Рассвет в Синих горах. Глава 2

Клодия Гамильтон, начальница «Речной Низины» - и признанная впоследствии лучшим начальником за все время существования тюрьмы – была не в духе. Проблем в ее жизни хватало и без этого странного рапорта Лиз Треверс о ночном происшествии в дальнем блоке. Начать с того, что она где-то подцепила довольно агрессивный вирус – и это в конце апреля – в результате чего обострилась застарелая женская болячка. Прошло уже две недели, а Клодия временами скрипела зубами от тупой тянущей боли внизу живота, кляня себя за то, что когда-то так легкомысленно отнеслась к воспаленным яичникам. Все-таки они у нее одни, и запасной комплект ей никто не предоставит. Не стукни ей в январе пятьдесят три, впору было бы хвататься за голову, но в таких летах, считала Клодия, редко какая из дочерей Евы может похвастаться тем, что ниже пояса у нее все тип-топ. Она решила перетерпеть, как делала это раньше, и теперь мучилась. Кроме воспаленных яичников, у Клодии был муж Говард, который после недавней операции по удалению простаты и последующей вазорезекции* (хирургическая операция, при которой мужчине перевязывают и пересекают семенные протоки. Обычно в связи с серьезной болезнью, например, онкопроцессом в этой области)  стал просто невыносим. Способ поддерживать себя в тонусе он нашел тот же, что и тысячи других мужчин, когда у них возникают неприятности подобного плана – постоянно доставать жену. А еще Клодия-младшая и ее проклятый муженек подложили ей большую свинью, разбираться с которой она была вынуждена по сей день. Словом, проблем хватало и без рапорта, поэтому она слушала Лиз, морщась и мечтая лишь о таблетке обезболивающего. Вообще-то Клодии нравилась Лиз, которая перешла в «Речную Низину» недавно, но показала себя на удивление толковой. И уж точно она была куда лучше сучьей дочери Керри Стивенс, ушедшей в феврале в отставку в связи с беременностью. Керри тоже была молода, но порой Клодия, глядя на нее, испытывала неуверенность и… страх. У Керри было сердце злой девчонки. Она любила издеваться над заключенными. И хотя за руку ее поймать так и не удалось, глаза говорили все.
«Да, я сделала это. Потому что МОГУ. И что?» - вот что они говорили всякий раз, когда в блоке происходило очередное светопреставление. Керри не любили почти все. И, наверное, ее уход был наилучшей развязкой в первую очередь для нее самой.
К концу доклада лицо Клодии приняло недоуменное выражение. Что могло до смерти напугать толстуху Прайор? Ответ очевиден: собственная фантазия. Ей примерещилось что-то среди ночи, для таких, как она, в этом нет ничего странного. Лиз не стала рассказывать начальнице о том, как что-то шевельнулось в темноте. Она вообще никому об этом не рассказывала. Во-первых, ей вовсе не хотелось становиться вровень с психопаткой Прайор, а во-вторых… Она все еще убеждала себя, что ей всего-навсего привиделось. Вместо этого Лиз сообщила, что Мейм заперла Прайор в карцере на сутки. Клодия благосклонно кивнула. У девки сдали нервы, ведь скоро ее приговор будет приведен в исполнение. Зачем наказывать ее еще больше? Никому от этого лучше не станет. Клодия хотела расспросить Лиз о других обитательницах дальнего блока, но тут ее скрутил спазм, и она отпустила девушку. Черт бы тебя побрал, проскрежетала Клодия, когда дверь кабинета закрылась, и потянулась за таблетками. Ну почему тогда, пятнадцать лет назад, она так наплевательски отнеслась к своему здоровью? Очень просто: в больницу загремела Клодия-младшая, и ей было совершенно ни до чего. Откровенно говоря, она и сейчас тянула с врачом. Здесь Клодия твердо придерживалась принципа: никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать послезавтра. Врачи настораживали и даже пугали ее с детства. Все началось со странной аллергии на кукурузу, вылившейся в мелкую красную сыпь по всему телу. Когда мать тащила шестилетнюю Клодию в больницу, она свято побожилась, что все обойдется без уколов, вызывавших у Клодии настоящий ужас одним упоминанием. В результате ей не только сделали укол, но и назначили дополнительные на дом, до тех пор, пока не пройдет сыпь. Воспоминания об этом и сегодня заставляли ее морщиться. В возрасте двадцати лет ей поставили диагноз, заставивший мнительную Клодию написать черновой вариант завещания. Диагноз не подтвердился и вообще был изначально озвучен неверно. Последней каплей стали прогнозы, что Клодия-младшая родится гидроцефалом. Большую часть беременности Клодия провела в состоянии перманентного ступора и страха, и, по словам Говарда, ни разу не раздвинула губы в улыбке. Когда девочка родилась абсолютно нормальной, Клодия решила поставить точку в своих сложных отношениях с медициной. Так что даже теперь, мучаясь от боли, она оттягивала поход в больницу до последнего.
Тут на столе зазвонил телефон. Клодия вздрогнула, едва не уронив баночку с таблетками, и нервно выругалась. Больше врачей она не любила только такие внезапные звонки. Впрочем, наверняка это Говард решил пожаловаться ей на что-то еще. В последнее время он жаловался на все: на самочувствие, на соседей, их собак, на шум машин за окном, на Клодию-младшую и вечерние новости. Клодия терпеливо слушала – прервать человека, с которым она прожила тридцать с лишним лет, казалось ей просто невежливым. Выслушивая очередную жалобу, она внимательно смотрела мужу в лицо, а сама тоскливо думала о том, что ждет ее лет через десять, когда у людей обычно начинаются возрастные сдвиги. Или у Говарда они уже начались, и теперь ей жить с этим до конца?
Стараясь прогнать эту мысль, Клодия взяла трубку.
- Да, - вздохнула она.
- Миссис Гамильтон, привет!
Клодию перекосило, как от зубной боли. Этот голос невозможно было спутать ни с чьим.
- Здравствуй, Род, - сдержанно произнесла она, думая, что уж лучше бы это был Говард. Род – сгусток энергии (причем дурной), звуков и скоростей, действовал на флегматичную Клодию как ультразвук на собаку. Вот и сейчас она даже отодвинула трубку от уха, чтобы снизить громкость.
- Как делишки? – беспечно прочирикал он и, не дожидаясь ответа, продолжил: - Вообще-то я по тому же вопросу. Так что вы скажете о моем предложении?
- Я еще не приняла решение, - ответила Клодия.
- О чем тут можно думать? – искренне возмутился Род. – У вас на руках настоящее сокровище, а вы мнетесь? Не могу поверить!
Клодия прикрыла глаза, словно он сидел перед ней. Впрочем, так стало еще хуже: теперь она видела его во всех подробностях своим мысленным взором. Крупная черноволосая голова с треугольным мыском надо лбом (плохая примета), розовая кожа, акулья ухмылка и неизменная клетчатая рубашка. Рубашки он носил почему-то в такую мелкую клетку, что у Клодии при взгляде на него слезились глаза.
- Вы подумайте, о чем мы говорим! – продолжил тараторить он. – Картина, написанная заключенной, да еще и казненной! С ума сойти! Я могу сделать на этом такие деньги! И вы! Такие вещи на дороге не валяются.
- Тем более спешка здесь ни к чему, - осадила его Клодия. – Да и картина – строго говоря, собственность тюрьмы.
- А тюрьма – это вы! – выпалил Род и расхохотался. – Это ваши владения, и вы – как тот Людовик. Чего вы боитесь? Я честный человек, и вы сами это знаете.
- Род, предлагаю продолжить разговор позже. Извини, меня ждут дела.
Клодия с облегчением бросила трубку на рычаг. Род утомлял ее даже на расстоянии. Общение с ним вытягивало из нее все силы. Кажется, теперь он не оставит ее в покое, раз уж начались звонки на работу. Отвязаться от настырного мальчишки у Клодии никак не получалось. Ее зять мог выглядеть как толстый старшеклассник, но хватка у него оказалась бульдожьей. Вот еще напасть! А все из-за Клодии-младшей. Дернул же ее черт за язык после второго бокала вина признаться дочери, откуда у них с Говардом в доме новая картина. Говарду она, конечно, не могла сказать правду – это означало нажить новые проблемы. А что до Клодии… Ну, тут сама виновата. Могла и предусмотреть, что дочка все растреплет ненаглядному Роду. А тот быстренько смекнул, что к чему, и какая вещь попала теще в руки. Он решил заполучить «Рассвет в синих горах» любыми путями и терзал Клодию уже месяц. Он грезил о заоблачных деньгах, и они пришлись бы весьма кстати, но… что-то не давало ей покоя. Может, то, что сначала картина висела на самом входе в «Речную Низину», теперь висит у Клодии в гостиной. А потом, возможно, перекочует к Роду и Клодии-младшей.
Клодия взяла картину не ради денег. И уж точно не ради истории ее создания. В ней она не видела ничего изумительного. Просто картина была чудесна. Прекрасна. Руки, создавшие ее, были очень талантливы, и, взглянув на их единственное творение в первый раз, Клодия подумала, что не смогла бы забыть его, даже очень захотев. А еще эти руки были по локоть в крови. И именно это было тем, что грело душу Роду.