Любимая рождественская история

Литературная Гостиная - еженедельная рубрика Поэмбука, где отныне у меня есть счастливая возможность (раз в месяц) поделиться с читателями созвучными классиками и книгами, услышать отклик (вне зависимости от согласия с автором или отсутствия такового).

За эту уникальную площадку для выхода к умному читателю неизменная благодарность основателю и душе ЛГ Иванне Дунец.


***


Любимая рождественская история  (выпуск от 22 декабря 2017 года)
 
 
«… Один доллар восемьдесят семь центов. Это было всё. Из них шестьдесят центов монетками по одному центу. За каждую из этих монеток пришлось торговаться с бакалейщиком, зеленщиком, мясником так, что даже уши горели от безмолвного неодобрения, которое вызывала подобная бережливость. Делла пересчитала три раза. Один доллар восемьдесят семь центов. А завтра Рождество. Единственное, что тут можно было сделать, это хлопнуться на старенькую кушетку и зареветь. Именно так Делла и поступила. Откуда напрашивается философский вывод, что жизнь состоит из слёз, вздохов и улыбок, причём вздохи преобладают...»

«Дары Волхвов»
О.Генри |Уильям Сидней Портер|
 
 
Рождество...
 
Что, собственно, мы вкладываем в это слово? Хорошо, если детские воспоминания о тех временах, когда все ёлки были большими, мандарины — самыми сладкими, а мамы — самыми красивыми на свете. Но чаще всего мы, обросшие взрослым практицизмом с сотней умных обоснований, попадаем в колесо предновогодней суеты: всюду успеть, никого не забыть, не пропустить акции и скидки. И думаем: вот, присядем по-человечески на праздники, выдохнем с облегчением (успел, купил, не забыл!) и случится Счастье. Но оно, отчего-то, не приходит вместе с фейерверками, брызгами шампанского и изысканными блюдами — быть может, иногда посещает нас при чтении книг и просмотре любимых новогодних картин — то есть, тогда, когда понимаешь, что в те времена уже невозможно вернуться...
 
Каждый раз, под Рождество (и 24 декабря, и 6 января), не обращая внимания на вечную возню сторонников юлианского и григорианского календарей, я перечитываю одну и ту же короткую историю. Да нет, «перечитываю» — совсем неверное определение. Она живёт во мне настолько, что уже нет никакой нужды открывать любимый, слегка потёртый томик рассказов мужчины с элегантно-насмешливым выражением лица на чёрно-белых снимках эпохи появления первых фотографий...
 
Как изумительно точно написал Илья Тимкин — «… Мы плачем по той правде, которая есть ещё в мире, правде, которая будет в бесконечном веке. Сердце наше, почуяв истину, вдруг начинает верить написанному, несмотря на то, что весь мир с детства твердил ему об обратном. И рассказ за рассказом с нашей души начинает сползать волчья шкура цинизма, неверия в добро и глупого «не я такой, жизнь такая». Потому что жизнь настоящая вдруг ясно и живо предстала перед нами на пожелтевших страницах книги...»
 
Как и Чехова, О. Генри чрезвычайно занимала судьба так называемого «маленького человека». Как и Чехов, он почти в совершенстве освоил едва ли не самый сложный жанр в прозе — короткие рассказы, миниатюры, сотканные средствами художественного минимализма. Как и у Чехова, под внешней язвительностью в обыденной жизни, эдаким «здоровым цинизмом» брони от бестолкового мира, была запрятана огромная душа, раскрывавшаяся лишь в литераторстве — единственном, в чём оба видели смысл и оправдание своего существования. Так (подчас) тесно переплетаются писательские судьбы, и обе, вне зависимости от условностей времени, среды, языка и прочих контекстов биографии, становятся бесконечно дороги и созвучны.
 
Я его вижу перед собой живым. Усталый, с мудро-снисходительным взглядом Странник, не сломленный суммой чудовищных обстоятельств — ранняя смерть матери, уход из жизни возлюбленной, долги, банкротство, бесчеловечные условия тюрьмы. Мужчина средних лет, никем не узнанный, неторопливо прогуливается в нью-йоркских сумерках, незаметно всматриваясь в лица случайно встреченных прохожих и прислушиваясь к их разговорам. Я слышу, как он беззвучно размышляет о том, что чужак в этом мире. Вижу, как возвращается домой и малодушно спасается стаканом виски с апельсином.(«К тому моменту, когда все апельсины выжаты, а бутылка пуста, рассказ завершён и пригоден к продаже», – пишет он другу о своей литературной кухне). А потом — берёт чистый лист, и тогда всё внешнее умирает. В простой Рождественской истории почти нищих Джима и Деллы на страницы рукописи льётся тот самый, нетварный Свет. Потому что, вновь соглашусь с Ильёй Тимкиным, — «всюду О. Генри искал людей, чтобы увидеть в них драгоценную душу, обычно неразличимую под толстым слоем несчастья». (Когда Портера освободят, его друзья, остающиеся в тюрьме, скажут: «Теперь любой день будет похож на ночь»).
 

— Джим, милый, — закричала она, — не смотри на меня так. Я остригла волосы и продала их, потому что я не пережила бы, если б мне нечего было подарить тебе к Рождеству. Они опять отрастут. Ты ведь не сердишься, правда? Я не могла иначе. У меня очень быстро растут волосы. Ну, поздравь меня с Рождеством, Джим, и давай радоваться празднику. Если б ты знал, какой я тебе подарок приготовила, какой замечательный, чудесный подарок!
 

И тогда исчезают от собственной искусственности все красивые теории о «подлинных взаимоотношениях». Тома книг по психологии Инь и Янь с миллионом подводных камней от столкновения мужского и женского начал. Мы — как живых — видим пред собою простых людей, презираемых вершителями вавилонских империй обывателей, коих невозможно сломить всей падшестью искажённого мира. Доброта и Милосердие — выше. Но одно дело — услышать об этом в самой искусной проповеди, и совсем иное — передать литературно.
 
Едва ли стоит призывать к чему-то постоянных читателей Литературной Гостиной — людей творческих, неравнодушных, со своими уникальными мирами. Скорее, это эссе — нечто вроде напоминания о вечной Рождественской истории, коротком рассказе сентиментального пересмешника, который, при всех своих грехах, сомнениях и слабостях, лучше всех показал — сколь малое насущно человеку для Счастья. И о том, что, в самом деле, нет ничего важнее Внимания и Доброты.
 
«Включите свет, я не хочу возвращаться домой в темноте», — такими, по свидетельствам врачей, были последние слова О. Генри. Он произнёс их за считанные часы до рассвета, 5 июня 1910 года. И я не сомневаюсь, что он уже давно вернулся, потому что за него похлопотали и читатели, и оживлённые им персонажи, ставшие реальными людьми...


***

Посвящение О.Генри


Глух мессия, нем пророк
А мещане - Джим и Делла
Никаких не ждут даров
(До сумы кому есть дело?)
Бакалейщик, их сосед
Что-то продал за бесценок
Подсчитали свой бюджет -
Доллар с пригоршней из центов
Небогато, но мило
И уютно их жилище
Только, если не свезло -
Был - бедняк, остался - нищим...
 
Скоро ночь на Рождество
Накануне оба тайно
Не надеясь на волхвов
На подарки наскребали
Сюжет классика не нов
И целебен без морали
Коль наивно ждать волхвов
То они волхвами стали
Столько песен про любовь
Страстных, дерзких, откровенных
Только я открою вновь
Твой рассказ. Твой Мир. О.Генри...