Часть 1. Соль

     Она была соединением света и тени, простоты и изящества, робости и смелости. В ней было все, что принято считать красивым, и не было ровно ничего, что заставило бы случайного прохожего, встретившего ее на улице, запомнить ее большие серые глаза, печальную полуулыбку, густые черные волосы, туго стянутые в пышный хвост, хрупкое тело под просторными складками черного платья. Вся она, такая тонкая, бледная, прозрачная, казалось, существовала в этом мире лишь наполовину. Ее звали Соль. Как нота, только гармоничнее.
     Соль жила одна в мансарде старого дома на тихой улочке где-то на окраине Лондона – вечного большого Города-на-Темзе. Остальные этажи дома занимали квартиросъемщики всех сортов и разновидностей: от юного клерка до последнего забулдыги. Царица сего унылого королевства – мисс Хоксворд, старая дева, озлобленная на жизнь и молодость, - проживала в наиболее приличных апартаментах на втором этаже: с балконом, увитым плющом и двумя спальнями.
     Мансарда, в которой ютилась Соль, располагалась под самой крышей и представляла собой комнату средних размеров, вместо одной из стен в которой было панорамное окно с видом на дымящееся небо Лондона. Соль любила это окно, и чаще всего именно оно было для нее источником вдохновения, божеством ее кисти. Да, Соль была художницей. Она была совсем юной и неизвестной. Она лишь начинала свой тернистый путь к вершинам славы и успеха. Но, в сущности, эта сторона творческой жизни волновала ее меньше всего. Когда ей нужны были деньги для того, чтобы платить за жилье и еду, она принимала даже самые простецкие заказы – расписать витрину магазина, сочинить афишу для захолустного кинотеатра, обновить потемневший от времени чайный сервиз миссис Тринкл, ее соседки с третьего этажа. Первостепенные нужды, таким образом, были удовлетворены, и Соль вновь могла возвратиться к тому, что она называла Истинным Искусством.
     У нее была целая теория о том, какое искусство стоит считать истинным. Полотна средневековых художников, мастеров эпохи Возрождения и даже большинства современных творцов мало волновали ее воображение. Саму суть искусства она видела лишь в жизни, что окружает ее, бурлит и кипит вокруг. Красота — это все, что ты видишь своими глазами. Нет ничего безобразного, весь мир вокруг прекрасен в своей неповторимости. Не Аполлоны и Давиды пленяли воображение Соль: мистер Крауп с первого этажа — семидесятилетний старик с контузией и шрамами по всему лицу, ветеран нескольких войн — вот он, истинный идеал ее красоты. В нем жизнь воплотилась особенно ярко: в каждой морщинке, складке кожи, в седине волос отражались прожитые им годы, череда благородных и не очень поступков — и в этом была истинная красота. И Истинное Искусство было в воплощении Истинной Красоты на полотне холста.
    Соль вынашивала Замысел. Грандиозный и величественный по своей сути. Из окна своей мансарды, окна, в котором она черпала вдохновение, она писала виды Лондона и портреты людей. Тысячи и тысячи набросков, эскизов, случайных зарисовок. Карандашом, пастелью, акварелью и гуашью: всем, что попадалось под руку, лишь стоило ей заметить необычный сюжет или типаж. Она могла часами просиживать у окна в поиске подходящего образа, а когда находила его, то работала с таким остервенением, такой скоростью, что, доведись кому-либо зайти по воле случая в ее мастерскую, он бы решил, что то творит не девушка, а какой-то неуемный вихрь, ураган, торнадо, запертый в человеческом теле.
      Все эти наброски и готовые, законченные работы, заполонившие ее скромное жилище, в беспорядке валявшиеся по углам, стоящие на мольбертах, приколотые к стенам на канцелярские кнопки, были кусочками, пазлами в грандиозной, гигантской мозаике, которая и была конечным итогом, желанным результатом ее трудов. Замысел, который Соль оберегала ото всех с такой любовью, заботой и ревностью, который хранила глубоко в сердце, не говорила о нем никому, этим Замыслом была грандиозная панорама ее мира — Лондона, в котором она родилась и выросла, Лондона, который она знала, как саму себя. Конечным итогом ее работы должно было стать некое титанических размеров полотно, облеченное в форму шара, сферы, то есть планеты, целого мира, коим для нее являлся этот город. Другого мира она не знала.
     Чаще всего Соль рисовала, не выходя из дома. Благо стена-окно ее мансарды давала полный простор для творчества: она видела узкие улочки (на одной из которых и находился их старенький дом), витрины магазинов, поодаль — рынок, оживающий чуть свет и замирающий с наступлением сумерек, еще дальше, на небольшом холме, - дома «сильных мира сего» - красивые особняки, кричащие своей вопиющей безвкусицей. Одним словом, новостройки. А совсем далеко, теряясь в клубах лондонского смога, маячила одинокая башня Биг Бена. В разное время суток и года, при разной погоде и освещении Лондон представал перед глазами Соль все в новых и новых тонкостях, нюансах и подробностях, настолько разительно менявших его облик, что она никак не могла остановиться, а лишь писала и писала, уже не задумываясь о том, как она объединит все это многообразное, многогранное, бесконечное великолепие в нечто единое и целое. Хаос частиц должен был однажды стать гармонией мира. А сейчас она сама была творцом этого хаоса.
     Обстановка мансарды, в которой жила и творила Соль, была весьма убогой, но вполне удовлетворяла нехитрым запросам своей хозяйки. Из своих вещей у Соль были только материалы для работы и пара платьев. Да еще старая серебряная брошка в виде цветка лилии, которая от времени потускнела и почернела. Соль и сама толком не знала, откуда взялась эта брошь. Родителей, как и каких-либо других родственников, она не имела, выросла в приюте, а брошь эту ей отдала мисс Фрекенбох, директриса их «богоугодного заведения», как она сама любила выражаться. Иногда Соль нравилось представлять свою мать, которой она никогда не видела. В воображении девушки мать была очень красивой и статной женщиной с густыми, черными, как смоль, волосами, как и у самой Соль. Она была женщиной знатного происхождения в шелковом вечернем платье и шляпке с вуалью, а брошь-цветок, которую Соль сжимала в руке, предаваясь этим мечтам, в ее воображении была приколота к кружеву на груди. В такие минуты Соль испытывала смешанные чувства радости, боли и ностальгии по тому, чего, скорее всего, никогда и не было. Но ей нравилось воображать себя отпрыском родовитой фамилии, волею судеб попавшего в приют. Быть может, ее выкрали под покровом ночи из отчего дома с целью выкупа, а потом подбросили в приют, побоявшись ответственности перед законом. Или ее родители погибли при ужасных обстоятельствах, когда она была совсем еще малюткой, а злая опекунша (почему-то в представлении Соль она всегда выглядела как сестра-близнец мисс Фрекенбох) отправила ее в детский дом, чтобы избежать лишних хлопот. Словом, мечты о прошлом стали для Соль способом убежать от серой реальности, но она никогда не делилась ими ни с кем: ни в приюте, ни после него, став взрослой и покинув его стены.
     День, когда двери сего «богоугодного заведения» навсегда закрылись за ней, был одним из самых счастливейших в ее жизни. Поначалу она даже не знала, куда пойдет и что будет делать дальше. Ей удалось скопить небольшую сумму денег, делая наброски и портреты во время редких прогулок на ежемесячную ярмарку, проводившуюся на ближайшем рынке, и из-под полы продавая их прохожим. Рисовать она начала рано, раньше, чем писать или читать, и к десяти годам созданные ей портреты и пейзажи поражали мастерством и реалистичностью.
     Свой небольшой капитал она потратила на два новых платья. Это была первая одежда, которую она купила себе сама: не казенные, мышиного цвета и до отвращения одинаковые наряды, которыми их «одаривали» в приюте, и не одежда с чужого плеча - мешковатая, поношенная, заштопанная, пожертвованная добрыми людьми для «бедных обездоленных детишек», по словам мисс Фрекенбох. Нет, это были новые платья. Они пахли чистотой и свежестью, это был совершенно особый запах: запах новой жизни, и Соль верила, что в ней она будет счастлива.
     Оставшиеся после покупки деньги Соль постаралась потратить с умом. В частности, она решила снять на них жилье. Надо сказать, что до того момента она и вообразить не могла, насколько недешевым может быть проживание в столице. Всех ее денег едва-едва хватило на то, чтобы снять не самую удобную комнату на задворках Лондона, - ту мансарду, в которой она и жила с тех пор. Комната была полупустая: продавленный диван-кровать, выцветшая китайская ширма с блеклым драконом, который когда-то очевидно был красным, хлипкий платяной шкаф, раковина да потемневшее от времени зеркало в позолоченной оправе. Но Соль она пришлась по вкусу, едва она посмотрела на вид из окна.
     - Я беру ее, - сказала она мисс Хоксворд, хозяйке дома.
     - Отлично, деньги за месяц вперед. И предупреждаю, не заплатишь до первого числа хоть раз, вылетишь отсюда быстрее, чем успеешь сказать «простите, мисс». Мне дармоеды не нужны, итак полон дом сброда, - проворчала мисс Хоксворд.
     А дом и вправду был полон, но Соль отнюдь не считала своих соседей сбродом. В каждом она видела, прежде всего, историю – историю жизни, которая должна быть поведана миру. К примеру, на первом этаже, в маленькой темной комнатке с единственным закопченным окном, выходящим на мясную лавку, жила миниатюрная сморщенная старушка с кожей желтой, как старый пергамент, по имени мисс Адель. Никто не знал, откуда она взялась в этом доме, были ли у нее родственники или друзья. Но старая мисс Адель обладала добрым сердцем и неуемной энергией, которую она тратила на выпечку для всех обитателей дома. Надо сказать, у нее был настоящий талант к кулинарии, и вышедшие из-под ее маленьких рук пироги и кексы отличались прекрасным внешним видом и необычайным вкусом.
     На втором этаже, у самой уборной, проживала почтенная пара брадобреев – братья Брумстерны, Сэм и Коллинз. Они держали небольшой салон напротив, где любой желающий мог за символическое вознаграждение в 5 пенсов быть чисто выбритым за считанные секунды. Сэм Брумстерн был мужчиной в годах, старым холостяком, надеющимся, что младший брат, с которым его разделяли 20 лет, в будущем унаследует семейным бизнес и продолжит его. Юный же Коллинз Брумстерн втайне от своего наставника строчил стихи, посвящая их Энн-Люси, хорошенькой продавщице из цветочной лавки, и нисколько не хотел всю жизнь провести, водя бритвой по мужским подбородкам.
     Что же касается самой Энн-Люси, она также входила в число жильцов мисс Хоксворд и снимала уютную комнату на третьем этаже. Романтиков в наше время развелось немалое количество, и пылких влюбленных, желающих купить цветы, день ото дня становилось все больше и больше. Бизнес процветал, и вырученных денег Энн-Люси с лихвой хватало и на съем квартиры, и на изящную меблировку, и на красивые платья. Поклонники то и дело ломились к ней в двери, а мисс Хоксворд проклинала каждого и постоянно грозилась вызвать полисмена. Мужчины краснели, Энн-Люси хихикала, прикрывая рот ладошкой.
     И то была лишь малая толика жильцов, собравшихся на окраине Лондона под покровительством мисс Хоксворд. Дом напоминал большой, кишащий жизнью муравейник. Люди ходили друг к другу в гости, собирались в коридорах, шумели, смеялись, рыдали и снова радовались жизни. Соль любила их всех и каждого, ведь они заменяли ей семью, которой у нее никогда не было. И даже ворчливая домовладелица вызывала в ней теплые чувства, несмотря на вечные укоры и придирки. Соль знала, что, хоть мисс Хоксворд и грозилась по пять раз на дню выставить того или иного жильца за дверь, за всю историю дома таких прецедентов не случалось.
     Итак, Соль вела тихий и неприметный стороннему наблюдателю образ жизни со своими маленькими горестями и радостями. У нее была крыша над головой, ее окружали друзья, она имела возможность заниматься любимым делом. Соль не грешила завышенными запросами и была вполне в состоянии самостоятельно удовлетворять свои потребности. А потому она была почти счастлива: в ее жизни было все, необходимое простому человеку. Лишь одно пока минуло юную художницу: то, что заставляло ее порой завидовать Энн-Люси с ее многочисленными ухажерами. В жизни Соль не было своего «прекрасного принца», и, хотя чаще всего она убеждала себя, что ей это не нужно, что великая цель – а именно так она видела свой грандиозный замысел - требует от человека жертв и лишений, что в ее жизни есть более важные вещи, в глубине души она все же сомневалась, жалела и мечтала.