышленно упомянула Владимира Михайловича в своем последнем четверостишии:

За комфортом не в погоне.
С милым рай и на вагоне.
Жду там встречи и с В.М.
До свиданья, ваша Мэм.

Думаю, читателям понятно, что речь идет об углезагрузочном вагоне – У.З.В., который так внезапно превратился в место для свиданий:

Писать стишки уже кончаем,
Целуем ручки и скучаем…
До встречи там – на У.З.В.
А. Поваров и ДИнельт В.

Чем не классический любовный треугольник?

Когда был объявлен перерыв, Владимир Михайлович подошел ко мне:

- Таня, я думал у нас в ВУХИНе только двое – я и еще один товарищ – умеют писать стихи. А оказывается, и ты умеешь.

«Надо же, какое самомнение!» - вдруг разозлилась я и резко ответила:

- Вы заблуждались, как всегда.   

Повернулась и ушла. Как будто и не было только что нашей переписки и забавных стишков, как будто мы опять, как на первых лекциях, оказались очень далеко друг от друга, на разных полюсах – Северном и Южном, где одинаково холодно… Ну и пусть! Сам виноват – нечего якать!

Приближался новый, 1984-й год. Весь институт готовился к празднику. И только у нас в научно-техническом отделе царила рабочая обстановка. Наталья, наносившая деловые визиты то в одну лабораторию, то в другую, возвращаясь на свое место, докладывала:

- Угольщики такую стенгазету повесили! Коксовики еще рисуют, но сказали, что сегодня все будет готово.

- А мы ничего не будем делать, - грустно вздохнула я и отодвинула в сторону статью, над переводом которой корпела с самого утра (Мой подопечный индиец отбыл на родину еще в ноябре, и я с огромной радостью вернулась в свой кабинет, к своей обычной работе). - У нас и художника нет, и идеи нет, да и времени уже нет.

- Почему нет художника? - подала голос новая девушка, временно принятая в отдел. – Я рисую.

Ура! Значит, сам Бог велел и нам выпустить стенгазету. Правда, идеи и времени по-прежнему не было. Решили хорошенько подумать дома.
 
На следующий день работа закипела.

Я принесла свою любимую детскую поздравительную открытку, на которой был изображен роскошный кот в сапогах и шляпе с пером. Когда вы открывали открытку (извините за тавтологию), кот галантно снимал перед вами шляпу.

Требовалось (всего-то!) увеличить открытку до размеров газеты.
 
Так как наступал год Мыши, мы решили изобразить дружелюбного кота с мышкой в лапке. Художница сделала это без проблем. А вот вторая лапка, снимающая шляпу, задала нам задачу! Чтобы наша объемная инсталляция функционировала нормально, нужно было правильно подобрать угол сгибания лапы и место ее приклеивания. У нас ничего не получалось. Если лапка выглядела идеально на развернутом листе ватмана, т.е. со снятой шляпой, то при закрывании нашей большой открытки шляпа оказывалась не на голове кота, а где-то в стороне или, наоборот, съезжала ему на глаза и на нос.

Мы уже опробовали множество вариантов. Весь пол в кабинете был покрыт забракованными кошачьими лапами со шляпами, но оптимальный вариант никак не находился.

Тем не менее, мы твердо верили в победу и продолжали трудиться!

Притащив из библиотеки списанные зарубежные «валютные» журналы с яркими рекламными фотографиями, мы принялись их просматривать, выбирая и вырезая нужные нам картинки.

Когда набралось необходимое для газеты количество вырезок, я быстренько сочинила подписи к ним. Наталья тут же напечатала их на пишущей машинке. Оставалось только наклеить всю эту красоту на ватман внутри газеты-открытки.

А что же было на картинках? Ничего оригинального – персональные «подарки» отдельным сотрудникам КФ ВУХИНа с шутливыми новогодними пожеланиями.

Нам очень хотелось «подарить» что-нибудь Динельту – всеобщему любимцу и нашему ближайшему соседу, но, как нарочно, ничего подходящего в журналах не попадалось. Пришлось взять такое фото – отрезанная тонкая прядь волос, перевязанная красной ленточкой. И подпись: «Пусть завиток прекрасной дамы вас вдохновит на эпиграммы».

Наш «подарок», похоже, не понравился Владимиру Михайловичу. Как только мы выставили стенгазету на всеобщее обозрение, он сразу же принес мне (знал, откуда ветер дует) стишок:

Имею счастье сообщить,
Что клок волос прекрасной дамы
Меня не может вдохновить
На сочиненье эпиграммы.
Клянусь я вам пред Новым Годом:
Теперь пишу лишь только оды.

А 30 декабря коксовая лаборатория в лице Владимира Михайловича поздравила наш отдел с наступающим праздником открыткой со стихами:

Всем дамам в техотделе
И шефу их А.Д.
Мы пожелать хотели
Здоровья и т.д.
Носы держите выше
Вы в високосный год
И разводите мышек,
Но чтоб не съел их кот.

По существующим правилам этикета мы должны были нанести ответный визит и тоже поздравить коксовиков (хотя бы в лице Владимира Михайловича).

Новогодней открытки ни у кого не было. Идти в магазин или в киоск за открыткой, т.е. нарушать трудовую дисциплину, не представлялось возможным.

Мы перерыли все столы и шкафы – ничего. Кто-то все-таки отыскал обычную, более чем скромную открытку – на тусклом серо-коричневом фоне изображены стакан с веточкой сирени и грязно-желтая канарейка, сидящая на краю стакана. (Конечно, оригинал Ф.П. Толстого гораздо ярче репродукции, но на поздравительную открытку он тоже не тянет).


Пришлось действовать в предлагаемых обстоятельствах.

Пастой нарядного (!), красного цвета я написала на обороте открытки в самом верху:

ШЕФУ, С КОТОРЫМ МЫ ЖИЛИ ПО СОСЕДСТВУ, ВСТРЕЧАЛИСЬ ПРОСТО ТАК (Автоматически в памяти всплыло продолжение: «Любовь проснулась в сердце, сама не знаю как», но я только усмехнулась, хотя слова-то оказались пророческими).

Всем известно, счастье – птица,
Коль упустишь, не поймаешь.
Ну а в клетке ей томиться
Очень трудно, понимаешь?

Так открой же эту клетку,
И увидишь ты воочью –
Принесет сирени ветку
Счастье новогодней ночью .

Коллектив научно-технического отдела


Пришлось немного позаимствовать у В. Тушновой, но все-таки мы выкрутились и не ударили в грязь лицом!

После новогоднего праздника особенно тяжело включаться в работу. Утром третьего января мы еще обсуждали найденные под елочкой подарки, съеденные за праздничным столом салаты, понравившиеся телепередачи и кинофильмы.

Вдруг открывается дверь, и в кабинет входит Динельт, держа в руках лист бумаги. Я как раз стояла около книжной полки. Он остановился прямо передо мной и торжественно произнес:

Ода № 1

Как ныне сбирается вещий завлаб
Воспеть нашу милую Таню,
Хотя очевидно и явно он слаб
Для оды великой созданья.
Достоинств Танюшиных прямо не счесть:
Она полиглот, поэтесса…
Терпенье у Тани огромное есть
В наш век потрясений и стрессов.
Гордится Танюшей не только ВУХИН,
Но если хотите… «Юнеско»:
Там в ихней конторе есть зальчик один,
Где Танины лики – на фресках.
Так славься, Танюша, во веки веков
И мир поражай вдохновеньем!
А я, червячок, пред тобою готов
Упасть на асфальт на колени.

С этими словами Владимир Михайлович действительно опускается на пол на колени и, оставаясь в таком положении, радостно наблюдает, как у меня от удивления глаза лезут на лоб, а у остальных присутствующих глупо вытягиваются физиономии и неприлично широко раскрываются рты. Довольный произведенным эффектом, он от души смеется, поднимается и вручает мне свое произведение.

Мне кажется, до обеденного перерыва я была не в состоянии работать. Мысленно я вновь и вновь прокручивала утреннюю сцену: «А я, червячок, пред тобою готов…» Правда, к обеду эмоции улеглись – ведь с чувством юмора у меня все в порядке.

Вскоре Динельт вручил мне Оду № 2, из которой следовало, что он заметил мои новые красные кроссовки и… и вообще всю меня разглядел.

Ода № 2

У Танюши-лапочки
Красненькие тапочки,
Джинсики фирмовые,
Волосы шелковые,
Очи жгучи, темно-кари
И платочек весь в пожаре.
У нее фигурка феи –
Перед ней я просто млею.

Шеф-поэт
 
Думаете, с этого момента мое сердце растаяло, размякло и раскисло? Ничего подобного! Привожу типичный пример наших «отношений».

Владимир Михайлович приносит мне четверостишие – «Осенняя зарисовка», написанная им в октябре 1983 года.

Я иду по осеннему парку,
Ветер жухлую гонит листву,
Алкаши на скамейке пьют «Старку»,
Тёпа писает рядом, в траву.

Я смотрю на поэта. Видно, что его прямо-таки распирает от гордости, от собственного остроумия и таланта. Он довольно улыбается и ждет похвалы.

- Я вам отвечу завтра, - сдержанно говорю я.

На следующий день я передаю ему пародию на «Осеннюю зарисовку»:

Я сегодня до зари встану
И с болонкою пойду в поле.
Что-то с Тёпою моим стало,
Неужели он с утра болен?

Вот он поднял у куста лапку,
Вот он жухлую листву роет…
Я поглубже натяну шапку,
Пусть она мою тоску скроет.

Тёпа сунулся в траву, рядом.
Там бутылка, в ней была «Старка».
Обласкаю я её взглядом,
И забьётся сердце вновь жарко.

Как поступает настоящий джентльмен в такой ситуации? Конечно, благодарит и не забывает сделать комплимент:

Спасибо, Таня, за пародию.
Она удачней, чем оригинал,
Она легко ложится на мелодию,
А ты… ты выше всяческих похвал!

Динельт не раз хвастался эпиграммами, которые он написал на друзей и коллег. Среди них (эпиграмм) встречались довольно злые. И только на самого Динельта, насколько мне было известно, никто не осмелился написать нечто подобное. Тогда осмелилась я и слегка пожурила уважаемого Владимира Михайловича:

Себя он посвятил одной заботе –
Писать стишата… на работе.


Первого апреля в Заводском районе стартовала операция «Тунеядец». В ней приняли участие все промышленные предприятия и организации, расположенные на территории района, потому что у них не было другого выхода. Проклиная все на свете, они были вынуждены откомандировать своих представителей в местное отделение милиции.

В наше КаФе тоже пришло письмо с аналогичной просьбой-требованием.

Исходя из того, что я родилась в День милиции  (теперь у праздника довольно корявое название – День сотрудника органов внутренних дел РФ), а популярный советский телесериал «Следствие ведут Знатоки» очаровал и покорил меня суровой романтикой милицейских будней, я сама, добровольно, попросилась в эту длительную (целый месяц!) командировку. Руководство не возражало.

Краткий отчет о командировке: 1. Проработала в милиции не один, а три месяца. 2. Занимала одновременно две должности и два рабочих места, причем на разных этажах. 3. Имела ключи от двух сейфов. 4. Подготовила и сдала три месячных отчета и один квартальный. 5. Научилась шить (в прямом смысле слова) дело. 6. Узнала, что в официальной справке следует писать не «паспорт потерян в РОВД», а «паспорт утрачен в РОВД». 7. Однажды утром поздоровалась с участковым милиционером, а он взял табельное оружие и застрелился. 8. Познакомилась с Владимиром Михайловичем – заместителем начальника РОВД (Представляя меня сотрудникам, он неизменно говорил: «Татьяна. Знает одиннадцать языков». «Не одиннадцать, а семь», - неизменно поправляла я). 9. Не поддалась на его уговоры остаться, хотя он обещал милицейскую форму и офицерское звание.
Владимир Михайлович Динельт, естественно, не мог не отреагировать на мою службу в милиции. Он сочинил притчу, маленькую оду, маленькое сказание, и маленький стишок.

Притча о том, как Т.И. Чекмазова укрепляла боевую мощь
Заводского РОВД

Наша Таня громко плачет –
Ей в милицию идти.
Что же, что же это значит?
Что могло произойти?
Оказалось всё тут проще:
Мэм туда послал райком
С целью укрепленья мощи
Ну и штатов их при том.
Мэм включилась в дело быстро.
Время начало ползти…
И тогда решила искру
Таня в дело привнести.
Предложила наша Таня
Хулиганов не сажать,
А заставить в наказанье
Языки их изучать.
Скажем так – дебош устроил
Иль кому-то дал в живот,
Должен суток через трое
Сдать японский перевод.
Тут взмолились хулиганы
И решили «завязать».
Стало с лёгкой ручки Тани
Хулиганство исчезать.
Что же нынче в отделеньи?
Тишь и божья благодать.
Все мильтоны в умиленьи –
Просто некого сажать.

май 1984 г.


Маленькое сказанье про двух Владимиров и Таню

Служили два Владимира: в милиции один,
Другой же в институтишке с названием ВУХИН.
И были два Владимира (что ж делать, се ля ви!)
Весьма неравнодушными к Чекмазовой Т.И.
И надо же – оказия (кого благодарить?) –
Послали нашу Танечку в милицию служить.
Тот первый из Владимиров, конечно, ликовал,
А вот второй – ВУХИНовский – несказанно страдал.
Тот первый нашей Танечке сулил и пост, и чин,
Но всё же воротилася Танюшенька в ВУХИН.
Ей оды пел Володечка – ВУХИНовский поэт,
А тот, что из милиции, сжимал свой пистолет:
«Да я его, доцентишку, в тюрягу засажу!
Ужо за Таню-лапочку ему я покажу!»
А Таня? Что же Танечка? Кто ж больше был ей мил?
Который из Владимиров её приворожил?
А вот не догадаетесь! Ответ же здесь таков:
Танюше нашей нравился… лишь Сашка Поваров.

август 1984 г.


Итак, вы, вероятно, заметили, что любовный треугольник благополучно превратился в любовный квадрат.

Приближалась осень. Шеф уже по уши втюрился в Мэм, изнывал от неразделенной любви и жестоко страдал по этому поводу.
 
Жестокий романс

Мэм меня разлюбила,
Не глядит на меня,
В её взгляде остылом
Нет ни капли огня.
Мэм меня разлюбила…
Ну хоть в омут башкой.
Стал совсем ей немилым,
Совершенно чужой.
Мэм меня разлюбила…
Жизни нет без неё,
Только в ней моя сила
И призванье моё.
Моя радость и горе,
Взгляд хоть брось, а не то –
Утоплюсь в Чёрном море,
Яду приняв грамм сто.

В институте все знали, что для восстановления жизненных сил Шеф отбывает на отдых в Геленджик.

Мэм, честно говоря, не совсем понимала, что происходит в ее душе. Ей настоятельно требовалось разобраться в самой себе. Поэтому она так и записала на клочке бумаги, который носил громкое название «Планы на вечер»:

1. Разобрать в шкафу.
2. Разобраться в себе.

Приступив к выполнению второго пункта, Мэм поняла, что просто так у нее ничего не получится. По-видимому, ей придется думать, более того – мыслить логически:

Раздумья Мэм после прочтения «Жестокого романса»

Однако как же он страдает!
А просит только взгляд один…
Нет, что-то здесь не совпадает,
Он самый странный из мужчин.

Но если он в глаза мне глянет
И взор мой пламенный поймёт,
До Чёрна моря не дотянет
И в Чёрно озеро нырнёт.

20.08.84 г.


И хотя Черное озеро находилось рядом, буквально в пяти минутах ходьбы от здания, в котором располагался КФ ВУХИНа, Шеф не принял такую концовку и даже перешел на «вы»:

О Мэм, какая же вы – бяка!
Хоть я безумно в Вас влюблён,
Нырять в какую-то клоаку –
Как говорится, «mille pardons»


Пока Шеф купался в море и загорал на солнышке, Мэм почувствовала, как ей холодно и одиноко. Вообще-то, холодно было всем, поскольку отопление еще не включили, и в техотделе, например, воздух остыл уже до +14оС. Народ кашлял и чихал.

Чтобы окончательно не окоченели руки и мозги, 25 сентября 1984 года Мэм написала Шефу самое настоящее письмо.

Письмо в Геленджик

Вот снова осень наступила,
Сухими листьями кружа.
А ты на пляже дремлешь, милый,
Собою придавив лежак.

Ты посвежел на помидорах,
Ты раздобрел от шашлыков.
А я в холодных коридорах
Шепчу слова твоих стихов.

Вот ты нырнул, как рыба, в море,
Прижал к груди... Кого?... Медузу!
Я ж за столом в своей конторе
Простывшую терзаю Музу.

Хочу, чтобы скорей пришёл ты,
Мечтаю только об одном –
Чтоб твой «Жигуль», как солнце жёлтый,
Мне посигналил под окном.


24 октября, когда Шеф вновь появился на работе, Мэм, замирая от счастья, читала ответ на свое письмо.

Письмо твоё я получил,
Хотя уже в Новокузнецке.
Ответ немедля настрочил
(Как полагается по-светски).
Забилось сердце, пульса нет
От этих слов «ты… дремлешь, милый»…
И сквозь осенний серый цвет
Опять мне солнце засветило.
Да я, чтобы тебя согреть,
Сожгу в костре свои творенья,
ВУХИН наш (чтоб ему сгореть!)
И все вокруг него строенья.
Я сжёг бы даже и «Жигуль»
С собою вместе, чтоб ты знала:
Машина – хлам, машина – нуль!
Но… ты ведь ждёшь её сигнала.

(Фраза «Забилось сердце, пульса нет» потом стала крылатой в нашей семье. «Разве такое возможно?» - задавала я вопрос поэту. «Когда любишь, все возможно!» - со знанием дела отвечал он).

К сожалению (или к счастью), это была последняя переписка Шефа и Мэм, потому что Мэм… исчезла. Да-да, скрылась в неизвестном направлении и пропала навсегда. Хотя упоминание о ней можно найти еще в нескольких стихах. 

Итак, отдохнувший и полный сил Шеф приступил к выполнению своих прямых обязанностей. Одновременно он пополнял красную папку, в которую складывал свои стихи. К примеру, такие:

Мы умеем копнить и косить,
Печь хлеба, ямы рыть и траншеи,
Штукатурный раствор подносить
И мести городские аллеи.
Тунеядцев умеем ловить,
На капусте набили мы руки
И понятно, что тут говорить,
Нам совсем уже не до науки.


***

Сам министр Колпаков
(Да вовеки-то веков!)
Прибыл к нам на ТПШ –
Глянуть, так ли хороша,
Так ли он из кабинета
Представлял себе всё это?


Открытое письмо зав. коксовой лабораторией
В.М. Динельта начальнику КХП ЗСМК

Мой друг, Василий Константиныч!
Вам шлю открытое письмо.
Я не морочил бы вам спину,
Да вот дела – совсем дерьмо!
Я бьюсь как рыба о каменья,
И в мыле весь наш коллектив,
Но нет никак у нас внедренья
Ни на одной из Ваших нив.
Мы на седьмой на батарее
Сожгли две шубы, пять сапог…
Но что же мы взамен имеем?
А… дулю и под зад пинок.
Мы на Запсибе дни и ночи,
Для нас вторым стал домом он.
И я прошу, прошу Вас очень:
«Эффекта дайте нам мильон!»
Отдам последнюю я майку,
Отдам все силы, интеллект,
Отдам Вам всё… Но только дайте
Экономический эффект!

1.06.85 г.


Среди моих немногочисленных стихов тоже встречались тексты на производственную тему. Например, частушки, в которых я «пела»: «Поделюсь я с вами горем – меня любит коксовик».

Сердце бьётся, замирает,
Упирается в бока.
Меня милый приглашает
Погулять на УСТК.

Солнце светит да не греет,
Скоро спрячется совсем.
В нашей кухне батарея –
Батарея № 7.

Какое прекрасное было время! (Годы, проведенные в ВУХИНе, я считаю 3-м счастливым периодом в моей жизни, после детства и студенческих лет, который плавно перешел в 4-й – годы супружества).
 
Сразу вспомнились «мужики-коксовики», наши соседи – очень разные, но непременно остроумные, независимые и лёгкие в общении, всегда готовые в рабочее время обсудить с тобой любой вопрос – будь то рецепт настоящего узбекского плова или твоя неудачная стрижка.

О Поварове я уже писала.

Кто следующий? Наш частый гость – Анатолий Петрович. Беззлобный и добродушный весельчак, он часто угощал меня конфетами, а случалось, и вяленой рыбой. Однажды принес нам баночку варенья.

- Интересно, что ты сказал жене, когда уносил из дома это варенье? – спросили мы его.

- А так и сказал: «Девчонкам в техотдел, к чаю».

- А она?

- Конечно, - говорит, - бери!

Николай Семенович, Коля – усатый молодой коммунист, возглавлявший комсомольскую организацию КФ ВУХИНа. Я каким-то таинственным образом оказалась его замом – заместителем секретаря комсомольской организации. Однажды Коля отправил меня на расширенное заседание бюро райкома комсомола вместо себя.

- Сходи, послушай, о чем будут говорить… Погода хорошая, прогуляешься… - небрежно произнес он в качестве напутствия.

Я зарегистрировалась, как положено, и прошла в актовый зал. Кругом парни и девушки с блокнотами. Я тоже достала из сумки блокнот, приготовилась записывать директивы.

Комсомольские вожаки районного масштаба поражали своей энергичностью и напором. Вместо меланхоличного «досуг» с ударением на втором слоге они произносили резко, словно выстреливали, «дОсуг».

После скучного доклада об этом самом дОсуге молодежи начались разборки.

Многим из сидящих в зале комсоргов досталось тогда по первое число. Некоторых поднимали со своих мест и требовали объяснений.

Я с ужасом ждала, когда дойдет очередь до ВУХИНа, т.е. до меня. Но мне повезло. Вершивший суд сказал:

- Сам секретарь не явился. Прислал вместо себя девочку. Зачем же мы будем ее ругать?

Были в коксовой лаборатории и совершенно загадочные для меня личности. Например, длинноногий Евгений и компания, чаще всего обитавшие на ЗСМК.

Я посетила их скромный уголок, называемый «сушкой», вместе с индийским специалистом.

Пасторальная сцена, открывшаяся передо мной, огорошила меня. За столом сидел Евгений с иголкой в руках. Он склонился над ватной телогрейкой и умиротворенно шил. Сбоку примостились два его товарища, которые задумчиво взирали на черно-белую сетку кроссворда в журнале. У двери, привалившись к стене, застыл (а возможно, и уснул) в неудобной позе, на корточках, работник цеха в грязной робе и оранжевой каске.

Никогда не думала, что на заводе работают именно так.

Всегда сопровождавший нас Александр Николаевич куда-то запропастился, поэтому индийский гость вопросительно посмотрел на меня. Я поняла, что пора действовать.

- Женя, что это ты там вышиваешь? – задала я каверзный вопрос.

-  Лифчик любимой женщины, - не поднимая глаз, ответил Евгений.

Индиец уже приготовился записывать и, взволнованно повторяя по-английски: «Что он сказал?», с нетерпением ждал от меня перевода только что прозвучавшей фразы.

Нужно отметить, что английская речь необычайно взбодрила всех присутствующих. Евгений сделал последний стежок и принялся старательно закреплять нитку. Ребята за столом отодвинули в сторону журнал и начали перебирать какие-то бумаги. Припыленный рабочий медленно выпрямился во весь рост и со словами «Пойду на склад» скрылся за дверью.

Индус заметно нервничал, демонстративно листая свою тетрадь с записями.

«Черт! Надо срочно что-то предпринять», - подумала я.

Так как Евгений был здесь за старшего, я вновь обратилась к нему:

- А можно мне кроссворд посмотреть?

На лице Евгения появилась снисходительная усмешка.

- После нас там уже нечего делать, - назидательно произнес он, но все-таки протянул мне журнал.

Вот когда пригодились мне мои бессистемные, поверхностные знания! Я отгадала и вписала в кроссворд еще 2 (два, two, zwei) слова!

Пожалуй, в первый и последний раз за все время работы в ВУХИНе одновременно три пары мужских глаз смотрели на меня с глубочайшим уважением (иностранец не считается – он ничего не понял).


Но самым необычным сотрудником коксовой лаборатории я бы назвала лаборанта Сашу – короткая стрижка, джинсы в обтяжку, маникюр… Вообще-то Саша был парикмахером, поэтому он сразу принес с собой лак для волос, расческу, ножницы, а также свой главный инструмент – фен с насадками. 

С появлением Саши мы стали замечать, что Владимир Михайлович начал довольно часто менять прическу. Да и некоторые другие сотрудники его лаборатории вдруг завершали рабочий день с аккуратно уложенными волосами.

Однажды утром Саша возник передо мной. Картинно облокотившись на мой письменный стол, он вкрадчиво произнес:

- Хочешь, я причешу тебя, как диктора телевидения? Всего за 90 копеек.

Предложение показалось мне заманчивым, и я согласилась. Уже через пятнадцать минут я жалела, что вынуждена всего лишь сидеть за столом в кабинете. Действительно, хотелось оказаться в телевизоре, чтобы продемонстрировать всему свету мою скромную, но стильную прическу.

Скоро жужжание Сашиного фена можно было услышать уже не только на нашем этаже. Предприимчивый лаборант осваивал все новые и новые территории. Зато Владимир Михайлович негодовал и топал ногами:

- Где этот цирюльник? Найдите мне его немедленно!

Наконец терпение Динельта лопнуло. Он отобрал у Саши фен и спрятал его в сейф.

Саша опять возник передо мной. Он был расстроен и чуть не плакал, описывая жестокий поступок своего начальника.

- Таня, только ты можешь мне помочь! Ты имеешь на него влияние. Он тебя послушает! Иди попроси фен, скажи, что хочешь сама причесаться…

Сашино горе не слишком тронуло меня, а вот его удивительные слова относительно моего влияния на Владимира Михайловича следовало бы проверить.

Конечно, Динельт отдал мне фен, как отдал бы любому другому просившему человеку. Потом я ему во всем призналась, но спросила: «Почему вы такой доверчивый?»

Саша вскоре уволился, а его золотые руки, как видите, вошли в историю… нашей любви.

В своем творчестве Владимир Михайлович уже «прошелся» по многим сотрудникам КФ ВУХИНа, дошла очередь и до нашего отдела:

Тонкий с толстым в фирме нашей
Это Таня и Наташа.
Но течёт всё в жизни нашей:
Похудеет и Наташа,
А к тому же, может ведь
И Танюша пополнеть.

Наташа собиралась уходить в декретный отпуск, ей нельзя было волноваться, поэтому я ответила за двоих. Специально ответила резко (а нечего трогать Скорпиона!), чтобы больше не цеплялся. Записку положила Динельту на стол – его как раз не было в кабинете:

От нас недалеко уполз ты.
Твоей сочувствуем беде –
Ведь ты местами только толстый
И слишком тонкий кое-где.

В этот же день недовольный Владимир Михайлович остановил меня в коридоре:

- Что ты имеешь в виду? Где это я слишком тонкий? Где я толстый?

Я сама не представляла, что я имела в виду, поэтому на оба вопроса «Где?» ответила кратко, с вызовом и даже немного мстительно:

- Везде!

По-моему, он обиделся еще больше. И я опять пожалела несчастного поэта и мысленно поклялась больше не ссориться с ним… ну, хотя бы до конца этой недели.

Наверно, правильно говорят, что любовь начинается с жалости.

Как развивались события дальше?

После моей пародии на «Осеннюю зарисовку» Владимир Михайлович побаивался показывать мне свои стихи, которые не имели отношения к ВУХИНу и его сотрудникам. Но ближе к концу 1985 года все-таки решился и, немного смущаясь, подарил мне стихотворение «Как часто тем, кого мы любим…», написанное им в апреле 1984 года, когда я успешно боролась с тунеядцами.

Он заметно волновался, ожидая критических замечаний с моей стороны. А я была просто потрясена. Я даже не подозревала, что Динельт, которого я всегда считала несерьезным, непостоянным, излишне любвеобильным и осуждала за фривольную манеру обращения с девицами, способен на глубокие душевные переживания.

Как часто тем, кого мы любим,
Себя не можем мы отдать.
Тогда свои мы связи рубим,
Чтобы семью не разрушать.

Кому-то такт уйти мешает,
Другим – партийный комитет,
Тот – в дочери души не чает,
А в том – решительности нет.

И с нелюбимыми живём мы,
И делим кров, и хлеб, и квас,
Хотя нередко сознаём мы,
Что и они не любят нас.

Эх, сколько жизней поломались
Из-за того, что не смогли
Сломать мы всё, а вот остались...
И к тем, любимым, не ушли.

И лишь бессонными ночами
Мы видим, словно сладкий сон,
Тот образ с милыми чертами,
В который всё ещё влюблён.

апрель 1984 г.

Стихотворение мне понравилось – чувствовалось, что оно очень искреннее, личное – а слова: «И с нелюбимыми живем мы» почему-то сразу врезались в память. Когда бы впоследствии я ни вспоминала это стихотворение, я всегда называла его именно так. Естественно, мне захотелось узнать историю создания данного произведения, почему оно было написано.

«Да, была у меня одна любовь…» - уклончиво ответил Владимир Михайлович. И только через год он раскрыл мне свою тайну.

Поэт по-прежнему посвящал мне стихи. Они были такими же шутливыми, как и раньше, но более лиричными.

Мы с тобой вчера купались
(Без всего!) в Атлантике,
Жарко-жарко целовались…
Ну, не жизнь – романтика!
Завтра, видимо, слетаем
На денёк в Австралию.
Полежать давно мечтаю
Прямо на коралле я…
~
Жаль, что это – только сон!
Пусть бы дольше длился он!
Cны порою так прекрасны,
Так зазывны и опасны…

10.12.85 г.


***

Ты вчера мне заявила:
«Вы – отличный мой партнёр».
Только вот не уточнила
В чём: как муж иль ухажёр?
Или, может, в вист и в покер
Нам с тобой легко играть?
Или где-то в баре соки
И коктейли попивать?
А быть может, в Чёрном море
Нашим голеньким телам
Вместе легче с ветром спорить
Под призывный чаек гам?
Ну так вот, моя сеньора,
Уточнить прошу тебя:
Где же всё ж твоим партнёром
Идеальным был бы я?

14.01.86 г.


Я, конечно, с удовольствием читала эти стишки, аккуратно складывала листочки и открытки в красивую коробку из-под конфет, но почти не отвечала на них. Последнее стихотворение не могло остаться без ответа. Поэтому 16 января 1986 г., накануне дня рождения поэта, я подарила ему свое стихотворное произведение. Оно было о том, как я на собственной шкуре испытала всю лживость астрологических прогнозов:

Я гороскоп порву на части,
Сожгу, развею по дорогам –
В супружестве любовь и счастье
Он обещал мне с Козерогом.

Партнёра долго я искала.
Нашла. Красив, умён. Сдаюсь!
Я о другом и не мечтала,
Прекрасен был бы наш союз…


Динельт как раз был Козерогом. Но дальше я писала: «Увы! Прогнозу сбыться не дано…» Я же знала о его семейном положении.

А теперь позволю себе небольшое лирическое отступление. Хочу объяснить, почему идеальный партнер для меня не находился в течение многих лет.

Знакомые и родственники, которые хорошо меня знали, недоумевали и невероятно часто задавали мне вопрос: «Почему ты не выходишь замуж?» Иногда они с негодованием добавляли: «И куда только мужики смотрят?!»

А дело было в том, что смотрела-то я, а не мужики. У меня имелся длинный список требований к брачному партнеру. Я проговаривала этот список, улыбаясь, но всегда слово в слово, как заклинание: «Мой муж должен быть обязательно умным, добрым, веселым, с квартирой, с машиной, с хорошей зарплатой, … должен уметь петь и играть на гитаре. Где же я такого возьму?».

Моя мама уже выучила наизусть все мои требования и, в случае необходимости (а любопытствующих с годами становилось все больше), отвечала тоже уверенно и без запинки.

Молодых людей вокруг было предостаточно, и они конечно же не соответствовали и половине моих запросов. Мне советовали «снизить планку», «не ждать принца с алыми парусами» и т.д. Но я упрямая.


Некоторые смельчаки (отчаянные ребята!) все-таки делали мне предложение. Самым удивительным претендентом на мою руку был неисправимый алкоголик, работавший в ВУХИНе шофером.

Когда мы (старшие и младшие научные сотрудники, инженеры и прочие лица с высшим образованием) трудились на колхозном поле, а он приехал за нами на своем грузовике, я не захотела трястись в кузове и попросилась к нему в кабину. Он, очевидно, посчитал это особым знаком внимания с моей стороны.

Сосредоточенно крутя баранку, мужчина просто, без затей произнес:

- А выходи за меня замуж!

- Э-э-э… - от неожиданности весь мой внушительный список требований вылетел у меня из головы, и я промямлила только что-то про квартиру и машину.

Он лихо ответил:

- Квартира у меня есть! Пойду работать таксистом – вот и машина будет, и деньги. Знаешь, как заживем с тобой!

После этого случая я поняла, что лучше все-таки выполнять одно из основных предписаний ПДД – соблюдать дистанцию.

Владимир Михайлович, став моим мужем, порой спрашивал, нежно глядя мне в глаза:

- Ну почему ты выбрала меня?

- Я не выбирала. Просто на небесах выполнили мою заявку, - как правило, отвечала я. – Ты подходил по всем пунктам. А вот умения писать стихи, признаюсь, в моем списке не было. Я получила дополнительную награду, бонус, и необыкновенно счастлива!

Но давайте вернемся опять в 80-е.

Откровенно говоря, уже тогда мне многое нравилось в Динельте: его чувство юмора, авантюризм, открытость, юношеский задор, его смех, … (могу продолжать до бесконечности), наконец, его поэзия «быстрого реагирования». Не успевало какое-нибудь событие произойти, как тут же был готов стишок о нем. Он записывался на первый попавшийся носитель, который оказывался под рукой. Это могла быть бумажная салфетка, листок календаря, перфокарта, старый рецепт и т.п. Но адресат получал потом не рабочий вариант с возможными помарками, а аккуратно переписанную копию.

Подобных стишков было написано огромное количество. Наверное, многие сотрудники ВУХИНа хранят их (если не выбросили) в своих домашних архивах. Я-то точно храню:

Ты в столовой меня повстречала,
Но прошла, глядя мимо и вдаль.
Я ж влюблённо глядел, как бывало,
Ох, на тёмно-вишнёвую шаль.

Возможно, этот эпизод вдохновил поэта на написание одного из моих любимых стихотворений «Уж виски давно покрыты инеем…»
 
Уж виски давно покрыты инеем,
Словно поздней осенью трава.
Отчего ж от женских форм и линии
Всё кружится так же голова?

Взгляд потухший снова разгорается,
Пульс стучит превыше всяких норм,
Коль на горизонте появляется
Совершенство линии и форм.

Оглушит она, как диски стерео,
Всё пространство враз заполонив.
И пройдет, как будто мимо дерева,
Даже взгляд тебе не подарив.

20.10.85 г.


Я часто заглядывала в коксовую лабораторию, где всегда было весело и шумно, где с пылом и жаром велись дискуссии на самые разные темы. Обычно я была в «оппозиции» к словам и поступкам Владимира Михайловича – либо потому, что не принимала их всерьез, либо просто не хотела соглашаться с его мнением, возражала, но делала это так, что ему и всем окружающим было понятно, что я шучу. Однажды разговор зашел о курином помете – удобрении для садов-огородов. Подробности я уже не помню, но остался вот такой стишок. (Кстати, Динельт изобрел новое поэтическое обращение ко мне – аббревиатуру «Т.И.Че.») 

Как же ты могла сравнить
Вову с птичьею какашкой?
И такое говорить
Со смеющейся мордашкой?

Уничтожен я, убит,
Втоптан в грязь тобою, Т.И.Че!
И в ушах моих звучит:
«Хуже вы какашек птичьих!»

28.02.86 г.

Как-то раз (еще в 1985 г.) кабинет Владимира Михайловича, где собралось несколько человек, посетила симпатичная и пышногрудая Лена, восседавшая в приемной. Она знала, что здесь часто звучат стихи, поэтому прихватила с собой заветную тетрадь. Покрывшись нежным румянцем, Лена прочитала несколько своих стихотворений: любовная лирика – лубочно-красивая, с луной и звездами, розами и свечами…

Когда Лена ушла, я совершенно искренне сказала:

- Я никогда бы не смогла так написать!

- Я тоже, - согласился со мной Владимир Михайлович.


Наступившая весна сделала свое дело:

Я позвал в кабинет тебя, в гости.
Обнял так, что аж хрустнули кости.
Твой ответ был весомый и краткий:
«Фу! Какие дурные повадки!»

23.03.86 г.


Если бы только в кабинете «дурно» вел себя Динельт! Он не давал мне прохода в коридоре, где нас мог увидеть кто угодно. И видели! Мне рассказывали, что однажды на заседании профкома рассматривался вопрос о награждении лучших сотрудников филиала почетными грамотами. Была предложена и моя кандидатура. И тут, якобы, поднимается одна профсоюзная активистка и говорит: «Не давать Чекмазовой грамоту! Она с Динельтом обнимается! В коридор выйти нельзя».
 
Так я лишилась «ценной» награды.

А вот еще один стишок, написанный, возможно, в ВУХИНовском автобусе:
 
Ты со мною рядышком не села…
Всё во мне рыдало от тоски.
В чём секрет? Ну в чём же всё же дело?
Сердце разлеталось на куски.
Я страдал, я думал: «Жребий жалкий!»
Но потом пришёл ко мне ответ:
Дело в том, что нет со мной мочалки…
Так ведь? Верно? В этом ведь секрет?

2.04.86 г.

Мочалка? Какая мочалка? Ах, да…

Два раза в неделю Владимир Михайлович посещал после работы бассейн. В эти дни он появлялся в институте с большим коричневым портфелем, в котором лежали полотенце, резиновая шапочка, шлепанцы... Посторонние люди немного терялись, когда видели на столе заведующего лабораторией открытый портфель, из которого торчит видавшая виды мочалка. К сожалению, уже забылись шутки, которые отпускались по этому поводу. Судя по стихотворению, мочалка придавала особый шарм нашему герою. Очевидно, женщины слетались на мочалку как мухи на мед.

Вот именно – все с радостью слетались, одна я сопротивлялась. Поэт не мог смириться с таким положением вещей! Следующее стихотворение просто кричит от возмущения – одни восклицательные знаки:

Расслабься ж ты хоть на минутку!
Нельзя же жить одним рассудком!
«Ах, тот прохвост, тот дон-жуан,
А здесь подвох, а тут обман…
Нет, рисковать нельзя, не стоит,
А вдруг чего-нибудь подстроят…»
Отдайся ж чувству хоть на миг!
Перед тобой мужик! Мужик!
Пусть ловелас он и пройдоха!
Пусть после будет много «охов»!
Сейчас зажмурься и ныряй!
Смелей судьбе себя отдай!

2.06.86 г.


Но я в то время еще не верила в судьбу, а руководствовалась исключительно здравым смыслом. Я даже сказала, что полюблю только тогда, когда буду уверена, что мужчина любит меня так, что жить без меня не может. В вопросах любви Владимир Михайлович был категорически со мной не согласен:

Мы вели дурацкий разговор –
Кто, за что и любит, и целует...
И какой-то беспредметный спор:
Дух иль тело? Что в любви диктует?
Этот спор мне как-то надоел.
Как, за что?.. Да разве в этом дело?
Я всегда одной любви хотел –
Той, где есть единство духа с телом.

11.06.86 г.


***

Я что хотел сказать, мой свет…
Нельзя всегда любить «в ответ»
И ждать всю жизнь, когда придут
И куда надо уведут,
Дадут конфеты и цветы,
Уложат спать… А ты-то, ты?!
Твои желанья, голос твой,
Твой за любовь жестокий бой?!
А впрочем, что тебя учить?
Люби, как нравится любить…

30.06.86 г.


И хотя мы много говорили о любви…

Ты говорила, мне ответив:
«Боюсь? Лишь двух вещей на свете –
Простуды и, простите, вас».
А я подумал: «Вот те раз!
Ведь лишь вчера ты говорила:
«Я никого так не любила!»
Ну а сегодня вдруг меня
Боишься больше, чем огня.
А завтра (я это предвижу!)
Ты скажешь: «Вас я ненавижу!»
Не знаю, право, как же быть?
Как жить, смеяться и любить?

27.06.86 г.

…ни о каком настоящем чувстве и речи быть не могло.

Нормальному человеку, рядовому гражданину страны Советов трудно было понять, как это солидный мужчина, кандидат технических наук, отец семейства, член КПСС (!) может вести себя как мальчишка, играть в какие-то игры, понимаешь…

Да, представьте себе! И по правилам той игры у Шефа была… еще одна подруга!

(Так и слышу, как это произносит Андрей Малахов в программе «Пусть говорят»:

- Встречайте! Настоящая секс-бомба! Ирэн – первая, официальная подруга Шефа! Ей он тоже писал стихи и говорил о любви!)

«Да что же это такое происходит?!» - возмущенно думает обыватель, у которого прямо на глазах любовный квадрат приобретает объем, превращаясь в сложнейшее геометрическое тело, потому что за Ирэн тянется длинная цепь виртуальных поклонников, среди которых Адриано Челентано, Николай Караченцов и другие выдающиеся личности того времени. Так как Ирэн не обладала поэтическим даром, Динельту приходилось вместо нее вести стихотворную переписку со всеми «возлюбленными».

«Непростая» (для Шефа) ситуация с двумя подругами нашла отражение в моей пьесе в 3-х действиях «Муха» (объем – 2 рукописные страницы) и ее продолжении – драме «Слон» (объем – 1 рукописная страница), а также в моей поэме «Шеф-поэт и две девушки», которая начиналась так:

Весна-весна! Сияет солнце, птицы
Поют без устали то гУли, то гулИ.
В такой вот день две скромные девицы
Впорхнули в желтенькие «Жигули».

Расправив крылышки, защебетали
Ирина с Таней. Только всё зазря:
Попасть быстрей домой они мечтали,
А Шеф был занят, честно говоря…


А что нам оставалось делать, если наш служебный автобус часто ломался или вообще вставал на месяц «на техосмотр»? На дорогу с работы домой в час пик, с пересадками, уходило не менее полутора часов.

Да, молодость меркантильна, когда по-другому не получается. К примеру, собирается Владимир Михайлович в Албену. Ира предлагает мне:

- Давай дадим Динельту деньги, пусть он нам купит в Болгарии модные летние брюки и юбки из хлопка.

- Ой, неудобно как-то…

- А что такого? У нас они появятся в продаже лет через десять, не раньше!

И ведь действительно купил! Мне – наимоднейшие желтые брючки и очень красивую бледно-розовую юбку, а Ире… не помню что и какого цвета, но мы были очень довольны.

А какие мысли посещали на данном отрезке времени самого поэта, можно легко узнать, прочитав стихотворение «Кому из женщин всё ж я нужен?»

Кому из женщин всё ж я нужен?
Я сам, а не моя зарплата?
Кто б был со мной не просто дружен,
А воспылал, как три заката?
Кому я нужен как мужчина,
Мой поцелуй, мои объятья?
Я, а не жёлтая машина!
Кому же? Тысяча проклятий!
Ну где же мне найти такую,
Чтоб горячо меня любила?
Её я в усмерть зацелую
И ей отвечу с адской силой…

8.01.86 г.


Кстати, из Албены я получила очень даже неплохое письмо:

Ах, как бы хотел я под всплески прибоя
Лежать на песочке бы рядом с тобою
И в тёплые волны, зажмурясь, нырять,
По берегу моря, обнявшись, гулять...
Забыли бы здесь обо всём мы на свете,
Смеялись, резвились, как малые дети,
Сплетались в объятиях жаркой любви...
Но нет тебя рядом. Ну, что ж, се ля ви...
По берегу моря один я гуляю,
Иодные запахи молча вдыхаю
И жду, календарик в руках теребя,
Что скоро, уж скоро увижу тебя.

Албена, 26.09.86 г.


А вот, например, какие стихи поэт посвящал Ирэн:

Маленькая история с фотографией

Раз Ирэн понадобилось фото –
Не куда-нибудь, для партбилета.
Вот она причёсана, одета,
В фотоателье влетает с хода.

Там фотограф, разузнав, что нужно,
Говорит негромко: «Раздевайся».
Улыбнувшись несколько натужно,
Ира молвила: «Ну ты, не зарывайся!»

Он опять раздеться предлагает.
Фото нужно… Как же быть Ирине?
Вмиг одежды все она снимает,
Оставаясь только лишь в бикини.

Побледнел фотограф, но угрюмо
Произнёс: «Нет, ты разделась слишком.
Я просил раздеться до костюма,
И чтоб был он с белою манишкой».

4.11.84 г.


Но сейчас речь все-таки не об Ирэн, поэтому продолжу свой рассказ.

В следующем стихотворении поэт говорит правду, и только правду, и ничего кроме правды!
 
Ты как хищница... То млеешь
Под ласкающей рукой,
То вдруг сразу озвереешь –
Эту руку цап, долой!
И бываю я с тобою
Каждый миг настороже.
Вот опять сказал «такое»,
Ты насупилась уже.
«Как ты можешь... как ты можешь?» –
Будешь тихо повторять.
А в глазах укор: «Ну что же,
Что с тебя, чурбана, взять!»

18.10.86 г.


Приведенное выше стихотворение требует пояснений.

Еще в конце весны (или в начале лета?) Владимир Михайлович пригласил меня погулять после работы по берегу Томи. Земля уже просохла, появилась первая травка, листочки на деревьях и все такое.

Мы, не прячась и не стесняясь, на глазах у наших коллег вышли вместе из ВУХИНовского автобуса у Дома быта и не спеша направились в сторону реки.

Я не знаю, что чувствовал Динельт, я же только сокрушалась про себя, что забыла переобуться. Теперь мне приходилось топать в узконосых модельных туфлях на шпильке по камням, песку и траве.

Мы шли на некотором расстоянии друг от друга. Не скрою, мне было приятно, что Владимир Михайлович захотел прогуляться со мной, хотя я прекрасно понимала, что по данному маршруту он мог выгуливать и кого-то другого.

Тихий, теплый день, пустынный берег, близость реки… Нежно-зеленая веточка, сорванная для меня моим спутником, источала волнующий аромат. Я запросто могла бы «быть смешной – распущенной – и не играть словами» (Марина Цветаева), если бы не эти дурацкие туфли!

Наш разговор сразу свернул в серьезное русло. Владимир Михайлович подробно расспрашивал меня о родителях. Выслушав мои ответы, довольно сказал: «Это мне подходит!»

Я была полностью погружена в свои «обувные» проблемы, поэтому никак не отреагировала на его последнюю фразу, хотя мысленно удивилась ей. Между прочим, тогда обнаружилось, что у наших отцов много общего в судьбе, в увлечениях и т.д. (а позже выяснилось, что они даже внешне похожи). Одно из совпадений – во время войны оба некоторое время служили в должности штабного писаря, так как писали грамотно и красиво, с завитушками.

Конечно, мы говорили и о поэзии. Я сказала, что не понимаю, как можно писать стихи, используя грубую лексику. Это явное неуважение к людям, читающим сии опусы, не говоря уже о том, что это просто оскорбление самой поэзии как литературного жанра. Я не ханжа, но опускаться в стихах до уровня элементарно невоспитанного человека, да еще без всякого на то основания…

Кажется, тогда я впервые задала свой коронный вопрос: «Как вы можете?» (или его аналог - «Как вам не стыдно?»)

(Справедливости ради нужно отметить, что постепенно эти вопросы приходилось задавать все реже и реже. Когда вся шелуха отпала, под ней обнаружилась, как это ни банально звучит, тонкая и ранимая душа поэта).
 
Динельт ответил:

- Если сравнивать меня с собакой, то я дворняга. Беспородная дворняга!
 
- Нет! – горячо возразила я. – Я плохо разбираюсь в породах собак, но вы не дворняга. Не дог, конечно, но какой-то очень умный и веселый пес. У вас немало недостатков, как и у каждого человека, но это не страшно – все можно исправить. Нет-нет! Я не считаю вас дворнягой!

После этого разговора Динельт старался соответствовать моему мнению о нем. Потом он вообще очень сильно изменился.

Осенью Владимир Михайлович начал не только регулярно привозить меня домой после работы, но и доверять мне свои самые сокровенные тайны. Может быть, это звучит для кого-то странно, но он умел дружить с женщинами – замужними и незамужними, молодыми и «не очень». Иногда ему нужен был просто совет, в трудную минуту он искал (и находил) у женщин поддержку. Если требовалось, сам мог помочь и словом, и делом.

Мы подолгу разговаривали, сидя в машине. С каждым разом Динельт все больше открывался мне, например, честно рассказывал о своих романах и увлечениях. Я так же откровенно высказывала свое мнение по поводу услышанного, чаще всего, отрицательное – не одобряла! Но его рассказ о любви к Анне – любви необыкновенно пронзительной, нежной и сильной – глубоко тронул меня, вызвал у меня искреннее сочувствие и… самый настоящий приступ ревности, который я облекла в стихотворную форму:

Тебя ревную к памяти о ней,
Той, что любил безумно и так страстно.
Наверное, она была прекрасна,
Наверное, она была умней…

Смысл стихотворения сводился к следующему: «Оказывается, можешь любить по-настоящему, если захочешь! А со мной ты только шутки шутишь да в игрушечную любовь играешь!»

Вот что сказал поэт по поводу бывшей любви вообще:

Танюша, глупо ревновать
Меня к любви вчерашней.
Ведь это – мир обозревать
С давно упавшей башни.
Что было, то давно прошло...
Оно, как говорится,
Быльём давно уж поросло.
И даже не дымится...
И не завидуй той любви.
Любовь неповторима.
Ты, может, будешь (се ля ви!)
Ещё сильней любима.
Не множь тоску и слёз не трать.
Я – твой сейчас, сегодня.
Ей-богу, глупо ревновать!
Нет ничего бесплодней!

1.07.87 г.


Да, к прошлому ревновать глупо. Поэтому сам Владимир Михайлович предпочитал ревновать меня исключительно к настоящему:

Куколка моя плюшевая,
Деревцо моё грушевое,
Не отдам тебя Лучшеву я.
Нам не жить друг без друга!
Ягодка моя красненькая,
Солнышко моё ясненькое,
Хищница моя страстненькая,
Нам не жить друг без друга!
Ленточка моя финишная,
Сообщи, когда примешь меня
И ещё, когда кинешь меня…
Нам не жить друг без друга!

10.11.86 г.


Динельту категорически не нравилось мое общение с Анатолием Михайловичем Берестовым – известным в городе музыкантом, основателем джаз-клуба «Геликон», который был необыкновенно эрудированным человеком, остроумным и приятным собеседником.

Т.Ч., которая однажды имела неосторожность сказать, что
со мной интересно… так же, как с А. Берестовым.

Нет, я – не Берестов, не Толя!
На пианинах не бренчу,
И деток в музыкальной школе
Аккордам-гаммам не учу.
Учу я их в другом ликбезе,
Который называют СМИ,
Не на роялях, на железе.
И курсы у меня свои…
Нет, я – не Берестов, не Толя.
Динельт Володя – вот кто я.
Прошу, не сравнивай нас боле.
Не надо, девочка моя.

3.07.87 г.

Нужно сказать, что подобной фамильярности, как в стихотворении – "Толя", между мной и А. Берестовым не было. Хотя наши длинные-предлинные разговоры часто приобретали довольно несерьезный характер, мы с Анатолием Михайловичем обращались друг к другу только по имени-отчеству и на «вы».

И вновь ноябрь 1986 года.

О том, что я, наверно, скоро выйду замуж, я узнала от мамы. Ей эту новость сообщили «женщины у подъезда». Оказывается, они заметили и машину, и мужчину…

Я рассмеялась:

- Мама, это не мужчина, это Динельт. Он женат. Он просто подвозит меня домой.

- А-а, - разочарованно протянула мама.

Но в знак благодарности она все-таки однажды угостила Владимира Михайловича вкусными горяченькими пирожками собственного приготовления.

А поэт продолжал оттачивать свое поэтическое (а какое же еще?) перо:
 
Почти по Жуховицкому

Я хочу, чтобы тебе было хорошо,
Чтобы чистый белый снег над тобою шёл,
Чтоб цветущая весна приходила в снах,
И чтоб горе и печаль отлетали вдаль…
Я хочу, чтобы тебе было хорошо,
Чтоб улыбку на челе вызвал мой стишок.
Пусть тебе везёт вдвойне… Если ж плохо мне,
Это, право, не беда. Это – ерунда!

18.11.86 г.


В день рождения моей мамы я спешила домой. Владимир Михайлович сначала попытался напроситься в гости (он очень любил вкусно поесть!), чем несказанно удивил меня. Получив отказ, он все-таки написал для мамы четверостишие, которым несказанно удивил уже не только меня, но и моих родителей:
 
Вчера незнакомая мама,
Мне радостно Вас поздравлять.
Заранее преданный самый
Вчера незнакомый Ваш зять.

19.11.86 г.
 

Я, конечно, постаралась внушить родителям, что это шутка, но они, как мне кажется, не поверили, и мама начала стряпать пирожки практически каждый день.

Если уж речь зашла о еде, хочется описать один случай.

Дело было в мае. Я собиралась на минутку забежать к моей институтской подруге, чтобы поздравить ее с днем рождения. Динельт вызвался сопровождать меня. Основные гости ожидались вечером, а мы пришли днем. Тем не менее, моя подруга и ее мама усадили нас за стол и принялись угощать.

Владимир Михайлович быстро расправился с порцией заливного мяса, искренне похвалил хозяек-поварих и скромно попросил:

- Можно еще одну порцию?

Что касается заливного, то его, по-моему, в каждой семье готовили «по головам» - сколько гостей, столько и порций (плюс 1-2 лишние порции, на всякий случай).

Просьба гостя не застала хозяек врасплох. Принесли дополнительную порцию. Динельт скушал ее и неожиданно для всех с какой-то детской непосредственностью, прямо в лоб поинтересовался:

- А еще у вас есть?

Хозяйки заметно напряглись и посмотрели друг на друга.

- Что делать? – вопрошали мамины глаза.

- Не знаю… - отвечал растерянный взгляд дочери. -  Придется нести еще…

Тем временем я, понимая смятение хозяек и глубоко сочувствуя им, толкала ногой под столом своего прожорливого спутника – дескать, опомнись, хватит уже!

Принимая из маминых рук третью тарелочку с вожделенным кусочком говядины в окружении желто-бело-зелено-оранжевой композиции, Владимир Михайлович просто светился от счастья. На секунду он все-таки повернулся ко мне и необыкновенно ласковым голосом произнес:

- Ну что ты меня под столом пинаешь?

Затем вновь обратил свой сладострастный взор на заливное.

Вот на какие телячьи, т.е. говяжьи нежности способны поэты!

Кстати, не только Владимир Михайлович любил заливное мясо, но и оно любило Динельта. Практически на каждом банкете в ресторане или кафе, где подавали заливное, рядом с гурманом обязательно оказывалась лишняя порция. Дары волхвов?

Чем больше мы общались с Динельтом, тем больше спорили обо всем на свете, пытаясь докопаться до истины, причем Владимир Михайлович часто излагал свои аргументы не только в прозе, но и в стихотворной форме:

Какая дремучая глупость –
Верить дурацким снам!
А в сердце-то что же? Глухо?
Оно не советует нам?
Стучит как моторчик, ровно
И молча гоняет кровь,
Не ведая вовсе словно,
Что есть на земле любовь?
Не верю в это! Не верю!
Любовь – это божий дар!
Любви не закроешь двери!
Сильней она, чем пожар!

21.11.86 г.

Но вся фишка заключалась в том, что нам нравилось спорить! Как нравилось вместе ехать в машине (неважно куда), гулять (неважно где), покупать (неважно что). И до чего здорово было вдруг обнаружить, что на многие вещи мы смотрим абсолютно одинаково! А как чудесно было просто сидеть рядом, держаться за руки, смотреть друг другу в глаза…

Тогда я сделала для себя вывод – жена просто обязана насторожиться, если муж охотно соглашается сдать бельё в прачечную, закупить гору продуктов, посетить какое-нибудь присутственное место. Верить никому нельзя!
 
Бывало, что мы ссорились. Правда, это совсем не походило на ссору. Сначала я обычно задавала свои традиционные вопросы: «Как вы можете?» и др. Если меня не устраивал полученный ответ, я обижалась и просто замолкала. Мое молчание нервировало Владимира Михайловича («Молчание – огромная сила. Надо его запретить, как бактериологическое оружие…» С. Довлатов, «Наши»). Он терялся, не знал, что ему делать в такой ситуации, и тоже молчал, а потом все-таки каялся и просил прощения, иногда в стихотворной форме.

Стихи, написанные поэтом в данный период, очень часто отражали наши разговоры, походы в кино, поездки за город. Например, приведенное ниже стихотворение раньше было известно без строк посвящения, объясняющих, почему оно появилось на свет и кому адресовано.

Т.И. Че…вой, которой однажды показалось, что кусты растут прямо из крыши дома, посвящается

Нам кажется, что явственно мы слышим,
Как пчёлы в голове больной гудят,
И как горох рассыпался по крыше
При первых каплях крупного дождя.
Нам кажется, что талый снег как сахар,
И будто бы из ваты облака,
А кучка пепла видится нам прахом,
Которым станем мы через века…
Да мало ль неожиданных сравнений
Зигзаг воображенья нам принёс
Во время странствий, полудрёмы, бдений,
В тиши и в грохоте, и летом и в мороз…
~
А кто в коряге видит лишь корягу
И никогда – злодея с бородой,
Тот, может быть, и умник, и трудяга,
Но с очень примитивною душой.

З.08.87 г.


Нужно сказать, что переходный период «от шутливой любви – к настоящему чувству» растянулся у нас на слишком долгий срок (единственное, о чем мы потом сильно жалели).

Нас ничуть не смущала эфемерность происходящего. Играючи мы объяснялись в любви и клялись в верности друг другу. Редкие ссоры казались нелепыми ошибками, обиды быстро таяли, не оставляя в душе ни ран, ни царапин. Реальные неприятности воспринимались как абсурд, как досадное недоразумение, на которое не стоит обращать внимания. Пока мы были вместе, мы просто наслаждались «легкостью бытия». Хотя мы прекрасно понимали, что речь идет об очень важных для нас вещах, почему-то продолжали притворяться, глупо смеяться и морочить друг другу (да и всем окружающим) голову.

Правда, окружающие оказались достаточно проницательными людьми. И вот уже во время «посиделок» Саша Поваров оставляет нас вдвоем и покидает кабинет со словами: «Я лучше пойду, а то у вас тут флюиды летают». Коля, ввалившись без стука в кабинет и видя, что Динельт не один, извиняется и уходит, осторожно прикрывая за собой дверь. Абсолютно нетипичное для коксовиков поведение!

Со мной творилось что-то странное. Я сидела за своим столом и переводила статьи, но постоянно прислушивалась к голосам в коридоре. Впрочем, прочитайте лучше самое начало стихотворения «Когда-то давно, в ещё прежнем ВУХИНе…»

Когда-то давно, в ещё прежнем ВУХИНе,
Заслышав мой голос близ ваших дверей,
Ты вся трепетала как лист на осине,
А может быть… может быть, даже сильней.

Сердечко твоё учащённо стучало,
И к щёчкам спешила горячая кровь…
Таким и бывает, наверно, начало
Великого действа с названьем «любовь».
 

Подтверждаю – с моих слов записано верно.

Владимир Михайлович признавался:
 
… мне тебя всегда недостаёт.
Не знаю почему, но безусловно
Меня к тебе отчаянно влечёт…

В общем, развитие наших отношений неуклонно приближалось к кульминации.

В институте атмосфера вокруг нас тоже постепенно накалялась. В связи с этим поэт не только написал прекрасное стихотворение «Любви все должности покорны» (18.10.86 г.), но и, на всякий случай, сделал «официальное заявление», которое адресовал ТанИ Чекмадзе (он знал о моих грузинских корнях) с припиской «для сведения»:

Не хочу быть «раком на безрыбье»,
Временно играя чью-то роль!
Если уж болтаться мне на дыбе,
Претерпев немыслимую боль,
Так за что-то подлинно большое,
Что захватит с ног до головы,
То, за что отдать все силы стоит,
Не боясь ни власти, ни молвы.
Если за любовь, то к той из женщин,
Что отдаст до капли ей себя,
Для которой был я не бубенчик,
Для которой гром небесный я…

23.11.86 г.

Обратите внимание на строчку «Не боясь ни власти, ни молвы».

Уж чего-чего, а молвы (да еще с кривотолками) на нашу долю выпало немало. Нам приписывались слова, которые мы не произносили, и поступки, которые мы не совершали. Кроме того, некоторые наши лучшие друзья поспешили стать нашими лучшими врагами – тайными или явными.

Самое смешное, что в это же время в ВУХИНе спокойно существовали и другие «парочки», но на их отношения общественное мнение смотрело сквозь пальцы: «А чего из-за них волноваться? Люди они все семейные, у каждого – дети, ведут себя тихо, прилично». Их и почетными грамотами награждали! А нас пытались во что бы то ни стало разлучить. 

Это выглядело, примерно, так.

Приглашает меня мой начальник в кабинет, усаживает на стул и, стараясь не смотреть мне в глаза, начинает свою речь: «Ты знаешь, что я отношусь к тебе как к дочери и желаю тебе только добра…»

(Это правда. Я всегда с теплотой вспоминаю Анатолия Даниловича, когда смотрю на подаренный им куст калины «Бульденеж», который растет у нас в саду. В этом году он необыкновенно щедро цвел летом, покрываясь все новыми и новыми белоснежными шарами).

Его монолог о Владимире Михайловиче продолжался около двадцати минут, изобиловал различными эвфемизмами и иносказаниями, сопровождался отчаянной мимикой и пространными жестами, а его суть сводилась к известному в народе выражению – «Поматросит, да и бросит».

Беседовал мой начальник и с Динельтом. На правах давнего друга прямо сказал: «Татьяна – хорошая девушка. Оставь ее в покое». Не забыл пустить в ход и «тяжелую артиллерию»: «Все равно она тебя бросит. Вот ты заболеешь, и она тебя бросит!»

Вариации на тему «Бросит!» мы слышали не один раз. Мне жаль этих «доброжелателей», которые озвучивали для нас свои жуткие фантазии. Они судили, исходя из собственных представлений. Очевидно, именно так поступили бы они сами.

Более забавными были прогнозы относительно нашего ближайшего будущего. В частности, прямо в моем присутствии обсуждался вопрос – уйдет Динельт из семьи или нет? Мужчины высказывали различные мнения, среди которых было и такое: «Не уйдет никогда, ни при каких обстоятельствах, так как у него гараж рядом с домом».

Ближе к концу 1986 года Владимир Михайлович начал всерьез задумываться о том, чтобы уйти… из ВУХИНа. Причины? Да вот же они:

На работу идти не хочется:
Нервотрёпка с утра до вечера,
И дурные дела не кончатся,
Хоть всё время, как белка, мечешься.
То одно, то второе, то пятое…
Бесконечные подзатыльники.
Всё начальство – враги заклятые.
Не друзья они, а насильники!
Я бы плюнул на всё, осмелился
И ушёл, если б утром со стеночки
К жизни лучшей не влёк насмешливо
Взгляд и стан Цыплаковой Леночки.

(На настенном календаре на 1986 г. фото актрисы Елены Цыплаковой)

После долгих и мучительных сомнений он все-таки уволился.

Прощание с коксовой лабораторией

Уходя от вас, я обещаю
Всех вас долго помнить и любить
И почти с уверенностью знаю,
Что без вас мне трудно будет жить.
Мы за эти годы как-то сжились,
В трудных наших буднях и делах
Всё бывало: мы порой бранились,
Радовались, были в дураках…
Не вина моя, беда, наверно,
Что, погрязши в разных мелочах,
Я не сделал коллектив примерным,
В грамоты одетым, как в парчах.
Ну да ладно… Ведь не в этом счастье.
И о том лишь, уходя, прошу:
Вспомните меня вы в одночасье.
Я же память в сердце уношу…


К великому счастью, люди, изо всех сил старавшиеся поссорить нас, не понимали, что своими настойчивыми действиями они фактически подталкивали нас друг к другу, заставляя сделать шаг, на который мы так долго не могли решиться…

Остальное, я думаю, не требует комментариев.

***

Любви все должности покорны...
Хотя кончается позорно
Порой служебная любовь,
Она всё так же мутит кровь.
Влюбиться может и директор
В свою сотрудницу, и лектор
В студентку... У любви, пардон,
Есть двое – лишь «она» и «он».
Влюбиться может капитально
И тот, кто чувством аморальным
Служебную любовь считал,
Кто за неё с постов снимал,
Клеймил и угрожал парткомом,
И вот он сам сражён, как громом...
Не застрахованы, увы,
От этакой любви и вы,
Мои друзья и сослуживцы,
Трудяги, умницы, ленивцы...
Но вас не осуждаю я.
Ведь точка зрения моя:
Любовь любая не зазорна.
Любви все должности покорны...

18.10.86 г


***

На улице вьюга, морозы крепчают,
Мозги цепенеют мои...
Совсем я замёрз, и меня согревают
Лишь тёплые губы твои.
Они будто жаркого лета дыханье
В холодных чертогах зимы.
К губам моим нежное их прикасанье
Прекрасно, как выход из тьмы.
Быть может, меня и не любишь ты даже,
И это лишь грёзы мои...
Ну что ж, и об этом, надеюсь, расскажут
Мне тёплые губы твои.

30.12.86 г.


***

Как жить без тебя мне, любимая?
Увы, и с тобой мне не жить...
Уж очень ценУ ощутимую
За это б пришлось заплатить.
Как жить без тебя мне, любимая?
Как думать о чём-то, творить?
Как боль эту невыразимую
Мне в сердце своём усмирить?
Зажмурюсь и тут же представится
То голос с капризинкой твой,
То губы... О, Боже, как справиться,
Как... как совладать мне с собой?

27.01.87 г.


***
   
Если б не было тебя,
Чьих бы тёплых губ
Так мечтал коснуться я?
Вкус их так мне люб!

Если б не было тебя,
Я бы крепко спал,
А не, листик теребя,
Рифмы подбирал.

Вереницей дни летят
Серые, как пыль…
Если б не было тебя,
Я б с тоски завыл.

2.04.87 г.


***

Я в выходной приехал снова
В своё имение, в Зенково.
Была черёмуха в цвету,
Над головой сновали ТУ,
Земля взрыхлённая дышала,
Шумел сосновый тёмный лес,
Светило солнышко с небес...
Но мне чего-то не хватало.
Вдруг с неба стая бойких птичек
Слетела с криком: «Тиче, тиче!»
И понял сразу как-то я,
Что не хватает мне тебя.

1.06.87 г.


***

Я хотел бы с тобой оказаться
Где-то там, где не надо бояться
Чьих-то взглядов косых и усмешек
И мучительно думать: «Я грешен»,
Где обнять тебя можно свободно
На виду у толпы, принародно,
И где в жарком с тобой поцелуе
Мог сливаться в минуту любую...
Как хотел бы! Ведь в нашей деревне
Злые недруги – даже... деревья.

1-2.06.87 г.


***

Когда по улице твоей
«Жигуль» мой жёлтый мчится,
Всегда к тебе, во двор скорей
Шофёр свернуть стремится.
Подняться на шестой этаж
На лифте, громыхая,
Нажать звоночек певчий ваш,
Как будто в двери рая.
И вот спешит, слегка шурша,
Ко мне моя родная,
Всегда мила и хороша,
Стройна и… молодая.
~
А я через каких-то … лет
Совсем уж буду старый дед –
Седой, потрёпанный, больной
Завлаб и дОцент отставной.
Сейчас-то мне, конечно, льстит,
Что на меня она глядит
И улыбается в ответ.
Но вот пройдёт каких-то … лет…
 
11.08.87 г.


***

Я помню дни такие же, как нынче...
Лил дождик, ветер нас хлестал.
Но я от этого нисколько не был взвинчен
И на природу вовсе не роптал.
Мы шли по старой Риги закоулкам,
По Кирова, по улице вождя...
Незабываемые, чудные прогулки
В сопровожденьи ветра и дождя!
И стук колёс, и дрёму в электричке,
Песок на взморье, чаек юрких прыть
И даже наши рижские вещички
Нам никогда, наверно, не забыть.
Да... Осень может сделаться весною,
Когда в душе любви костёр горит.
Так было этой осенью со мною.
И пусть кто хочет судит, говорит...

6.10.87 г.


***

Я знаю, что это – безумие,
Но снова к тебе я бегу.
Бегу оголтело, бездумно я...
Нет, жить без тебя не могу!
Не слышать твой голос насмешливый,
Не чувствовать ласковых губ,
Забыть про свидания грешные...
Прости, не могу... Не могу...
Наверно, я – слабый, а женщины
(Известно) не любят таких.
Поступков моих переменчивость
Меня отдаляет от них.
Ну что же я с этим поделаю?
Не властен согнуться в дугу.
И снова, как лань очумелая,
К тебе я, безумный, бегу...

26.10.87 г.


***

О, Боже, как мне надоело
Входить в свой зассаный подъезд,
В квартиру, где душа и тело
Как два жильца из разных мест.
Там тело спит в своей постели
И моет заспанный свой лик,
Зубами пищу молча мелет
И пылесосит половик...
Ну, а душа то будто дремлет,
То вдруг уносится к тебе...
И ничему вокруг не внемлет...
Она – не в теле, а в себе.
Мне говорит упорно тело:
«Я не могу иначе жить!»
Душа же: «Всё осточертело!
Хочу любить, любить, любить!»
Как примирить мне душу с телом?
Как их в себе соединить?
А ты, наверно бы, сумела
Во мне их вместе поселить...

13.11.87 г.


***

Под окном твоим больничным
Буду я, как пёс, стоять
И с тоски до неприличья
Громко стану завывать.
Оттого, что мне не тридцать,
А уже за пятьдесят,
Оттого, что мы влюбиться
Не смогли шесть лет назад,
Что вот так всё получилось
И что куча разных бед
На тебя, мой друг, свалилась
Как на голову кастет…

14.11.87 г.


***

Противоречья рвут на части…
С одной, желанной, стороны
Меня зовут любовь и счастье,
И голубые снятся сны.
С другой – привычки наступают,
И старость близкая брюзжит…
А в ней – всё больше отдыхают,
Хотят и для себя пожить.
Противоречья рвут на части…
Их не могу я разрубить.
И над собой, увы, не властен –
Тебя не в силах разлюбить.

1.12.87 г.


***

В моих стихах – вся наша «эпопея».
Где я умней кажусь тебе, а где – глупее…
В иных местах ты просто умилилась,
А где-то, может, сильно разозлилась.
Не обижайся, я ведь так неоднозначен
И вовсе не как стёклышко прозрачен.
Но ты пойми – во всех моих исканьях,
Шараханьях, сомненьях, причитаньях
Всего одно желанье – сохранить
Любовь, всегда с тобою быть…

1.12.87 г.


***

Железная леди железной рукою
Моё нежелезное сердце взяла,
Железная леди меня за собою
Как будто в железной цепи повела.
Железный порядок – не пью, не ругаюсь,
Лишь сколько положено ем я и сплю...
Я леди железной во всём подчиняюсь.
Всё просто – её я железно люблю!

16.12.87 г.


***

У нас с тобой сегодня годовщина,
С тех пор как вырос я в твоих глазах,
Став наконец похожим на мужчину,
Преодолев свой вечный липкий страх.
Но мы тогда с тобой ещё играли
В какую-то азартную игру,
Хотя уже дорогу пробивали
Любовь и близость к нашему нутру.
Промчались дни, и стали мы друг другу
Родными, позабывши обо всём:
Я – про семью, законную супругу,
А ты, быть может, даже и о Нём.
Нам счастье очень зыбкое досталось.
Проблем у нас сегодня – длинный ряд…
Но есть любовь, а не игра, не шалость,
Как было лишь какой-то год назад.

26.12.87 г.


***

Я желаю, чтоб в год Дракона
Ни одна из его голов
Не рычала на нас зловонно
И не портила прелесть снов.
Я тебе желаю здоровья!
(Ничего дороже и нет)
И прожить чтобы нам с любовью
Год Дракона и много лет!

31.12.87 г.


***
 
Ты – подарок на закате
Адских дней моих.
Не могу ни есть, ни спати
Я от чар твоих...
~
Перед смертью, бают, не надышишься...
Опровергнуть это я решил.
Как? Да вы, наверно, слышали –
Молодую взял да полюбил.
Полюбил безумно, безответственно,
Бросил всё, чтоб с нею только быть.
Я готов махать хвостом приветственно
И за ней, как Бобик, семенить.
Может, это плохо для солидного
ДОцента с портфелем при брюшках.
Для меня же нету в том обидного,
Что клеймят меня как петушка.
Я люблю... Любовь глотаю с жадностью...
И уж если даже поперхнусь,
Всё равно хоть досыта нарадуюсь,
Всё равно хоть вволю надышусь...

12.02.88 г.


***

Диван от скрипа захлебнулся,
ПорвАлась с треском простыня…
В тебя я пылко окунулся,
А ты, любимая, в меня.
Забыто всё – газеты, книга,
Шитьё, вязание, кино…
Живём с тобой счастливым мигом,
Пьяны, хоть нЕ пили вино.

1988 г.

 
***

Говорят: «Всему своё время...»
Дескать, в юности надо любить,
А состарившись – лысое темя
Загрубевшим перстом теребить.
К тридцати – нарожать детишек,
Заиметь машину и сад,
К сорока – некий веса излишек,
Втыков кучу и ряд наград...
Словом – быть колесом, что едет
По наезженным колеям,
А свободою коль забредит –
Так получит враз по шеям.
Не сумел я прожить вот так-то.
Где-то ближе уже к концу
Круто вырулил к новому тракту
И по новой пошёл к «венцу».
Будь, что будет – дрожа всем крупом,
Мчусь, зажмурясь, как дым в трубу.
И пускай называют глупым!
И пускай я лоб расшибу!

6.06.88 г.

 
***
 
Таня, Танюша, Танюха, Танюся…
Словно молитву мелю.
Тата, Танюта, Танюра, Татуся…
Как же тебя я люблю!
Каждую клеточку, тела кусочек
Я б до утра целовал.
Всю – от мизинчиков ног и до мочек
Я бы как кот облизал.
Что ж, понимаю, тебе возбуждаться
Тётенька-врач не велит.
Буду тогда с простынёй обниматься –
С тою, где милая спит.
Таша, Татьянка, Татуня, Танёчек…
Тянутся дни, как года.
Боже, когда тот наступит денёчек
Без тормозов? Ну когда?

22.07.88 г.


***

Погадай мне по руке, Танюша.
Расскажи – умён ли я, дурак,
Где умру – на море иль на суше,
И сколь счастлив наш с тобою брак.
Погадай... Болит ли сердце, уши,
Выведай, на что способен я.
Погадай мне, милая Танюша,
Под унылый, дробный стук дождя.
Я не фаталист, и я не стану
Следовать всей этой ерунде.
Жить, как жил, уже не перестану
Ни в любви, ни в дружбе, ни в труде.
Просто интересно мне послушать.
Посидеть вот так – рука в руке...
Прочитай судьбу мою, Танюша,
Будто эти строчки на листке.

6.08.88 г.


***

Мне стали сниться сны то вдруг на итальянском,
То на японском, греческом, испанском...
Я занемог, был вовсе не в себе.
Хотел уже тащиться в Ка Ге Бе.
Но встретил Таню. Переводчик – чудо!
Она мне объяснила – что, откуда...
Перевела на наш язык, родной.
Я успокоился и сны иноязычны
Смотрел теперь уже и просто, и привычно.
А Таня... мне приходится женой.

1.10.88 г.


***

Сегодня мне приснилось, будто я
На стройку некую работать был назначен.
Не помню, были ль у меня друзья,
Но... встретил девушку. И чувством был захвачен.
Объятья, поцелуи, то да сё...
И довелось во сне мне поразиться.
Ведь было в ней (не вру!) буквально всё
Твоим. Твоим! Не мог я ошибиться!
Я счастлив. Мне, наверно, на роду
Начертано, чтоб быть с тобою вечно.
Любовь всесильна! Лишь имей в виду:
Жизнь, к сожаленью, очень скоротечна.

8.12.94 г.


ЭПИЛОГ

Мы стали мужем и женой и жили счастливо, в любви и согласии


10 лет…


В день янтарной свадьбы

Хоть характер у нас не сахарный,
И семья – не простенький груз,
Без парткомов и всяких знахарок
Сохранили мы наш союз.
Мы вступили в него не юными,
За плечами был пройденный путь
Со своими рассветами, лунами...
Мы смогли через это шагнуть.
Десять лет нами вместе прожито...
Как? Считаю, что грех роптать!
Десять лет из мгновений сложено
Тех, что хочется вспоминать!
И секретов таить не станем мы:
Жили, верность семье храня,
И скучали мы, если расстанемся
Пусть хотя бы и на три дня!
Дай нам бог, сколько нам отпущено!
А дороже любых наград –
Чтоб любили друг друга пуще бы,
Чем десяток годов назад!

В.М. (6.01.98 г.)


10 лет нашему браку

Дни летят. Где-то там, за горами
Сжалось время в прозрачный кристалл…
Посмотри, десять лет уж в программе
Нашей жизни телесериал.

В нем любовь и рождение дочки,
Труд, приема гостей ритуал…
Знаешь, милый, мне нравится (очень!)
Нашей жизни телесериал.

И когда мне ночами не спится,
Разных мыслей проносится шквал,
Я шепчу: «Пусть подольше продлится
Нашей жизни телесериал».

Т. (январь 1998 г.)


20 лет…


Моей любимой вайфочке в день фарфоровой свадьбы

Я пришёл в твой дом двадцать лет назад.
Был немолод я, да и не богат.
Я тебя любил… Всё решил сломать
И опять с нуля свою жизнь начать.

Вот уж двадцать лет мы – одна семья:
Я и ты – мой свет и жена моя!
Пусть порой у нас что-то не о'кей,
Но, наверно, так в большинстве семей.

Главный наш итог – счастье удалось!
Не пойму теперь, как мы жили врозь…
Дай же бог дожить нам до серебра
И в согласьи быть так же, как вчера.

Двадцать лет назад я пришёл в твой дом…
Боже, как я рад, что остался в нём!

7.01.08 г.


К 20-летию нашей супружеской жизни

(Посвящается любимому В.М.Д.)

Я ждала тебя очень долго,
И представьте себе – дождалась!
Наконец-то судьбы иголка
По материи-жизни прошлась!

Нежный шелк утонченной Тани
Она сшила надежным стежком
С Вовиной, чуть бэушной тканью,
Честно выглаженной утюжком.

Получилось красиво, прочно.
Всем на зависть, на счастие нам.
Этот скромный подарок точно
Никому ни за что не отдам!

Наша дочь – не дурёха вроде,
Несмотря на гламурный свой лак,
Обновит по последней моде
Тот семейный матерчатый флаг.

январь 2008 г.


И еще 3 года…


Когда подтвердился страшный диагноз, когда болезнь стремительно наступала, одна больница сменялась другой, когда самыми частыми посетителями в нашем доме стали врачи, я все равно надеялась:

По мотивам замечательной песни Булата Окуджавы

Когда внезапно возникает
Противный холодок в спине,
Когда вдруг сердце замирает,
И не до сна тебе и мне,
И кажется, что мир наш треснет,
Но тихо вновь звучит вдали
Надежды маленький оркестрик
Под управлением любви.
И в дни разлук, и в дни смятений,
Когда холодные дожди
Смывали нас и наши тени,
А я молила: «Подожди!»,
И застревали в горле песни,
Но вдруг опять звучал вдали
Надежды маленький оркестрик
Под управлением любви.
Пусть наша жизнь теперь помята,
А дом запущен и убог,
Но верим мы друг в друга свято,
Ты для меня красив как Бог,
И мы опять с тобою вместе,
Для нас опять звучит вдали
Надежды маленький оркестрик
Под управлением любви.

17.01.2010 г.


…до тех пор, пока смерть не разлучила нас.



22 сентября 2011 г.