Лыжня

Хегр быстро скользил на лыжах по девственно-чистой снежной равнине. Справа нависал обрывистый берег Пинеги, поросший вековыми соснами. Их длинные, покрытые инеем, корни повисли над заледенелыми просторами реки, словно ноги неосторожного путника, внезапно выбежавшего на край уступа и уже занесшего стопу над бездной, но каким-то чудом успевшего остановить гибельный бег к пропасти. Искристый снег слепил глаза. Ни звука не слышно в белой пустыне, окаймленной по обеим сторонам живой оградой ивняка да темными стенами леса. Изредка прокричит ворона или выпорхнет из сугроба рябчик.

Чудской охотник спешил, разрезая белое полотно снега, отталкиваясь копьем, служившим ему вместо лыжной палки. Вот лыжня пересекла цепочку лисьих следов; за пять шагов обогнула длинную полынью, схваченную слегка припорошенным снегом ледком. Человек в длинноухой заячьей шапке, толстой и короткой малице, сапогах из оленьей кожи на бегу обернулся. Солнце заиграло в кристалликах инея на его светлой бороде, блеснуло на медных подвесках-амулетах, болтавшихся на груди, мелодично позвякивая.

Позади – никого, одна только слепящая белизна. Человек перевел дух. Совсем немного осталось до той привычной тропинки, по которой можно подняться на высокий берег Пинеги. Вдали уже виднеется ориентир – старая сосна с разлапистыми корневищами и такой же кроной. Хегр поспешил туда. Стоит взобраться на речной откос - и оттуда уже рукой подать до родного селения. Человек ускорил бег. Лыжня выписала кривую между двумя тянувшимися параллельно берегу промоинами. Осторожно переступил чудин через лежавшие у кромки льда стволы деревьев, когда-то рухнувших в реку с высокого берега.

Подъем на этот раз оказался задачей не из легких. В последнее время погода часто демонстрировала свой капризный норов: то мороз, то оттепель, теперь вот опять основательно приморозило. Тропа, ведшая от береговой кромки вверх, напоминала ледяную горку. Хегр не сразу заметил это: лед был припорошен свежим снежком. И вот начались его мытарства: он несколько раз соскользнул вниз по гололеду, древко копья внезапно хрустнуло и переломилось – он лишился единственной опоры при подъеме. Не более чем на пять шагов удалось вскарабкаться незадачливому чудину, вырезая ступеньки во льду бронзовым наконечником копья. Еще шаг – и Хегр упал, больно ударившись бедром о лед, скатился вниз, каким-то чудом не повредив лыжи. Он поднялся, яростно сплюнул под ноги, отбросил в сторону обломок древка; другой, с наконечником, который выменял у приезжих с юга торговцев на горностаевые шкурки, спрятал в сумку за спиной, где хранилась битая птица - и заскользил вперед.  На бегу осмотрел висевший на боку лук – к счастью, он тоже не сломался при падении, пересчитал стрелы в колчане. Остановился внезапно, достал обломок копья, переместил в колчан – на всякий случай; если вдруг понадобится, можно мгновенно извлечь и пустить в ход несущий смерть наконечник.

Чудское стойбище совсем недалеко. Когда, прочертив на снегу меж сосен и елей извилистую тропу, он достигнет жилищ сородичей, солнце еще не успеет опуститься за окоем, его изжелта-розовые лучи будут процежены сквозь частое решето хвойного леса, снег особенно ярко засверкает в прощальном блеске заходящего светила. Во всяком случае, тьма не застигнет Хегра в чаще, и семья охотника не останется без ужина.

Он машинально оглянулся… На белом фоне заснеженной Пинеги отчетливо выделялись три черные точки, вдруг выскользнувшие из-за поворота высокого берега. Они стремительно направлялись в сторону, куда лыжи уносили чудского охотника. Три точки передвигались друг за другом, строго след в след. «Волки? - подумал Хегр – Их повадка».

Он внимательно всмотрелся в три точки. Эх, почему он не смог взобраться на обрывистый берег! Сверху, он, наверное, сразу разглядел бы фигуры: кто они, люди или звери? Хегр остановился. Темные точки, приближаясь к нему, вырастали в размерах, и скоро превратились в вертикальные фигурки. Люди! Их головы издали казались остроконечными – это значит, сверху накинуты меховые капюшоны… Проклятье, югра!

Несколько лет назад незваные пришельцы из дальних земель, где восходит светило, объявились в пинежских лесах. Встреча с ними не сулила ничего хорошего ни одинокому охотнику, ни роду, ни целому племени чудинов. Часто югорцы совершали набеги на селения и стойбища древних жителей лесов. И всегда после этих дерзких вылазок оставались трупы и пепелища. Близкое знакомство с чужаками означало для Хегра верную гибель. Югорцы заметили его, да и мудрено было не различить на белом просторе с редкими крапинами зеленоватых полыней черную фигурку поспешающего человека.

Впереди идущий югорец взмахнул то ли копьем, то ли лыжной палкой, указывая товарищам на незнакомого лыжника. Хегр оглянулся: в трех шагах от него лежала, припорошенная снегом, крепкая суковатая палка. Он нагнулся и поднял – как раз впору. И заскользил по заснеженной Пинеге, приближаясь к берегу: недалеко должен быть пологий подъем. А там – лес, в котором Хегр знает едва ли не каждое дерево. Посреди широкой поляны раскинулось стойбище его соплеменников. Конечно, пришельцы последуют за ним по лыжне. Что ж: у Хегра есть надежный лук, и, спрятавшись где-нибудь за старой елью, он сможет поразить одного за другим своих преследователей. Хегр ускорил бег.

Охотнику вспомнилось, как полгода назад в своих странствиях по тайге набрел он на чудское селение, дотла разоренное набегом югры. Он и теперь ясно ощущал запах спаленных жилищ, тошнотворный дух мертвецов, уже тронутых разложением. Мертвые матери судорожно прижимали к себе убитых младенцев, мужчины воины лежали на пороге разоренных жилищ, в окоченевших кулаках держа древки топоров и копий. Иные были уже обглоданы лесными зверьми, в пустых глазницах, исклеванных птицами, копошились черви. Отвратительные мухи, жужжа, вились над местом неравной битвы.

Неужели это вновь повторится, и пламя пожрет хижины соплеменников Хегра, а воронье, лисы и волки растащат их бренные останки по всему лесу? Надо предупредить племя о появлении чужаков, чтобы чудины успели подготовиться к нападению врагов…

Вот, наконец, показался и спуск к реке, который нетрудно преодолеть…если бы только не нагромождение древесных стволов у самой кромки берега. Тяжело на лыжах продираться сквозь еловые лапы, раскидистые кроны, разлапистые корневища и корявые сучья. Хегр заскользил между слегка присыпанных снежком, покрытых хрупким ледком промоин.

Расстояние между ним и пришельцами сокращалось. Было видно, как передовой югорец снова вскинул руку, указывая на убегающего чудина…Вот и древесный завал. Не сломать бы лыж. Снять и вновь надеть их – значит затратить время и сократить разрыв между ним и преследователями. Что ж, придется рискнуть. Игольчатые ветки хлестали Хегра по спине, бокам, рукам, несколько раз задели лицо и едва не сбили шапку. Переходя со ствола на ствол, он ни разу не запнулся – и вот правая лыжа коснулась плотного снега. Он принялся взбираться вверх, не оглядываясь. Когда Хегр уже почти взобрался на высокий берег, снизу отчетливо донеслись хруст ветвей и бранные крики на чужом языке. Охотник
глянул вниз: двое из трех югорцев вломились в сплетения ветвей, так же, не снимая лыж, третий догонял их вдоль длинной промоины. Внезапно раздался отчаянный крик: лыжа у одного из югорцев треснула, он не удержал равновесия и упал, едва не сбив товарища.

Хегр снял с плеча лук, вынул стрелу из колчана, приладил ее и прицелился в того из преследователей, кто яростно барахтался среди ветвей, пытаясь выпутаться.

Стрела, тонко просвистев, впилась в ствол поваленного дерева, не задев чужака. Двое других югорцев поднялись, отряхивая снег. Хегр извлек новую стрелу, приладил ее к луку, натянул тетиву. На этот раз его целью был стоявший внизу югорец, который озабоченно разглядывал сломанную лыжу.

Снова короткий свист – и стрела вошла в сугроб рядом с югорцем. Он вскинул голову, плюнул на торчащую в паре шагов стрелу. Хегр от досады закусил губу. В колчане оставалось всего пять стрел. На этот раз нельзя промахнуться. Он прицелился в югорца, уже выпроставшего одну ногу с лыжей из переплетения сучьев. Второй его соплеменник поднимался вверх по склону, третий ковылял сзади, приволакивая сломанную лыжу.

Третья стрела впилась в горло запутавшемуся в ветвях чужаку, фонтанчик кровь ударил из пробитой гортани. Хрипя и пытаясь из последних сил вырвать смертоносную стрелу, югорец повалился на левый бок, взметнулись кверху ноги с лыжами. Так, один готов!

Хегр услышал отчаянную ругань на незнакомом наречии – так югорцы реагировали на гибель своего соплеменника. Хегр оглянулся: за спиной его расстилалась широкая заснеженная поляна с одинокими кустками и пеньками, за ней, в некотором отдалении, высилась стена леса. Он заскользил вперед, огибая кусты, поваленные деревца и пни.

Хегр промелькнул между высокими, мшистыми елями, скатился с невысокого пригорка, перебрался через полузамерзший ручей, рискуя провалиться сквозь тонкий лед, под которым резво бежал поток, берущий начало в одной из многочисленных здешних пещер.

Позади явственно слышался скрип снега: один югорец, пыхтя, наверстывал упущенное время; другой казался жирной черной точкой меж дальних деревьев, которая то исчезала за стволами, то вновь появлялась; то уменьшалась, то вырастала в размерах. Хегр прибавил шаг и старался реже оглядываться назад – каждое мгновение теперь дорого.

Заглушая чувство голода, разбуженное быстрым бегом и ощущением опасности, он на ходу лихорадочно жевал кусок сушеной оленины, что извлек из спрятанной под малицей небольшой меховой сумочки. Голод отступил, но уже давала о себе знать жажда. Человек на лыжах объезжал пни, кустарники, спускался в ложбины и без особого труда взбирался по их пологим склонам. Изредка поворачивался и видел позади маленькую фигурку чужеземца, а поодаль за ним – черную точку на фоне заиндевелых стволов и сугробов.

Убедившись в упорстве и настойчивости преследователей, он решил изменить тактику – пусть югорцы как можно дальше углубятся в тайгу и блуждают-плутают в ней столько, сколько угодно духам-хозяевам леса. А он-то наверняка сумеет вернуться к родичам до наступления темноты, поскольку знает лес как свои пять пальцев и не собьется с пути.

Лыжня выписывала причудливые петли, а солнце, совершая свою привычную, раз и навсегда заданную траекторию, неуклонно клонилось на запад. Подобно таежной птице, уводящей человека от гнезда с птенцами, Хегр стремился как можно дальше отвести пришельцев от стойбища соплеменников. Покрытые инеем ветви в свете заходящего светила придавали молчаливому лесу ирреальные черты, будто ожила чудская легенда о заколдованных дебрях, где время течет иначе, чем в привычном мире: кажется, проплутал сутки, а вернешься через многие годы, к могилам своих детей и внуков.

Вот Хегр обернулся. Разрыв между ним и югорцем сократилось до расстояния, которое преодолевает чудская стрела. Замедлив бег, Хегр глянул через плечо. Югорец обошел буреломный завал, и пересек лыжный след, проложенный на девственно-чистом снегу чудином. Хегр проворно нырнул в заросли кустарника. Перевел дух, снял с плеча лук, вынул из колчана стрелу…

Югорец тоже остановился, помотал головой по сторонам, наконец, уперся взглядом в Хегра. Он не различал черты лица врага, которое было полузакрыто капюшоном, да и расстояние между убегающим и преследующим оставалось довольно-таки значительным.

Югорец извлек из заплечной сумки тонкий дротик. Остроглазый Хегр различал даже костяной зазубренный наконечник. Незваный гость, явившийся с недобрыми намерениями в чудские пределы, вскинул руку…

Резкий хруст валежника заставил и Хегра, и югорца обернуться влево. О, боги! Огромная коричневая туша, проломившись сквозь переплетения сучьев, взревела и ринулась на остолбеневшего югорца. Медведь-шатун! Дротик переломился как былинка, пронзительный вопль человека смешался с ревом голодного зверя в жуткую какофонию.

Мохнатая гора повалила и подмяла под себя югорца, зубы сомкнулись на горле человека, оборвав крик. Пока медведь терзал чужака, отвратительно чавкая и хлюпая, Хегр помчался по искрящемуся снегу, оставляя за спиной извилистый след – будто громадная змея очнулась от анабиоза, выползла из норы и поволокла брюхо через сугробы. Снова нагромождения древесных стволов, едва торчащие из-под белого покрывала пеньки, грозившие лыжам Хегра. Третий преследователь остался где-то далеко позади. Наверное, он повернул назад и ковыляет теперь обратно, несолоно хлебавши. Пройдя уже приличное расстояние, чудин дважды обернулся – нигде не было видно движущейся по снегу точки.

Чудин шел уже не в глубь таежных дебрей, а к становищу – правда, ему пришлось проделать по лесу большой крюк, и теперь расстояние до родных пенат было больше, чем тогда, на высоком берегу реки. А солнце неумолимо катилось к западу – желтовато-розовое, как яичный желток, и все больше вытягивались тени многоруких мшистых великанов. Лыжня пересекала ручейки, цепочки птичьих, лисьих, заячьих, горностаевых и росомашьих следов, изгибаясь, как жизненный путь охотника и воина, где каждый извив – межплеменная стычка, из которой чудом вышел живым, схватка с диким зверем на охоте, кончившаяся плачевно для хищника, недуг, который удалось одолеть благодаря искусству шамана-целителя. Так же и здесь – припорошенный тонкий лед, полыньи на лесной речке, заваленная снегом ловчая яма, бревно или пень, ломающие лыжи – копия жизненного пути человека, сокращенного до одного короткого зимнего дня и относительно небольшой части великого леса, тянущегося далеко на восток, пересекаемого множеством рек – до самых гор, откуда пришла незваная-непрошеная югра. Таков же и путь племени Хегра, проистекающий из незапамятных времен, которые, подобно первым младенческим шагам человека скрыты густым мраком забвения. Изгибы на этой дороге – глады и моры, не раз ставившие племя на грань погибели, все те же стычки с чужими племенами, родовые распри… Но тянется лыжня через века и неведомо, где оборвется она, где неумолимая воля богов или неукротимые страсти людские пресекут кажущийся бесконечным след.

Взмокший от бега Хегр на ходу отхлебывал воду из кожаной фляги-бурдюка. Жажда была утолена, но голод брал свое. Однако в его сумке были только убитые тетерки, которых следовало еще ощипать и поджарить, а время меж тем бежало, казалось, быстрей чудского охотника. Все ниже солнце, все длиннее тени, а до стойбища еще предстоит пройти изрядное расстояние. Хегр скатился по пологому склону холма в ложбину, где бил незамерзающий источник. Наполнил почти пустой сосуд, заткнул его паклей и поспешил дальше. Над самой головой его склонились тяжелые, покрытые снегом лапы старой лиственницы. Бойкая белка, прыгнув с ветки на ветку, стряхнула на охотника снежок, угодивший ему за воротник. Хегр отряхнулся, вытер шею, поднял голову и погрозил проказнице. Морозец крепчал, пропотевшая одежда готова была примерзнуть к телу, чудин плотно запахнул куртку, завязал тесемки. Все равно холод давал о себе знать.

…Дым костров и очагов поднимался в закатное небо и медленно расплывался над тайгой, дразнящий запах жареной лосятины так же расползался в безветренном воздухе. Возле чума сидела Имла, напряженно вглядываясь в глубь леса в ту сторону, откуда должен был появиться ее муж. Скоро солнце окончательно исчезнет за еловой стеной; оно уже не раз играло с людьми племени в прятки: скрывалось за толстыми стволами и неожиданно выглядывало из-за них, ослепляя глаза ярким лучом. Имла застыла в ожидании, будто не ощущала мороза, не замечала, что синева зимнего неба мало-помалу сгущается, и месяц уже показался из-за сугробов, наваленных на краю большой, хорошо утоптанной поляны, не слыша крика детей, возившихся в снегу возле нехитрого жилища. К Имле бесшумно подошел шаман и положил заскорузлую ладонь ей на плечо: Женщина вздрогнула.

- Он близко, я чувствую это, - подслеповатыми глазами старик всматривался в чащу.

Имла кивнула. Еще ни разу Хегр не заблудился, возвращаясь с охоты, не провел ночь в лесу, возле огня, отпугивающего диких зверей и злых духов. Ему известны все приметы, все зарубки, по которым с малолетства безошибочно ориентируется в северных дебрях. И, вдобавок, день выдался ясным и безоблачным, лыжный путь обязательно выведет его к родному очагу до наступления темноты.

Брошенный сыном Имлы снежок стукнулся о ствол высокой ели, у которого стояла Имла, мать встрепенулась:

- Иди в чум, замерзнешь.

- Мама, когда папа придет? - в который раз капризно протянул мальчик. – Ужинать пора…

- Как вернется, так и сготовлю! – раздраженно ответила Имла. – Иди домой, кому сказала, и сестру веди с собой.

Сын нехотя поплелся к чуму, волоча за руку упирающуюся и хнычущую сестренку. Он откинул полог из оленьей шкуры, нагнулся и полез в жилище. Девочка, улучив момент, вырвалась и побежала прочь, сопровождаемая веселым лаем мохнатых собак, снующих под ногами чудинов. Имла бросила взгляд на лыжный след, прочерченный по снегу: это Хегр ушел утром за добычей. Пора бы ему возвращаться, солнце клонится к окоему.

…Единственный оставшийся преследователь содрогнулся, увидев тело растерзанного товарища и следы медвежьего пиршества: куски человечьего мяса, потроха, пятна крови на снегу. Ему пришлось долго выжидать, скрываясь в кустарнике, пока голодный зверь насытится и лениво убредет. Наконец, издав утробный рык, косолапый покинул место страшной трапезы. Место таежного чудовища почти тотчас же заняли бойкие лисицы.

Югорец с криком запустил большой ком снега в одну из рыжих хищниц. Лиса, раздраженно тявкнув, отскочила. Вторая, заметив живого человека, тотчас дала деру от мертвого, за ней другая плутовка. В единственном глазу мертвеца (половина лица была обглодана медведем) отразилась фигура его соплеменника, скорбно склонившегося над жертвой зверя. Не было ни времени, чтобы спрятать тело от зверья, ни шамана, который проводил бы душу в незнакомый мир, откуда никто никогда не приходил обратно. Воин-чужеплеменник с отвращением поднял обглоданную ногу товарища, намереваясь воспользоваться лыжей мертвеца – увы, и она была сломана при падении. Солнце сползало к горизонту, преследуемый человек ушел далеко. Что ж, он нагонит иноплеменника – югорец Сыл настойчив и вынослив, с детства привык он преодолевать большие расстояния в северных дебрях. К тому же, лыжный след четко прорисован на снегу – и уж непременно выйдет к селению чуди. Когда стемнеет, он уйдет на безопасное расстояние, разведет костер, и всю ночь будет бдеть, отгоняя пылающим факелом непрошенных четвероногих гостей, пока двуногие хозяева здешних лесов спят в своих жилищах. А едва рассветет, он отправится туда, откуда пришел, пересечет закованную в лед реку и, в конце концов, приведет свое племя к обиталищам чуди. Югре суждено властвовать над бескрайними лесами Севера! Пока же надо подкрепиться: на ходу Сыл жевал копченую оленину. Он, как и Хегр, остановился к незамерзающего источника, и, сделав из ладоней подобие челнока, зачерпнул ледяной водицы, хлебнул – перехватило дыхание. И засеменил вдаль на своих полутора лыжах. Что ж, ему приходилось передвигаться по зимней тайге и без лыж, проваливаясь по пояс, а то и по грудь в сугроб: вытряхнет снег из унтов – и двинется дальше, через девственно-белый простор… Югорец повторял вслед за Хегром все загогулины его пути, не отклоняясь от лыжни ни на пядь.

Иногда югорец на ходу полосовал бронзовым ножом с рукоятью в виде рыбы по деревьям, оставляя отметины. Благодаря этим зарубкам, югра доберется до чудского селения.

…Хегр и сам не заметил, как вышел к хижине-полуземлянке одинокого колдуна Керфа, уже многие годы жившего вдали от чудских селений. Сколько лет было ему, никто в точности не мог бы сказать, в том числе и сам Керф. Зарубок на память он не делал. В «берлоге» старого травника громоздились кожаные мешки, полные сушеного хвоща; истолченные листья иван-чая доверху наполняли берестяные короба и туеса, в сумках, подвешенных к толстому корневищу сосны, служившему чем-то вроде потолочной балки, хранились чашелистики морошки – верное средство от кашля, гроздьями висели сушеные грибы – от аппетитных боровиков и подосиновиков до колдовских мухоморов, ядовитых для обычных людей, зато помогающих кудесникам путешествовать в миры духов. И еще множество трав, о предназначении многих из них Хегр и не ведал. Хотя Керф давным-давно покинул племя, люди знали, где он обитает, и порой навещали целителя, если свой шаман оказывался бессильным в борьбе с одолевавшей соплеменника хворью. Слава Керфа достигла уже и других лесных племен. Выздоровевшие чудины платили ему мясом, звериными шкурами, (старик уже не мог охотиться сам), домашней утварью, вырезали из кости и дерева амулеты, призванные увеличить магическую силу колдуна. От чего только не избавляло искусство Керфа: от ломоты в костях, кашля, лихорадки, головной, желудочной, зубной болей, бессонницы, мужского бессилия. Он залечивал раны, полученные на охоте и в стычках с иноплеменниками, вправлял суставы. Конечно, не всегда лекарю-знахарю сопутствовал успех – случалось, злые духи оказывались сильнее.

Едва заслышав скрип лыж, старик откинул шкуру-полог и высунулся наружу.

- А, Хегр, далеко ли путь держишь? – хрипло произнес шаман, обнажив ровный ряд зубов, пусть покрытых желтоватым налетом, зато крепких – не каждый юнец может похвалиться таким «богатством».

Хегр стал не подъезжать близко к жилищу отшельника: если югорец идет по следу, он тоже выйдет к полуземлянке – и тогда старый Керф станет еще одной жертвой югры.

- Заходи, попотчую, - улыбка раздвинула морщинистые, как кора старого дерева, скулы отшельника. – Голоден, небось? Рыбы отведать не желаешь?

- Благодарю, дома поем. Да хранят тебя духи леса! – прокричал Хегр. – В наши леса опять незваная югра пожаловала. Так что ты спрячься, и до глубокой ночи не высовывайся, слышишь? Жилье твое издали незаметно: снег белый, оленья шкура тоже белесая. Главное – не вылезай наружу, не то наследишь, и твое присутствие враги обнаружат.

- Югра, говоришь? – в голосе деда прозвучала тревога. – Послушаюсь твоего совета, дотемна сидеть буду тут, под сосной. Хотя, что там… стар я уже, давно помирать пора, так что сам уйду или югра твоя убьет, какая разница?

- Не хорони себя прежде времени, дедушка, - прокричал Хегр и полетел что есть мочи, взметывая снежную пыльцу. А старик, кряхтя, повернулся и полез обратно в рукотворную пещеру, спотыкаясь о кожаные мешки и меховые сумки. «Развел бы огонь в очажке, приготовил целебный напиток из десяти трав и корней, а то что-то прихварывать стал, - пробормотал себе под нос старый чудин. – Да нельзя, дым чужеземца привлечет». Керф натужно откашлялся, зачерпнул из мешка сушеного снадобья, пожевал – отпустило вроде.

Но кашель периодически возвращался. Чутко ухо югорца услышало его, а острый глаз бывалого охотника приметил на белом снегу полог из оленьей шкуры. Пришелец откинул его, просунул голову внутрь, воззрился на закутанного в меха старика. Тот вздрогнул, поднял седовласую голову, едва не поперхнувшись, выплюнул жвачку их морошковых листиков. Их взгляды встретились: в глазах старика было удивление, смешанное с испугом – чужой человек появился так внезапно; во взоре югорца – холодная, как этот клонящийся к закату зимний день, злоба.

- Что тебе надо? – Это были последние отчетливые слова колдуна, вырвавшиеся из уст колдуна. Дед начал лихорадочно бормотать что-то. Увы, ворожба бессильна против ножа.

Короткий удар прервал заклинание, Керф повалился на медвежью шкуру, кровь заклокотала в горле, заглушив последний приступ кашля. Югорец оглядел убогое жилище убитого им человека: травы, коренья, ягоды, связки сморщенных грибов – тут вовсе нечем поживиться. Он пошарил в поиске какой-никакой еды, нашел вяленую рыбину, жадно лизнул – и отбросил в сторону: соленая, пить захочется. Вспомнив о питье, поискал посудину с водой – нашел фляжку под одеждой убитого Керфа. Отхлебнул – жидкость оказалась горькой – гадость! В гневе швырнул фляжку в угол. Взгляд его упал на грудь убитого: из-под растрепанной бороденки виднелся шнурок, а не нам – талисман: костяное колесо-солнце, восемь лучиков с загнутыми концами, будто чьи-то ноги, бегущие внутри круга. Снял оберег с шеи колдуна, повесил себе: к силе молодости – мудрость старости!   

…Среди неподвижных теней, которые древесные стволы отбрасывали на снег, Хегр заметил другую тень, быстро движущуюся навстречу. Кто это? Неужели последний живой преследователь? Но как мог он обогнать… Нечто приближалось на четырех ногах, прыжками. Хегр вгляделся – рысь! Она была тотемом племени, к которому Хегр принадлежал. Чудины поклонялись Кистеухой, стараясь не причинять ей вреда, и зверь-тотем редко трогал чудинов, предания называли лесную кошку прародительницей племени. Между тем родство не всегда помеха вражде, потому охотник должен быть начеку и, при необходимости, давать отпор голодному таежному хищнику. Рысь – зверь чрезвычайно опасный. Хегр подобрался, напрягся, готовясь отразить бросок Кистеухой.

Шагах в двадцати зверь остановился, повел носом, плотоядно заурчал. «Уходи, Кистеухая, я не враг тебе, и ты не враг, ты родич моему народу», - одними губами шептал Хегр. Рысь немигающим взором уставилась на человека. Неожиданно, краем янтарно-желтого глаза, он уловила какое-то движение – и в следующий момент прыгнула в сторону. Послышался отчаянный писк, хлопанье крыльев – и вот огромная дикая кошка помчалась прочь, сжимая в зубах мертвого тетерева. Охотник громко выдохнул – угроза миновала. Рысь большими прыжками уходила вглубь леса – туда, где в логовище ждут ее детеныши. И Хегра ждали дома дети и верная супруга Имла. Так снова вперед, в родное селение, чтобы успеть добраться туда до наступления темноты.    

Усталость начинала одолевать Хегра, голод давал о себе знать все сильнее. Солнце в закатной стороне просвечивало сквозь ивовые заросли; скоро оно поравняется с самыми высокими сугробами, а потом, озарив мир прощальной вспышкой, снизойдет в подземные чертоги, чтобы наутро вновь явиться миру во всей красе. Снова спуск, еще один ручей, покрытый хрупким льдом – к счастью, он выдержал худощавого охотника; очередной подъем по скользкому склону: одно неловкое движение – и ты будешь отчаянно барахтаться в ледяной воде, рискуя не утонуть (ручеек мелок), но смертельно простудиться, как это не раз случалось с неосторожными путниками. К счастью, он преодолел высокий берег ложбины без особых затруднений: заметив краем глаза полузасыпанную снегом оленью тропу, взобрался по ней – и поспешил дальше.

Теперь Хегр был близок к цели. Вот знакомые лиственницы; на стволе одной из них  вырезан лик лесного божества: нос – сучок, борода - причудливый наплыв на коре, глаза процарапаны охотничьим ножом. Шаман, дядя Хегра, сделал дерево священным: ничей топор не смеет коснуться его. На тех ветвях лиственницы, куда могла достать человеческая рука, висели пестрые лоскутки, их было так много, что ветви гнулись под тяжестью ленточек: украшать родовое дерево полосками ткани – старинная традиция чуди. Хегр припал к стволу.  Священное древо, которое дед деда Хегра застал тоненьким деревцем, было шершавым и холодным. Охотник ласково погладил заледенелую кору: почти вернулся… Лыжа разворошила снег у корней дерева, подцепив тонкую нить с нанизанными на нее бисеринками сушеной черники и брусники – жертва Хозяину. Хегр стряхнул ее, нагнулся, чтобы присыпать снежком. Снег вокруг, бесконечная белизна, на фоне которой едва различаешь обитателей тайги. Белая пуночка вспорхнула с ветки, и понеслась к ольховым зарослям, увлекая за собой стайку подружек, на лету перекликаясь с ними. Из сугроба вынырнул горностай, почти неотличимый от снежного покрова, если б не черный кончик хвоста. От неожиданности чудин вздрогнул. В другое время он пустил бы в зверька стрелу. Но солнце вот-вот опустится за высоченный частокол деревьев. И Хегр заторопился в дорогу. Вскоре он заметил на снегу еще одну лыжню, пересекшую его путь – здесь еще утром прошел кто-то из чудских охотников. Жилище совсем близко.

…Вот уже силуэты чумов замелькали меж древесных стволов. В недвижном воздухе он различил отдаленные крики заметивших его соплеменников. Еще один спуск, еще один подъем на невысокий холм. Показались крохотные фигурки людей, одна из них отделилась от общей массы и стремительно полетела к нему по утоптанной тропинке – Имла; за ней семенили крохотные точки – дети. Собравши все силы,  Хегр рванулся навстречу семье. Объезжая поваленную сосну, он непроизвольно обернулся: за деревьями явственно была видна человеческая фигура. Кто-то из охотников возвращается? Хегр поманил его рукой. Человек шел по пятам Хегра, как будто приволакивая одну ногу.

Фигурка человека вырастала в размерах. Хегр остановился. На голове лыжника он ясно различил капюшон. Это, несомненно, было чужак. Догнал? Хегр снял со спины лук, извлек стрелу из колчана. И тут непрошенный гость, заметив движение Хегра, резко развернулся и двинулся назад – так быстро, сколько позволяла сломанная лыжа. Стрелять было бессмысленно –  темнело, тени сосен мешали разглядеть удаляющуюся цель.

Враг не захотел вступить в борьбу. Почему? Он труслив или слаб и потому не счел нужным меряться силами с чудином? Тем более возле самого становища, на глазах соплеменников, готовых броситься ему на выручку. Нет, он уйдет назад по следу, проложенному Хегром, доберется до своего племени и расскажет, как достичь становища чуди. И тогда югра хлынет в обжитую чудью древнюю тайгу, разоряя жилища, убивая мужчин, насилуя женщин, обращая в рабство немногих уцелевших сородичей Хегра…

Даже пронзительно-радостный голос Имлы не смог нарушить ход мыслей охотника.

- Хегр! - Женщина продиралась сквозь сугробы, под ногами ее трещали ветки валежника, несколько раз она споткнулась и упала коленями на снег, отряхнулась, вскочила.

«Догнать и убить!» - молния сверкнула в сознании чудина. Вот-вот враг скроется за деревьями, а там стемнеет…  Охотник обернулся, махнул рукой жене и устремился назад по лыжне, стремясь настичь недруга. Имла застыла на месте и некоторое время так и стояла – остолбенелая, провалившись в сугроб по пояс, не в силах вымолвить слова. Ее муж несся что есть мочи по лыжне, точно удирая от кого-то неведомого или догоняя его: подслеповатые глаза не заметили удалявшуюся фигуру чужого человека. Имла, наконец, обрела дар речи, встрепенулась и заголосила: «Куда ты? Зачем? Милый, вернись!»

Несмотря на усталость и усиливающееся чувство голода, Хегр довольно быстро нагнал югорца: чужака подвела его. Когда преследователя отделяло от преследуемого не больше полсотни широких шагов, последний резко развернулся, откинул капюшон, воткнул в снег палку, которой отталкивался. Хегр неумолимо приближался. Он, тоже отставив палку, привычно снял лук, но от неосторожного, резкого движения тетива с печальным звоном лопнула. Боги тайги! Хегр выхватил нож и яростно метнул его в противника. Югорец уклонился, и оружие чудина, описав дугу, впилось в ствол той самой священной лиственницы, поранив лик божества. Этого еще не хватало: неловким движением он оскорбил Хозяина леса!  Хегр поежился: холод, более сильный, чем мороз в тайге, пробежал по членам тела, перехватил дыхание и растаял в сердце.

Лик божества заслонила злорадно ухмыляющаяся физиономия югорца. Круглое, маленькое лицо с вогнутым носом, редкие светлые брови, реденькая же бородка, щербатый рот, расплывшийся в мерзкой гримасе, на груди – ожерелье из звериных когтей и талисман колесо-солнце. «Бедный старый травник! - едва не вырвалось у Хегра – Ты заплатишь своей смертью за гибель старика, чужеродный ублюдок!».

В последнем отблеске заходящего солнца сверкнуло лезвие бронзового ножа, торчащее из пасти костяной рыбы. Хегр был безоружен, если не считать колчана со стрелами. Он сбросил в снег котомку. Сможет ли одолеть врага голыми руками? Силы ему было не занимать: он неизменно выходил победителем из поединков с соплеменниками, а однажды Хегр сломал шею молодому волку. Перед ним был человек, на полголовы ниже и вдвое у’же в плечах. Но пальцы его крепко сжимали неоспоримое преимущество – нож.

Враг зарычал и ринулся вперед. Хегр попытался перехватить его руку, но не сумел. Нож скользнул перед самым носом, сбил шапку. Хегр инстинктивно отскочил на полшага, затем резким движением ударил по запястью врага, отбив следующий удар, направленный в шею. Оружие осталось в руке югорца. И снова тот пошел в атаку, норовя поразить то в шею, то в лицо, то в грудь, оставил пару разрезов на меховой куртке. Хегр искусно уклонялся от ударов. Один раз увернуться не удалось – и острие ножа оставило широкий шрам на лбу. Кровь залила левый глаз. Но и наполовину ослепленный Хегр несколько раз увернулся от разящих ударов. Противники выписывали круги на снегу, периодически спотыкаясь о скрытые в сугробах пни и коряги, умудряясь, однако, сохранять равновесие, оставаясь при этом на лыжах. Вот в руке Хегра оказалась лыжная палка. Он с яростным криком обрушил ее на голову замешкавшегося было врага. Но тот, в долю секунды заметив нависшую над ним опасность, отработанным движением  выкинул вперед руку с ножом – и разрубил палку. В руке Хегра остался лишь обломок. Он отшвырнул его – и выбросил вперед ногу с лыжей, целясь врагу под колено. Удар был точно рассчитан: югорец крякнул и повалился на спину, лыжи барахтались в воздухе. Хегр рванулся к нему, поскользнулся и рухнул рядом. В следующий момент люди и лыжи смешались в кучу: мелькали кулаки Хегра, отчаянно молотившего по голове противника, выписывал зигзаги нож, снова окрасившийся кровью: враг, изловчившись, рассек левую щеку чудина.

Россыпи звездочек усеяли быстро темнеющее небо. Противник задыхался под тяжестью навалившегося на него Хегра. Он сломал в щепки, как и боровшийся  с ним чудин, из разбитого носа иноплеменника сочилась струйка крови. Когти лесных хищников, болтавшиеся а груди Сыла, были растеряны в схватке; так же и Хегр рассыпал все свои медные подвески – вот и еще одна беда: без амулетов чудин терял покровительство духов племени. Продолжая бороться-барахтаться в снегу, Хегр даже не заметил, как обезоружил неприятеля. Нож нырнул куда-то в снег. Отчаянным движением чудин навалился на врага и принялся душить его, пока тот не перестал отбиваться. Мертв? Хегр не стал проверять, бьется ли еще пульс врага. Он встал, качнулся – и едва не упал: обломок лыжи зацепил торчащую из снега ветку. Сделав несколько шагов, Хегр тяжело опустился прямо на снег.

Лицо его было перемазано липкой кровью из разреза на лбу, как и лицо врага кровью из сломанным носа. Кроме того, рана на щеке и следы грязных обломанных ногтей югорца, продолжали кровоточить, в то время как шрам на лбу помаленьку затягивался. Сколько времени они провозились в сугробах? Охотник вытер лицо снегом, глянул на небо. Звезды – глаза предков, давно покинувших мир, смотрели на него, казалось, с сочувствием. Когда люди спят, ушедшие бодрствуют, а утром засыпают, смежив веки. Когда-нибудь и он вот так…  Обессиленный Хегр сидел в сугробе, время от времени поднимая глаза к обители душ, затем вновь утыкаясь взглядом в истоптанный, закапанный кровью снег. До стойбища недалеко. Скоро придут соплеменники, Имла, дети. Внезапно он вскочил: нож, надо вырвать его из ствола, а потом задобрить бога жертвой! Встал, пошатываясь, побрел к котомке, достал оттуда двух подстреленных утром тетерок, а двух оставил: надо же накормить семью. Наверно, двух птиц Хозяину будет достаточно. Вытащил из сугроба палку югорца и поплелся к дереву, опираясь на нее, мимо поверженного неприятеля.

Придя в себя, Сыл лежал, затаившись, с закрытыми глазами. Лишь изредка он приоткрывал один и бросал взор на спину чудина. Краешком глаза Сыл увидел едва заметную рукоять ножа: белая кость была почти неразличима на белоснежном фоне. До нее легко дотянуться рукой. Вот чудин медленно повернулся. Притворившийся мертвым, Сыл слышал, как абориген пинежской тайги протопал мимо него. Тем временем чудин опустился на колени перед ликом властителя леса, возложил к подножию монументальной лиственницы птиц, прошептал: «Прости, Хозяин, за невольное кощунство, прими мой дар…» и потянулся за ножом.

Точным  движением руки югорец вырвал нож из снега, затем, опираясь на свободную руку, вскочил на ноги – и в отчаянном порыве прыгнул сзади на молящегося. Оружие глубоко вошло в тело. Рука Хегра сорвалась с рукояти собственного ножа; другая выронила палку, чудин захрипел – и, делая последние нечеловеческие усилия, перевернулся на спину, чтобы взглянуть в лицо принесшему смерть. Нож впился еще глубже, почти по рукоять. «Ты кто?» - произнес последнюю в жизни фразу чудин и ткнул врага в грудь слабеющей рукой. Не зная языка, югорец понял и ответил «Сыл», оскалившись по-волчьи. «А…» - издал последний звук Хегр. Правая рука его бессильно упала, но перед тем левая успела нащупать обломок копья. Последним в жизни осмысленным движением он выдернул его из колчана и вонзил в горло не успевшему опомниться Сылу. Алая струя ударила в каменеющее лицо Хегра. Последние вздохи двух смертельных врагов были почти в унисон, кровь из пробитого горла югорца смешалась с кровавым сгустком, выплеснутым изо рта чудина. Пройдет время – и смешается кровь живых сынов чуди и югры, породив новое племя. И Хозяин будет говорить с далекими потомками враждующих ныне народов шелестом осоки и шумом вековых лиственниц, шорохами мелких зверьков и ящериц в траве и трелями птиц, хищными свистами зимней вьюги и журчанием великой реки, несущей свои воды на закат солнца к другой, еще более великой. А до того будет долгая война меж двумя племенами – череда стычек в тайге, взаимных набегов, взаимных обид, пока не сольются два племени, как Пинега и Двина…

Самопожертвованию Хегра предопределило историю древнего племени. Потеряв троих воинов, югра на протяжении последующих двух лет не решалась вторгаться в пределы чуди. В то же время род, к которому принадлежал герой, воспринял новую угрозу более, чем серьезно. Теперь каждую ночь стойбище охранял вооруженный дозор, готовый отразить нападение пришельцев. И однажды оно случилось, но чудины не были застигнуты врасплох, а дали врагу достойный отпор. И это повторялось снова и снова.

Хегру и Сылу не суждено было участвовать в будущих событиях. Их коченеющие тела лежали под сенью старого дерева, как будто два лесных племени решили принести Хозяину страшные жертвы, человеческие. А Хозяин безмолвно взирал на убивших друг друга чудина и пришельца. Только бойкий поползень повис вниз головой между впившимся в ствол дерева чудским ножом и кривым сучком-носом божества. Вот он пискнул – и сорвался с места, заслышав скрип лыж, голоса людей и собачье тявканье.

Пронзительно кричала Имла, плакали дети, рыдала старая мать охотника Эрха, скулил верный пес Нор, и все норовил лизнуть задубевшие руки и лицо Хегра, словно надеялся тем самым пробудить его ото сна. Мертвое тело погрузили на волокушу и потащили в стойбище, где шаман совершил над ним последний обряд. Чужака оставили в лесу на корм волкам. Под причитания родных Хегра скорбная процессия медленно тянулась через тайгу, освещая путь пламенем смолистых факелов. В безветренном воздухе искры летели вверх, откуда печально созерцали картину смерти очи предков. Скоро там, в бесконечном небе, где Великий Охотник прочертил лыжный след, зажгутся и глаза охотника-чудина.

Шаман, подойдя к лиственнице, поклонился ей, повязал на одну из нижних ветвей ленточку, увидел торчащий из тела бога-древа нож, нахмурился, выдернул его, внимательно осмотрел. Нож Хегра! Глянув под ноги, увидел тетеревов. Нет, чтобы Хозяин простил такую оплошность, птичек мало – надо будет заклать жертвенного оленя.

Братья поддерживали под руки обмякшую Имлу. Потерявшая мужа чудинка почти лишилась чувств и, перестав сознавать происходящее, влачилась, едва переставляя ноги.

Люди двигались по проложенному Хегром лыжному следу, превратившемуся в санную дорогу. Под утром небо затянули облака, пошел густой снег, навстречу белым снежинкам устремлялись в небо искры костров, вестники земли сталкивались в морозном воздухе с посланцами небес и гасили их на лету… За ночь снегопад совсем засыпал лыжню, будто и не было ее. Но пройденный Хегром путь намертво отпечатался в душах многих поколений людей племени. Земная жизнь охотника была короткой, как тропинка, ведущая от становища к ручью, но посмертная память долгой, как та лыжня в лесу. И вечерами при свете костров старики сказывали детям и юношам о подвиге Хегра, который в каждом рассказе обрастал все новыми подробностями. И когда, после многолетней вражды племя пришельцев поселилось в землях чуди и смешалось с ней, новые люди, плоть от плоти двух народов, чтили Хегра. Лишь с приходом с запада нового могучего племени, принесшего новую веру, новый язык, новые песни, имя Хегра исчезло из преданий.