Наваждение
Заснул Ермак – и странный сон, вещий сон привиделся ему… Вослед завоевателю двинулось в Сибирь великое множество всяческого люда: казаки скакали на конях, стрельцы с бердышами на плече шагали по неведомым тропам, поморы на своих лодьях скользили по рекам, ехали важные государевы люди, шли священники крестить языческие народы, мрачными ночами тайком пробирались беглые холопы да лихие люди, плыли купеческие барки и ползли подводы с товарами. И стучали повсюду топоры, и вставали остроги, и возносили в небо свои шатры прекрасные храмы – сперва бревенчатые, а затем и каменные, прокладывались в чащах дороги. И, наконец, узрел он на востоке великое море-окиян, на берегах которого рокотал прибой, и где кончалась новообретенная земля. А звали это море «тихим», хоть и был его нрав грозным и гневным – точь-в-точь как у нашего государя, и часто лютовало оно, и губило корабли. А на юге лежала огромная, многолюдная и похожая на задремавшего после охоты зверя бабра Китайская земля.
Многое видел Ермак. Вели на восток угрюмые вереницы людей, закованных в цепи и деревянные колодки. И остроги, призванные защищать русских от набегов буйных инородцев, становились для тех же русских темницами. Но кроме узилищ и страдалищ было много светлого и великого. Видел он радостные лица людей, добывших первый кусок самородного золота или красной меди, железной руды или черного, как душа Сатаны, закаменевшего дерева, которое дарует тепло. Бухали тяжелые молоты, дикий прежде край мало-помалу преображался. Через многие грады и веси протянули люди две стальные нити, конца которым не было видно. И, грохоча, летели по ним множество скованных меж собой повозок, и передовая изрыгала черный дым и пламя, будто сказочный змий, из ноздри которого время от времени вырывался пронзительный свист.
И вставали перед взором его картины жизней отдельных людей, выхваченные из белесой, как туманная поволока над Турой, дымки времени. Привиделась ему изба, и в ней бородатый, молодой еще человек при свете лампы быстро писал что-то и зачитывал сидящей рядом девушке: «В основу сибирской жизни должны быть положены установления, сходные тем, на которых зиждется Северо-Американское государство - то бишь вольный союз земель». О чем шла речь, атаман не разумел, но, видимо, о чем-то запретном, потому как девушка, склоняясь над плечом своего друга, испуганным полушепотом говорила: «Что ты задумал такое? И себя, и друзей своих погубишь. Прекрати тотчас же писать, зачеркни и порви». Но он в ответ лишь улыбался любимой.
А потом он увидел смуту великую: под разными стягами русские люди убивали друг друга, горели города, и всадники врывались в храмы, будто нечестивые татары. Один раз предстал пред ним человек в странных, видимо, воинских одеждах с ледяным взором очей. И другой человек лепетал ему: «Господин адмирал, наше дело проиграно».
- Проиграно? А вы, оказывается, игрок, Пепеляев! Неправда это! Внуки или правнуки сделают то, что не удалось нам. Дело наше переживет нас и воскреснет как Феникс.
Атаман не понял, о чем велась речь. А потом его очам предстала новая картина: через великое множество лет, на площади какого-то большого города воздвигли памятник этому человеку. И многие при том рукоплескали, а другие люди оттаскивали в сторону еще одного каменного человека – лысого, с вытянутой вперед рукой. И одни предлагали разбить этого «кровавого истукана», а другие жарко спорили: мол, негоже так поступать, мы же не варвары, давайте лучше поставим его в соседнем саду – все ж таки искусство.
…Все росли и росли города. А через них быстро проносились длинные караваны повозок с железным змием впереди. И в этих повозках были прорезаны зарешеченные оконца, а через них глядели с мольбой и отчаянием искаженные мукой лица множества людей. И огромные серые толпы вооруженная охрана гнала через дебри, горы и снега. Железные корабли везли их по беспокойному морю. И стала Сибирь юдолью тысяч и тысяч невольников. Без счету гибли они в рудных копях, на вырубке леса, без счету ложились в мерзлую землю. Была большая война где-то на западе, люди уходили на эту войну и возвращались с нее, а многие так и не вернулись. Потом пошли другие картины. Жужжали и стрекотали над тайгой железные птицы. Желтобородый человек нюхал ладони, испачканные в какой-то маслянистой жидкости, и с ребяческим восторгом кричал: «Ваня! Звони в Москву! Нашли-и!!» Ермак понял, что от этой пахучей жидкости будет зависеть очень многое. И горели посреди тундры огромные факелы, озаряя небо, уже расцвеченное сполохами. И еще многое узрел Ермак. Исполинское озеро, о котором сказывали ему пришедшие с востока шаманы. А потом видел толпы людей, стоящих у этого озера и кричащих: «Не дадим загубить Байкал!» И снова кто-то спорил про «вольный союз земель». Мелькали лица правителей Сибири. Атаман не запомнил их, лишь одного, с птичьим именем али прозвищем. Летел тот по небу в чреве железной птицы да и погиб.
А потом кончилась «кровушка земная», на которую возлагали великие надежды московские и сибирские правители. И тогда разгорелись жестокие войны за каждую скважину, за каждую каплю этого вещества. Опять, как во времена Кучумовы, одичала Сибирь: обезлюдели города, заросли травой нивы, по лесам рыскали шайки разбойников.
…Ермак очнулся: «Ну и наваждение! Не сон это - блазнит». Перекрестился. Накинул шубу, откинул полог шатра и вышел на воздух. Уже светало. Товарищи во множестве ворочались во сне, иные, поеживаясь и щуря заспанные глаза, выходили на морозный воздух, разминая затекшие члены. Лишь стража по-прежнему бодрствовала. Невдалеке прокричал петух, взятый ради потехи в каком-то остяцком селении Ермаковым витязем.
«Еще не знает пташка, что судьба ее – суп, - подумал атаман. – А ведь я этой ночью судьбу Сибири во сне видал. Пойду-ка к шаману-перебежчику, порасспрошу его через толмача: все ли правда, что мне приснилось? Заодно и свою судьбу разузнаю-выведаю».
… «Ну и рассказ я придумал, - тщеславно произнес областник Виталий Чердынцев, в пятый раз перечитывая написанное. - Воистину провинциальный Уэллс из меня вышел бы. И прошлое вкратце пересказал, и грядущее предрек. И себя, грешного, не позабыл».
Он чуял в себе дар провидца. Однажды, в ранней юности, Виталий опоздал на пароход, совершавший рейс по Иртышу в Омск. Словно что-то толкнуло в бок: «Не торопись!» Колесник потерпел крушение, погибло много пассажиров. Окажись он на борту, возможно, разделил бы участь Ермака. Теперь Чердынцев скрывался в староверческом скиту от ВЧК. «Чекисты близко, - подсказывало ему чутье, - пора уходить».
Свидетельство о публикации №218013000634