2-й перелет

     А потому, что с пересадкой.

     Летели четыре часа. Привычному человеку может и ничего, а мы вышли из самолета в состоянии сомнабулюстической прострации. Закурили, меланхолически поглядывая на табличку над нашими головами - «Курить запрещено». Пора было вызволять багаж.

     Я остался у ручной клади, а Михалыч поскакал в центр самолета - к багажу. Не было его минут десять. Курю, мать его.

     Вдруг. Вход в багажный отсек оцепили. Штук двадцать солдат и с ними охфицер. Построились в две шеренги, образовав живой коридор. Я курю. Михалыча нет. Наш самолет где-то через полчаса. Начинаю волноваться. Курю.

     Вдруг. Из выхода аэропорта движется процессия. Я присмотрелся: Мама дорогая!
Здоровенный урка в наручниках, по бокам конвоиры с оружием и сопровождающий. Все сильно нервничают. Вот процессия проходит по коридору из солдат, вот они уже у входа.

     Блямс! На сцене новый персонаж. Радостно скалясь, гордо неся флаг чувства собственного достоинства, в проход выплывает Михалыч. Спереди и сзади на нем по рюкзаку, в каждой руке чемодан, на плечах по сумке, и в зубах гитара. Я смотрю на урку и всех, всех, всех. Какие все-таки интересные бывают у людей лица.

     Уходя, чувствуем взгляды на спине. Оглянуться я не рискнул.

***
     Потом помню какой то коридор, снова весы, вешаем багаж, протягиваем квитанции. Сюрприз! Наши квитанции не годятся.

     - Да поймите вы - кричал Михалыч - у нас самолет улетает.
     - Меня это не касается - За столом сидела Чугунная Тетя со Стальным Взглядом.
     - Штамп нечеткий. Платите за багаж.
     - Мы платили - Взвыл Михалыч.
     - Это ваши трудности...

     До взлета оставалось десять минут.

     - Что же нам делать!
     - Платите.

     В воздухе ощутимо запахло электричеством. Михалыч начал надуваться, шерсть его встала дыбом, глаза бешено вращались. Натужно крякнув, он подхватил весь наш багаж и и поволок его вперед, к самолету. Тетка со штампулькой потерянно смотрела ему вслед, не понимая, что происходит. Меня тоже начало разбирать любопытство и я поспешил последовать за воинственным Михалычем. Несмотря на то, что я шел практически налегке, мне пришлось ускорить шаг, чтобы нагнать его. Вслед нам раздавалось жалобное блеяние штамповщицы, потрясенной нашим нахальством. Впрочем потрясена была  не только она.

     Вместе с нами в самолете должны были лететь и другие пассажиры. Сейчас мы все чинно стояли в тамбуре и ждали, когда нас выпустят на поле. Кто-то ждал с пакетиком в руке, кто-то держал в руке зонтик, кто-то ребенка. И только мы гордо ждали в окружении нашего багажа.

     Я не берусь передать выражение лица молоденькой стюардессы, которую вежливый Михалыч пихнул рюкзаком в сторону, со словами: - Позвольте нам все-таки пройти...

     Стремительно мы вползли по узкому трапу и проскакали на свои места. Местов было три, а билетов у нас - два. Мы переглянулись с Михалычем. Повезло. Через три секунды оба крайних сидения были заняты нами. Мы буквально погребли себя под горой вещей и только в узкую дырочку была видна радостная морда Михалыча. Смотреть на лица пассажиров я не стал, чего там смотреть, но от взгляда обалдевшей стюардессы мне увильнуть не удалось.

     Бедная девушка споткнулась пару раз, проходя по проходу. Возможно, что мы были у ней первыми. Такими.

     Нас порядочно растрясло при взлете, ухи заложило немилосердно. Да, тот самолет был малость получше.  Впрочем мы быстро освоились.

     Летного опыта у нас было - кот наплакал, поэтому ничего спиртного мы не взяли. Читать тоже было нечего, курить было нельзя. Поэтому мы быстро заскучали. Во всяком случае Михалыч. Сначала он принялся вздыхать. Он начал с тихих и жалобных вздохов, таких нежно лирических, отдающих тоской  по дому, но уже через несколько минут, набравшись сил он начал выдавать такие странные звуки, что мужчина, который сидел через проход, начал оглядываться и прислушиваться к реву моторов, видимо подозревая какую-то техническую неисправность в самолете.

     Вдоволь навздыхавшись, Михалыч принялся ворочаться. Он ворочался и ворочался, переукладывая себя поудобнее под грудой вещей и жалобно причитая и доворочался до того, что на меня упала сумка. Я водрузил сумку на место и почесав ушибленную голову, высказал Михалычу все, что я о нем думаю. Никакого особого впечатления это на него произвело, но ворочаться он перестал.

     Минут пять все было тихо и спокойно. Потом я случайно глянул в его сторону и обалдел. Лицо его светилось умиротворением и довольством.

     - Сволочь. - злобно зашипел я, глядя в его наглые глаза - что ты уже натворил?

     Михалыч посмотрел на меня таким невинным взглядом, что я уже понял - поздно. Непоправимое свершилось. Я бессильно скрипнул зубами. Меня томили нехорошие предчувствия.

     - Что случилось? - из-за занавески высунулась голова бортпроводницы.
Салон самолета молчал.
     - Странно. - сказала голова и засунулась обратно.

     Я с подозрением посмотрел на Михалыча.

     Михалыч блаженно улыбался…

     Я внимательно огляделся по сторонам. Самолет летел, пассажиры занимались своими делами. Колющих и режущих предметов в шаговой доступности видно не было… В воздухе были разлиты спокойствие и благодать. Нервничал только я…
Занавеска отдернулась еще раз.

     - Кто меня вызывал? - спросила голова стюардессы.

     Салон молчал, с любопытством глядя на голову.

     Я глянул на Михалыча. Вы когда-нибудь видели кота, лучащегося тихим счастьем после поедания украденной сметаной? Вот именно. Он лучился.

     - Немедленно прекратите! - возмущенно сказала голова стюардессы и засунулась обратно за занавеску.

     Некоторое время ничего не происходило. Я вяло шевелился погребенный под грузом нашего багажа. Михалыч лучился. Пассажиры молчали. Ситуация накалялась.

     - ... - зашипел я. - Я не знаю. что ты там делаешь. но немедленно перестань!! Нас же высадят!
     - ..- добродушно хрюкнул Михалыч, в широченной улыбке сузив глаза и игриво пошевелив ушами. Как я понял угрозу высадки он всерьез не воспринял. Ударить я его не мог, поскольку на правой руке у меня лежал рюкзак, а на левой сумка. Поэтому я угрожающе подвигал бровями, что впрочем не произвело на него ни малейшего впечатления.
     - Аааа.. Вот ты гад! - вместе с воплем из-за занавески вылетела стюардесса и набросилась на старичка с пустым  стаканчиком в руке. Таких матов в их разнообразнейших вариациях я не слышал никогда в жизни. Бедный старичок застыл безмолвной статуей и даже не пытался оправдаться. Слова лились Ниагарой на его покрытую редкими волосами голову и отразившись от нее разлетались буквами по салону самолета. 

     Михалыч булькал. Счастье его было беспредельным, чистым, как весеннее утро и безоблачным, как небо после майской грозы.

     Я поднял голову. Над Михалычем в прямой доступности для его шаловливых рук была видна кнопочка. Под ней надпись: “Кнопка вызова стюардессы”.