Учительница музыки

                В жизни дело идёт о жизни, а не о каком-то результате её.
                ГЁТЕ


   Мы начнем практически с конца этой странной истории, так как начало ее никто толком и не знает.
   В мире много городов, где стоят только низкорослые дома,и они обязательно утопают в кронах старых деревьев или прячутся в кустах одичавших роз.
   Никто и никогда не может сказать наверняка, кто построил тот или иной дом, потому, что имена хозяев размыты историей. Если тут начинал, какой- нибудь турок, то продолжить мог румын или грек,а этот дом,возможно, начал строить еврей, а заканчивал немец. Если кто-то решит копаться в архивах, то может он узнает что-то достоверно, хотя времена Советской власти подтерли слишком много историй.
   Наша история  так  же запутана в клубок, в котором героиня сего рассказа не помнит достоверно дворянского ли она рода либо чиновничьего сословия и лишь во взрослом возрасте узнает она, что нянечка - немка вытащила ее из под жерновов революционного проклятия, просто из страха, случайности и небольшой толики жалости.   
   Когда в 1917 году все завертелось, то казалось ненастоящим, каким-то жестоким  недоразумением, потому отступать от своих хозяев, проявлять слабость или трусость она, как горничная с традиционным именем Эльза,- считала делом постыдным. Эльза связала свои вещи в небольшой багаж и следовала за господами, продолжая нянчить их годовалую дочь, перенося тяготы сообразно времени. Сложная дорога, наполненная опасностями, уводила семью и прислугу все дальше, в глубинку, уже за Урал, где казалось жизнь не позволит случиться необратимому.
   Невозможное стало возможным, жестоким и внезапным, потому, как уже собраны были последние пожитки, чтобы уезжать дальше, и у всех было тяжело на сердце, но уже все решились,однако уже к обеду арестованных господ волокли к телеге, а Эльза  жалась у дома, закрыв рот рукой и себе и еще не понимающей ничего девочке.  Бегала и тряслась от холода и страха, пыталась не задушить плачущую годовалую  Валю,закрывала ей варежками рот…  По сумеркам прокралась в дом, схватила, что успела от арестантов брошенное и понеслась с  этим орущим и чужим ребенком в другую сторону, на встречу Советской власти. В голове  ее стучал ужас, в ее состоянии было немного денег, совсем не много недорогих украшений и совсем никаких  документов.
   В желание жить Эльза выбрала себе другое имя, научилась любить партию и дело  Советов. Интуитивно рванув в столицу,она в общей неразберихе была не заметна, обрела документы, доказала преданность, и только одно оставила настоящее для  девочки - имя. Эльзе - Лизавете приходилось быть жесткой, ведь мать и дочь были разные,но это сейчас не имело значения. Жизнь девочки- дочки началась теперь  как-то с середины и заново, но этого она не осознавала в силу возраста.
Валя росла так,словно не было никогда других снов, не понимая и боясь- мать, хоть и слушала ее беспрекословно. Валентина была слегка замкнута, но не фатально, музыкальна, но без таланта, изящно красива, но совсем мелкая среди дородных комсомольцев и счастливых идейных и молодых людей. Она хорошо окончила  школу, музыкальную школу и  легко поступила в консерваторию, за ней ухаживали юноши и на нее заглядывались мужчины.
   Замуж Валентина вышла с краснеющими щеками, за офицера, он был старше ее на десяток лет, и покорил ее мать воспитанием и успехом, уверенностью в своем будущем и достатком. Матери казалось, что он человек еще той породы, из прошлого, но он вырос в детском доме и ничего не говорил, про то,что помнил, или ничего не помнил и правда. Владимира выделяла от всех его осанка, манеры, которые невозможно было не заметить, вот этот тонкий лоск, который всюду шел за ним по пятам.
   Молодые жили ладно, им нечего было делить или не о чем было спорить они были доверительно близки породой. За окнами бродил тревожный 1937, который жерновами вышел в 1939. Война живет по своим законам, у нее свой Устав, своя правда. Правда завоевателя существовала всегда, как бы мы не отворачивались от этого, сколько б не закрывали глаза, но дошедшие до Берлина видели не только порох победы. 
   Владимир хватким взглядом оценивал разоренные дома, там он моментально определял, что самое ценное и уносил. В его памяти всплыло все: вся его прежняя жизнь, в которой роскошь была обыденной, уютные гостиные и мягкий кабинет отца.
Нет,он не считал это мародерством, для него это был возврат, компенсация утерянного, разорение за разорение. 
   Владимир был  по природе осторожен, потому привез с войны небольшой, но очень ценный чемодан. Там были избранные вещи, они напоминали детство, запах дома, для него это не было взято в чужом доме, он как будто привез свое. Кто-то разорил его  дом, он разорил чей-то. Войны, просто разные по идеологии.
   Валентина успела похоронить не родную, но мать,да и то,простились по бумажке: пропала без вести. Когда Валя уходила на фронт медсестрой, добровольно, то мать рассказала ей странные обрывки жизни, из которых она,по сей день, что и помнила, так это вкус шерстяной варежки. Многое стало понятно, но еще на многое нужно было время:
- После войны, да, мам?,- расплакались.
   Вместе с Эльзой ушли и ответы на многие вопросы. Валентина засунула все эти разговоры на потом, которое не случилось, но все детские сомнения приняли другие очертания, такие же невнятные, как  бывают  недосмотренные сны.
   Вернулась их семья с разных фронтов.
   Владимир стал сильно возмужавшим и в хороших чинах, им сразу дали квартиру в Москве, и посыпались новые задачи. Он  искал время на чтение книг и музеи. Он выискивал в памяти прошлое, знал наизусть все свое обретенное,понимал, что теперь  хочет вернуть. Легкая проседь пережитого  украшала его виски, Валентине он ничего не сказал, просто задвинул под кровать чемодан, потом, что-то уносил, что–то приносил, она боялась спрашивать.
   Их жизнь началась заново, так, словно до войны и не было ничего между ними, они опять узнавали друг друга осторожно, пробуя на ощупь, что это за человек рядом. Доверие, мелькнувшее в семье до войны,ушло.
   Валя гармонично вернулась к музыке, решила идти преподавать, ведь боевые медсестры больше были не нужны, а медицинского у нее не было, да и детей она любила и с замиранием сердце ждала– когда шевельнется что-то под сердцем, но в ответ была лишь тишина.
   Владимир неожиданно получил направление на Сахалин, что именно не заладилось в работе, кому он  мешал в карьерной лестнице - она не догадывалась,но назначение было ссылкой.
   Квартиру пришлось сдать, Валентина горевала за учениками, музеями и  за Москвой, а Владимир  замкнувшись, успокаивал себя все тем, что главное при нем.
   Годы холода слились в одну белую простыню и незаметно пролетело еще пять лет. Валентина приспособилась и тут учить детей, время бежало вперед, но своих все не было и она перестала ждать. Владимир стал вежлив и сух, все  меньше смотрел на нее, и все реже мечтал о своем ребенке.
   Принципиальность в работе и удача сделали свое дело, выходил муж назначение, и новое -в пыльный и южный город, где страшное дело, как надоели советской  власти  румыны, турки, евреи и все  вместе взятые эти ловкие контрабандисты пыльной Бессарабии. Одесса была цветочком по сравнению с этим маленьким и непонятным городком.

   В распахнутое окно – какая роскошь! теперь звучала музыка, которую играла немолодая беременная женщина. Для  их семьи это стало открытием, что с цветением абрикос и вишни ворвалась беременность и потекли недели  ожидания, самые смелые, самые невероятные. Их отношения засветились новыми гранями, мягкостью, счастьем теплом.
   Из роддома она приехала в огромный дом, который  стоял двумя этажами вверх, широкие деревянные лестницы скрипели разными нотами.
   Тут началась совсем новая жизнь, опять с середины, словно ничего и не было раньше – ни войны, ни снов, ни ледяного Сахалина.
   Мягкий сад скрывал в глубине небольшой пруд, в нем цвели уставшие от жары кувшинки, слишком  длинное лето, слишком пыльный зной, слишком сладкие фрукты в садах. Никто не знает, для кого в этом доме был рояль, настоящий, с клавишами слоновьей кости, с канделябрами, но наверно, он ждал именно их семью.
   У каждого были свои новые заботы и Владимир теперь видел все новый и новый смысл не только в службе, но и в продолжении рода и своего дела. Он прекрасно помнил историю Чичикова и город пережил по сценарию абсолютно все этапы.
   Смерть Сталина прибила страхом каждый дом и этот, в блеске конфискованной утвари, замер на мгновение тишиной. Но слишком крепок был военный комиссар, чтобы его жизнь рассыпались пеплом после смерти вождя. Очень немногие остались в оттепели жить, как прежде - на конфискованных стульях революции, но наш комендант  продолжал пить чай в тени спутанных веток старого сада.
   Приграничный край всегда имел тонкости и нюансы: от контрабанды до крупных воинских интересов - иерархия тут была строже, чем в армии и требовала самых сильных и самых идейных работников. Никто в этой системе не смел нарушить хрупкое равновесие восходящие корнями на самый верх и когда, после эпохи Сталина, потянулись оттепель, с ее красивыми антикварными вещами, которые вроде как и не выходили из моды никогда; когда вдруг возникала потребность по мелочам и больше чем по мелочам; когда в стране оставалось невероятное количество своего антикварного добра - все оказались в нужное время в нужном месте.
   Музыка, вновь настроенного рояля, звучала чище, а Валентина расцветала своей неожиданно смелой аристократической красотой. В саду давно работал садовник, а по дому убирала прислуга. Вокруг нее был мир, который советская власть не признавала, и теперь тщательно прятала от глаз народа. Иногда тревога пробегала в душе холодком и вкусом мокрой шерсти, и она осторожно вглядывалась в свою слишком хорошую жизнь, боясь узнать откуда в доме такие шахматы или эта картина, или вот эта ваза.
   Невероятный сын - Гера и крепкий муж наполняли ее жизнь целиком. Без военного комиссара в городе не принималось ни одно решение.
   Валя привыкла жить в этом доме так, словно он всегда был ее и не хотела помнить страхи детства. Лишь только война жила в ней болью. Иногда она плакала, вспоминая войну, но тайком, муж не любил слез. Их некую холодность прорывали лишь разговоры о войне,бывало, что они вместе пели фронтовые песни, но каждый молчал о своем.   
   Взрослая, новая жизнь имела свои законы и правила, были страхи, которые Она осознавала целиком, но были и те, о которых боялась даже подумать.
   Владимир гордился единственным сыном и нужно ли говорить, что тот был во всем первый, или почти первый. Гера поступил в Высшую школу Милиции. Были правила школы, а были правила жизни- но он нарушал и те и те на чуть-чуть,так как авторитет Южного комиссара оставался сильнее любого закона.
   Гера вернулся,и в городе прокатился  тихий, едва уловимый рокот, что эти двое практически непобедимы. Комиссар решил потихоньку передавать дела сыну - все это и нуждалось в надежности нитей, тут не признавали дилетантов. Высокая секретность отношений делало дело  практически  неуязвимыми, но любой человек смертен и
 что хуже - бывает внезапно смертен.
 Осенним утром комиссара свалил инсульт, и через три дня его тело было с почестями и флагами предано земле.
   Валентина моментально покрылись белой паутиной в волосах,а гладко зачесанный лоб стал выдавать возраст. Жить сама она не умела.
   Сын был уже крепким женаты капитаном, да и стремительный рост и заслуги определялись внутренним и внешней значимостью покойного отца. Управление и глаза сложного механизма контрабанды нуждались в Новом доверенности лице.
Сын,который только краем уха догадывался о настоящей жизни покойного, хотел всего и сразу, как часто бывает в молодости. Гера не осознавал целиком настоящей крепкой системы созданной Владимиром, как и опасности, которая была  слишком явной, после смерти Главы. Несколько шагов: неаккуратных и грубых, слишком громко сказанных  топорных фраз, которые, казалось ему, Он мог бы  еще исправить, просто нужно немного времени. Система милости не знала. Он был убит.
   Вы думаете, правда, что убивали только во время войны и разряжая банды? Нет, Гера был прирезан финкой, настолько мастерски, что не успел ощутить ничего, кроме горячей лавины уходящей жизни.
- Дерзко и безжалостно, на пустыре у старого кладбища, был прирезан сын выдающегося комиссара, в борьбе с преступниками пал наш товарищ – скажет тот, кто займет это место в иерархии.
   Криминальный мир и официальная власть всматривались в друг друга,правила тонкого перемирия и взаимозачетов закончилось навсегда.
   Для Валентины это был слишком сильный удар- в один год похоронить главных людей Ее жизни.
  Ей мягко намекнули, что из дома пора выезжать, что часть вещей ей не принадлежит. Тут же ходили какие-то люди, делали какую-то опись. Придавленная горем к земле женщина, и раньше небольшого роста, моментально стала еще ниже. 
   Советская власть  предложила ей съехать  из особняка в двухкомнатную хрущевку.
Равнодушно собрав остатки после необъяснимой описи, и равнодушно оставив то, что не поместится в квартире, она съехала тихо и незаметно в двушку, размером с мышиную норку, в свою неизвестную жизнь. В ее новой  жизни  было все – и пенсия, и квартира, но не было ни наполнения, ни жизни, ни ее вкуса  ни смысла.
Все те бесконечные и верные друзья исчезли вслед за мужем, после гибели сына оставалась невестка и внук, но с ними и раньше не было ни тепла, ни ласки, а теперь просто глупо было на это рассчитывать.
   ЕЕ жизнь теперь начиналась как - то со старости, когда уже все было. Теперь,  почему –то, ее все стали знать, как одинокую учительницу музыки.
   Умение молчать  за прожитую жизнь делало ее еще более незаурядной. Она умело играла в шахматы с теми, кто был этого достоин. Она  умело учила  не только музыке, но и хорошим манерам и элегантной подаче не только произведения великого автора, а еще подачи себя. Никогда не кричала, ведь все ее ученики- это была блажь родителей. Никак и никто не становился великим, это был клуб по интересам  с чаепитие и разговорами. Ежегодный весенний концерт был праздником, к которому готовились, который ждали, и в нем было всего много – цветов, музыки, разговоров и тортов.
   Нужно заметить что пенсии ее и комиссара, ей лично вполне хватало, а деньги с уроков она складывала для внука, который в ней никак не нуждался.
   Время бежало вперед, пришел и тот момент, когда от уроков было всем отказано, и  только редкие чаепития с последними чужими близкими и поздравлениями, то с Новым годом, то с днем рождением,- позволяли ей замечать, что прожит еще один год.
   Внук вырос, и  ему  понадобилась  жилплощадь. Валентину  быстро определили в дом престарелых, но на ее день рождение никто не пришел. И она поняла, что для всех ее уже не было, и с легкостью не дотянула до Нового года. Новогодняя открытка вернулась с пометкой - адресат умер. Возможно, ее похоронили рядом с мужем и сыном, хотя  могила комиссара была давно заброшена, так же, как и промелькнувшая мимо эпоха социализма.
   
   В мире много городов, где только низкорослые дома, и они утопают в кронах старых деревьев или прячутся в кустах одичавших роз. Приехав в этот маленький город я подошла еще раз взглянуть в глаза этому дому, который подчеркнуто ухоженными окнами смотрел на улицу. Кому он принадлежал теперь не имело значение, возможно лишь старая лестница помнила всех своих постояльцев, да некоторые деревья вечерами ветром перешептывались, вспоминая их имена.