Глава 3. Кто я?

          Предыдущая глава: http://www.proza.ru/2018/01/17/821


          – Ваня, я ж тебя крестил!
          – А я Вас об этом совсем не просил!

          А.Рыбаков. «Бронзовая птица».


          Саундтрек: Audiomachine – «An unfinished life».


          Один сидел в своем кабинете, уперев локти в стол и поддерживая ладонями устало склоненную седую голову. Сейчас он не был похож ни на бравого воина, ни на властителя Девяти миров. Просто – смертельно уставший, грустный старик. Уже давно был поздний вечер, а он всё никак не мог заставить себя пойти спать. Мысли то и дело возвращались к событиям нынешнего дня. Один был опустошён и разочарован. Несмотря на все пробелы в воспитании Тора, он никак не мог смириться с тем, что сын способен на столь безудержное безрассудство, абсолютно непростительное наследнику трона Асгарда. Но сегодняшний проступок сына стал окончательным доказательством того, что наследник не готов принять власть. Нельзя доверять руль корабля хмельному кормчему. Один упрекал себя за излишнюю несдержанность. Все же Тор был его сыном. Любимым сыном. Сердце старого царя болело, словно придавленное тяжёлым камнем.

          Узнав, что царственный супруг вышвырнул провинившегося царевича в Мидгард, как паршивого щенка, всегда спокойная и уравновешенная Фригг в этот раз в своих эмоциях перешла все границы, устроив супругу настоящий скандал. В ушах у Одина всё ещё стоял её крик и гневные слова о том, что он – бесчувственный каменный идол, ничуть не лучше тех инеистых монстров, что выкидывают прочь  неугодных им детей.

          Один тяжело вздохнул.
 
        «Воистину – подумал он. – Гнев – худший из советчиков».

          Внезапно резкий звук за окном оторвал царя от тяжких дум. Один поднял голову. На подоконнике сидел Мунин и настойчиво стучал клювом в стекло, прося впустить его вовнутрь. Один открыл окно, и ворон, залетев, уселся на специальную подставку, стоявшую на письменном столе. Всеотец задумчиво погладил угольно-чёрные, глянцевые перья птицы, механически водя рукой по голове, спине, хвосту своего вестника. Однако Мунин, который всегда неподвижно замирал, когда крепкая рука хозяина дарила ему редкую ласку, на этот раз вёл себя очень необычно. Он беспокойно переступал лапами, ерошил перья и вертел головой, норовя заглянуть в единственный глаз Всеотца блестящими от возбуждения чёрными глазками-бусинками и возмущенно каркая. Наконец, оторвавшись от своих невеселых дум, Один обратил внимание на необычное поведение птицы.

          – Да погоди ты, не верещи, – наклонился он к Мунину, внимательно прислушиваясь к отчаянному и гневному вороньему карканью. – Локи? В Хранилище?

          Не дослушав до конца, Один стремительно поднялся и, словно сбросив с плеч десяток веков, почти бегом бросился в тронный зал. Поднявшись по ступеням и заглянув за Хлидскьяльв, царь сокрушённо покачал головой, увидев откинутый край гобелена и приоткрытую в тайный ход дверь. Если Локи даже не стал скрывать следы своего проникновения в Хранилище, значит, он находился в крайне возбужденном состоянии и мог натворить всё, что угодно. Один поспешил следом, на ходу строя самые невероятные предположения, одно хуже другого, по поводу того, что могло так внезапно понадобиться приёмному сыну среди могущественных артефактов. Однако реальность оказалась далека от того, что мог вообразить себе правитель Девятимирья, и намного страшнее.

          Неслышно войдя в приоткрытую дверь Хранилища, он сразу увидел в глубине помещения младшего царевича, стоявшего спиной к нему, опустив плечи и странно сгорбившись. Фигура Локи скрывала от взора Одина Ларец Вечных Зим, но даже не видя его, царь с замиранием сердца понял, что руки принца покоятся на страшном артефакте.

          – Осторожнее, Локи. Одно лишнее движение – и Разрушитель испепелит тебя огнём.

          Мгновение, показавшееся царю бесконечно долгим, Локи стоял, не шелохнувшись, а затем медленно, очень медленно повернулся, и Одину изменило его привычное хладнокровие: с сизого лица, по которому выпуклыми линиями змеилась сложная вязь тёмно-синих узоров, на него глянули гранатовые глаза йотуна, в которых не было ни злобы, ни горечи или гнева. Не было и осуждения. Они были мёртвыми. В них была пустота. Царь девяти миров вздрогнул и замер, чувствуя, как целая глыба вечного йотунхеймского льда придавила его старое сердце. Дыхание перехватило, словно он заглянул с Радужного моста в бездну Гинунгагап.

          – Кто я, отец? – хриплым шёпотом задал вопрос Локи. – Я верил, что я твой сын. Во что мне верить теперь?

          Голос царевича звучал с болезненной отрешённостью, и каждое слово резало слух Всеотца не хуже острого клинка. Казалось, Локи прошёл все стадии надежды, ярости, ужаса, разочарования и обречённости. Принц безвольно покачнулся вперёд и замер в неподвижности, не отрывая взгляда от того, кого на протяжении всей своей жизни считал отцом.

          Один знал этот взгляд. И эту слишком прямую спину. И крепко сжатые губы. Локи было страшно. Истинный страх – холодный и безысходный, сковывающий тело вдоль и поперек, крепче любых цепей, имел именно такой вид

          – Ты и есть мой сын, – как можно мягче произнёс Один. Он старался держаться невозмутимо, но сердце при каждом ударе сжималось от тоски.

          – Тогда что это? – царевич поднял ладонь, ощетинившуюся ледяными иглами. Под верхней губой блеснули острые клыки. – Я проклят?

          – Прости, Локи, я старался уберечь тебя от правды… – неуверенно начал Один.

          Но Локи, почувствовав нотку лжи в голосе Всеотца, в ту же секунду перебил его, почти сорвавшись на крик.

          – Какой такой правды?! О том, что в той войне с йотунами ты получил нечто большее, чем просто победу?!

          – Я всё расскажу тебе, но сначала ты должен успокоиться, – снова начал говорить Всеотец.

          – Мне нужны ответы сейчас, – свистящим шёпотом произнес принц. В голосе его явно прозвучала угроза, и Один понял, что избежать трудного разговора ему не удастся.

          – Ну, хорошо. После сражения я зашёл в полуразрушенный храм йотунов и нашёл там плачущего младенца. Он был маленьким для ребенка ледяных великанов. Полукровка, наполовину, быть может, ас, наполовину – йотун. И это могло послужить причиной того, что его бросили там замерзать. Я не мог позволить погибнуть невинному ребенку. Асы не монстры, убивающие детей своих врагов. Мы принимаем и воспитываем их. Поэтому я принес дитя в Асгард. Мы с Фригг решили воспитать его, как собственного сына. Этим ребенком был ты, Локи. И я, и твоя мать все эти годы делали всё, что было в наших силах, чтобы ты вырос настоящим асом. Мы считали, что в тебе ничего уже не осталось от ледяного великана, и не наша вина в том, что йотунская кровь взяла своё.

          Локи горько усмехнулся, почувствовав фальшь в последней фразе. Он резко подался к Одину, зло хлестнув по отцу ярко алым взглядом, как плетью.

          – Хочешь, чтобы я поверил, что ты, собственноручно отправивший сотни тысяч ледяных великанов в Хельхейм, просто так, из благородства, взял и приютил их ребёнка, да ещё и воспитал, как своего сына? И это в Асгарде, где всё пропитано духом ненависти и презрения к йотунам! Я слишком хорошо знаю тебя, отец. У тебя была какая-то другая цель. Мне нужна правда, а не эти слезливые подробности!

          Один молчал. Страшная усталость проступила в чертах его вмиг осунувшегося лица. Сердце старого царя билось неровно и слишком быстро. Воздуха не хватало. Он не находил в себе силы посмотреть в гневные, осуждающие глаза приёмного сына. Но сделав над собой усилие, старик поднял голову и произнес устало:

          – Возможно, в чём-то ты прав. На младенце было царское ожерелье. Ты не простой йотун-полукровка, ты – сын Лафея, Локи. Его наследник. Я надеялся в будущем с твоей помощью заключить нерушимый мир с Йотунхеймом. А ты должен был стать  его творцом и залогом. Довольно тебе такой правды?

          Локи  слушал молча, только в зрачках разгоралось страшное тёмное пламя. А когда Один замолчал, он заговорил – сначала тихо, размеренно, потом всё быстрее, словно пытаясь выплеснуть жгучую боль, поднимающуюся в груди.

          – Теперь стало понятнее. Я восхищён твоей рассудительностью, отец. Как это по-асгардски – забрать новорождённого сына врага и вырастить его с ненавистью в сердце к его народу! О, я помню с детства твои баллады да россказни о жестоких и  кровожадных монстрах, пожирающих асгардских младенцев. Признаю, в этом есть что-то завораживающее: пригреть на груди ядовитую гадину, злое чудище, выжидая момент, когда можно будет бросить его Лафею, как бросают кусок мяса голодному псу, чтобы приручить его!

          Сквозь пелену, все больше застилающую взор, Один смутно видел царевича, стоявшего на ступенях, сжав руки в кулаки, и смотревшего на него снизу вверх страшным, немигающим взглядом.

          – Ты извращаешь мои слова, Локи. Мне есть в чём себя упрекнуть, но я бы никогда не причинил тебе вреда. Не приписывай мне намерений, которых у меня не было, – едва слышно произнёс царь.

          – Но ты столько лет скрывал от меня правду! Почему?! – требовательно выкрикнул Локи.

          – Я не желал тебе зла. Я хотел защитить тебя от этой правды. Если бы хоть кто-нибудь в Асгарде узнал о твоём истинном происхождении, тебе бы пришлось несладко, – единственный глаз Одина снова остановился на тонком лице с перекошенными от гнева чертами.

          – Ведь я верил тебе, когда слушал твои речи о том, как ты любишь меня, что мы оба – я и Тор – рождены, чтобы быть царями! Но ты сам искоренил в моём сердце эту веру с каждой прожитой ложью, сказанной мне в лицо самым честным тоном, каким только может быть. Теперь эти слова звучат, как насмешка! Ведь ты никогда бы не отдал трон Асгарда ледяному великану! Какое будущее ты уготовил для меня? Носить мантию за Тором, которому достанется трон по праву рождения? Сколько раз ещё ты лгал мне, обманывал, кормил несбыточными надеждами и обещаниями? Ответь, чем я заслужил эту жизнь, полную лжи?

          Локи с трудом опустил одичавшие глаза, медленно сосчитал до десяти, а когда снова поднял их, Один с удивлением увидел, как синева медленно исчезает с кожи царевича, и та постепенно приобретает прежний бледный оттенок. Теперь на него с искажённого болью лица приёмного сына смотрели огромные сухие глаза, за изумрудной радужкой которых из края в край плескалась магия. Тонкие губы разошлись, обнажая в горькой улыбке мелкие белые зубы, блестевшие в сумраке Хранилища, словно у волка. Локи отступил на два шага, и тут же от него к Одину потянулись быстро разрастающиеся узоры инея. Вся злость, непонимание, обида, разочарование и чувство невероятного унижения вылились в пугающий ледяной шторм, стеной взметнувшийся между принцем и Всеотцом. С каждой секундой шторм рос, набирая силу, замораживая огонь в светильниках, разрисовывая каменные стены и массивные дверные створки причудливыми ледяными узорами, тем не менее, не достигая ног стоящего на ступенях, Одина.

          – Уймись, Локи! – сквозь зелёные языки ледяного пламени крикнул царь. – Тебе был уготована иная власть. Я хотел, чтобы ты стал царём другого мира. Но мои чаяния не оправдались. Лафей оказался малодушным для того, чтобы принять верное решение. Он даже не пытался искать тебя. Теперь  я понимаю свою лшибку: для него ты – асгардец в душе, и он никогда не подпустит к себе того, кто был близок ко мне.

          Локи с горечью рассмеялся, и эхо его смеха разнеслось по всему хранилищу, царапая стены, отскакивая от их каменной кладки.

          – Значит, мой настоящий отец бросил меня умирать в храме, а лучший из царей подобрал из милости, превратив в военный трофей. Да и тот не пригодился, как оказалось. Ни для тебя, ни для Лафея я не представляю более никакой ценности, – давя в себе бешенство, прошипел Локи, чувствуя, как внутри него словно разворачивается тугая пружина, освобождая всё, что до этого было заперто в душе. – Как же я был наивен и глуп. Всё это время ты кормил меня своей ложью, даря лишь иллюзию семьи и отцовской любви. Никогда я не слышал от тебя, как ты мною гордишься, всегда только – как я тебя разочаровал! Ты говорил, дом там, где семья. А где же мой дом, отец, где теперь моя семья? Вся моя жизнь – сплошная ложь и разочарование. Правда в том, что я везде лишний, не сын вовсе – ни тебе, ни Лафею – так, опасный, причудливый зверь, монстр, которым матери пугают своих детей.

          – Бросать в лицо правду много чести не нужно, – устало произнес Один, понимая, что, скорее всего, Локи не услышит его. – Куда сложнее из необходимости лгать тому, кто тебе доверился. Куда сложнее после с этим жить.

          Он шагнул навстречу сыну, пытаясь преодолеть расстояние, отделяющее его от Локи, но в этот момент сердце старого царя вдруг сжало, словно в тисках, и тяжко вздохнув, словно ему не хватало воздуха, и прижав ладонь к груди, Один тяжело опустился на ступени.
 
          – Локи, помоги... пожалуйста, сын… – Один протянул руку, словно умоляя о помощи.

          Локи с недоверием и нарастающим страхом смотрел, как скрюченные пальцы царя скребут по каменной крошке, а единственный глаз закатывается в глазнице, затягиваясь мутной пеленой. На его лице застыло отчаяние, перемешанное с испугом: отец ведь не может умереть, ведь правда?

          Один сделал над собой усилие, приподнял голову и сквозь пелену боли увидел склонившееся над ним бледное лицо приёмного сына, приоткрытые тонкие губы, распахнутые испуганные глаза и крепко сжатые в кулаки руки. И прежде чем сознание покинуло его, понял: это – чтобы не дрожали.



Следующая глава: http://www.proza.ru/2018/02/08/1074