Три портрета - Иван Бецкой с дочерями?! - часть V

   "К тому ж и мнения супруга
Для добродетельной жены
Всегда почтенны быть дрлжны..."
А.С. Пушкин, "Евгений Онегин"   


 Итак, фон Розенберг – австрийский резидент, - указал в своей депеше в Вену: «Самой секретной новостью является то, что старшая принцесса  Цербстская понесла, и вроде как живот уже довольно большой».
        Сообщение резидента, отправленное  в ноябре 1744 г., зафиксировало, что  срок беременности Иоганны в это время был уже довольно большой. Однако мы остановились на том, что после обручения её дочери с великим князем, весь двор и «вообще все» отправились в Киев к святым мощам.
          На этом месте процитированные выше записки Иоанны прерываются самым неожиданным образом, и к повествованию о своих приключениях, т.е. конечно же не о приключениях, а об официальном визите с целью отдать дочку свою замуж, - она возвращается уже спустя почти год, непосредственно перед самим венчанием Екатерины.
           Поэтому произошедшие далее с Иоганной события будем воспроизводить по запискам и воспоминаниям её дочери, положенным в основу фундаментального труда В.А. Бильбасова «История Екатерины Второй».
           Так вот, несмотря на присущую ей по отношению к матери сдержанность, Екатерина в своих записках отметила повышенную - даже для такой подвижной психики, которой обладала Иоганна, - её нервозность.
           Предваряя эти заключения, следует отметить, Иоганна не собиралась даже после обручения её дочери с Петром Фёдоровичем и обретения Екатериной статуса  великой княжны, отпускать её из-под своей опеки. Вот, например,  рассуждения на эту тему в указанной выше монографии (сохраняется орфография оригинала): 
           «Отец Екатерины, Христиан-Август, прошедший солдатскую школу, выросший в дисциплине, лучше матери понял перемену, происшедшую в судьбе дочери, но по складу своего ума, отнесся к этой перемене, прежде всего, с чисто формальной стороны: в своих письмах он не иначе называет дочь «императорским высочеством». Это не нравилось матери, и она настоятельно просила мужа «относиться к дочке, как к Фрике, а то она подумает, что ты её не любишь». Отец не понял этого замечания и продолжал великую княжну называть великой княжной».
         И далее: «Отцу казалось, что после обручения, совершеннаго столь торжественно, на глазах всего народа, вопрос о браке представлялся лишь вопросом времени; мать, напротив, продолжает говорить об интригах саксонского посланника, который при поддержке Бестужева, теперь еще более влиятельного, надеется помешать браку».
         И действительно, в письме к мужу от 16-го июля Иоганна наставляет своего дорогого простоватого Кристиана: «Крайне необходимо, чтобы наша дочь своим поведением во всем соглашалась с желаниями императрицы, все более укрепляла себя в ея благоволении. Императрица любит её, как свое собственное дитя, но злые люди могут многое. Пока я здесь я сумею уберечь дочь в милостях императрицы, даже укрепить благоволение к ней государыни, но мне неприятно и подумать, что я должна буду оставаться здесь до совершения брака».
       Вот оказывается как! Вокруг такие милые люди, «вообще все» так любят её дочь, как свою родную, практически, но есть и злыдни, причем не только местные, но и приезжие саксонцы, которые могут препятствовать и прочее. Поэтому дорогому Кристиану придется еще неопределенное время попивать цербстское темное или светлое – какое пиво он больше любил, не известно, – в одиночестве. Причем неопределенность эта возникла как раз накануне поездки в Киев.
       Но, может быть Иоганна так заботилась о неопытной, совсем еще юной Фрике-Екатерине, что никак не могла ослабить свое материнское попечение над обрученной теперь уже великой княжной? Конечно же это так. Но раздражение, свойственное Иоганне и ранее, в т.ч. и по отношению к дочери, усиливается именно в это время. Вообще её поведение и самочувствие очень сильно похожи на ощущения женщины, находящейся в «интересном положении». Судите сами - читаем первоисточник далее:
       «В это именно время Императрица предприняла свое пилигримство в Киев, на поклонение пещерным угодникам печерского монастыря. 26-го июля, в 4-м часу пополудни, великий князь, великая княжна в сопровождении лиц, назначенных Императрицей, выехали из Москвы. Мать Екатерины, обязанная сопровождать её, с неудовольствием покинула Москву, и была крайне раздражительна  во  время поездки. Несмотря на всевозможные удобства, которыми она никогда не пользовалась при поездках в Германии, причем в экипажах устроены были даже постели, так что, по словам самой же княгини, путешественники вовсе не чувствовали усталости, она жалуется на «страшную жару и невыносимою пыль».
       И, действительно, предыдущее путешествие по российским дорогам происходило, как мы помним, зимой на санях в собольих шубах, под меховой же полостью. Правда, как красочно описала известное дорожное происшествие Иоганна, окончиться та гонка на санях могла летальным исходом, но все равно верно, что по России лучше путешествовать на санях зимой в хорошую погоду, чем летом на колесах по жаре и в пыли. Но Императрице, если что придет в голову, то уже ничем, как говорится… Итак, путешествие продолжалось до городка Козельца, что в нынешней Украине. Там малому двору – т.е. великому князю с его придворными, Екатерине с её камер-фрау и сопровождавшим их лицам, - предстояло дождаться самой Императрицы с её еще более громоздким обозом.
        И даже здесь, комфортно разместившись в дворце Разумовского, Иоганна проявила свой характер, обостренный понедельно усиливающейся раздражительностью. Екатерина в своих "Записках" неожиданно подробно описывает сцену со шкатулкой. Был ли это момент особого раздражения Иоганны, поразивший даже её дочь, или этим Екатерина хотела показать, что мать уже тогда настолько была зациклена на собственных ощущениях, что не могла сдерживаться? Но предоставим слово самой свидетельнице этой сцены. Екатерина, спустя много лет, вспоминает:
        «Как-то великий князь (Пётр Федорович) зашел к нам, когда матушка писала и около неё стояла ея открытая шкатулка. Великий князь хотел из любопытства порыться в шкатулке, матушка просила не трогать её шкатулки – он, подпрыгивая, отскочил в другой угол комнаты. Но прыгая, чтобы рассмешить меня, он задел за крышку шкатулки и уронил её. Тогда моя мать рассердилась, и они стали обмениваться крупными словами. Матушка упрекала великого князя, что он намеренно уронил шкатулку; великий князь кричал, это несправедливо и оба обращались ко мне как к свидетельнице. Зная нрав матушки, я боялась пощечин, если не приму ея сторону; вместе с тем я хотела не лгать, ни огорчать великого князя, и очутилась между двух огней. Я сказала, матушке, что не думаю, чтобы великий князь намеренно сделал это, но что, прыгая, он платьем зацепил за крышку шкатулки, стоявшей на низком табурете. Матушка накинулась на меня – ей надо же было выместить на ком-нибудь гнев свой. Я замолчала и стала плакать. Великий князь, видя, что весь гнев матушки обрушился на меня только потому, что я высказалась в его пользу, стал обвинять матушку в несправедливости и назвал её гнев бешенством, она назвала его дурно воспитанным мальчишкой. Словом, трудно было без драки довести далее ссору. Великий князь возненавидел матушку и никогда не забыл этой ссоры. Матушка тоже продолжала дуться на него, и между ними стала проявляться принужденность, недоверчивость, вечные колкости. Оба они не скрывали этого от меня. Оба они всегда были готовы наговорить друг другу дерзостей».   
        Каково!? Ну ладно, пусть Петр ведет себя, как подросток-шалун, но Иоганна, совершенно не сдерживая себя, доводит мелочную сцену до «вечных колкостей». Такую неадекватную агрессию частенько проявляют женщины, находящиеся в «интересном положении». И тут Екатерина мимоходом делает откровенное признание,  подтверждающее, что между материю и дочерью и до этого не было особой нежности:  «Зная нрав матушки, я боялась пощечин». Без комментариев, как говорится…
       
          Опуская подробности пребывания сиятельных путешественников в Киеве и прочих хлебосольных городах Малороссии, вернемся снова в Москву, где узы уже обручившихся Петра и Екатерины были подвергнуты первым испытаниям. Императорский "большой" двор вновь обосновался в Москве 1-го октября 1744 года. Историограф в монографии, посвященной Екатерине, пишет, что «с возвращением в Москву опять начались «балеты, комедии, маскарады», и что «одна «комедия» осталась памятна Екатерине».
          Дело в том, что навязчивая опека Иоганны над дочерью стала все более раздражать императрицу Елизавету Петровну. И её гнев стал также обращаться на саму Екатерину. На одном из спектаклей в самом театре она велела своему тогдашнему фавориту-медику - известному персонажу елизаветинского окружения - Лестоку высказать Екатерине претензии по поводу её излишних трат денежной наличности, ранее выданной ей по распоряжению императрицы. Проверяя свой текущий бюджет после этой выволочки, Екатерина замечает: «Великий князь тоже стоил мне много, потому что любил подарки. Моя матушка тоже становилась спокойной, получив то, что ей нравилось, а так как она в последнее время часто сердилась, особенно же на меня, то я не пренебрегала этим средством, мною открытым. Матушка же была в это время постоянно не в духе, отчасти потому, что императрица была крайне недовольна ею, оскорбляла её и часто унижала».
        Да уж, нелегкая жизнь началась у Екатерины: с одной стороны Елизавета, недовольная Иоганной, с другой – сама матушка, которая тоже «постоянно не в духе».
         Ну а потом 16 ноября была написана известная депеша австрийского резидента в Москве Розенберга его шефу графу Ульфельду. На самом деле, появиться процитированной выше приписке о «секретной новости» было самое время. С окончания торжеств по случаю обручения дочери и начала сборов в Киев, когда Иоганну стало особенно все раздражать, минуло четыре месяца…
          Последующие почти 12 месяцев пребывания Иоганны в России были также весьма насыщены событиями. Дальнейшее отчуждение между матерью и дочерью связано с болезнями Петра Фёдоровича. Вообще Наследник престола был крайне болезненным молодым человеком, и разнообразные хвори посещали его частенько. И вот через некоторое время по прибытии в Москву, он заболел «воспалением подреберной плевы». Затем в ноябре - нате вам, пожалуйста – у него обнаружена ветреная оспа (ветрянка по современной медицинской классификации). Петра изолируют от близких, вводят строжайший карантин для Екатерины. Сама императрица, посещавшая племянника, каждый раз по выходе от него проходит дезинфекцию – её обкуривают, тщательно моют, меняют и верхнее платье, и нижнее белье. Елизавете памятна трагическая  смерть от скоротечной оспы своего жениха – старшего брата Иоганны, - потому меры предосторожности предпринимаются нешуточные. Но вроде обошлось, Петр поправился. Но иммунитет его был сильно ослаблен и болезнями, и неправильным образом жизни, поэтому настоящая оспа не заставила себя долго ждать.   
         И в это самое время Иоганна ведет себя совсем не по-родственному. «Исход болезни великаго князя еще не определился, как княгиня советуется уже с Мардефельдом о выборе другого жениха для своей дочери. Прусский посланник находил, что следует немедленно выдать княжну за протестантского принца и лучше всего, за Георга Дармштадского, котораго ему расхваливали, как умнаго и красиваго принца; прусский министр Подевильст, докладывая королю (ФридрихуII) эту депешу, со своей стороны высказался за маркграфа Карла, тем более, что он имеет уже некоторые права на Курляндию, а императрица, вероятно, объявит великую княжну наследницей русскаго престола. Очевидно, мать хлопочет, прежде всего, только «пристроить» дочь, безразлично за кого бы ни было. Это не могла ускользнуть от дочери и, понятно, как выздоровление великого князя должно было обрадовать Екатерину, даже до слез». 
         Ну что тут скажешь?! Иоганне видимо уже наскучили разнообразные болячки будущего зятя, к тому же такого неловкого (эпизод со шкатулкой надолго охладил их отношения), так что она начинает подыскивать ему альтернативу. Пусть не такую блестящую партию (какие-то принцы немецкие опять замаячили в матримониальных планах), зато более надежную и предсказуемую. Как видим, несмотря на свое «интересное положение» Иоганна вполне верна себе и по-прежнему пытается выжать максимум из ситуации. Только вот откуда возникли такие мысли, что Императрица  должна объявить Екатерину наследницей престола, не совсем понятно. А вот самой Екатерине уже совсем не хочется покидать такую прекрасную, обильную страну и возвращаться в скучную Германию ко двору какого-нибудь скудного герцогства….
        Между тем, Петр опять заболел – теперь уже оспой настоящей. Причем случилось это по дороге из Москвы в С.-Петербург в декабре. Русские морозы не смогли оздоровить воздух вокруг наследника, и 19-го декабря после ночевки в Твери у него  - как сказано в мемуарах, - «появилась тошнота, лихорадочный жар». Екатерину изолировали от жениха и очень вовремя, т.к. на следующий день уже при ночевке «в Хотилоском яму, в 400 верстах от Москвы, в путевом дворце, великий князь совершенно изнемог: он крайне ослаб, лихорадка увеличилась, показался сильный жар…., к шести часам вечера появились оспенныя пятна».
        «Екатерина  была в отчаяньи:  она плакала, просила, чтобы ее пустили к больному, предлагала быть сиделкой у его постели. В ту же ночь по совету врачей, мать увезла Екатерину из Хотилова». 
         Драматизм ситуации усугубляет внезапное появление Елизаветы: «Близ Новгорода, среди дороги, встретили они императрицу, которая летела в Хотилово. Сани были остановлены, пологи приподняты: Елизавета Петровна вся в слезах, увидела плачущую Екатерину, услышала роковое известие об оспе, и поскакала далее», т.е. в Хотилово к заболевшему племяннику.
          Иоганна с Екатериной прибыли в С.-Петербург 24-го декабря. Далее историограф бесстрастно констатирует, что «началась неприятная для Екатерины жизнь с матерью…». И, действительно, самой Екатерине близость матери в отведенных им апартаментам была в тягость. Она в своих «Записках» пишет об этом вполне откровенно:  «Вообще я видела, что она с каждым днем все больше гневается на меня»
          Тем временем, наконец, Петр стал поправляться. Как только опасность миновала, Елизавета Петровна пишет великой княжне:
«Ваше высочество, дражайшая моя племянница.
Я весьма вашему высочеству благодарствую за приятные ваши мне писания. Но оное ответом до днесь для того умедлила, что не столько подлинно о состоянии здравия его высочества великаго князя вам известия подать могла. А ныне могу вас обнадежить, что он, к радости нашей, слава Богу совершенно на нашей стороне. При сем пожелая вашему высочеству добраго здравия с искренней любовью есмь вашего высочества благосклонная  тетка Елизавета».
 А что же наш герой Бецкой? Увы, он не попал на страницы историографии, описывающей этот период пребывания княжеского семейства в Москве и С.-Петербурге. Быть может он скрывался за безликим перечислением сопровождавших их лиц среди камергеров  великого князя, но это только предположения. В любом случае он был где-то рядом, т.к. никаких особых строгих мер, примененных к нему в связи с его сердечной дружбой с Иоганной, официальные придворные источники не зафиксировали. В любом случае никто из мемуаристов не опровергал романтическую историю Бецкого и Иоганны, случившуюся в Москве.
Однако природа неумолимо отсчитывала недели до известного срока, который и наступил практически аккурат через обычное в таких случаях число месяцев после июльского недомогания Иоганны. Вот как описывает этот интимный момент Екатерина в своих «Записках».
«На первой неделе великого поста (конец февраля 1745г.) в то время как в моей комнате служили утреню, пришла M-lle Шенк, вся взволнованная и сказала, что матушке дурно, что она лишилась чувств. Я тотчас же побежала в ея комнаты: она лежала на полу, на матраце, но была в памяти. Я осмелилась спросить, что с ней. Она отвечала, что хотела пустить себе кровь, но фельдшер, по неловкости, четыре раза, на обеих руках и ногах, не попал в жилу, и она оттого лишилась чувств… Она упрекала меня, что я вовсе не принимаю в ней участия и наговорила мне по этому множество неприятностей... Я навещала матушку по несколько раз в день и оставалась с ней в ея комнате сколько следовало, чтобы не быть в тягость, чего матушка строго всегда требовала и к чему я уже привыкла». Далее следует ремарка, что «болезнь» держала княгиню Цербскую в постели месяца полтора, с конца февраля по начало апреля. Только в страстной четверг 11-го апреля княгиня вышла из комнаты и присутствовала на богослужении.
Таким образом, от начала июльской (в 1744г.) повышенной раздражительности, неудовольствия жарой и пылью во время паломничества в Киев,  с учетом сведений из ноябрьской депеши австрийского дипломата, до начала апреля 1745г. прошел отпущенный природой срок. Насчет того, как Иоганна разрешилась от бремени, опубликованных донесений дипломатов, увы, нет. Где в этот момент находился Бецкой также не известно - его дневники бесследно исчезли после его смерти.
Можно конечно возразить, что в описании сопутствующих этому событию сцен отсутствует понятие «беременность». Но ведь и будущие беременности самой Екатерины, как в бытность её великой княгиней, так уже и императрицей, современники также называли «болезнями». Например, вот в каких выражениях описывается появление на свет сына Екатерины от Григория Орлова (см. «Три портрета… - часть I»). 
 «В апреле 1762 года приближался срок облегчения от болезни супруги Петра  III.  Было рассчитано так,  что  в  момент родов вспыхнет пожар и государь отправится из дворца на место пожара — это истопник Шкурин устроит пожар на окраине города в своем доме, представляющем собственно не дом, а деревянную хижину. Первый сын Орлова родился 18 апреля старого стиля».
Знал ли о благополучном облегчении от «болезни» своей дражайшей супруги  Кристиан Цербстский? Видимо знал, но виду в своих письмах к супруге не подавал. На бракосочетание Екатерины он так и не приехал, прислал своего племянника - принца шлезвиг-голштинского – двоюродного брата Иоганны.
Реакция на произошедшее Елизаветы также не известна. Но последующее, еще более усилившееся, недовольство «интриганкой» Иоганной со стороны императрицы общеизвестно. Дата свадьбы, которая несколько раз переносилась, была, наконец, назначена на 21 августа, чтобы поскорее закончить начатое дело и избавиться от беспокойной гостьи.
         Свои записки к родным, повествующие о своем пребывании в России, Иоганна возобновила именно с момента подготовки к свадьбе. Не будем останавливаться на  её восторженных описаниях свадебной церемонии и последовавших за ней в августе 1745г. десятидневных торжеств. Иоганна Цербская опять со знанием дела шлет тетушкам и сестрицам в Германию подробный отчет о нарядах и подарках, о церемониях и пирах, поздравлениях и почестях.
         Можно для примера отметить описание одевания невесты к венцу, составленное матерью: «Когда Великая Княжна поместилась за уборным столом, то все статс-дамы получили дозволение войти. Она была причесана своими горничными и парикмахером. Ея Императорское Величество приказывала только там-сям кое-какия украшения. Она сама возложила на ея голову маленькую бриллиантовую корону. Волосы Великой Княжны не были напудрены; платье ея были из самого  великолепного, какое я видела в моей жизни, серебрянаго glace, и окаймленное на высоте пол-юбки битью из золота. Это прекрасное украшение, эти драгоценности, которыми она была покрыта, придавали ей, могу сказать, обворожительный вид. Ее слегка подрумянили, и цвет ея лица никогда не был прекраснее, как тогда. Ея светло-черные, но блестящие волосы выказывали более ея молодость и придавали прелестям смуглянки мягкость, свойственную белокурым».
          Этот портрет Екатерины, составленный матерью, подтверждает восторженный отчет о её внешности Станислава Понятовского (см. "Матильда Кшесинская и не только ..."): Екатерина имела темный цвет волос, прекрасно контрастирующий со светлой кожей лица. Забавно, что мать называет дочь - немецкую принцессу - «смуглянкой».
 
          В общем при венчании все было также красиво и пафосно, как и при обручении, только по крайней мере раза в два побогаче… Красноречивы последние строки записок Иоганны: «По возвращении ко двору, начался бал. Затем последовал фейерверк, а потом — ужин в галерее, где Ея Императорское Величество ужинала еще с кавалерами ордена  (имеются ввиду кавалеры ордена Св. Александра Невского) и тем кончила самыя веселыя празднества, какия могли только даваться в Европе».

После свадьбы Елизавета не стала задерживать Иоганну в России, снабдила ее двумя сундуками «разных китайских вещей», «соизволила пожаловать пятьдесят тысяч рублев» на дорожные расходы и, насколько могла, тепло попрощалась, простив былые обиды. Иоганна покинула С.-Петербург 28-го сентября 1745 г. в 3-м часу пополудни после семейного обеда у Петра Федоровича. Вот вам ценность камер-фурьерских журналов – даже час выезда из города известен! По дороге, правда, Иоганна получила еще одно напутствие от императрицы - письмо с просьбой передать прусскому королю Фридриху, чтобы он как можно скорее соизволил отозвать своего посланника из России. Тем самым Иоганне было дано понять, что все её интриги в пользу прусского двора известны и оценены по достоинству. И не мудрено – переписка  княгини Цербстской почти все время ее пребывания в России перлюстрировалась и копировалась уполномоченными на то службами.      
 Кристиан Цербстский еще недолго наслаждался семейной жизнью с ветреной Иоганной – скончался через полтора года после её возвращения из России, завещав княжеский трон сыну Фридриху. Забегая вперед, можно отметить, что юный  Фридрих Август Ангальт-Цербстский (он наследовал трон в 13 лет), с верной самой себе матерью-регентом довел княжество «до ручки». В конце концов, под надуманным предлогом, Цербст был оккупирован Фридрихом II. Для этого достаточно было одного батальона прусских драгун.
  Остаток жизни Иоганна провела в переездах по скучной Германии, осев, в конце концов, в веселом Париже. Именно к ней и устремился Бецкой, отправляясь в путешествие по Европе, да не один. Напомним, что в газете «Московские Ведомости» в №32 от 13 августа 1756г. было напечатано следующее: «из С.-Петербурга от 5 августа извещают: «Ея Величество изволила уволить на год для лечении к теплицам штатс-даму Екатерину Дмитриеву Голицыну, а также генерал-майора Ивана Ивановича Бецкаго, которые вчерашняго числа и поехали».
  За прошедшие с 1745г. одиннадцать лет, Бецкой успел стать генерал-майором, правда, гражданской службы, благо вскоре после свадьбы Екатерины был отставлен от хлопотного камергерства при великом князе-наследнике.
   Ну а с выездом Бецкого за границу начинается европейское воспитание юной «черкешенки» Настасьи Соколовой, будущей камер-фрау Екатерины II, будущей Анастасии де-Рибас (см. «Три портрета…" - часть III).
  Да, нужно не забыть сказать, что по свидетельствам современников, Бецкой и Иоганна, наконец, опять встретились - уже в Париже.
Это счастье продолжалось, увы, не долго. Иоганна скончалась в Париже в мае 1760 г. на 48-м году жизни, оставив своим официальным наследникам право разбираться с её  обременительными долгами. А жизнь Бецкого, несмотря на эту утрату, как бы началась заново, хотя ему в ту пору уже исполнилось 56 лет. Как еще долго прожил этот замечательный человек и как еще много успел сделать в екатерининское правление, хорошо известно. Его «воспитанница» Анастасия Ивановна Соколова-де-Рибас, как и Екатерина II, были ему близкими людьми до конца дней.
Так что семейная галерея из трех, вернее уже четырех портретов, как нам представляется, вполне сложилась. Была ли Екатерина, т.е. Софья-Августа-Фредерика дочерью Бецкого? Не нам, недостойным, дано судить об этом. Но то, что такая по жизни ветреная, но постоянная в своей привязанности к Бецкому, Иоганна Ангальт-Цербстская изволила родить от него в России, а он, верный отцовскому долгу, воспитал, а потом вывез в Европу этого ребенка, чтобы показать девочку матери - «настоящей принцессе»…  Это, можно сказать, исторический факт.
Итак, что же получается? Бецкой, как утверждают его биографы, рожденный в Стокгольме от связи князя Трубецкого со шведской баронессой, свои молодые годы провел в «путешествиях» по европейским странам. «Настоящая принцесса» Иоганна, шестнадцати лет от роду, родила в Германии первенца-девочку Фрике, а через пятнадцать лет, будучи в России, оказалась в «интересном положении» и также родила…  Бецкой воспитывал без матери девочку Настеньку, которую все считали его дочерью. Эта девочка в юном возрасте побывала с Бецким в Европе, где они прожили несколько лет вплоть до кончины Иоганны. Приехав вместе с матерью в Россию, Екатерина-Фрике стала женой наследника престола, затем императора, Петра III. Спустя два года после смерти своей любимой Иоганны Цербстской Бецкой вместе с получившей европейское воспитание девицей Анастасией вернулся в Россию. В том же году в результате переворота, в котором, кстати, Бецкой совершенно не был замешан, Екатерина занимает российский престол.  Анастасия  вскоре становится её придворной дамой, и их в дальнейшем связывают очень близкие отношения. Бецкой во время царствования Екатерины до самой своей смерти, т.е. без малого 33 года, был её близким доверенным лицом. Он, словно заботливый дедушка, воспитывал сына Екатерины от Григория Орлова – Алексея Бобринского. Бецкой был также близок со старшим сыном императрицы  - Павлом, будущем императором. Екатерина свидетельствует о своих, практически родственных, отношениях с Бецким. Современники свидетельствуют о близких отношениях Анастасии Соколовой-де-Рибас с императрицей, а сын императрицы - Алексей Бобринский - фактически воспитывался в семье Анастасии и относился к Соколовой-де-Рибас, как к тетушке. Екатерина приняла смерть Бецкого близко к сердцу. По завещанию Бецкого Анастасия Соколова-де-Рибас наследовала его состояние.
Таким образом, мы можем наблюдать, практически, семейную жизнь трех поколений близких родственников, со всеми её житейскими радостями, треволнениями и прочими присущими обычной семье событиями и отношениями. Да, и при этом все эти милые люди очень похожи друг на друга внешне…
 А вот чем отличаются кровные родственники от просто родственников?
Верно, они, как правило, очень похожи! Конечно же, младшие похожи на старших, да и друг на друга тоже, и чтобы заметить это, достаточно взглянуть на ТРИ ПОРТРЕТА: ИВАНА БЕЦКОГО С ДОЧЕРЯМИ… И ЕЩЕ ОДИН.