Князь Гандвика

В давние времена на студеных морях бесчинствовал атаман разбойничьей ватаги Аника-воин, чье имя стало нарицательным. Много претерпели от его насилий мирные поморы.

Заслышав о появлении Аникиных кочей в Гандвике (так в старину именовалось Белое море. «Ганд-вик» - сиречь «волчья пасть», «волчий залив». Взгляните на карту – оно и вправду напоминает разинутую пасть хищника.), поморские артели не рисковали выходить на промысел, зная, чем чревата встреча с морским разбойником в голоменных просторах. Не найдя поживы в открытом море, Аника со товарищи высаживался на берег, грабил становища, отбирал рыбацкий улов. Гулял Аника и по Терскому берегу, добираясь порой до норвежских извилистых фиордов и там караулил иноземные суда. Ни русским. ни лопарям, ни свеям, ни норвегам – никому спасу не было от алчных пиратов. Воевода государя Московского обещал за голову дерзкого грабителя кораблей щедрое вознаграждение – да где ж его изловить-то? Были у Аники свои заветные бухты и островки, где пережидал он непогоду, отдыхал после разбойных набегов и клады прятал.

Был Аника словно заговоренный: ни меч острый, ни секира, ни стрела не брали его. Так, пара царапин осталась от многих схваток. Его ватага одолевала силы вдвое-втрое превосходящие. Но не только для человеческого оружия неуязвим был Аника. Стихия миловала его. Уж как ни терзали бури кочи его ватаги, а всегда выходил тать из морских передряг невредимым. «Князем Гандвика» прозывали его иные мореходы. Как бы ни разгулялись волны да ветер, а Аника всегда-то целехонек. Только смеется да трясет желтой бородищей, в которой к сорока летам обозначилась уже первая проседь.

...Крепкой ногой завоевателя ступал Аника-воин на берег. Если встретятся на пути каменные «вавилоны», выложенные еще стародавней чудью в честь повелителя ветров Хивуса, раскидает разбойник каменья: «Долой капище поганое!» Только не следует думать, что был Аника набожным християнином. Напротив: пострадали от него и монахи.

Явился как-то Аника-воин в скит на Терском берегу. Предводительствуемые атаманом трое лихих людей – Афанасий, Матвей да Акиндин Рваное Ухо вытолкали монахов из избушки. «Отдавай мошну, богомольщики!» Как ни уверяли их сонные монахи, что ни гроша у них за душой, а живут токмо рыбной ловлей, грибами да ягодами,  не усовестили они безбожных грабителей. Перетряхнули разбойнички их рясы, да у одного молодого монашка и выпала мошна, а в ней - пара серебряных и дюжина медных денег. Захохотал тут бесстыдный Аника: «Экой клад у монаха на пузе хранится! А говорят еще: «Божьи люди», «бессребреники», росою небесной питаются. Тьфу на вас!» Как ни твердил монашек, что деньги им нужны, чтоб муку да соль у здешних крестьян покупать, оленину у лопарей крещеных, но не усовестил Анику. Забрал все монеты, изверг! Матвей, самый отчаянный из разбойников, хотел было куража ради избушку скитскую подпалить. Но Аника гаркнул: «Довольно! И так уж перед Господом согрешили, зачем еще грех наш умножать глупой забавой?» И ушли, засунув воровские ножики за голенища бахил.

Мошна с деньгами в едину ночь опустела: прибыли разбойнички в Колу под видом мирных мореходов да все в кабаке и прокутили. Пьяный Афанасий стал было во хмелю грабежом недавним похвалятся, но Аника мигом  рот ему лапищей заткнул: «Молчи, пустобрех!  Болтнешь лишнего – схватят нас и на правеж к наместнику потащат».

Рано утром из Колы направились два Аникиных коча в норвежскую сторону. В этот раз выпала им  редкая удача: подвернулся корабль со свейскими воинскими людьми. Хоть и много было иноземцев, и в ратном деле искусны весьма, но люди у «князя Гандвика» отчаянные. Всех свеев извели: кого порубили, кого живьем в ледяное море побросали, рыбам на корм. А свейского капитана Аника самолично на копье нанизал.

Злата-серебра у иноземцев оказалось немного. Зато винища заморского – хоть залейся! А что еще удалому разбойнику для счастья надо. Откупорили бочки – и знай хлещут в три горла. К вечеру все были пьяны, даже кормщик Матвей едва стоял на ногах. Хотя ему-то непременно надо трезвым быть. «Неровен час, на луду каменную наскочим. И кочу конец, и сами к голоменному царю на поклон отправимся», - роптали иные. «А от кого царь-то поставлен: от Бога али от нечистого?» - допытывался Афанасий. «Знамо дело, что от Господа. Потому как всякая власть от Бога - что земные цари, что подводные»,- рассудил Ондреян-карел, прикладываясь к чарке. «А что мне, князю Гандвика, царь подводный?!» - возопил тут Аника. Заголил он правую руку и сделал похабный жест в сторону моря. Плюнув за борт, атаман грохнулся на скамью. Он долго перебирал в руках крупные жемчужины, отнятые силой у онежских водоглядов, вертел в руках золотой перстень, снятый с пальца знатного свея. Чтобы добыть сие украшение, пришлось Анике сперва палец отрубить, а уж потом с превеликими трудами, чертыхаясь, содрал он перстень вместе с кожей. Довольный, злодей примерил добычу. Как раз впору для мизинца!

Буря разыгралась внезапно. Ни одна известная мореходам  примета не предвещала ее. Громадные волны захлестнули коч. Неумолимое течение несло его прямо на гиблые Кармакулы, о чьи камни с ревом разбивались волны. Чудовищный вал смыл за борт Анику. Соленая влага хлынула в ноздри и распахнутый воплем о помощи рот. Атаман провалился в толщу вод и… Вдруг почудилось ему, будто парит он над землей. А внизу – бескрайние зеленые равнины, деревянные и каменные грады, храмы неведомых богов. И бродят по лугам лохматые слоны и единороги, покорные воле людей, мирно пасутся  прирученные богатырские олени. Люди пашут благодатную землю, поют, молятся богам.

А вокруг сего земного рая – исполинский ледяной панцирь, сковавший земли и воды. Но год за годом тает ледник, и все выше подымаются воды окияна-моря. И однажды громадный грохочущий вал прорвал нерукотворную ледяную плотину и хлынул, затопляя поля, смывая города. И люди бежали в ужасе, и настигала их стена рокочущей воды. Тут Аника услышал глас, идущий откуда-то извне сквозь недра его скверной души в оцепеневший мозг: « Было славное королевство Ломар – и сгинуло под волнами моими. А острова, к которым буря несет твой разбойный корабль – вершины ломарских скал. Я – владыка голоменных просторов, и не тебе, вор морской, потешаться надо  мною!» 

Очнулся Аника на острове, голый: выбросило его на берег, откачали разбойнички вожака, одежку сняли и у костра сушат. Атаман накрыл чресла медвежьей шкурой и сидел, мелко стуча зубами, будто кот, подкрадывающийся к голубю. Оказалось, что один их коч разбился о прибрежные камни, а второй спасся, лишь правый борт слегка покорежило. Залатали брешь в борту, и поплыли прочь от гиблых островов. На обратном пути Аника ни слова не проронил, если не считать отрывистых приказаний, отдаваемых команде.

Спустя год явился в скит на Терском берегу изможденный, хмурый человек. «Примите меня в обитель, братия. Хочу остаток дней своих прожить вдали от мира, каясь в грехах».

- Э, да не тот ли тать, что в запрошлый год обитель разорил? Братия, гони его! – вскричал было юный инок, узнав пришельца. «Остынь Феодосий, - осадил его старший скитник. – Истово кающийся грешник Господу милей десяти праведников. Быть ему у нас послушником». Пришелец протянул Феодосию горсть денег: «Прости за татьбу. Возьми вот серебро и золотой в придачу». «Не надо нам злата-серебра, разбоем нажитого!» - отрезал монашек. Аника молча тряхнул горстью монет и зашвырнул их далеко в тундру.