Исповедь бомжа. 3 глава

     Долгое время, мне ночами снилась война. Погибшие однополчане, взрывы снарядов, крики и стоны. Я просыпался и уходил на кухню, закурив папиросу, долго смотрел в окно, будто там, в темноте улицы, были ответы на мои вопросы.
Думаю, я был не единственным, которым снилась война, пройти через все эти ужасы и остаться в живых, было чудом. Но жертвы были не напрасны, умерли за Родину, за матерей, за свою землю.
     Шли дни, оставалась неделя до свадьбы. В этот же день, мы с Машей должны были расписаться. Настроение было хорошее, свадьба, конечно, громко сказано. Это сейчас делают большие и торжественные свадьбы, с множеством гостей, зачастую и не зная, кто на ней присутствовал. А тогда, в конце сороковых, накрывали скромный стол в своей квартире, приходили родственники и самые близкие друзья. Да и невеста с женихом надевали то, что было в доме и свадебных салонов не было, правда, цветы старушки продавали.
     За неделю до свадьбы, я купил небольшой букетик и решил пойти к Маше в больницу. У неё было ночное дежурство, обычно, ночами было спокойнее и можно было посидеть с ней в процедурном кабинете, выпить по чашке чая и поболтать. Но тот вечер мне не забыть никогда.
     Когда я, такой счастливый, с улыбкой на лице, бегом поднялся по лестнице на второй этаж и вбежал в процедурную, я обомлел... Маша лежала на кушетке, а над ней склонился врач и рядом стояла молодая медсестра, близкая подруга Маши, Вера и плакала. Ничего не понимая, я подошёл ближе и с каким-то непониманием посмотрел на бледное, нет, совсем белое лицо Маши. Вера подняла голову и посмотрела на меня.
     - Сережа... Маша... Она... её больше нет... нет... нашей Маши больше нет... -  произнесла Вера и уткнувшись мне в грудь, зарыдала.
     - Как нет? Что ты такое говоришь, Вера? Почему нет? Только вчера вечером мы были вместе, она была совершенно здорова, весела... как нет? - бормотал я, ничего не понимая.
     - Остановка сердца. Видимо, оторвался тромб, или... только вскрытие покажет, - выдохнул с грустью врач Владимир Иванович, заведующий терапевтическим отделением, где и работала Маша.
     - Этого быть не может. Доктор! Этого быть не может! - вскрикнул я, оттолкнув Веру и упав перед Машей на колени.
     - Видимо последствия войны. Стрессы, переживания, истощение от голода. К сожалению, это не проходит бесследно. Жаль... девочка совсем... - произнёс Владимир Иванович.
     Я тупо смотрел на бездыханное тело своей невесты и поверить не мог, что всё происходит на самом деле. Но Маша была мертва и это было правдой.
     - С утра она была вялой, я просто подумала, что перед свадьбой переживает. И в обед почти ничего не ела, говорила, что ты должен вечером прийти, а в глазах была такая грусть. Я спросила, что это с ней? Ведь свадьба, радоваться надо. А она так печально улыбнулась и ответила, что очень рада и что очень тебя любит. А за час до твоего прихода, она набирала лекарство в шприц и вдруг так внезапно глубоко вздохнула и рухнула прямо возле шкафчика. Я очень испугалась и побежала за Владимиром Ивановичем. Но когда мы пришли, она уже не дышала, - плача, рассказывала Вера.
     Я смотрел на лицо своей невесты, с которой только вечером мы строили планы на будущее... и я представить себе не мог, что сегодня я её уже не увижу... живой. Цветы, которые я принёс Маше, валялись под моими ногами, поднявшись с колен, я тупо огляделся и побрёл прочь.
     На улице, смеясь, гуляли молодые пары, проходили пожилые люди, люди шли по своим делам, жизнь вроде шла своим чередом, но для меня она будто остановилась. Я никак не мог понять, как? Как в мирное время, девушка, которой не было и двадцати лет, могла вдруг внезапно умереть? Это было выше моего понимания. На автобус я не сел, шёл по тротуару, не видя, куда иду.  Почувствовал невольные слёзы на щеках. Оглядевшись, я быстро вытер лицо и прибавил шаг. До дома идти было далеко, мне всё-таки пришлось сесть в автобус и доехать до дома.
     Мама приготовила обед и ждала меня, но посмотрев в мою сторону, она очень испугалась, видимо выражение моего лица, вернее написанные на нём отрешённость и отчаяние, её испугали.
     - Сережа? Что с тобой, сынок, на тебе лица нет. Ты часом не заболел? -взволнованно спросила она.
     Минуту я стоял в дверях и смотрел на неё.
     - Серёженька, не пугай меня, что ты молчишь? Что случилось? - повторила мама.
     - Маша умерла, - еле выговорил я.
     Мама оторопело посмотрела на меня и пошатнувшись, тяжело опустилась на стул.
     - Господи... что ты такое говоришь? Как умерла? Почему? - хрипло проговорила она.
     - Не знаю. Я пришёл к ней в больницу, а она лежит в процедурным кабинете, на кушетке. Вся белая такая и не дышит. Врач сказал, что сердце не выдержало. Понимаешь, мама? Молодая девушка и сердце не выдержало! Как такое возможно? - вскричал я и дав волю чувствам, заплакал.
     - Господи... Бедная девочка. Беда-то какая. Ей бы жить и жить ещё лет пятьдесят. Поверить не могу, что не увижу её больше, не услышу её звонкий смех. Это невозможно... - заплакав, проговорила мать.
     - Что делать-то, мама? Что мне теперь делать? Кто скажет? - спросил я, сев перед ней на корточки.
     - Серёженька, сыночек... ну что тут сделаешь? Смирись, родной. Надо как-то с этим жить. Бедная девочка... - успокаивала меня мама.
     Она никогда не видела моих слёз и увидев, как я плачу, даже сама перестала плакать. Она гладила меня по голове и всё время повторяла:
     - Бедная девочка, как же это...
     Выяснять, почему умерла Маша, я не стал, было тяжело спрашивать об этом. Но много месяцев спустя, я встретил Веру и тогда она мне сказала, что Маша умерла от разрыва сердца.
     - Видимо, как и говорил наш Владимир Иванович, в жизни Маша была слишком нежной и впечатлительной. И война, потеря близких и неизвестно ещё, что она перенесла, когда немцы были в её деревне, страх, переживания, сказались на её здоровье. Я сама всегда удивлялась её бледности и слабости, - сказала мне Вера.
     Хоронили её скромно и тихо, всем терапевтическим отделением, где работала Маша. Пришли и однокурсники, многие плакали, но у многих на лицах было и выражение недоумения. Никто не мог понять, почему она умерла такой молодой, за неделю до своей свадьбы. Мне казалось, что все сочувственно смотрят на меня. Хотелось скорее уйти с кладбища и просто оставить в своей памяти Машу, как она улыбалась и как строила планы на будущее.
     После смерти Маши, я несколько месяцев ходил мрачнее тучи, а тут, однажды ночью, к нам в квартиру постучались. В то время каждый боялся ночного стука в дверь. Я выглянул в окно и сердце моё сжалось. Внизу, перед подъездом, стояла чёрная машина, "воронок", как её называли, в которой обычно приезжали, чтобы арестовать и увезти. Стучали бесцеремонно, кулаками, конечно же пришлось открыть дверь. На пороге стояли четыре человека в мундирах. Никто из них не спросил, можно ли войти, они просто прошли в комнату, мама, бледная, стояла в халате, накинув на плечи пуховый платок.
     - Степанова Зинаида Андреевна? - грубо спросил старший из них.
     - Да, это я. А что случилось? - стараясь быть спокойной, спросила мама.
     - Прошу вопросы не задавать. Приступайте, - приказал он двоим подчинённым.
     Те стали буквально переворачивать всё в доме вверх дном. В основном перелистывали книги в шкафу, в письменном столе выдвинули все ящики, открыли шифоньер, шаря в карманах наших вещей... в общем, это продолжалось минут сорок. Я понимал, что задавать вопросы бесполезно, меня просто колотило от неизвестности, хотя понимал, раз назвали фамилию матери, значит её могут забрать.
     - Товарищ старший лейтенант, ничего не найдено, - тихо произнёс тот, что делал обыск.
     - В спальне смотрели? - закурив папиросу, невозмутимо спросил старший лейтенант, сев на диван.
     Причём, пепел с папиросы он стряхивал прямо на ковёр, постеленный на полу.
     - Так точно. Искали. И там ничего, - доложил подчинённый.
     - Странно... должно быть... - разочарованно произнёс старший лейтенант.
     Потом, поднявшись с дивана и дымя папиросой, он подошёл к матери.
     - Что ж... одевайтесь, гражданка Степанова... Зинаида Андреевна, поедете с нами, - привыкший часто говорить такие фразы, сказал старший лейтенант.
     - Мама, в чём дело? Почему вы её уводите? - вскрикнул я.
     - Не надо, сын. Я сейчас оденусь, - спокойно сказала мама и прошла в свою спальню.
     - Но она ни в чём не виновата. Она просто педагог. Понимаете? Она мать секретаря обкома, Степанова Дмитрия Константиновича. Прошу Вас, мама ни в чём не виновата, - умоляюще просил я, глядя в безразличное лицо старшего лейтенанта.
     - Разберёмся, - только и ответили мне.
     Я беспомощно опустился на стул, но когда мама вышла, я подбежал к ней.
     - Мамочка, что же теперь будет? - обняв её, спросил я.
     - Серёжа, сынок... ты уже взрослый. Я ни в чем не виновата, верь мне, - тихо ответила мне мама.
     - Я верю тебе, верю. Ты всегда говорила, как предана делу партии, как любишь свою Родину и своих учеников учила этому. Там разберутся, не волнуйся, мамочка. Вот увидишь, это просто недоразумение и тебя завтра же отпустят, - говорил я и сам в это верил.
     На следующий день, после работы я поехал к брату, хотел просить его о помощи. Рассказав ему о том, что произошло, я сказал, чтобы он поговорил с нужными людьми и помог матери.
     - Это недоразумение, понимаешь? Мама ни в чём не виновата, ты же сам это понимаешь, - горячо говорил я.
     - Я знаю. На мать написали, что вроде на уроках она ведёт среди учеников  антисоветскую пропаганду. Читает стихи Анны Ахматовой, которую ещё в сорок шестом году исключили из союза писателей, называя её стихи пустыми и безыдейными. Это ты понимаешь? Я ничего не могу сделать. Боюсь, теперь и меня не оставят в покое, - ответил мне Дмитрий.
     Я был обескуражен. В данный момент он думал не о матери, а о себе. Это повергло меня в шок. Потом уже, спустя месяц, я узнал, что Дмитрия то ли заставили, то ли поставили перед фактом, но он написал заявление, что отказывается от матери и даже взял фамилию жены, став Прокофьевым. На этом, моя связь с единственным мне родным человек, оборвалась.
     Я сам ходил по всем инстанциям, чтобы доказать, что мать не виновна, что её просто оболгали. Но меня никто не хотел слушать. А когда я стал выеснять, где находится мама и можно ли ей хотя бы передать передачу, мне коротко ответили:
     - Не положено.
     Только много лет спустя, по чистой случайности, из архивов я узнал, что мать сослали в Сибирь и через семь лет, видимо не выдержав условий, она умерла, как было написано, от тифа.
     Примерно через полгода я решил вступить в партию, но меня попросили написать заявление, чтобы я письменно отказался от матери, Степановой Зинаиды Андреевны. Разумеется, я отказался. И когда мать назвали врагом народа, я не выдержал и врезал тому по морде. За хулиганство, мне пришлось три месяца чистить улицы под присмотром милиционера. Но лучше так, я бы никогда не написал такого заявления. В партию, конечно, меня не приняли.
     Итак, я остался совсем один, не считая брата, с которым я больше не общался. Слышал только, что его перевели в другой город и повысили в должности. Я твёрдо решил закрыть эту страницу своей жизни, оставив в памяти лишь любимых мною людей: отца, мать и Машу.
     Закончив институт, я устроился работать в конструкторское бюро, заодно стал учиться на инженера-строителя. Пятьдесят третий год, умер товарищ Сталин, по всей стране был объявлен траур. Не могу сказать, что я очень горевал, наоборот, я подумал, что быть может в связи с этим и маму освободят. Но вестей о матери я так и не получил.