Беглец из Хаттусы

В тот страшный год беда не пришла одна. Почву непрерывно сотрясали толчки. Подземные боги не щадили даже посвященные им храмы. Не уродился ячмень. Оголодавший народ возроптал. Царские войска не успевали погасить пожар мятежа в одной провинции, как вспыхивала другая. Варвары, которые при прежних царях не смели поднять голову, спустились с гор и бесчинствовали, объединяясь в шайки с местными разбойниками, беглыми рабами и дезертирами. Несколько областеначальников подняли бунт против верховной власти и грозили совсем отложиться от Хеттского царства.

В довершении всех бед с запада хлынули народы моря. Было ли это движение всецело стихийным или его подстрекали египетские шпионы - сие нам неизвестно. Пираты, нагонявшие страх на берега Аххиявы и Ассувы, покинули свои грабительские парусники и неукротимой сухопутной армадой двинулись на восток.  Город за городом предавали они огню и мечу. Царские сокровищницы были разграблены. Часто ветер приносил в Хаттусу дымный дух пылающих виноградников. Армия еле сдерживала натиск врага.

Лалумис был смотрителем архивов хеттских царей. Его отец служил начальником воинских сил в Киццувадне; юноша несколько лет до нынешнего назначения проработал писцом при храме Бога Грозы в святом городе Нерик. Всего месяц как его перевели в Хаттусу и назначили на столь высокую должность, учитывая как заслуги отца его, так и знания и прилежание молодого переписчика исторических хроник эпохи первых царей.

Несколько тысяч знатных хеттов с семьями срочно эвакуировались из столицы на северную окраину империи, надеясь там найти спасение. В сутолоке и панике значительную часть глиняных табличек вывезти не удалось. Но кое-что, наиболее ценное, Лалумис прихватил по собственной инициативе, укрыв тканью плаща увесистый сверток.

Долгой была дорога в Цальпу. Когда беженцы ступили на ее пыльные улочки, пришельцы с западного моря уже грабили столицу. На  улицах валялись осколки драгоценнейших глиняных табличек с письменами. Горели храмы. Варвары гоготали, низвергая и оплевывая изваяния тысячи богов и богинь. И боги ничем не отвечали осквернителям.

Когда стало ясно, что одна из орд отделилась от общей массы и стремительно движется на Цальпу, надеясь поживиться в богатом городе, беженцев спешно погрузили в парусники, отправлявшиеся к далеким северным берегам. Из трех кораблей один наскочил на камни недалеко от выхода из бухты и затонул на глазах у всего порта, другой отклонился от курса, и через три дня скитаний корабль прибило к берегам Хайасы. Здесь его разграбили, а пассажиров и экипаж частью перебили, частью продали на рабских рынках Ашшура.

Перегруженный корабль, на котором плыл Лалумис, изрядно помотало во время шторма. К исходу лишь пятого дня странствия страдавшие от жажды беглецы узрели берег. В туманной дымке маячили тростники. Когда грудь большого судна уперлась в береговой песок, варвары уже стучали своими мечами в ворота Цальпы. Но беглецы о том не узнали.

На следующее утро после высадки лагерь окружили люди на конях, в кожаных куртках и высоких шапках из меха. Они хватали измученных, едва способных к сопротивлению людей, сажали их впереди себя и с быстротою пущенной из лука стрелы уносились за горизонт. Лишь два десятка хеттов осталось сидеть на берегу. Всадники не возвращались. Видимо, живой товар был уже в избытке. Два дня прошли в тревожном ожидании. На третий было решено обосноваться здесь, в уютной бухте близ полноводной реки.

Скоро лагерь превратился в маленькое селение. Управителем его избрали бывшего градоначальника Цальпы, чьим помощником стал Лалумис. Вчерашние аристократы научились ловить морскую рыбу, сеять и жать злаки, привезенные с потерянной родины.

Были среди обосновавшихся на берегу и двое ремесленников – гончар и кузнец. Первый вскоре обнаружил невдалеке залежи глины, из которой лепил превосходные сосуды. Их колония продавала окрестным племенам. Наладилась бойкая торговля. Только кузнецу пока не находилось работы. Однажды он отправился в поселок к местным жителям, дабы  предложить им свои умения и навыки оружейных дел мастера. И не вернулся. Еще двое хеттов  ранней зимой умерли от неизвестной болезни. Продовольственные запасы быстро истощились. Зима выдалась непривычно холодной. Утонченные аристократы кутались в козьи шкуры, приобретенные у аборигенов в обмен на золотые и серебряные украшения.

Ранняя весна стала тяжелейшим испытанием для колонистов. Распродали местным племенам все, что только можно было продать в обмен на съестные припасы. Лалумис ходил, шатаясь от голода. Люди выкапывали из-под снега съедобные коренья. Снег, изобилие снега. Никогда прежде Лалумис не видел его в таком количестве. Только в дальних горах, однажды представших взору совсем еще юного хеттеянина, он узрел блестящую в солнечных лучах вечную седину «Что это, папа?» «Снег, сынок. Это мягкая постель, на которой безмятежно отдыхают боги гор». Здесь снег хлопьями валил с неба.

Лалумис берег как зеницу ока глиняные таблички с письменами предков. Однажды, бродя близ селения в поисках съедобных растений, укрытых тающим уже снежным покровом, он углубился в степь. Двое всадников налетели из тумана, подхватили ослабшего Лалумиса под руки. Котомка упала наземь. Он ясно слышал, как треснули от удара таблички. Лалумис  вскричал, но пропахшая конским потом ладонь накрыла его рот. А потом десять лет он сторожил скотину в каком-то кочевом племени. На ночь его сажали на цепь в шатре. Кормили лепешками самого грубого помола и мутной похлебкой. Через десять лет, в ветреную и дождливую ночь, он бежал. Лалумис не знал, куда идет, питаясь в пути только травами и ягодами. Он пришел в холодную лесную страну, где люди в одеждах из шкур подобрали его почти умирающим. Жрец в ожерельях из медвежьих и волчьих зубов долго отпаивал его целебным отваром. «Хетта», - слабым голосом произносил беглец, тыча себя пальцем в грудь. Скоро он освоил язык своих спасителей.

Вечерами, когда племя собиралось вкруг костра, он рассказывал северным людям о далекой стране под сенью гор. О том, как сладок вкус выращиваемого в долинах винограда. «Как это?» - жрец деревянных лесных богов высыпал перед ним из туеса на расстеленную шкуру алые и голубые ягоды. «Нет, слаще», - произносил Лалумис. Все упорно звали его просто «Хетта», будучи не в состоянии складно произнести иноязычное имя. Хетта-Лалумису приносили черепки битых глиняных сосудов, и он куском кремня выцарапывал на них клиновидные знаки, подробно объясняя значение каждого.

Племя поклонялось богам Грозы, Ветра и Счастливой Охоты, которым Хетта находил аналоги в родном пантеоне. Вместе со жрецами он стал участвовать в ритуальных жертвоприношениях великому Юмале. Старейшины охотничьего племени считали его непревзойденным рассказчиком. Он пел песни на неведомом им языке и переводил им предания своей родины, которые помнил сызмальства. Однажды он рассмешил вожака племени, заявив, что диких пчел можно приручить и заставить производить мед для
пропитания людей. Он освоил гончарство: лепил горшки из глины, обжигал их, и наносил причудливый узор из клинышков. Если когда-нибудь осколки найдут археологи, это произведет фурор в научном мире. Когда Хетта умер, его погребли в землянке, где он жил. А местность, где некогда поселился странный странник, так и стали звать Хетовой.