Одним весенним вечером. Мопассан

Жанна собиралась выйти замуж за своего кузена Жака. Они знали друг друга с детства, и их зародившаяся любовь  не приняла тех церемониальных форм, которые обычно приняты в свете. Их воспитывали вместе, не сомневаясь в том, что они полюбят друг друга. Девушка была немного кокетлива и порой отпускала невинные шуточки в лицо молодому человеку. Она находила его милым, впрочем, и славным парнем, и каждый раз, когда они встречались, она целовала его от всего сердца, но без дрожи, без той дрожи, которая проходит по всему телу, от кончиков пальцев на руках до пальцев на ногах.
Он же думал о ней просто: «Она милая, моя маленькая кузина», и его мысли о ней были полны той инстинктивной нежности, которую молодые люди всегда испытывают к хорошеньким девушкам. Его мысли дальше не шли.
Но вот однажды Жанна случайно услышала, как её мама говорила тёте (тёте Альберте, так как тётя Лизон осталась старой девой): «Уверяю тебя, они быстро полюбят друг друга, это видно. Что касается меня, я считаю Жака идеальным зятем».
Жанна немедленно начала обожать Жака. Она краснела, увидев его, и её рука дрожала в руке молодого человека; она опускала глаза, встречая его взгляд, и так страшно манерничала, что он заметил всё это. Он всё понял и в порыве, где присутствовало столько же удовлетворённого тщеславия, сколько истинного чувства, схватил её в объятия и прошептал ей на ухо: «Я люблю тебя, я люблю тебя!»
Начиная с этого дня между ними началось воркование, любезности и т.д. – все выражения чувств влюблённых, которые интимность между ними лишает смущения. В салоне Жак целовал свою невесту перед тремя пожилыми женщинами-сёстрами: перед своей матерью, матерью Жанны и тётей Лизон. Они прогуливались с Жанной вдвоём, проводили целые дни в лесу, на берегу речки и во влажных полях, где росли мелкие цветы. Они ждали момента, пока их связь станет узаконенной, не испытывая нетерпения, но между ними была тонкая нежность и наслаждение от незначительных ласк: пожатия рук и таких долгих взглядов, что, казалось, их души переплетались в них. Их лишь смутно мучило ещё не испытанное желание настоящих объятий, и их губы словно ловили и ждали момента, чтобы дать друг другу нерушимое обещание.
Иногда, после того, как они провели весь день в этой разновидности страстной теплоты, они оба испускали глубокие вздохи, сами не зная – почему, и эти вздохи были вздохами ожидания.
Обе матери и тётя Лизон смотрели на эту любовь с улыбчивой нежностью. Особенно тронутой казалась тётя Лизон.
Это была женщина небольшого роста, которая мало говорила, быстро и бесшумно уходила с глаз в свою комнату на 2-ом этаже и выходила лишь на время принятия пищи. У неё был славный, добрый вид, грустные глаза, и с ней почти не считались в семье.
Обе сестры, которые были вдовами, сохранили положение в свете и считали свою третью сестру чем-то незначительным. Они обращались с ней фамильярно, без смущения, с добротой и некоторым презрением. Её звали Лизой, так как она родилась в то время, когда Францией правил Беранже. Когда стало понятно, что она не выйдет замуж, её переименовали из Лизы в Лизон. Теперь она стала «тётей Лизон» - скромной старой девой, которая страшно конфузилась даже в кругу семьи, которая любила её по привычке, из сожаления и с милостивым равнодушием.
Дети никогда не поднимались в её спальню, чтобы поцеловать её. К ней могла входить только горничная. Чтобы поговорить с тётей Лизон, за ней нужно было посылать. В доме едва кто-нибудь знал, где вообще находится эта спальня, где протекала вся эта бедная жизнь. Тётя Лизон не занимала места. Когда её не было в комнате, о ней никогда не говорили и не думали. Это было одно из тех бледных лиц, которые остаются слабо знакомыми даже ближайшему окружению, и её смерть не нанесла бы раны в жизни дома. Она не умела входить ни в существование, ни в привычки своей родни, как не умела входить и в любовь тех, кто жили рядом с ней.
Она ходила мелкими бесшумными шагами, никогда ни на что не натыкалась, ничего не роняла, и казалось, что её руки сделаны из ваты: настолько она легко и деликатно обращалась со всем.
Когда произносили «тётя Лизон», эти два слова не будили в мозге слушателей ни единой мысли. Это как если бы сказали «кафетерий» или «булочная».
Собачка Лут пользовалась гораздо большим вниманием: её постоянно ласкали и звали: «Милая Лут, красавица Лут, малышка Лут». Её смерть оплакали бы намного больше.
Свадьба кузена и кузины должна была состояться в конце мая. Молодые люди жили глаза в глаза, рука в руке, с общими мыслями и словно в общем сердце. И вот, наконец, настала запоздавшая в этом году весна: ночью ещё держался морозец, а утро было покрыто свежестью туманов.
Несколько тёплых дней пробудили все соки земли, раскрыли почки, распространив повсюду свежий, терпкий аромат.
Затем однажды днём победное солнце высушило реющий туман и распространило свои лучи по всей равнине. Сельскую местность наполнило веселье, которое проникало повсюду: в растения, в животных и в людей. Влюблённые птицы летали в небе, хлопали крыльями и пели. Жанна и Жак, охваченные счастьем, были смущены немного больше обычного. В их тела вошла новая дрожь вместе с ферментацией леса, и они весь день просидели на скамейке возле своего замка, не решаясь разлучаться и глядя увлажнённым взглядом на воды озера и на больших белых лебедей.
Затем наступил вечер, и они почувствовали насыщение и покой после ужина. Опершись локтями на подоконник, они тихо беседовали в салоне, тогда как их матери играли в карты в круглом пятне света, которое образовывал абажур, а тётя Лизон вязала чулки для местных бедняков.
На горизонте за озером виднелся лес, и над ещё мелкой листвой внезапно показалась луна. Она постепенно поднималась через сетку ветвей, которые заслоняли её, и выходила прямо в высокое небо среди звёзд, которые затмевала собой, и, казалось, лила на весь мир свой меланхоличный свет, в котором реяла белизна и мечты, которые так дороги поэтам и влюблённым.
Сначала молодые люди заметили её, а затем, впечатлённые нежной свежестью ночи и туманным свечением газонов и деревьев, вышли медленным шагом и начали прогуливаться по большой лужайке, спускаясь прямо к мерцающей воде.
Когда две матери закончили свою ежедневную партию, их потянуло в сон, и они захотели лечь.
- Надо позвать детей, - сказала одна.
Другая пробежала взглядом горизонт, где рисовались 2 тени, и ответила:
- Ах, да оставь их, на улице так хорошо! Лизон их подождёт. Не так ли, Лизон?
Старая дева подняла встревоженные глаза и ответила робко:
- Конечно, я их подожду.
Две сестры пошли спать.
Тогда тётя Лизон тоже встала и, оставив в кресле свою работу, подошла к окну и начала всматриваться в ночь.
Молодые люди продолжали свою бесконечную прогулку по лужайке, от крыльца к пруду и обратно. Они шли, держась за руки и не разговаривали, соединившись с видимой поэзией, которую источала природа. Внезапно Жанна заметила в рамке окна силуэт старой девы, который заслонял свет лампы.
- О, на нас смотрит тётя Лизон, - сказала она.
Жак поднял голову.
- Да, смотрит, - отозвался он.
И они продолжили свою задумчивую прогулку.
Но роса уже покрывала траву. Они начали немного дрожать от холода.
- Давай вернёмся теперь, - предложила она.
И они вернулись в замок.
Когда они вошли в салон, тётя Лизон вновь взялась за вязание. Она наклонила голову над работой, и её худые пальцы немного дрожали, словно от усталости.
Жанна подошла к ней:
- Тётя, мы идём спать.
Старая дева подняла глаза. Они были опухшими и красными. Жак с невестой не заметили этого. Но молодой человек заметил, что обувь девушки вся промокла. Его охватила тревога, и он спросил нежно:
- У тебя не замёрзли ножки?
Внезапно пальцы старой девы задрожали так сильно, что вязание выпало из них. Клубок покатился по паркету, а тётя Лизон закрыла лицо руками и отчаянно разрыдалась.
Дети бросились к ней. Жанна встала на колени и обняла её, повторяя:
- Что с тобой, тётя Лизон? Что с тобой?
Тогда старая дева ответила прерывающимся голосом, содрогаясь всем телом:
- Просто… когда… он спросил, не замерзли ли у тебя ножки… Мне никогда… никогда не говорили таких вещей!.. никогда!.. никогда!..

7 мая 1881
(Переведено 27 января 2018)