Челнок

Берестяная лодочка боролась с течением, относившим ее прочь от острова. Хозяин утлого челнока, чудин Эйво, отчаянно орудовал веслом. Вот же угораздило попасть на стремнину! За спиной тянулись ивовые кущи левобережья, прорезаемые многочисленными протоками-курьями. Где-то там, на берегу извилистой Лаи, стоит село – отчина Эйво, чудского рыбака, промышляющего среди двинских «кошек». 

Справа виднелся поросший ольхой большой остров Кего. Сюда время от времени  наведывались пришельцы-мурмане. В запанях Кего прятали они свои лодьи. Эйво всячески избегал причаливать к облюбованному мурманами острову. Некогда  здесь стоял грозный идол Одина, которому приносили человечьи жертвы мурмане. Уже гораздо позже, когда народы Скандинавии приняли христианскую веру, гости из далекой Норвегии продолжали приставать к Кегострову: они грабили славянские и чудские селения, увозя все, что подвернется под руку. Иногда незваные пришельцы проникали в глубь материка, выжигая огнем скудные нивы и истребляя мечом всех, кто противился им.

На дне чудского челнока трепыхались несколько крупных окуней, пара жирных язей и лещик. Эйво правил берестяным челноком, направляя его к острову, нареченному  некогда в честь Йомалы или Юмалы, божества предков Эйво. Когда-то на берегу острова высился деревянный истукан, украшенный лосиными рогами. Двинские чудины  поклонялись Йомале. С тех пор прошло несколько сот лет. В устье Двины поселились православные, низвергнувшие идолов. Чудь смешивалась с переселенцами, принимала крещение. И лишь немногие, как Эйво, сохраняли приверженность древней религии.

Преодолев быстрое течение, Эйво выгреб к острову, где прежде стоял идол, вырубленный из цельного ствола дерева.  Пращуры Эйво  несли к подножию истукана звериные шкуры, жемчужины, извлеченные с речного дна, бусы и ожерелья из звериных зубов, раковин, жарили мясо жертвенных животных, отдавая лучшие куски идолу. Все это в прошлом.  Теперь остров посреди Двины безлюден и пустынен, и ничто не напоминает о величии прежде священного места. Просто клочок суши, густо поросший ивами и березняком…

Лодка-берестянка ткнулась носом в песчаную косу. Эйво перешагнул через борт челнока. Перед ним тянулись густые кусты прибрежной ивы. Привязав челнок к самому крепкому стволу и, раздвигая ветви, он двинулся в глубь острова, растянувшегося посреди Двины.

Из-за ивовых кущ доносились приглушенные голоса. Кто это? Земляки или пришельцы из-за моря? До чудина долетали лишь обрывки слов и фраз. Двое людей говорили на славянском наречии. Пригнувшись, Эйво протиснулся сквозь заслон хлестких ветвей – и очутился на широкой, утоптанной поляне. Посреди нее торчал толстый березовый пень с узловатыми корнями. На протяжении столетий был он подножием деревянного божества чуди. Теперь же на нем сидел молодой русоволосый человек в монашеской одежонке.

Напротив него, на поваленном стволе березы восседал седобородый и седовласый старичок в помятой скуфейке. Одной рукой он теребил полу рясы, в другой держал веточку, которой неспешно водил по куче пепла от костра. Он поднял голову и, обратив светло-серые глаза к молодому  напарнику, медленно заговорил:

- Завтра, как утром пробудимся, помолившись, отправимся к мысу Пур-Наволок. Был я там в прошлом годе, место высматривал для обители.

- Как наречем-то, отче? – спросил инок.

- Скоро грядет День Чуда Архангела Михаила. В честь него, водителя сил бесплотных, и назвать бы обиталище сие. А там и братья поспеют от Холмогор. Часовенку срубим…

- А остров сей как называется? – спросил молодой монашек.

- О том не ведаю. Прежде капище было нечистое, требы клали идолу. Вот где сейчас ты сидишь, там эта образина и стояла, пока братцы-ушкуйнички не порубили ее на дрова.

- А ежели бы моим именем этот остров назвать? – мечтательно произнес юноша.

- Гордыня – грех великий, - назидательно ответил старец.

- Так плохо разве ж – Мосеев остров? – не унимался тот. – Ведь зовут же греки Царьград Константинополисом, в честь царя благоверного, равноапостольного…

- Царь тот к лику святых причислен. Оттого и город по имени святого. А затея твоя суть суета. Сперва делами, подвигами в вере славу в людях стяжай, а уж потом они порешат, назвать ли островок на Двине твоим именем или же…

- А что, лучше, коли он по имени идолища по-прежнему будет Ималиным зваться, прости Господи? – воскликнул, привставая, Мосейка (так звали инока)? – Или вот этот Пур-Наволок. Какой такой еще Пур? Может, тоже бес какой?

- Двойное имя. «Пур» по-чудски, а Наволок – по-русски. Да и сам народ здесь в теперешние времена перемешался. У кого мама чудинка, а отец русский, у кого, напротив, отец чудского корня…

- И как это люди православные на чудинках женятся? Они ж дикие, народец этот…

- Окрестятся чудинки, а потом их, крещеных, и замуж выдают. Что ж тут особенного? Запомни: во Христе нет ни эллина, ни иудея, ни чудина, ни русича…Вот и мы, хоть и русского племени, а имена-то носим нерусские, Лука да Моисей, латынское да еврейское. Сими именами гордиться надобно: евангелист Лука одним из двенадцати апостолов был, а Моисей еврейский народ из плена вывел и Закон ему дал. 

- А все-таки: что это за «Пур» такой? – вопрошал Мосейка.

И тут Эйво подал голос из ивовых зарослей:

- Пур…Это по-рюска…ручэей…Там ручеёв мнока.

- Это кто? – воззрился Мосейка на гостя, которого монахи поначалу не заметили.

- С добром пришел, али нет? – Лука пристально рассматривал белобрысого чудина, облаченного в одеяния из лосиной кожи, в сапогах выше колен.

- Я рыбо-олов, - гость ткнул себя заскорузлым пальцем в грудь. – Имя мое Эйво.
 
- Некрещеный значит? – насупил щетинистые брови Лука.

- Неэт…

- Ничего, срок придет – мы тебя окрестим. Негоже поганым-то быть! – произнес Мосейка, с любопытством оглядывая туземца.

- В вода-а? – Чудин указал за спину, где из-за кустов слышалось журчание двинской воды.

- Ну что ты, - засмеялся Лука. – Крестят не в воде речной, а в купель погружают. Впрочем, князь Володимир некогда киевлян в Днепре крестил.

- Рыбак говоришь? – спросил Мосейка.

- Да-а…У меня плавай чеэлнок, -  Эйво опять указал за спину. – Я ры-ыбу ловлю. Хоч-чи-те? Я сэйчаас.

- Благодарствуем, - произнес Мосейка.

С хрустом ломая ветки, заспешил он к песчаному бережку. Через несколько мгновений оттуда донесся отчаянный крик:

- Э-э—а-а-а! Вода унес! Вода унес! – ветхая веревка, которой был привязан челнок, перетерлась – и быстрое течение повлекло ее прочь.

- Беда у Ейвы-то! – всплеснул руками Мосейка и со всех ног бросился к берегу. Старец встрепенулся и засеменил следом. Эйво метался по берегу. Поток все дальше уносил берестянку. Инок быстро разделся до исподнего, сбросил обувь и кинулся прямо в холодную осеннюю воду. «Куда же ты? Утопнешь ведь!» - возопил Лука. Тем временем
юноша доплыл до челнока, забрался в него, взял весло и стал грести к бережку. Выскочив из челнока, он запрыгал на месте, яростно растирая грудь, спину, бока.

- Неслух ты, Моисейка. Как есть неслух! – сурово отчитывал дрожащего, мокрого инока Лука. – Беги живо к нашему шалашу, там костер разведем.

- Вот черт! – забывшись, возопил юный монах. – Сейчас совсем закоченею да и околею.

- Не поминай нечистого! – строго проговорил Лука. – Ты, вижу я, как был мирской человек, так и остался. Ну, какой из тебя монах?  Больно бранчлив ты… Беги, говорю!

Мосейка схватил верхнюю одежду, сунул ноги в сапожки и помчался на другой берег острова – в этом, самом узком месте острова, от Маймаксанского рукава до Кузнечихи было рукой подать. Лука и чудин стояли на берегу, созерцая великолепный розово-золотистый закат, раскинувшийся над Двиной, заречной стороной и островами.

- Краса! Краса несказанная, божественная, - полушептал Лука.

- Там мой родин… - произнес Эйво, указывая пальцами туда, где Лая впадает в Двину.

Маленькие кулички бегали по песку, оставляя цепочки следов, вспархивали, проносились с жалостным кличем низко над водой, в которой отражалось заревое небо.

- Улетят в скорости, - произнес Лука. – Утки да гуси уж в стаи сбиваются. Осень…

Он обернулся и обвел ласковым взором березы, уже основательно тронутые желтой краской. «Пойдем, чудин», - позвал он Эйво, тоже залюбовавшегося осенним пейзажем.

…Смеркалось. В котелке варилась уха из пойманной чудином рыбы. Мосейка достал из заплечной котомки ломоть хлеба и тряпицу с солью:

- Угощайся, чудово племя. Мать да отец, небось, заждались тебя дома-то?

Слезы выступили на блеклых, словно полинявших очах Эйво:

- Неэт мать-отэц. И брата нет болеэ…

- Умерли? Мор скосил? – участливо спросил Мосейка.

- Мурманы уби-или, - едва сдерживая плач, ответил чудин.

- Ну, ты, душу растравил парню! – сурово посмотрел на юного инока Лука.

- Это в том году, когда нехристи проклятые поморские селения пламени предали, церквы порушили, ироды окаянные,  - Мосейка деревянной ложкой зачерпнул наваристой ухи. – А потом ушкуйники наши к ним пожаловали, в отместку ихние селения спалили подчистую! И кирху пожгли, и пастыря ихнего на копье насадили. Эх, и погуляли братцы!

- Не говори так больше! – сурово сверкнул очами Лука. – Негоже христианам мести злобной предаваться, чужой вере поруганье творить. Татей да разбойников надобно карать люто, а мирных людей утеснять, бить, грабить да насильничать над женами – грех!

Они сидели возле уютного шалаша. Трещали березовые ветки в костерке. Напротив лежала лодка, вытащенная на отмель. Монахи условились дежурить по очереди – поддерживать огонь и следить, чтобы двинские воды не унесли ночью лодку как челнок чудина. Первым вызвался сторожить судно Мосейка.

- А вот у меня родни, почитай, тоже не осталось, - объяснял он Эйво. – Тятька от хвори какой-то в запрошлую зиму помер, мамка еще раньше Господу душу отдала. И оба брата малолетних умерли от морового поветрия. А старший в ратный поход ушел да и сгинул где-то. Сам я с Каргополя, слыхал про такой город близ Лаче-озера? У меня невеста там была. Дело уж к свадьбе шло, да только вдруг разлюбила меня зазноба, с моим самым лучшим и преданным дружком повенчалась. Никого-то у меня не осталось. Забросил я тогда дом свой, да и ушел в новгородские земли. А тут и повстречал Луку-старца. Решил: то, знать, судьба моя, постригусь в монахи. Ейва, а ты в городе бывал?

Чудин только развел руками. Вся молодая жизнь его прошла в селении с дивным нерусским названием, на берегу лесной реки. О городах он знал лишь понаслышке.

- Знаешь, а когда-нибудь и здесь город поставят. Уж больно место-то пригожее.

…На следующее утро они двинулись вниз по реке. Скоро предстал перед ними во всей красе мыс с диковинным русско-чудским именем. Шумели на взгорье вековые сосны, пели свою нехитрую песенку ручьи, сбегающие с высокого берега в великую северную реку. Жалобно курлыча, тянулся в небе первый журавлиный клинышек. Позади лодки монахов болтался, прикрепленный к корме крепкой веревкой, челнок язычника-чудина Прошедшей ночью он принял твердое решение креститься в православную веру.