Глава 2

На следующий день у перевозбудившейся и переутомившейся от прибытия гостей Эмилии случился очередной приступ.
 
- Сегодня я никуда не поеду, - хмуро сказала Анна Дэницу, который спустился, чтобы перехватить её и увезти в Оунвилльский бар. – Маме плохо. Я должна быть при ней.
- Ты уверена, что должна тратить жизнь на подкладывание уток? Есть более весёлые занятия. И более полезные для твоего будущего. Ты молода, а до сих пор сидишь дома.

- Маме тяжело без меня. Тяжело одной. Страшно. Вам не понять. Головокружение, словно крутят на центрифуге – так она говорит. Не может шевелиться, тошнит. А потом долго качает…

Дэниц хмыкнул – он всё прекрасно понимал, и ему нравилось то, что испытывала во время приступа Эмилия: тоже своего рода экстрим, а из экстрима, даже чужого, можно черпать массу возможностей и сил.

- Твоя мама уже давно привыкла к своим болезням. И прекрасно может обходиться одна. Пусть учится, приспосабливается. Ну, вытянула руку, подхватила утку – сама, сама, не загружая близких. Ну, потерпела, выждала, поспала…
- Ей тяжело спать во время приступа, всё время кажется, что она летит в пропасть. Но вам не понять…

Этот разговор слышал Криста, листавший рукописи, разложенные на письменном столе. Он подошёл к Анне: - Анна, позвольте мне поговорить с вашей мамой. Мне кажется, я сумею её порадовать и облегчить состояние.
- Вряд ли. И потом, господин Криста, мама нуждается в женском участии. Господин Дэниц верно заметил – главная помощь действенна, а мне приходится часто подавать ей судно.

- Я не отниму много времени. Пожалуйста, голубушка, - в голосе Кристы было столько участия, что Анна уступила: - Хорошо, идёмте со мной. Я только зайду в кухню за чаем и лимонным соком, ей от кисленького лучше. – И Анна поспешно убежала в кухню.

- Криста, никак ты хочешь превратиться в сиделку? – насмешливо кинул вслед приятелю Дэниц. – Смотри, опасная тенденция. Хотя, конечно, полезная: глядишь, войдёшь в доверие и поживёшь на дармовщинку!
- О чём ты говоришь, Дэниц? – укоризненно обернулась Криста. – Какая корысть тут может случиться? Я не могу пройти мимо человека, нуждающегося в помощи – вот и всё.

- Ну-ну… Грамм альтруизма убивает лошадь. Анна, я всё же подожду тебя, ты – старожилка, положусь на твоё компетентное мнение, проведёшь меня по всем кругам местного ада и рая? – Дэниц, посвистывая, вытянул из кармана сигарету и неспешно закурил, демонстративно выпустил в гостиную клуб дыма и только после покинул дом, чтобы проведать своего верного коня – мотоцикл.

Сопровождаемая Анной, Криста вошла в комнату Эмилии. Та почти сидела в подушках на своей кровати, неподвижно и обречённо глядя перед собой.

- Мама, - участливо сказала Анна, ставя на столик чашку с чаем и бутылочку с лимонным соком. – Тебя попоить?
- Нет, - прошептала Эмилия побелевшими губами. – Потом.
- Мама, тебе надо пить…
- Не… могу… тошнит…
- К тебе пришёл господин Криста, мама.
- Нет, нет, как ты могла…
- Он очень просил меня, и я разрешила.
- Хорошо…
- Мама, можно, я пока уйду? Я приду чуть позже, хорошо?
- Хорошо…
Анна, бросив последний выразительный взгляд на Кристу, вышла из спальни.

- Я вижу, госпожа Эмилия, как вам тяжело. Это печально. Но не фатально, я это знаю, поверьте мне. Вы сдались – а это негоже.
- Это… ужасно, - медленно, заторможено произнесла она Кристе, с трудом ворочая языком. – Всё… плывёт. Не могу… шевелиться. Ухо… не слышит… звон… Лекарства… не помогают. Но вам незачем… видеть меня сейчас. Идите… отдыхайте. Мне… может стать хуже...

- Я не брошу вас, Эмилия. Я хочу попробовать скрасить ваше состояние. Я пришёл, чтобы помочь. Верьте мне. Этому можно помочь.

- Пройдёт… само. Этому… нельзя… помочь… Врачи… не могут… справиться… Тошнит, - сморщилась Эмилия, привставая, и Криста поспешно подхватила её за плечи и подняла к лицу пластмассовый тазик. Эмилию вырвало. Криста унесла тазик, затем вернулась и попоила Эмилию из ложечки лимонной водичкой.

- Так вот, госпожа, - продолжила она. - Я не врач. Но к народным целителям отношение имею. Знаю, что врачи относятся к вам скептически, не верят, а то, в чём убедились, вылечить не в состоянии. Если вы позволите мне, Эмилия, - Криста произнесла имя женщины бережно, едва ли не благоговейно, - если вы позволите, я попробую вылечить вас своими методами. Более того, - она улыбнулась и глянула ей прямо в глаза, - мне кажется, что мы подружимся! И не смейте верить в худшее, это вас убьёт. Верьте в себя, всегда верьте в себя!

Эмилия только коротко охнула. А Криста взяла обе её руки в свои, легонько сжала. И принялась согревать их своей внутренней энергией и нашёптывать заговор, не выпуская своим ясным, но цепким взглядом глаза больной.

- А теперь я сделаю вам массаж. Но мне нужно, чтобы вы обнажили верхнюю половину тела. Я не сделаю ничего дурного, и вы должны мне верить. Ведь вы верите мне, Эмилия?

Эмилия заторможено моргнула. Потом медленно распахнула рубашку.
- Замечательно! – И Криста принялась вытягивать дурную энергию, перекачивать в себя и растворять в себе до полного расщепления и рассеивания. В такие минуты она сама будто перерождалась, и казалась себе монстром, питающимся людскими хворостями. Вытянула, наелась – и подняла дух, и засветилась, и сама напиталась силой. А та радость, которую излучал пациент после сеанса, становилась как бы стабилизатором для полученной подзарядки.

- Мне лучше, – прошептала Эмилия. – Мне, правда, лучше. Вы – чудотворец, господин Криста. Звон прошёл. Возможно, я даже сумею сесть. Огромное спасибо. Что это было – гипноз? Вы – экстрасенс?

- Всего лишь странствующий знахарь, или по-нынешнему - народный целитель.
- Нет слов… Вы удивительны. Я могу сесть. Я уже могу ворочать головой. О, Господи, какое счастье! Огромное спасибо!

Только после этого Эмилия вспомнила, что без рубашки, и поспешно завернулась в плед.

- Не стоит благодарности. Вы – талантливый человек, Эмилия. Обещайте, что не будете впадать в отчаяние, сие богу неугодно. Я не мог допустить, чтобы вы продолжали мучиться и бездарно тратить время на болезнь.

- Вы… читали мои стихи? Это нечестно.
- Простите. Я только бросил один взгляд на лист бумаги – и уже знал, что там, словно это моя собственная душа заговорила. Простите великодушно. У вас романтичная натура и чувствительная, вдохновенная душа.

Эмилия улыбнулась, и щёки её порозовели. Было видно, что ей очень, очень приятно признание Кристы. Она не слышала подобных признаний так давно. А если честно – то она не слышала их вообще никогда. Мужу было не до того, и он никогда не бросал того «одного взгляда», чтобы сказать потом пару тёплых слов. Анна была всегда погружена в свои картины и учёбу, ей тоже было всегда некогда. А подруги… Подруги увлекались только своим домашним хозяйством, и всегда твердили: «Ах, мы совсем не разбираемся в поэзии!» Эмилия чувствовала себя так одиноко. А вот теперь встретила необыкновенного человека, с которым можно об этом поговорить.
Но сейчас и впрямь ей лучше было уснуть.

- Теперь прочтём благодарственную молитву Господу, чтобы продолжить исцеление во сне.
Криста помолилась вместе с Эмилией, усыпила её, немного посидела рядом, убедившись, что дурь не сползается вновь в ком серой мглы, и покинула комнату.

- Мама у меня немного сумасшедшая, да? – грустно спросила Анна, хлопотавшая по хозяйству.
- Мама у вас замечательная, Анна! – искренне ответила Криста. – Талантливая и чуткая, но часто впадает в депрессию. Давайте, я вам помогу!
- Что вы, мне неловко. Я сама, привыкла. К тому же, осталось только половики вытрясти и бельё развесить.
- Вот я и вытрясу и развешу. А вы можете со спокойной душой рисовать – мама проспит долго.
- Спасибо!

Криста развесила бельё на дворе, старательно вытрясла половики, постелила их на прежние места, и даже вымела двор, а потом вежливо постучалась к Анне, работавшей на веранде: - Можно с вами посидеть? Я не помешаю?

- Не помешаете. – Анна улыбнулась, сосредоточенно поправила что-то на бумаге. Криста протянулась взглядом к листу картона. Увидела улицу с домами, прячущимися в кудряшках крон, чуть тронутых зелёным, бегущих по улице детишек на самокатах, косые нити дождика, а справа на переднем плане – почтенную пожилую даму под зонтиком.

Криста снова спрятала взгляд. Набросок нёс умиротворение и жизнеутверждение.
- Вы работаете по заказу? – спросила Криста.

- Сейчас – да. Госпожа Станислава из Каламатча заказала портрет, а мне захотелось нарисовать её внутри городского пейзажа, а не в кресле. Тем более что она недавно слегла, и врачи говорят – надолго. Ей понравится видеть себя на улице, не прикованной к постели. К сожалению, это пока набросок, потому не показываю.

- Ей непременно понравится. Вы рисуете давно?
- Сколько себя помню. С детства. Я – старшая в семье, и благодарна маме за то, что она давала мне учиться и рисовать и не перегружала домашними делами. Если бы не она, я бы никогда не поступила в училище. Так что теперь я помогаю ей, как могу.

- А что вы пишете для себя, Анна, для души?
- А зачем вам знать? Моя душа – омут, как и любая другая, чужая.
- Зря вы так. Ваша душа не омут – а чистая, быстрая речка.

Анна вздохнула: - Какой бы она ни была, сейчас мне некогда для души работать.
- Разве в портреты и пейзажи вы не вкладываете души? Мне видится и душа, и любовь, и вдохновение.
- Вкладываю и в портреты. А поначалу я только для себя работала. Вы не станете смеяться, если покажу?
- Ни в коем случае.

Анна поколебалась, встала, вытащила из книжного шкафа толстую папку и протянула Кристе: - Тут, в основном, масло раннее, почти ученических времён. Мне сны снились, я сны любила смотреть, а потом пыталась записать – но не словами, а красками…

Криста стала бережно перебирать тонкие грунтованные картоны. Они напоминали нежные, размытые акварели, или мир через розовато-голубоватую дымку. Сквозь эту дымку просвечивали дома не дома, деревья не деревья, и на каждой - странные фигуры. Не то человеческие, не то каких других диковинных существ – с крыльями, легко взмывающих в воздух, либо с высоты ныряющих к земле, либо над землёй парящих.

- Теперь поняли, почему – омут?
- И теперь не скажу, что омут. Ангелы в омуте не живут. Скажу так. Крылатость. Стремление к небу. И вы достигнете успеха, непременно. Только дайте себе волю, поработайте для души.
- Это никому не понятно будет. А значит, и не нужно.

- Ошибаетесь. Ваши ангелы понравятся всем. Потому что свет и тепло излучают. Верьте мне. Я такое хорошо чувствую, с закрытыми глазами могу определить, добро несёт предмет или зло.
- Как же предмет может нести добро или зло? Предмет – он и есть предмет, никакой. Повар ножом режет капусту, или пьяный ножом в драке машет – без разницы, зло не от ножа идёт, от человека.

- Верно рассуждаете. Человек нагружает предмет своими мыслями, желаниями, создаёт свой образ предмета, и у каждого один и тот же предмет иной получается. Тот же нож часть темноты в себя впитывает во время дурного деяния. Так же произведение искусства вбирает добрые помыслы, чистоту души и вдохновенный труд…

- Анна, девочка! – раздался голос проснувшейся Эмилии. – Завари-ка чайку, а потом картошки надо начистить к ужину!
- Сейчас, мама, иду! – Анна подхватилась. – Прошу извинить. Помогу маме, а потом снова вернусь рисовать.
- Да, да, не стану мешать. Или мне поставить чайник и начистить картошки? Не стесняйтесь, я запросто! Жизнь научила. Да, конечно! – Криста вскочила, осенённая решением. – Рисуйте, пожалуйста, не отвлекайтесь!
Криста поспешила на помощь хозяйке, оставив Анну в весёлом изумлении.

«Пожалуй, пора посетить местный Храм», - решила Криста на следующее утро. – «Установить связи». Замечательный день. Не очень тепло, но ясно и сухо, смешные редкие облачка в форме лепёшек или летающих тарелок. Едва Криста вышла, как наткнулась на любопытствующую соседку.

- Меня зовут Мара, я по соседству! – затараторила она, не давая ей открыть рот. – А вы новенькие в Торбанке? На работу устраиваться приехали? Так в Торбанке работу не найти. Надо в Оунвилль, там две фабрики, частные. Берут молодых - платят неплохо! Работа тяжёлая, но молодым-то по плечу! А вы с Хоумлинками знакомы? Наверное, с Костой – он, бедняга, как заболел, так сразу с работы его и попросили, да.

- Нет, не с Костой.
- Тогда с Эмми? Бедняжка так давно мучается, так давно…
- Нет, и не с госпожой Эмилией. И приехали не на работу устраиваться.
- Тогда чего ж? – озадаченно проговорила Мара.
- По частному делу, - уклончиво ответила Криста.

- Частное дело, конечно, - закивала Мара. – А я сначала подумала, что вы – новые учителя в Каламатчевскую школу. Очень похожи. Вы – прямо как учитель истории, очень серьёзный, положительный, очков только не хватает для солидности, а ваш напарник – вылитый физкультурник! Такие бицепсы, такая походка – того и гляди бросится мяч лупить.

Криста покивала головой, но не удержалась и улыбнулась при этом сравнении: Дэниц – физкультурник? Вот маскировщик!
- Нет, он не физкультурник, хотя к спорту имеет отношение, и я тоже – не историк, хотя история моя долгая… Но за подсказку спасибо. Возможно, мы наведаемся в Каламатчевскую школу.

- А если вам что нужно, спрашивайте у меня. Всё покажу, расскажу, познакомлю. Я многих знаю – и в Оунвилле, и в Каламатче. Городки у нас маленькие, вы не поверите, полгородка – родственники! У меня даже в Ульзане родственники, тётка двоюродная, старая, под девяносто, но молодцом, сама себе готовит, стирает, своими глазами глядит. Я как приеду к ней – она мне и говорит: «Ну, голубушка, сегодня такую книгу дочитала, такую книгу – вот мерзость! Как такое выпускают – всё про мужчин, как они друг дружку любят…»

- А не подскажете ли мне, Мара, что за батюшка у вас в Храме верховодит?
- А… О… Батюшка-то? Прокопий, замечательный человек.
- И много у вас прихожан?
- Да теперь уж не слишком много. Больше стареньких. Молодёжь нынче калачом не заманишь, а Прокопий и не подстраивается под новомодные течения, суровый очень, всё больше стращает и указания отдаёт. Только времена иные, никто не пугается, и указы выполнять не спешит.
- Благодарю, Мара.  Попробую и я не испугаться.

Криста дошагала до церкви, вошла внутрь вместе с немногочисленными прихожанами. Пристроилась в уголке, стараясь оставаться незаметной так, как это умела только она. Хорошая церковь, чистая, в меру скромная, в меру богатая. Традициями богатая, намоленная. Нынче маловато здесь молодёжи, если и приходят, то лишь бы родители не ругались, более приличия ради, чем по зову сердца и души. Не самое страшное. Хотя жаль – подзарядка на уровне, работает исправно, польза была бы явная.

Криста слушала негромкий, несколько писклявый хор энтузиасток преклонного возраста. Нежное тепло обволакивало, от икон струилось марево, от кого отворачивалось капризно, кого обтекало задумчиво, к кому так и льнуло. Когда марево протянуло язычок к ней, Криста позволила ему в себя впитаться.
Криста уже представляла себя на уроке богословия, преподающей ребятишкам Закон Божий. А после уроков – сбор плодов в общинном саду, девушек в цветочных венках, а потом - весёлую возню в сугробах, прекрасную белую лыжню, ледяные городки… Несовременна она, увы, и мечты её остались в прошлом. Тянутся оттуда назойливым хвостиком, а нынешняя ребятня бредит мотоциклами и дискотеками, разноцветными шоу, лазерами, блескучими, шумными и бестолковыми, ни уму, ни сердцу ни молекулы не дающими. Только глазам завидущим. А чуть старше стали – под ноги бросаются новые соблазны, подножки ставят, с ног сбивают: алкоголь, наркота, продажный секс, трэш с мордобоем – и всё грязное, цвета асфальта. Нет, конечно, есть замечательная музыка, фильмы, представления, о ценностях вечных и нетленных, только почему-то они куда меньше липнут.

Криста дождалась своей очереди и подошла к исповедальному окошечку. Встала и наклонила голову так, что совсем невозможно было распознать её. Как могла, понизила голос.

- Исповедуете ли, батюшка, непутёвого блудного сына?
- Давно ли при исповеди был, сын мой?
- С месяц. 
- И много накуролесить успел за месяц?
- Не то чтобы много, но есть и грехи, и грешки.
- Рассказывай!
- А простите грехи?
- Посмотрим. Если не слишком безобразные, если приношения достойные – Бог простит.
- А грешки?
- Для Бога и Церкви нет грехов и грешков. Все прегрешения перед установлениями Христовыми равно мерзки и заслуживают наказаний и выкупа!

- Насчёт выкупа будут сложности, не нашёл ещё работы. А покаяться – покаюсь, сниму с души тяжесть. Начну с грехов явных, - вздохнула Криста. - Бывало, напивался в постные дни. Бывало, при трапезе молитвы не читал, потому, как с голодухи набрасывался на еду с неприличной поспешностью. Бывало, начальника при друзьях честил и упрекал, спорил и желал ему в тартар провалиться.

- Дела публичные – окружением осуждены. Раз сознаёшь их, значит, покаешься смиренно, без задержек. Замаливай грехи – а там посмотрим. Теперь кайся в делах и помыслах тайных.
- Есть у меня мысли тайные, есть. Жил в семье чужой, на жену чужую взгляды бросал, в желаниях признавался. Любовался, не таясь. Мечтал рядом с нею жить, ибо не встречал души чище, добрее, благонравнее…

- Ну? Ну? И что, домогался?
- Домогался. За руку держал, садом любуясь. Вместе с нею на коленях стоял, рядышком, бок о бок молился Господу. По хозяйству помогал. Стихи читал. Молился за здравие её, ибо не попадалась мне душа невиннее…

- И всё? – с явным изумлением протянул Прокопий.
- И всё, батюшка. Ушёл из тех краёв от греха подальше, оставил на память свой молитвенник. Но до сих пор помню с благодарностью и сожалением.
Батюшка преодолел разочарование.

- И это называется грешком, нечестивец? Тайные грешки самые вопиющие! Кайся, кайся и пятьдесят раз по утрам и вечерам «Отче наш» читай! Иначе никакого прощения не будет! Как неделю отчитаешь, без грехов явных и тайных, так и явишься.

- Батюшка, не хотите мой грех отпускать?
- Не получишь. Отработай на огороде церковном, да рьяно, так, чтобы дурь из головы вышибло – тогда и воздастся.
- Насчёт огорода – боюсь, не получится: вдруг не задержусь здесь надолго? А если я иным возмещу? Травки лекарственные собирать стану, немощных и неимущих пользовать?

- С какой ещё стати? Хлеб у врачей отбивать?
- Ни в коем случае, ваше преподобие, не покушаюсь на чужой хлеб. Наследственность у меня такая, от отца и матушки, рецепты народной медицины изучал.

- Народная медицина без освящения церкви недействительна. Ступай в Инспекцию, покупай дозволение. После придёшь на Совет Трёх Храмов. Но прежде грехи отработай. Иначе не получишь у меня разрешения. Но смотри. Если самовольничать вздумаешь – приструним. Иди, закончен разговор.

Ну и ну. Невзлюбил её батюшка Прокопий, по всему видно. Сразу невзлюбил. Не будет круга жадно внимающих Кристе детей у костра и умилённого зрелищем батюшки. Всё. Проехали! Интересно, это он у всех мзды требует? В искупление? Индульгенции продаёт? Непорядок. Порочная практика. Алчным оказался батюшка. Помнится, гнал он в шею таких торгашей из храма плёткой. Повнимательнее за ним понаблюдать, не грешен ли сам Прокопий, так ли уж честен он перед паствой и Богом?
Разрешение Трех Храмов, мда…

Криста неопознанной вернулась в дом. Дэниц при её появлении повёл носом, нюхнул  - и сморщился: - В церкви была? Ну и воняет от тебя. Ладаном всяким! Потом поповским! Иди, водой обмойся - не то ночью задохнемся!
- Обмоюсь. Мне Прокопиевский ладан не впрок.

… Не прошло и недели, как в доме Хоумлинков воцарилось шумное веселье. В субботу к Анне с лёгкой руки Дэница нагрянула компания друзей. Повеселевшая Эмилия, стуча палкой больше по привычке, носилась по дому, внося суматоху и беспорядок. Наготовить на такую ораву было в одиночку нереально, и она смирилась с полуфабрикатами и сэндвичами.

Горбач с утра убирался во дворе, потом пытался отремонтировать старую, раздолбанную  таратайку.  Пока Дэниц не направился решительно к нему: - Папаша, не пора ли заканчивать мудохаться с этим мусором? Не повеселиться ли в выходной день?

Горбач махнул рукой: - Какое там веселье? Отвеселился. Поздно. Да и компания у вас больно молодая. Не впишусь.

Дэниц обнял Горбача за плечи: - Папаша, кто вам сказал, что вам поздно обнимать молодых девушек? В самый раз! Пошли веселиться. Мы закупили офигенное количество спиртного, хватит всем, чтобы ужраться в жопу! Госпожа, - обернулся Дэниц к Эмилии. – Не беспокойся, всё будет о`кей. Обещаю вернуть в целости и сохранности. Со мной не пропадёшь!

Дэниц понизил голос и подмигнул растерявшейся Эмилии: - Мужику нужно давать время от времени свободу – чтобы знал, что жена лучше всех!

Горбач только виновато втянул голову в плечи, но возможность выпить за счёт великодушного постояльца влекла его сильнее сочувствия к оставленной жене.
- Я скоро вернусь, Эмми, - бормотал он. – Скоро буду…
Не уточняя, каким именно он будет скоро.

И Дэниц повёл подобревшего и заулыбавшегося Хозяина на веранду, временно превращённую из мастерской в закусочную. Эмилия только рот открыла от возмущения, а мужа и след простыл.

И тогда обиженная Эмилия, оставив молодёжь, с прозрачной, но сердитой головой убежала наверх и уединилась подальше от шума, в комнате Бориса, уселась за стол, взяла новую тетрадь и ручку. Странно, но её здоровую голову, несмотря на приподнятое настроение, покинули мысли и образы. Голова была девственно пустой. Может быть, оттого что снизу доносились музыка и смех? «Шум мне мешает!» - раздражённо подумала Эмилия, скорее, по привычке. – «Да, да, конечно, мешает! Они веселятся неизвестно отчего, а я страдаю!» Она вскочила, одёрнула платье, поправила волосы и выбежала на лестницу с тетрадкой в руке. «Хватит орать!» - хотела она крикнуть, но вдруг увидела Кристу, стоящую у двери своей комнаты. Их глаза встретились.

- Я попрошу их убавить звук, - сказала Криста, кротко улыбаясь. – Они меня послушают.
- Не стоит беспокойства, - смущённо проговорила Эмилия, потупив взор. – Молодым положено веселиться.
И в этот момент внизу появился сияющий Дэниц, облапивший полупьяную девицу. Дэниц мгновенно оттолкнул девицу и одним махом взбежал наверх.

- Госпожа! – он приложился к руке Эмилии. – Позвольте пригласить вас на танец! Вы неотразимы, и ничуть не хуже этих молоденьких свистушек. Гарантирую поддержку и моральную, и физическую!

- Госпожа желает остаться в тишине и покое, - вступила Криста и подошла ближе, беря Эмилию под руку с другой стороны.

- А ты не встревай. У нас понятия о тишине разные. Знаешь, какой звук самый страшный? Тишина! В тишине сам себе мертвецом кажешься. Куковать себе в одиночку в тишине – скорее скукожишься и забудешь, зачем тебе руки-ноги даны. А мы знаем с госпожой, зачем, - Дэниц игриво подмигнул Эмилии, легонько высвобождая её из рук Кристы. - Правильно! Чтобы танцевать до упаду!

Удивительно, но ей было приятно внимание сразу со стороны двух мужчин. Она глянула на Кристу и робко улыбнулась, словно умоляя – пойдём и мы туда, танцевать… Криста невольно потянула Эмилию к себе, Дэниц – к себе, она качнулась и едва не упала.

Тогда Кристе пришлось разжать руки и отступить, и неблагодарный Дэниц, посмеиваясь, повёл покорную, оглядывающуюся Эмилию на веранду.
– Так что увожу матушку танцевать и омолаживаться в отличной компании. Что, Криста, неужели ты откажешься?

Дэниц говорил и уводил Эмилию в водоворот смеха, музыки и звона бутылок, а Криста осталась стоять с нелепо отставленной рукой, мучаясь сомнениями. «А в самом деле, что же, так и буду стоять с протянутой рукой? А почему нет? Сколько уже отстояла так, и всякое валилось в мою руку, и гроши, и проклятия, и объедки, и любовь искренняя… Но хорошее пересилило, иначе не было бы меня тут сейчас. Веселятся… Хорошо им. Хорошо? А ежели хорошо, то почему мне должно быть плохо? А что, если и мне присоединиться? Уберечь от перепоя мужа, предостеречь жену. Это мой долг. Да! Да, что там перед собой юлить? Тянет меня туда, где люди, где людям хорошо, несмотря на то, что плохо. Вот парадокс: как часто хорошо бывает там, где плохо. А если им хорошо, то и мне хорошо будет, а не плохо. Плохое в хорошем легко найти, любому дурачку под силу. А вот хорошее в плохом – особый взгляд иметь надобно. Хорошее в плохом – «беспонтовый пирожок», как сказал бы Дэниц. Ладно, забыли. Ушли медитировать».

И Криста сделала шаг к своей комнате, другой шаг, третий, потом махнула рукой, развернулась и сбежала вниз, чтобы войти в ту тесную компанию, в тот тесный круг молодых, веселящихся напропалую…

А молодёжь вместе с хозяевами уже высыпала на улицу, вытащила табуретки, магнитофон, початые и непочатые бутылки батареей, и снедь на скатерти, и первым делом Криста увидела у крыльца Эмилию, лихо отплясывающую бездумное, сверкающее диско в паре с Дэницем. Криста видела, что Дэниц трезв как стёклышко, но старательно изображает из себя пьяного, и даже заставляет себя покачиваться, и в этой раскачке то и дело кладёт руку Эмилии то на плечо, то на прядь волос, то на бедро. Что-то странное, чуждое и неизведанное кольнуло Кристу в области груди, потом она заставила себя утихомирить дыхание и решительно перехватила Эмилию: - Теперь моя очередь, Дэниц!

- Ура! – завопил Дэниц, теряя признаки опьянения и подмигивая Кристе. – В нашем полку прибыло! Какие большие люди! Сам Великий Лекарь всех времён и народов! Штрафную ему, други, штрафную!

И Кристе и Эмилии тут же начали совать в руки наполненные до краёв бокалы. Криста едва успела провести мысленный обряд, чтобы обезопасить спиртное, лишив его хмеля, но в суматохе его хватило лишь на первую, штрафную порцию.
А затем не обезвреженный хмель ударил в голову, и вот Криста уже поглаживала Эмилию по голове, мучаясь извечным вопросом – открыть ли ей свой истинный пол, или продолжать туманить взгляд? А Эмилия, преклонив голову ей на грудь, блаженно улыбалась с закрытыми глазами и думала о том, какой он милый, понимающий, нежный, и даже женственный, словно и не мужчина вовсе, потому что не встречала она в жизни таких мужчин, ласковых и добрых. И красота его особенная – и глаза, и волосы, и губы, и дивная, гладкая кожа без щетины…

И что было потом? А зачем вам знать, что потом было? Бесстыдные танцы, вино, жареное мясо. Громогласный циничный Дэниц, подбивающий девиц на стриптиз словами и неприличными телодвижениями, и хихикающие девчонки, позволяющие парням и Дэницу себя трогать. Поцелуи беззастенчивые по пьянке, анекдоты непристойные, игры, словно бы не человеку приставшие. Валяющийся на травке в отрубе Горбач, которому Криста не помогла, потому что сил не оставалось самой себе помогать; Дэниц, лапающий Анну в уголочке – Криста и её не предостерегла, ибо и себе самой грядущее не высчитала; и разошедшиеся после полуночи парочки – известное дело, зачем: за тем самым, что, вроде бы, и Кристе не возбранялось Отцом намертво, но вот сама себе запрет поставила – и свято блюла.
   
Вот что было, и зачем вам знать, как это было? И как плохо было Кристе, теряющей силы и зрение в этой пьяной круговерти только для того, чтобы не утратить из поля зрения Эмилию и удержать себя в образе, и как хорошо было Дэницу, упивающемуся всеобщим безобразием...

А в целом – ничего особенного, ничего нового, ничего непривычного, обычная молодёжная вечеринка, каких множество происходит в миру то тут, то там.
В конце концов, уже за полночь, Криста заставила себя худо-бедно протрезветь. Ужаснулась, прониклась раскаянием, извинилась перед расстроенной хозяйкой. Мягко, но настойчиво увела её в дом, к личной её комнате, а там бросила её и убежала в свою - очищать ауру дома и свою собственную, читать покаянные молитвы, возносить Небу песнопения, пытаясь не слышать жалобный, ласкающий – и при этом игривый голос: «Господин Криста, где вы, ау?» А через час всё в голове Кристы Фотинии смешалось, и обрушился тяжеловесный  сон...

…Криста проснулась рано утром, так как не могла долго спать, и тут же сморщилась – затуманенная голова тупо ныла, саднила невесть где и невесть чем расцарапанная щека. «Придётся поднапрячься. Хоть без эксцессов обошлось, и то ладно. Без эксцессов, точно?» - Криста покопалась в памяти и едва не застонала: «Был эксцесс, был! Танцевала она с Эмилией, и ритмы отбивала, и медленно кружилась, и даже шептала на ушко что-то, и даже губами не только руки, но и волос касалась, а та вздыхала, смеялась и щекой прижималась к щеке. И мысли вокруг неё крутились далеко не безгрешные – мечтала она обняться с ней и сидеть так на берегу Уединённой Реки, прекраснейшей из Рек, не замечая времени, и гладить плечи, и чтобы ангельским хором птицы услаждали слух, и цветы ластились к ногам…»
Криста испуганно повернула голову, словно боялась, что её мысли услышат, и увидела напарника. Дэниц, выпивший больше всех, стоял у окна на голове, свежий и крепкий, словно и не пил вовсе. Дэниц стоял с закрытыми глазами, и при том ухитрялся насмешливо улыбаться: «Мол, вижу, что проснулась и угрызениями маешься, а мне с того прибыль и удовольствие – увлёк в греховные увеселения! Так чего пялишь глаз – раз проснулась, вставай: не хуже, но и не лучше ты меня, Криста!»

Криста стряхнула с глаз пелену, а с души – туман, заставила себя встать и настроиться на деловой лад.
- И сколько ты растратил на эту безобразную пьянку? – спросила Криста, застилая постель.

Дэниц медленно опустил ноги, потом вскочил одним прыжком.
- Не безобразную, старушка. Высший класс пьянка. Девочки расковались, да и старики тоже на уровне были. Значит, не вполне болото, раз растрясти под силу.
- И всё-таки, сколько? У меня денег нет, ты знаешь…
- Да почти всё, что было.
- Дэниц, а как ты собираешься расплачиваться дальше?
- Боишься? Не бойся. Как? Пока не знаю, как. Придумаю. Может - сворую!
- Что? Своруешь? – вскинулась Криста.

- Украсть у злых имущих, чтобы отдать милым нуждающимся – это ли не благое дело? – поддразнивая подружку поневоле, пропел Дэниц на манер псалма. – И не сворую, а возьму вполне законным способом тут, внизу. Знаешь, сколько тут существует законных способов отъёма денег?

- Например?
- Да выиграю в карты, например.
- Здесь нет игорных домов.
- Так сделаем. В Оунвилле есть – почему бы и тут не сообразить?
- Думаешь, тебе позволят?
- Никак ты встрянешь, квёлая? У тебя не хватило сил на то, чтобы выбраться из воды. Так до сих пор и барахталась бы. Ты же не заплатишь - и подавно безденежная.

- Неверно. И я добуду. Думаешь, так и буду спокойно наблюдать?
- Ну-ну, курочка Ряба. Смотри, чтобы пёрышки не пообщипывали.
- Такие, как ты? Знаю, способные. Не волнуйся. И я пощипать сумею. А просто налажу связь с местным священником. Мы будем вместе. Заодно. Лечить.
Сказала так Криста – и вздрогнула, вспомнив встречу с отцом Прокопием. Проклятие, и тут она в одиночестве.

- Лечить? Вместе? Признайся – много ли народу молитвами да травками вылечила за свои жизни? Чёрта с два тело молитвами вылечишь, слишком хилое оно у людей, и болезни заковыристые, гоняй энергию, не гоняй – всё равно она закольцована. А слабое тело и душе своё диктует.

- Передёргиваешь, Дэниц, это душа слабая телу диктует…

- Кстати о душах, - оживился Дэниц. - А за души нынче почём платят? Что, тумаками и камнями, верно? Да эти долгополые только свою утробу и лечат. Да и сомневаюсь я, чтобы местный поп тебя возлюбил. Ведь не разрешил лечить, так? Что, угадал?

Криста невольно вздохнула: - Ну, угадал. Но я не сдамся, добьюсь, уговорю, найду ключик. Не впервой. Мне разные встречались служители, не скрою. Но в таком благостном местечке плохих людей быть не может.

- Зря так уверена. Я насмотрелся на этих. Местечковых. Самоуверенные, лицемерные и самовлюблённые индюки. В лучшем случае. В средне-дурном случае – пауки в паутине.

- А в самом скверном?
- В скверном – невразумительные маньяки. Хорошо, если в себе. Хуже – если экстремисты. А в целом – всего лишь очередная властная структура, под себя гребущая, под себя гнущая. Лично я предпочитаю свою братву – панки честны, по крайней мере. И не лебезят перед мнимыми авторитетами, а валят их с пьедесталов в ту самую грязь под ногами, в которую власть предержащие нас мордой окунают: хлебни-ка сам!

- Кого же ты мнимым авторитетом считаешь?
- Да того, в первую очередь, кого почитают за изобретателя этого бардака. А он и рад блефовать.
- Вот оно что. По-вашему, общечеловеческие ценности, которые помогают людям выжить – это блеф?

- Затёртые до дыр словечки. Если бы не вы, люди бы давно не выживать пытались, а вырваться за пределы ваших рамок. А то только и делают, что лбы расшибают о потолок и стенки.

- Что-то я не замечала, чтобы с вашей помощью прогресс двигался. Вы только рушите – безразлично, что: душу – так душу, семейные ценности – так семейные ценности, жизнь – так жизнь, материальные основы - так материальные основы…
- И не заметите. Куда вам! Вы же за сомнения, как за крамолу, караете! Что, сомневаешься, мол? Вот тебе хлоп по башне огненным мечом! Сиди, мол, куда посадили, в своём болоте, не высовывайся. А познание-то начинается с сомнения.

Что-то было в словах Дэница – нет, не прелестное, не соблазнительное, а верное, пытливое, здравое, даже выстраданное, хоть и сказанное грубо и запальчиво. Только не им - заведённый не ими - порядок рушить. Она покачала головой.
- Познание, сомнение… Что-то затеял, значит. Но имей в виду, Дэниц. Анну пальцем тронешь – убью.

- Да ну? Пальцем? – Дэниц недоумённо воззрился на свой палец и расхохотался. - Значит, пора пристальное внимание обратить. Слышь?

Но Криста уже вышла в коридорчик и села на ступеньку. И тут услышала внизу возбуждённые голоса. В прихожей робко топтался толстый лысый полицейский. Эмилия радостно обратилась к Кристе.

- Господин Криста, я рассказала господину Вольпаю о том, что вы умеете целить!
- Да, господин Криста, я гляжу, госпожа Эмилия словно бы помолодела – что за чудеса, думаю? Оказывается, в наш скромный городок пожаловал знаменитый экстрасенс!

Криста выпучила глаза, но Вольпай продолжал: - Не откажите в любезности… Жена моя, Иза, давно болеет. Диагноз ей поставили – острая хроническая пневмония, три раза в больницу клали – ничего не помогает. Лежит, бедняжка, совсем плохая… Не откажите в милости… Я отблагодарю, ничего не пожалею!

- Да, да, конечно! – Криста поспешно спустилась вниз. – Ведите меня!
Она успела увидеть, как Эмилия счастливо улыбнулась им вслед.