Чехов-путешественник

                Дорожные приключения А.П.Чехова.

   Душным августовским  вечером  1900 года Антон Павлович сошел с парового катера на гурзуфскую пристань. Мостки с шаткими перилами находились  рядом с дачкой,  где писатель задумал уединиться. В Ялте  возможности побыть   одному  решительно не было, а Станиславский, гостивший у Чехова накануне,  умолял, грозил, настаивал: без новой пьесы  Художественный театр погибнет!  Деваться некуда, пора приниматься за работу. Чехов чувствовал себя не особенно бодро: накануне он проводил Ольгу Леонардовну  на поезд в Севастополь,  зачем-то поехал в Балаклаву, заночевал и уж оттуда на «Тавеле»  добрался до Ялты. На море поднимался шторм, пароходик кидало с боку на бок… Поездка на катере тоже малоприятна:  с яйлы то и дело срывался сильный восточный ветер.    Антон Павлович выкупался в собственной бухточке и, задумчиво поглядывая на быстро темнеющие скалы,  постукивал костяшками пальцев по столу. Надо писать… И сюжет   выстроился, и персонажи, кажется, заговорили, а чего-то не хватает… Так и просидел весь вечер, слушая свист  ветра.                Наутро, накинув халат, Чехов  спустился в бухту. Сверкало солнце,  дробясь в  зеркале бухты. Горизонт чист; чайки, словно алебастровые поделки на цейлонском базаре,  рядами сидят на камнях… Прозрачная, кристально-чистая вода ласково лижет валуны, и кажется, что дно усеяно тысячами драгоценных камней.  Чехов засмеялся от неожиданного прилива бодрости  и ступил в воду.  Нога судорожно дернулась, словно наткнулась на острые иглы. Бог ты мой!  Ледяная, безжалостная  влага, прозрачная, как  увеличительное стекло,  так непохожа на вчерашнее парное молоко!  Что случилось?  Ах, да, низовка… Так, кажется, у местных жителей называется  пронзительный ветер с яйлы, который в одночасье угоняет  теплую воду;  взамен  из глубины поднимается вода ледяная,  жгучая… Не зря, стало быть,  свистело и выло всю ночь… И  увиделось вдруг, как  в такой же яркий, пронзительно-солнечный день -  десять лет назад! - он сидит на пристани  у  Байкала,  ощущая тепло деревянного настила, как  молодой офицер бодро сбрасывает опостылевший мундир, как  с размаху кидается в хрустальную влагу, как с воплем выскакивает на берег… С Байкалом, братцы,  шутки плохи! Вода  в озере точно такая, как сегодня в бухте - не выше шести градусов!  Как же звали этого безрассудного офицерика, любителя  споров и соленых шуточек?  Шмидт, кажется… Воистину,  соленая личность… Капитан Соленый… Готовый персонаж пьесы.   
  Через минуту Антон Павлович сидел за столом и бисерным почерком  набрасывал  строки  пьесы, название которой  уже крепко сидело в сознании: «Три сестры». Память старого путешественника, словно спусковой крючок,  высекла  в творческом сознании искру;  машина стронулась и  завертелась… И не раз уже осозналось,  как много для писателя значит эта неистребимая жажда  странствия, тяга  к путешествию,  к  новым впечатлениям…И какой богатый опыт  накоплен за недолгую, в общем-то, жизнь!
                * * *
    Антон Павлович Чехов родился  на юге России, в городе Таганроге. Город был основан царем Петром I как южная столица империи, расположен на берегу Азовского моря, имел статус порто-франко. Через Средиземное и Черное моря сюда заходили корабли из многих стран мира, на улицах Таганрога  звучала итальянская и греческая речь. Конечно, это  пробудило у юного Антоши интерес к путе¬шествиям. Местные газеты печатали иллюст¬рированные очерки об экзотических странах - Индии, Цейлоне, Японии, об Америке и Африке, о знаменитых путешественниках Д.Ливингстоне, Г.Стенли, Г.Швейнфурте, лейтенанте Камероне…Очень популярны были имена русского исследователя Азии Н.Пржевальского и этнографа Н.Ми¬клухо-Маклая, несколько лет прожившего среди аборигенов островов Оке¬ании. Юный Чехов увлекался романами Жюля Верна, рекомендовал братьям в качестве обязательного чтения книгу И.Гончарова "Фрегат Паллада"  - увлекательное морское путешествие в Японию!
Приазовская степь с ее древними курганами и легендами о кладах способствовала пробуждению интереса к природе. В детские годы Антон совершил дальние поездки в степь: научился стрелять, скакать на коне, изучил породы птиц и растений. Детские впечатления  легли к основу повести "Степь", где описано путешествие мальчика Егорушки с торговым обозом. Ночевки в степи, грозы, рыбалки, звездное небо, встречи с пастухами… Повесть принесла Чехову славу певца русской природы.
    Увлечение книгами о путешествиях и приключениях отразилось уже в раннем литературном творчестве Чехова. Начав писательскую карьеру как юморист, он пишет пародию на повесть Ж.Верна "Доктор Окс" под заголовком "Летающие острова".   Вывел карикатуру  - образ "естествоиспытателя" Вильяма Болваниуса, который прожил два года в австралийских камышах, питался тиной и крокодильими яйцами; сидя в камышах, он «изобрел» микроскоп и «открыл» у рыб спинной хребет .
Смерть знаменитого исследователя Центральной Азии Н.М.Пржевальского, который совершил в 1871-1888 годах пять экспедиций в Монголию и Северный Тибет, вызвала горячий отклик Чехова.  В некрологе "Н.М.Пржевальский" Чехов ставит его рядом со Стенли и Ливингстоном, отмечает громадное воспитательное значение научных подвигов: "Один Пржевальский или один Стенли стоят десятка учебных заведений и сотни хороших книг".  Такие подвижники распространяют по земле "доброкачественную заразу" подвига.
    "Жажду странствий" Чехов утолял благодаря ежегодным поездкам по огром¬ной России.  Своеобразие  Чехова-путешественника  заключается в том, что он редко оформлял наблюдения в форме путевых очерков или дневников. Формой фиксации дорожных впечатлений явились письма, которые рассыла¬лись членам семьи, издателю А.Суворину, писателю А.Плещееву и дру¬гим доверенным адресатам. Письма содержат краткие, но емкие описа¬ния природы, типов людей, событий. Все это окрашено лиризмом и тонким юмором. Вот типичное высказывание Чехова о тяге к путешествиям из пи¬сьма 1892 года: "Ужасно тянет меня неведомая сила на Кавказ или в Крым; вообще к морю <...> если я не понюхаю палубы,  то  возненавижу  свою усадьбу". Таким образом,  письма Чехова - главный источник его впе¬чатлений от поездок. Еще один важный источник – воспоминания современников.   В частности, итальянская поездка писателя  довольно подробно освещена в  мемуарах   Дмитрия Мережковского и его жены Зинаиды Гиппиус,  поездка на Урал – в воспоминаниях писателя Тихонова.  Однако такие ценные свидетельства, к сожалению,  редкость,  и  каждый вновь открытый источник вдвойне ценен.
    Впечатляет список поездок Чехова: они осуществлялись фактически еже-годно.
-1887 год:  поездка из Москвы на родину, в Таганрог, где Чехов не был восемь лет. Впечатления легли в основу повести "Степь" .
-1888 год:  путешествие на Украину, по гоголевским местам (Полтавская и Харьковская губернии), затем в Крым 9Феодосия) и на Кавказ. Планировалась поездка  по Закаспийской  дороге  до Бухары и далее в Персию. Не состоялась из-за семейных обстоятельств его спутника. Впечатления использованы в повести "Дуэль".  В письмах - исключительно поэтичные  описания природы Кавказа. "Я в Абхазии! ... Природа удивительная до бешенства и отчаяния.  Все ново,  сказочно,  глупо и поэтично...  Если бы я пожил в Абхазии хоть месяц, то ... написал бы с полсотни обольстительных сказок. Из каждого кустика, со всех теней и полутеней на горах, с моря и с неба глядят тысячи сюжетов". Под вли-янием грузинской поездки задумал  сочинить с композитором П.Чайковским оперу "Бэла" по мотивам  кавказского романа М.Лермонтова "Герой нашего времени".
-1889 год: поездка на Украину и на Южный берег Крыма, где Чехов зна-комится с прибрежными городами и курортными поселками Гурзуф, Ливадия, Алупка, Форос,  Балаклава.  В  Ялте  работает  над повестью "Скучная история" и пьесой "Леший",  где присутствует значительный пласт  впе¬чатлений от Украины и Крыма.
-1890 год: кругосветное путешествие из Москвы в Сибирь и на остров Сахалин; оттуда южными морями через Суэцкий канал в Черное море и далее в Москву. Замысел - посетить Японию и Америку.
-1891 год: первая поездка в Западную Европу: Австрия, Италия, Франция в компании с издателем А.Сувориным,  писателем Д.Мережковским и поэ¬тессой З.Гиппиус.  Особое  внимание  уделено историческим памятникам Италии: собор св. Марка, дворец дожей, усыпальница Кановы в Венеции, Колизей, Капитолий,  Ватикан в Риме.  Осмотрел развалины Помпеи, со¬вершил восхождение к кратеру Везувия.  После посещения Венеции писал брату: "Хочется здесь остаться навеки". В Монте-Карло проиграл в ру¬летку 900 франков.
-1892 год: поездки в Воронежскую и Нижегородскую губернии России для оказания помощи крестьянам, пострадавшим от голода.
-1894 год: поездка в Таганрог, в Крым, потом в Италию, Францию, Германию.
-1897-98 годы: зиму проводит на юге Франции, путешествует.
-1898 год: поездка в Крым, которая привела к поселению Чехова в Ялте по рекомендации врачей: туберкулез  в открытой форме.
-1899 год: романтическое путешествие на северный Кавказ ради встречи с актрисой Ольгой Книппер, которая в 1901 году стала его женой.
 -1900 год: поездка с писателем Максимом Горьким и художником Виктором Васнецовым на Кавказ, в Грузию. Посетили Батум, столицу Тифлис и древнюю столицу Мцхет,  где осмотрели развалины древнего  собора,  воспетого М.Лермонтовым в романтической поэме "Мцыри".
-1901 год: путешествие по Италии: Рим, Пиза, Флоренция.
-1901 год: свадебное путешествие с женой Ольгой Книппер, ведущей ак-трисой Московского Художественного театра, на пароходе по Волге и Каме в Уфимскую губернию. Лечение кумысом.
-1902 год: путешествие на Урал, в имение и на заводы Саввы Морозова, мецената и акционера Московского Художественного театра. Под влиянием Чехова Морозов ввел на своих заводах 8-часовой рабочий день. До этого работали по 12 часов.
-1904 год: поездка с женой в Германию, на курорт Баденвейлер. Здесь Че¬хов умер 15 июля 1904 года. Посмертное путешествие - через Берлин - Варшаву - Петербург - в Москву, где обрел покой на Но¬водевичьем кладбище.
    Благодаря многочисленным поездкам круг общения Чехова оказался чрез-вычайно широк - начиная от знаменитого мариниста Ивана Айвазовского (Феодосия, 1888) и кончая не менее знаменитой аферисткой по прозвищу Сонька-золотая ручка (Сахалин, 1890). Спутниками Чехова были свя¬щенники, купцы, офицеры, каторжники, крестьяне, лавочники, моряки, религиозные паломники и просто люди, которых Чехов относил к разряду "перекати-поле". Отсюда  - необычайно широкая палитра типов и хара¬ктеров, описанных на страницах его произведений. К примеру, по Си¬бири Чехов  путешествовал в компании молодых офицеров, забияк, фанфа¬ронов и спорщиков. Эти лица и разговоры ожили на страницах пьесы "Три сестры" в образе капитана Соленого,  который терроризирует окружающих "солеными" шутками. Он готов пить водку, "настоенную на тараканах". Сотрудникам Дома-музея А.П.Чехова удалось отыскать воспоминания об этом путешествии, написанные спутником Чехова поручиком И.Я.Шмидтом.  Они вошли в публикуемый ниже очерк о чеховской Сибириаде.
Сибирское путешествие и поездка по Сахалину - единственный случай, когда чеховские наблюдения были оформлены в очерки "По Сибири". Очерки публиковались с продолжением в петербургской газете "Новое  время",  от которой Чехов получил корреспондентский билет. Научно-публицистическая книга "Остров Сахалин"  вышла отдельным  изданием   в Москве в 1895 году.
    В литературе продолжаются споры о причинах, побудивших Чехова к этому беспримерному путешествию.  Наиболее полно их осветил британский че¬ховед Доналд  Рейфилд в книге "Чехов. Эволюция творчества" (Лондон, 1975). Это не только любовь к странствиям. Называются и  творческая неудовлетворенность, и  отсутствие серьезного общественного дела,  и религиозные мотивы, и романтизм натуры, и стремление стать  последо¬вателем великих естествоиспытателей Дарвина, Стенли,  Пржевальского.
   Очень важен гуманистический аспект: стремление показать обществу истинное лицо царской каторги, на которой, по словам Чехова, напрасно сгноили миллионы людей. После публикации книги на каторжный остров отправилась инспекция, и на протяжении 90-х годов правительство отме¬нило институт пожизненных наказаний, бритье головы,  наказание осуж¬денных плетьми и приковывание к тачке. Чехов рассматривал проблему лишения свободы за преступления как либерал. Он  писал, что "естест¬венное и неколебимое стремление к высшему благу - свободе - здесь рассматривается как преступная наклонность". Сухо и бесстрастно, от¬чего ужас происходящего становится еще ужаснее, он дает описание те¬лесных наказаний: каторжник получил 100  плетей, после которых остался едва жив; Чехов приводит также реакцию тюремного фельдшера:
 -"Люблю смотреть,  как  их наказывают! - говорит радостно,  очень до-вольный, что насытился отвратительными зрелищем. - Люблю!"
   Письма и очерки "Из Сибири" содержат массу сведений о путешествии по бескрайним просторам огромного и почти неосвоенного края, где города с театром, музеем, с музыкой в городском саду, с хорошими гостиница¬ми и кондитерскими,  как  Иркутск,  большая редкость. Тысячи верст полного бездорожья:  "От Томска до Красноярска отчаянная война с не¬вылазною грязью ... от  Красноярска до Иркутска страшнейшая жара и пыль". Зато на Байкале Чехов насладился необыкновенной прозрачностью крупнейшего на земле хранилища пресной воды:  "...на глубоких местах дно за версту видно; <...> сам я видел такие глубины со скалами и го¬рами, утонувшими в бирюзе, что мороз брал по коже".
Путешествие к краю российской земли Чехов рассматривал как пред-приятие, родственное приключениям Одиссея. Согласно Данте («Божест¬венная комедия») Одиссею скоро наскучила пресная жизнь на Итаке; он отправился в дерзкое путешествие за Геркулесовы столбы,  где его поглотила гигантская океанская воронка. Одиссей был помещен в ад за чрезмерную жажду приключений. "Тут кончается Азия, - пишет Чехов. -  Кажется, что тут конец света и дальше уже некуда плыть. Душой овладевает чувство, которое <...> испытывал  Одиссей,  когда  плавал  по незнакомому морю". Любопытно отметить, что в молодые годы,  публикуясь в  изданиях «малой прессы»,  Антон Павлович частенько подписывался псевдонимом «Улисс». Улисс – это  и есть Одиссей.
   Предчувствие, что подобное путешествие может оказаться губительным, сбылось: Сахалин наградил Чехова смертельной болезнью легких.
   Дантовская тема  ада  развернута в книге Чехова.
Знакомство с Сахалином происходит на фоне грандиозных пожаров, кото-рые особенно страшны ночью. Он входит в ад с самого страшного круга - с каторги, где писатель увидел все, кроме смертной казни; потом Чехов путешествует по кругам страданий ссыльных, поселенцев, женщин, детей, рассказывает о жизни аборигенов - айнов, чье быстрое исчезновение с лица планеты  сравнимо с таянием вешнего снега…
Писатель обошел пешком, объехал на лошадях, на судах и лодках весь остров, побывал в каждой избе и переписал все население, заполнив около 10 тысяч карточек. Благодаря этому "Остров Сахалин" обрел характер достоверного научного статистического труда,  где показано состояние экологии, здравоохранения, образования, сельского хозяйства, рыболовства и  других сфер жизни.
Три месяца продолжалось беспримерное научное предприятие на каторжном острове. Само путешествие на Сахалин и обратно заняло восемь месяцев - с 21 апреля по 7 декабря 1890 года. Домой Чехов возвращался морским путем на пароходе "Петербург".
Из-за холеры судно не смогло зайти в Японию, о чем путешественник Чехов весьма сожалел. Зато “Петербург”  причалил к пирсу в Гонконге. Здесь писатель имел возможность сравнить колонизаторскую политику России и Британии. Если на Сахалине Чехов обнаружил "рабовладельческую колонию" и откровенное крепостничество, то в Гонконге его поразили прекрасные железные дороги, конки, ботанические сады. "Да, англичанин эксплуатирует китайцев, сипаев, индусов, но зато дает им дороги, водопроводы, музеи, христианство".
Яркие впечатления от плавания по южным морям отразились в рассказе "Гусев",  при публикации которого Чехов сделал по¬метку: "Коломбо, 12 ноября". На Цейлоне писатель совершил поездку в храм, где созерцал золотого Будду и имел романтическое свидание с туземной красавицей на пляже под пальмами...  Даже в "раю", как сам Чехов назвал Цейлон, он не удержался от иронии: "Какие бабочки, букашки, какие мушки, тара¬кашки!"
 Чехов сошел на берег в Одессе, везя в багаже пару мангустов и тысячи сюжетов о Сахалине. Публикация  книги "Остров Сахалин" вызвала в среде русских литераторов волну путешествий на Дальний Восток.
Замыслы самых разнообразных путешествий не оставляли Чехова до самой смерти. Он мечтал о поездке в Африку, Америку, в Ледовитый оке¬ан. Мечтал поехать на войну в Манчжурию в качестве военного врача. За три года до кончины  писал жене: «…люблю я путешествовать. Моя мечта последних дней – поездка на Шпицберген  летом или на Соловки».  Ранняя смерть в 44 года оборвала эти планы.
                * * *
 Итак,  чеховская Сибириада…
"Помню, я был молодым жизнерадостным поручиком. Получив перевод в один из восточно-сибирских полков, я быстро собрался в дорогу. Великий сибирский путь в то время на карте проложен был до Влади¬востока, на самом же деле шел только до Екатериненбурга. Дальше нужно было двигаться по почтовому тракту на перекладных. ... мне дали недурную тройку, на которой я благополучно доехал до первой почтовой станции.
Войдя в станционное помещение, я увидел молодого человека, по¬чти моего возраста, элегантной внешности. Он был одет в серый до¬рожный костюм. Новые темнокоричневой кожи чемоданы с красивой отделкой, туго набитый и аккуратно затянутый портплед, бинокль, фотографичеcкий аппарат и лежавшая на столе толстая записная книжка заста¬вляли предположить в нем ученого иностранца.
"Иностранец" заговорил со мною первым. Взглянув на мои погоны, он сказал: "Если не ошибаюсь, вы направляетесь в Хабаровск - в та¬ком случае не хотите ли продолжить путешествие вместе? Меня зовут  Антон  Павлович Чехов."
Так начинается воспоминания И.Я.Шмидта о совместной с А.П.Чехо¬вым поездке по Сибири. Текст воспоминаний публиковался в двух но¬ябрьских номерах ревельской  (ныне Таллинн) "Нашей газеты" за 1927 год под общим заголовком «Из далекого прошлого».    Каким-то образом воспоминания ускользнули от внимания библиографов, но сохранились среди папок с вырезками из газет и журналов, кото¬рые собирала Мария Павловна Чехова,  основательница ялтинского До¬ма-музея писателя. Судя по всему, Марию Павловну публикация заинте¬ресовала:  название "Из далекого прошлого" стало заглавием ее мемуарной книги, увидевшей свет уже после  смерти сестры Чехова.
Воспоминания И.Я.Шмидта проливают дополнительный свет на важ¬ную страницу жизненной и творческой биографии великого писателя. Сибирское путешествие А.П.Чехова и огромная работа на Сахалине, продолжавшиеся почти восемь месяцев - один из самых уникальных пи¬сательских подвигов, который поражает воображение и сейчас, спустя  сто с лишним   лет. Вне сомнения, поездка явилась свидетельством осознания писателем своего общественного долга. Многие современни¬ки, среди которых были и друзья Антона Павловича, восприняли идею скептически. Среди тех, кто отговаривал Чехова, был известный из¬датель и публицист А.С.Суворин, Выдав отважному путешественнику корреспонден¬тский билет "Нового времени", он тем не менее высказался в том смы¬сле, что Сахалин никому не нужен и не интересен.
Чехов искал спутника для длительного и небезопасного путешест¬вия. Среди кандидатур мелькали имена художника И.Левитана, писате¬лей И.Щеглова-Леонтьева и В.Тихонова. Под разными предлогами они уклонились. Набивался, правда, в попутчики второстепенный живописец А.Сахаров - он задумал иллюстрировать будущую чеховскую книгу о Сахалине.  Но перспектива делить время со скучным собеседником не вдохновляла, и Чехов упросил знакомых внушить художнику мысль, что, дескать, Чехов - "пьяница, мошенник, нигилист, буян" и что ехать с ним нельзя.
19 апреля после трогательных проводов на Ярославском вокзале (друзья вручили Антону Павловичу бутылку в кожаном футляре - путешественник должен был выпить коньяк на берегу Великого океана, что и было исполнено) началась пора скитаний, полных изнуряющей бесприютности. Их приходилось преодолевать в одиночестве, и можно только пожалеть, что Чехов довольствовался случайными спутниками. При всем том, что Антон Павлович иногда довольно подробно описывал свои приключения в письмах, в путевых очерках "Из Сибири", по признанию автора, "больше чеховских мыслей и чувств, чем Сибири”, - при всем этом сведения о людях, встречах, событиях - и особенно о самом писателе - далеко не полны: не было внимательного спутника, собеседника, наблюдателя. В публикуемых дорожных заметках Чехов часто был сдержан в силу присущей ему деликатности, поэтому характеристики   окружающих людей не конкретизировались - особенно если это касалось негативных сторон. Что¬бы убедиться в этом, достаточно сравнить очерки  с письмами. По про¬шествии времени Чехов вообще отказался от мысли включить  пу¬тевые заметки в Собрание сочинений: очевидно, слишком "личными" показались они писателю, на знамени которого было начертано: объек¬тивность. Так и получилось, что сибирская поездка, встречи, типы и характеры нашли ограниченное отражение в творчестве А.П.Чехова. Тем интереснее всякое новое свидетельство об этом трудном и удиви¬тельном предприятии Чехова...
Доехав на поезде до Ярославля, Антон Павлович сел на пароход "Александр Невский". Но широкой весенней воде пароход прошел Вол¬гу и Каму до Перми, откуда по железной дороге и на перекладных  в середине мая добрался  до Томска. В письмах Чехова находим краткие и выразительные зарисовки случайных попутчиков. По Каме с писателем "ехала судебная палата" - председатель, член палаты и прокурор. "Всю дорогу палата занималась тем, что ела, решала важные вопросы, ела, читала и ела". А вот и томская зарисовка: "Стоп! нельзя писать: пришел знакомиться редактор "Сибирского вестника" Картамышев, мес¬тный Ноздрев, пьяница и забулдыга".
    С одним из "спутников" Чехову не повезло: в Томске пришлось рас-статься с "милейшим сундучком" - большим чемоданом, который в доро¬ге толкал в бок, гремел и вообще грозил разбиться. Зато было обре¬тено собственное средство передвижения - тарантас с плетеной коше¬вой. В Томске же сыскались, наконец, и постоянные попутчики - о них упомянуто в очерке: "Со мною от Томска до Иркутска  едут два поручика и военный доктор. Один поручик пехотный, в мохнатой папа¬хе, другой - топограф, с аксельбантом". В этой кам-пании - то в тарантасе, то на пароходе, а то и пешком, - Чехову суж¬дено было преодолеть огромный отрезок пути вплоть до Хабаровска.
С военными спутниками Антону Павловичу пришлось пострадать на знаменитой "Козульке" - разбитом участке дороги между станциями Чернореченской и Козульской. Тут выяснилось, что личный экипаж - далеко не лучшее средство борьбы с сибирской распутицей. «Недалеко от станции Чернореченской, вечером, возок с моими спутниками вдруг опрокидывается, и поручики и доктор, а с ними и их чемоданы, узлы, шашки и ящик со скрипкой летят в грязь. Ночью наступает моя очередь». Не менее выразительно этот эпизод описан в воспо¬минаниях Шмидта: «Кошева сползла и опрокинулась в сторону Чехова, причем я перелетел через голову моего спутника и прижал его своей особой. Мы с трудом общими усилиями подняли тяжелую кошеву, выта¬щили из мокрого, перемешанного о грязью снега багаж и тронулись дальше. Спустя короткое время кошева опрокинулась на мою сторону. Чехов навалился и запутал меня в свою доху. Этот реванш, однако, не утешил его. Он нашел, что хрен редьки не слаще» .
Сведения о попутчиках, которые Чехов посчитал возможным включить в очерки, по необходимости кратки. Тем не менее ревнивого "узнава¬ния" потом избежать не удалось, Характерный пример. Чехов описыва¬ет станцию, на которой путники отдыхали после мучений на Козульке. “На одном диване лежит поручик в папахе и спит <...> Поручик с ак¬сельбантом и доктор сидят за столом, положив отяжелевшие головы на руки, и дремлют. Слышно,  как храпит папаха ..." Спустя почти десять лет топограф Г.Ф.Меллер прислал Чехову свою визитную карточку с надписью: "Один из попутчиков по Сибири, он же поручик в аксельбанте, но не в папахе".
Поручик же в папахе оказался будущим автором воспоминании "Из да-лекого прошлого". Об этом человеке - за исключением чеховских харак¬теристик – практически ничего не было известно. В комментариях к Полному собранию сочинений и писем А.П.Чехова указано только, что пехотный поручик И.фон Шмидт прислал Чехову письмо на Саха¬лин.   Опубликован отрывок из этого письма. Более подробных сведений - биографических данных, имени, отчества -
не приводится.  Мне посчастливилось отыскать и опубликовать в журнале “Октябрь”  сведения  о чеховском спутнике. Они небезынтересны и крымскому читателю.
В Центральном государственном военно-историческом архиве России  (быв-ший ЦГВИА СССР) хранится послужной список от 31 октября 1899 года и ат¬тестационный список от 5 октября 1903 года на И.Я.Шмидта. Спутник Чехова - полное его имя   Иван-Витольд Яковлевич Шмидт - родился в 1862 году (почти ровесник писателя) в Курляндской губернии в семье обер-офицера. Вероисповедания католического. Избрав военную карьеру, он учился сначала в Ярославской военной прогимназии, потом в Рижском пехотном юнкерском училище. Начал службу в 1879 году  рядовым солдатом, в 1882 году получил первый офицерский чин,  в 1888 году был произведен в поручики. Карьера Шмидта сложилась драматично:  4 апреля 1889 года он был осужден Виленским военно-окружным судом  "за нанесение ударов дежурному жандармскому унтер-офицеру и оскорбление его на словах". И.Я.Шмидт был приговорен к содержанию на гауптвахте  (три месяца) с ограничением некоторых прав и преимуществ по службе. 13 апреля 1890 года проштрафившийся поручик отбыл в Хабаровск, на новое место службы в 1-м Восточно-Сибирском линейном  батальоне.
Так судьба свела поручика с писателем, который добровольно расста¬лся с московским уютом, интересным окружением ради паломничества на Сахалин - "место невыразимых страданий, на которые только бывает способен человек вольный и подневольный». До сего момента знакомство Чехова с миром военных, с офицерством было эпизодическим, если не считать дружеских встреч с офицерами артиллерийской брига¬ды   батареи полковника Б.И.Маевского в городе Воскресенске. Принято считать, что именно воскресенские впечатления отразились в знаменитой ялтинской пьесе "Три сестры" (1900 год). Есть, однако, основания  полагать, что и сибирская поездка Чехова сыграла не послед¬нюю роль в наблюдении быта военного сословия. Полтора месяца  пути, на протяжении которого спутники делили вместе тарантас, пищу, ноч¬лег, делились рассказами о себе и товарищах, - этого немало для то¬го, чтобы понять сущность натуры военного доктора и поручиков в папахах или с аксельбантами.
По письмам видно, что Чехов довольно долго приглядывался к воен¬ным спутникам. Вплоть до Иркутска, куда они прибыли 4 июня, Антон Павлович ограничивался короткими замечаниями типа "папаха храпит" или "у одного из офицеров болят зубы". Дорога была ужасна: от Томска до Красноярска 500 верст невылазной грязи. Не еха¬ли, а "полоскались в грязи". До Иркутска - еще полторы тысячи верст по жаре, дыму от лесных пожаров и пыли. Чехов иной раз впадал в отчаянье: «какой я грязный, какое у меня ерническое рыло! Как потерлась моя несчастная одежа!». Спутников, по-видимому, опи¬сывать было неловко ввиду их неумеренного любопытства. Поручик в папахе позднее с некоторым упреком писал Чехову на Сахалин, что он-де не посвящал их в тайны своих записей. Более-менее развернутая характеристика появляется только в Иркутске. Отмывшись от многодневной пыли,  путешественники оделись "во все новое и возможно щеголеватее", чтобы почувствовать себя людьми. По свидетельству Шмидта, путники побывали в бане Курбатова: "вместо предполагавшейся дымной лачуги попали <…> в залитый электрическим светом дворец с мраморными ваннами и особой комнатой для ожидающих с мягкой мебелью,  коврами, журналами и газетами».
    Тут Антон Павлович обращается к  более подробным записям. Появляется своего рода коллективный портрет провинциального офицера - в его типических поступках и проявле¬ниях. В письме к родным читаем: "едут со мной два поручика и воен¬ный доктор. Они получили тройные прогоны, но все прожили, хотя едут в одном экипаже. Сидят без гроша, ожидая,  когда интендантство даст им денег. Милые люди. Получили прогонов по 1500-2000 р., а дорога  каждому из них обойдется дешевле грибов. Занимаются тем, что распе-кают всех в гостиницах и на станциях, так что с них страшно и день¬ги брать". Экзотические привычки "милых людей" иногда, по-видимому, могли доставлять удовольствие ("около них и я плачу меньше, чем обыкновенно"), но для человека сосредоточенного, привы¬чного к постоянной внутренней работе шумные их выходки становились обузой. «Мои спутники мне надоели.  Одному ехать гораздо лучше. В до¬роге я больше всего люблю молчание, а мои спутники говорят и поют без умолку... Взяли у меня до завтра 136 рублей и уже потратили. Бездонные бочки».
"Милые люди", "бездонные бочки".  Кажется, это напоминает иронические заглавия коротких рассказов Антоши Чехонте, каковые в изобилии являлись на страницах мелкой прессы 80-х годов. Однако вернемся к очеркам "Из Сибири". В них, стараясь подняться над част¬ными и сиюминутными настроениями, Чехов   выходит к широким обобще¬ниям   о сибирской природе, о сибирском человеке, о будущем края. Стоя над Енисеем, неистовым, могучим богатырем, писатель мечтал о "полной, умной и смелой жизни",  которая со временем осветит эти берега”. Залогом прекрасного и желанного будущего виделись Чехову и несметные богатства Сибири, и золотые руки мастеровых, охотников, землепашцев, населявших эту бескрайнюю землю. По контрасту мысль читательская возвращается к чеховским описаниям бытия местной интеллигенции, пьющей водку с утра до вечера и пре¬бывающей в мертвящей неподвижности. Интересно в связи с этим привести отрывок из воспоминаний Шмидта, относящийся к пребывании Чехова в Иркутске. Описания встреч с иркутской интеллигенцией нет ни в письмах, ни в очерках, но чеховское настроение этой поры прекрасно отразилось в короткой фразе из письма И.Л.Щеглову -Леонтьеву: "Мне скучно без людей".
    "Мы сняли, - пишет Шмидт, - в "Подворье" две комнаты. Одна из них служила нам общей спальней, другая - кабинетом Чехова и его приемной. В этой приемной у А.П. перебывало еще больше народу, чем в Том¬ске, и обмен мнениями был много жарче. Помню, однажды у А.П. собра¬лось человек двенадцать местной интеллигенции.   Тут были и молодые люди, и почтенные старцы. Все они  жаловались на скуку и бессодержательность иркутской жизни и вздыхали по Москве и Петербургу. Всег¬да корректный и спокойный, Чехов на этот раз не выдержал.
- Я не понимаю вас, господа, - сказал он, - у вас тут такая ширь, такое приволье, такое изобилие благ, что если бы вы проявили хоть чуточку энергии и самодеятельности, то могли бы создать земной рай.
- Научите, с чего начать? - язвительно спросил какой-то господин в очках.
- Да хотя бы с создания общества борьбы со скукою..."
Скучная история...
Мотив скуки все чаще звучит в письмах Чехова, хотя внешних впе¬чатлений хватало с избытком. Причиной были все те же военные спутники. В Иркут¬ске Чехов предвкушает встречу с Байкалом и прощание с поручиками ("Спутники мои готовятся рвать”), но обстоятельства ме¬няются. Совместное путешествие продолжается, и в компании появляет¬ся новое лицо - ученик Иркутского технического училища, которого нужно доставить в Читу.
Время, как его воспринимает писатель,  становится похожим на пружину - оно то растягивается, то сжимается. За несколькими днями вынужденного безделья на берегу  Байкала следует бешеная лошадиная скачка по 200 верст в сутки. Ровно за час до отплытия парохода "Ермак" путешественники прискакали в Сретенск. Двухмесячное "конно-лошадиное странствие" благополучно завершилось. Сидя в каюте, Чехов набрасывает письмо в Москву и с облегчением пишет: "Еду я в I классе, потому что спутники мои едут во 11. Ушел от них. Вместе ехали (трое в одном тарантасе), вместе спали и надоели друг другу, особенно они мне".
Вернемся, однако, к байкальским впечатлениям Чехова. Уже плы¬вя по Амуру, Антон Павлович признавался в письме к А.Н.Плещееву: "Нахожусь под впечатлением Забайкалья <...> Вообще говоря,  от Байка¬ла начинается сибирская поэзия, до Байкала же была проза". Описаниям байкальских красот посвящено несколько писем Чехова; несколько эпизодов приведено и в воспоминаниях Шмидта, и у нас есть возможность увидеть события под двойным углом зрения.
Письмо к родным со станции Лиственичная начинается со слов: "Я переживаю дурацкие дни". Действительно, было отчего прийти в расстройство:  опоздание на байкальский пароход грозило срывом всего графика поездки на полторы недели. Некоторая нервозно¬сть чувствуется в отрывистом стиле описаний байкальских окрестно¬стей: "3рите карту. Берега живописные. Горы и горы, на горах вспло¬шную леса. <...> Берег Байкала, который в Сибири называют морем. Зеркало. Другого берега, конечно, не видно: 90 верст. Берега вы¬сокие, крутые, каменистые, лесистые; направо и налево видны мысы...». Чехову бросилось в глаза, между прочим, удивительное сходство байкальских пейзажей с Крымом: "станция Лиственичная расположена у самой воды и поразительно по-хожа на Ялту". Судьба распорядилась так, что последние годы больного писателя прошли именно в Ялте, где ему припомнились некоторые обстоятельства сибирской поездки.
Окружающая красота отравлялась вынужденным бездействием, отсут-ствием пищи ("население питается одной только черемшой. Нет ни мяса, ни рыбы") и, конечно же, спутниками: "Скука предвидится немилосердная; будь я один, это бы еще ничего, но со мною поручи¬ки   и военный доктор, любящие   поговорить и   по¬спорить.  П о н и м а ю т    м а л о,    н о    г о в о р я т   о б о    в с е м “.
 IIо воспоминаниям Шмидта, был в байкальском сидении и забавный  эпизод с  купанием. "Стоя на пристани, я посмотрел вниз и был пора¬жен прозрачностью воды. Казалось, что это не вода, а уплотнившийся воздух. При большой глубине покрытое мелкими камешками дно чудилось сплошь усеянным нежно-зелеными аквамаринами.
Мы решили выкупаться.  Будучи отличным пловцом, я хотел похвастаться перед Чеховым хотя бы этим талантом.
Быстро раздевшись, я бросился с пристани вниз головой с наме¬рением захватить со дна и преподнести Чехову полную горсть драго¬ценных камней. Но в то же мгновенье я почувствовал, что погружаюсь в какую-то предательскую жидкость, состоявшую из наэлекризованных игол ...
Насквозь пропитанный огненным холодом, я, как пробка, вынырнул на поверхность и стремительно поплыл  к берегу, во все горло крича Антону Павловичу - не бросайтесь в воду! Я быстро выкарабкался на берег и сел на камень в полном  очумении.
Подошедшие к пристани бабы закричали со смехом:
 - Ну и смелый же ты,  барин. У нас во всем селе только один и был такой, что купал¬ся в озере, да и тот давно помер от простуды!
Зубоскальство баб заразило Чехова. Флегматично влезая в свои не-выразимые, он наставительно изрек: "Что ж, Иван Яковлевич, оно и впрямь выходит так, что не спросясь броду..."
Читая эти строки, так и видишь бесшабашного поручика, который озадачивает  окружающих и  более того - изумляет. Судите сами, сколь¬ко "доблести" собралось в этой натуре - и вольное отношение к казен¬ным деньгам, и хлестаковская наглость в минуту безденежья, и настыр¬ность в спорах о предметах ему неведомых, и похвальба силой,  и  демонстрация "таланта" пловца. Не удивимся, что Чехов, приглядываясь к военным спут¬никам, выделил прежде всего "поручика в папахе". После месяца вы¬нужденного компанейства писатель составил на поручика своеобразное "досье". Его стоит повести полностью.
"...поручик Шмидт (фамилия, противная, для моего уха), пехота, высокий, сытый, горластый курляндец, большой хвастун и Хлестаков, поющий из всех опер, но имеющий слуха меньше, чем копченая селедка, человек несчастный, промотавший прогонные деньги, знающий Мицкеви¬ча наизусть, невоспитанный, откровенный не в меру и болтливый до тошноты,  <...> любит рассказывать про своих дядей и теток". Другой спутник, поручик Меллер, "вполне интеллигентный малый", но при Шмидте, вмешивающимся во всякий разговор, и он “надоел” .
Хлестаков, читающий наизусть Мицкевича и поющий из опер. Чело¬век несчастный и невоспитанный,  сытый хвастун. Натура неоднозначная, что и говорить. Противоречивость характера отмечена, кстати говоря, даже в служебной аттестации поручика Шмидта:  «самолюбивый, общительный, находчивый, но недостаточно прямо¬душный».
Отметив эти черты военного спутника Чехова, перенесемся теперь  в  Ялту,
 в февральские дни 1899 года. Антон Павлович строит собствен¬ный дом на косогоре в Верхней Аутке. Нехватка средств побуждает его заключить договор с А.Ф.Марксом на издание Собрания сочинений. Сидя в уютной квартире на даче К.М.Иловайской «0мюр», Антон Павлович готовит многочисленные повести, рассказы и рассказики к публи¬кации. Вспомнив об очерках “Из Сибири” - они печатались в 1890 году в газете "Новое время" - просит брата Александра переписать их и переслать в Крым. По прочтении и размышлении  писатель ставит на них "вето": «В Полное собрание не войдет». Но память - память невольно возвращается к сибирской поездке. Тайга, станции, ямщики... Чай, настоенный на шалфее и тараканах... Черемша, которой питаются байкальские аборигены... поручики и доктор, спорящие Бог весть о чем... В Записной книжке появляется:
"В провинции с упорством спорят о том, чего не знают.
- В Москве два университета.
- Нет, один.
-Два!
-Но ведь я там учился, знаю.
-Вы учились, а я вам говорю: два!"
Тремя страницами ранее запись: "Действ(ующее) лицо: Соленый".
Фамилия персонажа ведет нас к пьесе "Три сестры", замысел которой вызревал у Чехова как раз в это время - в конце 1898 - начале 1899 года. Вчитаемся в текст пьесы:  капитан Соленый ведет непрерывные споры с Тузенбахом, с военным доктором Чебутыкиным о московских университетах, о пресловутой "черемше". Мелькает в его репликах и еще одна сибирская примета - водка, настоенная на тараканах (в письме Чехова упоминается чайная настойка на тех же насекомых). Спор о черемше стоят привести полностью:
 "Чебутыкин.   И угощение будет тоже настоящее кавказское: суп с   луком,    а на жаркое - чехартма,  мясное.
  Соленый.  Черемша вовсе не мясо, а растение вроде нашего  лука.
  Чебутыкин.  Нет-с, ангел мой. Чехартма  это   не лук, а жаркое из баранины.      
 Соленый.  А я вам говорю, что черемша - лук".
Не вдаваясь в подробности споров о прототипах образа Соленого, отметим поразительное его сходство с поручиком Шмидтом, военным спутником Чехова по Сибири. Невоспитанность, тяга к беспредметным спорам, похвальба силой, специфический "вкус" к поэзии. Соленый постоянно цитирует Лермонтова - Шмидт читает наизусть Мицкевича. Создавая фигуру типическую, Чехов посчитал, очевидно, "лермонтовскую" подражательность более характерной для провинциального по¬ручика. В глубокой провинции,  как видно из сибирских наблюдений писателя, извозчики похожи на критика Добролюбова, а офицеры - на поручика Лермонтова. Среди сахалинских знакомых Че¬хова был чиновник, “косящий” под Лермонтова и даже написавший поэму "Сахалино". Вообще же в спорах и репликах Соленого так и слышится интонация горластого провинциального "поручика в папахе".  Представим диалог на берегу Байкала, во время вынужденного сидения Чехова и его спутников в ожидании парохода:
 Шмидт. В Москве два университета.
 Чехов. Нет, один.
 Шмидт. Два!
 Чехов. Но ведь я там учился, знаю.
 Шмидт. Вы учились, а я вам говорю: два!

... Из письма И.Я.Шмидта А.П.Чехову от 25 сентября 1890 года: "... не поминайте меня лихом; знаю свои недостатки, знаю, что я несносный порой бываю, но поверьте, что я сам немало страдал за свои нравы в жизни". Характеризуя Шмидта в свое "досье" как несчастного человека, Антон Павлович явно знал об обстоятель¬ствах, которые привели поручика к вынужденному пу-тешествию в Сибирь: военный суд и ссылка в глухомань.
Карьера И.Я.Шмидта потом, кажется, складывалась вполне благопо¬лучно, хотя по приезде в Хабаровск ему пришлось пережить ряд непри¬ятностей. Об этом он писал Чехову на Сахалин: "Простите, дорогой, что не исполнил своего обещания и не пришел в день Вашего отъезда на пристань. Так много нехорошего встретил в доме сестры моей в Хабаровске, многое  меня сильно поразило и отвлекло от всего постороннего. Теперь живу в доме сестры и привожу в порядок расстроенные дела шурина.  <...> Шурин мой, доктор медицины Яковицкий, пребывает в госпитале в качестве душевно-больного, сест¬ра - истеричка, трое малолетних детей, пьяница нянька, ватага распущенных денщиков и полнейшие беспорядки».
Любопытно замечание о том, что сосланный в Хабаровск за мордо¬битие поручик "со стороны властей встретил большое сочувствие".  И вправду, как свидетельствует послужной лист, щуку бросили в реку.  Офицер, осужденный за мордобитие,  стал членом, а потом председателем … батальонного суда!  В 1894 году он произведен в штабс-капитаны. Упоминает Шмидт и о том, что генерал-губернатор Корф обещает ему командировку для сопровождения бессрочных отпускников из Владивосто¬ка до Одессы.
С генерал-губернатором Амурского края А.Ф.Корфом, так трогатель¬но сочувствующему нашему поручику, Антону Павловичу пришлось про¬вести немало времени. Весьма цивилизованный губернатор диктовал писателю в тетрадочку свои соображения о "гуманности", о царящих яко¬бы порядках на Сахалине. Так что фраза Шмидта о "сочувствии" оказалась весьма показательной для системы официальной лжи.
Но вернемся к судьбе И.Я.Шмидта, который после прощания с Чехо¬вым признавался: "Я так много Вам обязан...". Конечно же, обязан не продвижением по службе. В 1900 году "поручик в папахе" дослужился до  полного капитана. Участвовал в русско-японской войне, имел ранения,  награжден орденами св.Станислава 3 ст. с мечами и бантом,  св. Владимира 4 ст. с надписью «За храбрость»,  св. Анны  2 ст. с мечами, и др.  В сорок де¬вять лет он уже в полковничьей папахе, командует  13-м Сибир¬ским стрелковым запасным полком в городе Ачинске. В 1914 году, когда началась Первая мировая война, И.Я.Шмидт командовал 87-м Нейшлотским пехотным полком. Увы, фотографии  этого бравого офицера в  ЦГВИА не  обнаружилось.
 Но хлестаковская жилка сохрани¬лась до седых волос. Это видно по его воспоми¬наниям, по тону, стилю изложения, по восприятию личности Чехова. В его интерпретации Антон Павлович скорее типичный армейский «жуир», чем сосредоточенный и наблюдающий писатель. "По секрету" мы узнаем от Ивана Яковлевича, что из-за "юных почитательниц" Антон Павлович застрял в Иркутске на две с лишним недели... Узнаем, что не упустил молодой писатель возможности покрасоваться перед институтками на борту парохода "Ермак": то "щегольская коричневая пижама", то "эле¬гантный костюм из белой фланели с модным сиреневым галстуком", то смокинг...
Частенько подводит И.Я.Шмидта и память - со времени совместного путешествия прошло ни много ни мало - тридцать семь лет... Пишет, на¬пример, что от Тюмени до Томска он плыл с Чеховым на "любимовском пароходе", а во время стоянки в Тобольске покупали резные сувениры из кости. Доподлинно известно, что этот путь Чехов проделал посуху, на перекладных. Много нестыковок в датах, географических пунктах. Очевидно, готовя рукопись, Иван Яковлевич даже не имел под руками писем Чехова. С одной стороны, это затрудняет восприятие воспоминаний и публикацию их в полном виде, а с другой –освобождает  от подозрений, что они "подогнаны" под Чехова совсем случайным человеком.
Степень достоверности можно определить по деталям из писем и очерков Чехова, по иным документальным свидетельствам. На протяжении всего пути Антон Павлович делал краткие заметки и пометы в "Сибирском дорожнике" . Эта маленькая книжечка, изданная в Томске в 1889 году третьим изданием, хранится ныне в ялтинском Доме-музее писателя. Она была необходимым пособием каждому путешественнику по Сибири: здесь имелись сведения о распи-сании поездов и пароходов, о расстояниях между станциями, о стои¬мости проезда и т.д. Начиная от станции Мысовая в «Дорожнике» идут чернильные и карандашные пометы  Антона Павловича с   цифрами расходов на пита¬ние и проезд - судя по всему, это суммы долгов офицеров, промо¬тавших деньги и повисших на шее сердобольного спутника. Кстати, поручик Меллер потом переслал свой долг на Сахалин.
Не странице 12 под названием станции «Казановская» Антон Павло¬вич нарисовал волнистую линию, напоминающую дорожные ухабы, а на следующей странице дал расшифровку: "Бурятская скачка". Что за этим кроется?
"Я забыл вам написать, - сообщал Чехов домой 23 июня с борта парохода "Ермак", - что в Забайкалье ямщикуют не русские, а буряты.  <...> Лошади у них аспиды. Ни одна запряжка не обходилась без недоразумений. Бешенее пожарных лошадей. Пока пристяжную запряга¬ют, у ней спутаны ноги; едва распутали, как тройка уж летит к черту, так что дух захватывает. Если лошадь не спутаешь, то во вре¬мя упряжки она брыкается, долбит копытами по оглоблям, рвет сбрую и дает впечатление молодого черта, которого поймали  за рога".
Описание необычной скачки есть и у Шмидта. Привожу дословно: "В Колывани А.П. навестил своего ссыльного товарища по московскому университету. Тот жил в небольшом опрятном домике. К нему недавно приехала из России жена с ребенком. После обеда хозяин повел нас на большой двор и показал только что купленного коня. Он заплатил за него неправдоподобную по нынешним временам цену - пять рублей.
Чехов вздумал испробовать лошадь. Несмотря на отговоры хозяина, он настоял на своем. Лошадь заложили в тележку и, по сибирскому обыкновению, двое работников подвели ее к воротам, держа с обеих сторон на развязке. Антон Павлович сел и подобрал вожжи.
Слегка побледневший хозяин едва успел крикнуть ему - "держи кре¬пче... не сворачивай в сторону..." - как спущенная с развязки ло¬шадь рванулась вперед, Чехов хотел повернуть за церковь к площади, но лошадь, мотнув головой, понеслась за город по тракту и скрылась в облаке пыли...
Часа полтора провели мы в томительном тревоге, когда наконец почти тем же ходом А.П. помчался к дому, чудом проскочил в ворота и, как пуля, подлетел к конюшне.
У самой конюшни лошадь круто уперлась передними ногами и, подо¬брав круп под себя, села на землю между вздыбившимися оглоблями. Высоко подпрыгнувшая задком тележка, едва не покрыла и Чехова и ло¬шадь. Но все обошлось благополучно. Подбежавшие работники приняли едва покрывшегося   испариной коня, который, дрожа от волнения, поводил своими дико красивыми глазами.
"Экий дьявол, прости господи, - сказал Чехов,- выглядит как козел, а прет как машина!". И, довольный собой, он ласково потрепал коня по шее".
 Рассказ эффектен, что и говорить. Но вот вопрос - насколько он достоверен? Известно, что в ожидании лошадей Антон Павлович про¬вел в Колывани три дня, жил в доме Рухляева. Этот двухэтажный рубленый дом сохранился до сих пор: внизу была шорная мастерская, наверху - гостиная, где останавливался писатель. Колывань расположена на взгорье над речкой Чаус, неподалеку от места слияния ее с Обью. До сих пор здесь показывают бугор за березовой рощей, откуда Антон Павлович любовался широким сибирским простором и могучим разливом Оби. Од¬нако нет никаких сведения о колыванской встрече со ссыльным товари¬щем.    Такая встреча с Н.В.Кирилловым состоялась позднее в Забайкалье, возле Верхнеудинска, и была краткой по причине уже известной: лошадиная гонка к пароходу "Ермак". Ссыльный же доктор спешил на эпидемию.
Сомнительно, чтобы эпизод с объездкой лошади (если он имел место) мог состояться в Колывани: там стояла весенняя распутица, В Забайкалье же, где Антон Павлович встречался со ссыльным товарищем, дей¬ствительно стояла жара и было пыльно. К Забайкалью же относится и чеховская помета "Бурятские скачки". Станция Казановская расположе¬на между Читой и Нерчинском. От Верхнеудинска до Читы, по сибирским меркам, рукой подать - 445 верст (расстояния даны но «Сибирскому дорожнику" Чехова). Так что, если история с лошадью не выдумка, то она относится к июню 1890 года.
У самого Чехова нет ни малейшего намека (кроме описания скачки) на подобный "подвиг". Объяснить это умолчание, конечно, можно хотя бы тем, что Антон Павлович сознавал, какое впечатление это произведет на семью, беспокоившуюся за его здоровье больше самого писателя. Но подобные поступки, кажется, вполне в духе молодого Чехова. Например, во время перехода через Индийский океан на паро¬ходе "Петербург" Антон Павлович испробовал весьма оригинальный спо¬соб купания. С кормы спускался канат, на полном ходу судна Чехов бросался с носа в воду и должен был ухватиться за канат. В воде он собственными глазами видел рыб-лоцманов и приближавшуюся акулу.  Историю эту, однако, можно рассматривать и с позиций "фольклоризации" личности знаменитого писателя.
   Не менее любопытна поведанная Шмидтом история о фокуснике, ус-лышанная от ямщика по дороге в Сретенск. "Однажды наш ямщик, весну¬шчатый молодой парень, видимо не из храброго десятка, получив от Чехова папиросу, перевел лошадей на шаг, повернулся к нам всем корпусом и начал:
-  Верьте, господа, или не верьте, а намедни я вез самого черта... Вот в этом самом перелеске слышу я, как говорят люди на разные го¬лоса... У меня волос дыбом встал, а он, т.е. мой пассажир, еще пужает: "Смотри, говорит, ямщик, что это там за люди, уж не раз¬бойники ли?"
   Только проехали мы это поганое место,  а он снова ко мне: "давай, закусывать будем"... Вынул хлеб и мясо, "Нет ли, говорит, у тебя ножика хлеб разрезать?" Я ему и дал; и он взял нож, да и запихнул себе в рот, и вот те  Христос, проглотил! Мне и ножика не так жаль, только, думаю, помрет он теперь, а как же я доставлю на станцию мертвого пассажира? Ведь отвечать будешь! А он усмехается:  «Да ты, говорит, посмотри у себя под .... Я привстал, гляжу, тут и нож лежит. Вот с какой нечистой силой пришлось мне  связаться..."
    Мы от души похохотали над парнем, принявшем за черта знаменитого  фокусника и чревовещателя, который был одновременно с нами в Иркутске и давал там свои представления. Он выехал оттуда раньше нас и теперь мы случайно напали на его след".
    Рассказ забавен и явно смахивает на досужую дорожную байку, ловко ввернутую в воспоминания о Чехове. Можно увидеть тут и вари¬ацию на тему знаменитого чеховского рассказа "Пересолил". В письмах Антона Павловича опять-таки нет упоминаний о сходном эпизоде. Но в книге "Остров Сахалин" (глава первая) читаем: прибыв на берег Тихого оке¬ана, Чехов в ожидании парохода идет в собрание, долго обедает и слушает разговоры "о золоте, о понтах, о   фокуснике, при¬езжавшем в Николаевск “. Известна и фамилия фокусника, гастролировавшего в конце 80-х годов по дальнему Востоку: Сименс.
    Бесспорно, что какие-то новые, неизвестные крупицы сведений о Чехове в воспоминаниях «Из далекого прошлого» имеются. Надо, правда, осуществлять постоянную коррекцию из-за хлестаковской ма¬неры Шмидта приврать. Вот, есть возможность сравнить описание эпизода с посещением Чеховым больной жены золотопромышленника. Эпизод отражен и в письмах Антона Павловича, и в воспоминаниях Шмидта. Версия Шмидта такова: "Возвратись на пароход и вынув из бумажника за угол полученную им сторублевую бумажку, он  (Чехов) пошутил: "Если так пойдет и дальше, то скоро мои гонорары превзойдут захарьинские!"
В изложении Чехова эпизод звучит так: "Когда я уходил от него (золотопромышленника), он сунул мне в руку пачку ассигнаций <…> Я начал отказываться <...> и все-таки в конце концов у меня в руке осталось 15 рублей". Разница, как видим,  только в размерах гонора¬ра, который преувеличен Шмидтом в семь раз. Но фраза о "захарьинских гонорарах" оказывается в устах Чехова весьма уместной: ученик Г.А.Захарьина по Московскому университету, молодой Антон Чехов не раз писал о легендарных "классических сторублевках", получаемых маститым профессором за свои визиты. Ирония по отноше¬ние к гонорарам сочеталась у Антона Павловича с большим уважением к профессору Захарьину как основателю школы русской психотерапии. Не случайно в письме к В.А.Тихонову Чехов заявлял: "Из писателей предпочитаю Толстого,  а из врачей - Захарьина".
    Другая крупица достоверного материала воспоминаний касается сердечных привязанностей Чехова. Во время плавания по Шилке и Аму¬ру писатель знакомится с пассажирами, в том числе - с выпускни¬цами Иркутского института. "С нами едут из Иркутска институтки: лица русские, но некрасивые". Возле Усть-Стрелки "Ермак" сел на ка¬мни, загородив фарватер, и к нему отсоединился встречный пароход “Вестник” с военным оркестром на борту. "Женская половина пассажирства повеселела: музыка, офицеры, моряки ... ах!  Особенно рады институтки".
    И.Я.Шмидт уточняет, что выпускницы института ехали под присмот¬ром матери одной из них - "строгой и тонкой дамы”, которая оказалась поклонницей таланта Чехова. Это облегчило знакомство. "Особенно памятный для пассажиров был тот вечер, когда молодой пи¬сатель   сам прочел несколько своих маленьких рассказов.
    В этот день он окончательно вскружил голову  стройной и хорошень¬кой Ф... Я позволил себе однажды шутя сказать Чехову, что было бы совсем не банально с его стороны, отправляясь на Сахалин, что¬бы изучать быт каторжан, наложить по дороге на себя узы Гименея.
-“ Не могу, - ответил он, - у меня в Москве уже есть невеста”.
Затем, помолчав немного, он странным голосом, точно думал вслух, добавил: "Только вряд ли я буду с нею счастлив - она слишком  красива…”
О ком думалось тогда Чехову? О девушке удивительной красоты, "золотой, перламутровой и фильдекосовой Лике"?   Лидия Мизинова провожала его на Ярославском вокзале. Уезжая, он подарил ей фотографию с надписью: "Добрейшему созданию, от которого я бегу на Сахалин...". О ней Чехов часто вспоминал по дороге, передавая шуточные приветы "Жамэ" (дружеское прозвище Лидии). На Сахалине, получив свежие новости ("Иваненко переписывается с Жамэ"), Антон Павлович шлет "страшную", в сахалинском каторжном вкусе, угрозу: «Иваненко будет мною убит...».
   Вчитываясь в послесахалинские произведения Чехова в поисках
следов "военных спутников", я припомнил фразу из письма
И.Я.Шмидта о возможной его командировке для сопровождения бессроч-¬
ных отпускников из Владивостока в Одессу. Так уж получилось, что
свой путь с Дальнего Востока Чехов совершил как раз с группой ¬
отпускников, отправленных домой умирать. В рассказе "Гусев" описаны страшные в своей будничности смерти отпускников посреди океана. Центральное место в рассказе занимает рядовой солдат Гусев, заработавший на службе чахотку. В литературе отмечалось, что суще¬ствовал реальный прототип Гусева - сахалинский каторжанин Егор. Историю его жизни записал и прислал Чехову сахалинский чиновник Булгаревич.
Рядом с сахалинскими впечатлениями здесь явно проглядыва¬ются и "сибирские следы". Читаем: рядовой Гусев служил денщиком у военного топографа: "Поручик целый день планты чертит, а ты весь день на кухне сидишь да по родине тоскуешь". "Господа образованные, понимают" - характеризует Гусев начальника. Но однажды досталось ему и от "образованного". Со скуки Гусев прибил четырех фанз, не¬нароком забредших во двор. "Поручик увидел в окошко, осерчал и дал мне по уху".
Трудно отделаться от впечатления, что в образе "поручика с плантами" синтезировались черты реальных поручиков - сибирских спутни¬ков писателя – и топографа, и "мордобивца". Этот прием слияния, соеди¬нения в одном персонаже черт нескольких реальных личностей очень характерен для Чехова. Что-то подобное, кстати, мы наблюдаем и в образе Соленого ("Три сестры"): в обществе он "грубый человек, бре¬тер" (как поручик в папахе), а наедине с Тузенбахом  “умен и ласков” (как поручик с аксельбантом). Впрочем, как отмечено  в одно исследовании о Чехове, реальные черточки Шмидта и Меллера могли отразиться в образах друзей-антиподов Соленого и Тузенбаха и без какого–либо слияния.
                * * *
    Оценивая свою сибирскую эпопею, А.П.Чехов писал: "...я доволен и  благодарю Бога, что он дал мне силу и возможность пуститься в это путешествие... Многое я видел и многое пережил, и все чрезвы¬чайно интересно и ново для меня не как для писателя, а просто как для человека, Енисей, тайга, станции, ямщики, дикая природа. Физические мучительства, причиняемые дорожными неудобствами, насла¬ждения, получаемые от отдыха, - все, вместе взятое, так хорошо, что и описать не могу". Эта поездка, обогатив писателя впечатлениями, отразилась в его творчестве ("Из Сибири", "Гусев", "Три сестры"). Еще большую память оставил сам Чехов в многочисленных городах и весях сибирских, в народной памяти.
Непритязательные воспоминания И.Я.Шмидта "Из далекого прошлого" - еще одно, пусть скромное, свидетельство притягательности личности писателя, доказавшего своим путешествием  на остров ссыльных и катор¬жных, что служение общему благу   стало потребностью его души. Очевидно, что воспо-минания "поручика в папахе" нельзя оценивать только с позиций фактической достоверности. Как это часто бывает с великими людьми, их личность и бытие приобретают черты легендарно¬сти, фольклорности; к их именам прилипают, пристают, притягиваются всевозможные забавные и драматические истории, случаи, анекдоты. Имя большого человека "освящает" их, дает энергию преодоления заб¬вения. Воспоминания Шмидта показывают, что нечто подобное происхо¬дило и с именем Антона Павловича Чехова.
Чехов - укротитель дикой бурятской лошади... Чехов - неотрази¬мый покоритель сердец... Чехов, слушающий историю о черте-фокуснике.. Выдумка? Возможно, что и выдумка. А все-таки интересно...

                *  *  *               
* Впервые опубликовано:  «Октябрь», 1987, № 5. Дополнено и доработано.

        Список  использованной литературы:

1.Чехов А.П. ПССП  в 30 тт. М.: Наука, 1974-83.
2.Чехов М.П. Вокруг Чехова. Встречи и впечатления. М.: Моск. рабочий,  1964.
3.Громов, Михаил. Чехов (ЖЗЛ). М.: Молодая гвардия, 1993.
4.Малюгин Л; Гитович И. Чехов. М.: Советский писатель, 1983.
5.Чудаков А.П. Антон Павлович Чехов. М.: Просвещение, 1987.
6.Шмидт И.Я. Из далекого прошлого \\  Наша газета. Ревель, 1927, 7,8 ноября. № 166, 167.
7.Шмидт И.Я. Письмо А.П.Чехову от 25 сентября 1890 г. ОР РГБ. Ф.331, к.63, ед хр.36, л.2 об.
8.Послужной список на  И.Я.Шмидта от 31 октября 1899 года. ЦГВИА  РФ. Ф.409,  п/с  334-358.
9.Аттестационный список на И.Я.Шмидта от  5 октября 1903 года. ЦГВИА РФ. Ф. 409,  82-052\3.
10.Сибирский дорожник.  Изд.3. Томск, 1889. С пометами А.П.Чехова. Хранится в фондах Дома-музея А.П.Чехова в   Ялте.
11.Список полковникам по старшинству. СПб., 1914.
12.Список полковникам по старшинству. Пг.,  1916.