Обелиск нашей любви глава 5

Кон­суль­та­ция по дип­ло­му, я опаз­ды­ваю. Прош­лую кон­суль­та­цию я про­пус­ти­ла из-за Дже­но и его ак­ве­дука, те­перь же ба­наль­но прос­па­ла. С си­лой дер­гаю дверь, в спеш­ке за­быв пос­ту­чать­ся. Си­дящий в ка­бине­те муж­чи­на под­ни­ма­ет го­лову от ил­люс­три­рован­но­го фо­ли­ан­та.
      — Ес­ли вы ищи­те про­фес­со­ра Кас­таль­ди, то он уже ушел, — мяг­ко и веж­ли­во про­из­но­сит муж­чи­на, не пре­пода­ватель, а та­кой же ма­гис­трант, как я.
      Хо­тя нет, по­жалуй, не ма­гис­трант, док­то­рант. По­чему док­то­рант? У не­го взгляд ум­но­го, дис­ципли­ниро­ван­но­го че­лове­ка. Че­лове­ка, ко­торый за два ме­сяца до за­щиты за­вер­шил ра­боту над дис­серта­ци­ей, как и по­ложе­но, а не тас­кал в пап­ке жал­кие наб­роски, как я.
      Он вста­ет из-за сто­ла, все так­же мяг­ко ин­те­ресу­ясь:
      — Мо­гу я вам чем-ни­будь по­мочь, синь­ори­на?
      Я оча­рова­на. Не бе­зуп­речно-веж­ли­вым об­ра­щени­ем (хо­тя, и им то­же) и не пред­ло­жени­ем по­мощи (хо­тя, как по­вод для зна­комс­тва, это очень кста­ти), а, в пер­вую оче­редь, тем, что я ви­жу пе­ред со­бой.
      Па­рень по­нятия не име­ет, нас­коль­ко хо­рош. По­чему-то при взгля­де на не­го, мне ра­зом вспо­мина­ют­ся по­эты Воз­рожде­ния и арис­токра­ты XIX ве­ка. Вы­сокий лоб, рим­ский про­филь, круп­ные коль­ца тем­но-каш­та­новых во­лос. Но нет, на­вер­ное, во всем ви­нова­ты оч­ки, с их ста­ромод­но-оваль­ны­ми стек­ла­ми. А мо­жет быть, од­но­тон­ная бе­жевая фут­болка, иде­аль­но под­хо­дящая к об­ра­зу и иде­аль­но, не­навяз­чи­во об­ле­га­ющая ху­доща­вый торс.
      Но по­ка мой мозг пы­та­ет­ся па­рал­лель­но с ви­зу­аль­ным пир­шес­твом быс­трень­ко при­думать, чем имен­но этот за­меча­тель­ный муж­чи­на мо­жет мне по­мочь, да так, чтоб на­дол­го, мо­мент ока­зыва­ет­ся упу­щен — в дверь про­совы­ва­ет­ся го­лова и про­из­но­сит:
      — Сес­ка, мож­но те­бя на ми­нуточ­ку?
      Сер­джио. Очень не­вов­ре­мя. Прос­то очень. Вы­ходим в ко­ридор.
      — Прос­ти, что на­поми­наю, но ты не по­гово­рила нас­чет ме­ня?
      — Нет, из­ви­ни. По­ка не по­лучи­лось.
      Я не­нави­жу, ког­да де­вуш­ки рез­ко на­чина­ют дру­жить со мной, что­бы поз­на­комить­ся поб­ли­же с кем-то из мо­их брать­ев, и тер­петь не мо­гу, ког­да в уни­вер­си­тете че­рез ме­ня об­ра­ща­ют­ся с прось­ба­ми, ко­торые мог­ли бы до­нес­ти до ма­мы нап­ря­мую. Но Сер­джио — па­рень Леи, а мы с ней дру­жим. Я, кста­ти, вче­ра но­чева­ла до­ма, а не у Дже­но, и впол­не мог­ла бы по­гово­рить с ма­мой. При­чина, по ко­торой я это­го не сде­лала, зак­лю­ча­ет­ся в том, что ес­ли раз­го­вор свер­нет на уче­бу, она обя­затель­но спро­сит про дип­лом, а хвас­тать­ся мне не­чем, вто­рая гла­ва упор­но не пи­шет­ся. Я да­же ра­да, что про­фес­сор Кас­таль­ди уже ушел, по боль­шо­му сче­ту, мне не­чего ему по­казы­вать.
      — По­нима­ешь, в де­кана­те то­ропят… — по­виса­ют в воз­ду­хе сло­ва Сер­джио.
      — Я по­гово­рю с ней се­год­ня.
      Мне не­удоб­но и пе­ред ним за за­дер­жку, и пе­ред со­бой за то, что вы­пол­нять его прось­бу нет ни­како­го же­лания.

Са­мые яр­кие вос­по­мина­ния детс­тва


      Ког­да мне бы­ло го­да че­тыре, я не вы­гова­рива­ла бук­ву «р» и страш­но бо­ялась ос­та­вать­ся од­на. Сто­ило ока­зать­ся в оди­ночес­тве, как мне на­чина­ло ка­зать­ся, что за спи­ной сто­ит кто-то страш­ный, жут­кий, хо­лод­ный на ощупь и хищ­но ды­шит мне в пле­чо.
Уже не пом­ню, по­чему воз­ник этот страх. Мо­жет, на впе­чат­ли­тель­ное дет­ское во­об­ра­жение по­дей­ство­вала ка­кая-то сказ­ка, а мо­жет, то бы­ла пси­холо­гичес­кая ре­ак­ция на по­яв­ле­ние в до­ме еще од­но­го цен­тра все­об­ще­го вни­мания — Ли­пе, ко­торый тог­да толь­ко ро­дил­ся.
      Но ес­ли я и не пом­ню при­чины, то очень хо­рошо пом­ню, что под­стег­ну­ло мой страх — пер­вые ме­сяцы сво­ей жиз­ни Ли­пе был очень бес­по­кой­ным, пло­хо спал и пос­то­ян­но кри­чал, не да­вая ни ми­нуты по­коя ни ма­ме, ни ня­не. Что­бы он не бу­дил сво­ими воп­ля­ми еще и сес­трен­ку, ма­ма ре­шила вре­мен­но вы­селить ме­ня из дет­ской, бла­го в до­ме ар­хи­тек­то­ра всег­да име­ют­ся сво­бод­ные ком­на­ты.
      Мне от­ве­ли вто­рою ком­на­ту для гос­тей, пос­коль­ку пер­вую за нес­коль­ко дней до это­го за­нял Джен­на­ро, ко­торо­го Ва­лерия при­вез­ла и ос­та­вила на по­пече­ние консь­ер­жки, по те­лефо­ну объ­яс­нив па­пе, что у­ез­жа­ет за гра­ницу. Ком­на­та эта бы­ла для ме­ня чу­жой, взрос­лой, со слиш­ком вы­сокой кро­ватью и неп­ри­ят­ной кар­ти­ной, изоб­ра­жав­шей не­ес­тес­твен­но ог­ромные фрук­ты. По­ка ма­ма раз­де­вала ме­ня и си­дела ря­дом, же­лая спо­кой­ной но­чи, я чувс­тво­вала се­бя уве­рен­но, хо­тя в глу­бине ду­ши и бо­ялась то­го, что бу­дет пос­ле ее ухо­да. О сво­ем стра­хе я ей рас­ска­зала, и она, по­цело­вав ме­ня в оба гла­за, от­ве­тила, что та­кая храб­рая де­воч­ка не дол­жна ни­чего бо­ять­ся, а что­бы быс­трее зас­нуть, мож­но счи­тать ша­рики, кло­унов или ове­чек.
      Я ве­рила ей ров­но до тех пор, по­ка дверь не зак­ры­лась, ос­та­вив ме­ня в оди­ночес­тве. Даль­ше ужас нах­лесты­вал по на­рас­та­ющей. Овеч­ки, ко­торых я, заж­му­рив гла­за, пы­талась счи­тать, ска­лили ос­трые, жел­тые зу­бы, прев­ра­ща­ясь в чу­довищ, ша­рики ло­пались с жут­ким из­ды­ха­ющим прис­вистом, а кло­уны… счи­тать их я не рис­кну­ла. Дой­дя до той ста­дии, ког­да па­ника тре­бу­ет не­мед­ленно­го бегс­тва, я спрыг­ну­ла с пос­те­ли, ме­те­ором рва­нула за дверь, про­нес­лась по ко­ридо­ру и су­дорож­но вдох­ну­ла воз­дух, лишь ока­зав­шись за по­рогом ро­дитель­ской спаль­ни.
      В спаль­не ни­кого не бы­ло. Ма­ма в дет­ской кор­ми­ла и ука­чива­ла Ли­пе, па­па за­дер­жи­вал­ся на ра­боте. А страш­ное неч­то уже на­вис­ло над мо­им за­тыл­ком, под­ни­мая ды­бом во­лос­ки. Я сто­яла и ды­шала как заг­нанный кро­лик. На­вер­ное, не­дале­ко бы­ло и до бес­слав­ной кро­личь­ей кон­чи­ны, но ин­стинкт са­мосох­ра­нения в оче­ред­ной раз по­дей­ство­вал, ней­тра­лизуя су­мас­шедший выб­рос ад­ре­нали­на.
      Заж­му­рив­шись, вы­пус­тив впе­ред скрю­чен­ные ужа­сом паль­цы, я по­вер­ну­лась и по­бежа­ла. Рез­ная руч­ка две­ри, в ко­торую я вре­залась, силь­но и боль­но при­печа­талась ко лбу, зас­та­вив ме­ня се­кун­дой поз­же от­ча­ян­но, тон­ко за­вере­щать. В па­нике, я дер­га­ла обе­ими ру­ками свою обид­чи­цу, пы­та­ясь выр­вать­ся из пле­на пог­ру­жен­ной в тем­но­ту ком­на­ты, но ни­чего не по­луча­лось, боль­ше то­го, двер­ная руч­ка на­чала соп­ро­тив­лять­ся. Во­об­ра­зив, что чу­дови­ще дер­га­ет руч­ку с дру­гой сто­роны, я на­лег­ла на дверь изо всех си­ленок, а по­том вмес­те с ней от­ле­тела к стен­ке.
      В ком­на­ту про­ник сла­бый луч све­та из ко­ридо­ра, взъ­еро­шен­ная го­лова и сер­ди­то-удив­ленный ше­пот Джен­на­ро:
      — Эй, ты что тут тво­ришь?
      На­вер­ное, ни­ког­да, ни до, ни пос­ле я не бы­ла ни­кому так ра­да, хо­тя еще ут­ром вос­при­нима­ла Дже­но в ка­чес­тве оче­ред­ной уг­ро­зы, спо­соб­ной от­нять у ме­ня лю­бовь и вни­мание ро­дите­лей, как это уже сде­лал Ли­пе.
      Ужас от­сту­пил, ос­та­вив мок­рые раз­во­ды на ще­ках и лип­кие — под но­сом. Дер­жась за ру­ку бра­та, я бо­сиком дош­ле­пала до кух­ни, где Дже­но, пос­та­вив ме­ня на та­бурет­ку, вы­мыл мне «пя­тачок» под стру­ей ос­ве­жа­юще-хо­лод­ной во­ды, и прис­тро­ил к шиш­ке на лбу лед в по­лотен­це.
      Два сле­ду­ющих го­да, по­ка ме­ня не вер­ну­ли об­ратно в дет­скую, я спа­ла в ком­на­те Дже­но, а пос­ле то­го, как нас с Ли­пе по­сели­ли вмес­те, бе­гать по но­чам в ком­на­ту стар­ше­го бра­та ста­ло уже двое.

      Мне пять. Ле­то. Пляж в Ан­ко­не.
      Мы с па­пой за­пус­ка­ем бу­маж­но­го змея. Ве­тер, сол­нце, мо­ре, пе­сок, яр­кий ядо­вито зе­леный с ма­лино­вым и го­лубым змей из­ви­ва­ет­ся на вет­ру. Я счас­тли­во хо­хочу, си­дя у па­пы на пле­чах. Он то­же сме­ет­ся, по­могая мне спра­вить­ся со зме­ем. Ве­рев­ка из мо­их рук тя­нет­ся вниз, в его ру­ки, и лишь по­том, ту­го на­тяну­тая ус­трем­ля­ет­ся вы­соко вверх, к змею.
      Не пом­ню ни­чего ни до, ни пос­ле. Толь­ко эти мгно­вения аб­со­лют­но­го, бе­зоб­лачно­го счастья. И, на­вер­ное, из-за этих вос­по­мина­ний па­па для ме­ня всег­да ас­со­ци­иру­ет­ся с ра­достью и сол­нечным све­том.

      Мне во­семь, Ли­пе че­тыре. Мы со­бира­ем­ся на ве­чер по слу­чаю ма­миной пер­вой пос­ле рож­де­ния Ли­пе выс­тавки. Она ра­бота­ла над ней поч­ти три го­да.
Ма­ма сто­ит пе­ред зер­ка­лом, уже нак­ра­шен­ная и пол­ностью оде­тая. От нее не­обык­но­вен­но пах­нет, чер­ное платье блес­тит и пе­рели­ва­ет­ся как жи­вое.
      — Мам, ты та­кая кла­сивая, — с вос­хи­щен­ным при­дыха­ни­ем вы­да­ет Ли­пе, на­ряжен­ный в кос­тюм с ба­боч­кой, со смеш­но и неп­ри­выч­но при­лизан­ны­ми на ко­сой про­бор тем­ны­ми во­лоси­ками. Как я в этом воз­расте, он то­же не вы­гова­рива­ет бук­ву «р».
      — Ну что, го­товы? — по­яв­ля­ет­ся на по­роге па­па. Он смот­рит на ма­му так, буд­то не ви­дит ни­чего и ни­кого дру­гого вок­руг. Под­хо­дит и це­лу­ет ей ру­ку, а по­том шею под длин­ной се­реб­ря­щей­ся се­реж­кой. Ма­ма улы­ба­ет­ся, слег­ка отс­тра­ня­ясь, но вид­но, что на са­мом де­ле отс­тра­нять­ся она не хо­чет, прос­то бо­ит­ся ис­портить при­чес­ку.
      Ма­ма очень кра­сивая, она по­хожа на прин­цессу, на Бар­би-брю­нет­ку, и я в эту ми­нуту меч­таю ког­да-ни­будь (же­латель­но пос­ко­рее) стать та­кой же прин­цессой, и что­бы на ме­ня так же смот­рел мой принц и так же це­ловал.

      Мне де­сять, Ли­пе шесть, Дже­но че­тыр­надцать. Пер­вый кон­церт Ли­пе.
      Мы пос­мотре­ли дуб­ли­рован­ную пе­реда­чу ВВС о «Битлз», и Ли­пе ре­шил стать Рин­го. Прок­рался в кух­ню, вы­волок от­ту­да все под­хо­дящие кас­трю­ли, ско­вород­ки и крыш­ки, па­ру де­ревян­ных по­варе­шек и, рас­ста­вив на­подо­бие ба­рабан­ной ус­та­нов­ки, ис­полнил для нас с Дже­но свою пер­вую ком­по­зицию в сти­ле «жут­кий, но рит­мичный гро­хот».
      Ве­чером это­го же дня сос­то­ялось вто­рое от­де­ление кон­церта, на ко­торое кро­ме ме­ня и Дже­но бы­ли приг­ла­шены ма­ма с па­пой. Ли­пе ба­раба­нил ста­ратель­но, со всей ду­ри, вспо­тел так, что чел­ка при­лип­ла ко лбу. Глаз­ки у млад­шень­ко­го блес­те­ли как у чер­тенка, ког­да пос­ле пос­ледне­го и са­мого гром­ко­го уда­ра он по­бедо­нос­но ог­ля­дел ап­ло­диру­ющих зри­телей, за­пыхав­шись и до­воль­но улы­ба­ясь (в улыб­ке не хва­тало пол­зу­ба свер­ху и од­но­го зу­ба сни­зу).
      На сле­ду­ющей не­деле па­па ку­пил Ли­пе ба­раба­ны, на­уш­ни­ки для всех ос­таль­ных и по­менял стек­ла в ок­нах на зву­ко­изо­ляци­он­ные.

      В том же го­ду. Дра­ка в Ис­пан­ском квар­та­ле. О ней я уже рас­ска­зыва­ла.

      Мне три­над­цать, Дже­но сем­надцать. Ос­татки фун­да­мен­та ан­тичной вил­лы в ок­рес­тнос­тях Не­апо­ля.
Ус­тро­ив­шись на од­ном из сох­ра­нив­шихся фраг­ментов ко­лон­на­ды, Дже­но ри­су­ет уже тре­тий ва­ри­ант то­го, как мог­ла выг­ля­деть вил­ла до раз­ру­шения. У не­го пе­ри­од одер­жи­мос­ти ан­тичной и ран­несред­не­веко­вой ар­хи­тек­ту­рой. Нат­кнув­шись на под­хо­дящие раз­ва­лины, Дже­но при­нима­ет­ся тща­тель­но изу­чать сох­ра­нив­ши­еся фраг­менты и фун­да­мент, а по­том соз­да­ет свои вер­сии пер­во­началь­но­го це­лого.
      Си­дя за спи­ной бра­та, я че­рез его пле­чо наб­лю­даю, как ка­ран­даш ос­тавля­ет рез­кие штри­хи на бу­маге. В ру­ках у ме­ня лис­ты с дву­мя пре­дыду­щими вер­си­ями вил­лы, ко­торые ве­тер треп­лет и скла­дыва­ет.
      Во­об­ще, Дже­но очень не лю­бит по­казы­вать свои не­закон­ченные ра­боты. Но мне мож­но. Я — ис­клю­чение из пра­вил. Мне да­же поз­во­литель­но по хо­ду ра­боты встав­лять свои за­меча­ния.
      Жар­ко, сол­нце уже по­тихонь­ку на­чина­ет кло­нить­ся к за­кату. На фут­болке Дже­но вдоль поз­во­ноч­ни­ка прос­ту­па­ют ма­лень­кие звез­дочки влаж­ности — это впи­тыва­ют­ся кап­ли по­та. По­том про­пита­лись, по­тем­нев, и плот­ные ма­лень­кие за­вит­ки на за­тыл­ке — во­лосы у Джен­на­ро слег­ка от­росли, и их дли­ны хва­та­ет ров­но на один спи­раль­ный обо­рот. Мне нра­вят­ся эти мел­кие уп­ру­гие куд­ряшки, плот­но при­лега­ющие к его го­лове. Я ос­то­рож­но вы­тяги­ваю один за­виток и обо­рачи­ваю вок­руг ми­зин­ца.
      — Не стри­гись, пусть от­растут еще, — про­шу я Дже­но.
      Он вы­тяги­ва­ет шею, чуть по­вора­чивая го­лову, уво­рачи­ва­ясь от мо­их рук так, что­бы не пре­рывать ри­сова­ния. В от­ли­чие от ме­ня сам он сво­их куд­ря­шек тер­петь не мо­жет и сос­три­га­ет прак­ти­чес­ки под ко­рень.
      Ри­сунок поч­ти за­кон­чен. Еще де­сяток штри­хов и Дже­но от­да­ет его мне, вста­ет, раз­ми­ная за­тек­шие мыш­цы, за­меча­ет под­хо­дящую вет­ку на бли­жай­шем де­реве, под­пры­гива­ет, по­виса­ет на ней и на­чина­ет под­тя­гивать­ся.
      Я рас­смат­ри­ваю ри­сун­ки. Что­бы уви­деть раз­ни­цу, что­бы по­чувс­тво­вать ее, на­вер­ное, нуж­но быть до­черью и сес­трой ар­хи­тек­то­ра. На пер­вый взгляд, вез­де од­но и то же зда­ние, лишь слег­ка ме­ня­ют­ся де­тали, вы­сота, све­тоте­ни, так сра­зу и не пой­мешь, в чем суть.
      — А мне все рав­но нра­вит­ся вто­рой ва­ри­ант, — го­ворю я. — Он бо­лее лег­кий и чуть ме­нее клас­си­чес­кий.
      Дже­но от­ры­ва­ет­ся от вет­ки, мяг­ко при­зем­ля­ет­ся и, стя­нув окон­ча­тель­но про­питав­шу­юся по­том фут­болку, вы­тира­ет ей ли­цо и шею. По­дой­дя, он на­виса­ет над ри­сун­ка­ми в мо­их ру­ках, гля­дя на них в от­ра­жении «вверх но­гами». Я знаю, что та­кой ра­курс час­то по­мога­ет ему раз­гля­деть что-то но­вое. Но в этот раз он лишь, улы­ба­ясь, по­жима­ет пле­чами:
      — Мо­жет быть.
      И рас­тя­гива­ет­ся пря­мо на тра­ве, ши­роко рас­ки­нув ру­ки.
      Вмес­те с пос­ледним чер­те­жом мне дос­та­лись план­шет и ка­ран­даш и, за­ложив ри­сун­ки Дже­но в от­де­ление с го­товы­ми ра­бота­ми, на чис­том лис­те я при­нима­юсь ри­совать бра­та, ле­жаще­го на тра­ве с зак­ры­тыми гла­зами. Я смот­рю на не­го свер­ху вниз, ра­курс под­хо­дящий, но по­чему-то жи­вое уве­рен­ное спо­кой­ствие и по­лу­улыб­ка ори­гина­ла обо­рачи­ва­ют­ся под мо­ей ру­кой лом­ки­ми раз­рознен­ны­ми ли­ни­ями, соз­да­ющи­ми це­лое, со­вер­шенно чуж­дое то­му, что я ви­жу пе­ред со­бой.
      На­вер­ное, мне прос­то не да­но, я не ху­дож­ник.       Хо­рошень­ко смяв лис­ток, я за­пус­каю ма­лень­кий бу­маж­ный сна­ряд в кро­ну то­го са­мого де­рева, на ко­тором Дже­но уп­ражнял­ся.
      — Не бо­ишь­ся, что те­бя съ­едят ка­кие-ни­будь бу­каш­ки? — спра­шиваю я.
      Дже­но лень го­ворить, он прос­то слег­ка ка­ча­ет го­ловой, не от­кры­вая глаз.
      Я встаю и, сло­жив план­шет с ка­ран­да­шом на об­ло­мок ко­лон­ны, то­же ус­тра­ива­юсь на тра­ве, ва­летом к Дже­но, удоб­но опи­ра­ясь го­ловой о вы­ем­ку его пле­ча. Кра­ем гла­за, очень близ­ко мне вид­но его ухо и брон­зо­вые за­вит­ки во­лос.
      Пах­нет под­сохшей без дож­дей зем­лей, наг­ревшей­ся за день тра­вой, ос­татка­ми аро­матов ут­ренне­го де­зодо­ран­та, его и мо­им по­том. Над го­ловой глу­боко-го­лубое не­бо без еди­ного об­лачка, блед­не­ющее к кра­ям. Шу­мят листь­ями де­ревья. Дрожью вдоль поз­во­ноч­ни­ка про­ходит сквозь ме­ня веч­ность. Буд­то ле­тишь сквозь вре­мя, сквозь кос­мос и в то же вре­мя ос­та­ешь­ся на мес­те. Ощу­щение не­веро­ят­но­го, все­лен­ско­го по­коя.

      Я на­хожу ро­дите­лей на тер­ра­се, в об­нимку ус­тро­ив­шихся на ди­ване-ка­чал­ке, пе­ред ко­торым на сто­лике сто­ит па­ра бо­калов и та­рел­ка с фрук­та­ми. Чуть по­одаль, ох­ра­няя их по­кой, на дос­ках по­ла раз­легся Чи­по. Мне не хо­чет­ся на­рушать эту идил­лию, по­это­му я ти­хонь­ко от­сту­паю об­ратно в ком­на­ту, но Чи­по, за­метив ме­ня, под­ни­ма­ет го­лову и сту­чит хвос­том, прив­ле­кая вни­мание.
      — Сес­ка, это ты, — по­вора­чива­ет го­лову ма­ма.
      — К вам мож­но? — с улыб­кой уточ­няю я.
      — Ко­неч­но, — улы­ба­ет­ся в от­вет па­па.
      Я под­тя­гиваю поб­ли­же к сто­лику боль­шую по­душ­ку-ту­фик и уса­жива­юсь на нее.
      Ма­ма ус­тра­ива­ет­ся по­удоб­нее, сбро­сив до­маш­ние туф­ли и под­тя­нув но­ги на ди­ван, под се­бя. Ма­ме при­сущ внут­ренний, врож­денный арис­токра­тизм те­ла и ду­ха. Не знаю, как это вол­шебс­тво ра­бота­ет, но каж­дое про­из­не­сен­ное сло­во, каж­дое ее дви­жение на­пол­не­ны им, слов­но осо­бым смыс­лом, рит­мом, на ко­торый хо­чет­ся лю­бовать­ся и лю­бовать­ся. Это арис­токра­тичес­кое изя­щес­тво по нас­ледс­тву пе­реда­лось толь­ко Ли­пе, я при всем внеш­нем сходс­тве с ма­терью, в пла­не плас­ти­ки дви­жений ку­да бли­же к па­пиным пред­кам — кресть­янам-ви­ног­ра­дарям из Са­лер­но. Это, впро­чем, не ме­ша­ет мне гор­дить­ся тон­кой хруп­костью иде­аль­ной для со­рока вось­ми лет и дво­их де­тей фи­гуры, то­ченым про­филем, зре­лой кра­сотой жен­щи­ны, при­вед­шей нас с Ли­пе в этот мир. Гля­дя на ма­му — ка­рег­ла­зую бе­локо­жую брю­нет­ку с бе­зуп­речным вку­сом — я по­нимаю, что для под­линной кра­соты ва­жен не цвет во­лос или глаз и не раз­мер гру­ди, а ощу­щение гар­мо­нии, це­лос­тность лич­ности, об­ра­за, ха­рак­те­ра. Ма­му ок­ру­жа­ет оре­ол уве­рен­ности, влас­тнос­ти, пре­вос­ходс­тва, в то, что эта хруп­кая жен­щи­на — глав­ный хра­нитель На­ци­ональ­но­го му­зея Ка­поди­мон­те, док­тор ис­кусс­тво­веде­ния и по­чет­ный про­фес­сор трех уни­вер­си­тетов ве­рит­ся, как мне ка­жет­ся, лег­ко. Иног­да я да­же ду­маю, что про­бить­ся сквозь эту а­уру неп­риступ­ности по си­лам бы­ло толь­ко па­пе, толь­ко он раз­гля­дел в ней и дру­гое — неж­ность, мяг­кость, пот­ребность в за­боте.
      — Как у те­бя де­ла, сол­нышко? — ин­те­ресу­ет­ся па­па.
      — Все хо­рошо, — от­ве­чаю я. — Мам, ты же пом­нишь Лею?
      — Ес­тес­твен­но, пом­ню, — по­жима­ет пле­чом ма­ма, слов­но я пы­та­юсь ули­чить ее в скле­розе.
      — Ее па­рень, Сер­джио Спо­лет­ти, то­же учит­ся на на­шем фа­куль­те­те. Он хо­тел бы прой­ти ин­терна­туру в Ка­поди­мон­те.
      Ма­ма нак­ло­ня­ет го­лову, гля­дя на ме­ня с ве­селым удив­ле­ни­ем и лег­ким ра­зоча­рова­ни­ем.
      — То есть, этот мо­лодой че­ловек поп­ро­сил Лею, что­бы она поп­ро­сила те­бя, что­бы ты поп­ро­сила ме­ня взять его ста­жером?
      Ки­ваю. Про­сить за Сер­джио мне не­лов­ко. Ни один из мо­их брать­ев ни ра­зу не ис­поль­зо­вал про­тек­цию, ро­дитель­ские име­на и свя­зи в сво­ей карь­ере, да и я са­ма ста­ра­юсь это­го не де­лать.
      Ма­ма пе­рег­ля­дыва­ет­ся с па­пой.
      — Ну что, Лу­иза, дашь пар­ню шанс? Вдруг он все же не та­кой кре­тин, ка­ким ка­жет­ся? — сме­ет­ся па­па.
      Ма­ма сме­ет­ся в от­вет, а от­сме­яв­шись, го­ворит мне:
      — Лад­но, пусть при­дет на со­бесе­дова­ние в по­недель­ник. И пусть не рас­счи­тыва­ет, что я возь­му его толь­ко по­тому, что об этом кто-то про­сит.
      — Спа­сибо, я пе­редам. Чи­по, пош­ли, — я смы­ва­юсь рань­ше, чем она ус­пе­ва­ет спро­сить про дип­лом.
      В пла­не на ве­чер зна­чит­ся вы­гулять Чи­по, у­ехать к Дже­но и там, в ти­шине, на­конец, за­нять­ся вто­рой гла­вой. Гу­ляя, ду­маю о том, где же мне са­мой прой­ти ин­терна­туру. Не в Ка­поди­мон­те, точ­но, — там ма­ма. Поп­ро­бовать, что ли, Кап­ри? Мне, ко­неч­но, боль­ше по ду­ше Воз­рожде­ние, чем ан­тичность или прош­лый век, но Кас­сия ста­жиру­ет­ся на вил­ле Сан-Ми­келе уже око­ло го­да, мож­но поп­ро­бовать че­рез нее уз­нать, возь­мут ли они еще од­но­го ста­жера.
      Воз­вра­ща­ясь с про­гул­ки, слы­шу, как па­па на тер­ра­се раз­го­вари­ва­ет по те­лефо­ну. Ва­лерия. Зво­нит поз­дра­вить с днем рож­де­ния. Да, она за­мота­лась и сов­сем за­была про его юби­лей. Нет, она не зна­ла, что Дже­но едет в Аф­га­нис­тан. То есть, ко­неч­но, он, мо­жет, что-то та­кое и го­ворил… Как всег­да в та­кие мо­мен­ты, во мне под­ни­ма­ет­ся же­лание при­душить эту ку­куш­ку, из-за сбоя во все­лен­ском ме­ханиз­ме дос­тавшу­юся в ма­тери мо­ему стар­ше­му бра­ту.

      «Этот ос­лик при­возит нам обе­ды на сво­ей спи­не», — при­ходит от Дже­но ежед­невное под­твержде­ние, что все в по­ряд­ке. Ос­лик сим­па­тич­ный и до­воль­но ухо­жен­ный. Улы­ба­юсь и пы­та­юсь сно­ва сос­ре­дото­чить­ся на дип­ло­ме. Толь­ко что-то ме­ша­ет… смут­ное ощу­щение фаль­ши. Оно на­рас­та­ет, яр­кой вспыш­кой пе­рерас­тая в уве­рен­ность. Вранье, наг­лое и бес­пардон­ное, име­ющее целью ус­по­ко­ить ме­ня. Во-пер­вых, от­прав­ле­но ров­но в 22:00. Дже­но не сла­вит­ся та­кой пун­кту­аль­ностью. Во-вто­рых, вче­ра со­об­ще­ние приш­ло в 22:05, то есть прак­ти­чес­ки в то же вре­мя, что опять же для бра­та не ха­рак­терно. В-треть­их… Заг­ля­дываю в свой­ства изоб­ра­жения и про­веряю да­ту съ­ём­ки. Так и есть, по­зав­че­раш­няя.
      На­жимаю на кноп­ку вы­зова. Пос­ле по­луми­нуты гуд­ков, не­доволь­ный го­лос от­ве­ча­ет:
      — Слу­шаю.
      — Вин­че, при­вет!
      — Фран­ческа, ты не мог­ла бы пе­рез­во­нить по­поз­же, я сей­час за…
      — Винч, я бук­валь­но на се­кун­дочку. Дже­но, слу­ча­ем, не ря­дом с то­бой?
      — Нет, он спус­тился вниз… В де­рев­ню.
      — Дав­но он ушел? Это да­леко?
      — Да нет, не­дале­ко… — Вин­че, за­раза, ухо­дит от от­ве­та на пер­вый воп­рос. Ещё бы, ска­зать, что Дже­но ушёл дав­но, рав­но­силь­но приз­на­нию в том, что как ми­нимум од­ну фот­ку он от­пра­вил сам по прось­бе бра­та. Ин­те­рес­но, ку­да мож­но бы­ло спус­тить­ся, за­ранее зная, что со­товый там не бе­рет? — Слу­шай, а по­поз­же пе­рез­во­нить ни­как? У нас тут ав­рал, по­нима­ешь…
      Слы­шен треск ра­ции. Звук по­луча­ет­ся гул­кий, как в боль­шом пус­том по­меще­нии.
      — Я же го­ворил, под­хо­дящее от­вет­вле­ние есть. Пус­тим в об­ход, не раз­гре­бая за­вала… — до­носит­ся до ме­ня ис­ка­жен­ный ра­ци­ей нем­но­го за­пыхав­ший­ся, но до­воль­ный го­лос бра­та.
      Ну вот, те­перь я ус­лы­шала прав­ду. Эти дни они про­вели, об­сле­дуя пе­щеры, по ко­торым пой­дет часть во­дово­да. Пе­щеры, где слу­чил­ся об­вал. И да­же я в кур­се, что в пе­щерах Аф­га­нис­та­на на­ходят­ся ба­зы та­либов.
      — Вин­че, дай мне по­гово­рить с ним.
      — Тут Сес­ка рвёт­ся по­об­щать­ся с то­бой, — про­из­но­сит Вин­че.
      Ди­намик тре­щит силь­нее, ви­димо по ме­ре то­го, как Вин­ченцо приб­ли­жа­ет ра­цию к те­лефо­ну.
      — Сес, я пе­рез­во­ню…
      Иног­да сло­ва — нич­то, ин­то­нация — все. Дже­но раз­до­садо­ван тем, что я так лег­ко и быс­тро до­копа­лась до прав­ды. Его по-нас­то­яще­му раз­дра­жа­ет моя чрез­мерная за­бота. А еще он хо­тел бы ска­зать что-то, что сгла­дило бы си­ту­ацию, ус­по­ко­ило ме­ня, но не зна­ет что, и не уве­рен, не усу­губит ли этим по­ложе­ние.
      — Лад­но, по­ка, — я де­монс­тра­тив­но от­клю­ча­юсь пер­вой.
      Я зла на не­го за фак­ти­чес­кое вранье «умол­ча­ни­ем». Ме­ня рас­пи­ра­ет же­лание на­орать на Дже­но, то­пать но­гами, бить по­суду. Во мне под­ни­ма­ет­ся ядо­витое, про­тиво­реча­щее этим стрем­ле­ни­ям зло­радс­тво: в кон­це кон­цов, он — взрос­лый му­жик, по­чему кто-то дол­жен нян­чить­ся с ним, бес­по­ко­ить­ся за те смер­тель­но опас­ные ре­шения, ко­торые он при­нима­ет? И он — мой брат, я не мо­гу раз­лю­бить его, как ка­кого-ни­будь бой­френ­да, не мо­гу пе­рес­тать бо­ять­ся за не­го.
      По­ка ге­рои за­во­евы­ва­ют мир, те, кто их лю­бит, об­ре­чены ждать, за­мирая от каж­до­го шо­роха. Я жду, нер­вно об­ку­сывая не­сущес­тву­ющие за­усе­ницы, ме­чусь по ком­на­те, по­том по кух­не, на­чинаю чи­тать и бро­саю, вклю­чаю ки­но, но смот­рю пус­ты­ми гла­зами в сте­ну, в из­не­може­нии ва­люсь на пос­тель и во­роча­юсь, во­роча­юсь… пью ко­фе, сно­ва ме­чусь по кух­не, воз­вра­ща­юсь в ком­на­ту и от пред­рас­свет­но­го от­ча­яния сно­ва са­жусь за дип­лом. Бес­смыс­ленные за­корюч­ки ал­фа­вита скла­дыва­ют­ся в бес­смыс­ленные сло­ва, те об­ра­зу­ют длин­ные бес­смыс­ленные пред­ло­жения. Смысл ус­коль­за­ет от ме­ня, как реп­ро­дук­ции и сним­ки, ко­торые я раз­ло­жила на ди­ване. Чер­ты­ха­ясь, со­бираю сос­коль­знув­шие на пол лис­ты, ког­да, на­конец, раз­да­ет­ся зво­нок мо­биль­но­го.
      — Сес, зво­ню ска­зать, что мы уже на по­вер­хнос­ти, и я не жа­лею о том, что не ска­зал те­бе.
      — Ты мне сов­рал. Умол­чать о важ­ном, то же са­мое, что сов­рать.
      — Хо­рошо, я сов­рал те­бе, — по­мол­чав, сог­ла­ша­ет­ся брат.
      — И не рас­ка­ива­ешь­ся.
      — Не рас­ка­ива­юсь.
      — А как же обе­щание быть «ра­зум­но ос­то­рож­ным»?
      — По­верь, я ра­зум­но ос­то­рожен.
      — Под «ра­зум­но ос­то­рожен» ты по­нима­ешь ута­ива­ние прав­ды от ме­ня?
      Я взды­хаю, так и не дож­давшись от­ве­та.
      — Ес­ли ты еще раз сол­жешь мне, я то­же нач­ну лгать. Обо всем, что для ме­ня важ­но.
      Дже­но мол­чит. Мыс­ленно я ви­жу гри­масу «вот ведь вля­пал­ся» у не­го на ли­це.
      — Уль­ти­матум при­нят, — на­конец, про­из­но­сит он.
      Моя ма­лень­кая по­беда, оп­ла­чен­ная бес­сонной ночью.
      — Что вы де­лали? По­лучи­лось?
      — Да, мы обош­ли за­вал, так что са­мое слож­ное уже по­зади.
      — Тог­да при­летай бли­жай­шим рей­сом, — зе­ваю я. Ус­та­лость на­кати­ла чуть поз­же, чем об­легче­ние.
      — Спи, да­вай. Я же знаю, что ты не ло­жилась, — ви­нова­то про­из­но­сит Дже­но.
      Зна­ет он…