Планета Несбывшихся Воспоминаний

«Сколько буре ни бушевать – а стихнет ветер, покой настанет. Сколько зверю ни реветь – а сон сморит, зверя успокоит. Сколько в пучине воде ни баламутиться – а усмирятся воды, прозрачны и тихи станут. Пусть время, мне отпущенное, отныне твоим будет, день за днем, петелька за петелькой.  И буду помнить я то, чего никогда не было, буду видеть то, чего никогда не видел. Путь мой ясен предо мной лежит, и радость-солнце встает над дорогой моей…»
*****

Аристарх был потомственным домовым, веками его предки служили верой и правдой, берегли жилище от всякой беды и напастей, добросовестно хранили в нем порядок. Сам Аристарх привык к деревенской жизни, он ловко управлялся с курами, ладил с коровами, следил за печкой. 

А сколь радостно в деревне! Душа отдыхает и млеет от той радости. Бывало зимой, когда метель заметет крыши деревенских изб, Аристарх с превеликим удовольствием толкал лаптем серебристую шапку на покатой кровле и до слез хохотал, глядя, как старуха, мать хозяина, неуклюже отряхивала варежками снежное крошево и сердито топала тогой:

- Ах, чтоб тебя!

- Что ты, бабушка? – улыбался маленький румяный Ванятка.

- Домовичок шалит. Ишь, бойкий какой!

А вечерами, когда домашние укладывались спать, отрадно было заглянуть в баньку, и перекинуться в шахматы партейку-другую с банным Ненилом. А опосля проверить заслонки в печках, настрожить бездельника кота Василия – и можно вздремнуть часок-другой, до рассвета. 

Такая вот  размеренная и хозяйственная была жизнь у домового по имени Аристарх. Но время шло, город надвигался на деревню, и вот уже огромные многоквартирные дома нависли над деревянным домишкой, в котором он жил … Да и жил-то он со старым дедушкой-хозяином, в которого еще лет двадцать назад превратился румяный малец Ванятка…  Молодежь давно перебралась в город, хозяйства в доме не стало.  Вот и довольствовался Аристарх только лишь приглядом за стариком. Собственно, и сам он, даже по меркам домовых да банных, давно уже перешел в разряд старшего поколения, у которого следовало перенимать опыт. Да вот только некому было его перенимать – ни домов путних вокруг, ни давешних домовых в них не было…

С горькой обидой смотрел некогда веселый да бойкий домовичок на новенькие многоэтажки:

- Ишь, понастроили коробок!

От этого  покладистый характер Аристарха в конец испортился, он стал ворчливым, строптивым и злопамятным. А когда в последний путь проводили старика-хозяина, и вовсе замкнулся в себе.  Он сидел в пустом, холодном доме, за остывшей печкой и мало-по малу зарастал мхом. «Быть мне шишкой замшелой на дверном косяке, по всему видать…»

В такой беспроглядной тоске почему-то вспомнилось, как вдруг пропал банный Ненил… И не понять, куда пропал! Вот был, а потом – раз! И нету… Сказал только, что не хочет замшеть за ненадобностью да велел за баней приглядеть. Девчонка там еще тогда была, смешная такая, с косичками. Все про колокольчик пела. А потом вдруг слегла ни с того, ни сего… Ненил вокруг нее всю весну ходил, до самого ледохода, а к лету, когда ей срок помирать пришел, уж служба заказана была, отпевать - банный взял, да и пропал. И в ту же ночь вокруг его бани вдруг зацвел папоротник! А девчонка вмиг на поправку пошла. Как же её звали? Имя тоже такое было, звенящее, как колокольчик, про который она пела…

«Эх, вот бы и мне, как Ненилу – взять, да и пропасть... – вздыхал Аристарх. – Все одно толку от меня нынче никакого…»

- Уходить тебе надо отсюда, Аристарх, - Изольда Львовна слыла опытной ведьмой, всякая другая нечисть её побаивалась и заведомо не спорила. – Не то и вовсе замшеешь, не гоже так.

- А мне сойдет! – буркнул в ответ Аристарх.  – Списывай, стало быть, со счетов, коли не нужен больше!

- А ну-ка, цыц мне! – ведьма сердито топнула ногой. – Ты думаешь, я тебя жалеть пришла? Вон глянь поди, сколь у меня квартир бесхозных простаивает, а потомственный домовой от работы отлынивает! Да я тебе не одну квартиру, я тебе цельную площадку определю! В общем так, мох с рожи отряхни и приступай немедленно!

Так Аристарх попал на площадку шестого этажа восемнадцатиэтажного дома.  В подъезде пахло свежей краской и жареной рыбой. Домовой поёжился и уселся прямо на ступеньки. « Никуда не пойду!» – обиженная мысль тоже основательно уселась в Аристарховой голове. « И что ты будешь здесь делать? Тут ведь даже мхом зарасти не удастся – чисто, как в аптеке!» - скромно возразила другая, более расчетливая.

- Домовой без работы гибнет! Ты это знаешь? Ты собрался превратиться в замшелую шишку на разваливающейся избе? – Изольда Львовна хмурила свои густые, как и полагается настоящей ведьме, брови. – А я вовсе не намерена терять ценного сотрудника, без веской на то причины.

- Тебе-то что до меня? – вздыхал Аристарх. – У тебя вон молодых полно!

- Много ли с них толку, с молодых-то? – не уступала Изольда. – Ни тебе порядок соблюсти, ни тебе за хозяевами приглядеть. Сотни три лет пройдет, покудова из них вся дурь выйдет. А у меня тут квартир без какого-либо пригляду немеряно! Десятка на полтора деревень наберется. Нет уж, Аристарх, ты как хочешь, а увольнительную я тебе не дам.

С ведьмами спорить толку мало, все одно на своем настоят.  Коли чего надо, не то, что жить, помереть спокойно не дадут! «Ладно, пойду взгляну, что там и как… Надо бы думное место себе определить, как-никак… Эх, жизнь пошла…»


*****
Лифт лязгнул дверью и стремительно ринулся куда-то  вверх.

- Срамота! – фыркнул Аристарх и проскользнул сквозь новенькую стену в ближайшую квартиру.

- Обувь немыта, рукавички не сушены, игрушки, не прибраны, – домовой машинально раскладывал вещи по местам. – Эх, мамаша! Метла по тебе плачет!

С фотографии на комоде на Аристарха смотрела деваха лет двух от роду, с огромными, в пол лица, глазами.

- Ишь, гляделка какая! Ладно. Так и быть - поглядим.

Вымыв обувь, и аккуратно разложив сырые варежки на батарею, Аристарх шагнул в соседнюю квартиру. Пушистая дымчатая кошка  с пепельно-зелеными глазами удивленно уставилась на взъерошенного бородатого старичка, небольшого росточка, с колючим, цепким взглядом.

- Мяу! – сказала кошка.

- Ах, вот оно что! Кошка, значит? И что? Мыши в доме есть?

- Нет, - кошка отодвинулась в угол. – Ты кто?

- Домовой я. Аристархом звать. А тебя?

- Муся! Муся! – из комнаты раздался скрипучий старушечий голос. – Что случилось?

- Не вздумай проболтаться! – Аристарх пригрозил кошке кулаком и исчез за стеной соседней, третей, квартиры.

До першения в горле запахло лекарствами, домовой даже закашлялся.

- Ба! Это ты? – голос был слабым, словно чахлая трава под лесной колодой.

Аристарх осторожно заглянул за дверь. На кровати, среди огромных подушек лежал мальчишка, лет четырнадцати. Его лицо было бледным, с  синевой в складках губ и на переносице, тусклый взгляд в ожидании замер на входной двери.

- Ба? ...

Холод, тяжелый холод обреченности исходил от постели больного. Видавший не одну смерть, Аристарх, ни с чем другим этого спутать не мог. «Маловат, вроде как…  Рановато бы прибирать…»

Домовой вернулся обратно  к кошке.

- Ты уж не ори, сделай милость. Думного места у меня пока что нет, я тут посижу маленечко, осмотрюсь по ходу.

- Сиди, не жалко, - кошка Муська благосклонно кивнула, и Аристарх присел на табурет, заботливо укрытый вязаным ковриком. – А откуда ты взялся? У нас отродясь домовых не водилось.

- Эх, век бы тебе этого не знать! Жил себе, не тужил, времени даром не терял, не один дом под приглядом держал – и на тебе! Не знамо, не ждано… Теперь вот тебя доглядывать буду…

- И хозяйку мою? Ты уж догляди за ней, сделай милость - старенькая она у меня. Очки теряет, чайник выключить забывает…  Ты здешний?

- Пришлый, - домовой глубоко вздохнул. – А чего это шумит?

- Вода, - кошка Муська зевнула. – Хозяйка в ванной.

- Устал я, Муська, подвинься!

Кошку возмутила бесцеремонность непрошеного сожителя, однако сопротивляться она не стала, подвинулась.  Аристарх склонил голову на мягкий кошачий бок и, наконец, после долгих бессонных ночей в старом холодном доме, уснул. Снились ему голуби, что скользили коготками по крыше, уныло курлыкая и толкая друг дружку. Еще снилась Изольда Львовна, которая грозила ему пальцем – И не думай! Не отпущу! «Экая бессмыслица! – роптал во сне Аристарх. – Зато кошка хорошая, мягкая…»

- Муся! Кто это??? – старушка в длинном махровом халате в упор смотрела на Аристарха.

Домовой чмокнул губами, нехотя просыпаясь, почесал кошку Муську за ухом и тихонечко прошептал ей:

- А она что, видит меня?

- Похоже, что да, - так же тихо ответила кошка. – Это плохо…

- Почему?

- Срок отмерян.

- Много ты, Муська, понимаешь в сроках! Что старый, что малый – дети и старики меня видят, знают обо мне. Да еще те, кто на погост собрался, они тоже видят.

- Не боишься, что расскажут кому?

- Нет. Дети вырастают, старики умирают. Но ты, Муська, не беспокойся, - Аристарх пристально взглянул на старушку, словно насквозь глядел. – Крепка еще твоя хозяйка. Лет восемь можешь не переживать.

- Да ты, видать, домовичок? – старушка присела на табурет с вязаным ковриком. – Неужто, на самом деле – домовичок?

Аристарх, как мог, вежливо кивнул:

- Аристарх! Прошу любить и жаловать. А я уж изволю тут похозяйничать, по мере сил и возможности…

- Погоди! Я сейчас чайник поставлю! – старушка метнулась на кухню.

- В общем, так, Муська, - домовой снова почесал кошку за ухом. – Я вечерком к тебе еще загляну!

А потом, чуть не свалив на пол картину с бегущей по заснеженной дороге тройкой, он впервые за последние тридцать лет улыбнулся, лукаво подмигнул и ткнул пальцем в Муськин коврик:

- А мое думное место теперь тут будет!


*****
Почти удовлетворенный осмотром подконтрольной территории, Аристарх расположился на первой попавшейся антресоли и собрался было досмотреть свой бестолковый сон про голубей, но монотонный скулеж и всхлипывание отгоняли дрему прочь.  Домовой попытался положить под щеку ладонь – верное, проверенное средство, но всхлипывания перешли в плач. Пришлось сосредоточиться и спуститься вниз.

На полу, среди разбросанных игрушек, сидело белокурое чудо и кулачком размазывало слезы по румяным щекам.

- Ты чего ревишь? – Аристарх смотрел сердито из-под насупленных бровей.

Чудо на секунду замерло, затем набрало внутрь побольше воздуха, намереваясь заорать во весь голос.

- Даже не думай! – домовой подошел ближе и коснулся ладонью воздушных кудряшек. – Как зовут такую расчудесную девочку?

- Сю, - чудо вдруг передумало реветь, улыбнулось и потянулось ручонками к Аристарховой бороде. – Мых!

- Сю? Эээээ…. Что ж, хорошее имя. А я – Аристарх.

- Мых! – радостно сообщила девчушка и потянула к домовому обе руки. – Оп!

- Ты почему не спишь, Сю? – пришлось взять ребенка на руки. - Поздно уже…

Деваха оттопырила губу, твердо намереваясь таки закатить выревку.

- Нет-нет-нет! – Аристарх использовал деловой подход.  – Только не реви! Давай соберем игрушки, а потом я тебе баюшку расскажу?

- Мых! – девочка обеими руками обхватила домового за шею, перестала хныкать и снова улыбнулась.

Аристарх пошарил рукой под кроваткой, извлек оттуда радостно-оранжевый горшок и водрузил на него малышку:

- Вот что, Сю, ты покамест посиди тут, надобно посидеть. А я игрушки приберу. Не реви только!

Вскоре все куклы были аккуратно расставлены на полке, мячики и кубики собраны в контейнер, а розовощекая деваха уложена в кроватку.

- Вот и лады. Теперь слушай обещанное, - Аристарх сел на пол у кроватки, зажмурил глаза и нараспев стал читать:

- Баю, баю, баюшки,
Жил мужик на краюшке.
Жил не беден, не богат,
Было семеро ребят.
Было семеро ребят,
Все по лавочкам сидят,
Все по лавочкам сидят,
Кашу с маслицем едят.

Пушистые реснички опустились на румяные щечки, чуть подрагивая. Аристарх хмыкнул и для верности добавил еще самую малость:

- Баю-баю, баю-бай,
И у ночи будет край.
А покуда детвора
Спит в кроватках до утра.

Кнопочный носик уютно засопел в подушку.

- Ну, все. Теперь можно и самому вздремнуть. Чего-то я запОрхался весь сегодня…

Уже с антресоли он с удовольствием наблюдал, как молодая женщина с очень грустными глазами в недоумении оглядывалась на собранные игрушки и спящую дочку:

- Ксюша?

Но девочка крепко спала, чему-то улыбаясь в своем счастливом сне.

Аристарх удовлетворенно хмыкнул, повернулся на бок, затем на другой. Но сон ушел. Под руку сама собой попалась жестяная коробка из-под мармелада.  «Экая безделица! Чего тут? Бусины-колечки… так… Бумага!»

Сызмальства Аристарх с превеликим уважением относился ко всякого рода бумагам, особенно, если на них имелись печати. А печать на бумаге была. Большая и круглая. «Заве-щание…» Чего бы это значило? Стихи, наверное,» - незнакомые названия домового всегда приводили в замешательство, а поэтому, буркнув себе под нос «Пригодится», он положил коробку под голову и, наконец, сладко уснул.


*****
Мальчик, не отрываясь, смотрел в окно. Капли дождя неутомимо барабанили по стеклу, растекаясь проворными ручейками в разные стороны. 

Можно ли устать от боли? Можно ли к ней привыкнуть? Она то отступала ненадолго, то с новой силой разливалась по всему телу. Совсем, как ручейки дождевых капель на стекле.

Почувствовав чей-то пристальный взгляд, мальчик повернулся. Под самым потолком, на книжной полке, сидел маленький косматый старичок с нечесаной бородой и бесцеремонно таращился на него.

- Как тебя называть? – угрюмо спросил старичок.

- Гоша…

- Экий ты! «Гоша»! Приятеля моего так звали, до чего же бестолковый был! – Аристарх изо всех сил старался выглядеть строгим, так как своими волшебными домовиковскими чувствами ощущал смертельный холод, исходивший от постели больного. – Твое имя Георгий! Ты знаешь, что это значит?

- Вы кто??? Галлюцинация?

- Галлюцинация??? Я??? Я - потомственный домой! А всякий там Гоша, который еще никак и не Георгий, будет меня тут разными нехорошими словами называть!

- Извините, – мальчик смутился. – Я не знал…  Вас тут раньше не было. А разве домовые вообще бывают?

Собрав в кулак всю свою могучую исполинскую волю, Аристарх, как мог, вежливо проскрипел:

- Тебя самого, можно сказать, что и нету, а ты мне будешь тут говорить, что меня не бывает? Вот если ты Гоша, так ты уж по всем правилам – Гоша! Такой же бестолковый, как мой приятель! Я – Аристарх, домовой в седьмом поколении! Мое дело за порядком следить, а не пустые разговоры разговаривать! А теперь вот за тобой доглядывать приставлен.

- Это Вы, Аристарх, верно заметили – меня почти что и нет, - парнишка печально вздохнул. – Не расстраивайтесь так, Вам недолго за мной приглядывать придется… Вы не думайте, я все знаю…

- Да что ты можешь знать! Ты, Гоша, вот чего, - совесть крепко вцепилась в Аристархову душу и грызла её своими острыми зубами. – Ты не боись, раньше срока, все одно, не помрешь. И торопить его, срок-то свой, не надобно. А сколь велика твоя хворь? Очень болит?

- Все время болит, - мальчик силился улыбнулся. – Вы так интересно говорите, а еще имя у вас удивительное - Аристарх… А какие вообще у домовых имена бывают?

- Имена-то? Да разные бывают… Как у людей. Андрон там либо Евлампий… Ну, вот еще тезка твой – Гоша… А это чего у тебя тут такое?

Стены в комнате украшало множество картин с фантастическими пейзажами какой-то таинственной и загадочной планеты, с невероятными животными, пасущимися в бескрайних полях среди лиловых трав.  Незнакомое изумрудное солнце сверкало, выглядывая из-за багровых облаков, а дивные птицы с прозрачными крыльями парили над янтарным океаном.

- Это где ж такая красота?

- Это моя Планета, - смутился мальчик. – Она называется Планетой Несбывшихся Воспоминаний.  Я сам выдумал ее, когда в больнице лежал. И теперь я всегда рисую ее такой, какую я вижу в моих мечтах. Там хорошо, там нет боли. Знаете, Аристарх, я бы хотел там жить… Ну, потом, когда меня не станет… Иногда мне даже кажется, что я уже жил там, когда-то давно… Я почти помню, как это было…

Холод шел изнутри, словно туман из лощины, белые клубы его заслоняли свет и мысли. Лицо мальчика растворялось в нем, словно застывало под коркой льда.

- Вот что, Георгий, - Аристарх с трудом вышел из оцепенения.  – Ты мне тут пустые разговоры не разговаривай. Вечером еще загляну, баюшку расскажу.



*****
Добравшись до антресоли, Аристарх уронил голову на жестяную коробку из-под мармелада и тут же уснул. Сон был холодный, гнетущий. Какая-то неподъемная тяжесть сковывала всю душу. Перед глазами, как в замедленном кино, плыли дивные картинки с дальних планет, нарисованные мальчиком Гошей, дни которого по какой-то дикой несправедливости сочтены. Аристарх ёрзал на антресоли, грохотал пыльными коробками, поэтому не сразу почувствовал, что кто-то настойчиво тормошил его за плечо:

- Эй! Ты чего? – приветливо улыбался румяный, еще совсем молодой, домовичок. – Чего грохочешь? На восьмой этаж слыхать!

- Ты кто? – Аристарх окинул взглядом незнакомца.

- Я Гельмут, стажер. Изольда Львовна меня в лифт определила покамест.

- Гельмут? Немец, что ли?

- Зачем сразу немец? Это дед мой в Заграницах приятеля имел, а мне вот имя его досталось.

- А здесь чего делаешь?

- Так ведь слышу – гремишь. Вот и подумал, можить, случилось чего? Тебя-то как звать?

- Аристарх.

- Ой! Так ты тот самый Аристарх??? Тот самый?! Что в деревне у реки жил?! Изольда про тебя много говорила!

- Изольда? А чего ей до меня?

- Так ведь говорила – учись, мол, Гельмут, дурья башка, покудова Аристарх жив, не то неучем помрешь!

- Вона как... – Аристарх удовлетворенно улыбнулся. Где-то в глубине души ему льстило, что такая ведьма, как Изольда Львовна, высоко ценит его домовиковские качества.  – Надо бы тут одному пареньку сказать, что у домовых имя такое бывает – Гельмут.

- А то что?

- А то не сказал давеча.

Беседу прервал крепкий здоровый рев снизу. 

- Это Сю! Очень тонкая натура. Ты вот что, Гельмут. Ты покудова посиди тут, я скоро вернусь, чайку попьем. В лифте, небось, не очень-то с чаем?  - Аристарх, кряхтя, стал спускаться с антресоли вниз.

- Мых! Мых! – девчонка громко рыдала, растирая кулачками слезы.

- Ксюшенька! Солнышко! – мать крепко обняла ее и прижала к себе. – Ну, какой такой Мых? Кто приходил? Тетя Кристина приходила? Кто Ксюшеньке игрушки собрал?

- Мых!!! – с новым энтузиазмом завизжала малышка.

Аристарх, наконец, спустился вниз и уселся на табурет:

- Сю! Прекрати орать, кругом люди спят! У меня на тебя надёжа есть, так что ты не ори. Иди вот лучше ко мне на колешки. Оп!

Девочка тут же перестала плакать, улыбнулась и взгромоздилась на табурет.

- Мых! – радостно сообщила она матери. – Мой!

Аристарх гладил ладонью белокурые волосы и слегка покачивал малышку на коленях:

- Ты не реви, Сю. Что толку реветь-то? 

Мать удивленно смотрела на дочь: та сидела на табурете, обхватив себя ручонками за плечи, улыбалась и, слегка покачиваясь, благоговейно шептала:

- Мых…

Затянувшуюся паузу нарушил запиликавший телефон.

- Кристина? Привет, - молодая женщина, наконец, отвлеклась от ребенка. – Да ничего, нормально. Ксюшка капризничает. Ты не заходила к нам?  Нет? Да понимаешь, прихожу домой – игрушки все собраны по полочкам, в комнате порядок, и ребенок спит. Я думала, это ты?

- В общем, так, Сю, - Аристарх не опасался быть замеченным. – У нас с тобой такой уговор будет: матерь не расстраивать! Поняла? А раз поняла, то сию же минуту сушим слезы и садимся на горшок.  Завтра я тебе снова баюшку расскажу.

- Мых…

- Нет, ничего я не нашла, - лицо Ксюшиной мамы стало печальным. – Да и где искать-то? Выставят они нас с Ксюшкой отсюда… Нет, ничего она не успела мне сказать…


*****
- Ты давно тут, Гельмут? – Аристарх вытащил из вороха хлама две чашки, дунул на них, и тут же потускневшая керамика заблестела, как новенькая. – Ты уж извини, приятель, я еще не обжился.

- Да как дом заселять стали, так меня Изольда сюда и определила. Я ей говорил, что отродясь с хозяевами не жил, все больше на коровниках приставлен был. А она – кадры, кадры! Учись, говорит, пока Аристарх жив! Вот я тут в лифте и практикую теперь.

- И как практика? Не хлопотно?  Хоть кот есть где-нить? Хотя, чего это я? Ну, какой в лифте кот?

- Да так себе практика. За подъездом гляжу, мусоропровод чищу, лифт на восемнадцать этажей поднимаю. И кот есть, на одиннадцатом. Правда, шебутной какой-то, боится меня. А чай я в техничке завариваю. Ну, и сплю там же. Ты заходи ко мне на досуге, чайку, опять же, попьем.

- А думное место себе определил?

- Какое такое думное место? Зачем оно?

- Так ты что же? Не знаешь, зачем домовому думное место полагается? Где же ты думы думать собираешься?! Никак нельзя нам без думного места!

- Ну, коли нельзя, значит надобно непременно отыскать его, это самое место… - Гельмут смутился, почесал затылок и отхлебнул из чашки.

- Слушай, Гельмут, - Аристарх кивнул головой в сторону кроватки Сю. – А чего это она сокрушается так? Еёная матушка? Не знаешь?

- Да как не знать? Здеся сперва старушка одинокая жила, а мать этой малявки доглядывала за ей. А как померла старушка-то, так вся дальняя родня, седьмая вода на киселе, и всполошилась, все хотят долю от наследства получить.  Вот и выходит, что ежели не найдется какая-то особенная бумага за самоличной подписью покойной, то придется им квартиру-то ослобонить…

- Это как так ослобонить?! С дитем малым на улицу? А чего за бумагу надобно найти? Не знаешь?

- Откель? Я этих бумаг с роду не читывал!

- Вот что, Гельмут, - Аристарх пытался упорядочить нахлынувшие мысли. – Мне надобно в мое думное место сходить… Завтра чаи распивать будем! Бывай!

… Кошка Муська обиженно мяукнула, когда домовой со всего маха свалился ей под бок. Ходики простучали три раза.

- Аристарх! – зашипела кошка. – Ты чего тут посреди ночи шастаешь?

- Терпи, Муська, терпи! Мне думу думать надобно!

- Тогда не ёрзай!

«Эх, знать бы, какая им бумага нужна…» «Вот говорил мне Ненил – учись грамоте, как следоват! Все недосуг было…» «Да разве мыслимо дите малое из дому выгонять?» «И спросить-то не у кого…» «Хорошо, хоть кошка мягкая! Думная!»

И вспомнилось вдруг лето, пахучее, медовое, жаркое. Ненил растворял все двери в бане, сушил лавки, ворошил веники. Баламут Гоша гнал коров к реке, подстегивая их ивовым прутом по пыльным бокам. Старуха, мать хозяина, громыхала ведрами у печи, заводила свою стряпню. Вольготно в ту пору было. Аристарх сушил валенки на заборе, особенно следил за Ваняткиными, с круглыми заплатами на пятках. Еще надо было проветрить одеяла с подушками и перины, да глядеть, чтобы птицы не теребили пух. Время текло размеренно, каждый знал свое дело. И никаких бумаг не надобно было…

Бум-бум-бум-бум-бум! Часы пробили пять. Скрипнули пружины дивана – это Муськина хозяйка прошаркала тапочками в ванную. Так ничего и не придумав, Аристарх уснул, уютно устроившись щекой на теплом кошачьем боку.

«Беспокойный народ, эти мужики, - думала кошка Муська, вглядываясь в лицо спящего домового. – Хлопотно с ними.»


*****
Краски почему-то пахли ванилью. Тонкая кисточка, словно в невесомости, выводила рулады на белом листе бумаги. И вот уже стал узнаваем толстый мясистый нос, колючий цепкий взгляд, рыжая борода и всклокоченная копна волос. Аристарх с любопытством заглядывал Гоше через плечо:

- Ишь, ты… А я что, и взаправду, такой лохматый да нечёсаный?

- Аристарх! Потерпите еще немножко, - легкая кисточка коснулась оранжевой краски, и солнечные зайчики рассыпались по волосам нарисованного Аристарха.

- Какой завлекательный портрет получился! – домовой с наслаждением любовался рисунком. – А ты его где повесишь? Хорошо бы вот здеся, рядом с твоей Планетой? А? Гоша? Век бы на нее любовался!

Планета необъяснимо манила к себе Аристарха, завораживала, зачаровывала… Лиловая трава клонилась к земле, струилась по пригорку, лоснилась в лучах изумрудного солнца. В сверкающем янтарном океане, среди волн, плескалась рыба. Много рыбы!  Уютный домик с огромными круглыми окнами стоял на крутом берегу. Сквозь прозрачные стекла проглядывали ситцевые занавески в меленький горошек, и легкий ветерок колыхал их, влетая в распахнутую форточку. Дивные цветы качали пурпурными головками в такт невидимой музыке.

- Экая благодать, … - вздыхал Аристарх. – Это тебе не шестой этаж! Знаешь, Гоша, я бы, взаправду там жил!  Веришь?

- Конечно, - печально вздохнул мальчик. – Я все время в это верю …

- А сколь цвету много! Буйный цвет. А чего это такое цветет? Никак папоротник?

Аристархова память вдруг звонко щелкнула – папоротник! В тот день, когда сгинул Ненил, вокруг его бани багровым цветом буйно зацвел папоротник. Вся деревня глядела – не бывает того, чтобы папоротник в цвету был! А девчонка, какую отпевать собирались, из бани на своих ногах вышла. Мать её едва с ума не сошла от такой небылицы! Как же её звали? Девчонку-то? Но память больше не щелкала.

- Мне бы еще баньку тама, … - задумчиво сказал Аристарх, глядя куда-то вдаль, сквозь золотые облака. – Нарисуешь баньку? Гоша?

- Аристарх, Вы не будете возражать, если Ваш портрет — вот здесь, на стене, висеть будет? Тогда я смогу всегда Вас видеть…

- А ты, что же, хочешь меня видеть? Кажонный день?

- Да. Понимаете, я уже давно болею, и у меня совсем нет друзей. Я даже в школу не хожу. А Вы – мой единственный товарищ, с кем я могу проводить время.

- Эх, Гоша, Гоша… Время не проведешь. Но ты не отчаивайся, я слыхал, что его можно взять взаймы…

- Взаймы? Время? Вы шутите, Аристарх?

- Нет, не шучу, - домовой нахмурился, стараясь поймать ускользающую мысль. – Если кто-то отдаст тебе свое время добровольно… Эх… Мне бы только вспомнить!

- Нет… Аристарх, … - тихо, но уверенно сказал Гоша. – Не надо тогда…  Ну, чтобы добровольно…

- Вот только не гунди мне тута! Будто бы тебя кто спрашивает! Все одно, давно это было… Не помню я…

Гоша с трудом поднялся и прикнопил Аристархов портрет на стену, рядом с рисунками дивной Планеты Несбывшихся Воспоминаний:

- Вот так!

И тут Аристарх заметил на подоконнике цветочный горшок, покачал головой, сгреб его в охапку и перенес на стол:

- Этого, будто бы, здеся раньше не было?

- Неужели Вы всегда помните, что и где стоит? Это бабушка вчера принесла.

- Ах, ты, мелюзга! Я тебе первостатейный домовой, а не просто так, в гости зашел! Это называется нефролепис. Папоротник, то есть. А их в тени держать надобно, а не на солнце. Чахнет папоротник на солнце. Мог бы и знать.

- Это бабушка для меня принесла, - Гоша грустно улыбнулся. – Она говорит, что папоротники боль на себя берут. Говорит, что после этого они расцветают.  Смешная она, правда? Папоротники же не цветут?

- А тебе бы только потешаться над бабушкой! Там видно будет, цветут, али нет. Гляди лучше, чтобы этот вот нефролепис в тени стоял! На днях загляну, проверю. Ну, и … баюшку расскажу…


*****
В полной задумчивости Аристарх сначала тихонечко отхлебнул из кошачьей миски, а затем, так и не найдя в беспорядочном ворохе нужную мысль, выпил залпом все Муськино молоко. Кошка презрительно фыркнула, но на всякий случай промолчала.

- Ты, Муська, не гляди так, - утеревшись всей пятерней, домовой поставил пустую миску на пол. – Я озадачен до крайности! Ты пойми, у меня таких дел отродясь не бывало! Как, к примеру, звали ту девчонку с косичками? Куда подевался мой приятель банный Ненил? Где найти ту бумагу, с которой малышку Сю, наконец, оставят в покое? Эх, Муська…

- Да на здоровье! По мне, так ты просто не знаешь, чего хочешь. Какая девчонка с косичками? Какая бумага? Ты не мог бы без этого всего обойтись?

- Экая ты, Муська! Ну-ка, подвинься, буду думу думать! – Аристарх бесцеремонно пристроился рядом с кошкой, и сладко зевнул.

- Локоть убери! – кошка недовольно зашипела. – Развалился!

Но Аристарх уже крепко спал, звонко подсвистывая носом в такт закипающему на кухне чайнику.

Разбудил его восторженный возглас старушки, Муськиной хозяйки:

- Домовичок! Вернулся! А я уж было подумала, что померещилось или обиделся.

- На всех обиженных обидок не хватит, - фыркнул, просыпаясь, домовой. – Даже в думном месте покоя нету!

- Ой, Аристарх! – запричитала старушка. – Ты только не уходи! Я чай сейчас заварю! Липовый! Хочешь чаю с вареньем? Знаешь, какое у меня варенье-то? Земляничное!

- Земляничное? Ну, ладно, уговорила! Подожду, – Аристарх потянулся, сладко зевнул, прогоняя остатки сна, и добавил уже для Муськи. – Земляничное варенье я только у Ненила едал… Ох, и ароматное же варенье было! Муська, ты любишь земляничное варенье?

Кошка выпучила свои зеленые глаза:

- Вот еще! Больно мне нужно твое варенье!

- Эх, Муська, Муська… Ничего ты не понимаешь…

Чайник на кухне еще раз призывно свистнул, старушка забрякала чашками, заваривая свежий ароматный чай. Из кухни вдруг донеслось:

- В лунном сиянье снег серебрится,
  Вдоль по дороге троечка мчится…

Аристарх обомлел! Голос был чистый, звонкий, почти хрустальный:

- Динь-динь-динь, динь-динь-динь! Колокольчик звенит,
  Этот звон, этот звон о любви говорит…

Ошибки быть не могло! Это был тот самый голос!

- Муська! Как зовут твою хозяйку? – выдохнул Аристарх.

- Матильда Лукинична, а что?

- Матильда! Точно! Тильда! Её звали Тильда! Девчонку-то! С косичками! – домовой вприпрыжку помчался на кухню.

- Девчонка? С косичками? – хмыкнула кошка. – Какая чепуха!

Аромат земляничного варенья тонким шлейфом парил по всей квартире. Аристарх блаженно прикрыл глаза и слушал старушкин рассказ:

- Дружили мы с ним шибко, с Ненилом-то… Он меня венки из ромашек плести научил. А как хворь образовалась, да голос у меня пропал, он и вовсе от меня не отходил. Мне уж срок помирать обозначен был, батюшка службу заказал, матушка баню чисто намыла, мне на лавке постелили… В бане-то тепло было, да и воздух сухой, сосновый – я там только и могла дышать….

- А дальше-то? Дальше-то что? – Аристарх в нетерпении ёрзал на стуле. – Тильда!

- Да, да, Тильда, … - старушка улыбнулась своим воспоминаниям. – Так меня батюшка называл – Тильда, серебряный колокольчик. А дальше, Аристарх, я почти ничего не помню. Женщину помню, страшная такая, глаз черный, холодный… Имя у нее тоже такое же холодное было, словно изо льда вырезанное…

- Изольда!

- Ох… Верно, Изольда…  Она на Ненила очень сердилась, но он на своем стоял. А потом она дала ему веретено серебряное, молча повернулась и вышла вон. Больше я её не видела…

- Лунная пряжа! Я слыхал об ней! Боль изнутри вытащить да жизнь заново соткать. Мне еще дед мой сказывал… Боль папоротник на себя берет, от того и расцветает, может раз в сто лет. Боль в землю уходит, а цвет – наружу. А из лунной пряжи непрожитые минутки складываются, петелька за петелькой.

- Новую жизнь соткать? Из чего?

- Из своего времени. Другому, стало быть, время свое взаймы отдать. Но без веретена ничего не выйдет – лунную пряжу только им спрясть можно. А веретено это у ведьмы хранится, у Изольды, стало быть.

- Погоди, Аристарх, … - старушка поставила чашку с чаем на стол. – Это что же выходит? Ненил мне свое время отдал? И я живу вместо него?

- Ты, Тильда, не кручинься. Не вместо него, а за себя живешь, чтобы голос твой колокольчиком звенел, всех радовал. Хитер Ненил, однако! Ох, как хитер! Ты знаешь, Тильда, как домовые умирают? Они замшевают, зарастают мхом, то есть, и остается на доме эдакая замшелая шишка – на крыше, либо с угла где… Это как уж выйдет. Батюшка мой, к примеру, на самом коньке дома почил. А Ненил всегда говорил – не хочу, мол, опосля смерти шишкой замшелой быть! Хочу, говорил, чтобы не только моя жизнь пользу приносила, но, чтобы и со смерти толк был! Чтобы вместо меня кто другой дальше жить стал! А в тот день, когда тебя отпевать собирались, на рассвете, все и увидели, что вокруг бани папоротник зацвел. А ты дверь отворила и жива-живехонька во двор вышла. Вот чудо-то было…  Настоящее!

- А я-то, дурочка, думала, что Ненил раздружился со мной… А оно вон как вышло… Не знала я этого, Аристарх…

- Ты не думай, Тильда. Ничего зазорного в этом нет. Тут дело такое – без права на славу… И это уж точно лучше, чем шишкой замшелой на углу избы торчать! Теперь все сходится! Ай, да Ненил!


*****
После того разговора Аристарх воспрял душой и телом. Теперь он часами просиживал у Гоши в комнате, смотрел, как тот рисовал. Но Аристархов взгляд все чаще задерживался на рисунке, где был изображен дом с круглыми, словно иллюминаторы, окнами.

- А занавески я обязательно с красными маками повешу!

- Почему?

- Радостно, потому что. Красота! Баньку бы еще….

И сколько же было восторга, когда однажды на пригорочке с лиловой травой, чуть ближе к берегу, Аристарх увидел маленькую, аккуратненькую баньку! Как раз по его мечтательным мыслям – ни дать, ни взять! Домвоой кругами заходил-забегал по стене вокруг рисунка:

- Вот это угодил! Ай, да Гоша! Не то слово, как ублажил! За мной баюшка!

Но вечером, когда Аристарх заглянул в Гошину комнату, чтобы рассказать припасенную баюшку, то увидел, что у постели мальчика стоит доктор и выражение его лица не сулит ничего хорошего. Сам Гоша почти потерялся среди огромных подушек, словно утонул в них.

Затем доктор вышел вместе с Гошиной мамой и бабушкой в соседнюю комнату, и Аристарх услыхал резкий звук, словно птица вскрикнула – это Гошина мать выслушала приговор доктора.

- Два-три дня, не больше. Будем делать уколы, пусть спит.

Аристарх еще раз взглянул на рисунок, на домик с круглыми окнами, потом наклонился над Гошиной постелью:

- Много он понимает, твой доктор! Слушай сюда, Гоша! Ты это, того… Потерпи… Мы еще поглядим, кто кого!

Затем он заметил, что цветочный горшок с папоротником снова стоит на окошке, и его листва приобрела желтоватый оттенок.

- Ну, что за люди! Опять нефролепис на солнце поставили! Сколь говорить – не любит он этого! – домовой, кряхтя и пыхтя, перенес цветок на стол.



*****
Изольда Львовна хмурила свои густые брови, слушая рассказ Аристарха об удивительном мальчике, который придумал и нарисовал целую Планету, о том, какие на ней сказочные закаты и пронзительные рассветы, о том, как чудесно пахнет травами в маленькой баньке и как радостно было бы встреть там дружка-приятеля Ненила.

- Ты просишь Веретено, Аристарх, я поняла. Но с чего ты взял, что я тебе дам его? Только потому, что тебе хочется помыться в бане?

- Ты не можешь мне его не дать, - возразил домовой. – Тебе, как никому другому, известен мой срок, чего уж там – давно живу. Для домового это сущий пустяк, а такому расчудесному мальчику, как Гоша, как раз бы хватило до конца его дней жить счастливо. Ты подумай сама, сколько бы прекрасных картин он нарисовал?

- Я не могу вот так, по первой прихоти, разбрасываться веретёнами! – Изольда Львовна сердилась, но голос ее звучал как-то неубедительно. – Эдак у меня за квартирами и вовсе некому присматривать будет. Ты мне скажи твою, самую, что ни на есть, личную причину! А не то, что там какой-то мальчик…

- Изольда! Не зли меня! Гоша тебе не какой-то там мальчик!

Сердить домовых – последнее дело. Неприятностей не оберешься! Уж домовой расстарается, можно не сомневаться! Изольда Львовна неприятностей не желала.

- Личную причину, говоришь? А вот тебе: я не желаю быть замшелой шишкой! Поняла, дурья твоя башка? А здеся, - Аристарх махнул рукой на лестничную клетку. – Здеся мох - и тот не растет! Так что же мне прикажешь? В один прекрасный день превратиться в засаленную нашлепку на пластиковых перилах? Которую соскребут при первой же уборке?

- Ты не кипятись, не кипятись, - примирительно продолжила Изольда Львовна. – Не я срок устанавливаю, поэтому раздавать веретёна на первое же чудачество не могу…

- А Ненилу выдала? Выдала! Ты пойми, Изольда, я не о мальчишке пекусь – о себе! Поняла? Это и есть самая, что ни на есть, личная причина. Вот!

- Аристарх, ты потомственный домовой в седьмом поколении, - это был последний аргумент. – Ну, кого я вместо тебя на догляд поставлю?

Аристарху вдруг припомнилось, как Ненил незадолго до своего исчезновения велел ему всю баню осмотреть, показал, где какая заслонка скрипит, где веники сушить надобно, как печную трубу чистить. Аристарху тогда и в голову не приходило, что Ненил ему службу свою передавал. С девчонкой той, Тильдой, он, судя по всему, для себя давно все решил, потому как тоже не хотел быть замшелой шишкой в предбаннике.

- Как это, кого на догляд? – очнулся от пристального взгляда Изольды Львовны Аристарх. - А Гельмут? Чего это он у тебя в лифте торчит?

- Гельмут??? Да разве может домовой называться Гельмутом???

- А почему нет? Чем же это Гельмут хуже, чем Аристарх? Или Ненил? Он толковый малый, я сам проверял. Чай у него вкусный. Да и потом, я же не прямо сейчас лунную нить крутить стану, я ему весь догляд передам. Ну? Давай сюда веретено!

- А ты знаешь, Аристарх, что мальчик этот, Гоша, то есть, он даже знать не будет, что это ты ему свое время взаймы отдал?

- Значит, так тому и быть! Вот, глянешь, иной живет так, что от него и проку никому нет, одни барыши, а опосля даже шишки не остается – один шиш. Нет, Изольда, такой конец не по мне! Хочу, чтобы после меня целая Планета оставалась! И это лучше, чем плесень в углу или шишка на дверном косяке!

Веретёнышко было маленьким, тонким, острым, словно иголка. Аристарх довольно хмыкнул и сунул его в карман:

- Вот так-то лучше. Не желаю быть нашлепкой на пластике, вот и весь сказ! Ну, бывай, Изольда…


*****
Кошка Муська выпучила свои зеленые глаза и зашипела, когда Аристарх вкатился к ней в компании разухабистого румяного мужичка в мятой темно-синей куртке с блестящими пуговицами.

- Не шипи, Муська! – Аристарх был в приподнятом настроении. – Знакомся. Это вот – Гельмут. Теперь он будет за тобой доглядывать. А ты, Гельмут, гляди - думное место тут отменное, и кошка хорошая, мягкая.

- А вы теперь, что же, вдвоем здесь околачиваться собираетесь? – Муська недовольно оглядела Гельмута с ног до головы.

- Тебе-то что? Не твое кошачье дело! – топнул ногой Аристарх, а потом потянул Гельмута за рукав и потащил в квартиру по соседству.

- А вот здеся живет Сю, - Аристарх непроизвольно улыбнулся. – Она страсть как любит баюшки слушать! И без надобности не ревит.  Только тут, знаешь, чего? Тут бумагу какую-то найтить надо, а то худо ей будет. Ну, помнишь, что мы с тобой говорили уже? Разузнать бы только, какую бумагу?

- Что-то я не понял, Аристарх, - Гельмут рассеянно взглянул на полки с игрушками и присел на детский стульчик. – Ты как будто бы уезжаешь куда? Только разве домовой может уехать из дому?

- Нет, уехать не может…  Ты вот мне тут не спрашивай такие глупые вопросы… Учись, пока учу! Горшок, - Аристарх кивнул головой в сторону детской кроватки. – Он вон тама стоит!

- Какой горшок?

- Оранжевый!

Хлопнула входная дверь, и стало слышно, как Ксюшина матушка говорит с кем-то по телефону, одновременно снимая с ребенка куртку:

- Все, Ксюша, беги в комнату! Поиграй. Нет, все плохо, Кристина… Мне надо до конца этой недели освободить квартиру… Не знаю! Я ничего не знаю! Что я могу сделать? Они говорят, что если завещание не написано, то мы с Ксюшкой тут вообще никто!

- Погодь-погодь, … - Аристарх прислушался. – Ты слыхал, Гельмут? Она сказала: «Заве-Щание»?

- Слыхал, а что? Что это значит?

- Так ведь я же на ём сплю!

- На чем?

- На «Заве-щании»!

- ???....

Аристарх загремел коробками, свертками и всякой другой утварью, выгребая из-под завалов на антресоли свою жестяную коробку с надписью «Мармелад».

- Вот оно! – гордо подняв вверх найденное, возвестил домовой. – Оно самое «Заве-щание» и есть! Не зря я на ём спал! Как знал, что нужная вещь, пригодится! Идем, Гельмут!

Из кухни тянулся запах омлета и ванильных пирожных, и доносились обрывки телефонного разговора:

- В общем, ты приходи завтра… Поможешь коробки собирать. Куда? Да не знаю пока. Дорого все, вместе посмотрим, ладно?.. А пока у Тамары остановлюсь, недельки на две…

Аристарх с Гельмутом спустились с антресоли и, как могли, приветливо улыбнулись, сидящей на полу среди игрушек, девочке:

- Сю! Ты погляди, кого я тебе привел! Это Гельмут, он тоже баюшки умеет рассказывать!

- Что ты, Аристарх?! Я отродясь их не знавал, этих баюшек!

- Цыц! Выучишь! Сегодня же выучишь, понял?

- Мых? – девочка с сомнением переводила взгляд с одного домовика на другого.

- Конечно, Мых! Сю, теперь у тебя два Мыха! Поняла? – Аристарх сел на пол, напротив малышки.

- Два чего? – Гельмут тоже сел на пол.

- Два Мыха. Экий ты бестолковый! Ты да я. Чего же тут непонятного?

Аристарх насупил брови, стараясь сделать серьезное лицо, но малышка Сю мигом забралась ему на колени и с опаской поглядывая на смущенного Гельмута, прошептала на ухо:

- Оп! Сю не плакит. Мых казит баюску?

Аристарх помялся, глубоко вздохнул и, прижимая девочку к себе, размеренно заворковал:

- Люли, люли люленьки
Прилетели гуленьки,
Сели гули на кровать,
Стали гули ворковать,
Стали гули ворковать,
Стали Ксюшеньку качать,
Стали Ксюшеньку качать,
Стала Ксюша засыпать….

- Только ты вот чего, Сю, - домовой вынул из-под кушака жестяную коробку. – Ты вот это сперва мамке своей передай. Это для ей самая сладкая баюшка будет. От ей, от этой баюшки, у матушки твоей враз душа на место встанет… Идем, Гельмут!

А потом, сидя на шкафу, за огромным плюшевым медведем, оба домовика удовлетворенно переглядывались и улыбались во всю ширь своих круглых, как два блина, лиц, когда молодая женщина открыла жестяную коробку и нашла в ней ту самую ценную бумагу с круглой печатью и самоличной подписью покойной старушки.

- Ну, вот, - крякнул, наконец, Аристарх. – Одну задачку решили. Нашлось «Заве-щание»! Значит, теперь Сю никто на улицу не выгонит.

- Так ведь это, - поддакнул Гельмут. - Бусины в коробке, однако, тоже не последнее дело. Камешки-то стоящие, не стекляшки. Ты не думай, я в этом толк знаю… Я раньше в ювелирной мастерской жил.

- Ишь, ты! Надо же, толковый какой! Но баюшки, все одно, придется учить. Книжку тебе дам! Понял?


*****
Круглая луна катилась по небу, лениво переваливаясь с боку набок. Косматые облака то и дело норовили заслонить ее, но луна, словно очерченная циркулем, все равно, выкатывалась и светила в окно холодным серебристым светом.

Несчастный папоротник нефролепис снова стоял на подоконнике. Аристарх молча снял его оттуда и поставил на пол, у самой кровати. На спящего Гошу он старался не смотреть, с горечью прислушиваясь к его хриплому, надрывному дыханию.

Подойдя к стене, на которой висели Гошины рисунки, Аристарх на мгновенье задумался, глядя на собственный портрет с солнечными зайчиками в волосах и бороде. «Экий я тут радостный получился, загляденье! Всегда бы таким быть!» А лиловая трава, что на рисунке рядом, шелковым шлейфом струящаяся по пригорку на далекой Планете Несбывшихся Воспоминаний, притягивала к себе все существо старого домового, и взгляд его заскользил по этому расчудесному шлейфу вниз. Ему казалось, что он уже не раз был там, гулял у Янтарного моря, слушал музыку оранжевого прибоя… «А вот интересно, можно ли помнить то, чего с тобой не было? То, что, возможно, только будет? Ну, или то, что тебе хотелось бы считать сбывшимся?» «Гельмут справится! Он толковый парень, старательный. Ему еще рано думать об том, что такое замшелая шишка на дверном косяке.»

Тут дыхание Гоши участилось, стало жестким. Аристарх повернулся к постели так несвоевременно умирающего мальчика: щеки его впали, черты лица заострились, а вокруг губ стал заметен бледно-синий треугольник.

- Ну-ну, Гоша!  Погоди еще маленечко, щас мы все поправим, - домовой плотно задернул штору и пальцем проковырял в ней дырку.

Тонкий серебряный лучик, словно острая шпага, проткнул ночные сумерки и коснулся Гошиной постели. Аристарх ловко раскрутил и приспособил к нему волшебное веретенышко. И оно вдруг закружилось, заплясало - сначала по краю скомканного одеяла, а затем и по всей комнате. Лунная пряжа заструилась, засверкала, и роняя серебряные искорки, стала сматываться в волшебный клубок.

-  Как земля вечно сильна, молода и здорова, так и ты, Георгий, здоров и силен будешь. Как земля всему живому силы дает, так и боль твоя в землю уйдет, от всей хвори тебя земля избавит, - откуда Аристарх помнил это заклинание, он сам уже не знал, просто повторял его вслед убегающим минуткам.

Дыхание мальчика выровнялось, черты лица сгладились, синий треугольник вокруг губ исчез. Волшебное веретено кружилось все быстрее и быстрее, но становилось все меньше и меньше, а потом и вовсе растворилось в ночи, оставив в руках домового серебряный клубок лунной пряжи.

- Когда на рассвете засеребрится холодная роса, когда первая птица вспорхнет с ветки и коснется крылом восходящего солнца, и бесконечная боль растворится в его лучах – тогда зацветет папоротник, - закончил обряд Аристарх, теперь можно было немного передохнуть.

- Времени у нас с тобой до рассвета, Гоша, а дел невпроворот, - домовой деловито продевал петельки лунной пряжи сквозь иглицы невидимого ткацкого станка в изголовье постели мальчика. «Отродясь ткачеством не занимался, - удивлялся сам себе домовой. – Откудова я знаю, что и как надо? Видать, и впрямь срок тому знанию пришел…»

– Ничего, Георгий, управимся, не боись, - храбрился домовой. – Тут дело такое, не сбиться бы!

Ткацкий станок равномерно щелкал станиной, иглицы ряд за рядом ткали из лунной пряжи волшебное серебристое полотно, невесомое, словно ветер, холодное, словно утренний туман.

- В помощь тому, чьи дни сочтены, страдающему и хворому, даю подмогу. Сколько буре ни бушевать – а стихнет ветер, покой настанет. Сколько зверю ни реветь – а сон сморит, зверя успокоит. Сколько в пучине воде ни баламутиться – а усмирятся воды, прозрачны и тихи станут. Пусть время, мне отпущенное, отныне твоим будет, день за днем, петелька за петелькой.  И буду помнить я то, чего никогда не было, буду видеть то, чего никогда не видел. Путь мой ясен предо мной лежит, и радость-солнце встает над дорогой моей, - закончил, как выдохнул, Аристарх.

Темное ночное небо стало синим, луна белесой, и утро робко постучалось в окно. Аристарх раздвинул шторы и с удивлением заметил, что ладони его, да весь он, стали прозрачными, как дым от костра.  А когда трава под окном засеребрилась капельками утренней росы, и первая птица взмыла в небо со своей звонкой песенкой, знаменитый потомственный домовой и вовсе исчез, словно его и не было никогда.

… Две женщины в соседней комнате с болью и страхом, в горьком молчании ожидали конца ночи. Под утро та, что моложе, забылась тяжелым сном. А другая, стараясь не разбудить ее, тихонечко направилась к двери, заранее зная страшный приговор. Но дверь перед ней вдруг сама распахнулась:

- Ба! Разве ты не знаешь, что папоротники не любят солнечный свет? Этот цветок называется нефролепис, ты не ставь его больше на подоконник, ладно?

Гоша устало улыбался, обеими руками обнимая цветочный горшок. Папоротник со смешным названием нефролепис весь был покрыт темно-багровыми цветами с солнечной искоркой в серединке.


*****
Ароматный чай с земляничным вареньем для настоящего домового дело не последнее. А Гельмута раньше таким чаем никто не баловал, поэтому он с превеликим удовольствием черпал ложкой варенье и отхлебывал с блюдца дымящийся, только что, ради него, Гельмута, заваренный чай.

- Стало быть, исчез Аристарх? – Матильда Лукинична печально вздохнула. – Как Ненил? Да?

- Стало быть, так... – в унисон вздохнул Гельмут.

Какое-то время был слышен только звон чайных ложек в чашках и тиканье ходиков на стене.

- Одна шестеренка в часах у тебя барахлит, хозяйка, - по-деловому нарушил молчание Гельмут. – Я хоча и не такой дельный домовой, каким был Аристарх, но эту беду поправить могу.

Матильда Львовна улыбнулась, ласково провела ладонью по косматой Гельмутовой башке и сказала:

- Так ведь дельными-то не сразу становятся. Сперва состариться придется, пока всему научишься.

- А что такое замшелая шишка? – ни с того, ни с сего вдруг спросила кошка Муська.
Матильда Лукинична с Гельмутом переглянулись.

- Это тебе, Муська, вовсе ни к чему знать, - пожал плечами Гельмут. – Это что-то вроде старой пружины в диване. Вид еще не портит, но сидеть мешает.

- Тогда не удивительно, что Аристарх не хотел ею быть, - кошка широко зевнула, показав отменные белые зубы. – Знаешь, Гельмут, ты приходи на его думное место, я не против.

- А и то! У меня ведь задание от его есть, от Аристарха-то! Важное. Баюшку выучить. А где я ее возьму? Знать бы…

- Баюшку? Это колыбельную, что ли? – Матильда Лукинична достала с полки книжку в темно-зеленой обложке. – На-ко вот, почитай.

- Эм Ю Лермонтов, … - Гельмут задумался. - А что? Он баюшки сюда записывал? Ладно. Пойду, погляжу…

И, забравшись на антресоль, где еще совсем недавно жил Аристарх, домовичок с совсем недомовиковским именем – Гельмут, стал увлеченно перелистывать странички книжки и что-то старательно бубнить себе под нос.

Уснул он уже под утро, поэтому проспал до самого обеда. Разбудил его шум внизу. Молодая женщина протирала на полках пыль и одновременно с кем-то говорила по телефону:

- Да не знаю я, Кристина! Ни капельки не знаю, как так вышло! У Ксюшки в игрушках та коробка была. Да-да! И завещание в ней было, и камушки старинные. Так и в сказке-то не бывает. Не иначе, домовой у нас завелся! Ты вечером приходи, я сейчас Ксюшку спать уложу, как раз все и приготовлю.

Розовощекая Ксюша лежала в кроватке, но совсем не собиралась спать. У нее был сложный выбор: либо продолжить откручивать синее колесико на новой машинке, либо зареветь погромче, чтобы мама отложила свой телефон и взяла её на ручки.

- Ксюшенька! Сейчас мама вымоет посудку, а потом Ксюша будет баиньки? Да? –радостная мама выпорхнула из комнаты.

Деваха уселась в кроватке и для начала стала тихонечко хныкать. Гельмут подоспел как раз вовремя. Не успев зареветь, девочка смотрела на него широко открытыми глазами.

- Сю?

У Гельмута не было такой шикарной бороды, как у Аристарха, зато у него были такие же розовые щеки, как у самой малышки. Поэтому она осторожно коснулась пальчиком его носа и неуверенно сказала:

- Мых?

- Он самый! Помнишь, я тебе баюшку обещал? Так вот, ты давай ложись-ка на подушечку, а я тебе её расскажу.

На удивление девочка послушно легла в кроватку. Гельмут поправил одеяло и самозабвенно стал читать заученное стихотворение:

- Спи, младенец мой прекрасный,
   Баюшки-баю.
Тихо смотрит месяц ясный
   В колыбель твою.
Стану сказывать я сказки,
   Песенку спою;
Ты ж дремли, закрывши глазки,
   Баюшки-баю.

Вскоре девочка сладко спала, причмокивая во сне губами.

- Надо же! – удивился домовой. – А этот Эм Ю знает толк в баюшках!



*****

Яркий, солнечный день не застал мальчика Гошу в комнате. С той самой ночи, когда удивительно волшебно, на утренней заре растворился его смертельный недуг, у него началась другая, полная радостей и новых впечатлений, жизнь. Никакими словами не передать то неожиданное счастье, что вдруг пришло в дом на смену безутешному горю.

Гошина бабушка всем соседям рассказывала историю о том, как в ту самую, страшную, ночь, когда она уже оплакивала своего внука, чудесным образом расцвел папоротник, и смертельная болезнь исчезла сама собой. Старушки у подъезда с пониманием кивали в такт ее рассказу, а потом, на всякий случай, старались завести в доме чудотворный папоротник со смешным названием – нефролепис.

Гошина постель теперь была аккуратно заправлена, на письменном столе стопой лежали тетради и учебники. А солнечные зайчики играли в чехарду на стене, где висели рисунки мальчика.

Изольда Львовна внимательно смотрела на чистый лист бумаги, прикнопленный прямо к светлым салатовым обоям.

- Говоришь, здесь был его портрет?

- Так точно! Был! Малец сам нарисовал, хороший портрет был, радостный, весь в солнечных зайчиках. А теперя нетути, только вот это, … - Гельмут растерянно таращился на стенку.

А вокруг прикнопленного к стене листа бумаги пестрели следы. Самые настоящие следы босых ног! Ими были утоптаны все обои, и вели эти следы к рисунку с маленьким уютным домиком на берегу Янтарного океана. Круглые, словно иллюминаторы, окна в нем были распахнуты настежь, и ветер раздувал новенькие, в алых маках, занавески.

- Сколь хитер Аристарх! – всплеснула руками Изольда Львовна. – Ох, как хитер! Улизнул! Как есть, улизнул!  Учись, Гельмут! Пожалуй, я тоже подумаю на счет замшелой шишки на дверном косяке…

- А нешто даже ведьмы замшелыми шишками становятся? Ну, потом, опосля? ...

- Хуже! Ведьма может стать болотной тиной или зловонной лужей… Ну, еще есть варианты, но тебе об этом лучше не знать.

- Изольда Львовна?

- Ммм?..

- Это как же так получается? Аристарх, можно сказать, свое время задаром отдал, а мальчишка об этом даже не узнает?

- Ну, во-первых, не задаром. За лиловую траву и янтарные закаты. А во-вторых, нельзя человеку всю жизнь быть в долгу.

- А как же Аристарх?

- А что Аристарх? Хороший домик, уютный. Банька рядом. Небось, и приятель его, банный Ненил, тоже там! Где ж ему еще быть, если не в Аристарховых воспоминаниях?

Гельмут шумно вздохнул:

- Он так старался… Нет… Я мальцу обязательно все расскажу…

- Конечно, расскажешь, - ухмыльнулась Изольда Львовна. – Когда он состарится.

- Как состарится? А раньше нешто нельзя?

- Раньше не получится. Он тебя теперь ни видеть, ни слышать не будет, - ведьма подошла вплотную к стене и провела пальцем по обоям. – Ишь, наследил как! Эх, обошел меня Аристарх… По всем статьям обошел…



******

Далеко-далеко, за дальними далями, за тонкой гранью возможного, скользит по самой кромке Млечного пути Планета Несбывшихся Воспоминаний. Лиловые травы стелются на ней шелковым ковром до пурпурного горизонта, а диковинные звери утопают в них по самое брюхо. Янтарный прибой разливается по серебряному берегу, искрясь и переливаясь золотой пеной. Невиданной красоты птицы парят в вышине, среди багровых облаков, а изумрудное солнце светит сквозь их прозрачные крылья. Там нет боли, там нет разочарований, там всегда удивительно хорошо…

Аристарх выходит босиком на крыльцо уютного домика с круглыми окнами, долго смотрит куда-то за горизонт, подставляя лицо теплому соленому ветру, и улыбается. Там, в янтарной дымке, он видит, как весело мчится по заснеженному склону румяный Ванятка, слышит, как ворчит старуха, мать хозяина, грохоча в сенях ведрами, а откуда-то, совсем издалека, льется дивная песня про колокольчик, которую поет маленькая Тильда….

Аристарх берет подмышку шахматную доску с вырезанными из камня фигурками и не спеша идет к маленькой уютной баньке, где давний приятель, банный Ненил, уже поджидает его на пороге:

- А у меня уж и самовар подоспел! Ну, что? Партейку-другую сыграем?

- Как есть, сыграем! Ох, и скучал же я по такому делу!

- Шахматы у тебя знатные, Аристарх, - Ненил аккуратно расставляет фигуры на доске. – С собой прихватил? Или сам вырезал?

- Ты знаешь, я в дом пришел, а там все, как мне мечталось, как будто я уже раньше видел все это, но почему-то забыл, а теперь вот вдруг вспомнил. И печка, и занавески с маками, и шахматы на столе. Вот, к примеру, белые фигуры из нефрита. А чтоб ты знал, белый нефрит большая редкость. А черные – из оникса, который тоже не часто черным бывает.

- И у меня так же вышло, - подхватил Ненил. – И банька в самый раз, с полочком в аккурат под мою стать, венички впрок заготовлены – благодать! Тебя вот только заждался. Я уж было подумал, ты не догадаешься, не сообразишь!

- Это про веретено-то? Отчего же не соображу? Ты думаешь, один ты тут соображалистый выискался? – Аристарх решительно передвинул коня на шахматной доске. – Шах тебе!

Ненил поскреб ладонью сверкающую на солнце лысину – и Аристархова ладья уплыла с доски прочь.

- А ты не огорчаешься? Ну, на счет замшелой шишки? Традицию-то мы с тобой не соблюли, как ни крути, … - Аристарх неуверенно передвинул пешку на одну клетку.

- К черту такие традиции! – Ненил даже о шахматах забыл. – Ты бы слыхала, как пела моя Тильда! Ей аплодировали в очень больших театрах, а голос её, звонкий, как серебряный колокольчик, все звенел и звенел… А ты говоришь, замшелая шишка…

- Она помнит тебя, Тильда твоя… Только все думала, что ты раздружился с ней и ушел, не знамо куда… Я рассказал ей… А она огорчилась…

- Напрасно рассказал. Пусть бы не знала.

- Я утешил её. Сказал, что замшелая шишка в предбаннике – это совершенный пустяк, по сравнению с подаренным временем. От шишки никаких воспоминаний не останется, а её голос многие помнить будут.

- Экий ты! – Ненил хитро подмигнул. – Теперь и мальчик Гоша станет думать, что ты просто ушел, и даже знать не будет о твоем подарке. Мат тебе!

- Так нечестно! Ты отвлек меня! – Аристарх почти рассердился. – Это не считается, давай переиграем!

Шахматные фигурки вновь встали по клеточкам.

- Гельмут расскажет ему все, - примирительно продолжил беседу Ненил. – И одной красивой сказкой станет больше.

- Сказкой?

- Конечно. Ну, или Несбывшимся Воспоминанием, это уж как тебе больше нравится.



В произведении использованы тексты колыбельных из различных источников.

Рисунок из Интернета


Рецензии
Очень красиво и волшебно, Ольга. И философский смысл есть. И миссия человека и других существ на Земле. Пусть все души во всех мирах Бога будут счастливы!

Алекс Иванов 4   27.07.2019 22:54     Заявить о нарушении
Хочется думать, как Гендальф - что земной путь не заканчивается смертью...
Благодарю Вас!

Ольга Луценко   27.07.2019 23:29   Заявить о нарушении
На это произведение написано 14 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.