Русская глушь

Был в моей жизни период, когда я увлекся средневековой русской архитектурой, и изъездил всю Россию, посетив старые русские города: Великий Новгород, Псков, Ростов Великий, города Золотого кольца, Горький (тогда так назывался Нижний Новгород),  Коломну,  Рязань, Серпухов, Тулу, Смоленск, и другие. По мере того, как моя осведомленность росла, выяснялось, что архитектурными памятниками наша страна богата не только в крупных городах, но что они располагаются повсюду, где издревле жили русские люди, и стал я заезжать в такие места, которых мне даже имена были  совсем неизвестны, и там попал в такую глушь, о существовании которой раньше не ведал, и она совершенно очаровала меня.
С тех пор прошло немало лет, и ныне я путешествую по просторам иным, но в памяти моей хранится коллекция образов той волшебной страны, которые время от времени я люблю просмотреть, как пожилой человек перебирает фотографии женщины, которая была в молодости его возлюбленной, на краткий миг испытывая прежние чувства, и то же волненье.


Центральная площадь Судиславля, над которой возвышается холм с Преображенским собором, чья белая  тонкая высокая колокольня притягивает взгляд, и уводит его вверх, к острию своей конической кровли, с которого он стекает в голубое небо, в нем растворяясь, но стоит только его снова собрать, как он опять устремляется к колокольне.
Окрестные крестьяне съехались на базар: площадь заставлена телегами; запряженные в них гнедые лошадки с недовольными минами раздраженно обмахиваются хвостами, отгоняя комаров, оводов и мух. Кузов одной из телег, сплетенный из ивовых прутьев, просится в музей народного искусства: он пленяет своею красивой закругленной формой и высоким качеством выделки.

Чтобы разоренный вид древнего Галича, над которым как будто пронесся смерч, - так были изуродованы его церкви, (например, Спасо-Преображенский собор, снеся ему верх, превратили в хлебокомбинат), и так были заброшены его усадьбы, - не мешал осмотру его главной достопримечательности – высящегося над городом холма Балчуг, чьи склоны украшены рельефом из сглаженных временем крепостных валов, я решил до предела отдалить обзорную точку, переправившись через Галичское озеро. Для этого я взял напрокат весельную лодку, думая, аккурат, вернуться  к отправлению автобуса на Чухлому. От лодочной пристани до противоположного берега, казалось, было рукой подать, но к тому времени, когда, по моим расчетам, я должен был уже его достичь, противоположный берег выглядел точно так же, как когда я пускался в путь. Тогда я удвоил свои усилия, но моя цель ни на йоту не приблизилась, а, оглянувшись назад, я увидел, что теперь и Галич от меня отдалился на примерно такое же расстояние. Мало того - озеро накрыло синее облако, и поднялся предгрозовой шквал, который начал меня сдувать к противоположному берегу. Я глянул на часы; до отправления автобуса оставалось сорок минут, и я принялся бешено грести в обратном направлении; озеро покрылось волнами с белыми барашками; они перехлестывали через нос, обдавая меня брызгами, но я рвался к пристани, натирая на ладонях кровяные мозоли.
Я успел на автобус в последний момент. Хотя во время моего плавания мне было не до созерцания желаемых красот, в памяти моей сохранился незабываемый образ: я отчаянно работаю веслами в своей утлой лодченке, одиноко затерявшейся посреди огромного вспененного озера.

Чухлома поразила меня буйством своей флоры: ее тихие безлюдные улочки, окруженные старыми деревянными домами  (лишь изредка среди них встречались каменные постройки), скрытые под раскидистыми кронами лиственных деревьев, и заросшие сочным густым травостоем, являли зрелище единства поселения с природой, ранее мне нигде не встречавшегося. Побродив по городу, я захотел полюбоваться Чухломским озером, но, выйдя на его берег, обнаружил, что здешняя мощная растительность, не ограничившись берегом, уже захватила часть озера -  его мелководье заросло осокой и камышами выше человеческого роста, и зеркало вод в поле зрения нигде не попадало. Двинувшись в обход, я, наконец, набрел на лодочную пристань; напротив нее  в камышовых джунглях была проделана просека для лодок, хоть и на приличном расстоянии от берега, но все же открывавшая вид на озеро. На его высоком противоположном берегу, на неожиданно большом отдалении, среди высоких елей на фоне белого северного неба, сообщавшего озеру его свинцовый блеск, чернели силуэты храмов Авраамиева монастыря. Так с тех и стоит перед моими глазами эта суровая и прекрасная картина, ставшая для меня знаком Чухломы.

Солигалич запомнился не только своим расположением среди лесов и полей на берегах реки Костромы, через которую был переброшен мост на цепочке из 12 деревянных ажурных устоев, не только своими храмами, над мощными кубическими основаниями которых, увенчанных ярусами кокошников, в небо вздымались ажурные башенки, над которыми на осиных талиях поддерживались луковичные купола, не только своими колокольнями, пронзающими небеса, но своею рядовой одноэтажной застройкой, сплошь состоявшей из домов, сохранившихся с царского времени. Даже не затейливая деревянная резьба, покрывавшая некоторые дома, производила сильнейшее впечатление, а именно подлинность этого города, выдаваемая архитектурой его построек, цветом старой древесины, их слегка покосившимися стенами, и кровлями, прогнувшимися под тяжестью лет. Как будто время остановилось...
В краеведческом музее Солигалича я был очарован портретами кисти неизвестного русского художника местного происхождения Григория Островского. Узнав, что они поступили из усадьбы Нероново, принадлежавшей помещикам Черевиным, послужившим натурой для Островского, я захотел немедленно отправиться туда.
- Вы туда не доберетесь – жестко отреагировала музейная экскурсовод, молодая строгая женщина с усталым лицом.
- Но это всего 26 километров от Солигалича! – недоумевал я.
- Я Вам говорю, Вы туда не доберетесь! – повторила она с какой-то даже угрозой.
- Да я пешком туда дойду, скажите только, по какой дороге я должен идти! – не унимался я.
- Приезжайте зимой, когда туда будет дорога, а сейчас – даже не пытайтесь; я знаю, о чем говорю – подвела экскурсовод итог нашему разговору.
Представив себе некоторые сельские дороги, которые мне доводилось видеть, я больше ей не возражал, и от посещения Неронова отказался.

Впечатленный архитектурным изобилием Великого Устюга, с его дюжиной великолепных белокаменных храмов XVII – XVIII веков, выстроившихся в ряд вдоль берега Сухоны, я деловито их осматриваю, время от времени заглядывая в путеводитель. Из открытого окна второго этажа красивого дома постройки не позже XIX века на меня с ненавистью смотрит молодой парень; когда я повернул лицо в его сторону, он покрутил пальцем около виска.
Через каждые сто - двести метров на берегу Сухоны выстроены деревянные мостки, с которых местные бабы, одетые в косынки, подоткнув юбки, как на картине Кустодиева, полоскают белье.

С моим образом Сольвычегодска неразрывно связана память о пути туда из  Великого Устюга: он прошел по воде – сначала вниз по Сухоне, потом – вверх по Вычегде. В путешествии по русским рекам есть неизъяснимая прелесть: корабль неспешно идет меж обрывистых берегов, отороченных лесом; мерно постукивает двигатель, плещет волна, и ты погружаешься в созерцание, и никуда не торопишься; хочется, чтобы состояние блаженной прострации все длилось и длилось.
Наконец, появился, и стал приближаться силуэт колокольни, увенчанной необыкновенно высоким шпилем, составляющим более трети ее высоты. Значит, мы приехали – это признак колокольни Благовещенского собора Сольвычегодска. Теплоход замедляет движение, и подходит к пристани, огибая собор, стоящий на берегу, и я провожу восхищенным взглядом по его выпуклым, как женские груди, объемистым абсидам, по высоким стенам, украшенным росписью, по радующим взор луковичным куполам, слушая, как о сваи причала  плещет волна, поднятая швартующимся кораблем.
Но я приехал в Сольвычегодск из-за другого храма, - чтобы увидеть своими глазами собор Введенского монастыря (конец XVII – начало XVIII века), который, как наваждение, стоял перед моими глазами с тех пор, как я еще подростком впервые увидел его фотопортрет, роясь в библиотеке деда. И, сойдя с корабля, я сразу поспешил в северную часть города, и вскоре в просвете тихой безлюдной улочки над березовыми кронами появился стройный пятиглавый храм, приподнятый над землей на высоком подклете. Изумительное совершенство его пропорций подчеркнуто белокаменным декором – пилястрами, карнизами, антаблементами и приставными колонками, оконными наличниками, - ярко выделяющимся на фоне красных кирпичных стен. Да, передо мною высился выдающийся памятник прославленного своей нарядностью Московского (Нарышкинского) барокко, в суровых условиях Русского севера заметно посерьезневшего  и построжавшего  по сравнению с московским образцом. И неимоверная красота этого храма осветила неброскую окружающую природу.

Я иду по прямой дороге, проходящей через большое село, заросшее большими лиственными деревьями. Справа от меня его безлюдные улицы по пологому склону спускаются  к Волхову, несущему свои воды в Ладожское озеро, которое находится отсюда совсем неподалеку. Сначала над деревьями появляется белокаменная Георгиевская церковь Ладожской крепости – здесь находился центр Старой Ладоги, - резиденции Рюрика, откуда начиналась русская государственность. Основное храмовое пространство Георгиевской церкви несимметрично, - ее приалтарный трансепт заметно уже, чем прилегающий ко входу, поэтому, когда смотришь на церковь сбоку, кажется, что она бежит стремглав к берегу реки.
Устремив взгляд вниз по течению Волхова, я замечаю, что над буйной растительностью, покрывающей его берег, поднял одетую в шлем голову еще один белокаменный храм – Успенская церковь XII века. Подойдя к ней поближе, я обнаруживаю, что стены ее симметричны – восточный и западный трансепты – одинаковой ширины, так что Успенская церковь никуда торопится, а спокойно стоит на месте. Направив взгляд в северном направлении дальше, тотчас замечаешь, как из все затопившей древесной листвы выглядывают главки Никольского монастыря, а за ним простирается только зеленая бесконечная ширь, в которую вливается, и в которой,  постепенно превратившись в серебряную ленту, наконец, теряется широкая и полноводная река. Как же ты прекрасна, наша исконная Русь!

От Няндомы, - станции Северной железной дороги, - до Каргополя - 86 километров по хорошему шоссе, и, привыкнув к быстрому передвижению, я был готов ехать и ехать, как вдруг передо мною открылась незабываемая картина: за широко разлившейся рекой (Онегой), как боровики на грибной поляне, из земли вылезли многочисленные коренастые белокаменные  храмы, и в таком количестве, что их купола и колокольни исчертили весь горизонт. Так, с самого первого взгляда обнаруживаются основные особенности облика Каргополя: уменьшенное, по сравнению с традиционным, отношение высоты его храмов к их ширине, аскетизм их внешнего убранства, и необыкновенное изобилие культовых зданий для такого маленького городка (22 каменных и деревянных церкви и два монастыря на 4000 населения в 1913 году). Транспортная удаленность, воспрепятствовавшая подвозу взрывчатки, помогла городу сохранить его облик нетронутым за годы советской власти, и я просто балдел от его созерцания, накручивая километры блуждания по его сонным зеленым улицам.
На обратном пути в Няндому в одном со мною автобусе ехала москвичка, которую в Каргополь привела какая-то печальная необходимость: - то ли судебный процесс, то ли похороны. Она говорила своей соседке растроганным голосом: «Это просто удивительно, какие здесь хорошие люди!» Эта мысль ее так волновала, что она к ней то и дело возвращалась: «Какие замечательные люди! Они бедные, но насколько они лучше, чем мы!» Слова женщины были искренни; на ее глаза даже наворачивались слезы, и ей нельзя было не поверить.

Осташков, с его красивыми колокольнями и  двухэтажными каменными домами дореволюционной постройки, очень обаятелен, но больше всего он запомнился красивейшим видом с пристани на Главный плес озера Селигер – это 10;8 километров водной глади, увиденной мною летом, в безветренную солнечную погоду. Я ждал прихода теплохода: он появился на горизонте в виде едва различимой белой точки, и, постепенно увеличиваясь в размерах, подошел к причалу только через двадцать минут, которые я не считаю потерянными.

Когда я сошел с теплохода в Ниловой Пустыни, был уже вечер. Единственным местом, которое я смог найти для ночевки, была сторожка, куда меня за рубль пустил сторож, и где я несколько раньше положенного времени улегся на столе. На следующий день, проснувшись, я отправился на берег озера, где умылся и почистил зубы. Это сейчас Нилова пустынь восстановлена в первоначальном виде. Тогда же, в начале 80-х, полуразрушенный монастырь был совершенно заброшен. Зато я его осматривал в полном одиночестве.

Целый день продолжалось мое путешествие на теплоходе по восточной протоке Селигера до деревни Полново и обратно. На берегу одна деревенька сменяла другую. Молодая девушка, возвращавшаяся на Большую землю из отпуска, проведенного на малой Родине, в голос рыдала: «Не хочу никуда уезжать; ты только послушай, как зовут мою родную деревню: Скребель!» Повинуясь движению носовой волны теплохода, камыши дружно склонялись в глубоком поклоне к этой и к другим прибрежным деревням.

Болото, заросшее высокой травой (или заболоченное мелкое озеро). Деревянные мостки ведут по нему к деревянной восьмиугольной беседке, водруженной на сваях в пятидесяти метрах от берега; в середине ее пола – отверстие, через которое можно заглянуть в омут, из которого вытекает Волга. Над этой местностью, на вершине пологого холма стоит, царя, лишенный кровли краснокирпичный собор Ольгина монастыря. Догорает жаркий солнечный июльский день. Тихо. Кругом – ни души; лишь несколько ондатр, выбравшись на мостки, заботливо приводят в порядок свои дорогие шкурки.

Устюжна мне запомнилась необыкновенно долгой поездкой в переполненном местном автобусе от городка Пестово, что расположен на железнодорожной ветке Сонково – Петербург (тогда Ленинград), и ночевкой в местном Доме культуре на сцене, на полу под роялем. Несколько возвышающихся над городом храмов XVII века ничем не примечательны, зато запомнился его облик глубокого захолустья, подчеркнутый уникальным для всей России зданием Городской думы, над которым возвышается деревянный шатер пожарной каланчи. Согласно местной легенде именно здесь развивалось действие комедии Гоголя «Ревизор». Еще он мне запомнился чудесным запахом свежего хлеба, распространявшегося пекарней, расположенной на высоким берегу Мологи, на которой и стоит Устюжна.
Оказалось, что из Устюжны можно выбраться другим путем: на автобусе я доехал до Весьегонска, стоящего на северо-западном плесе Рыбинского водохранилища, где сел на «Метеор» (теплоход на подводных крыльях), на котором добрался до Рыбинска.  По дороге мне выпало фантастическое зрелище: стая лошадей посередине водохранилища бегут по колено в воде – местный конский молодняк по здешнему мелководью (а Рыбинка почти везде – по колено) шел пастись на отдаленный остров.

К Северу от Москвы, по Савеловской железной дороге, есть городок Кашин, разместившийся на высоком холме в излучине речки Кашинки, охватившей его тугою петлей, оставив лишь узкий перешеек. В результате такой географии (я встречался с чем-то подобным только в столице Швейцарии Берне) по какой улице Кашина ни пойди – обязательно остановишься перед  обрывом, откуда открывается замечательный вид на его живописные окрестности. В городе нет выдающихся архитектурных памятников, но вся его застройка – дореволюционная (множество церквей и двухэтажные каменные дома). С изделиями местной промышленности я ознакомился, найдя на центральной площади специализированный магазин «Ножи». Там я себе купил кухонный нож с деревянной ручкой (никакой тебе пластмассы) – вот он; я только им и пользуюсь!

Чтобы добраться до Николо-Пешношского монастыря, нужно было сначала из Дмитрова доехать на автобусе до Рогачево, а оттуда пешком по дороге, проходящей по пойме реки Яхромы, добраться до поселка Луговое. Поэтому, несмотря на близость к Москве, у меня от этих мест осталось впечатление русской глубинки. Что я увидел в конце пути? Крепостные стены с мощными угловыми башнями, из-за которых выглядывали главы многочисленных храмов. Обойдя монастырь кругом, я обнаружил единственный вход, около которого притулилась незаметная надпись: «Психо-неврологический диспансер». Открыв дверь, и войдя в проходную, я обратился в окошко к вахтеру:
- Я хотел бы осмотреть памятник архитектуры XVI века – Никольский собор, находящийся на вашей территории – сказал я с серьезным видом, стараясь выглядеть, насколько возможно, солидным.
- Разрешение на осмотр может дать только Главный врач – ответил вахтер.
- Как к нему попасть?
- Через внутренний двор пройдите в корпус, расположенный налево. Войдите во вторую дверь, и поднимитесь на второй этаж.
Войдя во внутренний двор, я увидел колоритную картину. Тут и там на нем расположились группки мужчин, занимавшихся какими-то своими делами; при моем появлении они только мельком меня оглядели, и вновь погрузились в свои дела; посередине двора, уперев руки в боки и задрав лицо, высокий мужчина что-то разглядывал в небе над собой. Спокойно, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, я прошел в расположенный слева больничный корпус, вошел в дверь, поднялся по лестнице, и постучал в дверь с надписью: «Главный врач».
- Войдите – сказал тихий голос.
Я вошел в кабинет, заставленный разнокалиберной мебелью. О том, что я нахожусь в медицинском учреждении, говорил только белый халат, в который был одет невзрачного вида мужчина, сидевший передо мною за письменным столом.
- Чем могу быть полезен?  обратился он ко мне с выражением скорби на лице.
- Я хотел бы осмотреть архитектурный памятник XVI века – Никольский собор, расположенный на подведомственной Вам территории – сказал я, стараясь, чтобы моя речь прозвучала, насколько возможно, солидно.
Тут мой визави начал  как-то странно сучить руками, и, часто-часто моргая, с трудом выдавил из себя такие слова:
- Знаете, э-э-эм, тут у нас э-э-м, такое учреждение, - у нас контингент с непредсказуемым поведением – тут он сделал красноречивую паузу, продолжая беспокойно поглаживать столешницу руками, потом закончил, скосив глаза куда-то в сторону:
- Лучше, знаете ли, не рисковать.
Главврач произвел на меня столь сильное впечатление, что я не посмел возражать, и, извинившись за беспокойство, поспешно покинул кабинет, прикрыв за собою дверь.
Во дворе монастыря ничего не изменилось: группки пациентов продолжали заниматься своими делами, а рослый мужчина в той же позе в центре пространства так же пристально вглядывался в небо.
Я не достиг цели поездки – не смог осмотреть Николо-Пешношский монастырь, но, тем не менее, не счел, что проездил зря.

Сейчас, когда все изменилось, вспоминая те далекие времена, я задался вопросом: чем меня к себе столь сильно влекла глухая русская провинция, что я был готов в любой момент сорваться с места, чтоб в нее с головой окунуться?
Подумав, я понял, что ответ очевиден.
В русской глуши не составляло труда найти такую точку обозрения, и выбрать такой ракурс наблюдения, что создавалось полное впечатление, как будто  советской власти не только нет, но ее никогда и не было!
                Январь 2018 г.