Минус

Беда обычно случается тогда, когда ее ничто не предвещает. Внезапно, вдруг, на ровном месте, в самой обыденной ситуации. Без киношных прелюдий, без трагичной музыки фоном, без пафосной обстановки ситуации черной драпировкой мелких призначков и легких намеков.
Диспетчер Карина Тоноян, девятнадцать лет стажа, возрастом уже хорошо за сорок, в час с чем-то там ночи – обычной зимней, ничем не примечательной ночи, отняла вдруг телефонную трубку от уха, какое-то время просто сидела, слегка покачиваясь, мутно глядя на нее, исходящую отзвуками голоса орущего оттуда – после чего, вцепившись зубами в провод, завыв, перервала его.
- Ненавижу… - тихо, хрипло, едва слышно, словно внезапно отказали голосовые связки.
- Кара, ты чего? Кара?!
Коротко размахнувшись, она швырнула эту трубку о стену диспетчерской. Встала, сгребла со стола телефон, рванула его на себя, извлекая из-за диспетчерского пульта потроха проводов, роняя монитор рабочего компьютера, изо всех сил грохнула аппарат о пол. Неловко ударила его ногой – один раз, второй, третий…
- Неееееееееееенавижууууууууу!!!
Двое других диспетчеров – Марина и Лена, бросились к ней, пытаясь остановить.
- Нен-на-вввв-иж-жжжууу! – страшным, чужим голосом закричала Карина. – НЕНАВИЖУ!! СУКИ, СУКИ, СУКИ!!
- Надежда Александровна!
Старший врач мгновенно оказалась в диспетчерской, вцепилась в микрофон селектора.
- БРИГАДА СЕМЬ, АМБУЛАТОРНО, СРОЧНО!!
Больные, сидящие у кабинета стоматолога, привстали, сгрудились, вглядываясь в окошко диспетчерской, жестикулируя, обсуждая, вынося уже вердикты, заключения и делая выводы.
Три женщины вцепились в беснующуюся Карину, вырывавшуюся, с растрепавшимися волосами, брызгающую слюной, пытающуюся ногой в вязаном носке, с которой слетел тапочек, пнуть останки разбитого «Панасоника».
- СУКИСУКИСУКИСУКИ!!!!
В конце коридора возникли три фигуры бегущих фельдшеров и врача психбригады.
Успокоить не удалось – ни словами, ни действиями, манифест шизофрении – он такой. В американском кино (да и в отечественном – тоже) в таких случаях врач делает некий волшебный укол, зачастую – в шею, и не целясь, после чего больной за несколько секунд стихает, словно у него выдернули батарейки. В реальной жизни, к сожалению, такое не практикуется – «приемник» психоневрологического диспансера никогда не возьмет «первичного» больного, у которого на момент осмотра дежурным психиатром нет клинической картины психических нарушений. Карину пришлось скрутить, обмотав спешно принесенным Мариной байковым одеялом из комнаты отдыха, спеленать поверх вязками, вынести из диспетчерской на руках. Лена распахнула дверь станции, пропуская фельдшеров, бросилась к машине седьмой бригады.
- Я вас очень попрошу – стараясь сдерживаться, произнесла Надежда Александровна трем окулярам камер телефонов, направленным на происходящее, - очень попрошу – прекратите снимать! У человека беда случилось, зачем это снимать?
- Никто не снимает! – буркнул юнец, не отрывая выпученных глаз от экрана телефона, оценивающих ракурс и фокусировку. – Вы не имеете права нам запрещать пользоваться телефонами!
Надежда Александровна подошла ближе, наклонилась прямо к уху знающего права самопального режиссера.
- У нее двое сыновей, паренек. Твоего примерно возраста. Один – недавно краевые соревнования по дзюдо выиграл. Если он эту запись где-то увидит – как думаешь, что он с тобой сделает? Личико твое я запомнила, молчать не буду.
Украшенные кокетливо стриженой щетиной щеки юноши посетила ожидаемая белизна, телефон он торопливо убрал. Остальные двое – тоже, не услышав ни слова, но явно уловив суть.
У Карины – дочь, единственная, ей всего двенадцать.
Моргнув «мигалками», машина психбригады исчезла со двора подстанции.
Минус один. Минус еще один.
Карина не первая – не пятая, не двадцатая. И не последняя.
Послушав запись последнего ее разговора с вызывающим,  можно услышать, как истеричный баритон, то и дело соскальзывающий в фальцет, обещает порвать ей глотку, искалечить, расчленить, как ее, так и всю ее семью, если прямо сейчас, через минуту бригада «Скорой» не окажется у его порога. Повод к вызову – «температура, кашель». Вызов – третий за два дня. Бригады приезжали, выслушивали, объясняли – нарывались на ожидаемое «Никуда я не пойду, я вас еще раз вызову, я налоги плачу!». Уезжали. Все повторялось – звонок, угрозы, обещания изничтожить и сгноить, не церемонясь, не выбирая выражений, не делая скидок, что разговариваешь с женщиной. Будь этот случай единичный – все прошло бы безвредно, но тут, надо понимать, сработал закон диалектики – тот самый, который говорит о переходе количества в качество.
Надежда Александровна смотрит на месячный график – на надпись «Тоноян К. В» в маленьком блоке нижней части, где идут дежурства диспетчеров. Скоро там появится пробел.
Еще один.
Мало ли их было…
Щелчок зажигалки, светлое облачко табачного дыма вверх, к фонарю, освещающему крыльцо станции «Скорой помощи».
Минус.
Лена Альсарова. Приехала на вызов, попала аккурат на поножовщину – которая продолжалась на момент приезда бригады. Озверевший, опьяневший от крови и от содеянного парень из тех, что сидят на корточках в подворотнях и спрашивают «мобилу позвонить» - кинулся на фельдшера, нанося удары ножом, вхлест, не целясь, что-то невнятно крича, вращая выпученными глазами. За его спиной молча лежали исколотые ударами трупы родителей  и молодой жены в лужах крови. Лена убежала – ценой длинной раны на всю спину и целого частокола ран помельче на предплечьях… заслонялась. Истекая кровью, успела забиться в машину, вцепилась в рацию… Уволилась быстро, так быстро, как позволило наспех восстановленное здоровье. Суд, компенсация? Не смешите. Юный чикатила нигде не работает, будет эту компенсацию выплачивать до морковкиного заговения.
Минус.
Врач Миша Кравчук. Выходец города Бердянска, добрый, всегда улыбчивый, задорно болтающий на суржике, обладавший бесконечным запасом одесских анекдотов… большую часть, кажется, придумывал сам. Отработал почти сорок лет на линии, из них двенадцать – на реанимации, все мечтал до пенсии «закрыть счет», дни считал… в комнате пятнадцатой бригады даже календарь специальный для него повесили, отмечая смены до сорокалетия. Вызов на повешение, по приезду – труп удавившегося в силу безответной любви юноши в ванной, использовавшего для сведения счетов с жизнью трубу сушилки для полотенец и брючный ремень, синее лицо с выпученными багровыми глазами и вывалившийся наружу распухший язык, трупные пятна по голому телу снизу. Отец – здоровенный, одичавший от осознания свершившегося факта, дождался слов «Простите, но тут мы уже ничем не…», после чего, размахнувшись, изо всех сил двинул кулачищем в лицо врача, ломая очки, вбивая осколок стекла в глазное яблоко. Мишу увезла с того адреса бригада реанимации, с сочетанием диагнозов «Рваная рана глаза с выпадением внутриглазной ткани» и «Субарахноидальное кровоизлияние». Увезла не сразу – звереющий с каждой минутой все больше отец кидался на фельдшеров, хватал за одежду и руки, требуя реанимировать, спасти, «откачать», обещая прирезать, если прямо сейчас не кинутся, бросив своего, дышащего через раз, коллегу…
Минус.
Фельдшер Адил Керимов. Талантливый фельдшер, фельдшер от Бога… или от Аллаха, если учитывать его дагестанское происхождение, какая разница. Парень обладал клиническим мышлением врача, живым, жаждущим знаний, умом, рвался работать самостоятельно, без комментариев выходил на дополнительные смены, таскал с собой тетрадочку, куда записывал рассказы более опытных коллег, коллекционировал схемы лечения и неординарные случаи, периодически выступал на рабочих конференциях с докладами по пневмониям, методикам катетеризации подключичных вен и нюансам анализа ЭКГ. Ребята качали головами: «Адил, тебе бы в институт, на врача, если честно. Губишь же талант!». Он белозубо улыбался: «Братан, на институт бабла не имею. А так вот – людей лечу, диагноз ставлю, живым привожу, понимаешь, да?». После был вызов на улицу Красновольскую, пятеро бритоголовых, один из которых неудачно спрыгнул с турника, рванув головку плечевой кости под ключицу, сдавив подкрыльцовый нерв и артерию. Адил, слыша дикие крики и видя надвигающуюся картину травматического шока, плечо вправил сам, на месте – видел не раз, как это делается, ждал случая помочь сразу, не мучая больного длительной транспортировкой. Дождался облегченного стона пострадавшего. Выпрямился. Услышал злое «Слыш, ты, чурка ё…ная, хули так долго ехал?». Резко ответил. Удара битой по затылку сзади предугадать не смог.
Минус.
Врач Ира Миннаус. Частный сектор, тяжело и долго умирающая бабушка после стволового инсульта, внук, заросший волосами и воняющий псиной, требующий «уколоть, чтобы умерла». За стенами домишки многоголосо лаяли собаки, запертые в вольере – сын промышлял «вязками» и продажей щенков охотничьих пород. Долгий, тяжелый, на повышенных тонах, разговор – где Ира терпеливо, сдерживаясь, отметала его «я заплачу» и «слыш, ну чего тебе стоит?». После чего вышла во двор. Внук вышел следом, вильнул в сторону, остановился у вольера, защелкал задвижками. Коротко скомандовал: «Фас! Фас суку!». Иру долго и яростно рвали зубами мелькающие пегие тела натравленных, пока она не перестала кричать. На допросе эта тварь пожала плечами и спокойно заявила: «С такими врачами только так и надо поступать». В глазах – святая голубая уверенность в собственной правоте. Твари дали пять лет, с учетом сиротства, тяжелой наследственности, выуженного откуда-то психиатрического диагноза детских лет,  и невесть каких еще заслуг, оправдывающих его сучий поступок. Кажется, уже вышел на волю, и, наверное, хмыкнув над могилой бабушки и врача Иры, уже снова плодит свору в вольере.
Минус.
Санитар Гогия Якашвили. Пришел на станцию вместе со своей женой, Женей Цукан, с которой познакомился на приеме документов в медучилище. Женька поступила, Гоги – нет. Отслужил в армии, писал ей письма каждый день, вернувшись – прибежал на станцию с огромным букетом гвоздик, рассыпал их по крыльцу, дождался приезда Жени с вызова, встал на колено, попросил ее руки. После, плюнув на протесты родни, поступил в медучилище повторно, день и ночь проводил на станции, часто, куря на крыльце, говорил всем и каждому, что лучше фельдшера Якашвили эта станция никого и никогда не увидит. За неделю до получения диплома – Женю на вызове зажала пьяная компания. Гоги, услышав по рации, сорвался с вызова, прыгнул в такси, приехал на адрес. На стук кулаком в дверь открыл его соотечественник, икнул, пихнул кулаком в грудь: «Хера надо?». Не целясь, Гоги снес его одним ударом под нижнюю челюсть, ворвался в квартиру, схватив здоровенный канделябр, стоявший в прихожей на изящной тумбочке. Богатая комната, толстый ковер на полу, уставленный дорогой жратвой и пойлом стол, невменяемая Женька, голая, обнимающая одного из тоже слегка одетых, на ковре развалившихся. Густой, дерущий ноздри, запах марихуаны, два шприца, скрестившихся окровавленными иглами, лежащих в тарелке на столе. Разбитая оранжевая укладка медицинского ящика, разодранная одежда на Женьке – кололи силой, понятное дело… Гулкие, звенящие удары металлом канделябра по черепам «шалманщиков»… Скандал, суд. Долгое, мучительное тягло с женой, пристрастившейся к наркоте…
Минус.
Фельдшер Илона Данилина. «Модель в пятом поколении» - так ее окрестили на станции при первом появлении. Стройная, подтянутая, с тугими грудками, осиной талией и изящными длинными ногами, с плавной, танцующей походкой, невольно заставляющей взгляды всех мужчин замирать и тянуться следом. Девочка, перепутавшая дом мод со станцией «Скорой помощи» - перепутавшей, и решившей, что это к лучшему. Отработавшей два года с врачами, напросившейся на самостоятельную работу. И в первый же свой вечерний самостоятельный вызов нарвавшейся. Сауна, повод «трудно дышать», долгий спуск по ступенькам в подвальное помещение бывшего заводского корпуса, переоборудованного в прилично звучащее «Банно-развлекательный комплекс «Радуга». Веселая компания мальчиков, наряженных только в полотенца и золотые цепи, пьяный бардак на столе, мокрый жар распахнутой настежь парной, задорное: «Оооооо, «Скорая», ща полечимся!». Сначала перед Илоной старательно изображалось пьяное джентельменство, подставлялись руки под тонометр, выдавались хором жалобы на головную боль, тошноту,  слабость, вялость мышц живота и спины, потом, в момент очередного измерения давления очередному якобы занемогшему лапа, унизанная кольцами, полезла по бедру девушки. Илона поднялась, отпихивая, сворачивая тонометр, краем глаза наблюдая, как один из присутствующих, деланно задумчиво дефилируя, становится спиной к двери, закрывая ее. Лежащий поднялся, сдернул с бедер полотенце. Объяснил, что ему надо на самом деле. Дождался ответа. Глумливо улыбнулся, сначала фельдшеру, потом – коллегам по пьяному разгулу, а после, не переставая скалиться, изо всех сил заехал девушке по лицу. Илона очнулась, притиснутая к мокрому кафелю пола, руки сдавливали колени друзей того, кто, размахивая «папиным наследством» перед ее лицом, шипел: «Давай, сука, хули кривляешься?! Работай, бля, если жить хочешь!». В кино… там обычно прилетает кавалерия, полиция и супергерой в красных подштанниках, прекращая все это в тот самый момент, когда достигнута точка невозврата. В том душном подвале, где никто не услышит криков – к Илоне никто не прилетел.
Да, потом завели дело о групповом изнасиловании. Завели -  и, после двухлетней тягомотины с неявками и пересмотрами, кокетливо закрыли, ибо фамилии участников были созвучны с фамилиями тех, кто это дело курировал. Исхудавшая, осунувшаяся, растерявшая нервами свою красоту, Илона исчезла со станции – и из города. Плакала в последнюю свою ночь на крыльце.
Минус.
Врач-педиатр Олег Тигбо. На него молилась вся женская часть населения Цветочного бульвара, ибо после исчезновения доктора Ованесяна, он занял его нишу – был добрым ангелом всех рыдающих и температурящих младенцев зоны обслуживания Центральной подстанции. Как когда-то сказала одна из мам, пришедшая на станцию со здоровенным тортом: «Ваш доктор Олег приедет, песенку споет – и мой пупырышкин успокоится. А если не успокоится – он еще одну споет». Олега любили, Олега ценили, Олег всегда был на хорошем счету у начальства и пациентов. Был у него, при всех плюсах, один ощутимый недостаток – прям был в суждениях и высказываниях, без всякого пиетета и скидок на впечатлительность. На все тычки работающих с ним фельдшеров резко отвечал: «Я в институте учился детей лечить, а не задницы полировать!». Как следствие – вызов к ребенку сына… ну, не сильно уже важна фамилия, важен статус дедули, к чьему внуку было прямое распоряжение главного врача гнать педиатрическую бригаду прям бегом, игнорируя ранее поступившие вызовы. Богатая квартира-студия, юный, но уже сознающий свою исключительность, счастливый отец двадцати годов, вставший в дверях и требующий от тяжело дышащих после подъема на шестой этаже медиков непременных бахил, ибо ковры и грязные лапы. Под осмотр – фоном перечисление фамилий и чинов, которым он, если что, тут же позвонит, язвительное комментирование всех действий врача и поставленного диагноза, интимно заданный вопрос – за сколько купил диплом? Я, мол, и без тебя сам разберусь, что у чада пищевая токс… токз…зикоинфекция, короче, тебя, коновала бездарного, сюда для чего пригласили, не побрезгали? Чтобы ты умничал? Или чтобы быстро вылечил? Люди, между прочим, устали, спать хотят, а не твой лепет слушать. Под конец – откровенно хамское: «Вижу, твой папаша явно на твоем образовании сэкономил!». Олег остановился, повернулся, дернул головой, оскалился: «Да и твой, вижу – на презервативах жался. Или дешевые брал, или дырявые».
Олега уволили в рекордный срок – за один день.  До сих пор в диспетчерской раздаются голоса из телефонных трубок: «Вы нам только доктора Тигбо пришлите… что-что? Как – уволен? КАК УВОЛЕН? ВЫ ЧТО, С УМА ТАМ ПОСХОДИЛИ, НА ВАШЕЙ ЭТОЙ «СКОРОЙ!».
Минус.
Врач Борис Ильинский. Человек с тяжелой судьбой, когда-то – блестящий врач, потом – врач пьющий, потом – врач уволенный. Длительное время живший непонятной, полубездомной, пьяной жизнью, потом – вернувшийся на станцию, помятый, истрепанный, но – бросивший пить и горящий желанием работать. Несмотря на косые взгляды, целый год беспорочно отработавший на линии, без жалоб, без ошибок в терапии, с идеальным оформлением медицинской документации, равнодушный к зарплате и надбавкам, наслаждающийся почти потерянным счастьем – быть человеком и профессионалом, в котором нуждаются, которого ждут. Те, кто не терял все и не опускался на самое дно – не поймут… Жалоба ушлой соседки, вызвавшей бригаду к бабульке, на чью квартиру она всерьез нацелилась, это все перечеркнула жирным штрихом почерка заявления на увольнение. Ильинский ушел со станции, тяжело пил, на Цветочном его часто встречали в жутком виде и невменяемом состоянии. Там же и нашли – с проломленной ударом чего-то тяжелого головой, холодного, окоченевшего, с оскаленным страшным лицом. Хоронили силами станции, родных у него не осталось… ну как – станции, собирали деньги по бригадам, начальство, то, что сидит, повыше, денег на похороны бывшего врача «Скорой помощи» Ильинского найти не смогло. С его, начальства, сконфуженных слов, конечно.
Минус.
Николай Ильич Трунов, «дядя Коля» – для многих поколений фельдшеров, долго и упорно трудившийся на бригаде кардиологии, многих воспитавший, многих научивший премудростям анализа ЭКГ, терпеливо разъяснявший неофитам разницу между депрессией и подъемом сегмента ST, достававший памятные кардиограммы с уникальными патологиями, рассказывающий забавные случаи из практики, живая легенда подстанции, которая инфаркты выслушивает, а потом уж снимает «пленку» - для отчетности, не для постановки диагноза. Старенький,  сгорбленный, в непременном белом колпаке, в очках с диоптриями, с обязательной хитрой ухмылкой, всегда по-доброму насмешливый и ироничный – когда к нему бросался очередной фельдшер или интерн со свежей кардиограммой; в такие моменты он почти всегда приобнимал за плечи, усаживал, разглаживал термоленту аккуратными движениями мозолистых сморщенных ладоней, откашливался, поправлял очки. И лента оживала – невнятный частокол черных осцилляций на розовой бумаге (частенько – смазано, с «наводкой») превращался в атривентрикулярные блокады, пароксизмы мерцательной аритмии, декомпенсированные «правые» пороки, синдромы Вуда, стенокардию Принцметалла, узловые ритмы второго типа, блокады Самойлова-Венкебаха, синдром Вольфа-Паркинсона-Уайта… все короткими, скупыми, емкими фразами, с непременными примерами и подробным объяснением терапии. Часто в такие моменты (как правило – в коридоре подстанции, перед диспетчерской), фельдшера, приезжающие с очередного вызова, останавливались, создавая небольшую толпу, слушали, кто-то торопливо записывал на обратной стороне расходного листа или бланка сообщения в поликлинику, наспех рисуя ломаную линию кардиограммы, вполголоса чертыхаясь, когда внезапно отказывала ручка.
Ночной вызов, пьяный джип навстречу, орущий музыкой, оскалившийся хромированным «кенгурятником», длинный сигнал и громкий удар, завершившийся хрустом мятого железа и дерущим уши визгом протестующей резины. Удар пришелся строго в ту сторону «Газели», где дремал уставший за бессонные сутки врач. Приехавшая первой на место Аня Лян после билась в истерике: «Мальчики, там месиво просто… месиво… понимаете?! КАК ТАК МОЖНО?! МЕСИВО ПРОСТО! Я ЕГО ДАЖЕ НЕ УЗНАЛА!!». Юноша, опрокинувший машину бригады, невнятно матерясь и сплевывая, постоял какое-то время, глядя на сочащуюся из-под искореженной двери кровь, после - петляя, ломясь сквозь кусты, сбежал. Как показала практика – правильно сделал, ибо негоже сыну некого чина из тех, кто носит непростые погоны, пьяным лететь по встречной в пять утра. Было разбирательство, длительные допросы, куда-то загадочно исчезла карта вызова, на который ехала бригада, потом – телефонная запись вызова, на который ее отправила диспетчер, бодренькая кампания в местных СМИ на тему «Нескорая «Скорая» ехала по своим личным делам, пока больные ждали – но их покарал случай!», красиво поданный материал в суде, что сей юноша ехал строго по знакам и трезвым, и лишь судьба уберегла молодой и растущий организм от нападения пьяной в дупель бригады врачей-убийц. Дело закрыто. Roma locuta, causa finita.
Щекастое личико сына того самого, дающего сконфуженное интервью угодливо «угукающему» корреспонденту местной телерадиокомпании – мол, да, выжил, сам не знаю, как, бог их простит, врачей этих…
Мертвые, пустые глаза фельдшеров, смотрящих на экран, где распинался оправданный убийца.
Уволившаяся сразу после этого врач Таня Мангусова – пришедшая на смену погибшей бригаде.
«Их лечить после этого? ИХ? ИХ, НАДЕЖДА АЛЕКСАНДРОВНА?!»
Минус.
Минус.
Минус….
Надежда Александровна отшвыривает сигарету.
До утра еще далеко – очень далеко.
- НАДЕЖДА АЛЕКСАНДРОВНА! – гулко, раскатисто.
Она идет торопливо обратно в кабинет, берет трубку телефона, что протягивает диспетчер. Гримасой показывает – тот самый!
- ТЫ, СУКА, СЛУШАЙ МЕНЯ СЮДА! – несется из динамика. – ЕСЛИ ТЫ, ****Ь ТУПАЯ, СЕЙЧАС ЖЕ ВРАЧА НЕ ПРИШЛЕШЬ, Я ТЕБЯ ЖИВЬЕМ В ЗЕМЛЮ ЗАКОПАЮ! СЛЫШИШЬ МЕНЯ, ТЫ?!
Старший врач на миг закрывает глаза. Где-то в другом конце города сейчас Карину сдают приемному отделению психоневрологического диспансера бледные, злые, избегающие смотреть на нее и друг на друга сотрудники седьмой бригады. Дальше – долгая терапия нейролептиками, постановка на учет, прощание с работой на «Скорой помощи», периодический вылет из ремиссии основного заболевания, последующие госпитализации, медленный, страшный ад для дочери – которая сейчас спит в кроватке, не зная, что произошло с мамой.
Послать эту тварь – длинной, долго вынашиваемой, составленной из специальной подобранных слов, тирадой? Заорать, выплеснуть ему в уши все то дерьмо обратно, которое он лил на диспетчера? Пообещать закопать его ответно, куда глубже, с осиновым колом в брюхо и в простату, дабы не наплодил себе подобных?
Добавить еще один минус в худеющий график дежурств подстанции?
- Ваш вызов принят, бригада будет, ждите.
Щелчок, разъединяющий разговор.
Надежда Александровна тяжело дышит, достает баллончик «Астмопента», встряхивает, переворачивает, впивается сухими губами в мундштук, нажимает на выпускной клапан.
Замирает, ожидая, пока ингалированный бета-адреномиметик растечется каплями по глотке.
Это в математике только минус на минус дает плюс. Здесь же, в реальной жизни, на подстанции «Скорой помощи» - эти минусы встраиваются лишь в кресты. В черные, траурные кресты неспасенных человеческих жизней.
Стук в дверь.
- Да... да?
Парень в красной куртке и черной кепке, глаза с отеками, губы трясутся, майка под курткой одета наизнанку.
- П-простите, вы… в-вы доктор?
- Да, что у вас..?
Он, суетясь, распахивает дверь, аккуратно приобнимая женщину, одетую в ночную рубашку, поверх которой накинута здоровенная, в леопардовых пятнах, шуба. Женщина тяжело дышит, лицо бледное, губы вытянуты в тонкую синюю нить.
- Мама вот… упала… руку, кажется,  сломала…
От парня ощутимо пахнет алкоголем, по виду судя – поднял с постели крик упавшей матери. Не скандалил, не орал в телефон, молча собрался, намотал на сломанные кости предплечья импровизированную шину из свернутых журналов и шарфа, привел сюда.
Надежда Александровна выпрямляется:
- Лена, карту оформляй, в амбулаторный укладку давай!
Обнимает пострадавшую за плечи.
- Все, сынок, отпускай, дальше я сама. Женщина, со мной… аккуратненько… дойдете?
- Да дойду, куда ж я денусь… - едва слышно отвечает больная. – Вы простите, что мы так поздно…
Станция пуста, все бригады на вызовах. Надежда Александровна молча накладывает шину (парень, покачиваясь, неловко помогает, придерживая, убирая пальцы, когда надо пропустить тур бинта), колет кеторол в плечо, подтягивает руку к шее бинтовой косынкой.
Дверь амбулаторного кабинета открывается.
- Надежда Александровна, шестая вернулась!
- Везите, раз вернулась.
Парень медлит, рука ныряет в карман джинсов, неловко, стесняясь.
- Доктор, я… вот…
Сняв очки, старший врач смотрит на него в упор.
- Зовут тебя как?
- К-кого? Меня? А… Юра. Юра я. Я это…
- Спрячь, Юра. Не надо.
- Да п-почему не н-надо-то?
Врач и фельдшер шестой бригады уже ведут его мать в машину.
Надежда Александровна крепко сжимает ладонь сына.
- Потому что ты – плюс, Юра. Плюс, понимаешь?
Смотрит молча, пьяно, растерянно моргает. Не понимает.
- Иди, не думай. Иди, говорю! И маму береги!
Сын, оглянувшись, уходит по коридору.
Надежда Александровна прислоняется к косяку двери амбулаторного кабинета.
Зажмуривается.
Хватит минусов. Хватит, Господи, пожалуйста. Потом, если будет твоя воля – плоди их и размножай, пачками, толпами, ордами, поколениями, как пожелаешь.
Ты не вернешь Карину. Не вернешь Ильинского. Не вернешь Альсарову, Керимова, Тигбо, Данилину. Не вернешь дядю Колю. Не вернешь еще сотню тех, кому нет замены и эквивалента.
Дай этой подстанции хоть один плюс.
Или несколько.
Если не будет их – кто будет лечить, отче ты наш? Кто?
Шатаясь, старший врач идет обратно в кабинет.
Надрываясь, звонит телефон.
Тот же номер, по ту сторону трубки ждет тот же голос – беснующийся, злой, ненавидящий. Которому плевать на Юру и его маму, которая стойко терпела боль, пока пешком шла до подстанции через темноту Цветочного бульвара.
- Подстанция скорой помощи номер три, старший врач Васильева, слушаю вас!
Молча слушает ругань.
В голове упрямо бьется: «Минус! Минус! Минус!»
Минус.
Минус….




27.01.2018
г. Сочи.
Олег Врайтов.