Саёнара

Черт дернул командированного в Питер жителя Забайкалья Жамдана Хамдарова забрести в этот забытый Богом и коммунальными службами переулок! Он аккуратно обходил лужу, ворча: «Ну и вторая столица! А грязь – хуже, чем в родном Гусиноозерске!», когда навстречу ему из-за угла показалась зловещего вида кампания.

Из-за арки дворового проезда выглянуло солнце – и заблестело на бритых головах трех питомцев профучилища. Впереди, засунув кулаки в карманы, вышагивал Мюллер, по документам Паша Мельников. Он очень гордился тем, что в переводе на немецкий его фамилия точь-в-точь как у шефа гестапо. Мюллер также был горд, что, во-первых, он – белый человек, а не какой-нибудь там косоглазый или черномазый пришелец; во-вторых, он – коренной петербуржец, а не потомок лимитчиков из задрипанного Пскова или Тихвина. Пусть и живет он в спальном микрорайоне, в хрущевке, ютясь с родными в двух комнатах, с совмещенных санузлом, зато – абориген второй столицы. Как-никак его прадед тут на Пулковских высотах голову сложил, а прабабка в блокаду умерла… Эх, зря они это, защищали и умирали! Лучше бы сразу белые флаги вывесили – тогда бы правнук их рассекал по Невскому на «Мерседесе» и пил шнапс вместо этой «паленой» водяры.

За спиной Мюллера семенил низкорослый Шмайссер. Неизвестно, почему его так прозвали – наверное, потому, что говорил он быстро, короткими очередями. На плечах его красовалась полинялая куртка из амуниции армии бывшей ГДР. Ее  выменял он у какого-то антиквара, торговавшего раритетами эпохи социализма. Отдал за нее дорогую, добротную куртку, подаренную ему на семнадцатую днюху папой. Зачем ему понадобилось щеголять в восточногерманской униформе? Неужели непонятно: куртка та поразительно напоминала солдатское обмундирование старого доброго вермахта. Только без знаков отличия - надо б попросить приятеля изготовить и нацепить. После того, как Шмайссер, «в миру» Игорек Кочкарев, совершил «выгодный» обмен, ему пришлось выдержать настоящее сражение с отцом, грозившим выгнать отпрыска из дому, если тот не вернет куртку. Вынудил его пойти в антикварную лавку. Не дойдя, сын вернулся, заявив, что хозяин давно реализовал кому-то папин подарок. Отец пошумел – да и махнул рукой: и кто только воспитывает сегодня молодежь? Совсем от рук отбились эти юнцы!

Сбоку от Шмайссера шагал Бургомистр. Почему он носил такую кликуху? Может быть, оттого, что физиономия у него была слишком «лапотная»: нос приплюснутый, губы оттопыренные, глазки хитрые, блеклые, чуть раскосые –  давала знать чувашская кровь матушки. Впрочем, Бургомистр яростно отстаивал свою природную русскость: «Я свое гинекологическое дерево до самых корней знаю!» Ни дать, ни взять слуга арийских завоевателей из покоренного местного населения. На рукаве его полинялого пальто был нашит шеврон со свастикой. Не настоящей, конечно, не гитлеровской – за такую привлечь могут! Нет, то была некая модификация солярного знака: ее концы загнуты не под прямым, а под острым углом. Бургомистр, он же Коля Буханкин, любил рассказывать:

- Меня за эту свастику в прокуратуру таскали. Но я доказал им, что ношу этот знак вполне законно. У Гитлера свастика была повернута справа налево, а у меня – слева направо. И вообще это славянский символ Коловорот. Там только руками развели: претензий нет. С тех пор и я, и вся наша организация «Русский фронт» этот Коловорот носит без боязни.

Яркий луч солнца осветил проулок – и ударил как назло прямо в лицо Хамдарову. Он зажмурился – и его глаза стали еще уже, чем были от природы. Еще ярче воссияли бритые макушки. Мюллер взглянул на незнакомца – и его губы расплылись в злорадной улыбке:

- Смотри, братва: чу-у-урка! Нашу землю топчет! Понаехали, гады, отовсюду…

- Чурка!!! – выдохнули дружно Шмайссер и Бургомистр.

Приезжий из-за Байкала с ужасом понял, кто перед ним – и остолбенел. Его руки инстинктивно сжали папку и поползли вверх, чтоб защитить лицо от возможной агрессии недорослей. Тут Мюллер вынул кулаки из карманов и разразился потоком слов:

- Вот уроды! Русскому человеку прохода нет на родной земле. Все заполонили!

- Все заполонили! – попугайски поддакнул Бургомистр, а Шмайссер выпалил:

- Чемодан-вокзал-Чуркестан! – и стал зловеще подвигаться к чужаку, посмевшему вторгнуться в его «владения». В ногу с ним двинулись вперед и двое других.

Мысль человека, которому угрожает реальная нешуточная опасность, работает в лихорадочном темпе и порой внезапно выдает единственно верное спасительное решение.

- Я не сюрка. Джапан, - залепетал Хамдаров. – Япона по-русська. Я есть джапан…

Клешня Бургомистра вцепилась в рукав Мюллера: «Слышь, а ведь это японец. Их пальцем не тронь – такие приемы начнет выделывать! Удар ребром ладони – и ты уже труп!»

И тут злобная гримаса на лице Мюллера сменилась подобострастной улыбкой:

- О, джапан! Мир, дружба, как в старину пионеры говорили! Добро пожаловать в Рашу!
Люблю Японию с раннего детства: сакура, кимоно, харакири, каратэ… Кино люблю про самураев, про ниндзя. У меня двоюродный брат бизнесмен, он в Токиве был. Вы оттуда?

- Я из… Нагасаки, - залепетал Хамдаров, понимая, что если он скажет «Токио», то этот отморозок примется вспоминать рассказы братца, начнет выспрашивать разные детали…

- Нагасаки. Да! Соболезную. Гады-америкосы разбомбили. Но ваши были молодцы! Как отомстили им! Раздолбали этот чертов Перл-Харбор. Как орех разделали! Класс! Круто!
 
И трое «скинов» почтительно расступились, пропуская вперед гражданина далекой Японии. Мюллер и его соратники отвесили вслед уходящему неуклюжие поклоны как ученики сэнсэю. «Саёнара! – произнес Мюллер слово, слышанное в каком-то фильме.- Япона саёнара! Приезжайте еще!» Он чувствовал неоспоримое превосходство гостя из страны небоскребов, компьютеров, «тойот» и роботов над ним, жителем убогого, грязного, неухоженного предместья великого русского города. Но и обитатели этого убогого предместья по его, Мюллера, разумению были неизмеримо выше жалких, темных азиатов, живущих в юртах, жарящих шашлыки из сусликов и умывающихся раз в год, и то собственной мочой. В сравнении с ними Мюллер ощущал себя киплинговским сахибом.

- Слышь, а японцы они как, арийцы?– прервал раздумья Шмайссер.

- Ну да…- ответил Мюллер, подыскивая аргумент. – Они же с немцами были союзниками.

- А чего они тогда косоглазые все? – вопрошал Шмайссер, утирая нос обшлагом куртки.

-   Они просто прищурились… - после долгого молчания за Мюллера ответил Бургомистр.