Перечитывая Анну Каренину

Литературная Гостиная - еженедельная рубрика Поэмбука, где отныне у меня есть счастливая возможность (раз в месяц) поделиться с читателями созвучными классиками и книгами, услышать отклик (вне зависимости от согласия с автором или отсутствия такового).

За эту уникальную площадку для выхода к умному читателю неизменная благодарность основателю и душе ЛГ Иванне Дунец.


***

Перечитывая Анну Каренину  (выпуск от 23 ноября 2017 года)


Лев Толстой, как известно, писал роман «Анна Каренина» пять лет, а от задумки идеи до финального воплощения прошло и того больше — около семи лет, с 1870 по 1877 года. Между тем, Лев Николаевич известен способностью отрешиться от всего земного в ходе создания романа, как и усидчивостью вкупе с литераторским терпением. Отчего же, в таком случае, работа заняла столь внушительный срок?
 
Для того, чтобы попытаться ответить на этот вопрос, насущно осознать проблематику, что стояла перед классиком в ту эпоху, ведь Анна Каренина — это роман о современниках Толстого. Бродский в своём письме в «New York Times» в 1972 году отметил:

«… По причинам, которые перечислять было бы слишком долго, церковь, образование, правосудие и некоторые другие социальные институции в России всегда находились в состоянии крайне неудовлетворительном и со своими обязанностями не справлялись. И случилось так, что литературе пришлось взять на себя многие из этих функций. Это ситуация, насколько я понимаю, уникальная. Литература взяла на себя так называемую «учительскую» роль. Она стала средоточием духовной жизни народа, арбитром его нравственного облика. Со временем эта тенденция — учить и судить — превратилась в традицию. Подобная традиция таит в себе для писателя не только преимущества, но и серьёзные опасности».
 
В самом деле. При первом прочтении романа прозрачное морализаторство Толстого кажется очевидным. Это то, о чём написал в своей знаменитой эпиграмме Некрасов: «Толстой, ты доказал с терпеньем и талантом, что женщине не следует «гулять» ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом, когда она жена и мать».

Но русскую литературу XIX века едва ли признали бы «великой», будь она просто качественной драмой или беллетристикой, предлагавшей читателю выпуклых персонажей с угодливо-разжёванной моралью финала. Внутренне понимаешь это с юности, а вот осознаёшь и формулируешь, наверное, ближе к 30-ти. Полагаю, что практически все читатели Литературной Гостиной в разное время прочли роман Толстого. Так что, не открою никакой Америки, если напишу, что в Анне Карениной каждый найдёт то, что угодно ему.
 
Непрочность союза, основанного на взаимных симпатиях, страсти, душевности и ценой супружеской неверности Анны? Да, это на поверхности. Упадок нравов знати задолго до первых революционных потрясений? Да, советские идеологи это так и преподносили — о «народном» писателе, который изрёк сермяжную правду о царизме. Суховатая, полу-безжизненная, но внешняя правильность, которая близка к праведности? Да, Каренину (с позиций буквы закона) предъявить нечего.
 

Весной этого года я снова взял в руки знакомую с юности, но не прочитанную по-настоящему книгу. Частично с эгоистичными целями — мне хотелось уточнить и переосмыслить отдельные моменты для написания уже своего литературного опуса. Открыл первую страницу со знаменитой цитатой о счастливых и несчастных семьях, и... Я впервые читал этот великий роман. И все разговоры о нём, как и собственные воспоминания, показались сбивчиво-фальшивым пересказом. Не исключено, что и данное эссе — столь же спорно-субъективный пересказ. Но мне бы хотелось, чтобы и вы однажды перечитали роман заново — и, полагаю, неизбежно иначе.
 
Интересно, а многие ли заметили, что «Анна Каренина» — произведение сколь личное, столь же и социально-историческое? Если читать внимательно, там внятно различимы взгляды автора — с его неуважением к утратившей реальность власти (монолог Левина о самоуправлении и земствах), болью от подчас разительного несоответствия земной церкви. И весьма метафорично — от такой власти (а Каренин является её собирательным образом) невозможно не уйти — хоть к Вронскому, хоть на железную дорогу, если не хватает сил, ресурсов и духа на внутреннюю эмиграцию. Кто это заметил, повторюсь? Быть может, десяток-другой искушённых литературоведов. Да и трактовка — неудобная во все эпохи. Хотя, именно в этом неотъемлемая часть сути романа. Понятно, что читателя занимают исключительно личные взаимоотношения Анны и Вронского, чуть меньше — Левина и Кити. Всё иное на фоне ярких, великолепно прописанных историй, проносится фоном. На самом деле, гениальный ход, чтобы донести суть взглядов между строк и без цензоров.

Толстой обладает даром сказать о главном мужскими и женскими устами, способностью принять и обосновать слова тех, с кем он сам внутренне не согласен. Например, Серпуховский утверждает Вронскому: «Женщины — это главный камень преткновения в деятельности человека. Трудно любить женщину и делать что-нибудь. Для этого есть только одно средство с удобством, без помехи любить — это женитьба...». Вот он, всепобеждающий практицизм! Брак — это привычка, брак — это партнёрство в постели и бытовое сотрудничество, брак — это витрина для земной репутации. Более того, Серпуховский дополняет: «Тем хуже, чем прочнее положение женщины в свете, тем хуже».

Кажется, Лев Николаевич (устами персонажа) прав, да и сам по себе страшный финал звучит как «контрольный выстрел» для подтверждения данной правоты. Но... неспешно прочитываешь и задумываешься. Тогда становится очень легко возразить и привести внушительный список мужчин, которые состоялись, во многом, благодаря поддержке любимых женщин, в том числе и сам Толстой. Поддержка — это не бесконечная жертвенность и потакание всем прихотям, наплевав на саму себя и свой мир. А совсем иное. Это доверие, вера в человека, способность разглядеть его потенциал, нераскрытую красоту. И не в браке дело (как таковом), а в отношениях. Хотя брак — огромный бонус — при всей полноте отношений (плотских, душевных, духовных), путь к максимально возможному взаимопониманию становится более кратким. Поэтому, «камни преткновения» лишь там, где отношений нет. Нет, или недостаёт — не только взаимоуважения с общими интересами, но и взаимовлечения тоже. Все мои размышления Толстой умещает в одной простой фразе.
 
— Ты никогда не любил, — отвечает Вронский Серпуховскому.
 
Пускай даже, он сам и не удержал эту планку. Впрочем, когда рушатся отношения, вина в этом всегда двусторонняя. Трагедия Анны в её низкой самодостаточности, как бы сформулировали современные психологи. В слабости внутреннего мира. Она пытается душевно насытить его во Вронском, памятуя о том, сколь многим пожертвовала ради возможности быть всегда рядом. Но, невозможно вместить весь мир в одного человека, бесконечно черпая из него даже при взаимности. От того, насколько достоверно Толстой изображает всю динамику данной истины, меня (как читателя) и в самом деле посещает эдакая «онтологическая грусть». Вронский на всю жизнь обречён являться той самой видимой вершиной айсберга, кто невольно толкнул Анну под поезд. А под айсбергом — тьма, где чёрт ногу сломит. Но силуэт Каренина там вполне различим.
 
Анна — это красивая живая мебель, дорогая игрушка к биографии и репутации. Даже её измена волнует Каренина, в первую очередь, с позиций издержек общественного мнения. И личной карьеры. Сесть, поговорить по душам — как такое случилось? — преодолимо ли это? (заметьте, я даже не говорю о прощении, а просто — как нам жить с этим дальше?) — нет, и мысли такой у него не возникает. Всё просто: репутация и поиск выхода из ситуации наилучшим для себя способом. Каренин не праведник, но и не чудовище. Он не выбирает между прагматизмом и человечностью. Он попросту не понимает иной системы более живых и человечных «координат». И Толстой прекрасно показывает это, не впадая в плоскую демонизацию персонажа. То, что онтологически естественно для Каренина, убивает Анну. И наоборот. Эта история не о правых и виноватых. Она о совершенно разных мирах. И единственная трагедия, когда буквой закона им предписали быть вместе. Всё иное — лишь следствие.
 
Вот такое послевкусие сложилось у меня весной после ещё одного прочтения «Анны Карениной» Толстого. И в этом контексте (если вернуться к началу эссе) совершенно неудивительно, что воплощение романа потребовало семи лет. Потому что «Анна Каренина» — это произведение вне плоских эмоций осуждения или восхищения. Оно создано самою жизнью — живой и не статичной, а его суть — вне временных эпох, которые служат лишь условными декорациями. Это и не даёт переместить роман в разряд классики любовной беллетристики, вызывая неравнодушную полемику и спустя 140 лет после его написания.