Вурдалак

ИГОРЬ  ГРИНЬКОВ








ВУРДАЛАК




(пародия на мистический детектив)
















ЭЛИСТА – 2017

Издательство ЗАОр «НПП «Джангар»



 



Глава I


     Городской судебно-медицинский морг собирался отмечать какой-то свой внутренний праздник, чей-то день рождения, кажется. Такие мероприятия сотрудники заведения любили, и на то были причины. Ежедневные психологические нагрузки накапливались незаметно и требовали снятия напряжения, а все эти кабинеты фитотерапии, тренажерные залы, бассейны – туфта  сущая, признаемся откровенно. Про психотерапевтов даже говорить смешно; они сами на девяностно процентов недужные на всю голову. Добрый алкоголь в хорошей компании – вот лучшее средство для профилактики неврозов и для защиты от стрессов, об этом еще старик Гиппократ авторитетно говорил. Не глотать же пригоршнями транквилизаторы или антидепрессанты? Да их и не было тогда, к счастью для населения.
     Приготовления начались накануне, когда санитар Фома закупил спиртное в соседнем магазине, в нужном количестве и с учетом вкусов каждого отдельного сотрудника отделения, дабы никто не был ущемлен; одни предпочитали коньяк, кто-то – водку, иные – хорошее вино. Со смехом рассказывал Фома, что в очереди перед ним оказались два полуинтеллигентных покупателя, у которых мелочи наскреблось лишь на баклажку дешевого вина. С великим колебанием, разглядывая на просвет сомнительное мутноватое содержимое пластиковой баклажки, один из них обратился к молоденьким продавщицам:
     - Девчата! А, может, вы сначала попробуете?
     В употреблении спиртного, главное – умеренность, но именно с этой никем не установленной константой и возникают проблемы; по неофициальной статистике на первом месте среди работников моргов во всей стране стоят такие «профессиональные» заболевания, как алкоголизм и туберкулез. Но наш народ ничем не испугаешь; если уж пережили перестройку, развал государства, новые экономические реформы, локальные войны, унижения и грабеж, то Господь и нынче не даст пропасть окончательно!
     Сотрудники городского морга были хорошо осведомлены об этих  напастях, поэтому предостерегались: не садились за стол без обильной, даже чрезмерной закуски и не частили с «мероприятиями». А плотно покушать любили почти все, за исключением эксперта Гарика, который соблюдал умеренность именно в еде, но отнюдь не в приеме алкоголя. Не лежала его душа к многолюдным застольям, один вид жующих, чавкающих ртов с масляными губами вызывал у него легкий приступ тошноты и раздражения; ему больше нравились посиделки в крайне узком кругу ближайших друзей, не считал Гарик зазорным выпить и в одиночку. Но от коллектива отрываться негоже, противопоставление получается. Поэтому и решил наш эстет отдать от силы час своего времени корпоративу, чтобы потом не упрекали его в нежелании делить с сотрудниками общую радость и не подозревали в более значительных тайных прегрешениях (зазнайстве, мании величия и прочее). Ведь по возрасту он был практически старше всех в отделении, стрелки на его жизненном хронометре перевалили за шестьдесят. Новомодные словечки из заморских далей – «корпоратив, корпорация» - Гарик тоже не переваривал, предпочитая исконно русские – «артель, артельно».   
     Утром в день торжества, перед началом работы, две сотрудницы сходили на рынок, откуда вернулись с отборной свежей бараниной, картошкой, овощами и цветами для виновника. Торт, салаты и сладости были доставлены на автомашине санитара Фомы прошлым вечером. Приготовление еды для праздничного стола было поручено специалисту по этой части санитару Альфреду, освобожденному для такого святого дела от других функциональных обязанностей. Подготовка к застолью происходила в бывшем траурном зале, за неимением других площадей.
     Когда в начале 80-х годов прошлого века строители сдавали объединенный корпус патологоанатомического отделения республиканской больницы и морга Бюро судебно-медицинской экспертизы, то проектом был предусмотрен и траурный зал, действовавший два-три года по своему прямому назначению. Зал был надлежаще оформлен; в центре находился постамент для гроба, вокруг которого имелось место для желающих сказать последнее слово на гражданской панихиде, стены были увешаны писаными маслом картинами известного художника с изображением буддийских и православных сюжетов и символов (основное население города составляли калмыки и русские), а также траурными натюрмортами с цветами.      
     Со временем востребованность траурного зала сошла почти на нет. «Большие» люди предпочитали проводить гражданские панихиды по умершим родственникам в зале Дома Правительства, в помещении Национального театра или в других приличных местах. Остальной народ по привычке выносил тела покойников из собственных домов или квартир.
     Траурный зал морга постепенно пришел в упадок, стулья растащили, замечательные картины исчезли со стен; поговаривали, что часть из них оказалась в квартирах некоторых сотрудников, любителей халявы и страстных знатоков и ценителей живописи. Помещение забили разным хламом, а лавка ритуальных похоронных принадлежностей устроила склад для хранения заготовок для гробов. 
     Сотрудники морга расчистили часть территории для импровизированной трапезной и кухни; ведь проводить торжества где-то надо.
     Санитар Альфред, священнодействовавший в этот день на «кухне»,  был  знатным гурманом и кулинаром. Наблюдать за действиями Альфреда было одно удовольствие; неспешными, округлыми движениями он помешивал поварешкой в большом казане варящееся мясо, также, не торопясь, без излишней суеты ссыпал с деревянной разделочной доски аккуратно нарезанные картофель, лук, морковку, добавлял в булькающее варево разные специи. Когда человек делает свое дело (в данном случае – готовит еду) красиво, домовито, то еще не готовое блюдо уже кажется вкусным.
     Внешность санитара Альфреда как нельзя более подходила к тому, чем он сейчас занимался с изысканным тщанием. Невысокого роста, полный, он как будто весь состоял из приятных округлостей, не лишавших, тем не менее, его облик мужского обаяния. Добродушным, приветливым калмыцким лицом, круглой, чисто, до блеска выбритой головой он напоминал Будду Шакьямуни во плоти, только лишенного трансцендентальности и отрешенности от всего земного, суетного.
     Доктор Гарик, исследовав с утра очередной труп, заглянул на «камбуз», перебросился с Альфредом парой слов. С этим санитаром его связывало многое. Где только они не побывали за долгие годы совместной работы: почти весь Северный Кавказ объездили, про Астрахань, Ставрополье, Кубань и Донские земли и говорить нечего. Вскрывать трупы, большей частью эксгумированные, приходилось порой в самых экстремальных условиях: в мусульманских могилах, на кладбищах, уложив труп на дощатый помост, в чистом поле, на ветру, под дождем или палящим солнцем, в студеную погоду, под охраной взвода милиции или автоматчиков. Однажды в них даже стреляли из-за ближайшей горы, но неизвестно, - прицельно или с целью просто попугать.
     На Альфреда в работе можно было положиться, как на самого себя, а это для Гарика было основным. Эксперт и санитар относились друг к другу с уважением и приязнью, хотя обличьем доктор Гарик бы полным антиподом Альфреда: высок, тощ, угловат, плешив, с короткой седой бородкой-щетиной, не скрывавшей глубоких морщин на потасканной физиономии. Для специалиста вся его противоречивая жизнь была написана на лице. Нюхнув ароматы, источаемые казаном, Гарик зацепил пальцем огурец и отправился в свой кабинет - клетушку с рабочим столом и компьютером, креслом и кушеткой, телефоном, телевизором и сейфом.
    Здесь он работал и жил, иногда навещая свою запущенную холостяцкую квартиру. Эти визиты не были связаны с проверкой толщины паутины, а объяснялись зовом плоти: Гарик совершал визиты не один, а с женщинами. Кабинет в морге не совсем подходящее место для общений с дамами; не всякая согласится провести ночь в таком экзотическом месте, да и ночные санитары сразу доложат начальству, и к пьянству тут же приплюсуют аморалку. Секс и морг – мало сочетаемые понятия в представлении большинства людей, хотя сам доктор считал это глупым предрассудком.
     Над рабочим столом Гарика рядом с фотопортретом покойного учителя профессора Сергея Абрамова демонстративно висел лист бумаги в рамочке, который назывался:

«ПАМЯТКА
для тех, кто решился остаться жить в современной России».

     Где он раздобыл этот текст, никто не знал, не исключено, что желчный доктор сам его и сочинил:

     «…1. Нам кажется, что ни одна из существующих партий из всего многоцветного политического спектра не выражает ваших интересов и чаяний. Попробуйте создать партию Порядочных Людей, хотя осуществить это невероятно трудно из-за разобщенности потенциальных членов и их редкости в окружающей среде.
     2. В день бесчисленных выборов (федеральных, региональных, муниципальных) вместо избирательного участка, отправляйтесь на дачный участок, при условии, что таковой у вас имеется, и накопайте лучше картошки. Вы получите удовольствие от физической работы и свежего воздуха, а заодно не примите участие в фарсе: и без вас все равно выберут, кого надо.             
     3. Один умный человек в своей лекции сказал, что в период финансово-экономического кризиса (а кризис теперь будет у них постоянно) важнейшее значение приобретают: еда, вода и здоровье.
     Добавим от себя, - и оружие, чтобы сохранить первое, второе и третье. Только не рекомендуем никаких гаубиц, подствольных гранатометов и скорострельных винтовок. Лишь официально разрешенное гладкоствольное охотничье ружье, и этого будет достаточно.
     4. Постоянно снижайте порог своих вкусовых ощущений и гастрономических пристрастий. Не исключено, что в недалеком будущем вам придется питаться галками и крысами, хотя по степени вреда для организма они значительно уступают продуктам в ярких упаковках, лежащим в изобилии на прилавках магазинов.
     5. Многочисленные желтеющие, голубеющие и прочие изгаляющиеся газетки, не читая, используйте по назначению – при посещении ватерклозета. Не беспокойтесь о своей прямой кишке; вред от типографской краски несопоставим с «информационной ВИЧ-инфекцией», содержащейся в этих изданиях.
     6. Не позволяйте обогащаться за ваш счет фармацевтическим компаниям, продающим под видом чудесных лекарств, в лучшем случае, толченый мел, в худшем – самые опасные элементы из таблицы Менделеева. Таким образом, вы сохраните и деньги, и остатки хлипкого здоровья. Сказанное не относится к больным, получающим медикаменты по жизненным показаниям: гипертоникам, диабетикам, сердечникам, страдающим онкологическими заболеваниями и проч.
     7. Если вы выпивающий человек, то рекомендуем обзавестись собственным компактным самогонным аппаратом. Магазинный алкоголь даже в самой дорогой бутылке может отправить в одно из двух мест: а) отделение реанимации; б) морг. Единственная поправка: изготавливайте напиток только для личного употребления, но никак не на продажу, иначе вас быстро отправят, куда надо. 
Доброжелатели».

     Этот фрондерский листок вызывал крайнее неудовольствие и раздражение у руководства. Как-то, в ожидании приезда высокой проверяющей комиссии из Центра, руководство прямо предложило доктору Гарику убрать со стены скабрезность, если не крамолу.
     Гарик съерничал:
     - Чем может не угодить комиссии эта квинтэссенция народной мудрости? Ну, хорошо! Вместо него я повешу фотографию Саши Грей (известная порнозвезда – примечание автора) в самый разгар ее работы, с личным автографом. Мы давно с ней переписываемся в «Твиттере», она все зовет меня в гости, то сама собирается навестить.
     Руководство безнадежно махнуло рукой, но заведующей отделом строго наказало ни под каким предлогом не пускать членов комиссии в кабинет эксцентричного сотрудника. Давно можно было отправить его на заслуженный отдых, но специалист толковый.
     Гарик тоже имел мнение о своем руководстве, но это сугубо личное и субъективное мнение целесообразно опустить, дабы не нарушать субординацию, на которой зиждется, как известно, функционирование любого коллектива и учреждения.   
     Усевшись удобно в кресло, доктор Гарик совершил обязательный после вскрытия ритуал, вытащил свою легендарную фляжку из нержавеющей стали, обтянутую потертой кожей, и налил стопку водки. Выцедил с явным наслаждением, вяло зажевал огурцом и полез за сигаретами. Для этого пришлось открывать форточку, антитабачный закон действовал, и ревностных «контролеров» с санкциями сразу появилось сразу - хоть отбавляй!
     Гарик чертыхнулся:
     - Гады! Устроили гонения, как на врагов народа! Лучше бы меньше тырили из казны! Наверное, надо на пенсию валить, а то каждый ходит и принюхивается, чем это от тебя, мерзавец, пахнет?
      В этой связи всплыла в памяти столетней давности история, когда он в очередной раз поехал на курсы усовершенствования в Москву. Тогда министр здравоохранения Шевченко тоже издал приказ, строго-настрого запрещающий курить в помещениях медицинских учреждений. Профессор Солохин, руководитель кафедры, один из корифеев отечественной судебной медицины и страстный курильщик (массивная пепельница в его кабинете всегда была полна окурков) сказал во всеуслышание:
     - Пошел он на хер (министр, то есть)! Мне теперь, что, с курсантами в туалете курить?
     Профессор Солохин, Царство ему небесное, давно ушел из жизни. Но борцы за здоровье народа все не переводятся.
     Зазвонил телефон. В трубке Гарик услышал голос старинного приятеля, ныне начальника городского уголовного розыска Владимира Анатольевича, которого он по укоренившейся привычке назвал просто Володей или «сыскарем».
     - Привет, Гарик! Жив - здоров?
     - Твоими молитвами.
     - Ты помнишь, что за день сегодня?
     - Как же не помнить, - ответил Гарик, - годовщина со дня смерти Олега.
     Олег Зеленский, журналист и писатель, был общим другом эксперта и сыщика. Лет тринадцать назад он даже написал книжку «Криминальная история», в которой в художественной форме описал расследование одного убийства. Розыск убийц проводился под руководством сыскаря Володи, а судебно-медицинской частью уголовного дела занимался доктор Гарик. После выхода книжки оба стали популярны в степной республике. Сыскарь воспринял это спокойно, а доктор поначалу неистовствовал:
     - Зачем мне этот дешевый пиар? Те, кому надо, и так знают, что я хороший эксперт, скажу без ложной скромности. А теперь широкой публике я стал известен еще и как бухарик!
     - И ****ун, - добавил Володя.
     - А вот это не надо! В книжке про это не говорится.
     - Напрямую нет. Но косвенные намеки имеются. Впрочем, книжка художественная, что ты так переживаешь? – успокаивал Гарика сыщик.
     - Художественная, но мы с тобой, Володя, срисованы, как с кальки.
     Зеленский страдал злокачественной запойной формой алкоголизма, вся его сознательная жизнь прошла под знаком неравной борьбы с недугом, и год назад все закончилось фатальным исходом.
     Сыскарь Володя продолжал:
     - Герля организует сегодня вечером поминки в «Ханской охоте». Но я бы хотел в обед заехать к тебе. Посидим полчасика, помянем Олежку.
     - Она мне звонила, - сказал Гарик, – но, тут такое дело. У нас в полдень мероприятие, день рождения коллеги. Мне такие застолья «в лом», но надо присутствовать непременно, иначе смертельную обиду нанесу. А мне на старости лет добровольно наживать врагов ни к чему, хватает тех, которые уже есть. Думаю, что один час я выдержу, а там смоюсь по-английски. Так что жду тебя в тринадцать часов.
     - Лады.
     В начале первого доктор Гарик отправился в траурный зал, отмечать день рожденья сотрудника. С собой он прихватил подарок – складной ножик с набором всяких приспособлений: щипчиков, ножниц, шильца, штопора-буравчика и прочих причиндалов. Подарок, как считал Гарик, должен быть не обязательно дорогим, но, безусловно, полезным.
     В трапезной он уселся на приготовленное ему место и сразу придвинул к себе поближе бутылку водки – излюбленный напиток в любое время дня и ночи.
     Говорливый обычно доктор очень не любил произносить пышные заздравные речи. Поэтому, когда подошла его очередь (вторая после заведующей), Гарик вручил имениннику ножик с предупреждением, чтобы он никого им не зарезал, и добавил несколько стереотипных поздравительных фраз.
     Обычно, во время таких торжеств, кроме самого виновника, находящегося в центре внимания общества, разговор концентрировался на каком-нибудь всем известном, но отсутствующем за столом лице. И разговор этот носил несколько ироничный характер, поскольку припоминались случаи, не самые героические в биографии обсуждаемого персонажа.
     Так вышло и в этот раз; кости перемывались недавно вышедшему на пенсию пожилому эксперту, которого за глаза многие называли просто дядя Вася, вроде – уважительно, но с оттенком пренебрежительно-саркастического стеба.
     Один из членов дружного коллектива припомнил случай, когда дядю Васю вызвали среди темной ночи для участия в осмотре места происшествия. Вызвали, следует заметить, не в самый удачный для эксперта момент: дядя Вася был сильно пьян. Труп лежал на проезжей части дороги, освещенный светом фар от нескольких полицейских машин. Вся оперативно-следственная группа была занята делом, лишь изрядно выпивший судебный медик  безучастно сидел на бордюрчике, с головой, опущенной ниже колен, явно не способный к каким-либо осмысленным действиям.
     Молодой, но гуманный следователь сочувственно сказал ему тогда:
     - Дядя Вася! Вы тут отдохните, а труп я сам опишу.
     Рассказ вызвал дружный смех, лишь физиономия доктора Гарика исказилась в недоброй усмешке.
     Другой – помянул эпизод, когда в рабочее время позвонили из полиции с вопросом, кто из экспертов дежурит сегодня по городу. Выяснилось, что именно дядя Вася, прихрамывающий вдобавок на одну ногу из-за разыгравшейся подагры.
     Дежурный по УВД просительным тоном стал вести переговоры с экспертом:
     - Василий Валерьевич! У нас труп в 1-ом микрорайоне, оперативная машина будет ехать мимо станции переливания крови. Не могли бы выйти к дороге? Когда они увидят вас, то максимально снизят скорость.
     Перспектива идти пешком метров триста и потом изображать из себя каскадера, запрыгивая на ходу пусть и в медленно двигающуюся машину, не очень вдохновила немолодого уже специалиста, и он спросил:
     - А почему бы не остановить машину?
     - Если она остановится, то больше не поедет!
     Доктору Гарику не нравилось, когда подтрунивали над заслуженным стариком, поэтому он сменил тему, рассказав о нравоучительном происшествии, случившимся лично с ним недели три назад:
     - Влезаю я недавно в переполненную маршрутку, и вдруг одна добрая девушка лет шестнадцати уступает мне место со словами: «Садитесь, дедушка». Я плюхнулся в кресло, пробормотав машинально: «Спасибо, внучка!». Женщины моих лет в салоне понимающе заулыбались, а в моей голове зароилось противоречивое, с одной стороны: «Вот и дожился, старый хрен, до дедушки!!!», а с другой стороны - «Клевещем мы на нашу молодежь! Она хорошая и воспитанная!»
     - Так что, радуйтесь жизни, коллеги, пока молоды! – заключил Гарик, - Мы в свое время тоже думали, что будем вечнозелеными.
     А под занавес он поведал о своем вчерашнем телефонном разговоре с институтским одногруппником Шамилем, Шомиком, который сейчас заведует кафедрой судебной медицины в одном российском городе.
     К Шамилю приехали земляки по какому-то делу, и чтобы выказать свое уважение почтенному человеку повели его вечером в стриптиз-клуб. Компания уселась вплотную к сцене с шестом, вокруг которого призывно извивались и манили прелестями девки-стриптизерши. Южные люди быстро разгорячились и стали засовывать девчонкам купюры за резинки трусов. Трусами эти узенькие полоски ткани трудно было назвать, но раз они находятся на месте трусов, значит, так оно и есть.
     Неожиданно одна из соблазнительниц, не отрываясь от шеста и почти нависнув над их столиком, приветливо и радостно проговорила:
     - Здравствуйте, Шамиль Исалиевич!
     - А ты меня откуда знаешь? – изумился профессор.
     - Вы же у нас в университете лекции читали.
     Эта байка о профессиональной переориентации всех здорово развеселила.
     Еще садясь за стол, Гарик прикинул: «С Володей придется раздавить пол-литра, потом еще вечером на поминках в «Ханской охоте», так что сейчас пара рюмок, не более, чтобы не выходить далеко за пределы суточной нормы». Гарик был подшофе всегда, но напивался редко. Так он и поступил, выпил за время своего пребывания в трапезной лишь две рюмки водки.    
     Взглянув на часы, доктор Гарик увидел, что пора покидать банкет. Улизнул он незаметно, так как практику имел богатую.
   Не успел он появиться в своем кабинете, как туда вошел пунктуальный сыскарь Володя с подполковничьими  погонами на плечах. Приятели поздоровались и уселись за стол. Тут же на нем образовалась закуска, извлеченная из холодильника, а сыскарь вытащил из кармана форменных брюк бутылку водки. Гарик распахнул одну створку окна настежь; оба были заядлыми курильщиками, доктор курил крепкий «Донтабак» с отвратительной наклейкой на пачке - изображением распада легких и устрашающей надписью – «Курение убивает!». От такого дизайна сигаретной пачки у слабонервных людей по ночам случались кошмары и приступы учащенного сердцебиения. Володя умудрялся доставать где-то «Беломорканал» бывшей фабрики имени Урицкого, который смолил смолоду, не изменяя однажды выбранной марке папирос.
     Два «смертника», приговоренные Минздравом России, закурив, начали разговор.
     - Ну, как «днюха»? – осведомился сыскарь.
     - Нормально. Только меня потряхивало, когда стали подшучивать над дядей Васей. Я с ним проработал рука об руку больше тридцати лет и знаю, что эксперт он квалифицированный, предельно осторожный только. Ну, и выпивал периодически, разумеется, дня по три кряду раз в месяц, в аккурат. Но это не сказывалось на качестве его работы.
     Когда перед его окончательным уходом на пенсию наши «супер»- и «мегазвезды» начали плотно на него наседать, я им сказал как-то в сердцах: «Ваши будущие родители еще не были знакомы друг с другом, а Василий Валерьевич уже пластал трупы в городском морге! И от ментов на него рекламаций почти не поступало». Знаешь, самонадеянность некоторых моих  молодых коллег приводит меня в состояние изумления и расстройства. 
     - Да, мы его уважали, - подтвердил сыскарь Володя, - только темнила он был порядочный, до окончания экспертизы слова из него не выудишь. Ты, Гарик, совсем другой.
     - Просто у нас разные подходы к делу, - объяснил собеседник. - Дядя Вася из-за своей сверхосторожности и опасения совершить ошибку перестраховывался, ждал, пока не придут результаты всех анализов. А я считал и продолжаю считать, что если нарыл что-то ценное во время осмотра или вскрытия, то обязан поделиться этой находкой с операми и следователем: не исключено, что она может оказаться полезной при расследовании убийства.
     - Ну, Гарик, ты у нас – профессор, - совершенно искренне сказал сыскарь.
     На что, доктор Гарик, которого невозможно было заподозрить в бахвальстве, неожиданно ответил:
     - А почему бы и нет. У меня были такие учителя, фамилии которых нынешнее племя молодое только на обложках монографий видит. Я на курсах усовершенствования и разных семинарах часто вступал в дискуссии с нашими мэтрами: «Дескать, не укладывается Ваша теория в мою экспертную практику». И не из вздорности характера возражал, а аргументировано, системно. Надо элементарно любить свою специальность, набивать руку и глаз, думать нестандартно, читать много и чаще встречаться с умными коллегами. И еще, не считать других глупее себя.
     - Ну, что, помянем Олега? – перешел к основной теме встречи сыскарь Володя, разлив по стаканам, - Царствие ему небесное!
     Не столь религиозно настроенный Гарик, поддержал приятеля:
     - Пускай покоится с миром, - и они выпили, не чокаясь.
     С минуту помолчали.
     Биография и судьба их общего друга была слепком удела очень многих людей в нашей стране, одаренных, светлых душой, которых погубила водка. Это изобретение великого отечественного химика Дмитрия Ивановича Менделеева, более известного как автора одноименной «периодической таблицы элементов», не в добрый час появилось на свет. Впрочем, не будь ее, водяры проклятущей, Сатана нашел бы другой алкогольный напиток, чтобы извести российский народ, чем-то не угодивший Создателю.
     Олег Зеленский пристрастился к спиртному еще в студенческую пору, когда учился на журфаке. То ли время было такое; период «застоя» социалистического общества, как его классифицируют нынешние юркие политологи, когда общественная апатия и безразличие выразились в повальном пьянстве. Впрочем, для России время на «алкогольно-метеорологической диаграмме», кажется, прочно замерло на одной отметке – «ураган». Но, справедливости ради, надо отметить, что «девятый вал» накроет страну куда позже, с приходом к власти «реформаторов», так что «брежневская пьянка» выглядит легким бризом по сравнению с нынешней непогодой. 
     Уже работая в элистинских газетах, Олег обнаружил в себе две параллельно развивающиеся тенденции: тягу к художественной прозе как виду творчества и переход привычных возлияний в запои, которые надолго выбивали его из колеи.
     Первую тенденцию он удовлетворял, публикуя написанные книги в местном издательстве. Пробиться в крупные российские издательства, человеку, живущему и творящему в провинции, невозможно априори, но Зеленский никогда и не ставил перед собой задачу одарить читателей всей страны своими книгами.
     Развитие второй тенденции происходило помимо воли Зеленского, лишь с течением времени запои становились все злей и продолжительней, что крайне удручало доктора Гарика, далеко не аскета в питейном деле, уже в ту пору знакомого с Олегом. Но Гарик никогда не заводил душеспасительных бесед со своим другом, не чувствуя за собой морального права наставлять его на путь истинный. Кроме того, как врач, доктор Гарик отлично понимал, что покуда «клиент не созреет», то есть, пока сам пьющий не осознает, что болен и ему необходима помощь, все эти беседы – пустая трата времени. Единственное, что он мог сделать, это приехать поутру к загибающемуся с похмелья другу и распить с ним бутылку водки. Не по-врачебному это, но зато по-людски!
     Перелом у Олега наступил лишь тогда, когда после очередного запоя его накрыла белая горячка. Не сам вид мелких зеленых чертей или гуманоидов, кто их там разберет, нагнал страху на Зеленского, а перспектива допиться до алкогольного слабоумия, что ему настойчиво внушал лечащий врач, заставила его сделать остановку.
     В этот период у Олега произошел разрыв отношений с последней любовью, молодой красавицей, успешной предпринимательницей Герел. Для Зеленского этот разрыв означал не просто завершение очередного романа, а полный крах в личной жизни, ибо Герел (Герлю, Герлюшу) он любил. Любил, как может любить зрелый мужчина, прекрасно понимающий, что еще одного такого подарка судьба ему не пошлет. Он, словно рак-отшельник, закрылся в скорлупе своей квартиры и собственной души, и писал. Писал также самозабвенно, как и пил в свое время.
     Неожиданно к его книгам, изданным ограниченными тиражами дома, стали проявлять интерес крупные российские издательства, московские преимущественно. Его стали широко печатать на российском уровне, и Олег Зеленский получил шанс изменить статус «классика регионального масштаба» на другой, более престижный. Но Олега это уже не грело, душа его противилась такому раскладу: потерять одно, самое важное, чтобы получить другое, утратившее для него прежнюю ценность.
     Затем случился очередной, обманный зигзаг судьбы: к Зеленскому вернулась Герля. Казалось бы, живи да радуйся! Любимая, желанная  женщина рядом с тобой, пишется хорошо, тебя публикуют, что еще надо творческому человеку?
     Но эта идиллия длилась не больше года. Олег Зеленский без всякой видимой причины ушел в глубокий и страшный, по терминологии наркологов, - немотивированный запой. Герля не стала дожидаться его окончания, а, выяснив, что наилучшими результатами отличается Московский реабилитационный наркологический центр, тут же самолетом вылетела в Москву.
     Чиновник столичного департамента здравоохранения, пожирая красавицу-азиатку глазами, робко напомнил, что данный центр принимает больных только с пропиской в Москве или в Московской области.
     - Фи, какая формальность! – неотразимо сверкнула белизной зубов Герля. – Мы ведь все граждане одной страны, не так ли? – и извлекла из крокодиловой сумочки конверт.
     Тут же было составлено направление в Центр на имя Зеленского О. Н., проживающего тоже в столице, но в столице Калмыкии, в виде исключения из правил. Герля умудрилась еще элегантно отклонить предложение чиновника поужинать вместе.
     Так Олег оказался в Реабилитационном наркологическом центре, на который Герля возлагала большие, если не сказать – последние, надежды.

     - Вернулся он оттуда с мертвыми глазами, - поделился с сыскарем своими впечатлениями Гарик, - я встречал его в аэропорту вместе с Герлей. Даже не остограмился по такому случаю, чтобы не провоцировать Зеленского.
     Выглядел Олег неважно, казался каким-то изнуренным. Оказывается, все сорок пять дней пребывания в Центре, он не спал полноценно ни одной ночи, забывался на короткие минуты, а все остальное время лежал, закрыв глаза, прислушиваясь к храпу соседей по палате и к звукам в коридоре, предвестникам подъема. Зеленский чувствовал себя жалким, беспомощным, ничтожным и раздавленным, лежащим на дне глубокого, темного и холодного ущелья, откуда ему уже не суждено никогда выбраться. Безбожник и материалист, он даже взывал к некоей силе, Богу, Творцу, к тому, в кого никогда не верил, чтобы тот, которого он всю жизнь отвергал, принял его, недостойного и грешного, и ниспослал несколько часов освежающего сна.
     В шесть утра дежурный консультант включал в коридоре дурацкую музыку с оглушающими басами, бухающими по нервам и бьющими по барабанным перепонкам; начинался новый день, длинный как арктическая зима. Особенно угнетали Зеленского психологи, плотно и жестко  работающие как с небольшими группами пациентов, так и индивидуально. Изо дня в день, планомерно и методично они гнали на пациентов волну страха перед болезнью, подавляли психику к сопротивлению, вдалбливая сентенции типа:               
     - Вы безнадежно больны! У вас смертельная, прогрессирующая, неизлечимая болезнь! 93% из вас умрет, потому что запьет обязательно! Лишь у семи процентов остается мизерный шанс встать на путь выздоровления и выжить!    
     Гарик не преминул откликнуться на это с ехидством:
     - Почему девяносто три процента, а не девяносто три с половиной? А, вообще-то, умрут все сто процентов, включая и самих психологов. Вопрос только в том, кто – раньше и от чего?
    А потом, - продолжил эксперт, - что это за методика такая людоедская, не дающая человеку даже лучик надежды на исцеление?
     Герля на заднем сиденье прижалась к Олегу и успокаивающе гладила узкой ладонью его заросшие седой щетиной щеки. Гарик даже позавидовал Зеленскому; его самого, будто добрая мать любимое малое дитя, так давно не ласкали.
     Когда подъехали к дому Герел, доктор Гарик захотел ретироваться, посчитав свою миссию выполненной, но гражданская жена Олега попросила его побыть с ними еще немного, чаю попить.
     Дома Олег все еще находился под впечатлением своего пребывания в Центре реабилитации, из которого выбыл только утром, растерянность и недоумение были написаны на его лице. Психологи, в основном представительницы женского пола, никак не выходили из его головы. Он даже окрестил мысленно каждую из них: одну из-за габаритов и повадок – «лошадью Пржевальского», другую – «курицей», третью – словом, которое напечатать нет никакой возможности. Оценки обидные, несправедливые, основанные на собственном субъективном восприятии.
     «Лошадь Пржевальского» давала пациентам «домашние» задания на различные темы, связанные с алкоголизмом или наркоманией; их необходимо было написать в тетрадке, а потом отчитаться на собрании малой группы. Олег, отменно владеющий пером, с отчаянием чувствовал, что не в состоянии сочинить ни одной связной строчки. Он пугался мысли, что способность излагать что-либо на бумаге вообще навсегда оставила его.
     Зеленского задевало, что его «домашние» задания оставляли психолога совершенно равнодушной, в то время как косноязычные бормотания иного молодого наркомана или наркоманки, заканчивающиеся истерикой с рыданиями, катанием по полу, разбиванием стула в щепы или битьем головой о стену, вызывали удовлетворение и поощрение. А они, наркоманы, все поголовно истерики и психопаты. Да и не в том он возрасте, чтобы валяться в псевдоприпадке на полу, изображая свое бессилие перед алкоголем. Не мог он лицедействовать и кривляться, когда нутро было насквозь промороженным.
     Психолог Лошадь Пржевальского наставляла неисправимого пациента:
     - Олег, постарайтесь отключить это, - и прикладывала руку к своей голове, - и включите это, - после чего следовало приложение ладони к левой половине груди.
     - Правильно она говорила, - съязвил тогда Гарик. – Давно следует отключить голову с мозгами и жить желудком или простатой. У нас полстраны давно уже так делает.
     Тягостное впечатление оставило у доктора Гарика прибытие Зеленского домой после курса реабилитации; радостно-тревожное состояние Герли и совершенно расстроенная психика Олега. А дальнейшие события развивались со скоростью японских суперпоездов. Через две недели Зеленский запил.
     Куда только Герел его не возила, и по православным монастырям, и по буддийским дацанам (в официальную наркологию она уже не верила). Раза два у Олега развивалась белая горячка, и его приходилось откачивать в наркологическом диспансере. Но по возвращении домой через десять-пятнадцать дней Зеленский опять запивал, казалось, удержать его могла только тюремная камера с кандалами, прикованными к стене.
     Видно было, что дело идет к своему логическому завершению. Герля за это время подурнела внешне, почернела лицом. А тут еще одна дура-гадалка сказала, что, если бы Олег не сошелся с ней во второй раз, то он бы не пил. Было от чего казнить себя.
     Однажды в выходной день Герля поехала за продуктами, а Зеленский остался дома в обществе бутылки. Вернувшись, она застала уже мертвого, начинающего остывать Олега, откинувшегося на спинку кресла; левая рука его безжизненно свисала вдоль туловища, а правая лежала на столе, крепко удерживая не выпитую стопку водки…
            
     На кладбище, Герля, прижавшись к костлявому плечу Гарика, рыдала:
     - Ну почему? Почему? Скажи мне! У нас ведь было все для счастья!
     И этот иконоборец, то ли не найдя ничего лучшего, то ли изменив свои взгляды, неловко поглаживая волосы плачущей Герли, молвил глухо:
     - Видно, так у него на роду было написано…
               
     -  Быстро же сожрала водка Олега, - сокрушенно сказал сыскарь Володя, - вот ты, Гарик, пьешь практически каждый день, а держишься молодцом!
     - Ты не равняй член с пальцем, - возразил Гарик. – Я держу себя ежедневно в одной поре, всегда слегка ужаренный. А Олег после шести-семи месяцев полного воздержания разрушал себя непомерными дозами в течение минимум трех недель. Каждый день в усмерть. За это время он выпивал больше, чем я за год. А такую нагрузку не каждый выдержит.
     Да и я, - продолжал Гарик, - не могу быть уверенным в том, что и меня рано или поздно не подцепит на крючок эта зараза. Похмельного синдрома у меня, как это ни странно, пока еще нет; принимаю по чуть-чуть для куражу, и чтобы не видеть всю эту мерзость вокруг себя.
     - Ладно, - сказал сыскарь Володя, - Олега не вернешь, только книги остались, да наша память о нем. Герля – молодец, после его смерти переиздала за свои деньги все напечатанные ранее книги и неопубликованное!
     - Нет, не все, - загадочно и многозначительно произнес доктор Гарик. – Незадолго до смерти, недели за две-три Олег принес мне распечатку одной вещицы вместе с флешкой.
     - Надо Герле отдать. Она опубликует.
     - Нет, не надо! Олег очень не хотел, чтобы эта книга вышла в свет.
     - Что за секреты? – удивился сыскарь. – И о чем же она?
     - Секретов никаких нет, - ответил Гарик. – Но у покойного были свои причины, а его волю я обязан выполнить. А книга о наших с тобой героических деяниях в 1995 году, Володя.
     - Что-то я не припомню ничего особенного, что случилось в том году, - задумался сыскарь Володя.
     - Как знать, как знать, - тем же таинственным, интригующим тоном ответил Гарик, - у нас каждый год что-нибудь особенное происходит, а человеческая память несовершенна. Она вроде сита, через сетку которого пропадает порой и важная, нужная информация. Впрочем, я тебе покажу распечатку как-нибудь.
     - Да, уж, будь любезен, покажи непременно. Ты меня очень заинтересовал. Ну, давай, допиваем, а то на службу пора…

     Поздно вечером после поминок в «Ханской охоте» Гарик вернулся в свой рабочий кабинет в морге. Весь поминальный ужин он просидел в состоянии задумчивости, как близкий друг покойного, рядом с Герлей, вдовой. Почти не прикасался к рюмке. О чем-то вполголоса разговаривал с Герлей, а когда подоспел его черед произнести поминальное слово, сказал коротко, что преждевременно «Туда» уходят люди совестливые, честные, ранимые, каким и был Олег Зеленский, и по этой причине ему, доктору Гарику, явно грозит долголетие. Завершил Гарик свое короткое выступление реверансом:
     - А сейчас я хотел бы выразить свою человеческую благодарность женщине, не покинувшую Олега в трагический период его жизни, постоянно бывшую рядом с ним до самого конца, пытавшуюся силой своей любви спасти его от самого себя, - и с подчеркнутым почтением поцеловал руку растроганной Герел.
     В тесном кабинете Гарик переоделся в домашнее, из холодильника извлек водку и кое-какую закуску. Из сейфа вытащил пластиковую папку фирмы «Braudarg» с металлическими зажимами внутри, скрепляющими пачку листов с текстом. Завтра - субботний день, Гарик был свободен от дежурств, спешить некуда, поэтому он решил освежить в памяти последнее творение Олега Зеленского, перечитать его в который уже раз.
     Закурив «Донтабак», он включил лампу над изголовьем кушетки и, устроившись поудобней, раскрыл папку. На первой странице имя автора не фигурировало; жирным шрифтом на ней было набрано:
«Вурдалак. 1995 год.
Элиста».


ГЛАВА II


     1995 год. В криминальном мейнстриме Элисты появилось новое течение, доселе невиданное, загадочное, устрашающее своей таинственностью и необычностью.
     Под утро майской полнолунной ночи, в кустах вдоль глухого участка дороги между улицей Оки Городовикова и студенческим городком, горожанин, то ли страдающий бессонницей, то ли желающий быстрей опохмелиться, случайно наткнулся на труп молодой девушки. Естественно, он побежал к ближайшему коммерческому киоску, откуда отправил сообщение в милицию с пейджера продавца (сотовых телефонов тогда в Калмыкии еще не было, а своего пейджера у него не оказалось) и принял от стресса народное лекарство.
     Довольно быстро на место происшествия, которое уже охранял предупрежденный по телефону участковый, приехала оперативно-следственная группа. Было достаточно светло от круглого, чуть поблекшего диска луны и занимающегося рассвета, что для осмотра вполне хватало, но освещение от двух смешанных источников выглядело каким-то нереальным, призрачным и тревожным.
     Группа состояла из следователя городской прокуратуры, вышеупомянутого участкового, двух оперативных работников, среди которых выделялся невысокого роста мужчина в штатском, с грубоватыми чертами лица и колючими глазами под нависшими бровями, которого все называли «сыскарем Володей». Чуть позже на милицейском «уазике» прибыл судебно-медицинский эксперт, известный в определенных кругах как доктор Гарик, тощий, патлатый, с большими залысинами и короткой бородкой, в которой серебрилась паутиной седина, личность эксцентричная, едкая, дружная с Бахусом,  Венерой и Асклепием, но уважаемая за бесспорный профессионализм.    
     Труп девушки лежал на спине среди зарослей кустарника, импортные джинсы на ней были просто разорваны, начиная от пояса. Следы крови вокруг отсутствовали, на что доктор Гарик сразу обратил внимание участников осмотра. На правой переднебоковой поверхности нежной девичьей шеи виднелись две небольшие по размерам ранки, которые следователь, желая щегольнуть эрудицией, определил как колотые.
     - Если принять твою версию за рабочую, - отозвался Гарик, - то убивали ее в другом месте, иначе крови из поврежденных крупных сосудов шеи натекло бы немерено. Кожа белая до голубизны от кровопотери, трупных пятен - «уга» (нет – по-калмыцки), а других повреждений, которые могли бы вызвать наружное кровотечение, на теле не имеется.
     Эксперту все больше и больше не нравилось что-то на трупе, и это недовольство в сочетании с озабоченностью явственно отражалось на его  подвижной физиономии с впалыми щеками. Доктор Гарик шевелил беззвучно губами, наверное, матерился, доставал сильную лупу и карманный фонарик, после чего почти припадал к шее погибшей, измерял температуру тела там, где положено, делал какие-то пометки в маленьком блокноте.
     - Слухайте сюда, - обратился он к следователю и операм. – Смерть девушки наступила за два часа до начала осмотра и примерно за один час до момента, когда ее обнаружил этот олух, простите, свидетель. Причина смерти –  кровопотеря из двух небольших ран на шее. Характер этих повреждений уточню сегодня на вскрытии, - эксперт при этих словах почему-то состроил кислую мину. – Девушка была изнасилована, имеются незначительные следы крови на гениталиях. Была ли она девственницей, скажу после вскрытия. Да, под ногтями есть волокна черного цвета.
     - Хороша девственница, шастала в такое время по городу! – прокомментировал сыскарь.
     - Сколько лет потерпевшей? - спросил следователь.
     - Думаю, лет шестнадцать-восемнадцать, зубы «мудрости» еще не прорезались.
     - А сколько могло быть нападавших, как ты считаешь? – осведомился сыскарь Володя.
     - Не знаю, Володя, не знаю. Я при убийстве не присутствовал. Так, что пока не знаю. Пока.
     - Может, это студентка из университетского общежития? - высказал предположение второй опер.
     - Давайте, делом занимайтесь, - предложил следователь, давая подписать доктору Гарику протокол осмотра места происшествия.
     Все стали заниматься делом: участковый начал допрашивать продавца коммерческого ларька, что видела или слышала; сыскарь Володя отправился в городской отдел милиции вместе со свидетелем, который был уже не рад тому, что оказался на  этой чертовой дороге; второй оперативник пошел в сторону университетских корпусов и общежития, видневшихся вдали. Кинолог сильно сконфузился, когда его собака, обнюхав кусты, поставила точку в поисках, задрала заднюю ногу и презрительно помочилась на то самое место, где до этого лежал труп потерпевшей, уже увезенный в морг. А доктор Гарик и следователь поехали на свои рабочие места; один – готовиться к вскрытию, другой – оформлять документы…
     В девять ноль-ноль того же дня оба (следователь и сыскарь) топтались у двери секционной, где эксперт Гарик производил исследование предутреннего трупа.  Сыскарь Володя вознамерился было поприсутствовать при вскрытии, бочком протиснулся в помещение, но эксперт только зыркнул на него звероподобно, так не по-дружески, что оперативник счел за благо ретироваться из мертвецкой.
     Следователю он пояснил:
     - Не в духе почему-то наш Гарик, нервничает. А это не к добру. Обязательно откопает какую-нибудь гадость на наши головы.
     К тому времени уже была установлена личность погибшей: студентка первого курса филологического факультета, семнадцати лет от роду, приехавшая на учебу из дальнего района республики. Преподавателями и соседками по «общаге» характеризовалась положительно, училась прилежно, ни с кем не конфликтовала. Не курила, не сквернословила, по праздникам могла позволить себе бокал шампанского, не более. Активно занималась спортом, художественной гимнастикой, выступала за сборную курса. Уживчива, доброжелательна к окружающим, спокойного нрава.
     Правда, как конфиденциально пояснила одна товарка по комнате, с полгода назад у Саглары, так звали погибшую, появился городской бой-френд, и она периодически стала исчезать ночами, приходя утром сразу на занятия. Никто этого бой-френда в глаза не видел, а Сага ничего о нем не рассказывала, даже задушевным подружкам. «Первая версия для проработки», -  решили правоохранители.
     На руках следователя и сыскаря была фотография убитой: миловидная, улыбающаяся девушка с ладной фигуркой в спортивном костюме. Даже по фото можно было уверенно сказать, что не шалава какая-то, а нормальная, хорошая девчонка…
     Из секционной наконец-то вышел доктор Гарик и молча махнул истомившимся ожидавшим рукой, предлагая зайти к нему в кабинет. Когда все уселись с выражением нетерпения на лицах, Гарик перевел дух и произнес:
     - Только не считайте меня сумасшедшим. Я более пятнадцати лет занимаюсь судебной медициной, всякое повидал, но никогда не думал, что придется иметь дело с нечистой силой!
     Насладившись произведенным эффектом, доктор вынул из сейфа новенькую фляжку из никелированной стали, обтянутую кожей (недавний подарок от друзей), одну стопку и наполнил ее до краев водкой. Выпил, выдохнул и проговорил:
     - Извините, что вам не предлагаю, думаю, что и тебе, и тебе сегодня придется не один раз заходить к своему начальству.
     А теперь перестаньте изображать из себя соляные столбы, сейчас все объясню. Раны, которые ты, Антон, расценил как колотые, на самом деле – укушенные, и образовались они от зубов, точнее – верхних клыков человека. Меня эти раны еще на месте происшествия смущали, но сейчас сомнений нет никаких.
     Как, от зубов человека? Вампира, что ли? – спросил опешивший следователь.
     Вампира, если угодно, коли ты такой европеизированный. А по мне, лучше – вурдалака, хотя это и противоречит моему материалистическому мировоззрению. Я всегда ищу рациональное объяснение.
     Помнишь, Володя, - обратился Гарик к сыскарю, -  как в конце 80-х – начале 90-х годов в России стали ежегодно бесследно исчезать по 30-40 тысяч человек. По времени это совпало с появлением  в стране экстрасенсов, магов, чародеев, предсказателей и нашествием на Землю инопланетян и прочей хрени. Кто-то хотел даже внести в Генеральную прокуратуру предложение, а не списать ли всех этих граждан на инопланетян, дескать, забирают с собой человеческий материал с непонятными целями: то ли гнусные опыты производить, то ли изучать мозг.
    Потом некоторые из бесследно пропавших стали находиться, но уже в виде трупов: то в болотах с продырявленным черепом, то в водоемах с бетонной плитой, привязанной к шее.
    Так и не удалось тогда улучшить криминальную статистику за счет вмешательства потусторонних сил.
     А что касается нашего «вурдалака», то, может быть, это психически больной человек, вообразивший себя упырем, но ведь на деле кровь из девушки он выпил натурально.
     Сыскарь Володя был ошарашен не меньше следователя, но попросил рассказать все по порядку.
     - Ты прав, - сказал Гарик, и после второй стопки начал обстоятельно излагать. – Еще при осмотре трупа на месте, когда наш Антон Санджиевич предположил, что раны на шее – колотые, я сильно засомневался в этом. Что у нас есть колющие орудия? Кинжал, стилет, заточка из металлического прута, ну, там, гвоздь заржавленный. Все орудия с преимущественно гладкой поверхностью. А ранки-то неопределенной формы, с краями неровными, кровоподтечными и слегка осадненными. Хоть и неважное было освещение, но между ними увидел я следы-вдавления и слабо заметные  ссадины в виде выпуклой дуги. Это отпечаток передних зубов верхней челюсти человека, а на концах дуги - раны, соответствующие расположению клыков.   
     - А нижняя челюсть? - не удержался от вопроса сыскарь Володя.
     - В том-то и дело, что и от нее след имеется, я его только во время вскрытия, как следует, рассмотрел. Такая же почти незаметная дуга, только направленная выпуклой стороной в противоположную сторону от первой. И клыки на ней отобразились лишь виде небольших ссадин на коже. Что это означает, как вы думаете?
     - Клыки на верхней челюсти больше, чем на нижней, - почти в один голос ответили следователь и оперативник.
     - Правильно мыслите, пинкертоны. На верхней челюсти насильника-убийцы клыки выражены гораздо значительней, чем на нижней челюсти.
     Гарик продолжал: - Следы от зубов не динамические, без признаков скольжения на коже. То есть, как припал к шее жертвы, мазурик, присосался, так и не изменял положение своей пасти, пока всю кровушку из девчонки не выцедил.
      Я, почему задержался на вскрытии, - объяснял эксперт. - Иссек кожу с шеи и провел экспресс-анализ на возможное наличие железа по краям ран. Так вот, его там нет, следовательно, заржавленный гвоздь исключается.
     По-хорошему, надо провести спектральный анализ на выявление или исключение других металлов, но эту кожу со следами укуса трогать нельзя. Спектральный метод уничтожает объекты исследования, а нам она очень пригодится. Вот, когда поймаете этого «вурдалака», а я на это очень рассчитываю, то я вам точно смогу сказать: его зубы отобразились на кожном лоскуте или нет.               
     Некоторое время следователь и оперативник сидели молча, переваривая полученную информацию, ошеломительную для обоих, пока оправившийся сыскарь Володя не спросил:
     - А что еще обнаружил?
     - На запястьях трупа ограниченные кровоподтеки от воздействия пальцев рук. Стало быть, во время, когда все происходило, убийца крепко, очень крепко, удерживал руки жертвы. Буквально намертво впечатал ее в землю.
     - Почему ты так решил?
     - На спине трупа нет никаких повреждений, которые могли бы появиться, если бы девушка елозила спиной по грунту. Необычайной физической силы был человек, наш насильник-«вурдалак».
      - А это почему? - задал вопрос следователь Антон Санджиевич, пощипывая задумчиво черные, почти смоляные усики, прищурив и так не слишком широкие калмыцкие глаза.
     - Ты никогда не пробовал разорвать голыми руками двухслойные коттоновые  американские джинсы? – вместо ответа спросил у него доктор Гарик. - Попробуй, и, если у тебя получится, я отправлю заявку на включение твоего рекорда в книгу Гиннеса.
     - С этим ясно, - подвел промежуточный итог сыскарь. А что там насчет девственности?
     - Потерпевшая уже жила до этого половой жизнью, но у насильника оказались такие внушительные по размерам гениталии, что это обстоятельство при грубом половом акте привело к появлению дополнительных свежих разрывов. Да и спермы в половых путях – через край, - пояснил Гарик.
     Так кого нам искать? – спросил сыскарь. – Гиганта с огромными верхними клыками и мудями, как у слона?
     - Я этого вам не заявлял, - задумчиво ответил доктор Гарик. – Гениталии – да, но о комплекции я вам ничего не говорил. Я сказал только, что человек этот необычайно физически силен. Что касается клыков, то могут быть и съемные протезы типа коронок. И одет он был во что-то из черного трикотажа.
     - Почему ты так решил?
     - Пока он раздирал на девушке джинсы, она хватала его руками за одежду; под ногтями трупа есть черные волокна, напоминающие обрывки трикотажных нитей.
     - Уточни, Гарик, - спросил следователь, - сколько времени ушло у него на всю эту процедуру, я имею в виду изнасилование и питие крови?
     - Видишь ли, Антон, - Гарик начал мысленно просчитывать, - сейчас я могу сказать только ориентировочно. Кровеносные сосуды и камеры сердца совершенно свободны от крови, все внутренние органы, за исключением мозга, малокровны. Есть еще признаки, которые свидетельствуют об острой кровопотере. Вокруг прокушенных сосудов шеи разлитые кровоизлияния. Около литра оставим на мелкие капилляры и артериолы. Полагаю, что минут тридцать потребовались этому «вурдалаку», чтобы высосать почти четыре литра крови. Хотя девушка была уже мертва, когда он завершал свое пиршество.
     Под конец разговора следователь неуверенно спросил:
    - Гарик! А по отпечаткам зубов нельзя, хотя бы предположительно, сказать, калмык – насильник, или русский?
     Эксперт отрезал резко, даже чрезмерно резко:
     - Антон Санджиевич! Я думал, что ты один из немногих полноценных людей среди своих коллег! Мои познания не столь глубоки, чтобы ответить тебе; был ли это Ваня Пупкин или Эрдня Манджиев.
     Некорректность, даже некоторая оскорбительность ответа не повлияла на общее расположение следователя к судебному медику; к его эскападам уже привыкли. Да, и кроме общего дела, их связывала дружба, а друзьям многое прощается.
     Следователь и сыскарь признательно пожали Гарику руку и отправились на доклад к своему руководству, а доктор Гарик, выпив третью стопку, стал думать.

     В полдень в прокуратуре республики собралась оперативно-следственная группа, сформированная специально для работы по сегодняшнему темному делу - нетрадиционному убийству, сопряженному с изнасилованием несовершеннолетней. Ее руководителя, заместителя республиканского прокурора по следственной работе, дородного мужчину средних лет в роговых очках, очень беспокоил вопрос, в какой форме отрапортовать о происшествии в Москву.          
     Выслушав доклады следователя и оперативника о предварительных результатах вскрытия, он спросил:
     - А судебно-медицинский эксперт не мог ошибиться?
     Антон, следователь, заявил твердо:
     - Мы с Владимиром Андреевичем уверены, что нет. Он таких проколов в своей работе не допускает, он профи.
     - Да, знаю я его, встречались. Я для очистки совести спросил, - тоном оправдывающегося человека ответил руководитель, вытирая взмокшую шею носовым платком. Но все равно, по этому делу нелишне назначить комиссионную судебно-медицинскую экспертизу, для полноты, так сказать.
     Сыскарь и Антон красноречиво переглянулись, реакцию Гарика на такой поворот событий им нетрудно было предугадать.
     Руководитель солидно откашлялся и продолжал:
     - Если услышу от кого-нибудь из членов группы слово «вурдалак», сам лично упеку того в «дурку». Не хватает нам прославиться на всю Россию. В Москву доложим о предположительно психически больном - маньяке, вероятнее всего. Ведь и эксперт такое предположение высказывал. Это направление и будем разрабатывать в первую очередь, - зампрокурора пристукнул по столу ладонью, поднялся и прошелся по кабинету. 
     - Вам, капитан, - обратился он к сыскарю Володе, - поручить своим архаровцам - переворошить весь архив городского и республиканского психоневрологических диспансеров, опросить врачей. Вдруг кто-то подозрительный обращался с жалобами по нашему профилю, или от родственников сигналы поступали. Обязательно найти друга этой девушки.
     По всем лечебным учреждения республики пройтись, особенно по стоматологическим кабинетам и поликлинике, может, всплывет какой-то хмырь с клыками.
     Необычность преступления сильно раздражала заместителя прокурора, наработанные годами навыки расследования в данном случае явно не годились. А тут еще мысль о докладе в Москву не давала  ему покоя, досаждала, словно скрупулюс – мелкий камешек, попавший в сапог римского легионера на марше. Поэтому члены оперативно-следственной группы, еще не успевшие  заслужить нахлобучек, сразу почувствовали, что с ними может быть, если дело застопорится.
     На следующий день вся Элиста уже гудела растревоженным пчелиным роем. Город – хоть и столица национальной республики, но по размерам и количеству жителей совсем небольшой; новости, а особенно достоверные слухи распространялись в нем со скоростью Интернета. На автобусных остановках, на казачьем рынке, в учреждениях и организациях почти шепотом, с выражением ужаса на лице передавались подробности вчерашнего злодеяния, причем с такими деталями, о которых не подозревали ни доктор Гарик, ни следователь Антон Санджиевич, ни сыскарь Володя. Наиболее осведомленные обыватели рассказывали о шайке людоедов, которые за городом сожрали живьем двух девиц, а из обглоданных костей выложили на земле фигуру – знак Сатаны. Вот такой зловещий ритуал сотворили, знаковый, надо полагать. Теперь ничего доброго не жди!
     В окружении первого калмыцкого президента, уже имевшего положительный опыт контакта с инопланетянами, угодливо муссировали тему злобных агрессоров-пришельцев, столь близкую сердцу шефа, или хана. Президенту нравилось, когда нукеры (челядь – с калмыцкого) обращались к нему именно так, по-простому, без затей, – Хан. Он любил простоту. Хан, правда, общался с доброжелательными посланцами других цивилизаций (хорошими парнями), но могут быть и другие, зловредные подонки (плохие парни)?!
     Реакция доктора Гарика на назначение комиссионной судебно-медицинской экспертизы оказалась именно такой, какой ее прогнозировали Антон и Володя. Он выругался далеко не интеллигентно и выпалил в сердцах:
     - Как меня достали перестраховщики типа вашего Борисова! Я буду корпеть над экспертизой, а потом ее для так называемой авторитетности, не меняя ни строчки, механически подпишут еще три-четыре человека. Потому что, если изменят хотя бы слово, то ее уже лично я подписывать не стану.
    И еще, служивые! В следующий раз (а он случится непременно, потому что маньяки и вурдалаки не довольствуются одним эксцессом, они публика - серийная) я оформлю длительный фиктивный больничный лист. И вы получите вместо конкретных выводов вот такую окрошку: «не представляется возможным сказать», «не исключается», «вполне вероятно», «не имеется достоверных экспертных критериев». Потому что и у вас, и у нас, перестраховщиков, не желающих брать на себя груз ответственности, - пруд пруди.
     - Гарик, зачем сразу лезть в бутылку? Ты чересчур самолюбив, - попытался урезонить эксперта следователь Антон Санджиевич.
     - Да, я самолюбив, но не чересчур! Я просто реально знаю себе цену. И не желаю, чтобы всякий прокурорский чин вытирал об меня ноги! Можете передать это Борисову.
     Ребята не были стукачами, и своему руководителю подробности разговора, конечно, не сообщили, ограничившись упоминанием, что эксперт не выразил особой радости по поводу комиссионной экспертизы.

     Дальнейшие события развивались следующим образом.
     Бой-френда погибшей Саглары оперативники вычислили в морге, когда родственники забирали ее тело для похорон в районе. Он пришел попрощаться со своей девушкой и стоял в толпе ее бывших однокурсников  Им оказался молодой человек, коренной элистинец, тоже студент, только музыкального училища, которое по утвердившейся моде недавно преобразовали в «Колледж искусств». Звучит куда благородней и весомей, чем какое-то задрипанное училище. Без сомнения, качество подготовки студентов со сменой вывески автоматически поднялось на пару уровней.
     Когда его доставили в городской отдел милиции, сыскарю Володе сразу стало ясно, что парень «не при делах». Ужасная смерть подруги буквально подкосила его, молодой человек выглядел растерянным и подавленным, на его лице словно было написано: «Как Это с ней могло случиться?».   
     С Сагларой он познакомился месяцев шесть назад на дне рождения одноклассницы, с которой Сага училась в одной группе. Они сразу приглянулись друг другу. Санал, так звали бой-френда, жил в трехкомнатной квартире один, его родители уехали на заработки в Москву, так как при первом президенте оба не пришлись ко двору и потеряли работу. Скромница Саглара не сразу решилась навестить своего нового друга, но Санал был деликатен и учтив, и через некоторое время воскресные дни они стали проводить в его квартире: читали, слушали музыку, вместе готовили обед. Парень не настаивал на интиме, и вскоре само собой произошло то, что и должно было рано или поздно случиться. Санал предложил дождаться приезда своих родителей, навещавших сына раз в три-четыре месяца, и представить им свою избранницу. А потом всем вместе поехать в район к Саглариным родителям, просить руки их дочери. Намерения у молодого человека были самые серьезные.
     Саглара теперь время от времени оставалась ночевать у Санала.
     В ту злополучную ночь они впервые поссорились. Девушка, воспитанная в старых калмыцких традициях, уже почти позабытых, тяготилась своим неопределенным положением. Она стала сетовать на то, что родители Санала все не едут и не едут, тогда, как в общежитии уже стали шепотком судачить, что это только для вида Сага строит из себя порядочную. А на деле – она такая же, как и многие другие, может быть, даже похлеще.               
     Санал терпеливо попросил ее подождать еще немного. Саглара вспыхнула:
     - Я только и делаю, что жду! Но у моего терпения есть конец. Скоро мое имя будет трепать языком сначала наш курс, а потом – весь университет!
     - Да, угомонись ты, Сага! Осталось подождать совсем немного. Что на тебя сегодня нашло? - попытался урезонить подругу Санал.
     - На меня это давно нашло! – Саглара начала торопливо одеваться. – Тебе, городскому парню этого не понять. Вот, когда приедут твои родители, тогда можешь меня пригласить, если пожелаешь, - и за девушкой захлопнулась входная дверь.
     - Ты куда? На дворе еще ночь! – Санал стал натягивать на себя одежду под звуки удаляющихся легких девичьих шагов на лестнице.
     Когда он выскочил во двор светила яркая полная луна, но Саглары нигде не было видно.
     Известие о случившемся застало его днем.
     В отделении полиции он плакал, постоянно повторяя:
     - Это я виноват, что отпустил ее! Я виноват…               
     Оперативные сотрудники МВД «прошерстили» все медицинские учреждения республики, делая упор на психиатров и стоматологов, но это не принесло никаких результатов. Гарик прокомментировал итоги расследования странным образом:
     - Напрасно искали, нечистая сила в учреждения здравоохранения не обращается.
     Сыскарь Володя спросил у него удивленно:
     - Ты же сам говорил, что это может быть сумасшедший?
     - Неважно, сумасшедший или нет. Раз кровь пьет, значит – вурдалак. - И на лице Гарика промелькнула нечто, не поддающееся описанию, но от чего у сыскаря холодок пробежал вдоль позвоночника…
     Доктор Гарик сумел «сторговаться» со своим начальством; компромиссно порешили, что комиссионную экспертизу будут делать после его первичного заключения. Для Гарика было важно, чтобы в уголовном деле имелись и его личные экспертные выводы, что можно расценить и как избыточное тщеславие, и как профессиональную гордость…

     Тут автор должен немного отклониться от основной темы, чтобы читателю – не жителю Калмыкии, были понятнее местные реалии тех далеких лет.
     В 1993 году в степной республике подавляющим большинством голосов был избран первый президент, человек в возрасте Иисуса Христа, следовательно, еще не старый, предприниматель с непрозрачным прошлым, сказочно богатый (по версии его команды), великий фантазер, что в политике означает – авантюрист, и страстный любитель шахмат, сыгравший в ничью с самим Гарри Каспаровым. Ничейные результаты у него были  зафиксированы с Анатолием Карповым, и с другими большими гроссмейстерами, и это наводило на мысль: или президент действительно недурственно играл в шаш…, простите, в шахматы (почти плагиат из Н. В. Гоголя), или лучшие представители Каиссы были в тот момент не в самой хорошей своей форме. Есть еще третье предположение, но о нем умолчим из-за недоказуемости. В одном из скверов Элисты был сооружен бронзовый памятник любимому литературному герою президента – сыну турецкоподданного Остапу-Сулейману-Берта-Мария-Бендеру-бею (Остапу  Ибрагимовичу Бендеру) с шахматным конем в поднятой руке, почти иллюстрация к эпопее великого комбинатора (а попросту – мелкого жулика) в городишке Васюки.
     Выборы проходили на противопоставлении двух лозунгов: «Богатый президент – богатый народ!» - «Долой кровавого генерала Санчирова!» (оппонентом кандидата демократа-предпринимателя оказался военный, участник войны в Афганистане, герой Советского Союза, известный летчик).
     В ходе избирательной кампании поклонник шахмат обещал выдать каждому жителю по сто долларов из собственного кармана, и заверил, что через два года население республики будет жить так же хорошо, как граждане Кувейта, а, не исключено, что даже и лучше. Через указанный срок жизнь среднестатистического обитателя региона действительно изменилась, в результате чего народный фольклор пополнился поговоркой: «Ждали Кувейт – скатились в кювет!»
     Придя к власти, будущий Хан, прежде всего, выгнал с работы тех, кто работал в избирательном штабе Санчирова, или симпатизировал генералу; причем не просто выгнал, а дал негласное указание, чтобы опальных нигде не брали на службу в пределах Калмыкии. Среди попавших в опалу оказались и родители Санала, хорошие специалисты своего дела, вынужденные уехать на заработки в Москву, где их профессиональные качества были оценены по достоинству, и оплачивались соответственно.   
    Жертвой маленького, тщедушного диктатора стал и главный врач Центральной больницы, опытный организатор здравоохранения, имевший несчастье возглавлять избирательный штаб генерала Санчирова. Он в течение нескольких лет вынужден был жить на иждивении жены, пока друзья правдами и неправдами не выбили ему должность участкового врача небольшого поселка неподалеку от Элисты. Работа сельского участкового врача, безусловно, очень нужна и уважаема, но использовать на ней человека с громадным административным багажом – не только не рационально, а просто глупо. Но издевательская месть редко отличается тем, что называется умом. 
     Из Москвы президент-хан привез с собой пиар-барышню, некую мадам Многоликову, призванную лепить имидж радетеля и благодетеля, пекущегося денно и нощно о процветании республики, за что она и взялась ревностно. По московским меркам мадам Многоликова мало что значила, там такого народа, как в метро – не протолкнуться, но в Калмыкии ее имя вскоре стало вводить в трепет солидных сановников и даже ближайших прислужников Хана. Мадам стала курировать всю местную официальную прессу, и не один главный редактор стоял у нее на ковре, екая селезенкой и дрожа коленками, будто загнанная лошадь, которую оставалось только пристрелить.
     В самый разгар розысков «вурдалака» в кабинет доктора Гарика позвонили и уведомили, что госпожа Многоликова желает с ним встретиться и назначает аудиенцию завтра в 15 часов в своем офисе в Доме правительства.
     Гарик, не терпевший никакого произвола, дерзко ответил:
     - К сожалению, я не состою в епархии мадам Многоликовой. Кроме того, в это время я работаю. Если у нее есть желание поговорить со мной, то мой кабинет в городском морге отрыт для нее с восьми утра до пяти вечера.
     Назавтра, в десять утра дверь его кабинета без стука распахнулась, впустив в помещение сначала запах французских духов, а затем и источник аромата – начальницу всех журналистов республики. Небрежно кивнув, Многоликова без приглашения уселась на стул, закинула ногу на ногу и, закурив дорогую сигаретку, критически оглядела стены кабинета.  После многозначительной паузы молвила:
     - У Вас нет ни одного портрета президента. Теперь я начинаю понимать, почему вам грезятся всякие вампиры.
     - Гарик тут же парировал выпад:
     - Если бы качество моей работы зависело от этого, то я облепил бы его портретами не только стены, но и потолок.
     Мадам Многоликова закусила губу и перешла к теме, о которой уже говорил весь город. Но доктор Гарик решил пойти до конца:
     - Извините, уважаемая! По данному вопросу я ничего не могу вам сообщить. Это тайна следствия (существительное – «тайна» он произнес с таким выражением плутоватого лица, как будто речь шла о заговоре против первых лиц государства). Вам лучше обратиться к следователю, который непосредственно занимается этим делом, или к руководителю оперативно-следственной группы господину Борисову.
     Вихрем возмущения мадам Многоликова вылетела из кабинета эксперта, на лице ее явно было написано, что жить этому червяку, то бишь, эксперту, возомнившему из себя невесть что, осталось недолго.
     Действительно, после обеда лично приехал шеф учреждения. Дав утихнуть одышке, он укоризненно обратился к своему сотруднику:
     - Гарик! Ты не дашь мне доработать до пенсии! На тебя жаловались из Администрации президента, сказали, что ты грубо и издевательски разговаривал с Многоликовой. А она – тетка злопамятная и очень влиятельная. Требовали принять меры.
     - Отнюдь, я был с ней вежлив и предупредителен. И ни на йоту не отошел от УПК и УК. А, вообще-то, мне не по душе, когда без стука вламываются в мой кабинет, закуривают без разрешения, хотя я и сам курильщик, да еще дают всяческие советы относительно интерьера.
     - Гарик! Ты лезешь на рожон. Они могут устроить тебе красивую жизнь.
     - Выгнать с работы, что ли? Да я на кусок хлеба всегда себе заработаю.
     Вон, профессор Джуваляков Георгий Павлович постоянно зовет меня в Астрахань, Туркевич Исаак Яковлевич приглашает к себе в Тамбов, Ривенсон Михаил Семенович на последнем семинаре сказал, что у него в Подмосковье два свободных района, предлагал любой на выбор, со служебной квартирой и автомобилем.
     Так-то оно так, ты парнишка толковый, - покачал головой тучный шеф, - но мне надо как-то отреагировать. Отзвонюсь в Администрацию, доложу, что строго поговорил с тобой, и ты осознал ошибочность своего поведения.
     - Только «не осознал»! – протестующе замахал ладонями доктор Гарик. – Говорите, что угодно, прошу Вас, только – «не осознал и раскаялся». Скажите, что в следующий раз просто уволите меня за непочтительное отношение к мадам Многоликовой.
     Долго еще после ухода начальника Гарик бубнил что-то невнятное себе  под нос, хотя в неразборчивом бормотании при желании можно было разобрать: «мандавошки всякие», «овчарки от журналистики», «щелкоперы варяжские, залетные» и другие не очень литературные слова…

     Ровно через месяц, день в день, в полнолунную, но уже июньскую ночь произошло то, что с трепетом ожидали работники правоохранительных органов и большое количество горожан. На окраине города, в восточной промышленной зоне (название устаревшее – за два года ханства промышленность растащили) среди редких деревьев был обнаружен труп второй молодой женщины. Разница заключалась не только в национальности – новая жертва имела славянскую наружность, но в одежде и в количестве ран на шее (на этом трупе их было больше).
     Оперативно-следственная группа собралась в том же составе, за исключением доктора Гарика, который не дежурил этой ночью. Съехалось все руководство прокуратуры и милиции, вплоть до министра внутренних дел и республиканского прокурора. Усиление мощное, следует признать, если бы от него еще и толк был!
     Пятак золотистой луны постоянно затягивали набегающие тучи, что делало освещение скверным, если не сказать, паскудным. Фары милицейских машин, нацеленные на труп, рельефно высвечивали выступающие части лица и тела, оставляя глубокие тени в местах естественных впадин. А для осмотра тела желательно пусть не слишком яркое, но равномерное освещение.
     Дежурный эксперт, совсем молодая девчушка со скромным стажем работы окончательно растерялась от вида такого количества погон, величественных фигур и начальственных животов. Ведь от нее ждали, чуть ли не полного отчета о событии преступления. Сбивчиво диктовала она протокол осмотра трупа, на прямые вопросы отвечала уклончиво.
     - Где же ваш супер-спец? – грозно вопрошал у Антона и Володи Борисов.
     Сыскарь, потупив взор, смиренно отвечал:
     - А кто ж его знает? Оно – лицо гражданское, не подневольное, и холостое. Может, спит безмятежно на своей подушке, может с телками кувыркается, а может, водочку в ресторане пьет.
     - Безобразие! – единственное, что мог сказать на это Борисов.
     Наутро прокурско-милицейский люд уже толпился в морге. Появился доктор Гарик со свежим, выспавшимся личиком, оглядел выжидательные лица служивых и сообщил с наигранным равнодушием, хотя в глазах его читался явный интерес:
     - Сегодня по графику вскрывает эксперт Бадмаева. Так что все вопросы к ней.
     - Борисов настаивает, чтобы труп вскрывал именно ты, - угрюмо сообщил следователь Антон Санджиевич.
     - Ваш Борисов мне не указ, у меня свои руководители: заведующий отделом, начальник Бюро, наконец. А Люся квалифицированный специалист, на худой конец перепишет мое заключение по первому трупу.
     - Не перепишет. На новом трупе много непоняток, там разбираться надо, - добавил сыскарь Володя. - И хорош, выеживаться, Гарик!
     - Не знаю, не знаю, - пожал плечами эксперт.
     Пришлось выходить на начальника Бюро судебно-медицинской экспертизы. Тот позвонил строптивцу:
     - Я наложил на постановлении о назначении экспертизы резолюцию, что поручаю персонально тебе исследование трупа. Ясно?
     - Ясно, шеф! Наше дело холопское, будем исполнять указание, - бодро  отрапортовал Гарик.
     В секционном зале он находился долго, почти до обеда, и вышел оттуда непроницаемый и бесстрастный, словно Будда. Следователь Антон и сыскарь Володя понуро поплелись за ним в кабинет.
     - Ладно, ребята! – примирительно сказал доктор Гарик, доставая из стола свою никелированную фляжку, обтянутую кожей. – Что вас интересует?
     - Все!
     - Тогда приступим, помолясь! На трупе в целом то же самое, что и на первом, только с некоторыми нюансами. Личность девицы установили, как я понимаю?
     Сыскарь сказал:
     - Да. Неподалеку от трупа валялась дамская сумочка, а в ней паспорт на имя Романовой Людмилы Николаевны, двадцати трех лет, прописанной в Волгограде.
     - Значит, к нам перебралась работать? – предположил эксперт.
     -  Путана? Я видел татуировку на ее животе, - спросил сыскарь, знавший по роду службы значение татуировок.
     - Да, на ее животе «портачка», которую делают в зонах только профессиональным проституткам. Маяк – ориентир в жизни; чайка – символ свободы; лицо женщины в цветах – красивая богатая жизнь, надпись “Ama Free Woman!” – «Я свободная женщина!». Обыкновенным ****ям такие наколки запрещены.
     - Гарик, ты столько знаешь! – с уважением произнес Антон.
     - Хотелось бы знать больше, Санджиевич. – отозвался эксперт. – Все, что может помочь следствию. Но это невозможно физически.
     - Причина смерти прежняя? При осмотре трупа твоя коллега что-то сомневалась.
     - Прежняя. Ее сбило с толку количество ран. Первый раз Его зубы соскользнули с шеи, оставив поверхностные динамические следы, ну, а потом он приложился основательно. Поэтому раны, на первый взгляд, расположены хаотично. Это был Он. Я провел исследование на микроскопе сравнения, все сходится.
     - Когда наступила смерть? – задал вопрос Володя.
     - Полагаю, что между двумя и тремя часами пополуночи.
     - Ваша девочка насчитала на трупе довольно много повреждений. Насильник, что, изменил тактику? – уточнил сыскарь.
     - Непосредственно к ночному времени относятся только кровоподтеки на  запястьях и рана в низу живота, не считая укушенных ран на шее. «Он» (Гарик теперь называл насильника – «Он») так сильно сжал жертве руки, что в двух местах раздавил кожу до кости. А, сдергивая юбчонку, просто разорвал дерматиновый ремень, и металлической бляхой разодрал кожу с мышцами на животе. 
    А вся остальная мелочевка («засосы» на сиськах, кровоподтеки на жопе) – побочный продукт ее деятельности, и давность их образования от одних до трех суток до наступления смерти. Специальность у нее повышенной степени риска, понимаете?         
     Гарик, закурив, изрек глубокомысленно:
     - Труп много может рассказать как о жертве, так и о насильнике.
     Ребята встрепенулись:
     - И что он тебе еще рассказал?
     - Сначала об убитой, хотя непосредственно к убийству это отношения не имеет. Дама перенесла массу абортов, стенка матки истончена до крайности после множественных abrazio.
     - Чего, чего?
     - Выскабливаний во время абортов. Решив больше не рисковать, перевязала себе маточные трубы.
     - Как перевязала? Сама что ли? – опешил сыскарь.
     - Володя, ты, вроде, парень далеко не глупый, но иногда такое сморозишь, - сморщился Гарик. – Операция это такая, после которой забеременеть невозможно. Детишек на старость лет она заводить, по всему, не собиралась.
     Теперь о Нем. Очень важная деталь. Он не очень высокого роста с непропорционально длинными руками. На трупе маленькой и хрупкой Саглары это не было заметно. А вторая оказалась крупней. Так вот, длины его рук вполне хватало, чтобы крепко удерживать запястья жертвы, а носки обуви оставили на передней поверхности голеней проститутки овальные ссадины.
     - И какого же он роста, как ты считаешь?
     - Не больше ста семидесяти сантиметров.
     - Ну, братан! Спасибо тебе огромное от лица обеих наших служб, - Антон и Володя с уважением пожали руку эксперта.
     - Респект и уважуха, конечно, хорошо, но лучше деньгами, - не преминул съерничать доктор Гарик. 


ГЛАВА III

     Город замер в оцепенении. Летний безветренный зной вобрал в себя ощущение бессилия и надвигающегося ужаса. Серийный маньяк с признаками сверхъестественного, противоестественного, богопротивного – что еще нужно, чтобы горожане впали в состояние, близкое к безнадежному ступору.
     Еще свежи были в памяти кровавые преступления Чикатило, но этот кошмар  творился, хоть и рядом, но не на улицах родного города. Родители с наступлением сумерек перестали выпускать из дома детей и молодых девушек, женщины постарше остерегались выходить на улицу по одиночке. Рестораны, кафе и бары обезлюдели. Парни вооружились ножами и кастетами, и передвигались группами.
     Учитывая неординарность событий, выделения (сперма) предполагаемого преступника были направлены в Москву, в молекулярно-генетическую лабораторию при Главном Бюро судебно-медицинской экспертизы Российской Федерации; Генеральная прокуратура оказала содействие, и материал был принят для производства экспертизы. Результат исследования оказался шокирующим. Ученые обнаружили мутированный ген, очень похожий на ген человека, но не встречающийся ни в одном живом организме на земле из класса млекопитающих. Такой жутковатый итог даже самых закостенелых материалистов вынуждал призадуматься. Бесовщиной в воздухе стало попахивать конкретно. 
     Несмотря на это, все время шла не видимая глазу работа: добрая сотня оперативных работников, местных и присланных для усиления из ближайших регионов, днем и ночью планомерно прочесывали городские кварталы в поисках «аномального» преступника с непропорционально длинными руками, проводились квартирные обходы и опросы. Было задержано несколько подозрительных типов, но ни один из них не годился для разработки.
     С наступлением темноты на городские улицы, особенно на окраинах, выходили одинокие, нарядно одетые девушки из спецподразделения, внешне привлекательные и изящные, но хорошо натренированные, знающие каратэ и самбо. Попадись такой прелестнице в глухом переулке агрессивный амбал – отделает под орех в одну минуту! В сумочке каждой лежал фонарик – «электро - шокер», пистолет и рация. Электрический разряд «шокера» был настолько мощным, что через четырехсантиметровый слой одежды отправлял в состояние грогги даже накачанного супертяжеловеса. За ними, таясь и крадучись, на определенном расстоянии следовало по два оперативных сотрудника, вооруженных боевым табельным оружием наизготовку.
     Ночь «Ч» неумолимо приближалась.
     Но маньяк будто издевался над всеми усилиями правоохранителей, а, может, неровен час, сбывались предположения об его нечеловеческой природе. В очень ранний час, когда только едва стемнело, в городском парке (большом сквере – по стандартам крупного города), в центре города нашли труп девчушки, почти девочки, с растерзанной шеей.
     На совещании оперативно-следственной группы, в которую после второго убийства официально был включен доктор Гарик в качестве судебно-медицинского эксперта, руководитель Борисов, взмокший от жары и негодования, дал волю своему возмущению:
     - Вы, что, работать разучились?! Парк в самом центре, просматривается почти насквозь из конца в конец, в трехстах метрах - МВД и ГОВД, а «он» делает, что хочет!
     Потом, чуть понизив тон, обратился к эксперту:
     - Доктор! Как Вы думаете, почему девочка не кричала, не звала на помощь?
     Гарик был предельно серьезен, никакой театральности, ухмылок и ужимок:
     - Фактор внезапности, во-первых. Во-вторых, прокусывая сосуды шеи, зубы сдавливают так называемые каротидные синусы, нервные сплетения - проще, расположенные рядом, в результате чего жертва теряет сознание.
     Борисов остался удовлетворен. Он задал новый вопрос:
     - Как Вы думаете, почему он на этот раз сменил тактику?
     - Полагаю, Он очень спешил. Он знал или чувствовал, что обложен со всех сторон. Но внутренние импульсы заставили Его пойти на крайний риск. Поэтому и место выбрано не специально, а там, где случайно встретилась несчастная девочка. И шею жертве Он второпях порвал изрядно, и кровь выпил не всю, а лишь бы утолить немного свою страсть. Ведь под трупом целая лужа натекла из поврежденных сосудов.
     - И изнасиловал, - добавил Борисов.
     - Да. Питье крови у Него обязательно сочетается с половым актом. Уверен, что без этого на сексуальный контакт Он не способен.
     Непосредственно к проблемам розыска серийного убийцы и насильника добавились побочные помехи, мешающие нормальной работе. Группа людей провела пикеты у зданий МВД и прокуратуры республики, держа в руках плакаты: «Найдите маньяка!», «Защитите наших дочерей и сестер!». Эти раздирающие душу кадры растиражировали по всем каналам страны московские телевизионщики, слетевшиеся в Элисту, как мухи на навозную кучу. Невзоровская некрофилия уже стала доминантой на российском телеэкране. Информация об Элистинском маньяке прозвучала и в сводках некоторых зарубежных агентств, что крайне не понравилось хану-президенту; он предпочитал положительные материалы как лично о себе, так и о возглавляемой им республике.
     Каждый день руководителя оперативно-следственной группы дергали для отчета в Администрацию хана-президента, а злопамятная Многоликова постоянно вставляла шпильки, острием направленные на судебного медика. Однажды Борисов не выдержал и ответил пресс-даме:
     - К судмедэксперту у нас претензий нет. Он нам много ценной информации выдал как по трупам, так и по личности подозреваемого.
     Многоликовой осталось только сформировать свои губы в куриную жопку, постную и неэстетичную… 
      
     Как-то на досуге сыскарь Володя и доктор Гарик, сидя в кафе, обсуждали дело, которым они занимались. Сыскаря более всего беспокоил мистический ореол вокруг разыскиваемого субъекта, поскольку до этого он имел дело с обычными ворами, насильниками и убийцами. Гарик его приободрил:
     - Не тушуйся, раз он не дух, а из плоти и крови, значит поймать и скрутить его можно. Только надо быть готовым ко всяким неожиданностям. Девчонкам – сотрудницам, которых вы запускаете в качестве живца, я порекомендовал бы как-то предохранять шею.
     - Сейчас лето, жарко, шею ничем не прикроешь. А так можно было под шейный платок или водолазку хоть железный обруч одеть.
     Они помолчали, уткнувшись взглядами в свои тарелки.
     - А вдруг пуля его не берет? – неожиданно спросил Володя, на что Гарик ответил продуманно:
     - Он, конечно, существо необычное, со многими возможностями, о которых мы даже не подозреваем. Но один только факт, что Он таится, скрывается, убегает, означает – Он уязвим.
     - Гарик, ты действительно считаешь, что это вампир или вурдалак, как тебе больше нравится?
     Доктор взвешенно сказал:
     - А почему бы и нет? За это время я изучил гору книг о вампирах. Безусловно, что девяносто процентов информации – сплошная чушь, рассчитанная на любителей дешевой, вульгарной мистики. Но ведь кровь Он пьет натурально по одному ему известному ритуалу и в одно и то же время – в полнолуние. Сверхъестественный инстинкт позволяет Ему находить свои жертвы в самых невообразимых частях города точно «по графику». И этот мутированный человеческий ген, его никуда не денешь. Вот, такие, брат, дела! Безусловно, обстановочка у нас фриковая.
     - Какая, какая? – переспросил Володя.
     - Дурацкая, не стандартная, - пояснил ему доктор Гарик. «Фрик»  - с английского – урод, в первоначальном своем значении. Сейчас в этом смысле его почти не используют. Но наш подопечный – урод в определенном отношении, а мы все, кто крутимся вокруг него, тоже напоминаем очень странную компанию. 
     - Как его сюда занесло? – сыскаря волновала практическая сторона вопроса.
     - Когда вы его изловите, тогда и узнаем.
     - Побыстрее надо, - озабоченно проговорил сыскарь, - а то начальство скоро совсем зае…т.
     - Ну, так и ловите…
     Неожиданно сыскарь Володя съехал на совсем другую тему:
     - Слушай, а как же его судить будут, если он не человек или не совсем человек?
     Гарик сделал кислую мину:
     - Для начала вы его поймайте. Еще одну задачу для нашего правосудия придумал. А как же те три жертвы, которые уже на его счету? Девчонки молодые, невинные. Пока вы будете мудохаться, он наверняка свой список пополнит. Эту тварь живой оставлять нельзя! А я предполагаю, что может  произойти: ученые начнут изучать этот «феномен», где-нибудь в камере-люкс при лаборатории или институте будет жить этот вы****ок. Что до погибших, то власть это не волнует, по ее логике - наши бабы еще нарожают. Не исключено, что пока его будут исследовать яйцеголовые, Он еще кого-нибудь загрызет; ему кровь нужна для жизнедеятельности, он уже ее вкусил.
     Гарик продолжил, и легкая тревога сквозила в его голосе:
     - По мне, проверить его, разумеется, надо. Но после этого – только уничтожение: пускай, типа эвтаназии, безболезненно. При условии обязательной последующей кремации. Еще неизвестно, какие вирусы Он в себе носит?

     Лейтенант спецподразделения Гиляна уже третий раз заступала на ночную  «вахту». Первые два дежурства от заката до рассвета были достаточно напряженными (хотя и безрезультатными), и не потому, что Гиляна банально боялась встречи с маньяком. Нет, страха у нее не было. Но сама особенность задания, непредсказуемость ситуации, с которой она могла столкнуться, постоянный просчет своих действий на тот или иной случай держали девушку в состоянии напряжения и беспокойства: а справится ли она достойно с поставленной задачей?
     В себе она почти не сомневалась: ее внешность (высокая, стройная, худощавая) была очень обманчивой. Своей длинной мускулистой ногой она могла послать в нокаут любого противника, а ударом твердого ребра ладони в шею - заставить полежать с полчасика в кустах мужика весом более центнера. Лишь бы не оказаться застигнутой врасплох, успеть применить свои бойцовские навыки!   
     В школе Гиляна не отличалась красотой и статью, была долговяза и худа, за что подвергалась насмешкам со стороны одноклассников. Но у девчонки имелся характер, и, чтобы чувствовать себя уверенной и защищенной, она записалась в секцию восточных единоборств. Превозмогая усталость, она оттачивала сложнейшие приемы, изнуряла себя общей физической подготовкой: бегом, гантелями; приучала стойко переносить любой вид боли.
     К концу одиннадцатого класса «гадкий утенок» превратился в высокую длинноногую красавицу с твердым взглядом темных раскосых глаз, который сулил с одной стороны негу и отдохновение, с другой – суровую кару обидчику и отступнику. Выбор после школы был предопределен: высшая школа милиции, которую Гиляна успешно закончила и приступила к службе в спецподразделении  родного города.
     Подготовка к дежурству не заняла у Гиляны много времени, большая его часть ушла на наложения специфического макияжа, который должен был превратить бесстрастную спецназовку в девицу вполне определенного поведения. Процедура эта даже слегка позабавила Гиляну: любопытно было наблюдать в зеркале, как изменялось лицо, а вместе с ним и общее его выражение. Девушка подмигнула новому собственному фривольному отражению, осталась довольной своими способностями визажиста и озорно встряхнула волосами, прежде чем встать со стула.      
     В назначенное время за Гиляной заехала частная машина и доставила ее на сегодняшний объект – место под названием «поле чудес», расположенное на западной окраине города. Старожилы помнят, что раньше это был заброшенный пустырь, за которым сразу начиналась степь. В начале девяностых здесь полуподпольно торговали водкой, а к моменту описываемых событий участок облюбовали продавцы запасных частей к автомобилям и поставили свои неказистые ларьки и навесы. Серьезных противоречий между антагонистами (никто же не станет отрицать, что водка и автомобиль – антагонисты) не возникало, они мирно уживались на одном участке, не мешая друг другу своим бизнесом. С течением времени торговля водкой захирела. Какому нормальному человеку придет в голову переться на край света за бутылкой, если теперь ее можно купить в любом киоске города? Да и место это для поиска девчонок было не самым подходящим, но приказ есть приказ: «поле чудес» входило в оперативный план, совместно разработанный прокуратурой и МВД.      
     Выйдя в обозначенной зоне, Гиляна осмотрелась. Начинало темнеть, дневная духота, будто и не собиралась спадать, тело девушки под легким легкомысленным платьицем, которое она в нормальной жизни ни при каких обстоятельствах не надела бы на себя, увлажнилось от пота. Повышенное потоотделение – еще и признак волнения, независимо от того, проявляется оно внешне или нет.   
     Из-за угла ближайшего строения трижды мигнул огонек фонарика; ребята-оперативники на месте, все в порядке. Некурящая Гиляна, чтобы максимально соответствовать образу «приманки», прихватила с собой легкие сигареты и зажигалку. Сумочку, в которой лежали средства обороны, она не защелкнула на замок, оставив слегка приоткрытой. Туда она положила еще финский нож – самое лучшее холодное оружие, такое же простое и безотказное в умелых руках, как лучшее огнестрельное оружие в мире – автомат Калашникова. Но «калаш» с собой на такую операцию не возьмешь.   
      Манерно держа зажженную сигарету в руке и стараясь реже подносить ее ко рту, не затягиваясь отвратительным дымом, Гиляна неспешной небрежной походкой двинулась по определенному маршруту. Изредка она посматривала на часики, будто ожидая кого-то, ее «рысьи» глаза мгновенно фиксировали особенности местности и отпечатывали ее в памяти.       
     Блеклая луна давно уже превратилась почти в слепящий золотистый пятак, ярко освещающий «поле чудес». Вдали перебрехивались собаки из частного сектора на краю города, да еще тишину нарушали проезжающие по дороге автомобили. Пробрели два бомжа по своим неведомым делам: то ли выпивку искали, то ли – ночлег. Но Гиляну не убаюкивала эта иллюзия покоя и безмятежности, на дежурстве всегда следует быть начеку. В сон ее не клонило, она хорошо выспалась днем, да и внутреннее чувство подсказывало, что за самой внешне спокойной обстановкой может скрываться опасность. И оно ее не обмануло.
     За углом одного ближайшего ларька она уловила некое колебание, даже не движение, а неосязаемое изменение покоя. Внешне безмятежно, хотя сердце ее в этот момент заколотилось отчаянно, Гиляна медленно опустила руку в полуоткрытую сумочку (за сигаретами) и приготовила электро-шокер.   
     Одновременно Гиляна сконцентрировала свой разум, волю и тело.
     Все дальнейшее произошло молниеносно, она даже не успела воспользоваться сумочкой с подручными средствами. Из-за подозрительного угла, с расстояния два-три метра к Гиляне беззвучно метнулась черная безобразная фигура и буквально смела девушку с ног. Падая на спину, она твердым согнутым коленом инстинктивно нанесла между ног нападавшего существа сокрушительный удар. Это его не остановило, в ответ раздался лишь сдавленный рев. Лежа на земле, Гиляна явственно осознала свою полную беспомощность перед этой дикой, звериной силой, но мозг ее работал четко. Она заметила, что на голове напавшего была надета вязаная шапочка-маска с прорезями для глаз, носа и рта. Воспользовавшись мгновением, когда существо отпустило ее руки, чтобы сорвать платье и трусики, она обеими ладонями резко ударила его по ушам. Обычно такой прием, проведенный умелым человеком, вызывает разрыв барабанных перепонок и полное оглушение противника. Но ее враг лишь помотал головой, нечленораздельно рыча, и быстро склонился к беззащитной шее Гиляны. Она пыталась ударить его лбом в лицо, но все было тщетно; краем глаз Гиляна уже видела оскалившуюся омерзительную пасть.
     Но те выигранные доли секунды спасли девушку. Успевший подбежать оперативник что было сил звезданул рукояткой пистолета по голове насильника. У обычного человека от такого удара треснул бы череп, но мутант начал опять мотать башкой, с видом очень обескураженным. Подоспел второй оперативник, и они на пару стали выкручивать руки человеку в черном трико и маске на лице, чтобы надеть на него наручники. Это им вряд ли удалось, если бы не оправившаяся Гиляна, засадившая от души «черному» ногой в солнечное сплетение; только после этого раздался сухой звук защелкнувшихся за спиной «браслетов».
     Но на этом задержание не закончилось, троица, тяжело, прерывисто дыша, копошилась на земле, а Гиляна вызывала по рации подкрепление. Был момент, когда «черный» стряхнул с себя оперативников и стал подниматься на ноги. Чтобы предотвратить побег, отчаянная спецназовка, не раздумывая ни секунды, просто прострелила ему из пистолета правое колено…               

          Итак, задержание состоялось. К утру была установлена личность подозреваемого: двадцатилетний житель Элисты, охранник частного предприятия, круглый сирота (мать умерла два года назад), Очиров Дмитрий Мирчевич, проживающий в 1-ом микрорайоне.
     Обычно для осмотра и обыска жилища предполагаемого преступника судебных медиков не привлекают, но, учитывая крайнюю неординарность случаев - серию жестоких убийств, сопряженных с изнасилованиями, и тот факт, что официально доктор Гарик был включен в состав оперативно-розыскной группы, по настоянию следователя Антона Санджиевича и следака Володи, Гарик участвовал в обыске.
     Добротная металлическая дверь со скрытым глазком на пятом этаже многоквартирного дома имела хитроумный замок, который не сразу поддался даже искусному слесарю ЖЭКа, квалификация которого не вызывала никакого сомнения: в молодые годы он забавлялся квартирными кражами и играючи открывал любые двери. Но, то были жизненные ошибки, от которых никто не застрахован, и за которые будущий слесарь давно сполна ответил по закону.
     Вступив в темную тесную прихожую, сотрудники не обнаружили в ней электрическую лампочку, она была просто вывернута из патрона. При свете фонариков визитерам с внутренней стороны входной двери предстали мощные запоры и задвижки; хозяин явно не жаловал гостей и предпочитал темноту. Темнота, как известно, друг молодежи!
     Однокомнатная квартира тоже была погружена в полумрак, на окне вместо кисейных занавесок висели на гвоздях старые, грязноватые простыни, не пропускающие в комнату прямой солнечный свет. Обиталище схимника могло показаться роскошными хоромами по сравнению со скромной квартирой подозреваемого Очирова. В квартире чистенько, прибрано, что свидетельствовало о чистоплотности хозяина, но абсолютно никаких излишеств.
     В маленькой кухоньке – стол, не облагороженный скатеркой или клеенкой, пара колченогих табуреток и небольшой, покосившийся настенный шкафчик, в котором умещалась вся посуда, кухонная утварь и съестные припасы: два граненых стакана, чашка с отколотой ручкой, по одной вилке и ложке, хорошо заточенный нож с деревянной колодкой, поварешка, две разнокалиберные кастрюльки и пара тарелок (глубокая и мелкая). Набор продуктов был настолько скуден, что наводил на мысль о какой-то особой изуверской диете, которой изнурял себя жилец: соль в надорванной пачке, пакетики дешевого чая (мусор с пола китайской чайной фабрики), хлеб, немного макарон, упаковка супер-супа «Горячая кружка Маги». В стареньком холодильнике «Юрюзань» советского производства даже дохлой мыши не обнаружили по какой-то причине, кроме трех сырых яиц.
     Тщательный осмотр не выявил ни одной бутылки из-под спиртного.
     Сыскарь Володя подвел промежуточный итог:
     - Трезвенник, что ли? А питался черт знает чем? От такой хавки ноги протянешь, не то, что девушек насиловать!
     - У него имелся другой источник энергетической подпитки, - глубокомысленно изрек доктор Гарик.
     В зале (он же приемная, кабинет, спальня, жилая комната) у одной стены стояла архаичная раскладушка, аккуратно застланная серым армейским одеялом. В углу находился платяной шкаф с одеждой – «дресс-кодом» (униформой – по-простому) охранника-секьюрети: мышиного цвета штатский костюм из дешевой ткани с нашивками на груди и рукаве, выглаженная белая рубашка и галстук-регат – бесхитростная полоска черной ткани на резинке. Такие галстуки, уважающие себя джентльмены, не носили даже во время тотального дефицита, ухитряясь доставать импортные самовязы, представители богемы уже тогда предпочитали шейные платки. На полках стопками лежали тщательно заштопанные носки, носовые платки и остальная мужская мелочевка.
     Полы безукоризненно вымыты, но линолеум потерт настолько, что местами проглядывал бетон.   
     В зале группа наткнулась на неожиданный сюрприз: на скверно побеленной стене в разводах и потеках, напротив раскладушки, ярким цветком светилась небольших размеров картина в недорогой, золоченой, местами облупившейся раме, под которой теплилась маслянистым фитильком крошечная, будто игрушечная лампадка.
     При ее виде сыскарь присвистнул с непонятной интонацией, а Гарик с любопытством приблизился ближе. Эта была не репродукция из журнала, не жалкая поделка из «Художественного салона», а писаная масляными красками, наверняка, очень старая, даже древняя  картина. От времени краски на ней потемнели, как бы пожухли, вся поверхность полотна была покрыта мелкими глубокими трещинами, как лицо ветхого старика – сеткой морщин; на некоторых участках слои краски отвалились, обнажая темно-серую основу холста.
     Это был портрет знатного средневекового вельможи, импозантного и странного лицом, с выражением жестокости на тонких губах, прикрытых пышными усами с подкрученными кончиками, и стеклянной беспощадностью в больших, навыкате глазах. В этих глазах таилось еще что-то неосязаемое, трудно поддающееся определению и описанию, но зловещее  и пугающее.
     Сыскарь тронул Гарика за рукав и прошептал на ухо:
     - Вроде, разные лица, но какое-то сходство определенно есть.
     - Ты о ком?
     - Да сходство имеется между нашим вурдалаком и мужиком на портрете, - тихо проговорил Володя голосом человека, узревшего ожившего мертвяка.
     - Мужика!? – повернулся к нему доктор Гарик. – Эх, вы, лапотники!       
     Облик жестоколицего вельможи дополняли хищно изогнутые брови и длинный, породистый нос, нависающий над усами. Голову его украшала красная бархатная шапка-колпак, из-под которой на плечи густыми прядями ниспадали завитые, с легкой проседью локоны. Края колпака были оторочены жемчугом, а спереди располагалась восьмиконечная звезда, украшенная пятью крупными жемчужинами. Плечи господина обтягивал красный бархатный кафтан, в тон головного убора, с большими золотыми пуговицами, поверх которого был наброшен плащ из тонкого серого сукна. На звезде и пуговицах просматривались изображения дракона.
     - Так кто это? - робко спросил сыскарь.
     - Дракула, - коротко бросил Гарик.
     - Сам граф Дракула? – переспросил благоговейно Володя.
     - Какой там граф, неучи! Это господарь Валахии Влад III Басараб, известный также как Влад Цепеш или Влад Дракула. Сохранилось только одно его изображение в нескольких экземплярах, но искусствоведы признали все копиями или подделками. Сдается мне, что подлинник находится перед нами.
     Гарик обернулся к группе, производящей обыск, и в своей манере прочитал короткую лекцию – некий исторический экскурс, а следователь Антон Санджиевич, скорее всего, машинально заносил все в протокол:
     - Влад III – реальная историческая фигура, правитель Валахии второй половины XV-го века. Сведения о нем очень скудны, больше домыслов. Для большинства румын – он национальный герой, боровшийся с турецким игом. Для остального мира, с легкой руки борзописцев и киношников – он исчадие ада, ужасный вампир.
     По преданию, будучи в турецком плену еще мальчиком, Влад насмотрелся на зверства турок, больших любителей сажать своих врагов на кол. Когда он возглавил освободительное движение против поработителей, то его любимой забавой стало бражничанье после битвы вместе со своими воинами в чистом поле, среди врытых в землю кольев, на которых червяками извивались неверные, испускавшие страшные вопли от нечеловеческой боли. Благодаря этому господарь получил прозвище Цепеш (Колосажатель – с румынского). Справедливости ради, надо отметить, что колья предназначались не только для турок, но и для цыган, а также политически неблагонадежных подданных.
     Гарик обрел благодарную аудиторию, включая понятых, внимавшую его слова с открытыми ртами, и на подъеме продолжал:
     - А Дракулой (сыном Дракона) Влада прозвали в честь отца, состоявшем в элитном рыцарском ордене Дракона, который был создан императором Сигизмундом еще в начале XV-го века.
     На этом заканчивается наиболее достоверная, с точки зрения истории, эпопея о вселенском злодее Дракуле. В соответствии с легендой, в одном бою Дракула был пленен турками, и те предали его лютым пыткам, а затем расчленили тело на части. Семья, дабы захоронить погибшего, согласно христианским традициям, за баснословные деньги выкупала каждую отдельную часть тела. Особенно торговался турецкий султан, словно барышник, за голову Дракулы. Наконец, когда все было собрано, останки Влада III-го были погребены в семейном склепе в замке Тырговиште – резиденции господарей Валахии.               
     А дальше пошла сплошная чертовщина! – воскликнул доктор, и аудитория удвоила внимание. - Когда через некоторое время склеп был вскрыт по каким-то причинам, то выяснилось, что гробница Влада Цепеша Дракулы пуста. А потом в окрестностях замка по ночам якобы стали исчезать люди, преимущественно молодые женщины.
     Большой «вклад» в демонизацию образа Дракулы внесли ирландский писатель Брэм Стокер своим одноименным романом, изданном в XVIII веке, и голливудский кинорежиссер польского происхождения Роман Полански. А погрели руки на этой теме многие, очень многие, всех не перечислишь. Тема такая, что ее, как целину, пахать и пахать. Но пашут, не мой взгляд, совсем не те, кому следовало бы.
     Следователь Антон уважительно поблагодарил доктора Гарика за познавательный рассказ, но спросил с сомнением:
     - А откуда у нашего вурдалака-голодранца могла взяться эта бесценная картина?
     Гарик подумал немного и высказал такую мысль:
     - Если мне память не изменяет, папу Очирова звали Мирча, а это румынское и молдавское имя. Тем более, молдаване – те же румыны. Вот откуда, по-моему, копать надо.               
               
     Арестованный Дмитрий (по паспорту – Димитроу) Мирчевич Очиров содержался под усиленной охраной не в следственном изоляторе, а в больничке при ИТУ № 1, где ему провели операцию на простреленном Гиляной колене. Ранение оказалось не слишком серьезным, пуля раздробила надколенник, но правая нога арестанта, как положено, находилась в гипсе до полного сращения коленной чашечки.
     Вся оперативно-следственная группа за задержание маньяка получила поощрения: кто – повышение в должности, кто - медальку какую-нибудь, кто – денежное вознаграждение. Лишь эксперту Гарику, стараниями Многоликовой, вероятнее всего, была объявлена благодарность указом президента. Доктор никак не прокомментировал этот факт, лишь обмолвился как-то, что каждый получил то, что заслужил, а благодарность он с удовольствием обменял бы на ящик водки.
     Настала очередь проведения сравнительной экспертизы по следам зубов на шеях жертв с реальным зубочелюстным аппаратом подозреваемого. Для этого необходимо было получить истинные отпечатки зубов Очирова на зуботехническом воске. Гарик, выехавший в колонию вместе со следователем Антоном Санджиевичем, прихватил с собой десяток пластинок такого воска, лупу, спиртовку, фотоаппарат и кольчужные перчатки, которые судебные медики и патологоанатомы стали использовать после появления в мире ВИЧ- инфекции. Они надежно предохраняли кожу рук от случайных порезов и других микротравм, возникающих при вскрытии.
     Арестованный Очиров ожидал их в присутствии конвоя в процедурном кабинете больнички колонии, руки его были в наручниках, правая нога «закована» в гипс, к стене прислонена грубо оструганная палка – самодельный костыль.
     Взглянув на сидельца, доктор Гарик воскликнул мысленно: «Наградит же природа таким личиком, приснится ночью – обмочишься со страху! Далеко, далеко  не секс-символ эпохи, и даже не Элисты, где живут исключительно красивые люди!»
     Действительно, мать-природа при зачатии будущего вурдалака пустила это дело на самотек. Как правило, смешение рас ведет к появлению симпатичных внешне человеческих экземпляров, но, как это ни банально звучит, в любом правиле должны быть исключения. 
     Асимметричный череп Димитроу, несмотря на молодой возраст, был покрыт жидкими, длинными прядями редких сероватых волос (это вам не роскошная грива на портрете!); по наивности он зачесывал их от уха до уха,  и между этими жалкими прядями просвечивала белая до непристойности, будто рыбье брюхо, кожа головы. Покатый лобик, переходящий в мощные надбровные дуги, под которыми прятались темные и узкие калмыцкие глаза, но странное дело, с таким же выражением, как и у мужчины на портрете. Нос короткий, широкий, с крупными крыльями и неожиданно клювовидным кончиком. В отличие от волосистой части головы над верхней губой у Вурдалака росли почти такие же густые и пышные усы, что и у вельможи на портрете. Да хищный рот с тонкими полосками бескровных губ и у того, и у другого был практически одинаков.       
     Несмотря на практически разные лица у подозреваемого и человека на картине, их объединяло некое неуловимое сходство (скорее внутреннее, чем внешнее), от которого даже у доктора Гарика, имевшего достаточное представление об антропологии, кожа покрылась пупырышками, которые в народе называют «гусиной кожей».
     Внешний вид Вурдалака Димы (будем называть его так для простоты) был неказист и тщедушен. Невысокий рост, узкие плечи, впалая грудь, сутулая спина, коротковатые, кривоватые, и при этом мускулистые, сильные руки, несоразмерные по длине с телом. Даже визуально чувствовалось, что физическая сила таится в этих руках непомерная.               
     Эксперт Гарик представился узнику и доложил, с какой целью прибыл вместе со следователем. Тот выразил полнейшее равнодушие: надо, так надо.    
     Гарик натянул на руки кольчужные перчатки и обратился к вурдалаку, перемешивая русские слова с румынскими:
     - Откройте гурэ (рот - рум.), домнул (господин – рум.) Димитроу.
     Вурдалак непонимающе посмотрел на эксперта.
     - Открой, пасть, падла! Да не вздумай прокусить мне палец!
     Дима послушно открыл рот.
     Как и предполагал Гарик, зубы у Димы-Димитроу оказались великолепными, с ярким блеском эмали, без единого пятнышка кариеса. Клыки на верхней челюсти выделялись над частоколом остальных зубов изрядно, но не настолько, чтобы сильно выглядывать изо рта, к тому же верхняя губа была замаскирована усами.
     - Держи рот открытым, - приказал эксперт арестованному, а сам зажег спиртовку и над ее пламенем подержал пластинку зуботехнического воска до нужной консистенции.
     - Прикуси верхними зубами, только не сильно.
     Гарик произвел эту манипуляцию не менее пяти раз, придирчиво рассматривая полученные отпечатки, и, оставшись удовлетворенным полученным результатом, повторил ту же процедуру с нижними зубами.
     - Можешь закрыть хлебало, - разрешил он арестанту, а следователю Антону бросил. – Все на сегодня. Завтра будем сравнивать.   
          Идентификация, проведенная на следующий день, дала положительные результаты, причем выводы носили категоричный характер. Дело в том, что между передними верхними резцами у подозреваемого имелся промежуток (индивидуальный признак), который четко прослеживался как на реальных следах на коже, так и на экспериментальных повреждениях. Даже на динамических укусах на шее третьей жертвы этот интервал сохранился. И это помимо следов от клыков, которые сходились «один к одному». Теперь у следствия не вызывало ни малейшего сомнения, что серийный маньяк-вурдалак – это тщедушный, безобразный Дима. Полученные позже результаты генотипической экспертизы подтвердили тождество его крови и выделений из половых путей погибших девушек. В крови Вурдалака также был обнаружен мутированный человеческий ген. Изучением крови маньяка занялись высокие специалисты из какого-то засекреченного научно-исследовательского института. 
     Но сам он упорно молчал. Простреленное колено на удивление быстро зажило, у обычных людей это занимает значительно больший срок; меньше, чем через месяц, когда Дима-маньяк был переведен в одиночную камеру следственного изолятора, он только слегка прихрамывал, а самодельный костыль держал при себе для создания впечатления у охраны, что без него передвигаться не в состоянии. А может быть, еще для чего-то?
     Следователя Антона во время допросов он доводил буквально до исступления, набычившись и не отвечая на любые, даже протокольные  анкетные вопросы.
     - Ты, что, издеваешься надо мной, - почти кричал взбешенный Антон Санджиевич. Язык у тебя на месте, девятилетку ты с грехом пополам закончил, изъясняться можешь.      
     Принудить маньяка-вурдалака давать показания следователь не мог по закону. У него даже мелькнула однажды мысль привлечь оперативников для практической помощи («душевного разговора» с упрямцем), но Антон не стал этого делать, потому что всегда стоял на позиции, что незаконными путями следствие вести негоже. Так его воспитали в Саратовском юридическом университете. Встречаются и такие следователи на радость тем, кому приходится сталкиваться с ними в роли подследственных, и к великому огорчению тех, кто считает, что все можно продать и купить. А позиция Димы-вурдалака – это идеальный вариант для адвоката, правда, не в его случае.
     Антон пробовал объяснить ему бессмысленность такой тактики:
     - Ты, что, бестолочь, думаешь, раз девушек ты загрыз и изнасиловал без свидетелей, то и доказать твою вину невозможно? Да экспертиз, подтверждающих твое стопроцентное участие – воз и маленькая тележка! К тому имеется еще нападение на сотрудницу милиции.       
     Но вурдалак продолжал упорно молчать. Скорее всего, и тактики специальной у него никакой не было, просто нечеловеческий инстинкт подсказывал ему: молчи.
     Идея – подсадить в камеру к маньяку «наседку» отпала сразу из-за великого риска: отвечай потом за «санитарные потери» перед Москвой.             
     В камере в течение всего дня необычный подследственный сидел неподвижно, скрестив ноги, на кровати-шконке и непрерывно, не моргая, смотрел в одну точку. При раздаче пищи, получив свою миску, за стол не садился, а мостился на излюбленное место на шконке и там поглощал тюремное варево.
     Разнообразие началось с наступлением полнолуния. Весь день вурдалак  сидел или спал, свернувшись калачиком, но ближе к вечеру им овладело беспокойство. Он начал кружить по одиночке, бормотал какие-то неразборчивые слова, часто подходил к зарешеченному окну, к которому с наружной стороны стены был приварен металлический «ставень», оставляющей видимой лишь узкую полоску неба. Эта полоска притягивала к себе его безумный взор, наверное, страстно хотелось увидеть луну. К полуночи вурдалак впал в натуральное неистовство, метался по камере, с диким воем тряс решетку окна, бесновато катался по полу. На этот период было решено усыплять его медикаментозно, но чтобы успокоить заключенного требовалась лошадиная доза нейролептиков и снотворных препаратов, запредельная для обычного человека.
     Выводить на ежедневную часовую прогулку такого опасного подследственного тоже было очень хлопотно; приходилось надевать на него наручники, опутывать ноги, выделять дополнительно несколько человек для конвоирования. Если назвать вещи своими словами – геморроище для администрации учреждения! А не выводить нельзя, нарушение конституционных прав получается. Одним словом, куда не кинь, везде – клин.    
     Перевести вурдалака в СИЗО другого, соседнего города не представлялось возможным, потому что все следственные мероприятия (допросы, проверки показаний на месте и другие) надо было проводить в Элисте. Как обстояли дела с допросами, читатель уже знает. Точно также – с проверками показаний на месте; маньяк наотрез отказался участвовать в любых следственных действиях.
     За это время была проведена комплексная экспертиза, для которой в Элисту съехались виднейшие в стране анатомы, физиологи, психиатры, психологи, гистологи, антропологи и другие важные ученые. Многие из них прихватили с собой ассистентов и кучу дорогостоящей аппаратуры, остальные исследование (биохимические, гистологические анализы, рентгенография и некоторые другие) выполнялись на месте на базе Республиканской больницы.   
     Вопрос был один: принадлежит ли Очиров Димитроу Мирчевич к виду млекопитающих  под названием Homo sapiens? Мнение ученых мужей было единодушным: да.
      Ну и что, что череп деформирован и тело не пропорциональное, такое довольно часто встречается. Рефлекторная деятельность и поведенческие инстинкты – присущие только человеку. Строение зубов – аномалия развития, каких сколько угодно; бывают же люди с тридцатью тремя зубами или вообще без зубов. Да, интеллект снижен, эмоциональная сфера тусклая, монотонная, но это ни о чем не говорит;  если проверить всех подряд, то кретинов окажется гораздо больше, чем об этом свидетельствует статистика. Клеточный состав различных органов (результат биопсий) не вызывает никаких сомнений. Многочисленные лабораторные и биохимические исследования отклонений не выявили, за исключением очень высокого иммунитета ко всем без исключения инфекциям. Что ж, такое тоже случается, даже в наш век тотального иммунодефицита.
    Одним словом, человек без всяких сомнений, что звучит, должны признаться, гордо!
     Правда, к тому времени генетики еще не расшифровали подозрительный ген, но их особо винить не в чем; нет  материала для сравнения.               
     По запарке, видимо, забыли провести элементарную психиатрическую экспертизу в отношении вменяемости или невменяемости испытуемого, что для суда играет важнейшую роль. Это в дальнейшем сослужит плохую службу следствию, но не будем забегать вперед.
     Сыщики, между тем, успели собрать ворох информации, интересной и важной. Но в традиционном юридическом аспекте полезность ее для уголовного дела была сомнительна. Но сыскарь Володя доверительно поделился секретами с доктором Гариком; во-первых, он был уверен в том, что от эксперта сведения никуда не просочатся, во-вторых, рассчитывал на дельный совет. Авторитет Гарика был для него непререкаем.
     Доктор внимательно выслушал оперативника и после длительной паузы сказал:
     - Теперь я окончательно убежден в том, что вампиры или вурдалаки существуют на самом деле в нашем мире. С чем тебя и поздравляю, мой друг!
     - Ну, а нам что с этим делать?
     Гарик посоветовал:
     - Для уголовного дела то, что вы выяснили, не годится; только запутаете все. Держи все это подальше от следствия, информация – лично для себя и  общего развития.


Глава IV

     Дождливым апрельским утром 1941 года Мирча Дракулеску, восемнадцатилетний сапожник из северного предместья Бухареста, получил повестку (предписание) о призыве в армию, которую ему лично вручил капрал в сопровождении двух солдат. Назавтра ему надлежало явиться на сборный пункт с документами, сменой белья, личными предметами гигиены и харчами надвое суток.
     Кондукатор (что означает по-румынски «вождь») маршал Ион Антонеску вознамерился воссоздать «Великую Румынию»: вернуть земли, когда-то принадлежавшие румынам. И к странам «Ось: Рим – Берлин – Токио», объединенных Трехсторонним пактом, присоединился Бухарест.
     Мирча долго стоял у входа в мастерскую с предписанием в руках, словно провожая удаляющийся стук подкованных ботинок служивых по влажной после дождя брусчатке, которой была выложена узкая улочка окраины.  Через тесную мастерскую он спустился в маленькую подвальную коморку, в которой жил, и снова перечитал повестку-предписание.
     Мирча-сапожник был далек от политики. Но когда после поражения союзной Франции в 1940 году страны соседи стали рвать его родную Румынию на части, словно хищники (Болгария отхватила Южную Добруджу, Венгрия – часть Северной Трансильвании, СССР – Бессарабию и Северную Буковину), лишив  страну трети ее территории, его сердце истинного румына не могло выдержать такого надругательства и унижения. К тому же, Мирча был молод и горяч. Кроме того, в его крови, безвестного полунищего сироты, зарабатывающего на жизнь починкой старой стоптанной обуви, бродила особая патриотическая «закваска», не позволяющая ему смотреть спокойно на глумление над его страной, ничего ему формально не давшей, но которую он, несмотря ни на что, любил и считал лучшей в мире.
     Мирча уселся на топчан, служивший ему стулом и кроватью, и не спеша стал укладывать в вещевой мешок указанные в повестке принадлежности. Торопиться ему было некуда, навестить для прощания – некого; все родные уже давно умерли.
     Отца с матерью он потерял рано, почти не помнил их, облик родителей хранил в своей памяти благодаря старой выцветшей фотографии, на которой мать выглядела молодой красавицей в цветастом цыганском платке, а отец – бравым молодцем с лихо закрученными черными усами. Каких-то родственных чувств при разглядывании этой фотографии Мирча не испытывал, будто чужие люди были изображены на ней. 
     Воспитали его дед с бабкой. Дед сызмальства обучил Мирчу ремеслу сапожника, а перед смертью передал ему бумаги на свою сапожную мастерскую, саму мастерскую с инструментами,  а вместе с ними и всю небогатую клиентуру околотка – маргина (по-румынски), в котором они жили. Короче говоря, на кусок хлеба Мирча в любом случае теперь мог заработать, благодаря деду.   
     Бабушка была добра к Мирче, когда он был маленьким, частенько сажала его на колени и тихонько плакала, гладя рукой по вихрастой головке. Тайком от строгого деда совала ему сладости и мелкие деньги на незатейливые ребячьи развлечения. От нее исходило тепло и нежность, чего так не хватало сироте. Она запечатлелась в памяти Мирчи дородной, величественной, с благородной осанкой, в отличие от вахлаковатого деда-простолюдина; чувствовалось, что род ее ведет свое происхождение не из черни. 
     Как-то, уже после смерти деда, она позвала Мирчу, долго перебирала что-то в своем объемистом, окованном серебром сундуке, наконец, извлекла из него плоский предмет, формой напоминающий икону небольших размеров, аккуратно завернутый в головной платок.
     Когда платок был развернут, то перед глазами Мирчи предстала картина в золоченой раме, на которой был изображен известный всей Румынии по литографиям и скверным копиям Влад Цепеш Дракула III.
     - Это наша семейная реликвия, - благоговейно проговорила бабушка, - единственное, что осталось от нашего славного предка. Не считая развалин замка, на который давно наложило руку государство: объявило его  историческим памятником.
     Она водрузила картину на стол, а сама встала перед ней на колени. Мирчу поставила на колени рядом с собой.
     - Но, ведь он… - только успел пробормотать юноша.
     - Не верь никаким россказням, - неожиданно повелительным тоном отчеканила бабушка, и в голосе ее Мирча уловил нотки госпожи, привыкшей отдавать приказания. – Это все козни врагов, которым очень хочется опорочить память нашего великого пращура – защитника Валахии от нашествия басурман и других нехристей. Ты им гордиться должен и почитать как святого, - с этими словами она наклонила его голову и сама поклонилась портрету.
     - Мирча, внучек, - продолжала царственная старуха, родная бабушка, - я скоро уйду вслед за дедом, Царство ему небесное! Но хочу, чтобы ты знал, что в твоих жилах течет благородная, «особенная» кровь. И не просто кровь древних аристократов, но господарей Валахии, один из которых, я имею в виду Влада Цепеша III, жизнь положил за нашу свободу.
     Береги этот портрет, словно зеницу ока, храни его, как у сердца своего, но лишний раз людям не показывай. Люди злы и неблагодарны по природе, вместо почтения могут устроить гонения как потомку вампира.
     Тут она осеклась, и уже, как бы оправдываясь, добавила:
     - Я вот прямая наследница, но ни разу в жизни не хотела выпить кровь человека.
     Мирча совсем другими глазами смотрел на известное всей Румынии изображение. И ему почудилось, что глаза на портрете словно ожили и взглянули на него как-то по-особому.
     Вскоре бабушка умерла, и Мирча остался один-одинешенек в этом жестоком мире. Он взял себе девичью фамилию бабушки, как талисман, способный уберечь его от грядущих напастей, без сожаления расставшись с отцовской – Петреску.               
     После рабочего дня в сапожной мастерской Мирча скромно ужинал в соседней харчевне и возвращался в свою коморку. Портрет знаменитого родича он повесил на стенку, не таясь: все равно в гости к нему никто не приходил, девушки в его жизни пока не было, заказчики дальше мастерской свой нос не совали, потому что - без надобности.
     Сапожное дело ладилось в руках Мирчи, жильцы околотка нарадоваться не могли на молодого мастера, способного из совсем развалившихся башмаков или сапог сотворить чудо, продлить им жизнь на полгода, а то и больше. Для жителей бедного предместья это было существенно. Хорошую замену подготовил себе покойный дед Петреску, мастеровитого, непьющего, вежливого паренька. Да и брал  Мирча за свою работу по совести, как можно выжимать последнее у людей, соседей, едва сводивших концы с концами?
     Вечернее времяпровождение Мирчи заключалось в общении с портретом, безмолвном, но наполненном глубоким скрытым содержанием, не доступном непосвященным. Все происходило в глубокой тишине при свете тусклой лампочки, от которого лицо Дракулы на полотне казалось почти живым. Мирча мысленно рассказывал знаменитому предку о прожитом дне, о трудностях и тяготах, преследовавших его, делился планами. От призрачного лица Влада Цепеша, казалось Мирче, иногда исходили сигналы, понятные ему, живому; над пропастью веков начинала пульсировать нематериальная тонюсенькая артерия, соединяющая этих двух людей одной крови. На сакральном уровне происходило общение…

     Собрав в вещевой мешок необходимое, Мирча бережно отделил холст с портретом от рамы, аккуратно свернул его в трубку и крепко перевязал в трех местах тугой бечевой, после чего уложил в вещевой мешок.
     С этими необходимыми для будущего воина принадлежностями поутру Мирча прибыл на призывной пункт в старые Мальмезоновы казармы, которые располагались в том же районе Бухареста. Медики признали его пригодным для несения военной службы. Капрал поначалу хотел реквизировать портрет, как вещь совершенно ненужную будущему бойцу, но Мирча сказал, что это его единственная семейная реликвия и посмотрел на капрала таким взглядом, от которого тот только махнул рукой; действительно,  в солдатском ранце  свернутая в трубочку небольшая картина не занимала слишком много места.
     Началась изнурительная муштра от зари до зари, овладение воинскими навыками. Особенно лихо научился Мирча орудовать штыком, привинченным к немецкой винтовке «Маузер». В отличие от русского трехгранного штыка, действующего только как колющее оружие, у румын штыки имели форму кинжалов и были способны причинять страшные и обширные колото-резаные раны.
     Начало войны Мирча встретил в северной части Румынско-Советской границы, в составе 2-й горнострелковой дивизии 3-й армии, входящей вместе с 11-й  немецкой и 4-й румынской армией в группу «армий Антонеску». В первые дни военных действий они сковывали силы Советской армии, не проявляя особой активности, но уже 2-го июля перешли в наступление.
     Среди некоторых советских фронтовиков-ветеранов бытовало мнение, что воевать против немецких частей было крайне трудно (тевтоны, мать их, с мозгами, промытыми пропагандой доктора Геббельса!). А вот, когда нашим  противостояли итальянцы или румыны, то это преподносилось как чуть ли не увеселительная прогулка.
     Объективности ради, надо сказать, что первые месяцы войны, особенно когда отвоевывались бывшие исторические территории, румыны дрались хорошо. Выйдя к Днестру, многие румынские военные, как в действующих войсках, так и в стране, посчитали свою миссию выполненной, но не так думал Гитлер, потребовавший у кондукатора Антонеску, чтобы румынские вооруженные силы продолжали наступление за рекой Днестр. Необходимость воевать и складывать головы за интересы «чужого дяди» на вражеской земле  резко снизила патриотический энтузиазм в рядах румынской армии, но это хоть и отразилось на боевом духе солдат и офицеров, но общая боеспособность не сильно пострадала. Что-что, а воевать румыны тоже умели.
     Мирча сражался бесстрашно в самых горячих местах, куда не забрасывала его десница войны: и при штурме Одессы, и в Приазовье, и при наступлении на Кавказ. Однополчанам он казался заговоренным: на пули, ни осколки снарядов, ни жестокий русский штыковой бой не оставили на его теле ни единой царапины. Офицеры ставили его в пример остальным, Мирчу даже наградили какой-то медалькой.
     Что донимало все румынское воинство, так это холода в первую военную зиму. Экипировка румынских солдат явно не соответствовала суровому зимнему периоду восточного соседа-противника: неутепленные ботинки, краги или обмотки, тощая короткая шинелька и каракулевые кепи. Мирча нашел выход из положения: снял с убитого взводного башмаки на два размера больше и подшил их изнутри шкурой собаки. То же самое он проделал и с крагами. Таким образом, Мирча, сам того не ведая, выполнил завет солдатам неизвестного ему русского полководца Александра Суворова: «Держи голову в холоде, живот в голоде, а ноги в тепле».
     Мирча мог служить примером образцового солдата; в бою с неприятелем он был беспощаден, но к мирному населению завоеванных территорий относился, как сейчас модно говорить – толерантно, даже с некоторой долей сочувствия. Он ведь солдат, а не каратель и вешатель из СС.
     А дальше был Сталинград. Этот ад на земле Мирча запомнил на всю оставшуюся жизнь, и многие годы спустя частенько ночами вскакивал с постели от выплывавших во сне картин этого побоища.
     В конце ноября вся 6-я немецкая армия, части 4-й немецкой танковой армии, и некоторые румынские подразделения оказались в Сталинградском «котле». Вермахтом была предпринята неудачная попытка прорыва окруженных соединений, для чего были привлечены также сохранившие боеспособность части 3-й румынской армии – операция под устрашающим названием «Зимняя гроза». Румыны прикрывали фланги наступавших немецких танковых и моторизованных частей.
     Прорвать «мешок» не удалось, к тому же батальон, в котором находился Мирча, сам попал в окружение. Лежа на промерзшей, ледяной земле, под разрывы советских снарядов и авиационных бомб, Мирча высматривал какое-нибудь приметное для глаза место, которое можно будет опознать и через несколько лет. Наконец ему это удалось – место слияния двух небольших извилистых речушек. Вгрызаясь саперной лопаткой в железную почву, Мирча выкопал достаточной глубины ямку, в которую уложил свернутый в трубку портрет Дракулы – он постоянно носил его в своем ранце, предварительно завернув в кусок брезента, срезанный с тента подорванной на мине машины. Засыпал землей, утрамбовал и, перекрестившись, еще раз «сфотографировал» в своей памяти это место.

     Плен. Война для Мирчи закончилась. Началась другая жизнь в сибирском лагере для военнопленных, изнурительная и тяжелая, наполненная опасностями и унижениями, психологически невыносимая от приходящих с воли известий: после Сталинграда Восточный фронт неуклонно покатился назад, на Запад, постепенно ускоряя свое обратное движение.
     Болезни (зимой – простудные, летом – кишечные) выкашивали ряды военнопленных, но на их место привозили других. Фортуна отвернулась от немецкого фюрера окончательно и бесповоротно. А когда администрация лагеря, выстроив заключенных на плацу, объявила о полной капитуляции гитлеровской Германии, военнопленные впали в состояние прострации; ведь хуже неопределенности и неизвестности ничего не бывает.
     Румыны в своем бараке откровенно и открыто ругали Гитлера и Антонеску.
     - Нечего было за Днестр переться! Что мы забыли в этой России!?
     А один, в мирной жизни – школьный учитель истории, проявил эрудицию:
     - Бисмарк еще в XIX- м веке предупреждал всех не воевать с русскими. Правильно предупреждал.
     - А кто такой Бисмарк? – поинтересовался кто-то.
     - Немецкий кайзер, только поумнее Антонеску и Гитлера.
     Тут же вспоминались живописные равнины родной Румынии, ее холмы и зеленые горы. Многие, здоровые щетинистые мужики, прошедшие и Крым, и Рым, плакали, не скрывая слез. 
     Мирча приспособился в этом своеобразном лагерном мире благодаря своей гражданской профессии сапожника; люди с руками, владеющие жизненно важным ремеслом, нужны везде. А один случай вообще сильно изменил его статус.
     Как-то, уже после войны, вызвал его к себе лагерный комендант:
     - Слышал я, что ты сапожник, Дракулеску. Сможешь сшить такие? – и протянул Мирче пару изношенных парадных «хромачей».
     Мирча никогда не делал подобную работу, больше доводилось заниматься починкой обуви для бедноты, хотя и сшил он как-то пару модных штиблет для местных щеголей околотка. Те, вроде, довольны остались. Но внутренний голос подсказал, что это – шанс, и у него, Мирчи, все получится.
     На ломанном русском, помогая себе жестами, Мирча ответил примерно следующее:
     - Благодарю за доверие, господин комендант. Я возьмусь за работу. Но нужны колодки, хороший материал, старые сапоги, вот эти. И еще, мне часто придется снимать мерки с ваших ног, господин комендант.
     Комендант будто пропустил мимо ушей «господина» и сказал:
     - Все у тебя будет. 
      Со следующего утра Мирча приступил к работе в специально выделенной для него «бендешке».
     За ночь с ним произошли необъяснимые изменения; он уже совсем не опасался, что загубит замечательной выделки дорогой хром; в руки его вселились умение и уверенность мастера, всю жизнь изготовлявшего модельную обувь на самый капризный заказ. За его плечами незримо стояли дед, научивший Мирчу основам сапожного ремесла, и еще один человек, «присутствие» которого гарантировало успех любому его начинанию: ратному, мирному, любовному. Одним словом, любому.
     Через неделю Мирча принес коменданту лагеря новые сапоги, и тот был поражен работой. Не сапоги, а сказка! И на ногах сидят ловко, и смотрятся на диво, и даже блеск кожи от них исходит особенный. Хоть на прием к Верховному иди!
     - Ну, уважил ты меня, румын! Будь моя воля, выпустил бы тебя на свободу  из лагеря. Но такими полномочиями я не облачен, но есть у меня и другие полномочия.
     Для начала Мирча был удостоен чести отобедать с самим комендантом. Наваристый свежий борщ с настоящим куском свинины, много хлеба, выпитая на двоих бутылка русской водки, почти дружеская беседа, в которой преобладали жесты, уложили Мирчу на нары до следующего утра.
     С этого времени Мирчу не отправляли на лесоповал в тайгу, а поселили в отдельном флигеле, где он тачал сапоги для старших офицеров лагеря. Хлеб, махорка, сало теперь у него не переводились, и Мирча честно подкармливал («грел») этой роскошью собратьев румын. Даже водка ему иногда перепадала, но мастер, игнорируя русскую поговорку – «пьян, как сапожник», не злоупотреблял зельем, берег для сугрева в зимнюю пору или делился с соотечественниками. А самое главное, по воскресеньям, по личной увольнительной коменданта, его иногда отпускали из лагеря в ближайший таежный поселок; километров пять пути, сущая безделица.
     Сибиряки-чалдоны спервоначалу встретили пленного румына настороженно. Но когда Мирча наладил двум ребятишкам обувку, угрюмость коренных жителей рассеялась и сменилась дружелюбием. Его даже на скромные обеды в некоторые избы приглашали. А что? Парень спокойный, смирный, мало пьющий. Загребли насильно в армию под всеобщую мобилизацию; в чем его вина?
     В этом поселке и встретил Мирча свою первую и последнюю любовь, юную калмычку Машу Очирову, круглую сироту, работающую на молочной ферме дояркой. В конце 1943 года, вместе со всеми остальными калмыками она была депортирована в Сибирь, как представительница «народа-предателя» - ярлык, навешанный, кроме калмыков, чеченцам, ингушам, крымским татарам, балкарцам, карачаевцам, туркам-месхетинцам, немцам Поволжья.               
     Как эта маленькая девочка умудрилась не пропасть в долгом пути через бескрайние заснеженные российские просторы, в продуваемом ледяным сквозняком вагоне для скота, одна, без поддержки родственников или близких, - непостижимо. Ведь на каждой станции умерших от болезней и холода людей выносили десятками. Но она снесла все тяготы, подобно тонкому ивовому прутику, который гнется под порывами ветра, но не ломается.
     Впервые они встретились весной на тропинке, ведущей от фермы к поселку. Маша несла ведро с молоком. Мирча, пораженный необычной внешностью девушки, неординарной для европейца красотой,  молча взял из ее рук ведро и пошел рядом. Не избалованная вниманием Маша, искоса бросала взгляды на молчаливого брюнета в робе военнопленного, и видела стеснительную улыбку и бархатные с поволокой глаза, в которых явно читалось восхищение. Всю дорогу до поселка они прошли молча. Прощаясь, Маша поблагодарила вежливого попутчика, на что Мирча ответил почтительным поклоном.
      Теперь Мирча приходил по воскресеньям в поселок специально, чтобы увидеть Машу. Они познакомились. Первое время их общение заключалось в том, что она учила румына русскому языку, которым он уже с грехом пополам владел на элементарном лагерном уровне. Сейчас значительную часть своих продовольственных запасов Мирча приносил новой знакомой, а когда удавалось, баловал ее конфетами и пряниками. Сначала девушка отказывалась от гостинцев, но Мирча предлагал их так искренне, что не принять угощение было просто невозможно, тем более, что «разносолы» ссыльная спецпереселенка не видела как на родине в Калмыкии, так – и в Сибири.
     Не искушенный вниманием противоположного пола, Мирча, влюбленный к тому впервые в жизни, вел себя с Машей очень деликатно, стеснительно, а день, когда он прикоснулся к ее руке, запомнил надолго, так сильно заколотилось его сердце.         
     Это знакомство не прошло незамеченным для тех, кто обязан бдить и пресекать. Начальник особого отдела, вроде случайно, заглянул к коменданту и выказал свою озабоченность связью плененного румына со спецпереселенкой; нарушаются, дескать, нерушимые инструкции, как бы чего не вышло?
     Комендант, тучный мужчина с мрачной внешностью, многозначительно посмотрел на ноги особиста, на которых красовались сапоги, изготовленные Мирчей, и хриплым голосом сказал, как отрезал:
     - Я здесь хозяин. И за все отвечаю я. У этого румына ни одного нарушения режима содержания за все время пребывания. С администрацией сотрудничает, но, заметь, на своих не стучит (особист при этих словах строгое лицо сделал, должностное).
     Комендант продолжал со специфической иронией:
     - А, вообще, капитан, проверь, может, он со своей калмычкой покушение на жизнь Верховного замышляет.
     Сам я так думаю, что любовь это. Даже в неволе люди не могут без этого.
     Видать, многое в жизни испытал этот грубый ликом комендант, если служба и должность не вытравили в его сердце человеческое.
    
     В октябре 1955 года Москву посетил канцлер ФРГ Аденауэр, на переговорах с советским руководством решался вопрос о судьбе военнопленных. Было достигнуто решение об их амнистии. По лагерям среди немцев, итальянцев, румын поползли слухи о возможном скором освобождении. Не всем военнопленным удалось осуществить мечту о возвращении на родину, пройти через сито особого отдела. Если особисты находили в военном прошлом какие-либо преступления (участие в казнях, мародерство и прочее), то такому заключенному суды без излишних проволочек добавляли 25 лет, предоставляя возможность продолжать любоваться сибирской тайгой через ажур колючей проволоки.
      В румынском бараке царило радостное оживление, смешанное с опаской, что мероприятие по каким-нибудь причинам сорвется. Один лишь Мирча пребывал в состоянии задумчивости и смятения. В Румынии его никто не ждал, мастерская с коморкой при новой власти наверняка уже нашли новых хозяев. Не пополнять же ему ряды безродных бездомных бродяг? А здесь он так прикипел к Маше, что, казалось, существование без нее невозможно. Девушка отвечала ему сдержанной взаимностью, а планов на будущее они не строили по одной простой причине: будущее обоих было столь неопределенным, что планировать в такой ситуации могли только ненормальные люди. Хотя, чего там, фантазировали молодые, но на то она и молодость. Кроме того, в сталинградской земле был зарыт жизненный талисман Мирчи, без которого он не мог никуда уехать. Где гарантии того, что, вернувшись домой, он сможет потом приехать, хоть на время, в Советский Союз? Сейчас какая-то определенность стала прорисовываться.
     Обсудив все с Машей (только о картине умолчав), Мирча написал письмо в Верховный Совет СССР. На самом деле, писала Маша; румын к этому времени, овладев разговорным языком, писать на русском языке еще не умел. В письме он просил после освобождения из лагеря предоставить ему советское гражданство, мотивируя тем, что собирается вступить в брак с советской подданной, хотя и репрессированной по политическим мотивам, и не хочет возвращаться в Румынию. Что он за время отсидки многое понял и теперь полностью разделяет внутреннюю и внешнюю политику КПСС. Послащенная концовка письма была просто обязательным атрибутом такого прошения.
     Все почта проходила через особый отдел, а наиболее важные письма попадали на стол коменданта. Он вызвал к себе военнопленного. Мирча стоял у входа, от волнения теребя в руках зоновский картуз, но комендант излучал само добродушие, не спеша, расставлял на стол выпивку и снедь: бутылку водки, соленые огурцы, вареную картошку, селедку, хлеб:
      - Прошение твое я прочитал, Мирча, - впервые русский комендант назвал военнопленного по имени, - и решение твое одобряю. Я тут навел справки; калмычка твоя, девушка хорошая, у вас все сладится, будет по-человечески. А что касается высылки целого народа, то решения политического руководства страны я обсуждать не имею права. Я, как и ты, Мирча, солдат, и обязан выполнять приказы.

     Почти одновременно с указом о возвращении военнопленных в свои государства (бывшие вражеские) в лагерь пришел еще один указ Верховного Совета СССР о предоставлении бывшему военнопленному Мирче Дракулеску советского гражданства, согласно его прошению. Большинство пленных земляков отнеслись к этому с осуждением, на что Мирча ответил с обезоруживающей улыбкой:
     - У каждого своя жизнь! А вам всем удачи и счастья на родине!
     И вот настал день, когда население лагеря грузилось в прибывшие, крытые брезентом автомашины для отправки на ближайшую железнодорожную станцию, в то время как Мирча, переодевшись (сапогах собственного изготовления, русском военном бушлате, шапке-ушанке), забросив за плечо вещевой мешок, отправился в поселок начинать новую советскую жизнь.       
     Председатель поселкового совета был уже проинформирован об этом, даже консультировался в районе. Указ Верховного Совета подлежал исполнению без всяких дискуссий. Одновременно Мирча сочетался браком со спецпереселенкой из калмыков Марией Очировой, что тоже не возбранялось. Мирча при регистрации брака взял фамилию жены, чтобы не драконить русский слух двусмысленностями. Так румын Дракулеску стал Мирчей Очировым.
     Они поселились в избе у одинокой старушки и зажили вместе. Славно зажили на зависть многим старожилам. Маша по-прежнему работала дояркой на молочной ферме, а Мирча вовсю сапожничал, почти весь поселок обул.
     А там и радость долгожданная для калмыков наступила, и не только для них. В марте 1956 года советское руководство, через три года после смерти усатого вождя всех народов Союза, реабилитировало калмыков, как и других незаконно репрессированных.  Калмыкия возвращалась своим обитателям в качестве автономной республики, какой была до войны. Ликованию исстрадавшегося народа не было предела, об этом даже говорить излишне.
     К удивлению Мирчи, молодая жена восприняла возможность возвращения на малую родину без должного восторга; она и до войны, будучи сиротой и малым ребенком, ничего хорошего не видела и Калмыкию почти не помнила, а в сибирском поселке ее уважали, у нее была работа и муж, которого она любила и почитала. Мирча тоже обвыкся в Сибири, главное, рядом была обожаемая Маша, но существовал один нюанс. Калмыкия территориально граничила с теми местами, где хранился в земле портрет его знаменитого предка, то есть, до жизненного талисмана рукой было подать. И начал Мирча не назойливо, исподволь подталкивать супругу к решению о возвращении.
     И вот, летом 1957 года супруги Очировы вместе с массой возвращающихся после ссылки домой калмыков оказались в продуваемой знойными суховеями Элисте. Немало мужчин привезли с собой русских жен, сибирячек, а вот Мария отхватила румына.
     Поднимались на новом (старом) трудно, хотя государство выделило какие-то средства на первичное обустройство; энтузиазм вернувшихся ссыльных довершал остальное. А с 1958 года, когда официально была восстановлена автономная республика, на железнодорожную станцию села Дивное, что в соседнем Ставропольском крае, пошли эшелоны с оборудованием для школ и больниц, со строительными материалами.
     Маша, как грамотная (восьмилетка по тем временам считалась приличным образованием), устроилась кассиром в единственную общественную баню, а Мирча стал работать в бытовом комбинате сапожником. Материально они не нуждались, а Мирча окружил молодую жену такой заботой и вниманием, которой может позавидовать любая замужняя женщина. Он все время хотел видеть ее рядом с собой. За все время он лишь однажды отлучился невесть куда на четыре дня и вернулся с «трофеем» - картиной. Место схрона он узнал сразу шестым чувством и благодаря зрительной памяти; опасения, что портрет мог за эти годы испортиться в грунте, не оправдались (брезент, пропитанный противогорючей смесью, сыграл свою защитную, спасительную роль).
     Жене Мирча объяснил, что это настоящий портрет его прямого предка, большого и знатного человека в средневековой Румынии, а закопал он полотно во время Сталинградского окружения, в призрачной надежде, что когда-нибудь сможет вернуть его. Мирча специально заказал для картины раму «под старину», покрыл ее позолотой и повесил ее на стене на самом видном месте. Когда Очировы, как работники бытовой сферы, получили однокомнатную квартиру в 1-м микрорайоне строящейся Элисты, картина перекочевала в новое жилье.
     Единственное, что омрачало счастье супругов Очировых, было отсутствие детей. Мирча был на 17 лет старше жены, но в самом полноценном для мужчины возрасте. Все ночи, за исключением критических дней супруги, он яростно, истово исполнял свой супружеский долг, поэтому Мария всегда приходила на работу умиротворенная, добрая, с томными глазами полностью удовлетворенной женщины. Вы думаете, откуда стервы берутся? Все от него, от недополучения. Но на ребенке – как заклинило.
     Наконец, Небеса смилостивились над бездетной семьей, и в 1975 году, когда Мирче исполнилось уже 52 года, послали ей ребенка, мальчика. Когда в родильном доме Марии принесли ребенка на первое кормление, она от огорчения заплакала. Не такого она ожидала. Младенец выглядел форменным уродцем: огромная безволосая голова, покрытая корками крови, мордочка обезьянки, тщедушное тельце с длинными ручонками. Но Мирча души не чаял в малютке, продолжателе рода Дракулов, которого нарекли по-румынски – Димитроу, а по-русски называли просто Димой.
     Не долго наслаждался пожилой папа появлением наследника, ничем не болевший и не жаловавшийся на здоровье Мирча, через год после рождения сына внезапно преставился. Врачи на вскрытии не нашли никакой патологии со стороны внутренних органов и поставили диагноз – внезапная смерть. Не будем обсуждать правомерность такого диагноза у совершенно здорового человека, по субъективному мнению автора, Мирча Дракулеску-Очиров просто выполнил свое предначертание, и жить дальше для него не имело смысла.
     Так 36-летняя Мария Очирова стала вдовой с грудным младенцем на руках, при беглом взгляде на которого сразу возникала мысль – неполноценное дитя. У мальчика очень рано прорезались зубы, и однажды во время грудного кормления он прокусил матери до крови сосок. Но в остальном развитии (физическом, психическом, эмоциональном) ребенок сильно отставал от своих сверстников; это видно было невооруженным глазом. Головку начал держать только к году, ходить - совсем поздно, несмотря на сильные ручонки и короткие ножки; при кормлении он так сжимал пальцами материнскую грудь, что иногда на ней оставались кровоподтеки. Вместо «гуления» издавал какие-то звероподобные звуки, а редкие односложные слова стал произносить после трех лет.
     Со сверстниками маленький Дима не общался, был замкнут и угрюм. Игрушки его не интересовали, он их сразу ломал, даже не любопытствуя, как они устроены внутри. С другой стороны, он не создавал взрослым особых проблем: тихо сидел в углу, уставившись в одну точку, перебирая пальцами длинных рук, похожих на обезьяньи лапки – этакий монстрик. Мать заметила, что сына тянуло подолгу рассматривать портрет на стене; Марии даже нехорошо стало от ощущения, что малыш странным образом общается с нарисованным на картине человеком.               
     Быстро пролетело дошкольное детство, Диму по какому-то недоразумению приняли в обычную среднюю школу и с этого момента начались его мучения, моральные и физические. Учеба ему явно не давалась, даже элементарные знания (письмо, счет) доставались туго. Что уж там говорить об алгебре, физике и химии, если Африка и Австралия располагались у него на одном континенте, а из всех ископаемых животных он запомнил только одного – «сперматозавра». Учительница математики пыталась даже вбить в голову недоразвитого ученика знания о корнях в квадрате изощренным способом; излагая материал, больно стучала твердыми, как кремень, костяшками пальцами по асимметричной бестолковке. Но оригинальная педагогическая методика не срабатывала, результат был нулевым.
     Еще хуже обстояли дела с одноклассниками. Дети бывают иногда  жестоки, и когда они встречаются с аномальным сверстником, отличным от них  физически и интеллектуально, не знающими новостей рок-поп-музыки и кино, культовых для подростков фигур, то эту жестокость они вымещают со всей беспощадностью и максимализмом.
     Диму называли «уродом», «Квазимодой», «тупым ублюдком», а одна добрая девочка нарекла его «красавчиком», и это прозвище приклеилось к нему до окончания обучения.               
     Полюбилась мальчишкам из Диминого класса потеха, поджидать его после уроков за углом и набрасываться всей стаей на затравленного пацана. Если Димку не уносили короткие, но быстрые ноги, то бывал он нещадно бит толпой подростков. Вываляв его в грязи, обидчики спокойно уходили, а Дима молча поднимался с земли, потирая ушибленные места, и приводил в относительный порядок скромную одежду (мама зарабатывала мало). Мария, встречая дома сына с лицом, усеянным фингалами, прижимала его родную, несуразную голову к своей груди и тихо плакала, не в силах защитить от несправедливости людской.
     Но однажды забавы одноклассников прекратились враз. Во время очередного избиения Димке удалось схватить руками шею главного затейника, и он стал смыкать их, как клещи. Он едва не задушил обидчика, у того уже глаза вылезли из орбит, а из посиневшего рта с хрипом пошла пена, но подоспевшие взрослые люди с трудом разомкнули Димкины руки и оттащили его от полуживого одноклассника. Димка тогда оглядел оторопевших ребят и произнес:
     - Отловлю всех поодиночке и по очереди передушу.
     Увлечений у подростка Димы не было никаких, телевизор он не смотрел, из книг одолел с трудом два или три приключенческих романа в тонкой обложке, зевая при этом неудержимо, спорт или музыка его не привлекали. С ребятами из двора он не общался по той же причине, что и с одноклассниками; его попросту травили. Кое-как приготовив домашнее задание на завтра, он усаживался на диван перед портретом в позолоченной раме и мог часами, почти не моргая, изучать лицо незнакомого ему человека, решительного и жестокосердного, но становившегося для маленького изгоя почти реальным, близким, всевидящим и понимавшим Диму, такого одинокого и отверженного.
     Вот так, буквально переползая из класса в класс, жертва педагогической ошибки и запущенности, завершила неполное среднее образование и к великому облегчению учителей оставила ненавистную школу.
     В армию его не взяли. Военный комиссар города, только увидев один раз будущего защитника отечества, вызвал к себе начальника медицинской призывной комиссии, и приказал кратко:
     - Этому давать в руки автомат нельзя. Наживем неприятностей на свою голову. Ищите любую медицинскую статью, но чтобы у него был белый билет.
     И Дима получил освобождение от исполнения воинской повинности (она же – священный патриотический долг каждого гражданина).
     Сначала он безвылазно сидел дома, но тут мама стала часто хворать, и жить вдвоем на маленькую зарплату кассира общественной бани, которую, к тому же, собирались вот-вот закрывать из-за приватизации, оказалось практически невозможно; уйма денег уходила на лекарства.
     И, когда Диме исполнилось 18 лет, он с паспортом в кармане пошел самостоятельно устраиваться на работу. Заглянул в первую попавшуюся на глаза частную контору (офис), дождался приема у шефа и спросил, нужен ли фирме охранник. Хозяин со скептической ухмылкой оглядел убогую внешность кандидата на должность секьюрити. Дима понял усмешку и сказал:
     - Вы не смотрите, что я такой (слово – «неказистый» в Димином лексиконе отсутствовало). Я умею читать, писать и считать, - при этом он достал аттестат о неполном среднем образовании. – Я разбираюсь в людях, просто их чувствую; кого пускать, кого не пускать. Я очень сильный.
     В доказательство сказанному, Дима взял со стола начальника массивный металлический скоросшиватель и стал сжимать его в своей руке. Через полминуты перед глазами изумленного работодателя лежал комок смятого, искореженного железа.
     - Извините, - так молодой человек выразил свое сожаление по поводу причиненного материального ущерба. Он наклонился к лицу начальника и добавил голосом, в котором звучала убедительная искренность:
     - А главное, я буду верно служить Вам. Я умею быть верным.
     Что повлияло больше, раскуроченный голой рукой скоросшиватель или неотразимая убедительность последней фразы, но Диму взяли на работу; сначала – с испытательным сроком, а потом оставили постоянным штатным  сотрудником в силу его явной полезности.
     С этого времени Дима, облаченный в дешевенький костюм, рукава которого были ему явно коротки, чинно восседал за конторкой у входной двери офиса и добросовестно, даже ревностно исполнял свои служебные обязанности. Вежливо отвечал на телефонные звонки, «фильтровал» посетителей. Каким-то нечеловеческим чутьем безошибочно определял, кого отшить с порога, кого пропустить, аккуратным, на удивление, каллиграфическим почерком занося в журнал фамилию и цель визита, скрупулезно фиксируя время прихода и ухода, а кого пропустить без всяких церемоний. И ни разу не прокалывался.
     А однажды, когда в офис пожаловала группа выпивших, шумных и настырных мужчин, пожелавших встретиться с шефом, после коротких увещеваний секьюрити Дмитрий вышел из-за конторки, взял одного из них чуть повыше локотка и слегка сжал, отчего посетитель даже присел. Вот так, на полусогнутых ногах молча вывел его из офиса (остальные, будто овцы потянулись безропотно следом), на крыльце посоветовал приходить после протрезвления, а лучше, совсем не появляться. Лишь после этого отпустил, а посетитель, удаляясь с компанией собутыльников, еще долго растирал «отсушенную» руку и удивлялся, откуда у этого дохляка такая силища.
      Начальство оценило усердие и способности нового сотрудника, шеф повысил ему жалование, а на общем собрании как-то поставил Диму в пример остальным, сказав, что если бы все работали так же, как охранник Очиров, то фирма давно процветала. А у мамы теперь были нужные лекарства.
     Диму, казалось, не задевали ядовитые приколы молодых работников, он встречал все насмешки с бесстрастным лицом сфинкса. Общался с коллегами только по делу, кратко, не допуская никакого личного сближения. Хотя, сказать по правде, охотников набиться в друзья к неординарному охраннику, можно было пересчитать по пальцам.       
     Потом умерла мама. Дима впервые в жизни плакал на ее могилке, совершенно не стесняясь немногочисленных маминых подруг, бывших банщиц и соседок по дому.
     Он оказался совершенно один… за исключением человека, нарисованного на портрете.
     Дима раздобыл миниатюрную лампадку и повесил ее под картиной. При тусклом свете колеблющегося фитилька, черты лица, запечатленные статично на холсте, как бы приходили в легкое, почти незаметное движение, создавая странное ощущение, что изображение оживало.               
      Теперь, возвращаясь с работы, перекусив на скорую руку и убрав в квартире, Дима тушил яркий свет, садился перед портретом и мысленно беседовал с человеком, которого в реальности уже не существовало. От портрета исходила энергия, которую Дима улавливал и расшифровывал. Человек как бы говорил ему:
     - Ты нашей крови, благородной крови. Твоя судьба отличается от судеб остальных людей, потому что ты не такой, как все. Ты избранный. Поэтому неси свой крест, не жалуясь ни на что. Следуй моим советам, и у тебя все будет так, как надо.               
     Так заканчивался практически каждый его день. Умиротворенный этим почти спиритическим действом, Дима заворачивался в суровое одеяло или простынь, в зависимости от сезона, и засыпал. Иногда его навещали сны. 


               
ГЛАВА V

(ОКОНЧАНИЕ)



     У Димы никогда не было девушки. По малолетству они его не привлекали, а девочкам не нравился страшненький, замкнутый мальчик. В подростковом возрасте мог ли косноязычный, замкнутый  тинэйджер, не имеющий модных шмоток, носящий дешевые кеды, купленные на вещевом рынке, не пьющий пиво и некурящий, мало привлекательный внешне, что мягко сказано, стать объектом девичьего внимания? Вряд ли.
     Дима посматривал украдкой на миловидных девушек, некоторые ему были даже симпатичны, но сейчас он не мог их ничем прельстить. Пусть подождут. Вот когда придет его время, любая из них может быть с ним. Он тогда сам будет решать, какая из них. В нем вызревало чувство, что наступит момент, когда все заплатят сполна за его унижения, за издевательства, за безразличие к нему. Расплата будет страшной!
     Но вопрос не стоял остро до той поры, пока у мальчишек не появляются на физиономиях противные прыщи, а по утрам они конфузливо обнаруживают…, что трусы у них от чего-то насквозь промокли. У Димы в этот период одновременно стали увеличиваться в размерах и заостряться верхние клыки, и поперла густая растительность на лице. Это было кстати; если щеки он гладко выбривал оставшейся от отца опасной бритвой, то отпущенные усы удачно маскировали верхнюю губу, из-под которой выглядывали кончики клыков. Инстинктивно он стал корректировать те особенности внешности, отличающие его от остальных людей. Чтобы скрыть странное выражение глаз, стал носить очки-хамелеоны. Купил просторную куртку с прорезными карманами, в которых постоянно держал руки. Так что некоторые даже не подозревали, какие они у него длинные.
     Начало полового созревания ознаменовалось появлением у Димы снов (до этого он спал счастливо, без сновидений), в которых эротическое было смешано… с кровью. Мутная, багровая наволочь наползала на розовые грезы, заливала их липкой, поначалу страшной, а потом привлекательной и вожделенной жидкостью, наверняка, восхитительной на вкус, льющейся горячими толчками из разорванных Его зубами человеческих артерий. Дима просыпался с колотящимся сердцем, с лицом, покрытым потом.
     В один момент он четко осознал – ему страстно хочется отведать человеческой, именно – человеческой, крови, этой энергетической подпитки, без которой дальнейшее существование просто невозможно. Ведь он явно из рода этого вельможи на портрете, который недвусмысленно подсказывал, что  Ему, Дмитрию, надо ощутить ее солоноватый привкус, придающий полноту и смысл жизни взамен тупому, жалкому прозябанию.
     Но внешне это никак не проявлялось. Уже после смерти мамы, когда Дима работал и являлся хозяином, пусть и однокомнатной, но отдельной квартиры с удобствами, то, проходя к подъезду мимо лавочки, на которой сидели «сердобольные», въедливые, злобные, любопытные старушенции, интересующиеся всем на свете, слышал в след:
     - А вот и наш убогонький идет. До сих пор один. Да, какая же, за него, сердешного, пойдет?
    Казалось, какое им было дело до личной жизни молодого соседа? ан нет! Очень даже было дело. Собственная подагрическая старость сопровождалась только ломотой в суставах, ничего интересного, а вот, что творится за соседскими дверями, они знали досконально. Человеческой любознательности нет предела.      
     Замкнутый образ жизни охранника Димы стал совершенно непроницаемым для посторонних, а ими оказались представители всего рода человеческого. Не терпящий слепящего дневного света, он занавесил окна простынями, поэтому в его квартире постоянно царил полумрак. По вечерам верхнее яркое  электричество Дима не включал, ограничиваясь мягкой подсветкой лампадки; главное – портрет был достаточно хорошо различим. Человек с картины посылал ему импульсы:
     - Готовься!
     Действительно, ночные видения, особенно в ночи полнолуний, становились все нестерпимей и кровавей.
      И Дима начал исподволь готовиться. Купил черный спортивный костюм из эластичной ткани, гладкий, скользкий, обтягивающий туго тело. За него чужой рукой невозможно было ухватиться. Из черного шерстяного чулка изготовил шапочку-маску, прорезав в ней отверстия для глаз, небольшие – для ноздрей и потребное – для рта. Достал удобную, мягкую бесшумную обувь с гладкой, без рисунка, подошвой, которую обильно протер какой-то дрянью от собак-нюхачей. Приготовил пластиковый пакет для складывания экипировки.
     И в майскую полнолунную ночь отправился на свою первую охоту…

     Следствие по делу Очирова близилось к концу. Гарик и сыскарь как-то встретились ненароком. Володю беспокоила какая-то мысль, наконец, он решился спросить:
     - Слушай, Гарик. Мы внимательно изучили биографию Мирчи, отца вурдалака, по крайней мере, тот отрезок, что он прожил в Союзе, а это большая часть его жизни. Так вот, он был совершенно нормальным человеком. Как это объяснить?
     Гарику понравилась дотошность сыскаря, и он ответил:
     - Я сам об этом думал. Если предположить, что эта «вурдалачья болезнь» - наследственная, то в нескольких поколениях она может не проявляться, а потом – бац! – рождается дитя с волчьей пастью или аутизмом. Но что меня настораживает; наследственная патология передается по материнской линии, а здесь, наоборот. Но это у людей, а эти чудовища – люди ли они в полном смысле? Меня бесит, когда я что-то не понимаю! Но это во мне гордыня говорит, мы вообще ничего не знаем о себе, а туда же, в космос устремляемся.
     Уж чем–чем, а самомнением человек обладает непомерным. Как говорил мой друг Бадик: «Скромнее надо быть».
     Сыскарь наконец задал Гарику вопрос, на который долго не решался:
     - Когда завертелась вся эта безумная история, я тоже прочитал несколько книжек про вампиров и даже фильмы посмотрел.
     - Художественные, конечно?
     - А какие же еще, - простодушно ответил Володя.
     - Ну и напрасно! Можно было не тратить время на всю эту околесицу. Ну и что тебя заинтересовало?
     - Везде говорится, что восход солнца уничтожает вампиров или вурдалаков, поэтому все свои кровавые делишки они творят только ночью.
     - И кто же об этом пишет? - иронически спросил Гарик.
     - Писатели разные.
     - Не писатели, а борзописцы, - сказал, как отрезал доктор Гарик. Они, что, с вурдалаками дружбу водили или видели в натуре хотя бы одного? Ради «бабла» все это писалось и пишется. А чтобы нагнать больше «пурги», чего только не сочинишь, дабы читателя мороз по шкуре пробирал.
     А что мы имеем в реальности? – резюмировал Гарик. Наш Вурдалак Дима, хоть и не очень любит яркий дневной свет, но переносит его без ущерба для здоровья. Правда, полумрак и темнота милей для его натуры. Но, ведь, с другой стороны, не станешь же рвать глотки своим жертвам среди бела дня?
     И что мы вообще знаем о «них»? То, что кровь пьют у людей по ночам. А, может быть, существуют разновидности этих существ, а мы всех под одну гребенку чешем. Скажем, есть классический тип, от которого ветвятся подтипы. И каждый со своими, пусть небольшими, нюансами. Одним словом, вопросов больше, чем ответов.
     Сыскарю Володе, казалось, не давала покоя еще одна мысль. Все же он отважился поделиться ею с Гариком:
     - У меня голова идет кругом от всей этой истории. Много несостыковок получается. Где-то я прочитал или по телеку видел, что при солнечном свете вампиры не отбрасывают от себя тень. А наш вурдалак Дима нормально днем ходил и тень отбрасывал.
     - Несостыковок на самом деле гораздо больше, чем кажется на первый взгляд, - ответил Гарик. В одних «источниках» с наступлением рассвета они прячутся в разные темные убежища и схроны, в склепы и гробы всякие. Убивает их, якобы, солнечный свет. В других, о которых ты упоминаешь, днем тень они не отбрасывают. Получается полная несуразица. Почему сие происходит, как ты думаешь?
     Сыскарь неопределенно пожал плечами.
     Гарик продолжил:
     - Верить этим, так называемым, «источникам» - себя не уважать. Все это делалось и делается разными недобросовестными людьми с одной-единственной целью: нагнать больше таинственности и страха. Такой товар сбывать легче. Можно подумать, они с вурдалаками каждый день общались, и чаи совместно распивали. Мы должны ориентироваться на реального Диму-вурдалака, а не на опереточные персонажи…

     Следствие близилось к концу, когда в одну из таких лунных тревожных ночей произошел крайне неприятный инцидент, которого все опасались, и от которого, казалось, подстраховались наверняка. Плевок в лицо всей пенитенциарной системе республики и администрации следственного изолятора, где содержался Вурдалак-Дима, в частности. Плевок, чреватый самыми дурными последствиями для людей, ответственных за безопасное содержание необычного заключенного.
     Как и было заведено, Вурдалака перед отбоем накачали лошадиной дозой снотворных препаратов, и через какое-то время в камере затихло. Коридорный контролер время от времени подходил к камерной двери и предварительно прикладывал к ней ухо. Удостоверившись вербально, что там все как будто нормально, он приступал к визуальному осмотру, осторожно приподнимая флажок «глазка» для обозрения помещения. Его взору представала убаюкивающая картина: подследственный, свернувшись калачиком, неподвижно лежал на «шконке», прикрывшись сверху для тепла казенным бушлатом.
     После очередной проверки контролер направился дальше по длинному, мрачному коридору, как вдруг услышал за спиной какой-то шорок, за которым последовал тихий стук в дверь. Он даже вздрогнул от неожиданности. Из камеры раздался приглушенный вкрадчивый голос Димы:
     - Начальник! Подойди к двери, пожалуйста. Дело есть.
     - Не велено, -  оторопело отозвался вертухай.
     Надо сказать, что в отношении неординарного обитателя следственного изолятора администрацией учреждения были предприняты самые строгие меры предосторожности. Даже пищу ему приносил не шнырь из хозяйственной обслуги, а два контролера, причем миску с баландой, хлеб и ложку ставили на открытое окошко «кормушки» лишь убедившись в том, что подследственный находится в противоположном конце камеры. А если возникала необходимость зайти в камерное помещение, то, согласно приказу начальства, в ней появлялось не менее трех-четырех накачанных молодцев в полной экипировке: бронежилеты, каски с опущенным забралом на головах, берцы до колен, толстые кожаные перчатки с раструбами до локтя, резиновые дубинки, кастеты, мощные электрошокеры, наручники на поясных ремнях.
     А контролер в своей измятой форме (брюки и китель, рубашка-хаки со съехавшим на бок галстуком-регатом, несуразная фуражка) казался перед очень опасным преступником совершенно голым.
     - Подойди, не бойся! – в голосе Димы становилось все больше патоки и меда.
     Осторожно контролер приблизился к массивной, «усиленной» стальными листами, двери, за которой находился монстр.
     Несовершенное существо – человек, все время его тянет сделать то, что запрещено, что ему самому совершенно не нужно, а иной раз – только в ущерб.
     - Ну, что там у тебя? - также тихо спросил охранник.
     Дима заговорил торопливо, чтобы контролер не имел возможности прервать его:
     - Послушай! Ты мне сразу понравился, никогда не обижал без причины. Не ударил меня резиновой дубинкой, не обозвал бранным словом. Значит, душа у тебя хорошая! И я хочу тебя отблагодарить. Мне все равно – крышка!      
     - И как же ты хочешь меня отблагодарить? – в голосе контролера колебание сочеталось с опаской и ожиданием подвоха.
     - У меня сохранилась семейная реликвия, старинный средневековый золотой амулет на цепочке. Его сам Дракула носил. Этому амулету сейчас цены нет. Если его предложить московским антикварам, то выложат без разговоров несколько десятков тысяч баксов. Бросишь свою поганую работу, квартиру купишь, машину, дело свое открыть сможешь.
     - Амулет, говоришь. А как тебе его удалось при себе сохранить, тебя ведь шмонали с головы до ног не одну сотню раз?
     - Ты ведь знаешь, что я не просто человек, Вурдалак к тому же. Мне многие колдовские секреты ведомы. Во время шмонов я делал амулет невидимым для глаз тех, кто меня обыскивал.
     В некрепкой голове контролера пронеслась буря разноречивых чувств, в которых меркантильный элемент был не последним. Уж такая сила убеждения звучала в голосе Вурдалака, что устоять перед соблазном было просто никак невозможно. Он оглядел тускло освещенный длинный коридор, его напарник клевал носом, сидя за тумбочкой совсем в другом его конце.
     А, была не была!
     Предельно осторожно, дабы не лязгать железом, контролер осторожно отодвинул засов «кормушки» и откинул ее.         
     Все остальное произошло молниеносно, рука Вурдалака броском кобры через окошко «кормушки» смертельной хваткой сжала правую кисть несчастного, слишком доверчивого контролера и также быстро втянула ее внутрь камеры. Тот даже вскрикнуть не успел от неожиданности, но когда почувствовал, как острые клыки впились в его руку и начали терзать плоть, закричал от ужаса и боли. Его напарник, очнувшись от дремы, сразу увидел неладное у камеры Вурдалака и моментально нажал на «тревожную» кнопку.
     Сбежавшиеся на сигнал тревоги сотрудники изолятора, увидели бьющегося в конвульсиях контролера, буквально прилипшего к двери камеры Зверя. Лицо и глаза его были белее свежевыпавшего снега, а из раззявленного рта сплошным потоком извергался не человеческий вопль, от которого заходилось сердце. Совместными усилиями ночной смене удалось оторвать сослуживца от роковой двери; в состоянии шока он кулем упал на пол, из правого рукава кителя торчали отломки костей, обрывки связок и мягких тканей, и хлестала кровь.
     - Напрочь отгрыз кисть, сука, - констатировал один из спасателей, наматывая на безобразную культю какую-то ткань, сразу пропитывающуюся алой кровью.
     В ту же ночь в Димину камеру ворвались бойцы в «доспехах» и отколошматили Вурдалака от души, не придерживая ни рук, ни ног. Тот, скрючившись на бетонном полу, лишь прикрывая голову, не издал ни звука; слышны были только тяжелое дыхание избивавших, мат, да хруст сломанных ребер.
     Дело зашло слишком далеко, и «сверху» было дано указание заканчивать следствие, дабы не нажить еще каких-либо непоправимых проблем.          

     Уже перед завершением следствия Антон Санджиевич спохватился, что среди вороха экспертных заключений по делу его «подопечного» нет одной формальной психиатрической экспертизы на предмет вменяемости или невменяемости обвиняемого Очирова на момент совершения им преступлений. По запарке забыл ее назначить, а без нее суд не возьмет дело в свое производство.   
     Антон быстро созвонился с психиатрами, определился с днем проведения экспертизы и стал организовывать конвой. Особенность ситуации заключалась в том, что психиатрический диспансер находился в семидесяти километрах от Элисты, а, учитывая непредсказуемость поведения обвиняемого и его необычайную физическую силу, подготовиться надо было основательно.         
     Министерством внутренних дел была выделена группа автоматчиков, два сотрудника со свирепыми собаками, самого Вурдалака везли в автозаке с наручниками на запястьях.
    Автозак въехал на территорию двора диспансера и встал почти вплотную к подъезду одноэтажного кирпичного дома, где заседала комиссия психиатров-экспертов. Автоматчики образовали живой коридор, собаки забились в истерике на туго натянутых поводках. Антон, сбегав к экспертам, вышел на крыльцо и дал сигнал. Дверь автозака со скрежетом распахнулась, и Вурдалак, щурясь от дневного света, стал медленно спускаться по короткой металлической лестнице. Позади него маячили фигуры конвоя с пистолетами навскидку.
     Оказавшись на земле, Вурдалак приостановился. Все остальное произошло в мгновение ока. Жилы на его лбу, шее и руках вздулись от напряжения, соединительное звено наручников хрупнуло и разлетелось, словно фарфор. Оттолкнув опешившего автоматчика, Вурдалак в три прыжка оказался у не очень высокого забора, четвертым прыжком перебросил свое легкое тело через ограду и оказался по ту сторону двора на улице.
     Когда матерящийся трехэтажно конвой выбежал через ворота на сельскую улицу, она была уже пуста.
     Поиски беглеца по горячим следам оказались безрезультатны. Также бесплодно закончились операция «Перехват», другие розыскные мероприятия.
     Оргвыводы последовали незамедлительно: следователя и начальника конвоя едва не отдали под суд и выгнали со службы с волчьими билетами. Даже министр внутренних дел и прокурор республики пострадали за недогляд.
     А сам Вурдалак будто растворился в бескрайних просторах Калмыкии. История Влада Цепеша Дракулы продолжалась…
     Но об этом, возможно, следующая наша повесть.

     Утомленный доктор Гарик отложил папку в сторону и потер натруженные чтением глаза. За окном уже начинало светлеть. Теперь он понял, почему Олег так не хотел, чтобы рукопись попала в чужие руки, тем паче, могла быть опубликована. Писавший серьезную прозу, не принимавший ни под каким видом кич, Зеленский мог сотворить такое только в состоянии белой горячки.
     Впрочем, автор не исключает и другого: память могла подвести доктора Гарика, и он просто забыл об этом случае в жизни. Ежедневный прием спиртного, пусть и в незначительных дозах, еще никому не шел на пользу.
     Внезапно Гариком овладело какое-то странное беспокойство, ничем, казалось, не обоснованное. Не сдвигаясь с кушетки, он повернул голову к окну и замер в оцепенении. Снаружи к оконному стеклу, в обрамлении морозных узоров, припечаталась отвратительная физиономия Вурдалака, пристально, с кривой усмешкой смотрящая на Гарика.
     С бьющимся аритмично сердцем, но внешне спокойно доктор встал с кушетки, тихо прошел по коридору (за дверью ночного санитара раздавался могучий храп), осторожно открыл входную дверь и выглянул на улицу.
     Никого нет. Наверное, померещилось. Доктор Гарик перевел дух. Но тут его взор остановился на странной фигуре бомжа, сидящего на корточках поодаль от окна Гарика. Запущенный, обросший диким волосом, источающий «ароматы» вольной жизни, он искоса посматривал на Гарика.
     Нет, это определенно не Вурдалак-Дима убедился доктор, черты лица совсем другие, фигура плотная, даже грузноватая, густые нечесаные лохмы с застрявшим с лета репейником. Бомж ухмыльнулся чему-то и сквозь щель рта блеснули огромные, кривоватые клыки.
     К вечеру того же дня неотложка увезла Доктора Гарика в Республиканский наркологический диспансер с диагнозом: delirium tremens (белая горячка – латынь).