Цербер

Узкая горная тропа все круче поднималась вверх. Справа – гладкая скальная стена, слева – пропасть; глянешь – и голова закружится, и неудержимо потянет вниз, к убийственным камням и бурной горной реке, неистово скачущей по ним к Евфрату, мимо рощ тамариска, мимо прилепившихся на склонах как ласточкины гнездовья селений горцев, развалин городов незапамятного времени, ассирийских, персидских и римских крепостей. Рыцарь Годфруа де Шатиньяр крепко вцепился в поводья пепельно-серого Овернца: «Не подведи, не оступись, милый!» Тропа еще более сузилась – на ней не могли бы разъехаться два всадника. Господи! Поток гремел далеко внизу. Вот в такую же реку несколько дней назад сорвался с горной кручи верный оруженосец Дюпен – и бурные воды безжалостно размололи его о черные блестящие глыбы. Рыцарь заблудился в горах Сирии, охотясь на серн – и теперь тщетно искал обратную дорогу. Он ночевал в армянских и якобитских деревнях, избегая селений магометан. Который день он петлял и блуждал в лабиринте горных троп и труднопроходимых ущелий. Белоголовые орлы, шумно хлопая крыльями, взлетали из-за камней, пугая коня; пулей вылетали зайцы; шипя, выползали из трещин потревоженные змеи. Воина мучил голод: с утра в пересохшем рту не было ни крошки.

Похожая на большой растрепанный веер черная борода покрывала верхнюю часть доспехов, украшенных гербом с изображениями замка, цветка клевера и волчьей головы с оскаленной пастью. Длинная грива ниспадала на затылок. Маленькие пронзительные глаза обозревали окрестности, ноздри тонкого ястребиного носа хищно раздувались. Капли пота стекали по небритым рыхлым щекам. Медленным шагом ступал его конь.

Примерно через полчаса узкий карниз нависшей над бурной рекой дороги превратился в подобие длинного и широкого балкона. Рыцарь облегченно вздохнул. Тропа сделала поворот влево – и стремительная река, подобная той, что однажды поглотила императора Фридриха, исчезла за спиной. Конь и всадник поднялись на плоскую вершину горы и спустились с нее по пологому склону. Впереди расстилалась равнина с клочьями возделанных полей, длинными рядами виноградников; справа блестело на солнце озеро, имевшее форму неправильного овала; журчали ручейки. Завидев иноземца, обратились в бегство трудившиеся на винограднике люди в полосатых халатах и тюрбанах. «Они непременно донесут местному правителю о появлении в их краях христианина», - подумал рыцарь и пришпорил коня. Он промчался мимо разбегающихся при его приближении мусульман, перескочил ряды виноградных кустов – и опять свернул в сторону гор, высившихся слева от него. И вот воин вступил в нелюдимое темное ущелье.

…Его предки были кошмаром третичных саванн. Храпя и тряся гривами, разбегались неуклюжие гиппарионы, едва заслышав рык средь высокой травы и почуяв запах чудовищного зверя. Массивные носороги принимали оборонительную позицию – и не один его древний прапрапращур пал наземь с рассеченным рогом брюхом, а тяжелые лапы рассвирепевшего травоядного превратили в крошево его ребра прежде, чем хищник успел нанести удар одним из своих неумолимо-смертоносных клыков. Бились в агонии нелепые халикотерии, застигнутые врасплох в тот момент, когда своими загнутыми когтями безмятежно скребли кору деревьев и лакомились мягкой листвой. Его популяция пережила сородичей на несколько миллионов лет. Предки отступали все дальше в горы; они стали ночным ужасом для загросских неандертальцев. Первые земледельцы Верхней Месопотамии страшились быстрых как молния и свирепых как десять львов пустыни горных дьяволов. Хурриты оставляли им в жертву баранов и туров.

Хаттусилис в царской колеснице гнался за убегающим зверем, пытаясь поразить его из лука – и упустил добычу. Один из его предков был доставлен в зверинец Ашшурбанапала; полюбоваться на него пришли все знатные горожане великой Ниневии, а потом царские слуги скормили ему какого-то мятежного эламского царька. Другой предок был изловлен сирийцами и преподнесен в дар римскому наместнику; вдоволь налюбовавшись невиданной бестией, отдав ей на растерзание нескольких строптивых рабов, наместник повелел доставить ее в Колизей. Но не суждено было римским патрициям и самому императору увидеть на залитом кровью песке арены разъяренное чудовище – триера, перевозившая хищника, затонула во время жестокой бури где-то в Ионийском море. О чудовищах, исторгнутых адом для наказания нечестивцев, рассказывали греческие монахи-странники, возвращавшиеся в Константинополь из далеких горных обителей.

Теперь от некогда господствовавшего в первобытном мире вида остался единственный представитель. Ему не довелось обзавестись потомством: последняя самка погибла, сметенная обвалом. На всей планете сохранился лишь один царь природы Махайрод. Тот, кто знаком с поэзией Михаила Зенкевича, наверное, вспомнит этот поэтический образ.

Корнями двух клыков и челюстей громадных
Оттиснув жидкий мозг в глубь плоской головы,
О, махайродусы, владели сушей вы
В третичные века гигантских травоядных.
……………………………………………..
Гудел и гнулся грунт под тушею бегущей.
И. в свалке дележа, как зубья пил, клыки.
Хрустя и хлюпая в кроваво-жирной гуще,
Сгрызали с ребрами хрящи и позвонки.

…Годфруа де Шатиньяр уже приблизился к выходу из ущелья, а грозный зверь лишь вступил в него, пряча могучее туловище за камнями. Внезапно захрапел и встал на дыбы Овернец. «Лев? Медведь? Что за черт!» - мелькнуло в голове рыцаря. Тем временем тело монстра протиснулось меж обломков скалы; конь отчаянно заржал и отшатнулся назад, едва не опрокинув наземь всадника. Рыцарь удержался в седле – и это спасло крестоносца от грозившей ему чудовищной участи. Солнце заглянуло в горный проход, погруженный во всегдашний полумрак. И в лучах светила пораженному рыцарю предстал во всей красе хищник с громадными саблевидными клыками. Он глухо урчал, медленно подбираясь к очередной жертве. Годфруа почувствовал как под его шлемом зашевелились волосы, а по спине словно рябь на поверхности потревоженного ветром озерка пробежали мурашки.

- Клянусь локонами прекрасной Клотильды и мощами всех святых, это сам Цербер, сбежавший из греческого ада!

Но тут же вспомнил рыцарь, что Цербер был псом – во всяком случае, именно так пересказывал ему содержание древнего мифа ученый монах отец Даниэль (сам доблестный рыцарь книг не читал, ибо грамотой владел через пень колоду) - а перед ним существо, похожее скорее на льва с несоразмерно громадными клыками. Загривок чудовища угрожающе вздыбился, желтовато-серая шерсть топорщилась, хвост с остервенением бил по земле, взбивая пыль. Клыкастый явно готовился к прыжку.

- Ну, ежели ты и не Цербер, так, наверное, потомок того льва, чью пасть растерзал Самсон, - Годфруа крепко сжал древко копья. Его губы забормотали молитву, левая рука вцепилась в щит. Конь попятился. И тут хищник взревел – и в мгновенье ока взвился в воздух. Молниеносный удар копья пришелся ему в левую лапу. Зверь упал и распластался на земле. Но уже в следующий миг он вскочил; ярость его, удесятеренная резкой болью в лапе, подбросила хищника, и тут ловко развернувшийся воин принял удар его тела щитом.

Снова то ли Цербер, то ли лев пал на землю. Он взвыл, стукнувшись о камень раненой лапой. И тут отпрянувший конь повалился не камни, увлекая вместе с собою рыцаря. Лев ринулся в атаку снова. Годфруа едва успел нанести укол копьем в грудь хищника; тот отскочил – и снова завыл, ибо это резкое движение причинило ему новую адскую боль.

- Вставай, Овернец! – отчаянно возопил рыцарь. Конь, пытаясь подняться, передними ногами встал на колени. Хищник кинулся на него – и острые когти льва прочертили глубокие борозды на лошадином боку. Овернец отчаянно заржал. Копье наконечником своим скользнуло по голове бестии; «Цербер» опять отпрыгнул. Вытянувшись вперед, чтобы снова достать его копьем, Годфруа едва не выпал из седла. Зверь отступал к отвесному склону скалы, волоча поврежденную ногу и зловеще рыча. И тут, выпростав ноги из стремян, воин проворно спрыгнул на землю. Он стал теснить отступающего монстра к камням. И вот саблезубый дьявол сделал последний рывок. Решительным движением рыцарь ввел острие копья прямо в правый глаз противнику. Тот дернулся – и копье переломилось. Со страшным воем саблезуб катался по земле.

- Так Одиссей поразил циклопа в единственный глаз, - вновь вспомнил рыцарь рассказы отца Даниэля, слышанные им в часы отдохновения от баталий на берегах стремительных рек, под сенью раскидистых кедров в рощах Ливана, в замках, воздвигнутых рыцарями на вершинах неприступных скал или отбитых у прежних хозяев-сарацин. Где теперь ученый монах? Черная хворь унесла его жизнь, и тело покоится на краю пустыни, под невысоким холмиком с грубо сколоченным крестом… Зверь метался, выл, здоровой лапой пытался освободить глазницу от страшной «занозы». Выхватив меч, рыцарь ринулся на саблезуба и победно взмахнул им. Сталь разрубила шейные позвонки. Чудовище было повержено!

- Я сразил тебя, отродье сарацинской земли! – возгласил победитель, отирая пот со лба.

Отрубленную голову махайрода рыцарь спрятал в небольшой пещерке у подножия скалы, предварительно вырвав один из клыков в качестве трофея. Раненый Овернец едва передвигал ноги. Лишь к вечеру добрался на нем Годфруа до ближайшего сирийского селения. Жители его оказались набожными христианами, хотя и не католиками. Они приютили крестоносца, выходили его коня. Трофей внушил им благоговейный трепет: предки этих крестьян сталкивались в горах с обладателями таких клыков. Через пять дней всадник и конь с ужасными шрамами на боку отправились в путь в сторону Эдессы. Здесь еще через три дня им повстречался разъезд. Скоро воин был уже в лагере среди своих. Велика была радость французских рыцарей, не чаявших увидеть Годфруа де Шатиньяра живым. Он с гордостью демонстрировал им свой трофей, торчавший из седельной сумки.

С триумфом вернулся воин в прекрасную Францию. Трубадуры пели гимны во славу нового Геркулеса, победителя Цербера. В их песнях зверь становился слугой Вельзевула, посланным Саладином для истребления верных христиан. Страшный зуб был торжественно внесен в часовню Креста Господня, что стоит в родовом замке Шатиньяров.

Благородный рыцарь гордился обретенной славой сокрушителя чудовища и свидетельством подвига, которое намерен был сделать реликвией, передаваемой Шатиньярами из поколения в поколение. Вот только его давний соперник Пьер де Бувиль высокомерно хвастался, что способен заткнуть за пояс «этого высокомерного выскочку».

Дело в том, что в опочивальне графа де Бувиля хранился рог легендарного единорога. Он добыл его во время неудачной попытки вторжения в Алжир. Рыцари захватили владения какого-то бея, обладавшего превосходным зверинцем. Чтобы изгнать неверных, слуги бея выпустили на них голодных львов, разъяренного слона и единорога, которого раздразнили уколами пик и пламенем смоляных факелов. Пьер де Бувиль в схватке лишился коня, грудь которого распорол зверь, зато изрубил его секирой и добыл рог. Этот надменный хвастун распространял слух о том, что клык рыцаря Годфруа вовсе не плод его победы – он купил эту занятную вещицу у сирийских монофизитов на  каком-то базаре. Ведь свидетелей его мнимого «подвига» не было, так? Рог единорога как символ женской непорочности граф посвятил все той же прекрасной даме с золотыми локонами. Спор их решился на турнире: всесокрушающим ударом копья Годфруа выбил противника из седла, затем, не спеша, подъехал к нему и поднес наконечник оружие к глазу поверженного воителя (граф сражался без забрала). Он пригрозил поступить с ним так, как с Цербером, если обидчик не возьмет свои слова назад. Что и было сделано к вящей радости Годфруа, а также королевского сенешаля, прекрасной Клотильды и иных особ, присутствовавших при поединке. И вновь слагали песни трубадуры о славном герое, сразившем чудовище.

Стареющий рыцарь, сидя у камина, любил рассказывать взрослеющим детям о том, как одолел в смертельной схватке стража адовых врат. И в глазах детей, в который уже раз, вспыхивал воинственный огонь – или это пламя камина отражалось в темных зрачках? И замирали их сердца в предвкушении скорого торжества отца – отважного воина, который, ежели ему представится случай, нанижет на копье самого дьявола, отсечет его главу и возложит трофей к ногам епископа как доказательство подвига, свершенного во имя веры.   

Искусные мастера вырезали на зубе зверя сцену единоборства героя с чудовищем. Из пасти, исторгающей огонь, торчали не два, а целых четыре саблевидных клыка; грива также была подобна пламени, раздуваемому ветром; хвост представлял собой ехидну с разинутой для смертельного укуса пастью; передние лапы были вооружены непомерно длинными загнутыми когтями, а задние снабжены лошадиными копытами; трофей  покрыли позолотой и увенчали серебряным набалдашником, инкрустированным драгоценными каменьями. Разглядывая рисунок, престарелый  Годфруа ворчал: «Ну и горазды же врать художники! Еще бы крылья моему зверю добавили или вторую голову». 

Герб рода Шатиньяров украсила клыкастая голова. Рядом с волчьей мордой она смотрелась особенно угрожающе: казалось, пара разномастных хищников готова по мановению руки, облаченной в железную перчатку броситься на врага и растерзать его.

 …В годину французского революционного лихолетья вооруженные крестьяне разграбили замок. Был разбит великолепный витраж, изображавший бой рыцаря с чудовищем. Бесследно пропал позолоченный клык древнего зверя.

В девяностые годы уже ХХ века иракские археологи, обследуя пещеры в поисках стоянок первообитателей Месопотамии, обнаружили в одной из них укрытый среди россыпи камней череп неизвестного животного с одним огромным клыком и застрявшим в глазнице наконечником копья. Артефакт исследовали археологи и установили, что данный предмет был изготовлен где-то на рубеже 12-13-го столетий и принадлежал воину-европейцу. Черепом занялись палеонтологи, вывод которых казался невероятным: ученым предстал череп махайрода, бывшего современником разумных людей, да не раннего палеолита, а классического средневековья! Удивительную находку продемонстрировали самому Саддаму. Диктатор, теребя черный ус, долго разглядывал научную сенсацию. В конце концов, череп и извлеченный из него обломок копья оказался в фондах Багдадского музея. Когда толпа мародеров разграбила музей, вместе со многими другими исчез и череп зверя. Быть может, он украшает сейчас коллекцию какого-нибудь собирателя палеонтологических диковин в Европе или США. Так завершилась посмертная биография последнего потомка страшных властелинов третичных саванн.