Feelings

 Feelings   

Да, вот  так - на фоне  разной музыки и  проходит  жизнь.
А  мы  и  не задумываемся  о  возможном  ее  влиянии  на  нас.
(Автор)

     Я  как-то  писал,  что  со  стороны  отца  род  у  меня  очень  музыкальный.  И  хотя  профессионально  музыкой  занимались  только  четверо,  музыкальный  слух — это  одна  из  характерных  наших  черт,  как,  впрочем,   по  мнению  некоторых   (в   большинстве  своем  —   «примкнувших»  родственников),  и  упрямство.
     Писал  я  и  о  том,  что  и  бабушка — «царская»  гимназистка,  и  мой  отец,  и  дядя,  не  получившие  классического  музыкального образования,— все  прекрасно  играли  на  музыкальных  инструментах,   а  в  нашем  доме  часто  звучала  музыка. 
     Надо  сказать,  что  в  те  послевоенные  сороковые  и  в  начале  пятидесятых  годов  далеко  не  во  всех  семьях  были радиоприемники.  У  многих  были  только  т.н.  «точки» —  «репродукторы»  различного   вида  и  размера, подключенные  к  сети  городского  вещания, по  которой  целый  день — от  утреннего  6-часового  до  ночного  12- часового   государственного  гимна — передавали  новости,  репортажи,  разнообразные  литературные  и  музыкальные  передачи. 
     У  нас  тоже  была  «точка»,  но  мы  ее  включали  только  иногда,  во  время   интересующих  нас  передач, когда  транслировали  какие-нибудь  литературные  чтения,  концерты, радиопостановки. 
     Очень  хорошо  помню  постановку  «Хижины  дяди  Тома»  на  грузинском  языке; особенно — сцену,  где  дядю  Тома   избивает  надсмотрщик.  Этот  свист  при  замахе  кнутом  и  звук  удара… эти   стоны  избиваемого  старика  так  подействовали  на  меня,  что  я  долго  не  мог  заставить  себя  прочитать  эту  книгу!
     А  как  я  ждал,   когда  объявят:«Передаем  концерт  по  заявкам  радиослушателей»!  Причем,  иногда  он  был,  так  сказать,  «общий»,  а  иногда — по  заявкам  работников  того  или  иного  завода,  большого  предприятия,  или  отрасли.
     Концерты,  обычно,  начинались  или  с    народных  песен,  или,  наоборот,  с  классической  музыки. И  эти  мелодии  часто  повторялись, были  «на  слуху»,  и  многие,  слава  Богу,  запомнилось!  Еще  до  того,  как  меня,  дошкольника,  повели  впервые  в  Оперный  театр,  я  уже  знал  наизусть  почти  все  основные  темы  из  «Евгения  Онегина»,  «Аиды», «Риголетто»… 
     А  «Травиату»  я  знал  полностью,  потому  что  это  была  любимая  опера  моего  дяди, Пако,  и  он  часто  слушал  ее, ставя,   пластинки  (тогда   не  было «долгоиграющих»)  на  наш   еще довоенный  патефон.
     Я  знал  ее   от  первой  до  последней  ноты… знал,  после  какой  мелодии  опера  прервется  для  переворачивания  или  смены  пластинки… знал,  в  каком  месте  произойдет  небольшой  сбой  из-за  случайной  царапины  (пластинки  были  старые  и  Павлик  следил  за  ними,  уже  никого  к  ним  не  подпуская  после  того,  как  кто-то  неосторожно  опустил  на   диск  острую  стальную  иглу  патефона). 
     Кажется,  он  не  пропускал  ни  одной  ее  постановки  и  меня  тоже  повел  как-то  с  собой. Конечно  же,  сама  обстановка  (а  театр  у  нас  действительно  был   одним  из  красивейших  в  Союзе),  живой  оркестр  уже  произвели  на  меня  большое впечатление.
     А  когда  на  сцене  запели  живые  герои,  уже  «знакомые»  мне!..  Вот  сейчас  должен  быть выход  Виолетты… сейчас  начнется  бал… появится  Альфред…  вот  их  первый  дуэт…  второй… 
Так  я  и  прослушал  и  «пропел»   все  три  акта — и   никаких привычных   перерывов  в  «воспроизведении»,  ни   шипа  пластинки!..
     А  потом  были  и  «Риголетто»,  и  «Севильский  цирюльник»,  и  «Лебединое  озеро»,  «Жизель», «Даиси»,  «Кето  и  Коте»,  и  другие  постановки… И  каждый  раз  это  была  встреча  со  старым  знакомым,  но  каждая  встреча  была  по-своему  новой  и  запоминающейся.
     Помню,  как  совсем  особо  воспринимался  марш  из  «Аиды»,  услышанный  «вживую»,  с  этими  трубными  «та-та-та-та-та»,  или  выходная  ария  герцога  из  «Риголетто»!  Конечно,  до  слез  было жалко    самого  Риголетто,  но,  с  другой  стороны,  ведь  он  сам  только  что  надсмехался  над  другим  таким  же  отцом  обманутой  девушки! 
     А  увертюры   в  «Кармен», «Руслане  и  Людмиле»,  «Даиси»!
     А  танец  несравненного  Чабукиани  в  «Отелло»! 
Ну  и,  конечно,  оперетта!  Ее  тоже  часто  транслировали  по  радио, да  и пластики  у  нас  были — «Сильва», «Принцесса  цирка», «Летучая  мышь», «Цыганский  барон».
     Помню,  приезжал  на  гастроли   Рашид   Бейбутов  и  на  бис  пел  арии  и  куплеты  из  спектакля  «Аршин  Мал  Алан» («Ах,  спасибо  Сулейману — он   помог  советом  мне!..»)
Но   почему-то  в  театр  оперетты  мы  не  ходили.
     А  какие  были  тогда   музфильмы!  «Волга-Волга», «Девушка  с  гитарой», «Свадьба  с  приданным», «Весна  на  Заречной  улице»... Фильмы  о  детях-музыкантах: «Прелюдия  славы», «Призвание»... Американский  фильм  «Рапсодия»… А   когда  шли   «Привидения  в замке  Шпессарт»,  «Серенада  Солнечной  долины»,  или «Возраст  любви»  с   Лолитой  Торрес, — то  их  смотрели  по  несколько  раз!
     А  первые  индийские  фильмы  с  Раджем  Капуром — «Господин  420»  и  «Бродяга»! Все  (по  крайней мере, мы,  дети)   пели  на  чистом  хинди - «Авара  му,  у-уу-у,  авара му!»  (Если  верить  русскому  варианту  песни,  это  означало  «Бродяга  я,  а-аа-а…!»)
     Помню,  мы  были в  Туапсе,  когда  на  экраны  вышел  цветной австрийский  фильм  «Золотая  симфония».  Показывали  его  в  летнем  кинотеатре  «Победа»,  расположенном  недалеко  от  нашего  дома, — в   небольшом  Ленинском  сквере,  граничащим  с  пустырем,  на  котором  мы  обычно  допоздна  гоняли  мяч. 
Кинотеатр,  естественно,  был  открытый  и  нам  было  все  слышно,  но,  не  видно.  Можно  было,  конечно,  взобраться  на  некоторые  деревья   в  парке  (или  на  один  из  фонарных  столбов),  и  смотреть  оттуда  через  высокий  забор,  но  нас,  естественно,  гоняли  более  взрослые  ребята.   
     Я,  кажется,  с  первого  раза  запомнил  некоторые  мелодии  и  уговорил  наших  пойти  на  другой  день  в  кино.  Мелодию  «Дон-диги, дан-диги»,  тирольскую  песню  и  кое-что  еще  я  помню  до  сих  пор.
    А  еще — я  хорошо  умел  свистеть  мелодию  из  фильма   «Вернись  в  Сорренто»,  и  наш  добрый  знакомый  и  тогдашний  сосед   дядя  Боря  часто  просил   меня  ее  насвистеть.
     А  кто  не  помнит  основную  музыкальную  тему  из  американской  «Великолепной  семерки»!  Мне  казалось,  что  она  звучит  ничуть  не  хуже  марша  из  «Аиды»!  «Та-таа,  там-тара-та-таа...»!
     «Карнавальную  ночь»  с  Гурченко  знал  наизусть  уже  и  мой  двоюродный  брат, Петька,  который, кажется,  еще  не  умел  говорить,  а  песни  (причем,  чисто — сказалась-таки  порода!)   пел  со  своими  «словами»,  например, в  «Песенке про  пять  минут»  вместо  «Разобраться  если  строго...»  он  произносил  «дага-дага  еси тога». (Кстати, он один  из  тех,  кто  потом  пошел  по  «музыкальной»  линии,  закончив  хоро-дирижерское  отделение  музыкального  училища).
      Как  и   я,  он  вырос  на  наших  пластинках  с  песнями  Петра Лещенко  «Чубчик», «Марусенька», «Прощай, мой  табор...» ,
 «Лимончики»  Утесова,  романсов  и  пр.
     Ну  и,  естественно,  на  магнитофонных  записях  его  отца,  моего  дяди,  Павлика.
     Надо  сказать,  что,  у  бабушки  была  мизерная  зарплата  машинистки  (так  же,  как  потом  и  пенсия  по  возрасту),  да  и  пенсия  первой  группы,  которую  получал  Павлик  по  болезни  была  не  намного  большей,  поэтому  беби  подрабатывала  тем,  что  буквально  за  копейки  постранично  печатала  на  пишущей  машинке  «Оптима»  всё,  что  ей  приносили  (чаще  всего — медицинские  научные  статьи  и  диссертации).  И  как-то  умудрялась  так  вести  хозяйство,  что  у  нас  была  и  появившаяся  вначале  магнитофонная  приставка  МП-1,  и рижская   радиола  «Балтика» —  вместо  довоенного  немецкого  приемника  «Телефункен»,  который  папа  увез  с  собой  в  Туапсе  (см. «Мой  дядя  Пако»  и «Гиппократ») 
     А  потом  купили   и  первый  телевизор   КВН   с  большой  увеличивающей   призмой,  которую  устанавливали  перед  экраном, величиной   с  ладонь. Помню,  что  еще  задолго  до  начала  трансляции  у  нас  собирались  все  соседи  с  балкона… Приходили  со  своими  маленькими  стульчиками  и  занимали  «своё  место».
     Так  вот,  на  этих  маленьких, бешено  вращающихся  кассетах,  на  первых  советских,  все  время  рвущихся  (в  отличие  от  немецкой  «Агфы»),  магнитофонных  пленках  были  записаны  и  мои  первые  скрипичные  «концерты»,  а  также  Петин  разговор  и  песни.
     А  играл  я  (самую  первую  записанную  вещь  помню  и  сейчас)  «Сурок»  Бетховена,  а   потом  уже,  с  «ростом  мастерства»,— Концерт   для  скрипки  Вивальди  (три  части!)  и  еще  что-то,  уже  забыл  что.
Аккомпанировала,  естественно,  беби.
     Записывал  Павлик,  конечно,  не  только  нас,  но  и  популярные  песни  и  мелодии,  передаваемые по  радио.
     А  приемники  были  тогда  такие,  что  принимали  передачи,  транслируемые  на  волнах  только  выше  25 м,  причем, «вражеские»  станции,  вещавшие  в  «открытом»  диапазоне,  нещадно  глушились. 
А  это  значит,  что  практически  вся  зарубежная  музыка  и  информационные  передачи,  транслируемые  на  более  коротких  волнах,  были  для  большинства  советского  населения  недоступными. 
     «Концерты  зарубежной  эстрады»  для  нас  ограничивались,  в  основном,  выступлениями  артистов  или  коллективов  из  стран  социалистического  лагеря  и  Югославии,  или  «разрешенными»  французами  Эдит  Пиаф, Ивом  Монтаном, Шарлем  Азнавуром, или  американским  певцом-негром  Полем  Робсоном  (помню,  как  всем  Советским  Союзом  боролись  за  его  права,  так  же,  как,  позже,  за  свободу  Микиса  Теодоракиса  и  Анджелы  Дэвис. Кстати,  последняя,  отбыв  срок,  свободно преподавала  в  одном  из  престижных  американских  университетов!)
     Я  рассказывал,  что  папа  перевез  старый  приемник  «Телефункен»  в  Туапсе,  где  друзья- радисты,  сменив  перегоревшие  лампы,  его  реанимировали  и  теперь  многое  стало  для  нас  доступным  (кстати,  оказывается,  «глушили  врагов»  и  на  более  коротких  волнах).
     Меня  же  больше  всего  привлекало  то,  что  на  побережье  приемник  более  чисто  принимал  полюбившуюся  мне  радиостанцию  Бейрута  в  районе  средних,  250  м,  волн,  которая,  начиная  приблизительно  с  22  часов,  передавала  (с  информационными  вставками)   «тувременную»   эстрадную  музыку. 
     Далида  (Love In Portofino),   Поль  Анка  (You Are My Destiny;  Put Your Head On My  Shoulder;  Diana) ,  Адамо, Жак  Брель.. .Гарри  Белафонте… Френк  Синатра!
Твист  (Let's Twist Again)... буги  (Baby Sitter Boogie)…
Как  я  ждал,  когда  начнется  Kiss Me Honey Honey, или   Itsy Bitsy Teenie  Weenie  Yellow Polka  Dot Bikini;  Мустафа;  Малага …
     А   какие  были оркестровые  мелодии:  «Вишневый  сад»,  с  его  фантастически  затяжными  «американскими  горками»  глиссанд  трубы; «Маленький  цветок»  с  его  раздумчивым  соло  кларнета; медленно  бредущий  по  бесконечной  пустыне  «Караван»!
     В   24  часа  музыкальная  программа   Бейрута  заканчивалась.
     Одно  время,  когда  я  учился  в  Туапсе,  я  ходил  в  секцию  водного  поло.  (Надо  сказать,  что   у  нас  в  городе   была  сильная  школа  подготовки  пловцов  и  ватерполистов).
     В   Туапсе  даже  приезжала   тренироваться  сборная  Союза,  где  в  то  время  играли  братья  Мшвениерадзе.  Один  из  них,  Петр  (квадратный  здоровяк,  который  поворачивался  не  головой,  а  всем  телом,  т.к.  у  него  была,  говорят, «волчья  шея»),  был  «непотопляемым»  центровым — становился  напротив  ворот,  ему передавали  мяч  и,  несмотря  на  то,  что  на  нем  всегда  буквально  висели  один,  а  то  и  два  противника,  умудрялся  забивать  голы,  или  зарабатывал  право  на  четырехметровый  пенальти.
     (Кстати,  после  школы  мой  одноклассник,  Юра  Митяев,  поступил  в  МГУ  и  стал  сперва  вратарем  университетской  команды,  а  потом  и  сборной  Союза!)
Так  вот,  пока  мы  тренировались,  накручивая  на  дорожках  километры,  радиорубка  стадиона  включала  свою  «музыкальную  программу»,  естественно,  с  советскими  песнями. Эти  записи   мы  выучили   уже  наизусть  и  часто  по  ним  рассчитывали  время  заплыва.
     Например,  когда  я   только  начинал  занятия,  я  проплывал  «свою»  дистанцию  за  время  проигрывания  песен  «Ландыши» (Ландыши, ландыши, - светлого  мая  приве-ет! Ландыши, ландыши,- белый  букет),   «Мой  Вася» (...и  даже  первый  будешь  на  Луне,  мой  Вася!..) и  «Поезда»  (...почтовые  и  скорые,  пассажирские  поезда…).   Финиша  я  касался  почти  перед  ее  последним  куплетом. Так  что  «А  у  нас  во  дворе»  я  слушал,  выбравшись  на  помост.  Со  временем,  я  вылезал   уже  перед  «Поездами».  До  половины  «Васи»  я  так  и  не  дотянул,  потому  что  похолодало,  а  потом  перестал  ходить  в  секцию.

     Нет!  Так  можно  бесконечно  рассказывать  о  «музыкальном  сопровождении»  последующей  моей  жизни — о  впечатлении,  произведенном  скрипичными  Introduction & Rondo Capriccioso_ Op 28  Сен-Санса,  или  Sh;ne Rozmarin   Фрица  Крайслера…
     А  гастроли  перуанской  певицы  Имы  Сумак  в  начале  60-х  годов!
     Эта  ее  коронная  «Дева  Бога  Солнца»,  которая  начинается  высоко,  голос  забирается  еще  выше и  выше  и  вдруг,  почти  мгновенно,  скатывается  чуть  ли  не  в  басовые  низы,  а  потом  также  внезапно  взмывает  к  ультразвуку! 
Или  мелодия  «Полет  Кондора»,  которую  мы  услышали  тогда  впервые  (сейчас, в  оркестровой  обработке, она  уже  широко  известна).
     Собственно,  она  не  пела,  как  мы  привыкли,   песни со  словами,  а это  были  необычно  звучащие  мелодии  под  аккомпанемент  индейских  инструментов,  в  которых   ты  слышал  птичьи  переливы  и  щелканье, завывание  ветра,  какое-то  бормотание  и  шорохи  в  зарослях,  шелест листьев...
В  общем,  это  я  воспринимал  как  гимн  дикой  природе.
     Выступала  она  в   платьях  с  широкими  юбками  диаметром,  думаю,  не  менее  двух  метров.  И  хотя  тогда  еще  не  было  принято   петь  «под  фанеру»,  некоторые  шептались,  что,  наверное,  у  нее  там  спрятаны  какие-то  приборы,  потому  что  казалось  невероятным  столь  непринужденно  петь   таким  сильным  голосом   с  уникально  широким  диапазоном  — почти  в  5  октав!
     Кстати,  выступление  Сумак  было  в  летнем  театре   филармонии  и  немалое  число  зрителей  не  вернулось  в  зал   после  антракта,  а  слушали  певицу,  прогуливаясь  в  вечернем  парке.  Говорили  потом,  что  слышно  было  ничуть  не  хуже.
     А  концерты  ансамбля  Марино  Марини!  Более  двух  часов  наслаждения  итальянскими  песнями!  И  их  переводчица  и  ведущая  концерты,  к  которой  восторженный  Марино, исчерпав  весь  запас  итальянских  комплиментов  («беллиссима», «грациоза», «примавера» и пр.),  обращался  уже   по-русски: «Фантастична… симпатична  Льюдмилла!»  Надо  признать,  что,  действительно, Людмила  была  не  модной  нынче  оголенной  «шваброй», а   очень  статной  девушкой  с  ярко  выраженными  «выпукло-вопуклостями»  в  положенных  местах.

     По-моему,  я  уже  учился  в  институте,  когда  один  больной,  которому  мама  делала  массаж,  расплатился  с  ней   привезенным  из  Японии  новым  кассетным  магнитофоном-приемником  «Sanio». В  комплект  входила  и  «пробная»  кассета,  на  которой  были  записаны  две  мелодии.  Одну  из них  я  не  помню,  а  вторая  была  «Любовь  к  Парижу»  в  исполнении  оркестра  п/у  Поля  Мориа.  У  папы  была  большая  бобина  с  записями  этого  симфоджаза,  исполняющего  прекрасно  аранжированные  классические  и  популярные  мелодии,  но  «Парижа»  там  не  было.  А  насколько  выигрывает  вещь  при  стереофоническом  звучании!  До  сих  пор  это  одно  из  моих  любимых  эстрадных  оркестровых  произведений.

     Можно  долго  и  подробно вспоминать  «гитарный  бум»,  после   знакомства  с   ливерпульской  «четверкой»,   песнями  «первопроходца»  Булата  Окуджава  («Полночный  троллейбус»  - «...и  боль, что  скворчонком  стучала  в  виске,  стихает,  стихает...»).
На  первый  взгляд — что  за  нелепое  сравнение!
Не  знаю,  как  на  других,  но  по  эмоциональному  воздействию  на  меня  они   не  уступали  друг  другу.
     Тогда  еще  говорили  не   «барды»,  «бардовские  песни»,  а  «самодеятельные  песни»,  которые,  думаю,  оказали  очень  сильное  влияние  на  наше,  а  также  последовавшее  за  нами  поколение.
     Можно  бесконечно  перечислять  авторов,  песни,  вспоминая  что-то,  связанное  с  ними, но  мне  особенно  дороги  встречи  с  Вероникой   Долиной  и  впечатление  от  мюзикла  «Али-Баба  и сорок  разбойников» В.Берковского  и  С.Никитина  на  слова  В.Смехова, отрывки  из  которого  слушал  на  авторском  концерте  в  Душанбе. (Кстати,  мои  дети  знали  наизусть  весь  мюзикл,  так  же,  как  и  такие  чудные  музыкальные  мультфильмы, как  «Голубой  щенок», «Волк  и  семеро  козлят»  и  др).
     В  свою  очередь,  и  дети  внесли  в  мое  музыкальное  образование  свою  лепту,  познакомив  с  творчеством  Фреда  Меркьюри  и  Бориса  Гребенщикова.  Они  знали  и  напевали  все  песни   (с  сольными инструментальными  партиями!)  из  всех  альбомов  и   разбирали  их  со  своими   друзьями  у  нас  дома  под  гитару.
     И  помню,  какое  это  было  большое  горе,  для   всех  них,  когда  сообщили  о  кончине  Меркьюри!
     Очень  трогательно  воспоминание  моего  сына,  опубликованное  им  в  годовщину  смерти  певца: «...А  ещё  вспомнил  почему-то  один  из  самых  ценных, добрых  и  искренних  подарков, полученных  когда - либо. В  92 - 93 годах у меня  было много  учеников. Один из них был  с  особенностями  в  развитии, очень  классный  четвероклассник —  с  постоянно  сопливым  носом  и  волосами   дыбом.
Зная, что  я  фэн «Queen», он  гордо  объявил, что и  он сам  не меньший  фанат, подтвердив  это  подаренной  мне  на  НГ аудиокассетой.  Он  сам  напел  на  неё  весь  альбом  «Иннуэндо», причём, не  зная  ни  слова  по-английски. Просто  пел  так,  как  слышал — весь  альбом  от  первой  до  последней  ноты, с  музыкальными  соло... Это  была  большая  работа,  уважение  и  любовь. Незабываемо  и  трогательно».

     Естественно,  я  мог  бы  написать  воспоминания  и о  грузинской  музыке — как  классической  и  народной,  так  и  эстрадной. Конечно,  она  уступает   всему  мной  упомянутому  по  своему  объему,  но  никак
не  по  важности  влияния  на  формирование  моего  музыкального  «развития»  и  вкуса.  Особенно,  в  детские  годы,  когда,  как  я  уже  говорил  выше,  по  городской  сети  часто   передавали  концерты  народных  песен  и   произведений  грузинских  композиторов.
     Они  менее  известны  негрузинской  публике,  но  от  этого  ничуть  не  теряется  красота  мелодий  Захария  Палиашвили  (например,  оперы «Даиси»,  с  ее  прекрасной  увертюрой,  ариями,  музыкой  к  танцам),
или  Виктора  Долидзе  (музыка  к  комической  опере  «Кето  и  Коте»,  с  бесподобными  ариями,  танцами  и  куплетами  Сако  и  Сико,  Ханумы).
     А  кто  не  помнит  «Оранжевую  песенку»  в  исполнении  маленькой  Ирмы  Сохадзе!  Она  звучала,  может,  лишь  чуть-чуть  реже,  чем  царствовавшая   в  то   время  «Джамайка»  юного  Робертино  Лоретти!
     Или  победа  Гюлли  Чохели  на  одном  из  первых  доступных  советским  телезрителям   музыкальных  фестивалей  из  Сопота.  Тогда  она  пела   замечательную  песню  Микаэла  Таривердиева  «Музыка».
Уже  ничего  не  буду  говорить  об  ансамблях  «Реро», «Орера»,  «Мзиури»,  хоре  «Рустави»  и  об  отдельных  исполнителях.
 
     Как-то  я  видел  один  фильм,  но  никак  не  вспомню   ни  название,  ни  музыку,  исполняемую  в  нем, — и ни  у  кого  пока  что  не смог  это  узнать.

Помню  только  сюжет.На  сцене  разложены  и  расставлены  инструменты  оркестра. 
Никого  нет.
Выходит  музыкант,  берет  свой  инструмент  и  начинает  тихо  наигрывать  печальную  мелодию.
Выходит  другой  музыкант  и  присоединяется  к  первому…
Появляется  третий,  за  ним — четвертый…
Голос  Первого  инструмента  звучит  увереннее,  веселее...
И  так, поодиночке,  все  музыканты  подключаются  к  мелодии,  начатой  первой  инструментом…
То  один,  то  другой  инструмент  начинает  солировать, а  потом   голос  его  опять   сплетается  с  другими…
Музыка  звучит  все  громче,  веселее…
Разливается  все  шире  и  шире…
Играет  уже  весь  оркестр.
Голос  Первого  инструмента  иногда  прорывается,  но,  в  общем,  он  особо  ничем  не  выделяется  на  фоне  других.
Вот  один  из  музыкантов,  закончив  свою  партию,  кладет  инструмент  на  стул  и  уходит…
Через  несколько  тактов  к  нему  присоединяются  другой,  третий... 
И  так,  постепенно,  один  инструмент  за  другим  выключаются  из  слаженно  звучавшего  хора  и  музыканты  покидают  сцену…
Музыка  звучит  все  тише  и  все  печальнее...
И  вот  уже  предпоследний  инструмент  замолкает…
И  вновь,  как  в  начале,  звучит  одинокий  Первый  инструмент…
Мелодия  звучит  все  печальнее… и  тише...
Но  вот  и  она  замолкает…
И  Первый  музыкант,  ставший  Последним,  сложив  инструмент,  тоже  покидает  сцену...
     Так  и  жизнь  каждого  человека   в  отдельности — своего  рода
«соло  в  оркестре»

     Пару  лет  назад  я  был  на  панихиде  по  поводу  кончины  одного  моего  немецкого  друга-шахматиста,  учителя  гимназии. Меня  очень  удивило,  что  в  зале  для  ритуалов  на этот  раз  звучала  не   органная  классическая   музыка,  как  обычно,  а  оркестровые,  даже  некоторые  джазовые  произведения.  И  в  конце — под  такую  музыку! — гроб  направился  в  печь.  И  я  подумал:  так  как  мне,  очевидно,  тоже  «гореть  в  огне», то почему  бы  не  сделать  это  под  любимые  мелодии! 
     И  я  начал  прикидывать  список. 
     Вспомнил  много  чего.  Кое-что  удалось  разыскать  и  скачать из  интернета  (некоторые  из  них  упомянуты  в  этом  тексте). Получилось  столько,  что хватило  бы  на  три  обычные  грузинские  панихиды (кстати,  на  них  исполняются  исключительно  классические  мелодии — как  грузинские, так  и  «импортные» - Бетховен, Шопен,Чайковский…)
С  одной  мелодией, «Feelings»  я  определился  сразу,  узнав,  что  моя  старшая  внучка  начала  играть  на   саксофоне.
И  даже  написал  по  этому  поводу  стихотворное  «завещание»:

Когда  меня  покроют  мрака  тучки,
в  глухом  лесу  прощально  ухнет  филин,
хотел  бы  я,  чтоб  внучка  моей  внучки
сыграла  надо  мной  печально  „Feelings“…

     Но,  учитывая  местную  специфику,  начал  «ужимать»  список.  Сердце  обливалось кровью… рука  не  поднималась…
        Память   предательски-услужливо   подсовывала  новые  мелодии.
         И  тогда  я   решил,  что  пускай  это  будет  то  произведение,  о  котором   поведаю  вам  ниже
Читайте  "ОДА  МАЛОМУ    БАРАБАНУ"