Зимин

Десятого ноября повалил снег, он шёл пять дней кряду – завалил всю округу. Люди уже надеялись, что он не растает, так и останется с ними до весны. Температура всю неделю скакала от минус двух до минус пяти, но в конце недели установилась тёплая погода, плюс три, и белый снежный саван, накрывший город, начал потихоньку сползать, обнаруживая под собой чёрную землю.
Зимин не любил такой промозглой сырой погоды. Луж, в том дворе, где он жил, за какие-то пару дней, оказалось огромное множество, и двор чем-то стал напоминать архипелаг.
В пятницу, двадцать первого ноября, после очередной заводской смены, Зимин шёл домой, тщательно обходя лужи, шлёпая по сырому асфальту, боясь промочить ноги и заболеть. На заводе, мастер смены, им намекнул, что у завода много заказов в преддверии Нового года, и потому болеть нежелательно. С работой в городе было ни ахти как и нового человека, на какое-либо место, можно было найти без особого труда. Многих увольняли из-за пьянки, или по причине здоровья, многие хотели устроиться на этот завод, после того как его дела пошли в гору и зарплата у работяг стала более или менее приличная. Хотя и нельзя сказать, что Зимин любил свою работу или ценил её, скорее, наоборот, но в городе, в плане работы, выбора было не так уж много, а часть рабочих объявлений откровенно попахивала обманом.
Зимину шёл тридцать шестой год от роду, но ни жены, ни даже девушки у него не было – он жил один в двухкомнатной «хрущёвке», доставшейся ему в наследство от бабушки. Зимин был невысок ростом, но коренаст по природе, слегка курносый с проплешиной на макушке, и ещё у него водилась привычка – изредка подёргивать носом, что-то вроде нервного тика. Сам он не обращал на это никакого внимания, но другие замечали. «Следствие 90-х – пора моего неспокойного детства» – говорил он полушутя. Впрочем, он старался избежать каких-либо контактов с коллегами. На перекурах, в основном, молчал, больше слушал других. А когда кто-то его куда-нибудь приглашал, он всегда отказывался, стараясь при этом не глядеть прямо в глаза своему собеседнику, просто скользил взглядом по его лицу, больше смотря по сторонам, нежели на человека. Он не очень любил ту работу, которую выполнял, но ему приходилось перебарывать себя, чтобы делать её хорошо, качественно. Бывало даже не ходил ни на обед, ни на перекур, если цех отставал по плану.
Из-за своей однообразной работы и своей замкнутости, однообразия жизни, постепенно, Зимин пришёл к выводу, что этот мирок – скучен, неполноценен где-то жесток, суетен, лжив, и надо избегать, по возможности, конечно, контактов с этим мирком. Он, как и большинство, наверное, очень мало интересовался тем, что творилось вкруг него. Случалась, в мире, происходила какая-нибудь катастрофа: самолёт ли с туристами разбился, ну, или стихийное бедствие, или теракт, – он часто узнавал об этом либо от соседей по площадке, либо от коллег по работе, тогда он с телефона или ноутбука, заходил в интернет и читал о трагедии, ничего при этом не чувствуя к тем людям, которые пострадали.
Наконец, Зимин добежал до своего двора, превращённого природой в архипелаг. Хлюпая, он всё же промочил ноги, и спешил домой, чтобы набрать горячую ванну, завалиться в неё и, если получится, поспать. Единственное, что его утешало, это наличие двух выходных впереди: он попросту был рад, что завтра нет нужды рано вставать, зачем-то куда-то спешить. Но, уже подойдя практически к своему подъезду, он вдруг вспомнил, что забыл заскочить в гастроном, купить сигарет.
– Бляха-муха! – вырвалось в сердцах у него.
Дёрнув носом, недовольный, он развернулся и направился в гастроном. Когда он пришёл обратно к своему подъезду, его ботинки окончательно промокли, и он злился на себя, на свою забывчивость, даже на природу, что подложила городу экую свинью. Зайдя домой, он снял промокшие ботинки, стянул сырые носки, обрызганные грязью, джинсы – закинул шмотки в стиральную машину, а сам ушёл набирать ванну.
Зимин редко брал в руки какую-либо книгу, но иногда все же, под настроение, он мог что-то почитать. Раньше он читал много, и, случалось, даже писал стишки, а потом словно отрезало. Но сейчас как раз у него было настроение что-либо почитать. В последнее время он всё больше читал фантастику или фэнтези, но иногда брал в руки Пелевина или Иванова, или другого, но обязательно современного автора. Очень редко когда он читал что-то из классики или мировой истории, не то что раньше.
Когда ванна наполнилась, он с удовольствием залез в горячую воду, закурил, открыл книгу. Это была, ныне модная, «Игра престолов», Зимин читал уже четвёртую книгу Мартина «Пир стервятников». Но, по прошествии получаса, Зимин вдруг почувствовал, что его веки тяжелеют, и он, всё чаще и чаще, сужает глаза, пытаясь разобрать буквы. Он отложил книгу, навалился на спинку ванны, закрыл глаза. Через пять минут он уже спал. Зимин редко когда видел сны, и ещё реже запоминал их, но то, что он увидел сегодня, потом часто всплывало в его памяти.
Он был в своей нынешней квартире, только 28-ю годами ранее в 1989 г. Восьмилетний он сидит на ковре в большой комнате – играет. Вокруг него кучки солдатиков, тяжёлая военная техника, крепость, построенная им из конструктора. За окном – лето и балкон раскрыт настежь. Сразу за балконом стоит дерево – рябина, вокруг него летают пчёлы, осы и другие насекомые. Вот одна пчела залетела в комнату, покружила у штор, села на штору, поползла вверх. Зимин с любопытством наблюдает за ней. Слева от балкона стоит старая швейная машина. За машиной сидит его мать и что-то шьёт. Чик-чик-чик-чик выстукивает машина, когда мать нажимает на большую и тяжёлую педаль. Зимин отрывает взгляд от пчелы и смотрит на мать, но он не видит её лица полностью – мать сидит к нему в профиль. Он смотрит на её короткие русые волосы, на домашний халат с васильками, он следит за ногой, которая давит на педаль, за руками, которые скользят по ткани, разглаживая складки.
– Скоро мы будем обедать, мама? – глядя на её профиль, произносит Зимин.
Но мать, не повернув головы, никак не реагируя на его слова, продолжает шить дальше.
Зимин смотрит на мать, а потом снова спрашивает:
– Мама, скоро мы будем обедать?
Мать по-прежнему не поворачивает головы никак не реагируя на его слова, только её левая нога не спеша нажимает на педаль, да руки скользят по ткани и слышно чик-чик-чик-чик.
Зимин переводит взгляд с матери на пчелу, которая кружит вокруг шторы, то садясь на неё, то снова взлетая, потом снова его взгляд обращается к матери, он пристально смотрит на неё, не понимая, почему мать не реагирует на его слова, может это игра?
– Мама!.. – кричит он, почти испуганно.
Но в ответ раздаётся лишь размеренное – чик-чик-чик-чик.
Тогда Зимин решает встать и подойти к ней. Он хочет встать, и не может, будто пол или ковёр, на котором он играет, приковали его к месту, как железо магнит. Он, в сильной панике, кричит матери:
– Мам, Мама, помоги!.. – тянет к ней свои маленькие ручки.
А в ответ всё то же – чик-чик-чик-чик.
– Мама!!..
Проснувшись, Зимин, в течении нескольких секунд оглядывал ванную, как бы не понимая где он находится. Тем временем вода в ванной уже остыла и он передёрнул плечами.
– Ладно... – произнёс он как бы ни к кому не обращаясь.
Он поднялся, выпустил воду, включил душ, встал под него. Вымывшись, прошёл в кухню, вытирая большим махровым полотенцем волосы на ходу, закурил, думая о сне.
– И чего приснилась? – проговорил он, выдыхая дым. – Да и не шила никогда ничего. За двадцать три года ни разу не снилась, а тут…
Он о чём-то задумался и долго тушил окурок о дно пепельницы. Вдруг зазвенел домофон. Зимин подошёл к двери, снял трубку.
– Да? А, давай, заходи.
Он нажал на кнопку и повесил трубку на место.
«Да, сегодня не мешало бы выпить» – подумалось ему.
В гости к Зимину пришёл его школьный товарищ и единственный друг, Женька Сычёв. С Женькой они были знакомы лет с 7-ми, к тому ж попали в один класс и всю школьную дорогу прошли вместе. В целом, Зимин не очень любил и ценил людей, он не понимал их общения, часто думал, что людям не о чем говорить друг с другом, что они специально выдумывают отвлечённые темы для разговоров, чтобы как-то убить время. Но Женьку уважал, действительно уважал и ценил его как друга. Зимину казалось, что Женька понимает его, действительно слушает, не притворяется, не ищет какой-либо выгоды, говоря с ним. Так и было на самом деле. Их обоих связывало множество воспоминаний на протяжении почти тридцатилетней дружбы, и они это всегда помнили и конечно ценили.
– Здорова!
Женя прошёл в прихожую. Зимин ощутил запах сигарет, духов и спиртного. Они поздоровались.
– Вот – Женя потряс пакет, в котором звякнуло несколько бутылок – прикупил тут парочку. Настроение, надеюсь ничем не попорчено? А то от порчи настроения, бывало, люди кончали с собой.
Зимин слабо улыбнулся на "чёрную шутку" Жени.
– Давай, проходи, садись – сказал он, указывая на кухонный табурет.
– Танька ещё хотела зайти, если ты не против, конечно?
– Нет, нет, я против Тани – шутя сказал Зимин – она хочет забрать у меня единственного друга и женить на себе, как так можно? А как же я? Поэтому я её не пущу и не проси.
Женя улыбнулся в ответ. Он был рад, что его друг сегодня в настроении. На самом деле Зимин не знал как относится к Тане. Если честно, то его это, их знакомство, немного настораживало, потому как он думал, что его друг, по известным причинам, может отдалиться от него, и всё реже и реже будет вспоминать о нём. Он гнал как мог от себя эти мысли, ну, в самом деле, Жене уже тридцать шесть, когда-нибудь он ведь должен жениться, не запрещать же ему.
К тому моменту Женя уже был один раз женат: по глупости, когда пришёл из армии, встретил одну девицу. Думал, что полюбил навсегда, потому и женился, а оказалось – пшик, как-то пришёл домой раньше с работы, она там с другим в постели, смеются оба, не слышали, что он пришёл. Психанул, набросился на любовника, жена пыталась его оттащить, тоже получила, зажалась в угол, плакала, прижимая платок к разбитому носу, пока он выбивал дух из того. Тот потом в больницу попал, а затем написал заявление в милицию, был суд, Жене дали штраф и условный срок. Дело старое, 14 лет прошло с тех пор уже. И вот, где-то год назад, Женя познакомился с Таней; мать-одиночка, сыну 12 лет, тоже разведена.
Они вынули из пакета спиртное, Зимин сварганил кой-какой закуски, сели, разлили, выпили. Где-то через час пришла Таня. Они её горячо приветствовали, были уже слегка навеселе. Таня села, встряхнула волосы, от неё сильно пахло духами. Она достала из сумки какой-то ликёр, оживлённо заговорила:
– Погода – кошмар просто, все ноги промочила, пока сюда добиралась.
– А ты бы на такси, – подсказал ей Зимин.
– Не, экономная я... Ну и накурено у вас тут... – поморщив свой, слегка вздёрнутый веснушчатый нос, сказала Таня.
– Бабка не ворчала из-за Андрюхи? – спросил её Женя.
– Нет. Внук всё же... –  приглушённо, словно чего-то стесняясь, ответила Таня.
– Сама ведь знаешь какая она у тебя...
Они выпили, обсуждая то да сё. Таня рассказывала о своём сыне, Андрее, который не дурно учился, «Всего две четвёрки вышло за четверть, молодец!» – с гордостью говорила она. Потом Женя рассказал, как к ним в автосервис, (он там работал) приезжают «чайники», (в основном женщины) которые ни черта не смыслят в авто, и как они их обсчитывают, зарабатывая на этом. Случалось, Зимин, журил Женю за политику автосервиса, пытаясь ему объяснить, что всё же обманывать людей плохо. Женя отбивался, говоря, что у них не бывает госзаказов, как у их завода, например, а жить как-то надо, к тому же никто не запрещает людям учиться; купил машину, разберись что да как, а уже потом гони её в сервис – тогда не влетишь на лишку. (По-своему он был прав). Зимин махал рукой, потому что по большему ему было наплевать, чем и как живёт их автосервис, лишь бы у Жени было в жизни всё нормально. Таня работала в магазине парфюмерии и косметики, обычным продавцом и сейчас она рассказывала:
– Купила значит у нас одна духи за восемь штук, а через час приносит обратно, говорит, давайте деньги, я передумала. Я ей и так и сяк пыталась объяснить, что это не в политике магазина, что мы так не делаем и не возвращаем деньги после покупки. И что вы думаете – вышел целый скандал. Мы полчаса спорили, в конце уже кричали, почти до хрипоты. Так и ушла она ни с чем, обещалась в суд подать, дура.
Зимин рассказал о заводе, как там один мастер, подойдя близко к рабочим, пытается узнать, кто из них с похмелья, а когда находит оного, пишет докладную начальнику цеха, и рабочего лишают на 100% премии. Ещё он рассказал о драке: в день зарплаты, на проходной их завода, у банкомата, как и обычно это случается, собралась большая толпа, а тут какой-то парень, в наглую, обходя всех стоящих, подошёл без очереди к банкомату: типа сейчас моя очередь снимать… Его вытолкали, он начал спорить с кем-то, кричать, что мол занимал очередь. Потом они с этим кем-то вышли за проходную и сцепились, тому, кто лез без очереди, сильно досталось – одежда порвана, в грязи, всё лицо в кровь…
Поговорили ещё кой о чём, на общие темы, о политике страны, и как людям тяжело жить в нынешних условиях, о ценах в магазине, о росте квартплаты, бензина. Пока суд да дело – прошло 3 часа. За это время, они уже почти всё допили, Зимин сильно захмелел, курил, задумавшись, глядя куда-то в одну точку, пока Таня и Женя обсуждали какие-то свои дела.
– В общем и целом, друзья – вдруг выпалил он, перебивая их – деградируют люди. Странное время сейчас, жизнь... Все хотят того, чего хотят другие. А чего хотят-то, в сущности: денег, власти, любви, секса, смерти – всё одно и то же. Каждое столетие: войны, кризисы, финансово-духовные, соцслои, застой в политике, мозгах, душе… Да, конечно, все мы бежим от тоски и скуки – продолжал он дальше – пытаясь занять себя хоть каким-то делом, развлекаясь, как только возможно, убегая от своего внутреннего мира, от мира гармонии, духовного равновесия, морально уродуя себя, плюя на себя – лишь бы только нам не было скучно. Наверное, это в русском характере. Европейцы, например, я думаю, более собраны, более рациональны и последовательны в своём жизненном пути. Традиции их предков, ещё что-то значат для них, а для нас – уже нет. Но в то же время, мы не можем полностью игнорировать свой национальный код, даже в эру капитализма – есть среди нас те, кому не наплевать на национальную идею. Но их, увы, меньшинство. И это, конечно, никакая не оппозиция, это просто люди, что живут и хотят жить честно, по совести, так сказать. Россия такая страна, где возможно абсолютно всё и вера в своё дело, для наших людей, всегда была первична – во многом так и осталось, наверное. Ведь даже вы и я – мы советские дети, дети тех людей, которые строили СССР. Видимо потому нам ничего не остаётся, как только примкнуть к «системе», жить внутри неё, и что-нибудь делать. Другой вопрос: когда идёшь по накатанной дорожке, не отклоняясь от курса большинства: делаешь то, что делают другие, копируешь их, не имея собственного взгляда на жизнь. Но так было всегда, просто раньше люди могли мечтать, даже в застенках тюрем, даже на войне – они мечтали о своём будущем и будущем своей страны – потому-то и дело своё делали хорошо, не принуждая себя, а скорее найдя в этом самих себя. Дай русскому человеку осмысление – и он горы своротит! Но если забрать у нас осмысление, забрать мечты о будущем, мы вымрем и очень скоро. Скорей всего сами себя уничтожим. Да, в те или иные, исторические периоды цивилизации, может показаться, что люди ни во что не верили – это неправда – верили. Пусть даже в хаос, но верили. Ложь, невежество, нажива, войны, все недуги человечества, которые были с начала времён и по сей день, формировали нас, делали нас теми, кто мы есть – прогрессорами. Это не в нашей власти, то есть помешать как-то прогрессу, это природный код, заложенный в нас, пронесённый нами сквозь тьму тысячелетий. Ведь это не вчера началось, правда, а очень и очень давно. И каждое столетие, одни наживаются на других. При помощи войн или бизнеса – это уже детали. «Бедных» всегда большинство, увы. Противно то, что «бедные» зачастую воюют между собой, у них тоже нет единства и те, кто «на верху», этим пользуются, я бы даже сказал, их цель, чтобы «бедные» воевали меж собой, так они не смогут договориться, прийти к какой-то одной идее, которая бы всех объединила, а, значит, не смогут поднять бунт, и свергнуть правящую верхушку. Если «бедный» хочет сделаться «богатым», то ему придётся опуститься до уровня «богатого», стать таким же, как он, и начать так же презирать «бедных». Тут нет выхода. Одно вытекает из другого и перетекает в третье. Люди формируются в тех условиях, в которых живут, вот и всё. И выхода нет, а если и есть, то только в полном объединении людей, в освобождении от ложных стремлений и начинаний. Но этого никогда не будет, потому что человек шире какой-то одной идеи или цели, в нём роятся сотни идей, сотни целей; он что-то пробует – ошибается, падает, встаёт, снова пробует – и так бесконечно. Чёрт, у него просто нет времени смотреть по сторонам. Цивилизация держится не на морали или философии, а на пастбищах, где пасётся скот, на овощных полях, на ТЭЦ и ГЭС, на нефти, из которой делают топливо и всё остальное, и т. д. – поэтому деньги никогда себя не изживут, поэтому всегда будет разделение соцклассов... Только представить себе, если завтра я приду в магазин, чтоб купить еды – а прилавки пустые и больше никогда ничем не заполнятся. Только представить себе, что не будет ни электричества, ни газа, ни канализации, что же начнётся здесь – хаос, разруха, насилие и смерть. Со временем люди приживутся, конечно, научатся снова пахать землю, рыть колодцы, – жили же веками так! Но наши грехи останутся с нами, как и были. А значит ни войны неискоренимы, ни наши страсти вообще. Не будет грехов – и всё станет бессмысленным, ненужным, – они основа этого мира. Чёрт, ведь людям так скучно, они плевать хотели на идеалы Толстого и Достоевского – теперь подай им яхту, лимузин, модные тряпки, счёт в банке, выпивку, наркотик, партнёра для секса, чтоб был покрасивее, посредственные развлечения, меняй их последовательно – и они всем будут довольны, и тогда скажут: жизнь удалась! Сегодня нам важно сознавать своё превосходство над другими. Это невежество, хотя бы потому, что люди рождены все равными, с равными правами на этот мир. Но кого это волнует, в конце концов – мир искажён, вывернут: жизнь – это смерть, а смерть – это жизнь.
Зимин замолчал, потушил дымящийся окурок о дно пепельницы.
– Ну, ты и маханул, философ – улыбаясь, сказала Таня. – Не ожидала от тебя, да…
– Он такой у нас, может иногда выдать что – ух прям! – подмигнув Зимину, сказал Женя.
– Да просто смотришь, смотришь на весь этот, сегодняшний бардак – и так сдавит что-то там внутри. Не знаю как и объяснить, друзья: ну вот зачем мастер на моей работе «стучит» на работяг? зачем эта женщина ругалась с тобой из-за духов каких-то? зачем сервис у вас «нагревает» людей на бабки? Почему нельзя честно жить, работать?..
– Нельзя, никак нельзя – сказал Женя. – Испокон, люди, так ведь и жили: сильные всегда забирали всё у слабых. Ну, хоть возьмём те доисторические времена, когда люди жили общинами, без царя-короля, ты думаешь они там не воевали? Хер там, каждая община тянула одеяло на себя, брала себе всё, что не могла взять другая, убивала и грабила более слабых… За десятки тысяч лет ничего не изменилось. Многие деятели искусств и наук, предлагали выход, строили стратегии, как нам всем жить хорошо, а люди всё там же, где и были десять тысяч лет назад.
Женя развёл руками.
– Смирись и просто живи и поменьше думай, что вокруг тебя творится, раз всё равно ты никак не можешь повлиять на те или иные процессы, так к чему башку забивать? Жизнь идёт своим чередом, а ты – своим…
– Ладно, философы, не пора ли нам расходиться? – вобрав в себя воздух, сказала Таня – всё уж выпили.
– Да, наверное, а то я – без сил совсем – сказал, зевая, Зимин.
– Не переживай так, куда-нибудь да выведет кривая, всех выведет, обязательно.
Хлопнув Зимина по плечу, Женя встал, пошёл в прихожую одеваться, Таня последовала за ним. Зимин на кухне зашуршал пакетом, загремел пустыми бутылками. Потом передал пакет Жене. Выпроводив их, он вернулся на кухню, закурил.
«Ну чего – думал он, припоминая сон – чего она мне приснилась сегодня? Для чего напоминать?..»
Вдруг он заплакал, вспомнив мать, какой она была в жизни, те редкие минуты, когда она была трезвой и уделяла ему всё своё время.
Спустя минуту, Зимин вытер ладонью слёзы, посмотрел за окно. Он увидел чёрное бездонное небо, без единой звёздочки, рваные серые облака, закрывая луну, не спеша плыли куда-то. Зимин взял в руки телефон, стал листать номера, нажал на номер.
– Привет, не спишь? Это я так пошутил. Хочу к тебе заскочить щас, ты как? Окей, такса не изменилась – 2500 в час? Ладно, ладно, куплю. Ну всё, замётано, жди. Пока.
Он позвонил в такси, заказал машину. Затем оделся и вышел из квартиры в ночь.

2018