Ордалия. Часть 7

***
   Около половины шестого вечера Андрей Фёдорович позвонил.

   В самом начале разговора, только представившись, он сообщил Игалю, что дела его не возьмёт, как не возьмёт его ни один приличный адвокат. Всякий, кто был бы готов взять на себя защиту и представление интересов Игаля Борисовича, был бы не более чем вытягивателем денег. Андрей же Фёдорович не продавал пустых надежд. И денег от Игаля он не требовал. Дело это было интересно ему само по себе, академической своей новизной, а потому он готов объяснить Игалю Борисовичу юридическую суть проблемы, которую, как оказывалось, вообще мало кто понимал. Почему? Из-за новизны закона и практического отсутствия (за исключением трёх первых случаев) его применения.

   Советов Игалю Борисовичу он дать также не мог, кроме, разве что, трёх.

   Применение к Игалю Борисовичу закона о чести выводило его из общего контекста уголовного права. Отныне Игаль Борисович оказывался не просто обвиняемым, в отношении которого действовали бы обычные нормы (например, презумпция невиновности или право на адвокатскую защиту), а участником дуэли в качестве оскорбившей стороны. Оскорблённой стороной выступала Надя Вайс. Драться с ней буквально не придётся, разумеется, но и обычных следствия и суда не будет. Они были бы, если бы Надя по-простому обвинила Игаля Борисовича в оскорблении или клевете. Но она фактически вызвала его на поединок, ход которого определялся государством. Поэтому и она сильно рисковала.

   Вызванный, в этом случае – Игаль Борисович, должен был либо с полной очевидностью доказать в суде свою невиновность (что без презумпции невиновности сделать было почти невозможно), либо отправиться в каторгу. Однако, если невиновность удалось бы доказать, в каторгу на те же пятнадцать лет должна была отправиться Надя Вайс.

   Впрочем, был и другой путь, ради которого и задумывался сам закон – так называемый Божий суд. Если победить в нём, то Наде Вайс опять же пришлось бы отправиться в каторгу, а Игаль Борисович был бы полностью оправдан и даже мог бы снискать уважение всего общества, прежде всего прессы. Но путь этот был настолько рискован, что первые (и единственные) трое осуждённых по закону о чести почти без раздумий предпочли каторгу, так как жить, пусть и в неволе, в любом случае лучше, чем не жить.

   Советов же Андрей Фёдорович дал три. Первый совет был: вдумчиво изучить сам закон и дополнения к уголовно-процессуальному уложению в связи с ним (хороший, надо сказать, был совет: Игаль мало что понял из телефонного объяснения, особенно слова о том, что жить лучше, чем не жить). Для этой цели Андрей Фёдорович обещал прислать Игалю Борисовичу в фейсбуке ссылку на статью юриста, подробно и понятно пересказавшего эти юридические нормы. Второй совет заключался в написании прошения, которое Игаль Борисович должен был подать на высочайшее имя, так как только император своей властью мог остановить начавшийся дуэльный процесс. Бежать же из Москвы, и это был третий совет, Андрей Фёдорович не рекомендовал: обойти полицейские посты неподготовленному к нелегальной жизни человеку с большой вероятностью не удастся.

   На этом, пожелав Игалю Борисовичу удачи и пообещав ответить, если у того возникнут вопросы, Андрей Фёдорович попрощался.

   А Игаль запоздало сообразил, что не задал ни одного вопроса из припасённого списка. Впрочем, не важны уже стали эти вопросы, вместо них роилось множество новых. Оказалось, что Игаль вовсе не знал закона о чести, всей его (в двадцать первом-то веке!) странности. Архаические термины, которыми уверенно оперировал адвокат, годились разве для исторического романа, а никак не для современного права: «дуэль», «божий суд», «ордалия»...

   Игаль довольно быстро нашёл в Гугле ссылки и на сам закон, и на дополнения к процессуальному уложению. Но прорваться к сути сквозь чудовищный канцелярский язык девятнадцатого века не смог – замутнённый мозг его, понимая каждое отдельное слово, не связывал их в сколько-нибудь осмысленные предложения. За этим бесполезным занятием Игаль провёл не меньше двух часов, а, закрыв, наконец, браузер, решил ждать обещанной ссылки на адвокатскую статью.

   Но и возвращаться к метаниям по квартире Игаль не хотел. Голова его нуждалась в чём-то ясном, а не в диком тумане слов закона и не в бешеных сожалениях о сломанной раз и навсегда жизни. Ждать нужно было по-другому. Оценив нынешние свои способности читать или слушать музыку, Игаль нашёл их несостоятельными, а потому оставалось два пути: спать или гулять. Гулять было нельзя: сейчас, при свете дня (Москва, разумеется, не была Питером, но и здесь в восемь часов летнего вечера ночь казалась ещё очень далёкой) тот, кого искала вся полиция России, не должен был показываться на улице. Оставалось спать. Игаль улёгся на диван, будучи совершенно уверен в бесполезности попыток заснуть, но уснул почти сразу. Не стало его нигде, и никто во всём мире – ни полиция, ни Надя Вайс, ни адвокаты, ни даже Секс-Эпил – не смог бы найти того, кого в мире просто не было.



   В одиннадцать ровно (вот что поразительным показалось Игалю) он проснулся – сразу и полностью, с головой трезвой и помнящей всё, что произошло и что нужно было сделать.

   В фейсбуке его ждали четыре личных сообщения. Три из них были от неизвестных энтузиастов. В первом содержалось обещание отрезать гаду яйца и скормить их ему же. Во втором – совет повеситься. В третьем – обвинение в трусости и пожелание долгой и мучительной смерти. Удивившись тому, что сообщения эти оставили его совершенно равнодушным, Игаль открыл четвёртое. В нём и содержалась обещанная Андреем Фёдоровичем ссылка на пересказ закона о чести. Но Игаль не стал открывать её,  а вместо этого, по сложившейся уже привычке осмысливая каждое своё движение, каждое нажатие кнопки и поворот крана, вымылся, приготовил кофе, выкурил с этим кофе сигарету, обулся и вышел из дому.

   Он точно знал, зачем, хотя цель эта чем дальше, тем бессмысленнее ему виделась.
 
   Не было ни души ни в парадном, на во дворе, ни даже на улице. Следуя извивам переулков, обтекавших стройки, железнодорожные пути, троллейбусный парк, Игаль шёл к центру города, чтобы подальше от убежища, там, где путь его мог пролечь по любому из московских лучей, снять деньги с карточки в банкомате, после чего исчезнуть, вернуться в убежище, сделав большой крюк и сбив со следа преследователей. Он не имел ни малейшей мысли о том, где и как эти деньги он сможет потратить, да и сама возможность их потратить выглядела всё более сомнительной. Но иметь наличные, которые никто не сможет отследить, казалось ему делом совершенно необходимым. Например, если всё-таки попытаться бежать на юг. Во всяком случае, это было одним из двух осмысленных дел, которые он должен был этой ночью сделать. Второе ждало его в фейсбучном сообщении.
 
   Уже у Киевского вокзала, прячась в тень от проехавшей мимо и не обратившей на него никакого внимания полицейской машины, он едва не попал под выруливший на скорости из переулка огромный внедорожник, ослепивший его фарами и бешено загудевший вслед. Нырнув в этот же переулок, Игаль запоздало испугался, но ещё больше удивился: он испытывал страх не от того, что мог мы сейчас лежать на мостовой с переломанными костями, а от того, что полицейская машина могла вернуться на шум, и его могли бы опознать.

   Но и это происшествие быстро забылось. На Брянской улице, простояв не меньше десяти минут за углом возле банка и убедившись, что за это время мимо не прошёл ни один человек, Игаль, держа карточку так, как держат оружие, шагнул к банкомату и вонзил это оружие в пульсирующее зелёным светом банкоматово сердце. Он не спешил и не оглядывался, чтобы не вызвать подозрений у возможных наблюдателей; выбрав нужную ему (большую, но в пределах возможностей карточки) сумму, он получил деньги, аккуратно спрятал их и карточку в бумажник, после чего позволил себе даже улыбнуться туда, где могла находиться камера. Пусть смотрят, через минуту не будет его здесь и даже в окрестностях.

   Оставалось ещё минут двадцать до закрытия метро, но Игаль и не думал туда спускаться. Вместо этого он, обогнув вокзал, перешёл реку по Бородинскому мосту и вскоре оказался на никогда не спящей Смоленской площади. Решение он принял уже на мосту – идти через весь город к Курскому вокзалу, откуда ходили электрички до Тулы. Оттуда тоже электричкой можно было добраться до Орла и, пересаживаясь – до Курска, Белгорода и Харькова. Что дальше, Игаль представлял себе плохо, и не только из-за смутных географических познаний, но и потому что недавно закончившиеся (судя по прессе) боевые действия сильно осложнили и поменяли железнодорожное сообщение. Хотя Игаль не взял с собой дорожной сумки и даже не удосужился открыть присланную ему адвокатом статью, он был полон решимости уехать теперь же. Но на Смоленской площади, в самом начале Арбата, эта его решимость капля за каплей вытекла, не оставив от себя совсем ничего. На Арбате, несмотря на поздний час, было людно, а у поворота к станции метро Смоленской было припарковано три полицейских машины. Около десятка полицейских суетились возле них, совершая какую-то одним им понятную работу: кто-то говорил в рацию, кто-то – в телефон, кто-то писал, положив планшет на капот машины, кто-то просто беседовал. Игаль остановился сразу и достал сигарету, чтобы остановка его не вызвала подозрений, а пока прикуривал, низко опустив голову, искоса изучал полицейскую деятельность. И росло в нём подозрение, что деятельность эта прямо связана с ним, с Игалем Фридманом, и подозрение это быстро вытеснило решимость идти или ехать куда-либо, кроме убежища его возле Филёвского парка. Развернувшись нерешительно, он медленно двинулся прочь, туда, откуда пришёл, почти не дыша и ожидая услышать за спиной окрик или топот сапог. Только спустившись обратно к Бородинскому мосту, он облегчённо выдохнул и быстрым уже шагом перешёл мост в обратном направлении.

   Сделав большой крюк по излучине реки, Игаль добрался до дома только в начале четвёртого часа ночи, не оставив в себе ни решимости, ни беспокойства – ничего, кроме огромной усталости. Магазин, в котором он покупал продукты в первый московский вечер, оказался круглосуточным, и в нём Игаль купил пива, колбасы и хлеба. Но, войдя в квартиру понял, что может сейчас только спать.



   Проспал он до девяти часов утра, а проснувшись и умывшись, сразу открыл себе пива, рассудив, что всерьёз спиться он так или иначе не успеет – за оставшееся ему время.

   Игаль утратил всё, что имел. Утратил работу, а вместе с ней и любой доход. Утратил дом и все дорогие ему вещи, в этом доме оставшиеся. Утратил коллег, покровителей и друзей, кроме одного – прекрасного Вовочки Полозова, и неоткуда теперь было ждать рук помощи и милосердия. Утратил, наконец, доброе имя – честь, которая всегда казалась ему архаичной абстракцией. Другими словами, Игаль утратил то, что и называют жизнью. Он дышал, курил, пил пиво, ходил в туалет, биологически он ещё жил, но жизнью это не было. А вернуть свою жизнь (понимал он это всё отчётливее) было почти невозможно, как невозможно растолстевшему за годы человеку влезть в любимую одежду, которую тот носил в юности.
 
   Упоминание чести в этом скорбном перечне утрат напомнило Игалю о законе, под молот которого он попал. Ещё вчера вечером он откладывал изучение присланной Андреем Фёдоровичем статьи, думая сделать это внимательно и со свежей головой, надеясь найти в законе лазейку для себя. Теперь же, взяв в руки телефон, он не испытывал ни волнения, ни надежды.

   Четыре новых сообщения в фейсбуке, судя по первым их словам, были новыми проклятиями в его адрес, но Игаль не обратил на них внимания. Он открыл сообщение от адвоката и погрузился в чтение.


***
ПЕРЕСКАЗ ИЗВЕСТНЫМ БЛОГГЕРОМ-ЮРИСТОМ Michael Speransky ЗАКОНА «О ЗАЩИТЕ ЧЕСТИ БЛАГОРОДНЫХ ПОДДАННЫХ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ» И ДОПОЛНЕНИЙ К УГОЛОВНО-ПРОЦЕССУАЛЬНОМУ УЛОЖЕНИЮ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ В СВЯЗИ С ОНЫМ ЗАКОНОМ.

   «Меня всё чаще стали спрашивать, как работает Закон о чести, и в чём он не согласуется с обычными правовыми нормами империи. Особенно много вопросов появилось в связи с известным делом И.Б.Фридмана. Действительно, этот Закон, равно и его правовые последствия, крайне оригинальны и не имеют аналогов в современном правовом поле. Но до конца понять эту оригинальность достаточно сложно. Поэтому я принял решение кратко изложить суть как самого Закона, так и дополнений к уголовно-процессуальному уложению в одном посте. Я сделаю это в максимально простых выражениях и не буду делить изложение по параграфам и статьям, мне удобнее предложить свою нумерацию положений этих правовых норм.
 
ПОЛОЖЕНИЯ ЗАКОНА.

   1. Закон не защищает подданных Российской империи от оскорбления, клеветы и т.д. сам по себе, для подобной защиты существует уголовное уложение.

   2. Закон исходит из благородного статуса всех подданных Российской империи и даёт ИМ право защитить свою честь от любых на неё посягательств, если они САМИ посчитают, что их честь затронута. Посягательства на честь могут быть любыми – от оскорбления, клеветы и диффамации до нанесения увечий.

   3. Закон исходит из практики защиты чести дворян в XIX веке при помощи поединка, однако ликвидирует стихийность и неподконтрольность государству этих поединков.

   4. Закон определяет правила поединка.

   5. Закон отдаёт государству роль секунданта при поединке с той, однако, разницей, что наделяет государство правом карать нарушившую правила поединка сторону.

   6. Арбитром в поединке выступает особый суд чести, составленный из шести специально выбранных присяжных, трёх чиновников министерства юстиции и трёх священнослужителей, причём в случае, если одна из сторон или обе они придерживаются иного, нежели православное, вероисповедания, среди священнослужителей в суде чести должны быть соответствующие.

   7. Суд чести не является уголовным судом и не исходит из уголовного уложения Российской империи. Обжалования решения суда чести быть не может. Один только Император может такое решение отменить при помощи Высочайшего помилования.

   8. Истец (оскорблённая сторона) может обратиться в любое присутствие министерства юстиции или министерства внутренних дел, произнеся формулу «Государев картель!» и назвав имя вызванного им на поединок ответчика (оскорбившей стороны). С этого момента государство берёт на себя роль секунданта и организует поединок.

   9. Соответствующие государственные структуры немедленно оповещают публику о вызове на поединок через средства массовой информации за счёт казны. В оповещении этом ответчик (оскорбившая сторона) призывается к ответу либо в суде чести, либо в Божьем суде.

   10. В случае если ответчик не явится ни в один из судов, государство организует его всеимперский розыск.

   11. В случае если ответчик (оскорбившая сторона) докажет в суде чести с совершенной убедительностью, что не посягал на честь истца (оскорблённой стороны) никаким образом, он будет объявлен победителем  в поединке и освобождён от каких бы то ни было преследований. Истец же, напротив, с этого момента будет считаться стороной оскорбившей, причём истцом в этом случае выступит государство. Без дальнейшего судебного разбирательства этот человек будет приговорён к пятнадцати годам каторжных работ.

   12. В случае если ответчик (оскорбившая сторона) не сможет или не захочет доказать свою правоту в суде чести, он будет объявлен побеждённым в поединке. В этом случае у ответчика остаётся два варианта. Первый – принять положенное по Закону о чести наказание в виде пятнадцати лет каторжных работ. И второй – потребовать Божьего суда.

   13. Божий суд есть предоставление решения дела (исхода поединка) воле Божьей. Божий суд творится при помощи пистолета.

   14. В случае если ответчик (оскорбившая сторона) проиграет в Божьем суде, дело должно быть прекращено, ибо ответчик понёс наказание, несоизмеримое ни с каким другим. В этом случае память о нём должны уважать все, включая истца (оскорблённую сторону).

   15. В случае если ответчик (оскорбившая сторона) выиграет в Божьем суде, последствия будут такими же, как и в случае доказательства им своей правоты в суде чести: он будет объявлен победителем в поединке и освобождён от каких бы то ни было преследований. Истец же, напротив, с этого момента будет считаться стороной оскорбившей, причём истцом в этом случае выступит государство. Без дальнейшего судебного разбирательства этот человек будет приговорён к пятнадцати годам каторжных работ.
 
   16. Ответчик (оскорбившая сторона) может потребовать Божьего суда в любое время от момента вызова и вплоть до вынесения приговора судом чести.

   17. Ответчик (оскорбившая сторона), потребовавший Божьего суда, может отказаться от него в любое время, предоставив засим суду чести решить его судьбу [от себя замечу, что решением этим может быть только осуждение и приговор к каторжным работам].

   18. Никто – будь то частное лицо или государственный чиновник любого ранга, равно как и никакая организация, – не может воспрепятствовать ответчику (оскорбившей стороне) прибегнуть к Божьему суду.

   19. Один только Государь, Своею Волей, может воспрепятствовать Божьему суду, что означало бы Высочайшее помилование и было бы равнозначно победе ответчика (оскорбившей стороне) в оном суде с той, однако, разницей, что истец (оскорблённая сторона) не подвергся бы положенному преследованию по Закону о чести.

ПОЛОЛЖЕНИЯ ДОПОЛНЕНИЙ.

   1. Ответчик (оскорбившая сторона) может потребовать Божьего суда тою же формулой, которой был объявлен вызов: «Государев картель!». В любом месте, где бы ни была произнесена сия формула, все государственные чиновники любого ранга, слышавшие её, обязаны всеми силами своими и всею властью, данной им Государем, оберегать и защищать ответчика.
 
   2. С момента произнесения формулы произнесший её находится под покровительством и защитой Государя. Он должен содержаться под стражей, но содержание это должно быть удобно настолько, насколько он пожелает или насколько позволяют возможности казны. Все законные его желания должны удовлетворяться.

   3. Ожидание Божьего суда не должно превышать двенадцати часов.

   4. Ожидающему Божьего суда д;лжно предоставить на всё время ожидания священнослужителя соответственно вероисповеданию ожидающего и его желанию.

   5. В каждом судебном округе д;лжно создать особую комнату для Божьего суда. При каждой такой комнате д;лжно иметь многозарядный пистолет и два особых склада патронов – отдельно холостых и боевых. Внешне патроны не должны различаться.

   6. Для Божьего суда потребны четыре холостых патрона от соответствующего склада и два боевых. В обязательном присутствии ожидающего Божьего суда и всех членов суда чести эти патроны должны быть извлечены со складов и быть перемешаны в особом барабане. Перемешивание должно занимать не менее пяти минут. После чего старшина присяжных, ими выбранный, должен зарядить эти патроны в обойму также в присутствии ожидающего Божьего суда и остальных членов суда чести.

   7. Ожидающий Божьего суда должен быть усажен в особое кресло. Голова его и тело должны быть закреплены ремнями. Пистолет, заряженный вышеописанным образом, должен быть размещён напротив головы ожидающего. К любому пальцу правой или левой руки (а к какому пальцу какой руки – пусть решает сам) ожидающего Божьего суда д;лжно подвести устройство, делающее в пистолете выстрел.

   8. Нажав на вышеуказанное устройство, ожидающий Божьего суда сам начинает оный суд. Далее решает лишь Бог один. Все члены суда чести, а также судебный врач, должны при сём присутствовать, располагаясь за окном в особой комнате. Выстрел должен быть произведён только один. Если первым в обойме окажется холостой патрон, ответчик считается выигравшим в Божьем суде. Если же первым окажется боевой патрон, судебному врачу следует констатировать смерть ответчика.

   9. Если же ожидающий Божьего суда не нажмёт на вышеуказанное устройство в течение десяти минут, д;лжно Божий суд прекратить и вернуть делу обычный его судебный ход.»